Аннотация: "Ройхель был не только великолепным переводчиком, особенно детской литературы, но и теоретиком перевода".
Еще до возвращения в Кременец Давид Ройхель, по-видимому, пробовал закрепиться в Киеве, где в 20-х годах увидели свет пять его книжек. В столь далекий путь по районам, кишащим бандами и войсками регулярных армий, его погнал поиск стабильного еврейского издательства. В Киеве набирала силы "Культур-лига" - еврейская организация, занимающаяся развитием идишской культуры. Несомненным достижением этого сообщества стало создание в июне 1919 года в Киеве крупнейшего издательства "Культур-Лига".
В 1921 году оно выпустило книгу Давида Ройхеля "Сказки". Это был сборничек в 20 страниц с его собственными переложениями на идиш историй о животных по мотивам произведений А. Афанасьева, В. Даля, К. Ушинского, Д. Тихомирова и других собирателей русского фольклора. Являются ли при этом переложения Ройхеля такой же кладовой идишского фольклора, сказать не берусь.
Книга имела успех и через год была переиздана тем же издательством, на этот раз с иллюстрациями Эпштейна. Но к тому времени Киев окончательно отошел к Советам, а Кременец, куда перебрался Давид Ройхель с семьей, был отвоеван Польшей.
По странным свойствам памяти при чтении отзыва на замечательные иллюстрации художника Марка Эпштейна в моей памяти зашевелились смутные воспоминания о некоей детской книжке с зайцем на обложке. Было там и другое смешное зверье. Названия сказок заодно с моей памятью: "Заяц и еж", "Лисица и заяц", "Заяц и лев". Ошибается память или нет, проверить пока не удалось.
Значит, наш дедушка Давид писал детские сказки?
По словам брата, дедушка был молчалив и сумрачен. Мог ли такой человек писать сказки для детей? Но даже если доверять ощущениям шестилетнего мальчика, не исключено, что в сумрачного человека Давид Ройхель превратился уже на излете не баловавшей его жизни. Ведь вспоминала же мама дом своего детства, наполненный не только пением ее матери, но и многочисленными друзьями отца. Ведь при всей своей нелюдимости именно дедушка Давид занимался развитием своего единственного внука и моего брата Виктора. Это он научил его говорить букву "р" (не то, страшно вымолвить, на вопрос, куда уехали родители, малолетний внук говорил: "Ленин...гад!"). Это он покупал и читал ему детские книжки.
Некоторые из этих книг я помню до сих пор, потому что они даже в несколько ободранном виде еще долго хранились в нашей библиотеке. Потому что чудесные иллюстрации к "Сказке о царе Салтане" были неотделимы от пушкинских строк, потому что мечта о лошадке, точно такой, как в стихотворении Льва Квитко, так и осталась мечтой. Потому что "Овощи" Тувима мама с братом декламировали в унисон, а мне по малолетству доверялась всего одна, но весьма содержательная и экспрессивная реплика: "Ох!"
Подарить своему первому внуку библиотечку детских книг на идиш дедушка Давид уже не мог. К тому времени одна часть еврейского населения, для которой он старался переложить на идиш жемчужины русской культуры, была уничтожена, а другая часть освоила язык оригинала.
Зато дедушка Давид научил малыша читать в таком раннем возрасте, в котором другие дети еще только начинают разговаривать. Так что вернувшиеся из Ленинграда родители были поражены не только раскатистым: "На гоРе АРаРат, Растет кРупный виногРад", но и тем, что сын прочитал им отрывок из "Сказки о царе Салтане". "Э, нет! - не поверила Рут. - Он эту сказку знает наизусть и помнит, где надо переворачивать страницы". Но когда малыш столь же бойко прочитал название подсунутой ему газеты, сомнения родителей рассеялись.
Мне повезло меньше: и картавила почти до школы, и читать научилась только годам к шести. В моем образовании было много пробелов - сказывалось отсутствие воспитания дедушки Давида.
Замкнутый и, как иногда проскальзывало в маминых воспоминаниях, эгоистичный дедушка Давид. Маму можно понять. Она тащила на себе тяготы послевоенного времени, где и добыть, и вскопать, и полить, и прополоть, и воды в дом наносить, и всех обстирать... Ах да, еще и приготовить на всех. Мама отходила от корыта к огороду, а от огорода к керосинке. Каждый человек в доме оборачивался дополнительной заботой. Скромный заработок мужа позволял еле-еле сводить доходы с расходами, а дедушка Давид тратил деньги на книги... Или вот еще придумал: подарить внуку фильмоскоп - чудо послевоенной техники.
Внук был в восторге, хотя и несколько скис, когда вместо обещанного ему "кино" увидел застывшие кадры. Все равно, рассматривать сказки в картинках через смотровое окошко фильмоскопа долгое время было одним из любимых наших с братом занятий. Настольные фильмоскопы с подсветкой появились лишь спустя несколько лет и уже после смерти деда. Я помню эти сладостные минуты ожидания диафильма, когда все зрители в сборе, на стене уже натянута простыня, и уже пришли к согласию, какой фильм будем сегодня смотреть, и чья очередь читать текст, а чья вертеть ленту, и вот сейчас, еще мгновенье, и поползет по простыне первый зачирканный черным зигзагом кадр, сменяясь несметными сокроващами Хозяйки Медной горы из диафильма нашего детства.
Но новым, "продвинутым" фильмоскопом мы могли наслаждаться только в домах своих друзей, родители нам такие дорогие игрушки не покупали.
Зато в нашем доме можно было увидеть странные, открывающиеся задом наперед, книги с узорчатыми буковками. У автора одной из них была смешная фамилия - Перец. Были ли это книги дедушки Давида или родители купили их для себя, я не знаю. Знаю только, что книги самого дедушки Давида в доме не сохранились.
А таких книг, как я недавно выяснила, было много. И когда во время написания семейных свитков я приступила к поиску дедушкиных следов в литературе, то постепенно на поверхности реки забвения показались вполне заметные островки.
"Ройхель был не только великолепным переводчиком, особенно детской литературы, - написал мне один из современных идишистов, - но и теоретиком перевода".
Я и сама убедилась в этом, когда на сайте Иерусалимского Еврейского университета обнаружила названия более тридцати статей Давида Ройхеля. Часть из них о теории перевода, часть - о структуре языка идиш, большая часть - это литературоведческие и обзорные статьи. Может быть, желание прочесть хотя бы некоторые из них подвигнет меня изучить идиш? И тогда я сама смогу ответить на вопрос, кем же был наш таинственный дедушка Давид.
Увы, он не был образцовым отцом и преданным мужем. Единственная дама, которой он остался верен до конца жизни, была идишская литература, чем дальше, тем настойчивее тробовавшая от Давида оставить провинциальный Кременец. И чем упорнее Мирьям противилась отъезду из родительского дома, тем тягостнее становилась обстановка в семье. Тем чаще Давид срывал свою тоску по любимому делу на жене, заставившей его покинуть Вильно.
Сначала Мирьям просила подождать, пока затихнут многочисленные войны. Потом отъезд пришлось отложить, потому что Мирьям была беременна. Потом ей было страшно пускаться в неизвестность с младенцем на руках, да и Рут уже пошла в школу. А потом Давид уехал один...
Только в 1930 году после долгих лет, проведенных в захолустьи, ему удалось вырваться в Варшаву. Но если учесть, что все эти годы в Вильно продолжали выходить книги его переводов (Избранные рассказы Куприна в 1924 году, роман Вересаева "В тупике" в 1925 году, роман Ф. Сологуба "Мелкий бес" в 1929 году), то можно считать, что годы кременецкого "заточения" не прошли для него впустую.
В начале 30-х годов весь цвет секулярной еврейской литературы переместился в Варшаву. Давид стал сотрудником крупного варшавского ежемесячника "Литерарише блэтэр" ("Литературные страницы"). Литературного журнала, одним из основателей которого был Перец Маркиш, а главным редактором в течение нескольких лет был еврейский прозаик Израиль Зингер, старший брат будущего Нобелевского лауреата Исаака Башевиса Зингера, который в те годы только начинал публиковать свои рассказы в журнале брата.
Начиная с 1930 года, вплоть до начала Второй мировой войны, редкий номер "Литерарише блэтэр" выходил без статьи Давида Ройхеля. В это же время в издательстве "Литерарише блэтэр" выходили книги его переводов. В 1931 году он перевел "Историю русской литературы от древнейших времен до наших дней" П. С. Когана и "Историю еврейского рабочего движения в России " Н. А. Бухбиндера. В 1936 году в том же издательстве вышли в переводе Д. Ройхеля: роман Пильняка "Созревание плодов" и автобиографический роман А. Авдеенко "Я люблю". Следом, в 1937 году вышла переведенная Ройхелем повесть Паустовского "Колхида".
В том же 1937-м, пушкинском юбилейном году, Давид Ройхель переводил прозу Пушкина. По непроверенным, но энциклопедическим данным, переводил он и "Мертвые души" Гоголя.
Он вновь почувствовал себя в родной стихии. Вернулось ощущение силы и молодости, когда ни тяготы быта, ни безденежье не лишают вкуса жизни. Впрочем, быт скоро наладился: в доме Давида появилась юная жена.
Мирьям, так и не решившейся оставить родной дом, пришлось одной поднимать двух дочерей, младшая из которых была очень сердита на отца. Старшая - моя мама - отнеслась к решению отца спокойно. В дальнейшем она сумела наладить и с отцом и с его новой женой, которая была не намного ее старше, спокойные дружественные отношения.