Останин Даниил Александрович : другие произведения.

Ангард - Батман - Туше

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  Ангард - Батман - Туше
  
   Два высоких человека неторопливо шли по берегу моря. Они почти не разговаривали друг с другом и почти не смотрели друг на друга. Один из них, золотоволосый, с узким красивым лицом, бросил прощальный взгляд на солнце, уже почти исчезнувшее за силуэтами далеких темных сосен, на спокойное бескрайнее море, как будто впитавшее всю теплоту вспышки Любви и теперь переливающееся и искрящееся волнами, тихо и устало набегающими на прибрежный белоснежный песок. Последний луч светила, мгновенный, зеленый, озарил две высоких фигуры, и за их спинами мелькнули огромные сильные крылья - белые и черные.
   Чернокрылый Ангел небрежно откинул со лба пушистую прядь волос и бросил быстрый взгляд на своего белокрылого визави.
   -- Ты, наверное, думаешь, Даниал, сегодняшний вечер стал кульминацией нашего единения... Нет, нет, не думай, что я не удовлетворен... Такого наслаждения, как сегодня, мне не приходилось испытывать уже множество столетий. Казалось бы, нам с тобой можно было бы успокоиться и наслаждаться, наслаждаться, наслаждаться.... Как в раю!.. (он тихо усмехнулся, не понимая глаз на собеседника).
   Всегда приходилось слышать, будто всё зло мира происходит от меня. Но мы ведь знаем, Даниал, что это не так. Когда на земле покорное стадо Демиурга начинало звереть, когда звери уничтожали людей, а люди - Ангелов, ты не мог скрыть печали, а я, воспринимая твою боль, мог только выразить свое сочувствие тебе... И тогда на земле происходили самые страшные революции и бунты, менялся климат - так, что люди начинали ждать глобального потепления или похолодания, как конца света... А в этот год они даже твое воскресение, Даниал, по привычке праздновали под шум нескончаемого ледяного ливня...
   Они слепы, они ничего не видят, даже огненных знаков, как на стене царя Валтасара, и есть только один способ дать жизнь этой несчастной земле, вдохнуть в нее силы жить дальше, и сила, способная на это...
   Он замолчал, как будто привлеченный красотой белоснежного цветка магнолии и дотронулся до него пальцами.
   -- Какая несравненная красота, нежность! Какие идеальные формы! Ни одной лишней линии! - тихо воскликнул он. - Даже ради одного такого цветка мир просто не может быть уничтожен! А, Даниал?
   Золотоволосый Ангел поднял светлые глаза на собеседника, и отсвет вечерней зари окрасил его белоснежные крылья в нежно-алый цвет.
   -- Тебе опять нужны мои дети, Утренняя Звезда? - с горечью произнес он и зачем-то с тоской оглянулся назад, как будто мог увидеть то упоительное видение: двух Ангелов - одного - с красно-золотистыми Огненными Крыльями и другого - с сине-черными, которые стояли друг перед другом на коленях в белоснежной полосе морского прибоя, как будто каждый из них был для другого богом и алтарем.
   Утренняя Звезда усмехнулся с еле уловимой грустью и покачал головой.
   Вечерние тени ползли по песку, ставшему темно-оранжевым. От него исходил тонкий аромат сандалового дерева.
   -- Мне... -- эхом повторил он. - Не мне, Даниал. Твои дети стали для меня родными... Разве ты не понял этого? Но... Пока мы с тобой чувствовали только бесконечное счастье, Уриэль, это существо без эмоций и лица, навсегда скрытый своим серым капюшоном, поспешил заявить мне, что договор не выполнен... Я был огорчен не меньше твоего, Даниал... Так, что даже не сразу решился сказать тебе об этом...
   "Говори, говори скорее, Утренняя Звезда, -- прозвучал из ниоткуда писклявый, издевательский голосок, от интонаций которого почему-то сразу пробегала дрожь. - Сейчас вы - черный и белый -- напоминаете мне древний попсовый дуэт "Баккара". - Он залился визгливым смехом. - Черный и белый! Ну просто шерочка с машерочкой!"
   Даниал бросил стремительный взгляд вокруг. Везде по-прежнему был разлит совершенный вечерний покой, искрящийся тихим счастьем, прозрачно-фиолетовый, сливающийся с бесконечным морем, тихо набегающим на берег и, казалось, готовым лизнуть ноги, как огромная добрая собака. Песчаный пляж простирался до самого горизонта и везде, где только что проходили Утренняя Звезда и Даниал, невозможно было заметить ни единого следа - ни от ног, ни от крыльев...
   -- Присядем? - улыбнулся Утренняя Звезда и, тихо притронувшись к руке Даниала, указал ему глазами на кусты жасмина, зеленеющие чистой молодой листвой. - Пойдем, Даниал. Вместе мы придумаем, как нам быть. Я не забываю ничего. Я не забыл, как ты пошел на все, чтобы вывести всех нас из каменного мешка.
   На лицо Даниала набежала легкая тень.
   -- Мои дети... -- только и смог произнести белокрылый и золотоволосый Ангел. - Мои друзья...
   -- Твои друзья, -- слова Утренней Звезды звучали, как эхо. - Даже если многие твои друзья забыли и предали тебя, как это бывало не раз, меня ты упрекнуть в этом не сможешь. Присаживайся, Даниал, в ногах правды нет...
   Он первым опустился на песок, провожая глазами тени, становящиеся все длиннее и длиннее. Поколебавшись секунду, Даниал сел рядом с ним и с удивлением дотронулся до старинной шахматной доски, неизвестно каким образом здесь оказавшейся.
   -- Намек от нашего друга без лица? - усмехнулся он.
   -- Ну да, -- усмехнулся Утренняя Звезда. Его глаза сейчас напоминали две ясные звезды, яркие и совершенно неопределимого цвета.
   -- Итак, наш друг без лица буквально припер меня к стене. Оказалось, у него записаны все мои слова... И в частности те, когда я говорил: "в реинкарнацию все трое придут одновременно", а теперь... Теперь он вынужден ожидать одного Габриэля. Двух других фигурантов нет, Даниал!"
   Даниал поднял с шахматной доски черного короля и черного офицера. Сандаловое дерево, из которого были сделаны фигуры, казалось золотисто-красноватым от светящегося внутри них яркого трепещущего огня. Утренняя Звезда протянул ладони к Даниалу, и белокрылый Ангел передал ему короля и офицера.
   -- Теплые! - улыбнулся Утренняя Звезда, бережно сжимая фигуры в ладонях. - Не знаю, как ты, Даниал, но у меня просто духу не хватает сбросить их с доски!
   Он ласково провел пальцами по фигурам и осторожно опустил их на темные клетки доски.
   -- А вот еще что мы имеем, Даниал, -- продолжал он, как будто разговаривал с самим собой. - Вот белый король... Но я даже не хочу дотрагиваться до него: на нем застыли непонятные пятна - то ли грязь, то ли кровь... Что, в сущности, одно и то же... Вот всадник на коне... Тоже белый, но изрядно пожелтел от времени. Уже с трудом можно разобрать, белый он или черный... Единственное, что я знаю - это наш друг Рафаэль, Перворожденный... Так... -- Его тонкие пальцы, порхавшие над шахматной доской, неожиданно замерли. - А эт-то... что за уродец?.. - Он прикоснулся указательным пальцем к фигуре белого офицера, лежащей на боку.
   Даниал ничего не ответил и только опустил голову.
   Утренняя Звезда взглянул на него с сочувствием.
   -- Если ты думаешь, будто это - исключительно твоя боль, то ты ошибаешься. Я тоже верил в непоколебимость Шахмезая, но... Прости, человек победил в нем Ангела... Все-таки, он только человек... -- И Ангел с Черными Крыльями пожал плечами. - Он может заблуждаться на свой счет, но на равных с нами ему не быть больше никогда.
   Даниал поднял голову. В его серо-голубых больших глазах блестели слезы.
   -- Это был человек, который согласился взойти рядом со мной на крест. На соседний крест, -- глухо произнес он.
   -- И устал от таких доказательств своей дружбы, -- жестоко добавил Утренняя Звезда. - Чисто ПО-ЧЕЛОВЕЧЕСКИ его можно понять... Есть только одна крошечная разница: мы - не люди, мы - Ангелы! И разве твои дети не доказывали в каждой своей жизни, что готовы пойти друг за другом на позор - от людей, на костер - от людей, на любую казнь - от людей, потому что всегда были и останутся воплощением Любви, которую уничтожить невозможно, Любви, ради которой все еще держится этот несчастный мир. Им никогда не будет покоя, Даниал, и даже когда они умрут - а это произойдет только вместе - будет последний, самый прекрасный закат... И что бы они ни вытворяли в своих жизнях, мир будет пощажен ради тебя и твоих детей. Мы можем только помогать им... По мере возможностей... И ведь ты не хочешь, Даниал, увидеть их стоящими сейчас рядом с Габриэлем, перед Трибуналом, на котором председательствует Уриэль?
   Он пристально посмотрел в глаза Даниала, и тот, не замечая, как по его щеке течет слеза, твердо произнес:
   -- Нет.
   Утренняя Звезда улыбнулся, и в этот момент его улыбка напоминала солнечную улыбку Гийома, о которой всегда говорили: "Как луч солнца, преломившийся в прозрачных, ледяных, зеленоватых волнах Адриатики".
   -- Ты слышал, Уриэль? - воскликнул он, подняв голову к стремительно темнеющему небу. - Ни трибунала, ни реинкарнации не будет. В том сгоревшем доме Арманьяка ни врачи, ни пожарные не обнаружат никого. Слышишь? - Никого! Непотопляемый перворожденный Габриэль уползет, как пес, -- зализывать свои раны, а наши дети получат хотя бы немного счастья, которого им всегда так недоставало!
   Переливающееся золотистыми всполохами небо молчало.
   Утренняя Звезда улыбнулся и обнял за плечи Даниала:
   -- Пойдем, друг Даниал, -- сказал он. - Он молчит. Ему не остается ничего - только согласиться. Только ждать, когда условия договора, что он держит в руках, будут выполнены. Пусть ждет... Впереди у него целая вечность...
   -- Что ж, пойдем, -- вздохнул Даниал. - Спасибо, что он не заставил меня убивать моих детей на высшей точке их и моего счастья. - Он улыбался, но с невыразимой грустью.
   -- Твои дети неплохо владеют шпагой, этим священным оружием, -- произнес Утренняя Звезда. - Теперь мы можем ненадолго уйти, Даниал, но всегда будем с ними где-то рядом... Мы появимся, когда гадюка залижет свои раны.
   Они шли по берегу моря, провожаемые неслышной песней звезд, зажигающихся одна за другой в зеленоватом небе, так похожем на глаза Утренней Звезды, и морской бриз опасался прикасаться к их волосам, и ни единого следа от ног не тянулось за ними по белоснежному песку - только две небольшие полосы, узкие, как лезвия шпаг, - след от крыльев - черных и белых...
  
   Утром, едва открыв глаза, Ксавье вскинул голову и посмотрел на безмятежно спящего рядом с ним брата. Он по-прежнему был болезненно-бледным, но пушистые ресницы чуть подрагивали во сне, а на губах играла едва заметная улыбка. Тусклый луч солнца, с трудом освещавший пасмурный день, скользил по его светлым волосам, искрился едва заметным ореолом.
   Как будто почувствовав взгляд брата, Дани открыл глаза, прозрачные, серые, того неповторимого цвета, который бывает только у парижского неба, и улыбнулся.
   -- Гийом... -- прошептал он, и его лицо озарилось счастливой улыбкой, -- Я люблю тебя, Гийом... Кажется, сегодня пасмурно...
   -- Верно... -- Ксавье наклонился к брату и осторожно поцеловал его в лоб. - И это мне совсем не нравится. У меня сердце сжимается... Как будто должно произойти нечто... Что-то, о чем я пока не знаю, и оно уже приближается к нам...
   Белые прозрачные занавески слегка колыхались от прохладного бриза, долетающего с моря. Заметив, что Дани зябко повел плечами, Ксавье передал ему свитер, лежавший в ногах кровати.
   -- Спасибо, братишка, -- улыбнулся Дани. - А как насчет сигареты?
   -- Ах да! - рассмеялся Ксавье. - А я и забыл, что ты не начинаешь день без сигареты! Интересно, где пропадает этот бродяга Жермон? Не иначе как какую-нибудь симпатичную вдовушку нашел неподалеку!
   В ту же секунду дверь отворилась.
   -- Обижаете, маэстро, -- проворчал Жермон, входя в комнату. В руках он держал поднос, на котором дымились три чашки ароматного кофе.
   -- Наконец-то кофе настоящий! - Дани стремительно поднялся с постели и вынул из пачки "Житана" сигарету. - Жермон, ты воскрешаешь меня!
   Он с наслаждением закурил, взял с подноса чашку кофе и удобно устроился на подоконнике.
   -- Кажется, я никогда еще не был так счастлив, -- произнес он, и его глаза сделались бесконечно далекими.
   Ксавье тоже поднялся, но вместо радости, на его лице можно было прочесть только ощущение безумной тревоги.
   -- Жермон... -- медленно произнес он. - Третья чашка... Для кого это?
   -- Маэстро... -- церемонно сказал Жермон. - Третья чашка для дамы, которая вот уже полчаса ждет, когда вы с братом, наконец, проснетесь.
   -- Так чего же ты молчал все это время? - воскликнул Дани. - Заставлять женщину ждать - верх неприличия!
   -- Вопрос в другом, -- прервал его Ксавье. - Кто эта женщина и как ей удалось узнать, где мы с тобой находимся. Это меня, мягко говоря, настораживает, а я не склонен, подобно тебе, бросаться в объятия первого встречного. Ты уж не обижайся, братишка...
   Жермон стоял с каменным выражением лица, ожидая, чем же наконец закончится диалог между братьями.
   -- Ну что ты ждешь, Жермон? - с досадой сказал Дани. - Позови даму. Ну неужели тебе непонятно?
   Слуга чуть наклонил седую голову и вышел за дверь, пропуская в комнату высокую молодую девушку, с длинными белокурыми волосами, черном, немного сдвинутом набок берете, черных широких шелковых брюках и белом летнем пальто. Цвет ее глаз разобрать было невозможно, как будто всю фигуру неожиданной гостьи окутывало странное черно-серебристое свечение, призрачное, как крылья Дани и Ксавье.
   -- Прошу вас... Кофе... -- произнес Дани, не поднимаясь с подоконника. Он затушил сигарету в пепельнице и немедленно взял вторую.
   -- Микаэла, -- сказала девушка. - Можно просто - Микки.
   -- Ну что ж, -- Ксавье тоже взял чашку кофе, а потом потянулся за сигаретами. - Присаживайтесь, Микки. Прошу вас, кофе... Расскажите, что вас сюда привело. И вообще... Не понимаю, как вам удалось найти нас. О том, где мы находимся, не знает ни один человек.
   Микки улыбнулась немного смущенно и тоже взяла сигарету, не спрашивая разрешения.
   -- Человек... -- эхом повторила она. - А кто сказал, что я - человек?
   Дождь хлынул за окном, и в его жемчужных отсветах и Дани, и Ксавье увидели, что за спиной девушки мерцают палево-серебристые крылья.
   -- Так вы... -- с трудом вымолвил Ксавье.
   -- Сегенанг, как и вы... -- просто ответила девушка. - Я почувствовала, где вы находитесь. Мое сердце болело так, что я поняла: вам... нам всем - последним Ангелам Второго Поколения - грозит серьезная опасность. А чтобы вы поняли, кто я, я напомню... Я - сестра Лор, которую убила банда Габриэля, уничтожающая сегенангов.
   Ксавье вскочил со своего места и яростно затушил в пепельнице сигарету. Его изумрудные глаза сделались совсем темными от ужаса.
   -- Как?.. - только и смог выдохнуть он. - Габриэль? Опять Габриэль?! Тот, который убил лейтенанта Арманьяка, тот, кто больше всего на свете хотел бы убить Дани, тот, которого... Я думал, что уничтожил его! Навсегда уничтожил!
   Микки грустно покачала головой и протянула ему газету, на которой был изображен сгоревший дотла дом Арманьяка.
   -- Видите, что здесь пишут, -- сказала она. - На счастье, во время пожара в доме погибшего лейтенанта никого не оказалось. Существовало предположение, что там скрывался опасный преступник, но следов его не было обнаружено. Как и каких-либо других следов. По делу ведется расследование.
   Она замолчала и вопросительно вскинула взгляд на Дани и Ксавье.
   -- И только я смогу вытащить Габриэля из той щели, в которую он забился, как таракан. - Дани рассмеялся. - Тараканы - это такие твари, что выманить их можно только на свет!
   -- Дани! - Ксавье бросился к нему и обнял так, как будто хотел защитить от всего мира. - Только вчера я нашел тебя, только одну ночь мы были вместе, и вот ты снова предлагаешь мне...
   -- Да, -- твердо сказал Дани, и его глаза приобрели стальной оттенок. - Мы не можем оставить в беде таких же, как мы. Впрочем, то, что я сказал, не имеет большого значения. Гийом, любовь моя... У нас не было бы и этой одной ночи, если бы... Если бы они решились привести Габи в реинкарнацию, мы с тобой были бы обязаны последовать за ним. Ты понимаешь, о чем я говорю, Гийом?
   Гийом вышвырнул сигарету в окно. Он склонил голову и прижался щекой к мягким светлым волосам Дани.
   -- Ты всегда пахнешь полевыми травами, -- прошептал он одним вздохом. - Люблю тебя...
   И в ответ губы Дани только вздрогнули, но Ксавье понял, что он повторяет одним легким вздохом, по-французски - "люблю тебя"...
   А потом он заговорил, глядя на холодный дождь, заливающий стекло: негромкие стихи, обращенные к Микки:
  
   Ты - легкая птица, я - Огненный Ангел,
   И крылья дрожат в опаленной оправе
   Из шепотов, шелестов в майской ночи...
   Прошу тебя, пой, соловей, не молчи.
   Сожженные крылья взовьются опять...
   Я знаю - нам гибели не миновать,
   Но Смерть, зарыдав, отдает все знамена,
   Все книги, всё море, все травы и склоны,
   Она, потрясенная песней твоей
   Уходит в пустыню беззвездных ночей...
   И песней меня ты от бездны спасла,
   И снова трепещут два сильных крыла.
   Я - Ангел, ты - птица, и небо - наш дом,
   Огонь, где однажды покой обретем...
  
   Он как будто прислушивался к чему-то, происходящему очень далеко, и Ксавье смотрел на него с тревогой: он знал - брат никогда не скажет, что именно ждет их впереди. Вдруг он резко отвернулся от окна. Его взгляд сделался стальным, как холодное лезвие шпаги, неумолимое и уже наметившее свою цель. Пристально посмотрев на притихшую, изумленную Микки, он произнес:
   -- Микки, сейчас вам придется срочно уехать, и не спрашивайте меня - почему. На объяснения просто не остается времени. Сейчас вы уедете вместе с Жермоном, сию же минуту, слышите?
   -- Да... -- только и смогла пролепетать Микки. Газета выпала из ее руки и скользнула на паркет. - Но...
   Но Дани не дал ей возможности произнести больше ни слова.
   -- Ваш адрес. В Париже, -- отрывисто произнес он.
   -- Улица Байрона, дом 1, -- быстро сказала девушка.
   -- Завтра же мы будем у вас, Микки, -- сказал Дани и, наконец-то на его губах мелькнуло подобие улыбки. - Надеюсь, нас ничто не задержит. Но в любом случае, ждите нас. Кроме нас, никто не сумеет убрать этих ублюдков, -- и он спокойно усмехнулся. - Эй, Жермон!
   В ту же минуту дверь отворилась, и появился старый слуга Ксавье. Весь его вид говорил о том, что он всегда готов к самым неожиданным приказаниям.
   -- Жермон, -- произнес Дани, вскинув голову, сразу сделавшись похожим на юного маркиза де Вержье. - Немедленно отвези мадемуазель в Париж. Поедешь окружной дорогой. Прямой сейчас длиннее будет. Потом останешься ждать нас. Чтобы девушку не смущать, сними номер в гостинице, а адрес оставь. Всё понял? Быстро давай!
   Жермон только молча поклонился и открыл дверь, пропуская впереди себя Микки, которая явно была ошеломлена происходящим, но подчинялась приказывающему голосу Дани. Только перед тем, как исчезнуть за дверью, она обернулась еще раз, чтобы еще раз увидеть, как сияют золотистым светом во мраке комнаты огромные и сильные Огненные Крылья Грааля.
  
   -- Дани... -- произнес Ксавье, обнимая брата. - Ну скажи же хоть слово... Что ты опять увидел? Что случилось?
   Но Дани только весело взглянул на него.
   -- Гостей ждем, брат! У тебя здесь должны быть шпаги, маэстро! Давай их сюда! Скорее!
   -- Хотя бы сколько их? - Ксавье все еще никак не мог прийти в себя от столь неожиданного поведения брата.
   -- Шпаги, Гийом! - закричал Дани. Он обернулся по сторонам и, увидев около одной из стен стойку, оказался рядом с ней одним точным и гибким движением юного хищника. Выхватив две шпаги, одну он оставил себе, а другую бросил брату.
   -- Лови, Гийом! Сейчас нам не мешает немного вспомнить твои уроки! Они вот-вот очень нам пригодятся!
   Едва Ксавье ощутил в своей ладони привычное тепло шпаги, как он забыл обо всем, слившись в одно целое с этим священным оружием. Дани стоял перед ним, высокий, стройный, в белоснежной прозрачной рубашке, как во время их последней жизни. Он держал клинок в левой руке, небрежно вскинув вверх правую, и его тонкими аристократическими пальцами мог бы залюбоваться сам великий Ван Дейк. Концом клинка он показал предполагаемый удар противнику - в лоб, а потом обе шпаги одновременно прочертили в воздухе две полыхающие огнем серебряные молнии.
   -- Маэстро! Ангард! - крикнул Дани.
  
   Он лежал лицом в жидком месиве грязи, слыша, как совсем недалеко завывают сирены полицейских и пожарных машин. Кажется, они не собирались успокаиваться никогда. "И, как знать, может, это к лучшему?" - снова пропел в голове Габи писклявый голос.
   Ему казалось, что вся шкура на спине должна выгореть до самых костей. Рукой, закованной в сталь, Габи, сцепив зубы, чтобы не заорать от боли, потянулся к спине. Нет, кажется, ничего не сгорело, даже летняя куртка цела. Странно, что находясь под этим страшным огненным прессом, он уцелел. Он едва не захохотал в голос, и вдруг понял: он лишился самого главного - своих серебряных крыльев. Там, где раньше находились крылья, теперь длинные грязные ногти скребли только жалкие ошметки, рвань, похожую на случайно попавшие в костер тряпки.
   Габи вцепился зубами в кулак и тихо завыл. Нет, они отплатят ему за то, что отобрали крылья! Они должны умереть и умереть страшно, а вместе с ними такие же, как они! Он придет, чтобы выполнить свой долг мстителя со дна самого ада!
   Царапая грязь пальцами и подтягиваясь на обожженных локтях, Габи подполз к огромной луже, и с трудом приподняв голову, уставился на свое отражение. На него смотрела жуткая маска из засохшей крови и грязи, с одним, абсолютно заплывшим глазом и проваленным сломанным носом. В бешенстве он ударил кулаком по черной воде, а потом с трудом подволок под себя ноги, не желающие слушаться. Собравшись в комок, он сидел и трясся от боли, но больше - от ненависти.
   Прямо перед ним плюхнулась огромная жаба с выпученными глазами. Кажется, это было единственное существо, которое откровенно радовалось промозглой погоде. Она раздувала бугристые бока и была готова вот-вот торжествующе квакнуть.
   -- "В тайном садике моем
   Розы черные цветут"... -- с ненавистью хрипло пропел Габи и посмотрел на жабу с таким выражением, как будто перед ним находился его самый страшный враг - Огненный Грааль. Бумс! Жаба взорвалась, как детская бумажная бомба, обдав его с ног до головы омерзительными зелеными брызгами.
   -- Ха! - тихо воскликнул Габи и погрозил кулаком кому-то невидимому. Им удалось отобрать его серебряные крылья, но, кажется, все возможности остались при нем. А это значит, что для него не всё потеряно! Это значит, что вся война с сегенангами у него еще впереди!
   За склоненными до земли кустами жасмина раздался чей-то тихий стон и сразу же оборвался, пропав в бесконечном шелесте дождя.
   В глазах Габи появился нехороший зеленоватый хищный блеск. Он чутко повел носом и страшно усмехнулся.
   -- Сегенанг! - прошептал он.
   Он больше не чувствовал боли ни в обгоревших руках, ни в лице. Он забыл об огненном прессе, едва не уничтожившем его. Перед ним была добыча, и он не собирался упускать ее. Вжавшись в грязь и совершенно слившись с нею, он по-пластунски, как профессиональный солдат, пополз к кустам жасмина, с которых непрерывным потоком лились струи холодного дождя. Рывок... Остановка... Еще один рывок... А вот и его жертва.
   При виде этого парня, кажется, находившегося без сознания, Габи осклабился. Да, сейчас Грааль и его Хранитель ускользнули от него, но этот... Этот тоже доставил ему много неприятностей. Сам Самаэль - собственной персоной! Старший Сын, ставший сегенангом и сделавший так много, чтобы спасти Дани. Габи думал, что Самаэль уже исчез, оскорбленный отказом Дани принять его временной вариант, а ведь вот оказалось - нет! Он всё время находился рядом, он спешил на помощь этому маленькому паскуднику, когда тот валялся под ногами Габи без признаков жизни, раздавленный, уничтоженный, в рваной в клочья одежде, залитой кровью и через которую можно было увидеть разбитые выстрелами ребра. Наверное, он успел как раз в тот момент, когда полыхнула огненная вспышка Грааля, от которой пострадал не только Габи, но и Самаэль.
   Габи пристально смотрел на бывшего гангстерского бригадира. Дождь лился на его лицо, смывая грязь. Очень красивый мальчишка... И очень красивые черные крылья... Ну ничего, сейчас мы это дело исправим... Габи отвратительно захихикал и низко наклонился над ним.
   Самаэль снова застонал и открыл глаза. Увидев прямо над собой чудовище в маске из крови и грязи, он мгновенно вскочил, пытаясь отползти в сторону.
   -- Дани! - непроизвольно вырвалось у него.
   Габи осклабился:
   -- Ничего, детка, подожди немного, и до братца твоего доберемся! Говорили тебе: уходи от этого чокнутого! Так ведь нет - не поверил! А теперь... Теперь... придется тебе иметь дело со мной!
   Самаэль рванулся в сторону, но Габи, прыгнув вперед по-лягушачьи, схватил его мертвой хваткой за плечо рукой, закованной в железо. Глаза Самаэля стали совершенно черными от боли; вряд ли отдавая отчет в своих действиях, он дернулся изо всех сил в сторону. Затрещала рвущаяся рубашка, хлынула кровь, но, казалось, это только придало ему дополнительных сил.
   -- Дани... Брат... -- простонал он и стряхнул с себя клешню Габи, как наваждение.
   Молодой бригадир вскочил на ноги и бросился в лес, туда, где слышался гул автострады. С деревьев каскадом обрушились потоки воды, а потом всё стихло.
   Когда жертва ускользнула, Габи сел на корточки и снова осклабился, обнажив длинный ряд желтых огромных зубов.
   -- Думаешь, так просто уйти от меня, сынок? - он ритмично раскачивался из стороны в сторону. - Пусть у меня теперь вместо крыльев только сожженные обрубки... Он еще ответит за это! А ты приведешь к нему моих людей. ХА! Да теперь любой человек может стать моим! Я буду входить в их сны! Они будут приходить к вам тогда, когда вы этого не ждете! Любой встречный станет для вас посланным мной убийцей! Не знал я, что вас так много в этом мире! Ну да ничего! Какой воин не радуется великой битве? Иди, иди, сынок, он вылечит тебя, а я пока займусь тем, что организую вам самый теплый прием в Париже! Иди, сынок... Мои люди ждут, в каком направлении ты отправишься... Сегенанг!.. Иди скорее к твоему брату!
   Габи устроился поудобнее под мокрыми кустами, ощетинившимися колючими ветками и, пристально глядя на полицейские машины и машины скорой помощи, снова негромко запел:
   "В тайном садике моем
   Розы черные цветут..."
   В его глазах все сильнее разгорались красные огоньки, и вот уже из глубины леса смотрели не глаза, а два злобных, красных огня, от которых волнами исходила пульсирующая ненависть. Пространство кривилось и искажалось; плыли, как на сюрреалистических полотнах, силуэты машин... И вот уже от них отделились два человека, при виде которых Габи не смог сдержать торжествующего смешка:
   -- Старые знакомые! Доктор Семьяза! Пора, пора, добрый доктор, навестить своего знакомого и вечного пациента, можно сказать, друга - Винченцо Каэля... А второй... Кто это? Не знаю точно... Но это всё равно - полицейский. Зовут Дэн Анжелюс. Какая разница? Милости прошу к нашему шалашу, господин Дэн Анжелюс! Проверьте, на месте ли ваше оружие, господа!
   Семьяза и Анжелюс перекинулись друг с другом парой фраз, внимательно посмотрели друг на друга, одновременно наклонили головы в знак согласия, а потом сели в полицейскую машину Анжелюса и понеслись по дороге на юг.
   -- Вот и молодцы! - Габи удовлетворенно потер руки и навзничь опрокинулся в грязное месиво. Он хохотал в голос и больше не боялся быть услышанным. Война началась, и он сделал первый ход! "Белые начинают, и дают мат в три хода! - заверещал от восторга в его голове писклявый голосок. - Ангард - Батман! - Туше!"
  
   Самаэль пробирался через залитый дождем лес, не обращая внимания на то, что холодные струи бегут по лицу непрерывным потоком. Раненая рука горела огнем, и порой он сам не понимал, куда идет. В глазах плыли черные и золотые круги, и тогда ему казалось, что он видит перед собой стройного светловолосого Ангела с красно-золотыми крыльями. Он мягко смотрел на него, и в его глазах читалось только ожидание: "Брат, почему же ты так долго идешь ко мне? Я жду тебя, брат..."
   И он шел на этот молчаливый призыв, пока к его плечу не притронулась чья-то легкая рука. Самаэль поднял вверх измученные глаза и увидел прекрасное лицо черноволосого Ангела с огромными и сильными черными крыльями. Его взгляд был светлым, как звезды, и полным искреннего дружеского (отцовского?) участия.
   -- И тебе досталось, сын, -- произнес он. - Ты так и смог оставить своего брата... Ты поступил так, как должен был поступить настоящий Ангел... Ты оправдал свои крылья, сын, и сейчас я сделаю всё возможное, чтобы ты оказался рядом со своим братом. Я мог бы исцелить тебя мгновенно, но хочу, чтобы Огненный Грааль еще раз доказал силу своих крыльев. Для тебя.
   Перед глазами Самаэля все сливалось в одну сплошную пелену. Он видел перед собой светлый, мерцающий темным огнем силуэт, но чувствовал, что не в состоянии вымолвить ни слова: слишком велика была боль и шок от увиденного пять минут назад чудовища.
   Ангел с Черными Крыльями осторожно взял его за плечи и вывел на автостраду, где в вихрях воды и грязи неслись, не сбавляя хода, машины. Казалось, здесь можно было бы стоять до второго пришествия, но Ангел взмахнул рукой, и прозрачная стена, переливающаяся водяными струями, застыла поперек дороги. Не прошло и минуты, как рядом с ними затормозил белый "шевроле", за рулем которого сидел длинноволосый парень в черной кожаной куртке, а из открытого окна доносился рев "Потерянного Рая".
   -- Отличная музыка! - заметил вскользь Утренняя Звезда, наклоняясь к водителю. - Слушай, парень, нужна помощь. Отвези моего сына к Ницце, только очень срочно. Видишь, как хулиганье в наших лесах беспредельничает? Срочно, понял ты? А значит - очень быстро! Ты сможешь, я знаю! - И он сунул в окно внушительную пачку банкнот. - Живо давай!
   Последние слова он произносил, уже открывая заднюю дверь машины и усаживая полубесчувственного Самаэля на заднее сиденье.
   -- Трогай! - скомандовал он. - А я тут, может, разберусь слегка кое с кем...
   -- Так точно, командир! - отрапортовал водитель, и машина рванула вперед с места с безумной скоростью, которой легко мог бы позавидовать любой необъезженный мустанг.
  
   Оказавшись в безопасности, Самаэль вдруг понял, как же он устал за эти последние часы. Рука уже не горела, а тупо ныла, как больной зуб, и это только сильнее выматывало его. Его голова то и дело бессильно падала на плечо, а мысли путались. Он видел Гийома в золотистом костюме аристократа, который стоял у кареты, готовясь увезти его в Париж. Он не поднимал глаз ни на Дани, ни на Дени, как будто принял обет послушания в каком-нибудь монастыре. А Дани, не понимающий, что происходит, прощался с другом.
   -- Дени, Дени, -- говорил он, и его прозрачные серые глаза смотрели на Дени с тревогой. - Дени... Ты стал мне больше чем другом... братом... Я не знаю, что со мной происходит, Дени... Когда я смотрю на тебя, у меня разрывается сердце... Как будто должно произойти что-то непоправимое... Мне страшно даже выговаривать это... Больше всего на свете я боялся бы потерять тебя... Я люблю тебя, Дени. Скажи, что ты вернешься, что мы снова встретимся, я снова прочитаю тебе свои стихи... А потом мы возьмем в руки шпаги... Дени...
   Он совсем ничего не помнил. Он как будто умолял, а Дени едва сдерживал застрявшие в горле рыдания.
   -- Дани... -- наконец, произнес он. - Мы обязательно... Мы обязательно договорим... У нас еще будет время... Много времени... Я обещаю тебе. Теперь мы с тобой всегда будем вместе. Поверь мне, Дани. - И, резко отвернувшись, он пошел в сторону кареты, зная, что в этой жизни они больше не увидятся никогда...
   Водитель посмотрел на него искоса в зеркальце заднего вида.
   -- Здорово тебе досталось, парень, -- сказал он сочувственно. - В прошлом году такие же отморозки друга моего убили... Единственного... -- его глаза сделались мрачными и жесткими. - До сих пор надеюсь, что судьба сведет меня с ними... - Он сжал кулаки, а потом, помолчав минуту, усмехнулся. - А отец у тебя крутой! Я это по одному взгляду его понял! Наверняка, ни одной твари в живых не оставит! Не хотел бы я оказаться на его пути!
   Машина летела вперед с сумасшедшей скоростью, а Самаэль чувствовал только, как сами собой закрываются глаза. Как сквозь вату, долетел голос водителя:
   -- Если совсем плохо, друг, то аптечка - сзади тебя. Ты мне только адрес точный скажи - куда тебя доставить. А то не дай бог - вырубишься...
   Самаэль что-то сказал, но что - и сам не понял. Он провалился в бесконечный мрак, искрящийся миллиардами огней, которым было так далеко до пламени Крыльев Грааля...
  
   Дани слегка иронично и изящно поклонился Ксавье. Его губы тронула легкая улыбка:
   -- Спасибо за чудесный урок, маэстро!
   Не выпуская из рук шпаги, он подошел к подоконнику и вынул сигарету из пачки "Житана".
   -- Два дня бесконечного счастья, Гийом, -- негромко произнес он, снова отвернувшись к окну и закуривая. - Как давно у нас не было ничего подобного. Я был совершенно счастлив...
   -- Я вижу, брат. Твои крылья сияют, как никогда, -- отозвался Гийом, подходя к нему и тоже закуривая. - Ну и как, много времени у нас еще осталось? Большую армию ждем?
   Дани вскинул голову, одинаковым для обоих братьев жестом откидывая со лба светлую челку.
   -- Выкурить сигарету мы еще успеем, любовь моя... -- Впервые за последние часы он мягко улыбнулся и взглянул на Гийома немного беззащитно, исподлобья. У старшего брата сердце зашлось от боли при мысли о том, что, возможно, вот такой же его взгляд он увидит очень нескоро...
   Дани усмехнулся:
   -- А ты не забыл, брат? Последним моим желанием в этой жизни будет сигарета! Даже если бы я умирал от рака легких!
   Гийом улыбнулся:
   -- Какой же ты все-таки ребенок, Дани!
   Не удержавшись, он коснулся губами его лба и вдруг почувствовал, как мгновенно напрягся Дани, хотя за окном по-прежнему ничего не слышалось, кроме бесконечного шума дождя.
   -- Что? - одним вздохом спросил Гийом.
   -- Встречай... -- так же беззвучно ответил Дани.
   Он аккуратно прислонил шпагу к стене, мягко, как хищник, подошел к двери и резко распахнул ее. Прямо перед дверью стоял белый "шевроле", из которого выходил длинноволосый водитель в кожаной куртке.
   -- Ваш друг! - крикнул он. - Там, на заднем сиденье, забирайте! Папочка у него, конечно, крутой, так что, как мне показалось, целую роту одной левой расшвыряет, а вот парнишка совсем плох...
   -- Гийом, помоги! - крикнул Дани.
   Вдвоем они вынесли из машины Самаэля, так и не пришедшего в сознание. Его черные волосы прилипли ко лбу, губы были иссиня-бледными, порванный рукав куртки залит кровью.
   -- Габриэль! - выдохнул Дани.
   -- Уезжайте немедленно! - крикнул водителю Ксавье. - Сейчас они будут здесь, и тогда пострадаете еще и вы!
   Водитель молча кивнул, уселся за руль машины и сорвался с места, оставив вместо себя только завесу из мелких дождевых брызг.
   Едва Ксавье и Дани успели занести Самаэля в комнату и уложить на диване, как рядом с домом завизжали тормоза полицейской машины, остановившейся на полной скорости.
   -- А вот и они, -- сказал Дани, внимательно посмотрев в глаза брата.
   Он выпрямился и взял шпагу.
   -- Ангард, Гийом, -- произнес он.
   Дверь медленно открылась, и на пороге возникли полицейский Анжелюс с пистолетом в руке и доктор Семьяза, подозрительно засунувший руки в карманы. Доктор улыбался широко и дружелюбно.
   -- Никогда не поверю, что ты сможешь убить меня, Дани, -- шутливо произнес он, делая вперед шаг, совсем крошечный, на миллиметр...
   Дани молчал, высоко подняв лезвие шпаги, показывая направление удара - в лоб.
   -- Сатисфакция... -- тихо сказал он.
   Анжелюс расхохотался:
   -- Хорошо требовать... как это вы там сказали? Кхе... Сатисфакции... Особенно когда у тебя в руках шпага, а у противника - пистолет! Думаю, если бы кто-то сейчас делал ставки, то все они оказались бы у меня! Не так ли, господин Гийом?
   -- Не так! - крикнул Гийом, делая стремительный бросок к полицейскому.
   Никто не успел понять, что произошло. Полицейский продолжал сжимать в руке пистолет. Он стоял, покачиваясь, а из его правого глаза торчал обломленный клинок шпаги Гийома. Анжелюс широко разевал рот и слегка покачивался вперед - назад. И вдруг, в одном из таких колебаний, он молниеносным движением вцепился в рукав Гийома и рухнул назад, в коридор, увлекая его за собой. Мгновенно дверь, разделявшая комнату и коридор, исчезла. Гийом бросился назад, но натолкнулся только на глухую стену.
   -- Конец твоему брату! - прохрипел с пола полицейский. - Привет от Габриэля! - Из его рта хлынула кровь, а глаза остановились.
   Сердце в груди Гийома рухнуло в пустоту.
   -- Дани! - дико закричал он. Наверное, так же мог кричать только смертельно раненый зверь.
   -- Твоему братцу только бы на сцене петь, -- хмыкнул Семьяза.
   Весь собранный, плотный, с холодным безжалостным взглядом, он стоял перед Дани, загородившим собой Самаэля. Доктор как будто совсем не замечал шпаги, нацеленной в его лоб. Усмехнувшись, он сунул руки в карманы плаща, а потом резко выхватил их оттуда уже вооруженные шипами - на каждом пальце по острому длинному кинжалу.
   -- Ангард... -- тихо сказал Дани и сделал длинный выпад.
   Семьяза точно взмахнул шипами два раза, и шпага Дани отлетела далеко в угол.
   -- Продолжаем операцию дальше, -- произнес Семьяза, медленно приближаясь к нему.
   Дани невольно шагнул назад, оперся о стол, и его пальцы заскользили по глянцевой обложке книги. Не отдавая себе отчета в том, что делает, он схватил книгу, на которой можно было четко прочесть название - "Сатисфакция". Его единственной защитой стала книга, но Семьяза, вместо того, чтобы расхохотаться, вдруг изменился в лице и сделался бледно-зеленым.
   Дани быстро взглянул на книгу и вдруг всё понял. Стремительным движением он выхватил из кармана зажигалку.
   Семьяза замер рядом со столиком с бутылкой шампанского.
   -- Эй, Дани... -- неожиданно ласково произнес он. - Что это ты делаешь?..
   -- Это - книга, которую мы писали вместе, Шахмезай, -- ответил он. - Это лучшая моя книга и, кажется, она сейчас нуждается в операции... Вы были таким хорошим доктором, Семьяза, что, кажется, я начал перенимать у вас некоторые приемы...
   -- Нет! - заорал он, и в его голосе прозвучала неподдельная боль. Шипы соскользнули с его пальцев. Он вытянул вперед руки и задел бутылку шампанского, которая со звоном упала вниз и разбилась вдребезги. - Нет! - интонации сделались умоляющими. - Нет! Прошу тебя! Только не это!
   Дани облегченно вздохнул и широко улыбнулся.
   -- Это замечательная книга, Шахмезай, -- сказал он. - Вот только ее никто не прочитает. В моих руках - единственный экземпляр! Ты получал огромное удовольствие, когда читал его, Шахмезай, не правда ли? Это исключительный роман!
   Он щелкнул зажигалкой и поднес язычок пламени к страницам. Бумага мгновенно вспыхнула.
   -- Неееееееет! - заорал Семьяза. - Только не это! Не убивай меня!
   Оранжево-золотой свет пламени ярко освещал его лицо.
   -- А теперь загадай желание, Шахмезай! - презрительно бросил Дани. - Скорее, загадывай!
   -- Дани! Нет! Нет! Что ты сделал!
   Дани засмеялся и бросил горящую книгу перед собой.
   -- Гребаный щенок! - заорал Семьяза, бросаясь на книгу и пытаясь телом сбить огонь. - Что угодно, только не это!
   Именно этого движения Дани и ждал. Как легкий хищник, он метнулся в угол, схватил выбитую из его руки шпагу и с размаха воткнул в загривок Семьязы. Тот издал даже не вопль, а протяжный стон, полный безграничного изумления. Он упал на пол, прямо на книгу, и языки пламени под его тяжестью шипели и гасли.
   Дани чувствовал, что с трудом может дышать. Горячий воздух заполнял легкие паленой бумагой и горящим салом. Пошатываясь, он подошел к стене, и на том месте, где была стена, снова появилась дверь. Дани покачнулся и упал прямо в объятия бледного, как бумага, Гийома.
   -- Всё хорошо, брат, -- слабо улыбнулся он. По его щекам текли слезы.
   -- Почему ты плачешь? - встревоженно спрашивал Гийом. - Малыш, ты не ранен?
   -- Разве что в сердце, -- с трудом произнес Дани. Он вздохнул несколько раз, а потом, опершись на плечо брата, уже твердо встал на ноги. - Надо уйти отсюда, брат. Срочно. Наблюдателя Шахмезая больше нет, но остался человек, и он очнется через некоторое время... Так что... Готовь машину к отъезду, брат.
   По-прежнему сжимая в руке шпагу, Дани подошел к Самаэлю, лежавшему без сознания, и склонился над ним. За его спиной трепетали сильные красно-золотые крылья. Одно из этих золотых крыльев коснулось ужасной раны Самаэля, и губы молодого человека дрогнули, а темные глаза приоткрылись.
   -- Дани... -- прошептал он. - Ты все-таки не забыл меня...
   -- Дени, брат... -- Дани легко провел пальцами по его волосам. - Я никогда не забывал тебя. Ты - брат мой...
   -- Какие огромные у тебя крылья, -- с тихим изумлением произнес Самаэль. - Огненные... Огненный Грааль...
   Дани улыбался, но его глаза по-прежнему оставались печальными.
   -- "Кто-то вздохнул и поверил - Ангел"... -- процитировал он самого себя. - Нам надо уходить, брат Самаэль. Срочно. Пока вместо этих двух не появилась целая армия от Габриэля. Ночь приближается... -- И он зябко повел плечами.
   Самаэль приподнялся, удивленно глядя на разгром в комнате.
   Дани вздохнул и снова улыбнулся, только на этот раз гораздо свободнее.
   -- Но время, чтобы покурить, у нас еще будет, Дени!
   Дани вынул из пачки две сигареты; одну из них закурил сам, а вторую протянул Дени.
   -- Как плечо? - спросил он. Непонятное чувство тревоги снова овладело им, и дело было вовсе не в трупе Шахмезая, который лежал на книге в двух метрах от них. Что-то смутное снова стучалось в его голову. Что-то, что должно было вот-вот прорваться наружу, и сердце от этого сжималось от боли, любви и нежности. Но боль была невыносимой, хотя он и заставлял себя улыбаться, и даже считал, что это неплохо у него получалось. Он откинул со лба челку бретерским жестом и прямо посмотрел в темные глаза Дени.
   Дени на одну секунду прислушался к себе, а потом сказал с трудом из-за душивших его слез:
   -- Я в порядке, Дани. Почти. Только такое чувство, что я немного устал... Мне безумно хочется спать... Но, Дани... это не так важно. Важно то, что я сейчас чувствую...
   Дани, как же ты близок мне, как я тебя люблю!!!! Всем сердцем и душой, каждой клеткой тела!!! И неважно, что творится вокруг нас, мне так хорошо, что ты просто есть, понимаешь???? Я не могу найти никакого сравнения в этой жизни. В тебе вся моя радость и боль, ты для меня... Ты для меня -- целый мир. Есть только звездное небо, безграничное, ты и я. И вся вселенная -- только нам! Сколько всего можно обсудить, в какие только уголки мира можно заглянуть... Дани, это сон, просто сон. Но ты мне важен, брат, поверь, очень важен. И я не хочу, чтобы ты подвергал себя риску, хотя ты, может, и считаешь его оправданным. Береги себя, потому что без тебя многие мои мечты исчезнут навсегда, растворятся в темноте, и, боюсь, задушат меня...
   Дани низко опустил голову, потому что он в этот момент понял... Сумерки плотным плащом окутывали комнату. Рядом раздался шорох, как будто в углу скреблась большая крыса.
   Дени вздрогнул:
   -- Что это?
   Дани только грустно улыбнулся:
   -- Ничего страшного. Просто наш добрый доктор через некоторое время очнется обычным человеком, только и всего...
   Семьяза, с красным пятном на шее от укола шпагой Дани, издал какой-то нечленораздельный хрип. Его правая рука заскребла паркет, заскользила на луже, растекающейся из разбитой бутылки шампанского, как будто доктор хотел дотянуться до посверкивающего острыми гранями горлышка бутылки. Но через минуту хрип стих, а рука бессильно упала в отвратительно пахнущую лужу.
   Дверь распахнулась, и в комнату вошел Гийом, быстрым взглядом окинув ее по периметру.
   -- Надо срочно ехать, -- произнес он отрывисто. - Что? Наш кадавр уже пытался приступить к действиям? Не вышло? - Он усмехнулся, и его глаза весело блеснули изумрудным блеском. - Кончай курить, ребята. Дени, ты как? В порядке? Главное, чтобы до машины дошел, а завтра мы все втроем сумеем дать бой целой армии. Мы докажем этому паленому выродку, что крылья полукровок могут быть сильнее перворожденных обрубков! Дани, там дождь, не забудь свитер и какой-нибудь плед! Через пять минут я жду вас! - Быстро проговорив это, он стремительно развернулся и вышел из комнаты.
   Дани взял шпагу.
   -- Ну что, пойдем, Дени? Тебе явно становится лучше буквально на глазах!
   Дени вскинул голову и встал рядом с Дани.
   -- Без шпаги я тоже никуда не пойду, брат!
   Дани ласково и одобрительно прикоснулся к его плечу, подошел к стойке, вынул из нее последнюю шпагу и бросил Дени:
   -- Лови!
   Дени легко перехватил ее в воздухе.
   -- И кто говорил, будто у меня болела рука? - рассмеялся он.
   -- Кто-то говорил? - в тон ему ответил Дани. - Я ничего не слышал! Пойдем, брат! Не будем заставлять ждать Гийома!
   Дождь по-прежнему хлестал по стеклу, и кромешный мрак освещали уже только золотисто-красные крылья Огненного Грааля.
   -- Быстро! - повторил Дани.
   Оба Ангела вышли в коридор, аккуратно переступив через труп Анжелюса.
   -- Постой, Дани, одну минуту, -- попросил Дени и, не обращая внимания на немного удивленный взгляд Огненного Грааля, подтащил одно из кресел в коридоре, наглухо забаррикадировав им дверь.
   -- Я понимаю, это не спасет, -- произнес он. - Но задержит его хотя бы на час. А в нашем положении час - это много.
   Он быстро посмотрел на Дани, и Ангел с Огненными Крыльями подумал почему-то, что он уже видел эти глаза - светлые, как утренние звезды, непонятного цвета, сияющие. И снова - укол в сердце. Он еще раз подумал, что принял правильное решение.
   Они вместе вышли из дома, невольно пригнувшись от хлещущего дождя, и сели в "седан".
   -- Можно ехать, Гийом, -- непринужденно сказал Дани.
   Брат обернулся и внимательно посмотрел на него.
   -- Дани... -- медленно произнес он. - Что случилось?
   Дани почувствовал: еще минута - и он разрыдается. Но вместо этого он улыбнулся и произнес, изо всех сил стараясь сдержать дрожь в голосе.
   -- Все нормально, брат. Небольшая встряска сначала. Потом покурили немного в компании мертвецов... Вот, пожалуй, и все. Нам надо ехать как можно скорее, пока они не пришли в себя. Габи на свободе, и он заставит их работать на себя.
   Ксавье повернул ключ зажигания и тронул руль. "Седан" вылетел на автобан и понесся в сторону Парижа. Дани время от времени посматривал на Дени. Легкий ход машины успокаивал, и его глаза закрывались сами собой. Он долго пытался бороться со сном, и все-таки не выдержал. Забравшись на сиденье с ногами, он прижался лицом к холодному стеклу, по которому непрерывно сбегали капли воды, и заснул. Дани аккуратно укрыл его пледом и тихо обратился к Ксавье:
   -- Брат, поворачивать пора. На автобане мы с тобой находимся как под прицелом... Дени трогать не надо. Это хорошо, что он заснул... Завтра проснется совершенно здоровым...
   -- Я и сам об этом подумал, -- отозвался Ксавье, разворачивая машину на узкую лесную дорогу, уже почти размытую непрерывно льющимся дождем.
   Машина уже не летела и даже не ехала, а пробиралась вперед. Ветви деревьев хлестали по лобовому стеклу, чиркали крыльями непонятно как занесенные птицы, на него налипали лепестки цветов, сосновые иглы и мелкие ветки, обломленные дождем с деревьев. Внезапно "седан" встал как вкопанный.
   -- Что случилось? - спросил Дани, впрочем, без особой тревоги в голосе, потому что лучше других знал, что случилось, но Ксавье выглядел до предела озабоченным.
   -- Слушай, малыш... -- в его голосе звучала растерянность. - Кажется, там сильный поток воды нанес песок и камни. Мы не сможем сдвинуться с места до тех пор, пока не закончится этот дождь.
   "Только бы он ничего не понял, только бы он не спросил: "Дани, почему ты не хочешь остановить этот дождь?" - с ужасом думал Дани, но Ксавье молчал, напряженно вглядываясь в темноту.
   -- Ночью могут прийти фигуранты, -- хмуро сказал он и погладил рукой эфес шпаги, лежащей рядом.
   -- Но для этого им понадобится, как минимум, часа три, -- отозвался Дани как можно беспечнее. - А нам за это время стоит хотя бы немного отдохнуть и поспать. Давай возьмем пример с Дени, Гийом!
   И, как бы в подтверждение своих слов, он свернулся на сиденье калачиком и прикрыл глаза. Он не спал и не собирался спать. Он долго и с невыразимой болью смотрел, с какой безграничной любовью и нежностью смотрит на него брат, как, перегнувшись через спинку кресла, он набросил на него свитер, а потом, скрестив руки на руле, устало положил на них голову.
   -- Люблю тебя, -- прошептал он.
   -- Люблю тебя, -- ответил Дани беззвучно, одними губами, когда Гийом не мог этого заметить. - Теперь ты больше не будешь испытывать такой безумной боли за меня. Ни ты, Гийом, вечная любовь моя, ни Дени. Вы слишком много сделали для меня, и теперь настала моя очередь заплатить по счетам: лишить вас обоих этой боли... Это всё, что я могу сделать для вас... Я люблю вас, братья...
   Он видел перед собой только бесконечный, беспросветный, глухо затаившийся мрак. Мрак ждал его, как затаившийся в засаде зверь. "Вспомни о своих крыльях", -- сказал Дани самому себе, долгим взглядом посмотрел на чутко спящего Гийома, и Дени, лицо которого было спокойно, как у ребенка, и темные волнистые пряди волос падали на чистый лоб. Они сделали для тебя слишком много, Дани. Пришел черед платить по счетам...
   Дани бережно положил шпагу на сиденье и неслышно выскользнул за дверь. Там, он знал, за этой плотной пеленой дождя, находился тот временной вариант, из-за которого столько пришлось страдать его братьям... "А в конечном итоге из-за тебя, Огненный Грааль, -- безжалостно сказал внутренний голос. - Только из-за тебя Гийом погиб в прошлой жизни, только из-за тебя он изуродовал эту жизнь, делаясь насмешкой для толпы и журналистов; только из-за тебя пошел на страшную смерть Дени, и чем ты отплатил ему за это?"
   "Заткнись, -- резко ответил ему Дани. - Если я чего-то и не понимал, то понял это сейчас. Лучше поздно, чем никогда. И сейчас я исправлю то, что... не сделал... И, как знать, тогда, быть может, Габриэль будет удовлетворен и оставит их в покое!"
   Он шел вперед, через лес, рыдающий холодными слезами, который как будто плакал вместо него, а Огненные Крылья освещали призрачным золотистым светом корявые стволы и изогнутые ветви деревьев. Это струящееся золото превращало камни в знакомую со времени прошлой жизни мостовую, и черная беззвездная ночь светилась уже тусклыми огнями фонарей, дрожащих и шевелящихся в темноте, как медузы, выброшенные на берег штормом. Дани окинул себя быстрым взглядом и нисколько не удивился, обнаружив, что на нем надет серебристый изящный костюм аристократа XVIII столетия. Где-то прогромыхала по мостовой карета, значит, вечерний спектакль только что окончился, значит, надо было торопиться. Он шел быстро и решительно, лавируя среди узких проулков, нисколько не боясь, что может стать жертвой случайных разбойников. "Кому суждено умереть от огня, тот не утонет", -- с иронией подумал он и быстро - чтобы не передумать в последний момент, пересек небольшую площадь и взялся за ручку двери одного из белоснежных, слабо поблескивающих золотом особняков.
   Тонкими пальцами, до половины скрытыми тончайшими серебристыми кружевами, он машинально откинул упавшую на лоб прядь волос и постучал.
   Ему открыл высокий слуга в седом парике, небрежно поигрывающий плетью.
   -- Хозяина нет дома, -- хмуро объявил он, исподлобья глядя на Дани и выставив вперед правую ногу.
   -- У меня к нему срочное дело, -- настойчиво сказал Дани, приближаясь почти вплотную и прямо глядя в заплывшие жиром глазки.
   На скулах слуги заиграли желваки.
   -- Я же сказал... -- начал было он, покрепче перехватив плеть у самого основания.
   -- Стой, Эмиль, -- раздался сверху тонкий голос, от звука которого Дани ощутил приступ тошноты. - Для этого паршивца я всегда дома.
   По высокой витой лестнице, уставленной скульптурами и канделябрами, неторопливо спускался дядюшка дю Барри, и на его губах кривилась усмешка презрения и гадливости.
   -- Вовремя пожаловал, полукровка, -- негромко произнес он. - Интересно... А кого же это мой племянник грозился привести ко мне? А? Не объяснишь? - И он тихо засмеялся.
   -- Не меня, -- коротко ответил Дани, прямо глядя в его ненавидящие глаза.
   Дядюшка прищурился.
   -- Я догадывался. Племянник всегда считал себя настолько хитрым, чтобы наивно полагать, будто меня можно обмануть... Ну да бог с ним, с Гийомом... Будем считать, что этот раунд благодаря тебе он проиграл. Но ты... Ты, маленький паскудник... Что тебя-то сподвигло на этот шаг?
   -- Только надежда на то, что вы не тронете невинного человека и оставите в покое моего брата, -- твердо ответил Дани. Сейчас он необыкновенно четко чувствовал силу своих крыльев.
   -- Ну это ж надо - какое самопожертвование! - расхохотался дядюшка. - Никак наш проказник в папочку своего непутевого пошел, -- его же ошибки совершаешь!
   Дани стоял спокойно и молча смотрел на него, и под этим взглядом лицо дядюшки стало меняться, делаясь хищным и уродливым. В его глазах вспыхнули красноватые огоньки, как у волколака. Он осклабился в усмешке, и Дани показалось, что он слышит глухое рычание хищника, облизывающегося перед тем, как вцепиться в горло своей жертве.
   -- Ну что ж... -- пробормотал он. - Сейчас я не буду размышлять над причинами твоего... хм... благородства. Раз пришел, пойдем за мной!
   И, больше не оглядываясь на Дани, он пошел в подвал и, по мере того, как он спускался, воздух становился всё более сырым, промозглым. От стен веяло ледяной влагой; с них изредка срывались мутные капли воды, похожие на слизней.
   Дани шел за дядюшкой, не поднимая головы. Он вздрогнул только один раз: когда в лицо ему ударил, хлестнул по глазам, красный обжигающий свет, когда дядюшка распахнул дверь, за которой оказался огромный зал, освещенный тысячью восковых свечей. Этот зал был заполнен тысячью теней, издавших дружный гул при его появлении, как море при приближении цунами. Когда свет выхватывал из мрака то одну, то другую фигуру, можно было понять, что и мужчины, и женщины на этом сборище были почти раздеты: их едва прикрывали тончайшие шелковые покрывала.
   От толпы отделились два человека в длинных черных рясах, напоминающих монашеские. Их лица закрывали плотные капюшоны.
   -- Прошу вас, господа! - провозгласил дядюшка. - Перед вами - искомый Грааль Любви! Прошу вас, исполняйте свой долг во имя Похода Полярного Солнца, который исполнит наш гений - Габриэль!
   Гул голосов на миг оглушил Дани. Он чувствовал, что перед глазами все персонажи и обстановка начинают сливаться в сплошную стену. Он закрыл глаза, чтобы не видеть, что с ним будут делать дальше. Он видел перед собой только прозрачные изумрудные глаза Гийома, любимые до боли, и темные глаза Дени, исполненные бесконечной преданности. Он старался не думать о том, как чужие руки рвут с него одежду. Он знал, что стоит перед сборищем монстров совершенно обнаженным... Если, конечно, не считать крыльев, золотистых, огненных крыльев Грааля, который всегда приносился в жертву, во все времена. Но зато теперь Дени навсегда забудет о своей боли, зато Гийом не останется в обезумевшем Париже, и люди, превратившиеся в одно мгновение в зверей, не разорвут его на части... Он успеет... Они оба успеют...
   Это была его последняя мысль, потому что дядюшка схватил его за длинные мягкие волосы и крикнул:
   -- А теперь - акт последнего милосердия. Исключительно за твое мужество, Грааль!
   С размаха он ударил Дани об стену. По его виску потекла быстрая струйка крови, и он упал на руки людей в черных капюшонах.
   -- А теперь - на алтарь его! На алтарь грядущего царства Разума!
   Полуодетые обезумевшие женщины завизжали в экстазе над распростертым перед ними обнаженным телом, протягивая к нему руки, но тут же расступились в стороны, освободив дорогу белокурой, едва одетой женщине в золотой маске, сжимающей в руке длинный кривой нож.
   -- Габриэль! О воитель с серебряными крыльями! - воскликнула она дерзко, и ее интонации выдавали королевскую фаворитку Жанну Дю Барри. - Сегодня твоя жрица приносит во имя твое жертву - Огненный Грааль! Так прими же его как знак нашего преклонения перед тобой, как символ твоей грядущей победы!
   Она наклонилась над бесчувственным Даниэлем, облизнула острым язычком алые губы и, откинув назад его голову, взмахнула ножом над его беззащитной шеей.
  
   Вновь листьев последние стаи
   Взорвали ночи тишину.
   Дай руку, мой Ангел, я знаю
   Забытую всеми страну.
   Во тьме вырастают каштаны,
   И бьется о скалы прибой,
   Где рядом - любовь и туманы,
   И ты - лишь в полете живой,
   Вставай же, летим же, скорее,
   Не меркнет ночная звезда,
   Еще в полумраке аллеи,
   Еще не звенят провода,
   Еще яркий свет не включили
   И не зачитали устав,
   Нас крыльев еще не лишили,
   Не смогут лишить. Я был прав...
   Ты ранен? - Летим! Ближе к ветру!
   Мы вновь не вернемся назад.
   Мы - Ангелы! Вверх! Лишь поверь мне!
   А капли стучат и стучат...
  
   Капли все падали и падали, наполняя ночной лес мерным, негромким, убаюкивающим шелестом, больше похожим на завораживающую музыку. Она погружала в сон глубже, ниже, не давая проснуться, и Гийом даже во сне чувствовал это. Невероятная сила давила на него страшным прессом, не давая открыть глаза. Единственное, в чем он отдавал себе отчет, -- в том, что спит и должен проснуться любым способом. Пресс тяжелых сновидений не позволял ему открыть глаза, как он ни старался. Он видел золотокрылого юного Ангела, с разметавшимися окровавленными волосами, лежавшего среди озверевшей толпы, беспомощного, беззащитного, и над его горлом сверкал кривой нож. Гийом дико закричал и, резко вскинув голову, проснулся, разорвав пелену сна.
   Вокруг машины по-прежнему простирался темный лес, казавшийся бесконечным. Дождь постепенно утихал. Наверное, когда наступит рассвет, можно будет спокойно двигаться дальше... Спокойно?!.. Гийом стремительно обернулся назад. На заднем сиденьи спокойно, как ребенок, спал Самаэль. Он даже раскраснелся во сне, и при взгляде на него делалось ясно, что он сейчас видит самый прекрасный и безмятежный из своих снов. Взгляд Гийома метнулся в противоположный угол салона. Дани не было на месте. Там, где он устроился на ночь, валялся только пушистый свитер, которым Гийом заботливо укрыл его перед сном.
   -- Дани! - в панике воскликнул Гийом, не боясь разбудить Самаэля (его в данный момент действительно ничего не могло бы разбудить) - Ну кто тебе дал право решать за меня, как мне будет лучше, а как - хуже?.. Ты так и не понял, что я никогда не откажусь от своей боли, если эта боль связана с тобой! Я люблю тебя, брат! Я был бы готов сотню раз пройти сотню костров и считал бы это счастьем для себя хотя бы потому, что каждый раз перед смертью смог бы еще раз повторить, что люблю тебя!
   Он схватил шпагу и, оставив дверцу машины распахнутой, бросился напролом вглубь леса. Он знал, что неизбежно придет туда же, куда и Дани: в эту ночь завеса, скрывающая одну их жизнь от другой, оказалась открытой. Он ясно видел ее: переливающуюся в кромешной мгле наподобие слоистой водяной преграды. Он чувствовал, как вырастают за спиной крылья, полыхающие темным огнем. Он ударил шпагой слюдяную завесу, и в следующее мгновение оказался в застывшем времени предреволюционного Парижа. Куда идти, Гийом не думал. Его вели вперед стихи, совсем короткие, задыхающиеся, зовущие только его, Ангела с Крыльями цвета темного огня:
  
   Свет в раю слишком темный...
   Где-то дерутся архангелы...
   Здесь тоже делят короны,
   И здесь забывают правила.
   Ты еще не устал? - В игры играть по кругу,
   Это ведь только вокзал,
   Не верящий в слово "чудо".
   Ангел, вставай, пойдем
   В новый круг воплощений,
   И рай останется сном,
   И в нем могут жить лишь тени...
   Взлетай, полукровка, выше!
   Через туман прорвись!
   Братишка, ты - тоже лишний
   В игре под названием "жизнь".
  
   Никто из присутствующих в подвале, где должно было совершиться жертвоприношение, так и не понял, что произошло. Горящий факел летящей звездой прочертил пространство и, рассыпая искры, вспыхнул на плече белокурой красавицы, рука которой уже опускалась вниз, чтобы нанести Дани смертельный удар. Золотая маска упала с лица графини, и все увидели ее перекошенное болью и ужасом лицо. Она даже не закричала, а истошно завыла, как собака.
   Ей в тон взвыл дядюшка дю Барри, лицо которого побагровело, и сделалось таким черным, что даже темнота комнаты не могла скрыть этого. Отсветы свечей исполняли безумный танец. Они метались, как и тени людей, вдруг бросившихся искать выход, но не находящих его и теперь в панике наталкивающихся друг на друга. С грохотом падали на пол огромные медные подсвечники, и горящий воск шипел на полу.
   Белокурая красавица, отбросив нож в сторону, теперь с расширившимися от безумного страха глазами, отползала в дальний угол комнаты, не отрывая взгляда от высокого черноволосого и зеленоглазого Ангела с огромными сине-черными крыльями, сжимавшего в руке шпагу.
   -- Чего вы стоите, бараны? - заорал опомнившийся первым дядюшка дю Барри. - Убейте его! Убейте их обоих!
   Один из мужчин в красной маске попытался подобрать жертвенный нож, брошенный испуганной графиней дю Барри, но в то же мгновение вскрикнул от боли: в его кисть руки немедленно вонзилась дага, брошенная Гийомом.
   -- Убейте! - продолжал кричать дядюшка, хватаясь за сердце. - Вас же много, а он - всего один!
   Да, он был один, но на него было страшно даже поднять взгляд: с разметавшимися по плечам черными волосами, угрожающе поднятой шпагой, крыльями, сияющими темным огнем, Гийом казался воплощением Ангела Мщения.
   -- Да, да, подходите, -- на его губах мелькнула тонкая и страшная улыбка. - Вас слишком много для меня одного, и это - просто прекрасно: каждый из вас будет бояться, что я убью его первым. А то, что я убью, никто из вас может не сомневаться, и не только первого, но и всех остальных, -- если угодно, -- всю армию преисподней, потому что над вами висит страх, как плотная паучья сеть, а вокруг меня горит огонь Любви, потушить который вы не в состоянии!
   Тени, двинувшиеся было в его сторону, снова отпрянули назад и замолчали.
   Дядюшка дю Барри истерически захохотал:
   -- Если ты думаешь, что победил, Гийом, и отменил революцию, то ты сильно ошибаешься! Твой Грааль своим поступком превратил Дени Девуа в обычного человека, но ты... Именно ты... Ты, племянник, принес первую жертву во имя грядущего Похода Полярного Солнца, убив моего слугу, который сейчас лежит там, наверху, рядом с дверью!
   -- Да плевать я хотел на твое карканье, -- презрительно произнес Гийом.
   Быстрым шагом, но осторожно, мягкой походкой хищника, он приблизился к распластанному на полу Дани, легко понял его на руки и, поцеловав его закрытые глаза, громко сказал:
   -- Не советую вам, господа, сходить со своих мест! Не думайте, что если я не могу свободно сейчас владеть шпагой, то несвободны мои крылья! - Он вскинул голову гордым жестом, быстро оглядел собравшихся, сейчас больше напоминавших сбившихся в стадо, насмерть перепуганных овец. Его крылья вздрогнули, и тонкая ткань, едва прикрывающая тело белокурой красавицы дю Барри, вспыхнула сине-черным огнем. Женщина дико закричала, срывая с себя прилипающую к телу одежду, а потом рухнула на пол без сознания.
   -- И так произойдет с каждым, -- негромко произнес Гийом. - Если только кто-то из вас осмелится сделать хоть шаг вслед за мной!
   Впрочем, он мог бы этого и не говорить. Присутствующие на собрании и женщины, и мужчины, сидели на корточках, тесно прижимаясь друг к другу в одном из дальних углов подземелья.
   Гийом прижал к плечу голову Дани, проведя ладонью по струйке крови, уже начавшей застывать на его виске, бережно укрыл его своим плащом, и быстрым шагом вышел из комнаты, слыша позади себя всхлипы, стоны и сдавленные рыдания. Темный дым от чадящих свечей змеей полз за ним по лестнице, как будто пытаясь в бессильной злобе ухватить его за ноги, но немедленно исчезал, едва коснувшись сильных сине-черных крыльев.
  
   ...Назови меня как угодно...
   Нам не место средь категорий...
   Вместо Ангела видят птицу...
   Я к тебе прихожу - проститься...
   Но вернусь я морем и ветром,
   Зеркалами и легким пеплом.
   По стеклу льется дождь - не слеза,
   Ты же видишь - мои глаза.
   Взять тебя с собой - это значит - сжечь,
   Я - Грааль Огня, мне судьба - гореть.
   Лишь один согласен взять пламя, кровь,
   Через все столетья - позор... любовь...
   "Не суди, -- он скажет, -- что лучше мне,
   Я хочу сгорать на твоем огне,
   Только б видел ты, как сто раз повторю,
   Вновь и вновь сгорая: "Люблю... Люблю"...
  
   Гийом быстро и легко шел по лесу, изредка поднимая взгляд на небо, окрашивающееся на востоке нежно-зеленоватым светом, так похожим на цвет его глаз. Он знал, что с рассветом прозрачная стена, разделяющая прошлое и настоящее неизбежно исчезнет. Ползучие кустарники пытались схватить его за ноги, коряги распластывались на дороге, как дикие звери, и даже их ветви складывались в безмолвный звериный оскал. У него не было времени обращать внимания даже на странных существ, то и дело шмыгавших под ногами, похожих на кошек небольшого размера с крыльями, плотно прижатыми к спинам. Эти существа пытались шипеть ему вслед, но эти звуки терялись в таком же негромком шипении лопающихся в бесчисленных лужах серовато-коричневых пузырей, заполненных то ли дымом, то ли непонятной зловонной жидкостью.
   Гийом позволил себе остановиться только тогда, когда он перешагнул через слоистую преграду воды, выросшую на его дороге, и сразу же почувствовал, как устал за эту ночь. Он обернулся назад. От призрачного леса не осталось ни малейшего следа. Там, сзади, как и везде, тихо перешептывались от предрассветного ветра верхушки деревьев, зеленая весенняя дымка легким флёром окутывала кустарники, и вместо угрозы, таящейся со всех сторон, сейчас можно было ощутить только теплоту, умиротворение и защиту.
   Ноги подгибались сами собой. Гийом устало опустился на землю, под высокий платан, по-прежнему прижимая к себе Дани. Он прикоснулся губами к его разбитой голове и облегченно вздохнул, почувствовав знакомый аромат полевых цветов и его легкое дыхание. Он так и не пришел в сознание, но казался спокойно спящим, и его голова доверчиво лежала на плече брата. Гийом тихо провел пальцами по его мягким светлым волосам, закрыл его охраняющим жестом и, откинув голову, прислонился к огромному шершавому стволу дерева. Его сине-черные крылья переплетались с золотистыми крыльями Грааля. Тихий ветер коснулся молодой травы. Гийом закрыл глаза. Он видел только мягкий взгляд своего брата и призрачный отсвет его золотисто-красных Огненных крыльев, его серые прозрачные глаза, говорящие лучше всяких слов: "Люблю тебя"... "Люблю тебя", -- прошептал в ответ Гийом. На его темных волосах мелкая россыпь капель росы дрожала и переливалась королевским венцом, на губах играла легкая улыбка. Он спал, прильнув головой к светлым мягким волосам брата, и столько безграничной любви было в их простой позе, что это идеальное слияние могло называться только любовью, самой чистой, которая могла быть на земле...
  
   Утром они открыли глаза одновременно, и их взгляды встретились - прозрачно-серый и изумрудный, в котором как будто отражалась юная счастливая листва мая, не знающего о том, что в мире могут существовать беды и несчастья. "Люблю тебя", -- без слов говорили глаза Дани, и отражались в глазах Гийома той же фразой.
   -- Мы никогда не расстанемся, -- прошептал Дани. - Мне еще никогда не было так хорошо, брат. Чувствуя этот ветер, я вспоминаю тебя... Вспоминая темные волны Сены, я вижу только твой образ, образ моей любви. Пролетающие мимо птицы хотят напомнить мне о твоих и моих крыльях. И иногда мне кажется, что наши крылья воплотили всю любовь, которая существовала или только будет существовать на земле. Когда тебя нет, я живу ожиданием нашей будущей встречи. А самая прекрасная и тревожная музыка в мире напоминает мне о тебе. Если я вижу цветы, то думаю, что хотел бы все их бросить к твоим ногам...
   -- Когда ты так говоришь... -- Гийом прижал к себе его голову и приник губами к мягким светлым волосам. - Мне кажется, что меня зовут Ивейном... Как часто мы говорили всё это друг другу... И тогда мне хочется обернуться, чтобы увидеть выходящего из кустов белого единорога...
   Внезапно глаза Дани потемнели, став стальными, темно-серыми.
   -- Хантер... -- произнес он и притронулся пальцами ко лбу. - Что вчера произошло? Почему мы сейчас - в лесу? Гийом, Гийом! Я опять ничего не помню!
   Какая безумная боль... Он опять не помнил, что с ним произошло, и теперь смотрел на брата с ужасом и отчаянием.
   Гийом ласково улыбнулся:
   -- Вчера... Вчера не произошло ничего... Тебе что-то приснилось... Мы вышли в лес. Ты заснул... -- он осекся.
   -- Постой, Гийом... -- Дани поднялся и протянул руку к его шпаге. Тонкое лезвие блеснуло в лучах солнца. Дани провел пальцем по клинку, а потом еле заметно вздрогнул и поднес палец к губам.
   -- Что? - испуганно спросил Гийом.
   Дани еле заметно улыбнулся:
   -- Порезался...
   -- Проверить хотел? - с укором произнес Гийом.
   Но Дани смотрел на него по-прежнему ласково.
   -- Брат, закурить дай, -- сказал он.
   Гийом облегченно вздохнул и бросил ему пачку "Житана", которую Дани поймал в воздухе. Он закурил и весело взглянул на брата.
   -- Ну что, Гийом, -- сказал он. - Кое-что я все-таки помню, а что-то, конечно, не помню... Но напрягаться по этому поводу не собираюсь. Сдается мне, мы вчера бросили в машине Самаэля, одного. Надеюсь, он еще спит. Но в любом случае нам не мешало бы поторопиться.
   Он наклонился к Гийому, коснулся губами темного завитка его волос и дотронулся до его плеча.
   -- Пора, брат. Надеюсь, что за ночь ничего не случилось. Надо срочно идти... Прости, Гийом...
   Его крылья сияли на солнце ярким золотисто-красным ореолом, на который было больно смотреть...
  
   За ночь ручьи, казавшиеся бурлящими реками, через которую не смогла бы перебраться ни одна машина, высохли настолько, что теперь можно было бы двигаться дальше без проблем. "Если только... Если только ничего не произошло за время вашего отсутствия", -- омерзительно выдал свой комментарий внутренний голос в голове Дани. - "Врешь, -- сказал он ему. - Я сделал для Дени все, что возможно, и теперь ты при всем желании не сможешь повредить ему". - "Не знаю, как ему, но тебя я в любом случае из рук не выпущу; я заставлю тебя корчиться передо мной на коленях; наконец, я сорву твои крылья так же, как ты сорвал мои". - "Идиот, -- ответил ему Дани немного устало. - Сказать честно? Ты протрахал мне все мозги, Габриэль. И не понял ты только одного: если у тебя на самом деле есть крылья, никакая сила в мире не сможет лишить тебя их... А теперь заткнись и побереги свои силы. Они еще понадобятся тебе".
   Гийом легко положил ему руку на плечо. Дани едва заметно вздрогнул.
   -- Братишка... -- Гийом ласково посмотрел в его глаза. - В конечном итоге всё будет хорошо... А мы с тобой останемся вместе, потому что я навсегда останусь в тебе, а ты - во мне. Я забираю твою душу так же, как ты уже забрал мою...
   Дани только благодарно улыбнулся ему и положил руку на его ладонь. Гийом сказал самые важные слова, которые ему больше всего хотелось бы услышать в данный момент, которые ему хотелось бы слушать каждый день... Чтобы невзначай не забыть их...
   С кустов боярышника обрушился целый каскад воды. Дани отшвырнул в сторону недокуренную сигарету.
   -- Черт! - выдохнул он.
   Оставленная ими нынешней ночью машина выглядела так, как будто над ней долго работала банда хулиганов. Повсюду валялись осколки разбитых стекол, на дверях красовались такие вмятины, которые можно было устроить ударом дубины пещерного человека. Машина стояла кособоко из-за проколотых шин. Из пробитого карбюратора натекла внушительная лужа бензина. На длинные белые царапины можно было вообще не обращать ни малейшего внимания. Местами краска казалась оплавленной, будто некий безумный художник-авангардист искал материал для своей новой инсталляции. Одним словом, то, что находилось перед ними, можно было назвать чем угодно, но не машиной и не средством, способным к передвижению.
   Но самым страшным была огромная кривая надпись с потеками на лобовом стекле, которой не скрывала бегущая по нему густая сеть расходящейся паутиной трещин. Темно-красной краской, больше похожей на кровь, было размашисто написано: "Винс Каэль! Ксавье Деланси! Смерть сегенангам!"
   -- Что?... -- только и смог потрясенно произнести Ксавье. Он даже провел рукой по глазам, чтобы убедиться: он не спит, и эта жуткая картина не снится ему.
   -- Дени! - закричал Дани и бросился к машине.
   В салоне машины было совершенно пусто. Дани не заметил никаких следов борьбы. Плед, которым укрывался ночью Дени, валялся в углу, рядом со свитером Дани. Бросив быстрый взгляд по сторонам, Дани почувствовал, что может вздохнуть с некоторым облегчением: на обшивке не было ни капли крови. Он заглянул под сиденье и обнаружил там свою шпагу, которую оставил в машине перед тем, как отправиться в лес. Он взял шпагу, прижав ее к себе, как величайшее сокровище и посмотрел на Ксавье.
   -- Никого, Ксавье, -- сказал он. - Но ведь он мог уйти так же, как и мы, ночью, еще до того, как кадавры устроили здесь погром... Ведь правда?..
   В его глазах было столько надежды и отчаянной мольбы, что Гийом смог выдавить из себя только:
   -- Конечно, малыш... Конечно, он ушел... Я даже уверен, что твой друг сейчас вне опасности. Просто... Наверное, он забыл свою прошлую жизнь... А потом проснулся и даже не понял, где находится... А потом ушел. Дани, с ним всё будет в порядке. Поверь, я чувствую это...
  
   "Что опять со мной происходит? Что-то страшное, с чем справиться не в моих силах... Как будто я что-то сделал только наполовину, а хуже незаконченных дел ничего быть не может... Все время кажется, что вот-вот передо мной появится огромное существо, лицо которого скрыто плотным серым капюшоном и начнет перечислять мои ошибки... Сколько их было за все мои жизни... Полукровка... Вечный бастард... Возможно, мне удалось спасти Дени, и это главное. Ничего, что мое сердце болит так смертельно, будто в него ударили шпагой.
   Этого недостаточно. И дело не в том, что человек в плотном капюшоне скажет: ты смешал нам все фигуры на доске: сделал людьми Самаэля, Габриэля и Шахмезая... За это я отвечу, как всегда - что мной двигала только Любовь... Но теперь свои требования предъявляет Любовь. Я не сделал для Гийома то, что сделал для Дени. Если он забудет меня так же, как и Дени, то навсегда избавится от душевой боли и сможет жить счастливо. Его навсегда оставит в покое бывший Стальной убийца... Я должен сделать это для него..."
   Гийом что-то говорил, а я смотрел на него, как в тумане, сквозь слезы в последний раз видя его прозрачные изумрудные глаза, самые любимые в мире. Я должен спасти его... Срочно..."
  
   -- Гийом, -- сказал Дани. - Ты иди к автостраде; может быть, получится остановить машину. А я... вот только найду что-нибудь, чтобы завернуть шпаги, а то в таком виде нас в Париж просто не пустят... Да и в машину тоже... Надеюсь, ты не забыл адрес Микаэлы?
   Гийом внимательно посмотрел на Дани, откинув со лба волосы таким знакомым любимым жестом.
   -- Дани... -- произнес он. - Надеюсь, ты больше ничего не придумал, брат?.. Чего-то, что может повредить нам...
   Дани рассмеялся:
   -- Да что ты, брат? - Он вынул сигарету из пачки, хотя курить нисколько не хотелось, но этот жест - он знал точно - успокоил бы Гийома. - Только заверну шпаги и присоединюсь к тебе. Ты же видишь: здесь совсем тихо, никого нет. Никто не может угрожать Приносящему Дождь. Или ты не веришь в меня?
   Еще минуту Гийом колебался, а Дани беспечно курил, присев на огромный камень. Его поза была настолько спокойной и естественной, что он сумел обмануть даже саму любовь.
   -- Ну хорошо, -- медленно произнес Гийом. - Но только на пять минут... Если бы ты знал... Как я люблю тебя... Как я боюсь за тебя, Дани... Постоянно...-- Он сделал несколько неуверенных шагов в сторону автострады и опять повторил: Только пять минут, Дани...
   -- Они уже пошли, -- шутливо заметил Дани. - Иди скорее, брат. Я люблю тебя. Я люблю тебя больше жизни...
   Гийом решительно встряхнул гривой черных волос и исчез в зарослях боярышника. Молодые листья сомкнулись за его спиной, и в лесу наступила тишина.
   Дани отшвырнул в сторону недокуренную сигарету, взял поудобнее шпагу и поднялся с камня, и весь вид его говорил о том, что он пришел на поединок. Солнце золотом играло на его светлых волосах, делая прозрачными его огненные крылья.
   Дани вышел на середину поляны и негромко произнес:
   -- Вот уже целую минуту мы совершенно одни. Выходи, Михаил!
   Пласт травы под ногами шевельнулся, приподнялся, и из него сначала показалась рука с черными ногтями из-за забившейся под них земли. Целый пласт травы корежился, трескался и распадался. Наконец, он развалился на части, и из-под земли, как дикий ночной кошмар, показалось существо огромного роста, с коричневой, словно обоженной кожей и немного сморщенными бирюзово-белыми крыльями. В руке существо сжимало шпагу.
   Дани взглянул на него с некоторым изумлением, а потом произнес иронично:
   -- Никак не ожидал, что ты появишься передо мной в таком виде и таким образом!
   Существо стряхнуло с себя комья земли, траву и листья, и вот уже перед Дани появился воин в стальных доспехах и алым плащом за спиной. Его длинные белые волосы падали на плечи, а губы скрывали бретерские усы.
   -- Так лучше? - осведомился он. - Почему из-под земли, Грааль? Разве это имеет значение? Главное - цель, а не то, каким путем достигнешь ее!
   Дани слегка поклонился:
   -- Я всегда уважал тебя, Михаил, как достойного воина и противника! Для меня честь - скрестить с тобой шпагу!
   -- Я тоже не считаю тебя своим врагом, Грааль, -- усмехнулся Михаил. - Я - всего лишь воин, а хороший воин всегда точно исполняет приказы. Ты опасен, Огненный Грааль. Ты непонятен, непостижим ни для кого из Перворожденных. Кажущийся слабым, как огонь в безветренную погоду, ты в любой момент можешь полыхнуть безумным языком светлого пламени, и никому - даже Рафаэлю или Шахмезаю - не понять, кого он сожжет, твой честный, но губительный огонь. Ты -- узел, разрубить который невозможно. Ты - Любовь, не признающая ни условностей, ни пространства, ни времени.
   Ты делаешь то, что невозможно и для Перворожденных: сбрасываешь с шахматной доски фигуры по своему желанию, мешаешь все карты, ты непредсказуем, как морской шторм, как ветер, как твои Огненные Крылья, а потому Уриэль отдал приказ - снова отдать тебя материи, как ты отдал бывшего Воителя с Серебряными Крыльями, а теперь - маньяка и безумца Габриэля. Ты снова должен почувствовать невыносимую тяжесть материи, и только от тебя зависит - взлетишь ты снова или нет.
   -- Ангард, Михаил! - сказал Дани, глядя на него прозрачными серыми глазами. - Для меня будет честь умереть от руки такого противника, как ты!
   -- Трофей Ларошжаклена к вашим услугам, мой юный д'Азир! - расхохотался Михаил. - Кажется, впервые я с тобой согласен: менять - так всё сразу! Ангард, Учитель Фехтования! Ангард, Огненный Грааль!
   Дани перехватил шпагу в левую руку и немедленно пошел в наступление, отдавая противнику слабую часть оружия, которую тот немедленно захватил в мертвое переплетение, лишая Дани возможности сделать батман. Желая вырваться из этой хватки, парализующей его движения, Дани отступил на несколько шагов назад, но Михаил крепко держал его клинок. Стремительным движением он вскинул вверх верхнюю часть своего оружия, и Дани машинально тоже поднял свою шпагу вверх, желая избежать удара в лоб, и только через секунду понял, что его провели, как неопытного мальчишку.
   Клинок Михаила мгновенно вонзился в его грудь, и Ангел с Огненными Крыльями услышал его торжествующий вопль:
   -- Туше!
   Дани почувствовал соленый, как море, вкус во рту, и солнце в его глазах стало стремительно меркнуть. Огромный темный силуэт существа с бирюзово-белыми крыльями расплывался перед его глазами, заслоняя все небо и солнце. Его ноги подломились, и он молча упал на молодую, зеленую, как глаза его брата, траву. Его светлые волосы смешались с песком и листьями, сбитыми вчерашним ливнем; голова бессильно откинулась набок, из края рта потекла тонкая струйка крови. И только губы, дрогнув в последний раз, произнесли: "Гийом... Люблю тебя..."
   -- Прощай, Грааль! - сказало существо с бирюзово-белыми крыльями. - Кажется, теперь многие перворожденные в этот миг с тобой квиты!
   Даже не бросив взгляда на юного Ангела, распростершегося на траве в залитой кровью рубашке, он неторопливо скрылся в самой чаще леса.
  
   Если быть собой - это сон и ложь -
   Я прощаюсь с тобой, Приносящий Дождь,
   Мои крылья вьются, как столб огня,
   И они сжигают - тебя - меня...
   Они требуют многого. Я сгорел,
   И, быть может, сказать еще не успел...
   Будь счастливым и радостным, мой малыш,
   И забудь все сны... Ночью, днем - ты спишь...
   Ты вздохни легко, оглянись назад -
   В небе самый прекрасный горит закат...
  
   Ксавье стоял на автостраде уже десять минут, растерянно глядя по сторонам. У него был несчастный вид человека, который забыл что-то очень важное и никак не может вспомнить. Он провел рукой по лбу, прижал к глазам ладони. В голове было совершенно пусто и темно, и почему-то так плохо, как будто он невольно предал кого-то, но забыл... Он всё забыл, кроме своего имени, занятия и парижского адреса какой-то милой девушки. Кажется, он обещал приехать к ней... Но зачем?.. Ответа на этот вопрос не было.
   Рядом с ним остановился изящный "камаро", и из кабины выглянул черноволосый молодой человек, улыбающийся самой обаятельной улыбкой. На мгновение Ксавье показалось, будто он уже где-то видел это нервное узкое лицо. Но где? Он ничего не мог вспомнить... Ничего...
   А молодой человек открыто и дружелюбно улыбнулся и произнес:
   -- Вам в Париж? Подвезти?
   -- В Париж? - как во сне переспросил Ксавье. - Да, мне срочно нужно попасть в Париж. Я опаздываю на урок в свою школу фехтования.
   -- Тогда прошу вас, -- сказал водитель, открывая дверь. - Через полтора часа мы уже будем на месте. Дени Девуа, к вашим услугам...
   Ксавье сел на заднее сиденье, машинально представившись:
   -- Ксавье Деланси, учитель фехтования...
   Его сердце болело так, будто он забыл нечто очень важное. Он ничего не мог вспомнить... А по радио звучала песня, от слов которой ему почему-то хотелось рыдать.
  
   Посмотрел он мельком - и - не узнал.
   "Ты - Ангел", -- подумал я, но не сказал.
   "Подвезешь до города? Дашь закурить?"
   Нам с тобой столько жизней пришлось прожить...
   На кострах сгорали, и в лязге шпаг
   Мы стояли рядом в огне атак.
   Ночь длинна, как жизнь. Сзади путь - длинней,
   И несется мимо неон огней.
   Брат, я тоже - Ангел... Взлететь - нет сил...
   Он руля коснулся. Затормозил.
   Снова бросил взгляд... В нем блеснула сталь,
   И соборов шпили пронзили даль.
   "Мне пора, братишка! Счастливый путь!
   И, -- как знать, -- может, встретимся как-нибудь"...
   Одинокий Ангел... Лишь два крыла...
   Жди, как эта река сотни лет ждала.
   Всё же я обернулся... на путь... назад...
   Он глядел мне вслед и вдруг крикнул: "Брат!"
   Два крыла... За моей... За его спиной...
   Он узнал. Мы вернулись. Назад. Домой.
  
   -- Я - студент Сорбонны, -- говорил тем временем Дени Девуа, внимательно наблюдая за дорогой. Исторический факультет. Никогда особенно не увлекался историей, но, видимо, фанатизм моего отца, всю жизнь занимавшегося историей французской революции, захватил и меня. Поневоле еще в школьные годы мне пришлось прочитать невероятное количество книг, увидеть столько иллюстраций, потрясших мою душу до самого основания. Постепенно я понял: все, что нам внушали в школе - неправда. Вся история оказалась сплошной чередой лжи и неправды. - Он помолчал секунду, а потом добавил с неожиданной ненавистью. - Я неправду ненавижу. Наверное, я бы на крест пошел, чтобы доказать, чтобы успеть крикнуть: всё, что вам внушали - неправда!
   Ксавье слушал его, и ему казалось, что он все больше погружается в пучину темного ужаса, названия которому не было. Слова Дени сливались для него в какой-то безумный монолог, "дежа вю", от которого хотелось крикнуть: "Немедленно останови машину! Я должен..." Но что должен? Если бы он знал!.. Ксавье закрыл глаза, слушая только собственные смутные ощущения, нараставшие в нем как гул далекого морского прибоя, грозившего стать штормом, цунами, который снесет со своего пути всех, кто окажется поблизости...
  
   ...Штурм этого особняка шел с той особой беспощадностью и бессмысленным безумием, на который только способен покорный и богобоязненный от природы народ, внезапно понявший: ему дали приказ - отпустить на волю всех своих демонов, а у каждого из штурмующих особняк их было немало, и у каждого - свои...
   По всей улице стелился черный удушающий дым от горящих кленов и платанов. Черные полосы тянулись по земли, как будто прочерчивая указатели для восставших - куда следует двигаться, в каком направлении, и этим направлением стал дом, о котором так часто писали в сатирических листках омерзительного и злобного писаки, журналиста папаши Дюшена. Хотя какая-то жалкая горстка слуг осмелилась встать на пути разъяренного народа и защитить особняк, но их смели за считанные минуты. Восставшие видели цель - широкую белоснежную лестницу; они были готовы заплатить за обладание этой лестницей десятками жизней тех, кого никто никогда не считал. Среди разоренных газонов с поломанными ало-черными розами валялся вмятый в землю трехцветный флаг. Повсюду трещали и сияли багровым цветом старинные платаны. Кто-то говорил, что уничтожить дерево - это грех? Сейчас никто больше не считал своих грехов!
   На чугунной ограде замелькали несколько синих мундиров солдат швейцарской гвардии. На их фоне тоже зажглись грязно-алые пятна.
   На них! Это бунт или мятеж? Нет, это даже не восстание! - Революция! Тому, кто наступает на особняк давно плевать на то, что в их глазах видна только черная пустота, в которой, как молнии, пробегают алые искры. Они давно потеряли разум, они отринули слово, которое мешало им крушить тех, кого они считали своими врагами - Необходимость. И вот теперь они взошли на сцену этой жизни, этой шахматной доски, -- пешки, решившие отказаться от слова "закон" и от слова "надо", которое так часто приходилось слышать в храмах на церковных проповедях.
   Всю жизнь у этих людей была одна надежда - на двоих, о которых все знали, но боялись даже произносить их имена вслух, Они были живой связью между ничего не слышащим небом и несчастной землей - Грааль, Ангел с Огненными Крыльями, и его Хранитель. Они держали эту страну, пока... Пока вдруг что-то не переменилось, и над ними не выросла грозная и страшная фигура синеглазого Ангела в Стальных доспехах и со Стальными Крыльями, который каждому из людей, каждую ночь, внушал, грозил, требовал принести ему их головы. В них сосредоточено зло всего мира, -- говорил он. "Ангард!" - кричал он, хотя вряд ли в бедных кварталах понимали, что значит для них слово "ангард". Хотя его смысл был понятен всем, даже маленьким детям... Ангел с Серебряными Крыльями требовал немногого - чтобы ему поверили, но те, многие, уставшие от жизни, и вправду поверили, и им сразу стало легко и свободно, как будто они сбросили с себя груз, вечно давивший им на плечи.
   Их всегда завораживали, притягивали, вызывали одновременно чувство безумной любви и острой ненависти - эти два Ангела, один - стройный, с мягкими светлыми волосами и сияющими золотом Огненными Крыльями, второй - ослепительно прекрасный, черноволосый, с сине-черными крыльями и солнечной улыбкой, как волны пронизанной солнцем, невозможной, зеленой Адриатики. Серебряный Ангел сказал - они предали вас, и теперь их надо убить, и тогда всех услышит и небо, и земля.
   Отомстить тому, кто обманул надежды, убить, уничтожить без следа, как тогда, во времена Монсегюра, когда люди этих Ангелов, связанных вместе, сожгли на одном костре. Сейчас снова нужен огонь, и улицы светлы, как никогда от солнца и от ожидания огненной вспышки, которой запылают перед смертью крылья Огненного Грааля.
   Толпа идет на особняк. В руках каждого зажаты колья, ножи, топоры и булыжники, -- всё, что попалось под руку. Убить! Уничтожить во имя всеобщей справедливости, будущего Царства Разума, о котором каждую ночь рассказывал Ангел с Серебряными Крыльями! И никто больше не услышит тихих слов погибающего Грааля, что только они сами виноваты в голоде, на который жалуются... В Париж не завозят продовольствия! Вместо муки на кораблях находится только мел. А пшеница погибает на полях, потому что никто не желает убирать ее...
   Им никогда не понять этого, прекрасным сыновьям неба в их изящных костюмах, и они скользят по дворцовым паркетам, как мотыльки, и сияние их крыльев озаряет невозможным сказочным светом и Версаль, и Фонтенбло, которые сверкают на весь мир, на всю Европу. Их тела так прекрасны, что похожи скорее на творения великих мастеров прошлого, а образ Хранителя с его тонкой улыбкой возвышается на каждом средневековом соборе, пронзающем шпилем небо, как шпагой. Его образ, на века запечатленный гениальным строителем соборов, великим масоном Вилларом де Оннекуром.
   Они - братья, но теперь, глядя на них, и оборванные озлобленные люди чувствуют себя братьями, собравшимися, чтобы убить этих двоих, и тогда небо услышит гнев земли. Те, кто идет на штурм дворца, уже поняли, что они едины в ненависти, остановить которую не способно ничто - их ведет вперед Воитель с Серебряными Крыльями. Он вывел их из ада жизни так же, как когда-то вывел из Разлома всех своих соратников отец Огненного Грааля. Теперь вечное братство соратников Габриэля - в борьбе. Смерть! Улица превратилась в штормящее море. Смерть! Отойди прочь, не вставай на нашем пути! Мы уже пережили смерть, нам уже ничего не страшно! Мы знаем свою цель - такую простую и страшную: уничтожить, стереть с лица земли Грааль с Огненными Крыльями и его Хранителя, всё, что напоминает о них. Мы слишком любили их, теперь с той же, нет - удвоенной силой - ненавидим. Когда мы порвем их на части, то на земле воцарится Царство Разума, как обещал Воитель с Серебряными Крыльями!
   Мы разорвем их, мы выпьем их кровь, и тогда больше никто не сможет пить нашу кровь! Смерть им, смерть во веки веков! Огненный Грааль, мы идем к тебе, и нам нужен огонь! Огонь! Дайте нам огня!
   Огонь! Огонь? Кто начал стрелять? Где? Это по нас стреляют? Назад! Кто осмелился заорать "назад"? Смерть ему! Предатель! Вперед! Только вперед! Синие мундиры исчезают за чугунной оградой белоснежного особняка. Мы уже почти победили! На особняк, где скрываются эти два полукровки! Они - братья! Нет, это мы сейчас все - братья! Наша цель священна! Мы должны уничтожить этих двоих! На особняк!
   Они всегда умели только светить, только распространять завораживающий свет ангельских крыльев. Они дарили нам стихи и мечты, они заставили поверить в то, что нет высшей радости, -- только радость полета. Теперь посмотрим, как они умеют умирать! Если они умели так легко и красиво жить, завораживая нас, то они сумеют и умереть красиво!
   В стеклах дворца зазвенели и посыпались вниз сверкающими осколками стекла. Переливающиеся всеми цветами радуги, они звучали последним аккордом к финальной сцене - уничтожения Ангелов Второго Поколения.
   Они не были людьми. На Огненный Грааль смотрели с надеждой, его именем клялись, думали о нем, когда осеняли себя крестами, на него молились, перед ним преклонились, он был всем, он был воплощением мира, залогом существования этого мира. Пусть в последний раз докажет, что он никогда не являлся человеком! И пусть его падение готовилось веками, -- Трибунал не снимает с него ответственности за то, что происходило на земле. Он видел перед собой только Любовь. Любовь к своему брату. Он шагнул к Звезде и оказался в пустоте.
   Теперь он догорает, Огненный Грааль, и его сияние разливается среди бесконечных звезд в пустой Вселенной. Среди холодного, негреющего света...
   Минута, -- и особняк запылает. Белоснежные двери распахиваются, и из них, раскинув руки, как будто для объятий, которые никогда не сомкнутся, выходит черноволосый зеленоглазый Ангел, и за его спиной ореолом горят сине-черные крылья. Он хочет в последний раз защитить свой Золотой Грааль. Он прекрасен так, что все женщины Сент-Антуанского предместья, оборванные торговки разом чувствуют одно: такой красоте нет места на земле. Такую красоту на пике высшего восторга можно только уничтожить...
   И они бросаются на него. Они бьют его камнями по голове, и он падает. Они рвут с него одежду, чтобы убедиться, насколько прекрасно его тело. Они рвут его на части, потому что каждой хочется оставить себя хотя бы часть этого ослепительного существа. Они пьют его кровь, как на причастии, захлебываясь и пьянея от восторга. Руками они пытаются оторвать его голову. Они танцуют в экстазе.
   Они даже не слышат отчаянного, полного безумной боли, крика:
   -- Брат!!!
   Огненный Грааль, бледный, почти прозрачный, с сияющими на солнце длинными светлыми волосами, со шпагой в руке, прыгает вниз с подоконника. Его крылья слепят последним золотым светом его огненной Любви. Он должен быть с братом. Он слишком слаб. Он падает, теряя свою шпагу, он ползет туда, где от его брата остались только кровавые куски. Он рвется вперед, из последних сил цепляясь тонкими пальцами за камни мостовой. В его серых прозрачных глазах больше не видно света разума. Он может повторять только одно: "Люблю тебя, люблю тебя..." Люди расступаются и пропускают полукровку, когда-то такого прекрасного, а теперь раздавленного, к огромной луже. Они внимательно, с любопытством зверей, смотрят на него. "Гийом!!!! - кричит он. - Брат! Люблю тебя!" Это последние слова, которые он способен произнести. Его голова падает прямо в кровь, и он теряет сознание. Весь в крови, бледный, как полотно, он больше не помнит, не чувствует, что даже сейчас его крылья продолжают сиять золотым светом его безумной, вечной любви, ради которой он всегда, не задумываясь, шел на позор и смерть...
  
   Ксавье и сам чувствовал себя на грани обморока, как будто всё, что ему рассказывал студент Сорбонны Дени Девуа, было так же реально, как и эта дорога, как этот город, на каждое здание которого, каждый камень мостовой, каждое дерево, он смотрел совершенно по-другому. Он забыл что-то очень важное, что необходимо срочно вспомнить. С безмолвной мольбой он смотрел на платаны, помнившие гораздо больше, чем он. Его сердце рвалось на части от невозможности вспомнить. Что?.. Он не замечал, как его губы вздрагивают, произнося как бы помимо него слово "Брат"...
   -- Вот мы и приехали, -- сказал Дени Девуа. - Надеюсь, что я не опоздаю на сегодняшнее занятие. Сегодня мы будем говорить о "Черном Сентябре".
   Ксавье вздрогнул.
   -- Дени, -- сказал он, тщетно пытаясь унять дрожь в руках. - Если позволите... Мне хотелось бы еще раз встретиться с вами. Для меня это очень важно...
   Дени внимательно и пристально посмотрел на него, как будто тоже пытался вспомнить что-то очень важное, а потом серьезно произнес:
   -- Да. Сегодня же вечером. - На его губах скользнула тонкая, но не предвещающая ничего хорошего улыбка. - К тому же... -- добавил он. - Я сам хотел попросить вас - дать мне несколько уроков фехтования. Я много слышал о вас, маэстро, и я сделаю всё возможное, чтобы стать настолько хорошим учеником и узнать секрет вашего неотразимого удара.
   Снова чувство невыносимого "дежа вю" кольнуло Ксавье в самое сердце.
   -- Хорошо, -- твердо ответил он. - Жду вас здесь сегодня вечером: улица Байрона, дом один.
   Он вышел из "камаро" и поднял вверх голову, посмотрев на длинный обшарпанный особняк блекло-зеленого цвета.
   -- В семь вечера я выйду, чтобы встретить здесь тебя, Дени, -- сказал он и достал из пачки сигарету. И снова "дежа вю"... "Ты слишком много куришь, братишка"... И снова невыносимая боль в сердце.
   -- Договорились. До вечера, маэстро! - улыбнулся Дени, и через секунду его "камаро" исчез за поворотом улицы.
  
   Ксавье поднялся по лестнице, хотя в доме был лифт, но заходить в него почему-то совсем не хотелось. Он шел мимо желто-зеленых, изъеденных сыростью стен, и снова его терзало чувство, которое всегда выражалось только по-французски. И теперь он хотел найти самого себя, понять, кто же он на самом деле. Мыслей не было... Только смутный образ стройного светловолосого молодого человека, который смотрел на него с мягкой улыбкой, и она во все времена переводилась одинаково: "Люблю тебя" Но кем он был, этот юный Ангел с сияющими красно-золотыми огненными крыльями? Какой-то смутный сон, обманчивая надежда, и разум твердил, что лучше для Ксавье было бы забыть его навсегда...
   Он постучал в одну из обшарпанных дверей и услышал робкий мелодичный голос:
   -- Иду! Подождите секунду!
   Дверь распахнулась. На пороге стояла Микаэла. При виде Ксавье она машинально поправила длинные светлые волосы, радостно улыбнулась, а потом вдруг тревожно заглянула ему за спину.
   -- Что-то не так? - спросил Ксавье. - Кстати, здравствуйте, Микки.
   -- Здравствуйте, Ксавье... -- В ее голосе ясно звучало разочарование. - Вы один? Я думала...
   -- А сколько же меня должно быть? - изумленно взглянул на нее Ксавье, и от этого вопроса девушка смутилась окончательно.
   -- Проходите, -- сказала она, освобождая проход и направляясь на кухню. - Я сейчас приготовлю вам кофе, господин Деланси... А где же ваш... брат? С ним все в порядке?
   Ксавье едва не выронил из рук сигарету.
   -- Что вы сказали? - потрясенно выговорил он. - Мой брат?
   Теперь уже они стояли, глядя друг на друга, как на выходцев из ночных кошмаров. Микки машинально поставила на стол чашку кофе. Ксавье затушил сигарету в пепельнице и тут же взял следующую.
   -- Вы даже курите так же, как он - одну сигарету за другой... -- прошептала Микки, уже боясь поднять глаза на Ксавье, изумрудный взгляд которого превратился в штормящее море. Казалось, еще одно слово, -- и она упадет в обморок.
   -- Давайте присядем, -- предложил Ксавье. Сейчас ни в коем случае нельзя ее пугать... Еще немного, и он ухватится за нечто важное, он чувствует это!
   Микки не села, а рухнула на стул, продолжая упрямо смотреть в стол.
   -- Микки, -- сказал Ксавье как можно мягче, почти ласково. - Опишите мне... моего... брата...
   Голосом тихим и слабым, как у ребенка, Микки произнесла:
   -- Он - такой же Ангел... Как и вы... Только у вас крылья сине-черные, а у него - золотисто-красные, Огненные. Он - Огненный Грааль, за которым охотилась банда Габриэля... И, кажется, на этот раз у него получилось...
   -- Я ничего не понимаю! - закричал Ксавье. -- Что - получилось?!
   Микки подняла на него глаза:
   -- Получилось... Потому что вы, его брат, больше не помните его... Потому что... Скорее всего, его больше нет... И теперь мы можем быть спокойны: Габриэль успокоится и больше не будет преследовать Ангелов Второго - Последнего - Поколения...
   Ксавье поднялся из-за стола, закурил и немедленно затушил сигарету.
   -- Что же я сделал... -- пробормотал он, не обращаясь ни к кому. - Черт... -- Он зачем-то быстро огляделся по сторонам, а потом спросил Микки:
   -- У вас машина есть?
   -- Есть... -- ответила Микки, смотря на него во все глаза, как в трансе. - Правда, не шикарная... "Рено", но не новый.
   Ксавье смотрел на нее чужими холодными глазами, такими же ясными, как звезды, и такими же холодными.
   -- Ключ! - отрывисто произнес он.
   -- Что? - переспросила Микки недоуменно.
   -- Черт! - выдохнул Ксавье. - Ключ давайте! От машины! От вашей машины!
   Он говорил декларативно, как король, этот ледяной красавец с глазами цвета освещенной солнцем Адриатики. Он требовал от нее то, что сейчас принадлежало ему по праву, и это право было гораздо выше всех юридических, человеческих, этических и нравственных прав - право Ангела Последнего Поколения.
   Микки молча, не глядя на него, прошла в коридор, вынула из кармана плаща ключ и подала ему. Она как будто находилась под гипнозом.
   Ледяной Ангел молча взял ключ от машины, даже не поблагодарив девушку. Его крылья сияли темным слепящим огнем, от которого все окружающие предметы, пространство и время исчезли и остановились. Существовал лишь он и его движение - летящее, неудержимое. Микки услышала только, как хлопнула входная дверь. Она устало опустилась на стул и долго смотрела на сигарету, длинный столбик которой продолжал дымиться в пепельнице...
  
   Настоящая любовь - всегда не высказана.
   Слово - не произносится, кругом - тишина,
   Лишь сакуры тень в облачении призрачном,
   Лишь свет свечи в темноте, у окна...
  
   Сколько хочешь клянись - любым, другим,
   Она же - святыня, о ней - никому...
   Никто не узнал, как ты крылья пронес
   В пустыню молчанья. Свой Свет - во Тьму...
  
   Дени Девуа сидел на лекции и, низко опустив голову над толстой тетрадью, что-то машинально рисовал в ней, и эти рисунки были похожи то ли на чьи-то тонкие профили, то ли стройные силуэты с крыльями. Профессор Молль рассказывал о причинах массовых сентябрьских убийств в Париже, и он напоминал Дени преподавателя медицинского факультета, стоящего над трупом и спокойно разглагольствующего о причинах смерти некоего пациента, который воспринимался как существо абсолютно неживое, почти абстрактное, -- как камень или чучело какого-нибудь животного.
   -- Для нас остается несомненным, -- говорил профессор Молль, -- что во времена Черного Сентября было пролито столько крови, что вся Европа замерла в ужасе. Я сделал вывод, что кровь родственна чувству сладострастия. Она вызывает опьянение, и так же, как и опьянение, затуманивает последние проблески рассудка.
   В каждом человеке живет зверь. И этот зверь во время Черного Сентября был спущен с цепи. Он жесток и со всем сладострастием желает насладиться мучениями своей жертвы.
   Профессор открыл толстый том энциклопедии, отложил в сторону бумажную закладку и зачитал цитату: "Садизм характеризует половую наклонность, которая выражается в стремлении бить, истязать, мучить и оскорблять любимого субъекта"...
   Дени начинал что-то чувствовать... Что-то, что отодвигало пространство и границы этого времени...
   Он видел фехтовальный зал неизвестного замка... Возможно, где-то на юге, потому что только в Провансе может быть такой упоительный май, и аромат цветов проникает сквозь открытые окна, кружа голову. Черноволосый молодой граф с изумрудными глазами внимательно смотрит на своих учеников, сжимая в руках шпагу.
   -- Я понимаю, господа, -- говорит он, улыбаясь неподражаемой солнечной улыбкой. - Вам сейчас совсем не до фехтования, и ваши мысли далеко - в полях за городом, где столько солнца, бесконечного неба, цветов и мотыльков. Но... -- его голос сделался холодным, как сталь в его руках. - Если вы хоть на миг забудете о своих крыльях... Если вы ежесекундно не будете готовы к встрече с врагами (а они могут подстерегать вас на каждом шагу и, будьте уверены - не упустят своего шанса!), если вы не будете гулять, есть и спать со шпагой, то можете считать себя обреченными на неприятности разного рода... А потому... Господа, ангард!
   Дени, Дани, ангард!
   Его стойка непринужденна, свободна, он совершенно уверен в своих силах. Он делает несколько шагов вперед, успевая одновременно сделать вызов обоим ученикам. Он поддается так изящно, что не увлечься его предложением невозможно. Он отдает сильную часть своей шпаги, и Дани немедленно делает атаку "стрелой". Изящно отклонившись в сторону, граф де Монвиль обводом клинка быстро касается плеча Дани.
   -- Туше! - говорит он снисходительно. - А теперь вы, господин Девуа!
   Дени успевает сделать пару батманов, но не успевает даже заметить движения этого зеленоглазого божества: мертвый захват, и шпага Дени вылетает из его руки.
   -- Туше! - говорит Гийом. - Сколько раз вам можно повторять одно и то же: вы должны составлять единое целое со шпагой. Она - продолжение ваших мыслей, и при этом мыслей - автоматических. Вы должны драться так же естественно, как дышать. Как летать... Как прийти на помощь другу - не размышляя ни минуты! Ваша шпага - это птица, господин Девуа! - Если сильно сожмешь - задушишь, слабо будешь держать - улетит!
   Перед Дени все расплывалось в сплошном черном тумане. Этот человек, выглядевший так, будто забыл что-то важное... Он и есть Учитель Фехтования, маэстро Гийом де Монвиль! Дени был его учеником... А вторым... Вторым учеником, которого... Дени уже не сомневался - был его брат Дани, тот стройный светловолосый молодой человек...
   Там, на шоссе, маэстро казался человеком, которому срочно нужна помощь. Что же случилось с ним, и как в одну минуту он мог забыть, зачем и ради кого просил о помощи?..
   Профессор продолжал неторопливо вещать с кафедры:
   -- Определение, которое дает садизму энциклопедия, представляется нам несколько односторонним, поскольку любовь в данном случае никакой роли не играет, как бы нам ни старались внушить обратное. Я же утверждаю: садизм - это извращение полового чувства, которое характеризуется наклонностью убивать, мучить, истязать, оскорблять и осквернять существо, являющееся объектом желания преступника, и выполнение этой склонности вызывает у извращенной толпы чувство полового удовлетворения. В извращении подобного рода совмещается сладострастие и жестокость, что и есть характерный признак садизма, апогеем которого стал Черный Сентябрь 1792 года...
   Дени резко отодвинул в сторону тетрадь и поднялся со своего места.
   Профессор изумленно воззрился на него, вскинув брови:
   -- У вас всё в порядке, господин Девуа?
   Во взгляде Дени блеснула сталь:
   -- Сейчас - может быть, не всё в порядке, но, клянусь чем угодно - будет!
   Он стремительно вышел из аудитории и бегом спустился по лестнице. В одно мгновение ему сделалось ясно, кто остался забытым на том километре, где Дени подобрал попутчика, который и в самом деле забыл... Забыл брата, Ангела Последнего Поколения.
   Дени сел за руль "камаро", и машина рванулась с места. Искать Гийома... На это не оставалось времени. Он бросил быстрый взгляд в зеркальце заднего обзора и нисколько не удивился, увидев отражение собственных крыльев - огромных, сине-черных. "Как у Гийома, -- прошептал внутренний голос". - "Гийом, держись, -- мысленно обратился к нему Дени. - К сожалению, я не смогу прийти к вам сегодня вечером на урок фехтования, маэстро... Я только что вспомнил ваши уроки. Я только что вспомнил своего брата. Я только что вспомнил свои крылья, и для этих крыльев больше не существует преград. Если ты сумеешь вспомнить, что нас всех троих связывало, я буду счастлив, но теперь... У меня нет ни минуты... Я должен быть рядом с братом, я должен вернуть его, и я сделаю это..."
   Машина уже вихрем неслась по автобану, а Дени слышал стихи... Дани обращался к нему, а значит, был жив, -- Дени был в этом убежден, уверен. И он больше не чувствовал смертельного одиночества и тоски, которая в последние дни мраком обволакивала его. У него был брат, такой же Ангел Второго Поколения, и от Дени требовалось только почувствовать свои крылья и взлететь, подать руку... И он мог сделать это.
  
   Я держал тебя. Теперь - ты - меня,
   За твоей спиной - крылья, шквал огня,
   Мы идем на копья. Мы вместе, брат!
   Сотни глаз горящих вокруг твердят:
   "Ты летишь на нож, ты идешь в огонь"...
   У меня есть крылья! Все - прочь! Не тронь!
   Дай мне руку, Ангел, поверь в меня!
   Мы с тобой равны, мы - в черте огня!
   Пусть все скажут - чудо, и скажут - бред.
   Улыбнись. Мы знаем вдвоем ответ:
   Как одной лишь верой взлететь - легко
   И понять друг друга одной строкой...
   Ты - живешь, а значит - я тоже жив!
   Впереди - полет, не для нас обрыв!
  
   Машина Ксавье вихрем неслась по автостраде, обгоняя все машины, и только один раз ему пришлось затормозить на несколько минут, когда на перекрестке дорог ему путь преградил огромный "дальнобойщик".
   -- Черт! - выкрикнул Ксавье. Он не мог ждать ни секунды. Он машинально потянулся за сигаретой, и его взгляд привлек небольшой листок бумаги.
   Инстинктивно он взял в руки бумагу, на которой неровным женским почерком было написано:
   "Я иду по улице, в этот день, как и во все остальные... Я иду и понимаю, что вот сейчас этот поток людей и воздуха унесет меня как маленькую частичку....по ветру....просто нет сил...сопротивляться ...даже, пожалуй, сила притяжения уже не действует...куда они все спешат в самом деле?.. Да мне плевать ...буду лететь с ними...можно даже закрыть глаза... Можно даже на полувдохе... Просто нет сил. Жить без тебя...Это так трудно.. и так легко....это так невыносимо легко...понимаешь.... "невыносимо" ...Катастрофически... -- Вот какое бы слово было точно в цель....Сознание...его почти нет...просто какие то обрывки мыслей и чувств... Каждый прожитый день сердце зачеркивает свои крестики нолики на холсте моей памяти....Что есть кроме этих черточек внутри? Да ничего....пустота...Вечная занятость...ну хоть это как то выводит в реальность...слава Богу...Не в себе...не в себя...про меня точно...Кажется, почти лето...и это просто греет...хотя внутри такая тишина... Нет, не холод... Просто лета внутри нет...и все!!!!....
   Наверное, надо купить четки... глупо...точно глупо....Зато будет чем занять руки, кроме стучания по клавиатуре и порчи собственных грустных глаз. Наверное, надо учиться ждать... Необыкновенный талант...а, знаешь, это дает ощущение...какой то готовности к прыжку внутри... И вот когда этот прыжок происходит ты в пять раз, в десять раз счастливее, нежели если бы ты сделал это сразу......Просто когда очень долго чего-то ждешь... наверное, начинаешь не столько понимать истинную цену чего-то...ибо это мгновение все же не имеет цены... Оно бесценно... А начинаешь понимать, что любовь и правда стоит того чтобы ждать, а ожидание стоит любви по силе...напряженности, возвышенности, можно сказать, на последнем дыхании...в вихре адреналина ловишь каждый вдох, и надеешься все же втайне, что он не последний...В зрачках стучит восторг, в сердце -- страх...По лицу медленно катятся слезы Адреналин и слезы -- ядерное сочетание... И мир застывает...он так же, как и ты, ждет... Твой мир ждет... Его"... Или полного краха... В равной мере...Я умею ждать....(мне кажется, я уже даже люблю боль...) Как это описать?.. Это можно только ощутить... Люблю тебя, Дани..."
   Ксавье нахмурился, и его зеленые глаза стали совершенно темными, губы искривились в усмешке.
   -- Он не достанется никому! - вслух произнес он, сжимая в кулаке листочек бумаги. - Не было еще на земле человека, который отнял бы его у меня! - Перед его глазами стоял образ испуганной светловолосой Микаэлы.
   -- Ты, моя дорогая, только один раз встречалась с ним в прошлой жизни, и то - только потому, что я так захотел, я разрешил! Но ты... Надеюсь, ты ничего не помнишь... Ты никогда не прикоснешься к его волосам, не обратишься к нему взглядом, потому что он - мой! Только мой! Глупая девчонка! Ты сгоришь на огне наших крыльев! И кто тебя просил вмешиваться в это дело?
   Крылья разворачивались за его спиной, переливаясь темным страшным огнем. Вряд ли он сам понимал, что происходит в этот момент. Темный огненный язык пламени оторвался от этих страшных крыльев и, превратившись в поджарую темную собаку со сложенными на спине крыльями, полетел в сторону оставленного им полчаса назад Парижа.
   "Дальнобойщик" по-прежнему загораживал дорогу.
   -- Да черт бы вас всех побрал! - крикнул Ксавье и направил свой "рено" прямо под брюхо грузовика-гиганта. В зеркальце заднего вида он заметил водителя-араба, который при виде его самоубийственного маневра буквально выпал из кабины "дальнобойщика". Араб согнулся пополам, и его вырвало.
   А темная огненная собака с крыльями короткими огромными прыжками неслась через лес, как неуправляемый защитник, больше не желающий слышать голоса своего хозяина, который совсем не хотел этого, но его Черно-синие Крылья распорядились иначе, и теперь пес летел прямо к Габриэлю -- осуществить приказ Ледяного Ангела так, как сам это понял...
  
   Саймон Хантер вздохнул и снова поднес к губам бутылку с виски, хотя лес в его глазах давно уже расплывался, и все происходящее виделось нечетко, как на картинах импрессионистов. "Хорошо еще, что не авангардистов!" -- отвратительно выдал реплику чужой голос в голове.
   Вот и хорошо, может, быть, наконец, наступит тупость в мозгах, которую он желал всем своим существом. Не думать, только не думать ни о чем! Только бы забыть серые глаза той девушки, прекрасней которой нет на свете, которая так ласково улыбалась ему, которая - он был уверен - единственная в мире могла доставить ему невыразимое наслаждение. И которая могла вызывать в нем безумную смесь ярости, любви, нежности, ненависти...
   Если бы не виски, он непременно ворвался бы в ее квартиру, не думая о том, что вслед за этой выходкой последует вызов полиции... Его будут бить... И, наверное, это тоже к лучшему: душевная боль помогла бы ему забыть о физической. Только не думать! Только не сходить с ума медленно, но верно, глядя целыми ночами на ее фотографию, с которой его взгляд постепенно перемещался в сторону "Голанд-Голанда". Только на этот раз добычей тяжелого ружья стала бы не лесная дичь, а он сам...
   В это утро, такое солнечное и ласковое, что Саймону казалось, будто сам Демиург издевается над ним, он бросил взгляд в зеркало - на себя - впервые за последнюю неделю, и у него даже не было сил, чтобы ужаснуться. Он страшно похудел, темные волосы спадали на лицо и почти скрывали его. "Хорошо, что длинная прядь волос почти совершенно скрывает выбитый глаз... Опять из-за нее... И уже невозможно представить, каким привлекательным он был когда-то... Совсем недавно..."
   Хантер вздохнул, набросил на плечи охотничью куртку, натянул высокие сапоги и забросил за плечо ружье. Он надеялся больше никогда не вернуться домой со своей последней охоты... Он неторопливо брел по лесу, раскидывая носками сапог прошлогоднюю листву, и сам не замечал, как удалялся в заросли всё дальше и дальше. Деревья стояли все плотнее друг к другу, их кроны почти совершенно заслоняли солнце, а кустарники цеплялись своими острыми колючками, как будто не хотели пускать его дальше. Но он только чувствовал, как в нем нарастает непонятная неуправляемая ярость, и он ломился через эти кусты и переплетения все с большим остервенением.
   Весь исцарапанный, с изодранными в кровь руками, он вырвался на тенистую поляну и остолбенел. Здесь не могло быть ни одного человека! Он даже протер глаза руками, потому что, пока он боролся с лесом, хмель успел выветриться из него. Странное видение не исчезало. На поляне лежал светловолосый молодой человек в окровавленной рубашке, сжимающий в руке шпагу. Он казался пришедшим из прошлого. "И - как знать... -- мелькнуло в голове Хантера. - Может быть, так и было..." Но самое удивительное (или это были солнечные блики?): ему казалось, что за спиной раненого парня сияли призрачные огненные крылья...
   Хантер решительно встряхнул головой. Больше не было времени размышлять над собственной нормальностью или ненормальностью. Он бросился к молодому человеку и приподнял его голову. Кажется, он совсем плох. Судя по всему, шпага пробила его легкое, раз из уголка его рта стекала тонкая темная струйка крови...
   Хантер сорвал с себя куртку и отшвырнул в сторону, потом снял рубашку и с треском порвал ее на полосы и осторожно, этими самодельными бинтами начал перевязывать светловолосого парня, который с каждой минутой все больше и больше напоминал ему кого-то... Кого он видел когда-то давно...
   А в голове звучали голоса, как будто гулкое эхо разносилось по бесконечно длинному подземелью:
   -- Хантер, ты получишь Ровену, если убьешь Дана и Ивейна... И так, чтобы об этом никто не узнал!.. Или ты уже готов отказаться от этой красавицы, руки которой добиваются лучшие женихи королевства?
   И собственный глухой голос:
   -- Ради Ровены я пойду на всё...
   И вдруг голоса сменила четкая картина: Хантер стоит напротив двух красавцев, видимо, братьев, только один - со смелым, дерзким и презрительным взглядом, черноволосый, с изумрудными глазами, а второй - светловолосый, с мягким взглядом серых глаз, которые так напоминали ему...
   В его сердце как будто вонзилась стрела. Он узнал этого умирающего Ангела: Приносящий Дождь, Дан... Дан, протянувший руку к единорогу, который ласково уткнулся в его ладонь... Ивейн, обнимающий Дана за плечи... Через два дня они оба станут властителями Зеленого Острова, а Хантер навсегда лишится Ровены! Боль и ненависть пожаром зажглись в его душе при виде этих двух молодых людей, обнимающих за шею белого единорога, но смотрящих только друг на друга, и в отражении их глаз ясно читалась лишь одна фраза: "Люблю тебя..."
   Хантер понял, что если он не выстрелит сейчас, то не сможет сделать этого больше никогда. Ровена... Ровена... Если бы ты знала, на что я иду ради тебя! Я душу свою готов отдать, только бы видеть твой ласковый взгляд, только всю жизнь сидеть у твоих ног... "Ровена!" - мысленно выкрикнул он и спустил тетиву. Он даже не целился; он знал, что первым упадет светловолосый и сероглазый молодой человек.
   Дан пошатнулся, и струйка крови, как и сейчас, потекла из его рта. Он по-прежнему видел только Ивейна, взгляд которого потемнел, как штормовое море.
   -- Дан! - закричал он голосом, разрывающим душу на части, напрасно пытаясь поддержать оседающее на землю тело младшего брата.
   -- Ивейн... Брат... -- прошептал Дан. - Я люблю тебя... -- Его взгляд сделался неподвижным, но таким нежным и полным любви, что, казалось, он просто спит... Если бы... Если бы не его рука, бессильно соскользнувшая с плеча Ивейна.
   Ивейн вскинул голову, и отчаяние его взгляда захлестнуло на миг Хантера, и теперь он даже не смог бы вспомнить имя той сероглазой красавицы, о которой так безумно и страстно мечтал. Рука действовала отдельно от него. Он натянул тетиву, и черноволосый красавец упал на тело младшего брата, как будто хотел закрыть его собой...
   В ту же секунду с неба хлынул ливень, как бы оплакивая уходящий с земли на много столетий Огненный Грааль.
   А потом Хантер уже не мог понять, что произошло. Сквозь шум ливня он услышал оглушающий грохот копыт единорога. Когда рог священного животного вонзился в его грудь и вышел из спины, он не помнил уже ничего: ни убийства Грааля и его Хранителя, которые должны были стать через два дня залогом процветания Зеленого Острова, ни белоснежного единорога.
   Труп Хантера, изумленно смотрящий в бесконечно синее, как будто навсегда высохшее небо, люди нашли только через два дня, а после похорон Дана и Ивейна, ровно через неделю, на Зеленый Остров началось нашествие англосаксов...
   Саймон дрожал, несмотря на жару. Все его детские кошмары, все его ужасы вернулись во всей их мерзости и непобедимости, и он знал: дело не в благородстве, -- этот мальчик - единственный мог спасти его от кошмаров, мучающих его долгие и выворачивающие душу жизни, где каждый раз красавица Ровена ускользала от него подобно тени...
   -- Умоляю тебя, живи, -- бормотал он, неумело, но осторожно, трясущимися руками перевязывая рану Дани на груди. - Живи... На коленях прошу тебя... Живи... Приносящий Дождь...
   И в ответ на этот отчаянный шепот ресницы Дани вздрогнули. Его прозрачные серые глаза приоткрылись. Он посмотрел на Саймона, и его губы дрогнули в слабой улыбке.
   -- Хантер... -- прошептал он. - Бедный Хантер... За что они тебя...
   Его глаза снова закрылись.
   -- Дан, не уходи! - в отчаянии закричал Хантер, чувствуя, что этот светловолосый Ангел держит в своих тонких пальцах нити всех его жизней. - Дан, живи!
   Каждое слово давалось Дани с огромным трудом, оно сопровождалось каждый раз каплей крови. Но он должен был это сделать...
   -- Хантер... -- с трудом произнес он. - Ты свободен от своей Ровены, а я... Я уже давно простил тебя... Я никогда не держал зла на тебя...
   Его голова бессильно откинулась назад, а Саймон почувствовал, что нестерпимая, терзающая его сердце отравленная заноза, наконец-то растворилась навсегда. Как будто чья-то стальная рука, схватившая его сердце, наконец отпустила его.
   -- Дани... Дани... -- шептал он, как помешанный. - Не оставляй меня... Держись... На коленях прошу тебя... Мне надо только остановить машину...
   Дани поднял вверх тонкую прозрачную руку, просвечивающую солнечным золотым огнем.
   -- Хантер... -- сказал он. - А теперь посмотри за свою спину... Во имя моего брата...
   Он не отрывал своих глаз от взгляда Хантера, и в этом отражении Саймон с изумлением и ужасом увидел, как за его спиной появляются пепельно-алые крылья, трепещущие и почему-то устрашающие.
   -- Что это? - почти с ужасом вымолвил он.
   -- Это инициация, -- прошептал Дани. - Теперь ты - Ангел Последнего Поколения, который должен доказать всем свою силу. И если ты с этой минуты заплачешь хотя бы об одной женщине в мире, ты лишишься этих крыльев, восторга силы, полета и Любви, доступной только нам, Ангелам Второго Поколения... Хантер смотрел на него и слышал, как весь лес звенит стихами, обращенными к нему:
  
   Ты ведь Ангел... И права на слабость нет.
   Дай мне руку, я знаю на всё ответ.
   Улыбнись легко ночным фонарям,
   Ведь они - лишь замена лесным зверям.
   Дай мне руку, прими от меня огонь,
   Он дрожит, как в безветрии. На ладонь
   Вот один мотылек уже полетел,
   Вот второй... Вот вся стая... И их удел -
   Мчаться к свету, к теплу, на огонь, в костер,
   Сквозь холодных звезд безразличный хор.
   Твою душу я заберу себе,
   Твои крылья блещут, ты весь - в борьбе
   За себя и за тех, кто еще живой.
   Ты проходишь с поднятой головой,
   Не забудь свои крылья, огонь храня,
   Не забудь, что в тебе теперь - часть меня...
  
   На мгновение Хантер потерял зрение от вспышки ослепительного света и едва удержался от желания пригнуться: слишком страшным казался этот холодный огненный пресс. Но свет мгновенно погас, и он, уже не ощущающий отравленной иглы, пронзающей его сердце, снова увидел безлюдную поляну, заросшую густым кустарником, и на траве рядом с его ногами лежал только светловолосый молодой человек. Бинты на его груди уже пропитались кровью, и Хантер понял: если он промедлит еще с полчаса, этот Ангел с Огненными Крыльями умрет.
   Он набросил себе на плечи охотничью куртку и попытался приподнять Дани с земли, но в ту же секунду услышал тихий, но страшный оклик:
   -- Не тронь!
   Хантер поднял голову. Прямо перед ним стоял черноволосый Ангел с изумрудными глазами и огромными сине-черными крыльями, которые на глазах наливались темным пламенем.
   Молодой Ангел прищурился и, внимательно посмотрев в глаза Хантера, вдруг произнес:
   -- Ну здравствуй, Хантер. Давно не виделись! Что, решил снова уничтожить Приносящего Дождь и его брата? Боюсь, на этот раз у тебя ничего не получится! - И он быстро сунул руку в карман легкой куртки.
   Услышав знакомый любимый голос, Дани приоткрыл глаза. На его окровавленных губах дрожала счастливая улыбка.
   -- Гийом... -- прошептал он. - Не трогай его. Он и так был достаточно наказан. Он спас меня, Гийом, а я...
   -- Что - ты? - закричал Ксавье, бросаясь к нему.
   -- Я... -- Дани попытался приподняться, но снова рухнул на траву. - Мне надо было... Я совершил инициацию... Теперь он, как и мы, -- Ангел Последнего Поколения...
   -- Дани, братишка, -- в отчаянии выкрикнул Гийом. - Как бы тебе не пришлось жалеть об этом впоследствии...
   Хантер надменно выпрямился.
   -- Господин Ивейн, -- произнес он. - Я в долгу перед Дани. В неоплатном долгу... Хотя даже не знаю толком, рад ли этому? Быть может, лучше было бы вообще ничего не знать. Пока вы можете целиком положиться на меня. Никто не знает, что будет впоследствии. Но сейчас... Как бы вы ни относились ко мне, надо срочно отвезти его в больницу: он может умереть от потери крови!
   Губы Ксавье презрительно дрогнули:
   -- Ангел... В больницах нет мест для Ангелов!
   Он склонился над Дани так, что его темные крылья совершенно скрыли их обоих, а потом полыхнула темная вспышка, и в ее обжигающем ветре послышался еле слышный шепот: "Люблю тебя"...
  
   А Хантер услышал чужой ироничный голос в своей голове: "Ты никогда еще не любил по-настоящему, Хантер... Но, быть может, научишься, если не забудешь свои крылья..."
  
   Не бывает любви безответной...
   Посмотри - тихий свет рассвета,
   Запах трав и цветов, мерный шум дождя
   Говорит: "Я люблю тебя"...
   Если сможешь, услышишь мои слова,
   И моя любовь лишь с тобой жива.
   Зелень волн морских - как сиянье глаз,
   Так близки еще не были мы... Сейчас
   Вспыхнут крылья... Любовь - как пожар, как пламя,
   И архангелы склонятся перед нами...
  
   -- Шел бы ты отсюда, Хантер, -- сказал Ксавье, прижимая к себе бесчувственного Дани так, будто хотел заслонить его собой от всего окружающего мира. От вас, инициированных, никогда не стоит ждать благодарности. Вы сожрете дар, как псы подачку, а потом же еще сами наброситесь и растерзаете. А тебе, Хантер, я никогда не поверю, даже если ты совершишь тысячи подвигов. Отойди от моего брата. То, что ты сделал для него, было исключительно во имя самого себя, и с этим ты не будешь спорить, надеюсь? Так что оставь нас одних. Я требую этого, я так хочу!
   Хантер взглянул на него с нехорошей усмешкой и сразу сделался точной копией того наставника юного короля Дана с Зеленого Острова, влюбленного в Ровену.
   -- А что? - его губы раздвинулись в хищной усмешке. - Что ты сделаешь мне теперь, неудавшийся король Ивейн? Теперь я -- такой же, как вы, и всё благодаря твоему сердобольному братцу! Его всегда подводила честность и излишняя мягкость. Теперь ни одна тварь не осмелится подойти ко мне - Ангелу Второго Поколения, и даже ты! Теперь я чувствую в себе невероятную силу, и если бы ты знал - какой это кайф! Да ни одна баба с этим не сравнится! А что касается вашего огненного пресса - да в гробу я его видел! Каждый раз окунаться рожей в грязь - это не для меня! И на колени кидаться - не для меня!
   -- Что?.. - медленно переспросил Ксавье, поднимаясь с земли и выпрямляясь во весь рост. - Ах ты, тварь! - За его спиной полыхали багрово-черным огнем страшные крылья. - Я знал, что ты всегда искал только своей выгоды, паскудная скотина! Ты и брата моего спасал, дотрагивался до него своими грязными лапами только для того чтобы из своей переделки выползти! Ты о шкуре своей думал, а теперь говоришь - невозможно остановить кровотечение! А в этом только ты виноват! Слышишь, тварь? - Ты! Думаешь, крутым стал?
   Его изумрудные глаза стали страшными, беспощадными, и в них пробегали черные искры. Он резким движением выбросил вперед правую руку, и черное пламя метнулось на Хантера, мгновенно охватив его с ног до головы. Огненный черный столб взвыл так страшно, как убитые им все звери, за всю его жизнь. Ксавье стоял рядом с телом брата, спокойно глядя на корчащиеся языки пламени. Его глаза были прозрачны и безмятежны.
   -- Я обещал убить тебя еще тогда... -- прошептал он. - И вот я сделал это...
   Наконец, вопли затихли, и кусок обуглившегося мяса рухнул на траву, распространяя вокруг отвратительное зловоние. Ксавье поморщился и презрительно сплюнул.
   Сзади раздался приглушенный вскрик, и Ксавье обернулся, по-прежнему устрашающий в ореоле черных крыльев с короной черно-алых роз на голове. На него смотрел изумленный и испуганный Дени Девуа.
   -- А, еще ты! - усмехнулся Ледяной Ангел. - Вы все считаете меня таким благородным и чистым? Я скажу тебе правду... Знаешь, почему люди всегда так тянулись ко мне? Да потому что чувствовали за моей идеальной ангельской внешностью то, что всегда притягивает и пугает - право убивать. И если я кого-то люблю, если я могу быть иным, то только с моим братом. Он - мое божество, к которому никто - слышишь ты? - никто не притронется! Даже мысленно!
   Он сейчас умирает из-за этих тварей, и будь я проклят, если не буду рвать глотки всем двуногим зверям, которые попадаются на моем пути! Ну! Что ты молчишь, Старший Сын?
   -- Дани - брат мой, -- еле слышно произнес Дени, опустив голову, чтобы Ледяной Ангел с Крыльями, трепещущими убийственным черно-багровым огнем, не увидел его слёз.
   -- О'кей, -- как ни в чем не бывало, сказал Ледяной Ангел. - Кажется, я обещал научить тебя фехтованию... Ты получишь эту возможность!
   Он наклонился к земле, поднял "Голанд-Голанд" сгоревшего Хантера, от которого осталась только воняющая мясом и салом куча омерзительного тряпья, и швырнул его Дени.
   -- Лови!
   Дени едва успел перехватить тяжелое ружье: еще немного, и оно разбило бы его голову.
   -- А теперь возьми шпагу Дани, -- приказал Ксавье.
   Его крылья немного успокоились и приобрели свой обычный сине-черный прекрасный цвет. Дени подчинился беспрекословно.
   Ксавье наклонился к Дани, осторожно приподнял с земли его неловко откинутую назад голову и взял его на руки.
   -- Пойдем к твоему "камаро", -- сказал он. - Мне эта девка дала свою таратайку. Ну и дерьмо, скажу я тебе! Кажется, пока я гнал ее сюда, то уже раздолбал вдребезги. Быстро пошли! А эта дура набитая еще узнает, как писать лживые любовные послания Ангелу! И не смотри на меня, Дени, с таким ужасом. Я - не Светлый Ангел, как и ты, собственно. Как и Дани. Мы - Иные, которых не понимает никто, даже Перворожденные! Вот и отлично! Я буду сражаться со всем этим миром, в котором мне совсем не нравится, и я буду править его так, как считаю нужным! И если из какой-нибудь дыры выползет пресловутый "Хранитель Древа Жизни", я уничтожу и его тоже, или пусть попробует убить меня, так, как он уже сделал это с Дани! С его подачи, черт меня возьми!
   Моя Любовь - во мне, Дени. Мы с братом - единое целое, понимаешь ты это? - Целое! Он для меня - Свет и Божество! И неужели я позволю кому-нибудь лапать святыню с моего алтаря? -- Он расхохотался. - И умрем мы только вместе, вдвоем! Мы никогда больше не будем разлучены, потому что мы - одно, потому что мы - Любовь, заключенная в самой себе! И раз уж ты оказался завязанным в этом узле, то уйти не удастся и тебе. И это не угроза - простая констатация факта! Ты пойдешь с нами, но если не выдержишь, то умрешь, как и та девка с улицы Байрона!.. А теперь пошли, скорее!
   И, не дожидаясь Дени, он пошел в сторону автострады. Дени казалось, что все происходящее случилось не с ним. Ему так хотелось, чтобы кто-то тронул его за плечо, сказал: "Просыпайся, всё это - только сон!". Его глаза жгли слезы, он до крови прикусил губу... Все было бесполезно. Сон не заканчивался, а он как будто смотрел на самого себя со стороны, совершая все движения, как автомат, как солдат, подчиняющийся приказам командира.
   -- Открой нам заднюю дверь и садись за руль, -- отрывисто сказал Ксавье.
   Дени молча подчинился.
   Ксавье сел на заднее сиденье, бережно прижав к себе Дани, все еще не приходящего в сознание, и поцеловал его закрытые глаза.
   -- Шпагу давай сюда, - не глядя на Дени, сказал он. - И куртку.
   Дени по-прежнему молча передал ему назад кожаную куртку, которой Ксавье укрыл брата. Он дотронулся до окровавленных бинтов на его груди, и в его глазах снова появился темный мрачный огонь.
   -- Всех зверенышей перестреляю... -- Эти слова звучали как клятва самому себе.
   Он принял шпагу от Дени и положил ее себе на колени.
   -- А теперь - гони! - крикнул он. - И если ты спросишь меня, по какой автостраде - убью, клянусь своими крыльями! Сейчас нам нужен мотель, где можно было бы взять бинты и заправить твою машину. Вот увидишь, скоро они будут гнать нас по всем дорогам во главе со светлым воинством и господами Наблюдателями! Какая будет картина трогательного единения двух начал! Они всегда умели так хорошо подписывать Пакты! Они всегда не понимали нас, Второе Поколение Ангелов! Надеюсь, теперь они все поймут! Гони!
   Дени нажал на педаль газа, глядя только на дорогу, окутанную вечерними сумерками. Больше всего он боялся посмотреть в зеркальце заднего вида, чтобы увидеть белое, как мел, лицо умирающего Дани и изумрудные прекрасные глаза Ледяного Ангела, жестокие и беспощадные, как само возмездие...
   В ту же секунду небо, еще минуту назад такое солнечное и ласковое, заволоклось низкими серыми тучами, и дождь хлынул на дорогу, как и в те последние счастливые дни Зеленого Острова, когда наставник Хантер убил Приносящего Дождь, сероглазого Ангела с Огненными Крыльями, и его брата, Ангела Сил, черноволосого зеленоглазого красавца с короной черных роз на голове...
  
   Еще один удар получаешь в сердце,
   И мы уже в двух шагах от бессмертья.
   Ты сам выключаешь это кино,
   А за окном, как в душе - темно,
   Там холодно, ты надеваешь пальто,
   И что ты видел, Ангел, -- не то,
   Как должно было быть... Ты берешь перо,
   У тебя осталось одно крыло,
   Но и с ним возможно еще взлететь,
   Книгу создать, наконец, успеть
   Перейти через пропасть и сто преград,
   И успеть сказать мне: "Ну, здравствуй, брат!"
  
   Запах в подвале сгоревшего дома стоял омерзительный: он напоминал смесь промокших горелых бревен (хотя так оно и было на самом деле), к которому примешивалось нечто, похожее на запах яблочного сидра. Только эти яблоки пахли не приятным летом, а чем-то слежавшимся, удушающим. Здесь пахло лежалыми яблоками, в которых завелись червяки, мелкие, белые, при взгляде на которых появлялась тошнота.
   "Райские яблочки! - хихикнул про себя Габи. - Порченые райские яблочки не то серого, не то синего цвета". - "Как твои глазки! - немедленно отреагировал омерзительно-ироничный голос в голове. - Здесь везде - запах и цвет твоего рая!"
   Спина невыносимо зудела. Сидя в своей любимой позе - на корточках -- Габи закинул руку за спину и попытался почесать то место, где раньше были крылья, а теперь догнивали их обрубки, доводя его до бешенства своим зудом. "Он должен за это ответить!" - Обожженное, покрытое бугристыми коричневыми рубцами-струпьями, лицо исказилось. Он подполз к грязной, покрытой влажным липким налетом серой стене и почесался об нее спиной и хотя прикосновение к ней, вызвало еще более страшный зуд и боль, он усмехнулся, зная, что его задание по поводу Огненного Грааля так или иначе выполнено. Он ясно видел его, лежащего то ли без сознания, то ли уже мертвого, с потускневшими светлыми волосами, с окровавленными губами. Кажется, он находится на сиденье какого-то автомобиля... И ведь жив еще! Еще жив! Потому что все сиденье больше и больше пропитывается его кровью. Этот парень очень живучий. Ну что ж, это очень даже к лучшему. Габи должен сам исполнить главную роль в финале этой игры.
   Висящая на одной петле деревянная дверь хлопнула, как от порыва ветра, и в подвал вошла темная поджарая собака с прижатыми к спине крыльями. Она подошла к Габи и спокойно уселась в нескольких метрах, внимательно глядя ему в глаза. Она не выражала ни дружелюбия, ни агрессивности. Просто сидела и выжидала.
   Несколько минут Габи пристально вглядывался в собаку, а потом расхохотался.
   -- Вот так сюрприз! Вот так подарочек от Ледяного Ангела! Вот это прикол! Привет, Защитник! Впрочем... Ты все равно не понимаешь меня... Однако в Париж я теперь точно попаду, даже не имея ни одной приличной шмотки. Ну ты даешь, братишка Гийом! Ты никогда не умел контролировать свои эмоции, на этом всегда и попадался...
   Вдоволь отсмеявшись, Габи поднялся на ноги, нацепил на себя черный плащ, подобранный на мусорке, и такую же черную шляпу с широкими полями. В этом виде он напоминал южноамериканского фермера с картины "Американская готика". Габи поправил шляпу таким образом, чтобы она прикрывала его больной глаз, и снова усмехнулся:
   -- А что, славный подарочек ты мне подкинул, граф де Тур! Девка-то ничего себе: высокая, блондинка. Визжать, наверное, будет... Ну да ничего, я умею успокаивать не в меру нервных дамочек! Вы, господа сегенанги, вот-вот перебьете друг друга, и это есть хорошо! А уж я вам помогу в меру своих слабых сил! - Он шутовски раскланялся, как будто перед ним находилась целая толпа зрителей. Хотя... Как знать... Возможно, так оно и было.
   Габи взял лежащую около его ног железную трость с набалдашником в виде головы остроклювого попугая и вышел за дверь. Темный пес с крыльями последовал за ним, держась позади на совершенно определенном расстоянии.
  
   Дождь, начавшись с небольших редких капель, усиливался и становился все сильнее. Под ним склонялись высокие деревья с молодой, зеленой, но помрачневшей от бесконечных туч листвой, а каштаны, только выпустившие свои бело-розовые нежные свечи, роняли цветки на мостовую, а вместе с ними и в мире становилось как будто меньше света.
   Габи поднял воротник своего темного нелепого плаща, делающего его похожим на опереточного Мефистофеля. Его передернуло, когда воротник зашуршал по небритому подбородку. Он поглубже натянул шляпу на уши и выставил вперед руку, не особенно надеясь на то, что такое чучело осмелится подобрать кто-то из добропорядочных граждан, но произошло совершенно обратное.
   Буквально сразу же перед ним остановился серый джип. Молодой мужчина с короткой стрижкой и широким румянцем на круглом лице выглянул из кабины и на скверном французском, напоминающем больше смесь английского, испанского и эсперанто, дружелюбно (даже не спросил, куда ехать!) предложил:
   -- Садись, приятель!
   -- Мерси, -- осклабился Габи.
   Он с удовольствием расположился на заднем сиденьи и, наконец-то устроил свою больную спину так, чтобы обрубки крыльев не зудели, и вздохнул с облегчением. Ему попался водитель-иностранец, судя по виду, особенной бесшабашной любезности и акценту, -- русский. Никто из нормальных французов не стал бы пачкать свою машину таким выходцем из сгоревшего подавала, как Габи.
   "Есть и еще один плюс, -- подумал Габи, устраивая трость с набалдашником в виде головы попугая между колен. - Раз он так плохо знает язык, то уж не станет занимать меня разговорами, как та старая перечница Жиньен, которую мне так хотелось придушить собственными руками уже ближе к концу дороги".
   Он уже блаженно прикрыл глаза, но тут водитель, видимо, следуя странной русской поговорке: "Если воцаряется долгое молчание, значит, мент ("флик" - перевел Габи) родился" (Любопытно, что эти русские терпеть, видимо, не могут, когда рождается новый "флик". Они никогда не научатся быть добропорядочными в своей стране, где навсегда застыла Полярная Ночь и Смутное время. Интересная страна, любопытно было бы побывать в ней в ближайшее время, вот только с делами господ-сегенангов разгребусь, -- подумал Габи).
   Вопреки ожиданию, водитель-русский болтал нисколько не меньше той старухи Жиньен, но на его реплики по крайней мере не требовалось отвечать. Он рассказывал что-то о дорожных любовных приключениях с иностранками всех сортов, видов и возрастов, потом - безо всякого перехода - с эмоциональностью, достойной только итальянцев, метал молнии в какого-то неизвестного судью-рефери, из-за которого "наша сборная" осталась без награды. Потом последовали анекдоты, причем в интересной подборке: про какого-то Василь Иваныча с Петькой и Анкой, штандартенфюрера Штирлица и про вернувшегося из командировки мужа.
   Он рассказывал эти истории и сам же заливисто хохотал, не заботясь о реакции собеседника. Габи все это нравилось. Он молчал, приняв на себя вид скучающего иностранца, и тихо поглаживал тяжелый отполированный до блеска металл - набалдашник своей трости. Он только один раз обернулся назад, на дорогу. Там, среди сплошной стены дождя, призраком неслась вслед за машиной поджарая собака с прижатыми к спине крыльями. Ее глаза были совершенно равнодушны.
   Габи отвернулся от окна и опустил голову на грудь, как будто заснул.
   "Любопытно, что за собачка у тебя, граф Гийом? - думал он. - Думаю, таких собачек у тебя целая свора... Какая же эта?" В его голове проплывали картины более чем двухсотлетней давности.
  
   Этот зал, пестрящий разноцветными шелками изящных дам, как будто сошедших с полотен Грёза и Ватто, сиял благородным старым золотом свечей, и их свет напоминал цвет кумранских рукописей. Отраженный от благородно-красных стен с неуловимым, переходящим в багровый, оттенком, он делал обстановку почти сказочной, невозможной в реальной жизни.
   Черноволосый юный граф с изумрудными глазами стоял в нише одного из окон и что-то тихо рассказывал своему брату - молодому человеку с длинными светлыми волосами, за спиной которого, казалось, светились прозрачным огнем красно-золотые крылья, так гармонирующие с цветом стен. Граф Гийом по-прежнему втолковывал Даниэлю, как правильно делать захват шпаги противника, о чем свидетельствовали его изящные жесты, в которых нетрудно было отгадать урок фехтования. Дани смотрел на него во все глаза; он точно видел этот урок во всех подробностях.
   Молодая дама с длинным лицом, в высоком напудренном парике и платье цвета "испуганной нимфы" неслышно приблизилась к графу Гийму и коснулась его плеча веером из страусиных перьев.
   Гийом поднял на нее удивленные глаза. Перед ним стояла, поблескивая бриллиантами, самая близкая подруга Марии-Антуанетты, принцесса Ламбаль.
   -- На одну секунду, граф, -- тонко улыбаясь, сказала она. - Простите, господин д'Азир, что я вынуждена на несколько минут забрать вашего брата, но это прихоть не моя, -- это воля королевы.
   Гийом бросил тревожный взгляд в сторону Даниэля, как будто боялся, что за время его отсутствия он будет похищен неведомым чудовищем, но отказать подруге королевы не решился. А принцесса, ободряюще улыбаясь, взяла его под руку и отвела в другой конец зала, и толпы придворных скрыли от Гийома его брата. То, что со стороны принцессы это был маневр, Гийом совершенно не сомневался, и это нисколько ему не нравилось, потому что всегда в подобных обстоятельствах в нем поднималось неукротимое чувство тревоги за брата.
   -- Слушаю вас, маркиза, -- сказал Гийом, холодно глядя на нее.
   -- Граф... -- принцесса прикрыла лицо веером до половины, и теперь он видел только ее темно-синие глаза. - Я выполняю не свое поручение... Дело в том, что вы с братом практически не расстаетесь, и это видно всем при дворе. И вы понимаете, что в этих случаях сдержать языки просто невозможно... Однако в наших силах немного успокоить болтунов... Только не смотрите на меня так! - она мелодично рассмеялась. - С таким видом вы бросаете перчатки своим врагам, но я - не мужчина и, кроме того, простой посланец... Королева хочет, чтобы вас и Даниэля чаще видели с дамами. Любезничайте с ними, посвящайте им стихи, пишите стихи в их альбомы, -- все, что угодно... Только бы все не подумали... Ну... Вы меня понимаете... -- и она улыбнулась с видом, говорящим "Я знаю, что ты знаешь, что я знаю".
   Гийом презрительно усмехнулся:
   -- Да плевать я хотел на ваше общество! - и он небрежным жестом откинул со лба пушистую черную челку.
   -- О да! - воскликнула принцесса. - Вы же убежденные либертены... Вы по крайней мере; а вот в вашем брате я не так уверена.
   -- Что вы хотите этим сказать? -- хмуро поинтересовался Гийом.
   Принцесса только устало вздохнула:
   -- Да ничего... Совсем ничего, господин граф...
   А к Даниэлю, отвернувшемуся от зала к окну, тем временем уже подошла другая дама, большеглазая, с высокой прической, руками, унизанными перстнями.
   -- Господин д'Азир, -- она кокетливо улыбнулась. - Почему мы совсем не видим вас в нашем обществе?
   -- Мне неинтересно, -- просто сказал Дани, глядя на нее прозрачными глазами. - Меня утомляет все это общество. Мне даже не хочется читать стихи в ваших салонах. Мне не нравятся все эти господа и дамы, уж простите, но я откровенен, как все сумасшедшие. Простите, мадам.
   Дама придвинулась к нему и, ничуть не смутившись, продолжала:
   -- И все-таки я не оставляю надежды заполучить вас, -- ее глаза сверкнули задором. - Вам не нравится в Париже? - Прекрасно! У меня на примете есть чудесное местечко, где собираются интересные мужчины и очаровательные дамы и, боюсь, они бОльшие либертэны, чем вы с вашим братцем. Представьте себе: глухой лес в горах, старинный замок... Просто мечта для такого творческого человека, как вы!
   -- И как называется сие райское местечко? - раздался рядом с ними саркастический голос Гийома. - Не Лакост случайно?
   Дама быстро обернулась в его сторону:
   -- Нехорошо подслушивать, господин граф, -- улыбнулась она. - Да, вам не откажешь в проницательности: это Лакост, принадлежащий вашему приятелю Донасьену де Саду.
   Гийом иронически поклонился.
   -- Оставьте эти надежды, мадам. Если уж вам так нравится, когда вас ради возбуждения стегают плеткой и подсовывают в еду разную дрянь, от которой вы готовы отдаться кому угодно и немедленно - хоть старому слуге на конюшне, -- это ваше право, но нам с Даниэлем там делать нечего.
   За его спиной начали вырисовываться сине-черные грозные крылья.
   -- Ну, как угодно, -- дама по-прежнему улыбалась, но в ее улыбке сквозило что-то нехорошее. - Не смею тогда больше задерживать вас больше, господа.
   Гийом обнял Дани за плечи и решительно произнес:
   -- Уйдем отсюда, Дани, немедленно!
   Дани тихо притронулся к его руке.
   -- Конечно, брат, -- тихо произнес он. - Нам действительно не следует сюда больше приходить.
   Они шли по улицам, тихо шелестящим невидимыми в темноте каштанами, и время от времени падающие цветки падали на волосы Даниэля, украшая их тихо мерцающим в темноте венцом. Гийом остановился, обнял Дани и, глядя своими прозрачными изумрудными глазами в его серые, полные любви и счастья глаза, произнес совсем тихо:
   -- Я люблю тебя...
   -- Я люблю тебя, Гийом, -- эхом отозвался Дани, прикасаясь губами к темной пряди разметавшихся по плечам волос брата.
   Их крылья - золотисто-алые и сине-черные сливались между собой, и искрящееся сияние окутывало их обоих, как гимн торжествующей любви.
   -- Эй, голубки, хватит миловаться! - раздался в темноте хриплый голос.
   Гийом мгновенно обернулся, машинально прикрывая собой Дани и одновременно выхватывая шпагу.
   Из темноты появились четверо высоких людей, одетых в одинаковые черные плащи, с черными масками на лицах.
   -- Что вам угодно, господа? - мрачно осведомился Гийом.
   -- Убить вас, -- ответил главарь, из-под черной маски которого выбивалась борода.
   -- Причина? - коротко бросил Гийом.
   -- Нам заплатили. - Главарь поднял руку, и по этому знаку остальные трое в масках начали стягивать кольцо окружения вокруг молодых дворян.
   -- Их больше, чем нас - прошептал Дани, выхватывая свою шпагу.
   Гийом быстро обмотал свою левую руку плащом.
   -- К спине, Даниэль! - скомандовал он. - Вот тебе наглядный урок фехтования! Название - "численное преимущество!" Имей в виду, Дани... -- он отразил первый выпад одного из нападающих. - Мы - двое - сейчас - едины, а они - наемники, и в душах нет ничего, кроме страха. Каждый из них надеется, что нас убьет кто-то другой, но не он. Они не могут действовать слаженно, как мы! Мы - едины! И мы - Любовь! Ангард, Дани!
   Гийом отшвырнул сильным ударом одного из наемников назад, а второго уложил после двух батманов в то время, как Дани, изящно развернувшись, нанес удар в лоб третьему наемнику. Первый, бородатый главарь, увидев участь своих товарищей, не придумал ничего лучше, как обратиться в бегство.
   -- Недурно, Дани! - сказал Гийом, тяжело дыша. Его черные волосы в беспорядке рассыпались по плечам, глаза влажно блестели от азарта. - Ты научился двум моим коронным ударам - в шею и в лоб. Поздравляю! И в тебе совсем нет злости. Я раньше считал это недостатком, но теперь понял, что это хорошо. Когда ум противников затуманен яростью, твой холодный разум обязательно возьмет верх. Как видишь, и Учитель Фехтования может кое-чему научиться у своего ученика! - Он рассмеялся и обнял Дани, бережно поцеловав его в лоб.
   Дани посмотрел прямо в его глаза, как в бесконечную морскую глубину.
   -- Кому понадобилось убивать нас, Гийом?
   -- Всем не-людям, -- если говорить в целом. - А если в частности, -- нас не оставят в покое, пока ты не заведешь себе какую-нибудь подружку на время. Вот такие нравы в придворном обществе, месье д'Азир!
   Дани смутился:
   -- Но... Гийом... Я не хочу... Мне никто не нужен, кроме тебя...
   -- Тогда нам придется всю жизнь мотаться по дорогам, практикуясь в искусстве фехтования, -- сказал Гийом, и его глаза потемнели. - Ты не сможешь... Ты болен... -- Он помолчал с минуту. - Ладно, -- у него был вид человека, готового броситься на камни со скалы. - Я найду какую-нибудь дуреху... Но! Только один раз, и так, что ты об этом все забудешь и даже не поймешь, что произошло. Мне придется пойти на это! - И он решительно встряхнул головой, а за его спиной полыхнули черные крылья.
   Дани только опустил голову, но ничего не сказал.
   Через неделю Гийом познакомил Дани с юной маркизой из Бретани, любительницей поэзии. Кажется, они нашли общий язык, потому что проговорили о литературе весь вечер и всю дорогу в карете, которую Гийом нанял, чтобы отвезти их в свой особняк. Он сам приготовил снадобье де Сада, чтобы оба забыли о приличиях и стыде, а сам, в соседней комнате, слыша убивающие его страстные стоны, подошел к зеркалу и, увидев в нем белое, как мел, осунувшееся лицо, на котором только глаза жили безумной болью, ударил кулаком по стеклу, подобрал один из острых осколков и полоснул себя по руке.
   К тому времени, как в соседней комнате воцарилась тишина, Гийома можно было бы принять за изваянное в камне воплощение отчаяния. Он мог бы показаться совершенно неживым, если бы не изрезанные в клочья рукава батистовой рубашки, если бы не кровь, которая непрерывно капала на пол с его пальцев... Он позволил дотронуться до святыни на его алтаре... Его вынудили, но это ничего не меняет, и теперь он, Хранитель, обязан уничтожить всех, кто хоть каким-то образом коснулся этой истории. "Королеву - убить... Принцессу - разорвать в клочья... Бретонской маркизе глотку перерезать... -- непроизвольно шептали его губы. - А за себя я сам отвечу по полной программе..."
   Утром Дани ничего не помнил. Проснувшись, он медленно подошел к распахнутому окну, взяв по дороге кинжал. Его глаза были совершенно пусты и безжизненны, и на бледном лице ни один мускул не дрожал. Его правая рука взлетела вверх.
   -- Дани! - закричал, как безумный, внезапно проснувшийся Гийом.
   Дани вздрогнул так, как будто его ударили в спину. Кинжал со звоном выпал из его руки, а сам он рухнул на пол. В сознание он не приходил больше недели...
  
   -- Где остановить? - спросил Габи водитель.
   Тот посмотрел на темную собаку с крыльями, неподвижно сидящую на мостовой, а потом на название улицы.
   -- Ну надо же! - воскликнул он. - Вот что значит - профессионал! Улица Байрона! Приехали!
   Он вышел из машины и посмотрел на небо.
   "Ну спасибо, граф Гийом, -- усмехнулся он про себя. - Королеву вы убили, принцессу порвали на сувениры, себя отдали толпе баб на растерзание... Осталась только маркиза из Бретани... Вот мы сейчас и исправим вашу ошибочку!"
  
   После того, как черноволосый красавец исчез из квартиры, взяв у Микки ключи от машины и оставив ее в состоянии ступора и неопределенности, девушка подошла к столу и долго смотрела на нетронутые чашки с кофе и вазочку с печеньем. Она передвинула вазочку с одного места на другое, потом опустилась на стул и долго, без мыслей и чувств разглядывала скатерть в мелких цветочках.
   В комнате темнело: на небе собирались тучи. Того и гляди пойдет дождь... Она мечтательно вздохнула, думая о юном светловолосом Ангеле, с которым, как ей казалось, судьба свела ее не случайно. Когда она смотрела в его серые глаза, ей казалось, она уже где-то видела их, но забыла... Как будто они были знакомы уже сотни лет, как будто встречались в прошлой жизни.
   Ей так хотелось поговорить с ним, но она почему-то до дрожи боялась его брата, зеленоглазого красавца с черно-синими крыльями. Он не даст ей возможности поговорить с ним, а, значит, остается только изложить свои мысли на листе бумаги...
   Микки вышла из кухни и прошла в комнату, разыскала на рабочем столе пустую тетрадь и ручку, небрежно валявшиеся рядом с телефоном м уже давно покрывшиеся пылью. Девушка взяла тетрадь и, задумавшись на секунду, начала писать:
   "...Наверное скажешь: разные понятия...Я сейчас пишу все это не для того, чтобы отписаться, а потому что очень этого хочу...
   Солнце, Ангелы и Негодяи, -- все так относительно, как и все добро и зло в мире, в самом человеке! Мы по определению не можем быть ни тем ни другим.... Небо в нас самих, Бог в нас самих, мы сами себе судьи и палачи, прокуроры и адвокаты....Эта игра навязана нам судьбой, но она нам нравится...Мы просто не можем иначе....Ты честен к самому себе и к окружающим, честность это не зло... Знаешь??? Каждый наш поступок, как на острие ножа, -- нельзя сорваться в одну или другую сторону с этого острия...Я желаю себе чаще встречать таких честных, чистых и прекрасных людей, как ты...Каждый новый день - новая жизнь, в которой мы можем и обязаны много чего исправить и изменить....Цинично??? Но это дает надежду, шанс.... То есть шанс что-то успеть, исправить, а если Бог не дал этого шанса, значит, ты все что мог уже сделал, или, наоборот, не пытался сделать даже малость ...не использовал свое время...растратил даром... Исчерпал все.... Но только Ему судить...
   Знаешь, до какого дня труднее всего дожить? До завтрашнего...Так как именно он и есть наша новая жизнь...Ты проснулся живым... Жизнь продолжается, бьется в тебе...зачем то для кого то, и для тебя в частности.... Солнце мое, я не хочу навязать свое мнение. Просто все относительно, все! Сердцу не прикажешь, оно не хочет размениваться, ты не хочешь лгать.... Я хочу, чтобы ты был СЧАСТЛИВ, мой Ангел, ...во всех пониманиях этого многогранного слова -- счастье для каждого разное, но вместе с тем, это одно и тоже...Просто хочу чтобы ты был счастлив, потому что ты мне дорог...значит, наши жизни связаны ...в какой то момент судьба завязала узелок ...и нельзя его развязать из прихоти или просто так...Кто мы друг другу??? Без категорий... Вне времени и пространства, родственные души...на одном синхронном ритме ловим дыхание ветра ловим нашу музу...наше вдохновение...понимаем друг друга без слов. Читаем друг друга между строк....Чувствуем...друг друга...как иногда не чувствуют даже родные...
   А знаешь, что самое страшное...что такие, как мы, знаем друг о друге больше ...чем наши близкие люди знают о нас и не потому то не хотят знать ...а именно потому что не чувствуют нас ТАК! И еще я хочу, чтобы ты мне доверял...Я вложила если не всю ...то частичку своей души в это маленькое письмо.... Но я этого хотела...как ты это оценишь, дело твое! Надеюсь, я не разочаровала тебя... Будь счастлив... Таким, какой ты есть! Это самое прекрасное -- быть собой...не играй чью-то роль. Тебе не идут маски. За каждой твоей маской, как на картине импрессионистов...я вижу твое лицо.. твои грустные глаза... никуда не спрячешь образ, даже если повесишь тысячу драпировок, наложишь коробку грима, украсишь все самыми яркими одеждами...Не прячься от меня....Маски - защита ...от этого жестокого надменного насмешливого злого агрессивного полного разочарований мира....
   Все равно... Ты будешь для меня Одинокий Ангел...Данечка...
   Нам до неба совсем чуть-чуть...
   Если веришь мне, в добрый путь...."
  
   Габи поднимался по лестнице, поигрывая стальной тростью с набалдашником и насвистывая: "Нам до неба совсем чуть-чуть. Если веришь мне - в добрый путь!" Ах ты, умничка какая! Твой Данечка действительно того и гляди отправится на небо, вот только погоди немного. Конечно, он и сам бы справился с этой задачей, но мне так хочется оказать ему эту небольшую услугу! А даму я, конечно, пропущу вперед... Не так ли, зверюга? - И он посмотрел на темную собаку с крыльями, которая по-прежнему шла за ним, держась на определенном расстоянии и просто внимательно вглядывалась в него, но никакого другого выражения на ее морде не было видно: ни ненависти, ни дружелюбия: просто Защитник со своими собственными понятиями о справедливости...
  
   Стук в дверь раздался неожиданно. Он был робкий, почти неслышный, сливающийся с шумом дождя, но Микки, перед глазами которой стоял белокурый юный Ангел с серыми прозрачными глазами, сразу подумала только о нем. Отшвырнув в сторону листок бумаги, она бросилась к двери. Неужели Ангел услышал ее? Неужели он сам прилетел к ней, чтобы навсегда остаться в ее жизни, которую она, скромная официантка бистро, ненавидела всеми силами души?
   Даже не посмотрев в дверной глазок, с криком: "Дани! Это ты?!" она распахнула дверь и застыла в ужасе: на пороге стоял вовсе не Ангел с Огненными Крыльями, а устрашающее, скверно улыбающееся чудовище в длинном черном плаще, подобранном на неизвестной свалке и черной шляпе с обвислыми полями.
   -- Нет, детка, -- улыбаясь во весь рот и демонстрируя длинный ряд желтоватых зубов, сказало чудовище. - Не жди этого маленького паскудника: его уже хорошо успокоили, и его огонь больше не сжигает небо и землю. Я чувствую это, как никто другой! - И он вознес вверх, как скипетр, стальную трость с набалдашником в виде головы попугая.
   Микки попятилась назад, пока не уперлась лопатками в угол стены в узком коридоре. Как будто стена могла спрятать ее в себе... Голубые глаза девушки невероятно расширились от ужаса, рот раскрылся в беззвучном крике, но из горла не могло вырваться ни единого звука. А Габи, воспользовавшись тем, что пространство впереди освободилось, шагнул вперед и плотно закрыл за собой дверь. Замок щелкнул, и Микки почудилось в этом звуке лязганье закрывающейся крышки гроба.
   -- Я уже успокоил вашу не в меру болтливую сестру Лор, мадемуазель, -- продолжал Габи. - А теперь сам братец вашего возлюбленного Огненного Грааля прислал за мной посланника, своего защитника. Ну подумайте, вы же разумная девушка, как я мог отказать Ангелу!
   -- Нет, нет... -- только и сумела прошептать Микки.
   Она видела, как меняются глаза ее гостя, превращаясь в совершенно черные пустые провалы без зрачков. В следующую секунду трость со стальной головой попугая опустилась на нее. Габриэль молотил ее по голове, по лицу, как будто никак не мог успокоиться. В полной тишине слышался только звук мерных ударов и омерзительное хлюпанье.
   Со стороны казалось, что фермер, низко склонясь над полем, добросовестно пропалывает его. На стены и на лицо Габи летели брызги крови и мозга. Через несколько минут, вероятно, не нашлось бы медэксперта, который смог бы опознать в этом изуродованном трупе, скорчившемся на полу, очаровательную юную девушку Микки. Габи остановился только тогда, когда устал. По его лицу тек горячий пот вперемешку с чужой кровью.
   Габи дышал с трудом, весь красный. В квартире слышалось только его хриплое свистящее дыхание. Наконец, он оперся на стену, оставив на ней отпечаток окровавленной ладони, и поднял к лицу трость: стальная голова попугая уже почти не просматривалась из-за налипших на ней кровавого месива, мозгов и клочков волос.
   Габи понюхал трость, шумно вздохнул и пошел на кухню. Там, спокойно взяв окровавленной рукой печенье из вазочки, он уселся за стол и взял чашку кофе, которую осушил одним глотком, а потом придвинул к себе вторую. Он слишком устал, и ему хотелось пить. Однако отдыхать долго он не собирался. Он подошел к стенам и написал везде, где только мог, кровью Микаэлы: "Винс Каэль! Ксавье Деланси! Смерть сегенангам!" Огромными алыми буквами с потеками крови...
   В оглушительной тишине и темноте заверещал резкий телефонный звонок. На мгновение Габи вздрогнул от неожиданности, а потом заляпанной кровью рукой снял трубку с телефонного аппарата.
   -- Микки! Микки! - раздался на другом конце взволнованный голос пожилой женщины. - С тобой всё в порядке? По радио только что передали: у нас объявилась группа маньяков-убийц. Одну жертву - полицейского - уже нашли в районе Ниццы и, говорят, в любой момент они могут появиться в Париже!
   Габи удовлетворенно прыснул в кулак: всё началось так, как он хотел!
   -- Микки! Микки! - продолжала кричать женщина на другом конце провода. - Ну где же ты? Отзовись!
   Габи осклабился и голосом Микки закричал в трубку:
   -- Мама! Мама! Они ломают мою дверь! Мама, что я им сделала! Мама! - и он швырнул трубку на рычаг, а потом уже расхохотался в полный голос. Теперь будет конец и Огненному Граалю, и его Хранителю! Их будет искать вся страна и, будьте уверены, найдут! А Габи поможет в этом служителям порядка! И сам же осуществит казнь Огненного Грааля, и мысль об этом доставляла ему невероятное наслаждение.
   "Нам до неба совсем чуть-чуть! Если веришь мне, в добрый путь!" - пропел он и, перешагнув через труп Микки, вышел на лестничную клетку, не удосужившись закрыть дверь. Чем скорее начнется тревога, тем лучше для него. Он осмотрелся в поисках поджарой собаки с крыльями, но та исчезла бесследно. "Побежала к хозяину?" -- хмыкнул Габи и отправился вниз по лестнице, на улицу. Настроение у него было прекрасное, а что-то внутри завывало интонациями "Потерянного рая". Если можно было бы провести такое сравнение, он шел вперед, величаво вскинув голову в черной шляпе с обвисшими полями, как невинная невеста к алтарю на встречу с женихом - счастливый и готовый к встрече с невероятными - приятными - чудесами.
  
   Габи шел по темной улице, весело насвистывая нечто, отдаленно напоминающее рэп, когда из темноты, из густой черной тени дерева, внезапно вышел высокий человек, неслышный, как тень. Он был одет в форму полицейского. Полицейский протянул руку к Габи и сказал негромко обычную полицейскую фразу:
   -- Ваши документы.
   На миг сердце Габи рухнуло куда-то в низ живота, да так, что ему захотелось сложиться пополам от страха, но интонации полицейского звучали на редкость странно, особенно в сочетании с его жестом: он не требовал документов от Габриэля - наоборот - протягивал их ему. Габи с изумлением посмотрел на странного представителя закона и вдруг, поднеся руку ко рту, чтобы не заорать во всю глотку от радости, приглушенно воскликнул:
   -- Мишель! Какими судьбами? Неужели Там еще помнят о Габриэле? Посмотри, что сделал со мной этот сученок Огненный Грааль!
   Полицейский смотрел на него холодно и без тени симпатии.
   -- Вижу, -- коротко сказал он. Выражение брезгливости не сходило с его лица. - Ты мне отвратителен, Габи. Ты столько подлостей совершил, что лучше тебя дискредитировать перворожденных никто не смог бы. Ты еще постоишь перед трибуналом Уриэля и, клянусь, я нисколько не завидую тебе.
   Однако с твоей дурацкой подачи ситуация превратилась в сплошной узел проблем, который можно только рубить. Развязать его невозможно. Теперь вся инициатива находится в руках Ангелов Второго Поколения. Ты, бывший Серебряный Воитель, остался без крыльев, и твои омерзительные обрывки гниют так, что мне хочется зажать нос, чтобы не сблевануть... Второй пункт... Посмотри в окно того бистро...
   Габриэль с любопытством взглянул в светящееся красно-золотым светом огромное окно ресторанчика и увидел за одним из столиков бывшего Симару, пьяного вдрабадан, о чем свидетельствовала плавающая в его глазах русская водка. Наклонясь к некрасивой девушке восточного вида, он рассказывал ей, по всей видимости, анекдоты, потому что девица помирала от хохота вместе с ним, обычным полным господином с всклокоченными волосами и небритой рожей. Одна рука бывшего Шахмезая покоилась на заднице девицы, а второй он тянулся к ее подбородку, чтобы притянуть ее к себе и поцеловать.
   -- Ну как? - мрачно спросил Мишель.
   Габи чувствовал: еще немного, и он прыснет в кулак при виде подобной картины, но решил не дразнить собак, а потому промолчал, хотя внутри него все разрывалось от торжествующего хохота.
   -- А вот во что превратился главный Наблюдатель, и это - работа Грааля. Не спорю, с твоей подачи, Габи, с твоей провокации, но с него это ответственности не снимает. Теперь ты все изменишь. Вместе со мной. - Он с непонятной тоской посмотрел на небо и сплюнул.
   -- Ненавижу эту работу... Мразь... -- Было такое впечатление, что последнее слово относится к нему самому.
   Потом он посмотрел на Габи уже почти с откровенной ненавистью и сунул ему в нос документы.
   -- Бери, паленый. - Полицейские документы, паспорт, ну и все прочее. Теперь ты - комиссар полиции, и тебе даются огромные полномочия: любой ценой остановить Ледяного Ангела, Грааль и Старшего Сына. Да побыстрее, иначе они перевернут с ног на голову и небо, и землю. Ты слишком много сделал для этого, Габи, а потому начинай действовать сейчас же. Полицейское сообщение я уже передал по всем постам, по всей стране. Осталось только остановить их, а это не так легко, как тебе кажется на первый взгляд. Ты мне омерзителен, Габи, и имей в виду: при первой же возможности я убью тебя. Именно тебя. За Ангела с Огненными Крыльями. За его Хранителя. За Старшего Сына. За то, что ты сделал с ними.
   Габи только осклабился и взял документы.
   -- Плевать мне на то, что ты думаешь, Мишель. У тебя никогда не было ни ума, ни фантазии.
   -- Я солдат, -- ответил Михаил с яростью. - Я не воюю с детьми, а меня вынуждают это делать! Я честный солдат! Да только тебе этого не понять.
   Он еще раз сплюнул на землю и вдруг неожиданно вынул из пачки сигарету и закурил.
   -- Да как же это вы дошли до жизни такой, ваша Светлость? - иронично поинтересовался Габи.
   -- Закуришь, когда полковое знамя сперли, -- злобно ответил известной строчкой из анекдота Михаил. - Все, пока, я не в состоянии дальше вести с тобой великосветскую беседу. Меня все больше тошнит от твоего вида: боюсь, что вырвет прямо на твои ботинки, Габи.
   Он шагнул в темноту и совершенно растворился в тени огромного платана, исчез, как будто под деревом никого не было...
  
   Тихая музыка в машине оборвалась и вместо нее зазвучал сумрачный голос диктора: "Внимание всем постам полиции и гражданам! В районе Иль-де-Франса появилась банда из трех человек. Один из них - высокий блондин лет двадцати пяти, предположительно ранен, второй -- брюнет лет тридцати-тридцати пяти, третий - лет двадцати, студент Сорбонны. Бандиты вооружены и очень опасны. Вы можете встретить их в любом уголке страны: первое убийство было совершено ими в районе Ниццы, второе - через день, в Париже. Все преступники вооружены и очень опасны. Их имена - Винс Каэль, Ксавье Деланси и Дени Девуа. Возможно, студент Дени Девуа является всего лишь заложником преступников. Будьте предельно бдительны и осторожны. Обо всех подозрительных, встреченных вами лицах, немедленно сообщайте в ближайшее отделение полиции".
   Дани открыл глаза и произнес тихо, но угрожающе:
   -- Вот как они решили все повернуть...
   При звуке его голоса Ксавье, неподвижно следящий за дождевыми каплями, ползущими по холодному стеклу, вздрогнул и обернулся к нему.
   -- Дани, Дани... -- он говорил так быстро, как будто боялся не успеть высказать все, что хотел. - Дани, они объявили облаву на всех нас: и перворожденные, и наблюдатели... Мне кажется, когда-то это уже было... Революция, наверное... Ты знаешь, я сделал все возможное, чтобы вылечить тебя, но... У меня сильные крылья, и сильнее моей любви к тебе нет ничего на свете... Но... Они натравили... Дали приказ Михаилу. Он находится выше Сил... Выше меня... Прости, любовь моя, мой малыш... Я не смог... Но я уничтожу всех этих тварей. Кого успею. И к трибуналу мы уйдем с тобой вдвоем. Только это и дает мне силы не впасть в отчаяние...
   -- Люблю тебя... -- прошептал Дани. Тонкая струйка крови по-прежнему стекала из его рта. Он поднял почти прозрачную руку и вытер губы.
   Машина остановилась среди потоков кружащегося по дороге, как ведьмы на Лысой Горе, дождя.
   -- Дени, ты что?! - закричал Ксавье. - Почему встал, черт тебя возьми?
   -- Дальнобойщик перегородил дорогу, -- коротко ответил Дени. - Перевозит легковые машины.
   -- Черт! - снова крикнул Ксавье.
   Дани молча взял куртку Ксавье, набросил ее себе на плечи, чтобы скрыть насквозь пропитанные кровью бинты, взял шпагу и молча распахнул дверь машины, так, что никто не успел толком отреагировать на его демарш. Ксавье и Дени только изумленно смотрели, как он, совершенно прямо и быстро идет сквозь ливень со шпагой в руках. Золотисто-алые крылья трепетали за его спиной.
   Он подошел к окошку водителя и крикнул:
   -- Эй, мудак! Если ты сейчас же не развернешь свой гребаный драндулет, клянусь, я разверну его сам, но ты этого уже не увидишь! - И в ту же секунду водитель почувствовал острую сталь на своем горле, как будто сама смерть прикоснулась к нему.
   -- Берись за руль, -- приказал Дани. - Если через минуту ты будешь продолжать загораживать нам дорогу, я убью тебя. Легко. - Порыв ветра сорвал легкую куртку с его плеча, и в глазах водителя всё покраснело от крови, которую он увидел.
   Способность рассуждать у него отключилась, и к счастью, потому что подсознание, теперь уже наверняка наглухо перекрытое смертельным ужасом, сделало все за него. Руки сам взялись за руль и смогли выправить машину, хотя еще пять минут назад водителю это казалось абсолютно немыслимым.
   -- Вот так, -- сказал Дани, опуская шпагу. Куртка так и болталась на его плече.
   Водитель сидел на месте, не двигаясь и глядя вперед ничего не видящими глазами. Дани знал: больше они не будут видеть ничего, только молодого светловолосого Ангела с Огненными крыльями, в ореоле алого света.
   Дани отвернулся и медленно пошел в сторону "камаро". Мимо него, поднимая целые фонтаны дождевой воды, пронеслась машина с семейной парой. Он успел увидеть их огромные от ужаса глаза и искаженные лица.
   -- Ну всё, -- сказал Дани, тяжело опускаясь на сиденье. - Дорога свободна, но полицейские появятся на этом участке минут через двадцать.
   -- Дени! - крикнул Ксавье. - Жми! На полную катушку!
   Дени вдавил педаль газа, и "камаро" снова рванулся вперед.
   Ксавье прижал к себе Дани.
   -- Мальчик мой, ну как ты можешь?.. - в его голосе звучало беспросветное отчаяние. - Ну зачем ты это делаешь? Ну как ты можешь? Ты убиваешь себя... Меня...
   Дани устало положил голову ему на плечо.
   -- Все нормально, брат... Со мной все нормально...
   Ксавье укрыл его огромными черными крыльями и просто молчал, глядя ему в глаза, зная, что говорить Дани трудно, но такой молчаливый диалог он поймет без труда. Через пару километров он крикнул Дени:
   -- А теперь можешь немного сбросить скорость, Старший Сын! Иначе нас непременно остановят за превышение скорости. А так... Как знает, может и прорвемся...
   Дени сбросил скорость до двухсот километров, и минут пятнадцать все шло просто замечательно. А затем вокруг машины защелкали пистолетные выстрелы. Они рикошетили от асфальта с омерзительным визгом.
   -- Вот оно! - сказал Ксавье. - Деревенщина привязалась. Как я и предполагал. Суки!
   Полицейские машины висели буквально в ста метрах от "камаро", практически на "хвосте", причем старались попасть по шинам. Первые выстрелы были не совсем уверенными: полицейские не могли точно диагностировать, а ту ли машину они преследуют так настойчиво.
   Но Ксавье не дал им сомневаться долго. Он схватил "Голанд-Голанд", выбил заднее стекло машины и открыл ответный огонь. Дени ничего не оставалось, как снова вдавить педаль газа и полететь с сумасшедшей скоростью.
   Во время ливня движение на дороге было слабым, и он с легкостью обходил встречные машины то справа, то слева, и все-таки пару раз едва не оказался в канаве: левые колеса отрывались от земли, но каждый раз каким-то чудом ему удавалось выравниваться. И уж тем более было чудом, что "камаро" не перевернулся, как будто хотел доказать, что на сегодняшний день эта марка автомобиля может считаться в числе лидеров.
   Раздалось несколько странных щелчков, и на приборную доску плюхнулась черная пуля, похожая на жука. Дени упал на руль, не понимая, как это его не зацепило каким-то чудом.
   -- Дени, ты мне сейчас обезьяну напоминаешь, -- бросил ему Ксавье.
   И тут впервые за все время Дени расхохотался:
   -- Верно, маэстро! И управляю точно так же, как если бы вместо меня за рулем сидела обезьяна!
   Впереди показался очередной "дальнобойщик". Дени высунулся в окно и заорал, чтобы этот сукин сын немедленно освобождал дорогу, если не хочет попасть на линию огня. Водитель вытаращился на него с ужасом, который стал уже привычным для Дени во время этой безумной гонки.
   Дени обернулся на Дани. Он сидел, полузакрыв глаза, и кровь уже пропитала не только бинты, но и куртку, которую он забыл снять. Заметив взгляд Дени, он сказал жестко, без малейшей улыбки:
   -- Всё нормально, Дени. Делай свое дело. Тебе надо обойти очередного придурка, только и всего!
   И Дени обошел его, выиграв этим маневром несколько километров у фликов. Теперь им движение перегораживал с одной стороны медленный, как черепаха, дальнобойщик, а с другой - поток машин, двигающихся с такой же скоростью.
   Впереди показался поворот, и Ксавье, сразу же среагировав на изменение обстановки, закричал:
   -- Сворачивай!
   Дени свернул на дорогу, покрытую гравием и поросшую густым сорняком. Он снова ехал медленно и аккуратно, а потом обернулся и, увидев Дани, сказал нехорошим, дрогнувшим голосом:
   -- Дани... У тебя опять изо рта кровь идет...
   Дани провел ладонью по губам, взглянул на нее, а потом улыбнулся Дени радостно и широко, но Дени вздрогнул всем телом, подумав, что теперь эта улыбка будет сниться ему до конца жизни: ничего более ужасного в этой своей жизни видеть ему просто не приходилось...
   -- Ничего страшного, -- ответил Дани.
   -- Ты уверен? - Дени и сам чувствовал, как глупо звучит его вопрос.
   -- Немного дышать трудно, -- сказал Дани. Он снова провел ладонью по губам. На этот раз крови было меньше. Он выразительно посмотрел на Ксавье, и его взгляд говорил: "Вот видишь, беспокоиться не о чем" и откинулся на спинку сиденья.
   -- Давайте уматывать отсюда, -- скомандовал Ксавье. - Попробуем снова выбраться на главную дорогу. Я всегда чутьем умел находить дорогу к дому, даже если этого дома у меня вовсе не было.
   Дени никогда не смог бы описать свои чувства, но слова Ксавье ему совсем не понравились. Тем не менее, от него требовалось только верить, и он послушался маэстро и на этот раз. Он снова ехал на той же скорости, что и все добропорядочные граждане, но при этом краем глаза успел замечать, как стремительно тают, становятся совсем прозрачными черные крылья Ксавье, которыми он поддерживал жизнь в Дани. А вместе с тающими крыльями что-то стало происходить и в самом Ксавье: он снова приказал свернуть на сельскую дорогу, и началось бесконечное кружение по ухабам. То маэстро говорил свернуть вправо, то влево. И Дени все эти дороги представлялись совершенно одинаковыми: всюду колдобины и грязь несусветная. Иногда кто-то из сельских жителей провожал машину долгим странным взглядом.
   Тишина в салоне стояла оглушительная. Конечно, Дани и раньше говорил совсем немного, но теперь это молчание сделалось просто пугающим. На всякий случай Дени спросил:
   -- Дани, ты как?
   В ответ прозвучало еле слышное:
   -- Я в полном порядке...
   -- Скорее бы всё устаканилось, -- сказал Дени. - Тебя нужно срочно осмотреть и что-то сделать, иначе...
   -- Иначе кто-нибудь подумает, что я смертельно ранен! - Дани расхохотался. - Пусть не надеются: я живучий как три кошки сразу! Вот, сам посмотри - кровь изо рта больше не идет. - Он протянул к Дени ладонь с засохшими пятнами крови, а потом откинулся на заднюю спинку сиденья. И в этот момент кровь фонтаном хлынула у него изо рта и носа.
   Ксавье казался впавшим в ступор. Лицо у него было страшное и каменное, а рука, казалось, намертво прикипела к рукояти шпаги.
   -- Расстояние вполне безопасное, -- решился заметить Дени. - Пора бы позаботиться о Дани. Не думаю, что положение безнадежно. Если ты еще можешь разговаривать, значит, ты и в самом деле в порядке, брат.
   -- Конечно, -- прошептал Дани. - Я в порядке...
   Его голова упала на стекло, и он потерял сознание. Струйка крови из его рта перепачкала окно. Ксавье вынул платок из кармана, чтобы вытереть лицо Дани, и тот даже попытался перехватить его ладонь жестом утопающего, но на это сил у него не хватило, и его руки безвольно упали на колени.
   -- Наверняка флики успели уже всю округу оповестить о том, что видели нас, -- сказал Дени. - И куда теперь сунуться? В какую-нибудь глухую деревушку в Бретани?
   -- Вот как раз по глухим деревушкам они и начнут искать нас, -- возразил Ксавье. - Мы не из тех, кто может легко замаскироваться... Мягко говоря... К тому же в деле замешаны перворожденные, а у них полномочия огромные... Да и прятаться я уже порядком устал. Разве что ночь провести в каком-нибудь более-менее спокойном месте... Ради Дани. А потом -- Париж! Чтобы преподать им всем последний урок фехтования! - Его глаза горели темным огнем, и даже крылья вспыхнули из последних сил темным страшным пламенем.
   Дани еле слышно застонал. "Брат... -- прошептал он. - Где ты? Я совсем не вижу тебя..."
   Ксавье с такой силой стиснул шпагу, что было слышно, как хрустнули суставы.
   -- Убью... -- тихо произнес он, как клятву, и Дени отлично понял, к кому относились эти слова.
   -- И все-таки эту тачку менять нам придется, -- сказал он, помедлив. - Наверняка номера есть уже в каждом участке. Будем считать, несчастливая тачка попалась... -- он помолчал еще секунду и, не удержавшись, спросил: Маэстро, что с Дани?
   -- С Дани всё будет в порядке, -- ответил Ксавье таким голосом, что у Дени хватило сообразительности понять: больше к этой теме возвращаться не стоит...
   Через пару километров Дени остановил машину, а Ксавье отправил еще одну пулю из "Голанд-Голанда" в колесо "камаро". Дани в это время полулежал на земле, прислонившись к капоту, мертвенно-бледный, с каплями пота на лбу.
  
   Ночь - хоть выколи глаз,
   Лучше вглубь себя смотри
   И узнаешь, кто ты, какой век и час,
   И Огонь, что во Тьме горит...
   Иногда я кажусь себе мотыльком
   С вечной участью - на фонарь,
   Ты сражаешься с ночью, забыв о том,
   Что и в мае наступит февраль.
   Нам обещан был свет, а в итоге - костер,
   Но есть время решить, кто ты -
   Ангел Огненный, рвущий налаженный хор,
   Утверждая реальность мечты.
   Я, сгорая, прошу: "Еще больше огня!"
   Пусть сгорит все, что может гореть!
   Стая гончих, я здесь! Все - ангард - на меня!
   Шаг на копья... Теперь - лететь...
  
   Дени отправился голосовать на дорогу под проливным дождем. Очень скоро он уже вымок до нитки, но не сдавался: отступать всё равно было уже некуда. Через некоторое время мимо на небольшой скорости проехал "рено" с тремя парнями.
   -- Что, приятель, проблемы? - спросил водитель. - Помочь?
   Этот вариант явно не годился, захватить в их состоянии сразу троих здоровых парней - дело гиблое, и Дени только покачал головой:
   -- Нет, спасибо, ребята уже почти справились. Так, небольшая поломка. А тут два в одном получилось - и размялись немного, и душ приняли.
   Парни оценили шутку, захохотали, как ненормальные, и уехали, подняв тучи брызг.
   Время шло, темнело, и на дороге становилось все безлюдней и безнадежней. Дени вернулся к машине.
   Ксавье сидел рядом с Дани, прижимая к себе его голову, а он, так и не приходя в сознание, уже начал бредить. Дождь струился по его безжизненному лицу, и только на щеках появился нехороший румянец. Он постоянно звал Ксавье, но не слышал того, что говорил ему брат. Ксавье никак не мог проникнуть туда, где сейчас находился Дани, и в его глазах больше не было ничего, кроме отчаяния. Дани явно умирал у него на руках: его дыхание сделалось хриплым, тяжелым. Если он и приходил на секунду в сознание, то только от боли, и в эти мгновения он ничего и не видел, кроме пелены сплошной боли.
   -- Дени, что там с машиной? - закричал Ксавье сквозь шум ливня.
   -- Ничего нет, маэстро, -- сказал Дени, опустив голову. - Такой ливень сегодня...
   Внезапно рядом с "камаро" остановился невесть откуда взявшийся "форд" с тонированными стеклами, и из него показался Тони Маркантони в длинном черном пальто и неизменной шляпе "борсалино". Он не спеша, подошел к Ангелам, внимательно посмотрел на бредящего Дани, который непрерывно звал брата, на стоящего на коленях в грязи Ледяного Ангела, на опустившего голову Дени - ну прямо-таки готовый сюжет для "пьеты", -- и сказал коротко:
   -- Быстро в мою машину.
   Он наклонился к Дани и убрал с его лица намокшие светлые волосы, а потом поцеловал его в лоб. Тихий свет разлился вокруг него, и Дани открыл измученные серые глаза.
   -- Пора вставать, сынок, -- сказал Тони мягко. - Экипаж уже заждался вас, господин граф.
   Ксавье смотрел на него с ненавистью:
   -- В полицию сдашь, Тони?
   Тони только плечами пожал:
   -- Да в полицию вас и без меня сдадут. Дани, вставай. Сейчас нужно срочно найти надежное тихое местечко, а я его знаю - небольшой ресторанчик неподалеку. И хорошо, что не мотель, там есть комнатки, которые мы снимем на время. Там работает мой друг... Или приятный конкурент... Впрочем, это совершенно неважно. Важно только то, что Дани нужно срочно убрать от этого ливня и иметь возможность подумать, что нам делать дальше.
   -- Кажется, выбора у меня все равно не остается, -- хмуро произнес Ксавье.
   Он взял Дани на руки и пошел к "форду"
   -- Помоги ему, -- коротко и сухо сказал Тони Дени, а сам вынул из кармана пачку сигарет и закурил.
   Некоторое время он просто стоял, как бы любуясь этим отвратительным пейзажем - грязными полями в комьях и твердых остатках прошлогодней кукурузы и угрожающе низким небом над головой, таким низким, как будто оно хотело навалиться своей тяжестью на землю и раздавить его, произнес сам себе:
   -- Ну просто типичный Милле... -- и тоже пошел в машину. Полы его длинного пальто волочились по земле, но он даже не замечал этого.
   Он сел за руль, быстро взглянул на Дени, потом обернулся назад и бросил Ксавье:
   -- Устроились?
   Ксавье ничего не ответил. Он только гладил волосы брата, глядя в его больные глаза, и слышал обращенные к нему стихи:
  
   Когда смысл всех фраз равен нулю,
   Останется просто "я люблю"...
   Я услышу его от тебя в тот день,
   День, когда мы с тобой умрем...
  
   Жизнь банальной была, и банальны стихи -
   Ни одной золотой разящей строки...
   Но в тот день я сумею произнести
   "Я люблю тебя, я люблю"...
  
   Я писал про невстречу и зелень глаз,
   Брат мой, Ангел, ты Крылья расправь сейчас.
   Мы - плечо к плечу - идем к алтарю,
   Повторяя лишь: "Я люблю".
  
   И когда алтарь трибуналом стал,
   Ты светло улыбнулся и мне сказал:
   "Как я ждал тот миг, как я долго ждал,
   Я искал тебя... Я люблю"...
  
   Мы не видим ни судей и ни костра,
   Это - наша жизнь, а для них - игра,
   Смерть в венке оттолкну и тебе повторю:
   "Я люблю тебя, я люблю"...
  
   Наших жизней финал, наш счастливый конец...
   Нас обступят кругом, и биенье сердец,
   Их последний толчок, наших Крыльев взмах
   Скажет: "Я... люблю... лишь... тебя..." - "Люблю"...
  
   -- Нас остановят... -- неуверенно произнес Дени.
   Тони хищно улыбнулся.
   -- Остановят?! Да что ты? Кого? Меня? Да и папочка твой всегда рядом. Когда мы попадем, наконец, в комнату, то предстоит много разговоров и с ним, в частности. Но пока я не буду распространяться много на эту тему. Надо уложить в постель Дани, а потом решим, что будем делать... Никогда еще, за всю историю, у меня не было такой патовой ситуации. Ничего не скажешь, молодцы ребятки, Ангелы Второго Поколения! На небесах произойдет массовое увольнение контингента, а в самом лучшем случае - тотальная смена всех должностей. Сейчас там только Даниал остался, чтобы долгожданный Армагеддон не наступил на земле прямо сию секунду.
   Тихим местом в представлении Тони оказался небольшой мотель со странным названием "Игелле". Он запарковал "форд" в небольшом проулке. Ксавье с каменным лицом сидел на заднем сиденье, прижимая к плечу голову бредящего брата, но его вид говорил о том, что если при нем кто-то и осмелится назвать Дани умирающим, то не проживет дольше двух секунд.
   Тони вышел из машины, и сразу же из двери показался хозяин заведения - негр огромного роста в фартуке, перепачканном то ли кровью, то ли клубничным вареньем. Он, не спеша, подошел к "форду" Тони, по дороге сунув свою лапу в его руку в качестве приветствия, заглянул внутрь и присвистнул:
   -- Какие вы, оказывается, ребятишки серьезные. Будь на моем месте какой-нибудь Семо, он бы немедленно вышвырнул вас на улицу.
   -- Я хорошо заплачу тебе, Джек, -- сказал Тони, вынимая из кармана толстую пачку купюр.
   Негр смотрел на эту пачку недолго.
   -- Проходите, но так, чтобы вас никто здесь ни сейчас, ни потом не увидел. - Он сунул деньги в карман и неторопливо удалился в свое заведение, громко захлопнув за собой дверь.
  
   Утренний свет так нестерпимо резал глаза, что доктор Семьяза едва удержался, чтобы не заорать подруге: "Да закрой ты эти гребаные занавески!" Желудок подкатывался к горлу, и надо было найти в себе силы, чтобы добраться до заветной бутылки пива в холодильнике. Но пока он не мог произнести ни слова, разве что прохрипеть нечто невразумительное: вчерашняя попойка прошла с поистине русским размахом.
   -- Милый, мне пора, -- прощебетала девушка-подружка, с которой Семьяза познакомился вчера в ресторанчике. - Я тебе позвоню.
   По комнате, а потом в коридоре зацокали каблучки. Дверь захлопнулась, и только тогда Семьяза смог кое-как разлепить глаза. Сгибаясь пополам от приступа тошноты, он сделал героический акт -- рванулся к холодильнику и распахнул его: заветная, ледяная, запотевшая от холода бутылка пива красовалась на полке, и на ней только надписи не хватало, как в "Алисе в Стране Чудес": "Выпей меня!".
   Семьяза схватил бутылку и пошарил рукой по столу в поисках открывалки, попутно опрокинув тарелку с круассанами и сковородку с яичницей. В его глазах плыл сизо-сиреневый туман и, кажется, рассеиваться не собирался, а потому Семьяза, горло которого напоминало пылающую от жара пустыню, ударил пробкой о край стола, и горлышко бутылки издало шипение, которое в данный момент для Семьязы можно было сравнить только с пением сирен.
   Он припал прямо к горлышку и глотал пиво прямо из горла, и смог остановиться только тогда, когда бутылка опустела наполовину. Он перевел дыхание и глубоко вздохнул. Тошнота исчезла, хотя в мозгах появился легкий, но нельзя сказать, что неприятный - туман. Руки больше не тряслись, и все предметы прекратили безумный танец и снова обрели свое привычное очертание. Семьяза взял пачку сигарет со стола, закурил, после чего окончательно пришел к мысли, что жизнь - штука не такая уж плохая. Он даже начинал подумывать о том, чтобы сварить кофе.
   В этот момент зазвонил телефон. Благо, аппарат находился не в коридоре (туда доктор Семьяза точно не смог бы добраться), и он снял трубку, прохрипев в нее:
   -- Слушаю!
   -- Привет, Шахмезай! - раздался на другом конце бодрый голос, от интонаций которого у Семьязы по спине пробежали мурашки.
   -- Кто это? - осторожно и приглушенно спросил он.
   -- Не узнал - богатым буду! - расхохотался голос. - Комиссар полиции, который был известен тебе под именем Габриэль! Поговорить надо. Дашь мне показания по поводу убийства полицейского в Ницце. В противном случае попадешь за решетку, как соучастник и член банды Каэля-Деланси.
   Семьязе показалось, что он все еще спит и видит дурной сон. Он изо всех сил ущипнул себя за руку, но не проснулся.
   -- Не понимаю... -- Это все, что он мог сказать.
   -- После вчерашнего загула с мулаткой - неудивительно! - снова весело рассмеялся Габи. - Но я, доктор Семьяза, гуманный полицейский. Я мог бы притащить тебя в свое отделение в наручниках. Но... Я добр, и ты сам убедишься в этом. Я сам приеду к тебе, и ты дашь мне показания. Откажешься - отправишься в тюрьму с моими людьми. А там по прошествии сорока восьми часов в наручниках ты найдешь, что мне сказать. Жди меня с бригадой через полчаса. А пока... Похмеляйся, бывший Наблюдатель, пока свободен. Нам будет о чем поговорить.
   И он дал отбой. С минуту Семьяза тупо смотрел в стену, держа в руке трубку, в которой раздавались короткие гудки, и только когда сигарета обожгла его пальцы, он вскрикнул, уронил на пол окурок, выругался так витиевато, что этому набору слов позавидовал бы любой строительный рабочий, и швырнул трубку на рычаг. Потом он обхватил руками всклокоченную голову и застыл в такой позе, не в силах поднять себя с места и хотя бы дойти до ванной.
  
   Ксавье довел Дани до кровати в углу. Дани присел и сразу же попросил сигарету. Ксавье прикурил для него сигарету и дал ему в руки. После нескольких затяжек Дани стал совсем другим, прежним светловолосым Ангелом с красно-золотыми сияющими Крыльями.
   -- Спасибо, брат, -- благодарно улыбнулся он. - Мне надо быть в порядке перед предстоящей аудиенцией высоких господ. - Он попробовал засмеяться, но это вышло у него совсем тихо: наверное, было слишком больно.
   -- А теперь, мой юный д'Азир, самое время, наконец, посмотреть, что с вами случилось.
   Дани сбросил на пол куртку, всю в пятнах крови. Тони взял ножницы и, подойдя к Дани, начал осторожно разрезать бинты. Дени почувствовал, как на лбу у него выступает ледяной пот, а в ушах нарастает шум морского прибоя. Ксавье сохранял прежнее каменное выражение лица, но только так прикусил губу, что на ней выступила кровь. Дани опустил голову и зажал себе рот ладонью. Белоснежные манжеты "крестного отца" Маркантони были все в крови. Когда он сделал какое-то неловкое движение, Дани не выдержал и прорыдал:
   -- Прошу вас, перестаньте! Не надо больше!
   -- Я уже все закончил, -- Тони ласково погладил его по голове. - Все прекрасно. Просто все мы очень устали. Дани, тебе нужно отдохнуть. Хорошо, если ты поспишь.
   Но Дани уже опять бредил:
   -- Не могу... Спать не могу... Брат... Где ты?.. Я не вижу... Дай мне сигарету... И еще - пить... Только не того отвратительного "Нескафе"... Умираю - хочу пить. И сигарету...
   -- Все ясно, -- сказал Тони. - Хорошо бы врача какого-нибудь найти. Но здесь никого не найдешь, а если и найдешь, то только чтобы почувствовать то же самое, что и Христос, когда Святой Петр трижды отрекся от него...
  
   Одиночества серый угол,
   Крылья Ангелов падают - в уголь -
   Из него возродиться алмазом
   Или пламенем, что приказам
   Никогда не бывало подвластно,
   И сгорали мы не напрасно.
   Ты сгорел - значит, света больше,
   Пуля в сердце - и путь короче
   До морей и лесов. Мы вместе.
   Я люблю тебя, брат. Воскресни
   Для меня. Мы с тобой едины,
   Мы отменим все половины,
   Все разлуки, всю кровь и слёзы,
   Все удары навылет, грозы...
   Мы - два Ангела - лед и пламя,
   И соборов застывший камень,
   Тот, что небо пронзает шпилем...
   Я люблю - значит, враг бессилен.
   Наши крылья слились, и листья
   Шепчут вслед: "Люблю... больше... жизни"...
  
   Семьяза допил свое пиво до конца и почувствовал себя гораздо более уверенно. Он даже нашел в себе силы встать из-за стола, надеть халат в крупную клетку и отправиться в ванную. Он уперся руками в нежно-зеленый кафель и уставился на себя в зеркало. На него смотрел небритый мужик средних лет, внешность которого не вызывала в нем ничего, кроме отвращения. И чем больше он смотрел на него, тем большее бешенство закипало в нем. Он, первый из Наблюдателей, темный Ангел с желто-черными крыльями стоит и мучается с похмелья, как последний бомж, глядя на самого себя водянистыми от поглощенного спиртного глазами! И виноват в этом только один Ангел, с которым он имел неосторожность связаться, Грааль с Огненными Крыльями!
   Этот мальчишка никогда не мог понять, что значит слово "Наблюдатель"! Наблюдатель никогда не должен вмешиваться в ход событий на земле, но он с его зеленоглазым братцем затеяли такую увлекательную игру, от которой просто не было никакой возможности оторваться. Он перестал быть зрителем, став участником, и вот поддался на дешевку, на мелкую провокацию Габи! Такую же штуку проделывал Габи и с Граалем, но того удержала невероятная сила его любви... Любви, которой нет и никогда не было у Наблюдателя Семьязы. Недоступной Любви, из-за которой он всегда, даже помогая Граалю, на самом деле ненавидел его и всеми силами души желал его уничтожения. Но он снова и снова - той же силой Света своей Любви поднимался и снова завязывал такой узел проблем, развязать который невозможно. И вот теперь, кажется, всерьез встал вопрос - быть наблюдателю Семьязе или не быть... Вечный вопрос - быть или не быть.
   Хотя... Даже если бы и не быть... Быть можно и просто-человеком, жить в свое полное удовольствие, вкусно есть, сладко спать, любить красивых девушек... И разве это так уж плохо? И чтобы было все именно так, от него требовалось -- совсем немного...
   В прихожей раздался длинный звонок. В конце концов какая разница, с кем иметь дело? - хмыкнул Семьяза собственному отражению и отправился открывать дверь.
   -- Ну, привет, доктор, -- развязно сказал Габриэль, одетый в форму комиссара полиции, за которым стояло три человека в черном.
   Он небрежно отодвинул хозяина в сторону и прошел в комнату.
   -- Будь любезен, доктор, свари кофе, -- сказал он, располагаясь в кресле. - Да и ты проходи, не стесняйся, Михаил.
   До сих пор невидимый, тихий, как тень, Михаил, отделился от стены в подъезде и прошел в квартиру, стараясь ненароком не коснуться Семьязы, не глядя на него и не здороваясь.
   -- Как?! - выдавил Семьяза, едва не поперхнувшись. - И ты, Михаил? Ты? С ним?
   -- Я сам по себе, -- мрачно сказал Михаил, поправив гриву седых волос. - От тебя разит перегаром, Семьяза, так что стой от меня подальше, пока мне плохо не стало, потому что когда мне становится плохо, у меня есть дурная привычка сразу хвататься за меч... или шпагу... ну, что под руку попадется... Тут уж я не выбираю... -- Он вынул из кармана пачку "Житана" и закурил. - Этот субъект - Он кивнул на Габриэля - мне так же отвратителен, как и ты. - Он обвел тяжелым взглядом всё собрание. - Он уже предупрежден, но ты не слышал... Так вот... При первой возможности я убью и его, и тебя... Во имя Грааля, убить которого мне приказали. Но за свою чрезмерную послушность отвечу я сам, и вас это никоим образом не касается. Так что... Начинай, Габриэль. Кажется, сегодня я здесь выступаю в роли Наблюдателя. Последнего. Потому что не сомневаюсь: ваш орден будет отменен, распущен, превращен в ничто. И я сделаю всё возможное, чтобы так и было. Итак, Габриэль...
   -- Поиграем - увидим, Михаил, -- ответил Габриэль, выкладывая перед Семьязой пачку бумаги. - От вас требуется совсем немного, доктор. Подпишите эти бумаги, хоть не глядя, и мы уйдем. Всё, что от вас требуется, я уже разъяснил по телефону... Ну?..
   Семьяза придвинул к себе бумаги.
   -- Ну что ж, -- произнес он. - Во-первых, этот мальчишка доставил мне самому кучу неприятностей... Во-вторых, дело приблизительно так и происходило, как здесь изложено... Ну, может быть, с небольшими поправками на реальность... Но это неважно. Я не скажу никакой неправды, подписав эти бумаги.
   И он быстро подмахнул все листы размашистой подписью.
   -- Не все то, что ты видишь своими похмельными глазами - правда, -- сказал Михаил, поднявшись со своего места и швыряя в пепельницу сигарету. - Ты сказал правду и все-таки ты солгал. Больше мне не хотелось бы видеть тебя.
   -- Не смеем больше задерживать, доктор, -- осклабился Габриэль. Его глаза превратились в два черных устрашающих провала, в которых мелькали красные нити молний. - Поправляйте здоровье, развлекайтесь с мулаткой, а когда вы понадобитесь нам, мы вас найдем.
   Они встали и вышли. В комнате воцарилась мертвая тишина, а Семьяза тяжело поднялся со своего места и закурил, стоя у окна, как когда-то стоял Дани, глядя на Париж...
   -- Ничего, -- пробормотал он самому себе с неожиданной злобой. - Пару лет поваляюсь в грязи, а потом выберусь. - Он расхохотался, и звук его смеха эхом разносился по комнате.
  
   Белый потолок кривился и, казалось, хотел показать какие-то неведомые знаки, но Дани уже знал - их не будет. В конце концов он - не царь Балтазар. Он и так знает, что кто-то неизвестный его уже взвесил, измерил и решил, что для всех будет легче отказаться от него. С невероятным трудом он приподнялся, и Гийом тут же бросился к нему, но уже не уговаривать лежать, а только сесть немного удобнее.
   -- Гийом, -- попросил Дани. - Прикури мне сигарету... Пожалуйста... -- Он поднес ладонь к груди. - Воздуха не хватает...
   -- Дени, скорее окно открой! - крикнул Гийом, не оборачиваясь.
   Дени распахнул окно, и в пропитанную затхлым воздухом комнату ворвался весенний влажный ветер, а опавшие бело-розовые цветки каштанов, мокрые от дождя, усеяли подоконник.
   Гийом прикурил сигарету и подал ее Дани. Его пальцы заметно дрожали.
   Дени стоял у окна, с наслаждением вдыхая воздух, который казался ему опьяняюще-сладким, и он подумал, что так, наверное, может пахнуть только сама свобода. Он больше не боялся того, что ждет его впереди. Бояться было просто глупо. Бояться больше было нечего.
   В дверь резко постучали для проформы, а потом она распахнулась без малейшей паузы, и через порог перешагнули трое высоких полицейских, в одном из которых, блондине, можно было без труда узнать Габи. Вторым, с седыми волосами, собранными на затылке в длинный хвост, и мрачными глазами, был Михаил, а третий, совсем молодой, с темной гривой волос и светлыми глазами непонятного цвета, прекрасными и яркими, как звезды, -- Утренняя Звезда.
   -- Привет, Рафаэль, -- приветливо улыбнулся Утренняя Звезда гангстеру, который сидел в углу на стуле в своем бежевом длинном плаще и шляпе "борсалино", совершенно сливаясь с вечерними тенями, незаметный, почти безучастный, молча наблюдающий за происходящим.
   -- Привет, -- сказал он, поднимаясь. - Не ждал я вас так рано...
   Михаил бросил на него быстрый тяжелый взгляд:
   -- Я тоже не ждал, -- он говорил как будто через силу, глядя на Дани, который при виде вошедших так и не опустил сигарету. Его лицо белело на фоне белой стены, и это было почему-то очень страшно. Рану, нанесенную Михаилом, не было видно из-за прикрывающих ее золотисто-алых крыльев, почти прозрачных, но все еще сияющих тихим светом в заползающей в окна темноте.
   Габриэль проследил за его взглядом и процедил сквозь зубы:
   -- Всегда говорил: это просто червяк, который мнит себя Граалем, чуть ли не центром мироздания! И теперь этот центр мироздания валяется, не в силах пошевелить рукой, и его драгоценный Хранитель вынужден прикуривать для него сигареты! - И он едва удержался от того, чтобы не сплюнуть.
   -- Заткнись, ищейка, -- огрызнулся Михаил. - Сам же знаешь, что играешь краплеными картами.
   -- Господа, господа, -- произнес Рафаэль, вскинув руки в протестующем жесте. - Давайте не здесь. Рядом есть комната... Если уж вы пришли на переговоры, давайте говорить не здесь. Хоть немного гуманности вы могли бы проявить.
   -- Кажется, мы играем на одной стороне, Рафаэль, -- тонко улыбнулся Утренняя Звезда. - Мне радостно видеть это. - Он бросил выразительный взгляд на Рафаэля, а затем на Михаила, стоявшего, не поднимая головы.
   Рафаэль едва заметно кивнул.
   Габриэль, не замечая этого молчаливого диалога, не произнес даже, а выплюнул:
   -- Я вообще не вижу никакого смысла в переговорах. Дайте мне то, что нужно, и я оставлю всех в покое. А нужен мне только этот полудохлый червяк! Я заберу его в полицейский участок (при этом его глаза снова превратились в два черных страшных провала, по которым пробегали тонкие красные молнии), а вы сможете вернуться к своим прямым обязанностям и больше не париться на этой гребаной земле.
   -- Ну, уж это мы сами как-нибудь решим, -- оборвал его Михаил. - Говорить тебе с нами и о нем - он еле заметно наклонил голову в сторону Дани. - Всё равно придется. Я так сказал.
   -- Я так сказал, -- повторил Утренняя Звезда, высоко вскинув голову.
   -- Я так сказал, -- эхом отозвался Рафаэль.
   Габриэль затравленно осмотрел комнату и ощерился:
   -- А если сбежит?
   Рафаэль вышел вперед, загородив собой троих молодых людей.
   -- Хватит, -- отрезал он. - Тебе не помешал бы сейчас холодный душ, Габи. Куда может сбежать этот умирающий мальчишка?
   -- Черта с два - умирающий! - закричал Габриэль. - Я ничему не верю! Слышите вы - не верю! Дайте мне то, за чем я пришел, дайте мне выполнить мою миссию, и я уйду! - Его пальцы судорожно вцепились в кобуру револьвера.
   Михаил мягко, но крепко взял его под локоть:
   -- Большинством голосов решено переговорить. Пошли, Габриэль, если не хочешь иметь дело со мной!
   Рафаэль подошел к двери в соседнюю комнату и приоткрыл ее:
   -- Прошу вас, господа.
   Утренняя Звезда немедленно двинулся вслед за ним, и только у Габи, стиснутого железной хваткой Михаила, был вид конвоируемого заключенного.
   -- А если... -- снова вырвалось у него, но Михаил резко прервал его:
   -- В случае "если" тебе не придется напрягаться, Габи. Как и сегодня, выйдешь на улицу, носом поведешь, как пес, и возьмешь след.
   Габи ощерился, как хищник:
   -- Да, -- протянул он. - По запаху... Огня и крови... Он тянется за этим выродком, как шлейф...
   Он хотел что-то еще добавить, но Михаил грубо втолкнул его в комнату и тяжело захлопнул за собой дверь.
  
   В зеленоватом мраке комнаты можно было различить только струящийся дымок сигареты Дани. Сам он по-прежнему сидел, прислонившись к стене, и только глаза его были закрыты, а под ними залегли сиреневые тени.
   Ксавье бросил стремительный взгляд на Дени.
   -- Давай в окно, -- произнес он одними губами, но Дени, неотрывно глядящий на него и как будто только и ждущий именно такого приказания, кивнул и легко вспрыгнул на подоконник. Черные крылья вздрогнули за его спиной.
   Дани молчал, но его братья ясно слышали его стихи, которые он хотел бы произнести и не мог...
  
   Брат, бежим, впереди - свобода,
   Наблюдатели в спячке полгода,
   Снайпера-архангелы дремлют на крыше,
   Бежим - нам - дальше, бежим - нам - выше!
   Их рай полон лепета, сладкой воды,
   А значит - недалеко до беды:
   Свои крылья забыть, свой огонь растерять,
   Забыть то, что раньше успел понять.
   Летим! Пуля -- с крыши, свобода - с песком,
   Не будем гадать, что там будет потом.
   И пуля еще не отлита для нас.
   Мы лет через триста придем. Еще раз.
  
   Влажные ветви густого кустарника зашелестели под окном, а потом всё стихло. Дени исчез.
   -- Дани, Дани... -- тихо произнес Ксавье, наклоняясь к брату. - Скорее вставай, надо уходить. Срочно!
   Дани молчал, и Ксавье тихо притронулся к его плечу. Мягкие волосы Дани заскользили вдоль его щеки, голова бессильно упала на его плечо. Он опять потерял сознание, а дымящаяся сигарета выпала из его пальцев на пол.
   Темнота снова обступила его, а вместе с ней на время ушла и боль. Иногда темнота начинала пульсировать, как морской прилив, и тогда боль возвращалась, спускаясь от груди к животу, а потом уже невозможно было определить, где же она концентрируется.
   Дани снова видел искрящееся золотыми искрами море, прозрачно-зеленое, как глаза его брата. Эти глаза держали его, не давая нырнуть как можно глубже. Наверное, лучше всего было бы умереть прямо сейчас, чтобы не чувствовать этого, но Дани даже не мог бы понять, хочет он этого сейчас или нет.
   Иногда в его сознание вместе с морем вливались звуки популярной песни Каложеро, хотя вряд ли он понимал ее смысл...
  
   Мы рождаемся, лиц не выбирая,
   Но помним прошлую жизнь мотыльков,
   Живем на "зонах", названных раем,
   И каждый в душе, как Козетта Гюго.
   Мы бьемся в решетках подъездов, квартиры,
   Но помним лишь небо, мечтаем о крыльях,
   И, как когда-то варвары древности,
   Мы ненавидим законы и крепости,
   И этот дождь пуль, крови и слёз
   Мы рвем, как венок черно-красных роз.
  
   Смотри лишь на море -
   У тебя вырастут крылья,
   Забудь о земле,
   Где лишь смерть и бессилье,
   И я взлетаю,
   Огонь в мечту превращая.
  
   Брат, мы одной с тобой крови,
   Мы оба временем разочарованы,
  
   Но к этой земле не навечно прикованы.
  
   Засуха на земле, если нет Приносящих Дождь,
   Я глаза твои вижу, я воскрешаю тебя,
   Я сыт болтовней, мечтаю, что ты придешь,
   Мы - нищие Ангелы, рожденные из огня.
   Нашу ценность здесь измеряют в евро,
   Как над камнем дорожным, заносят плеть,
   Но мы крылаты, -- как шторм и ветер,
   Смотри на море - нам надо взлететь,
   Не проложенным курсом, подальше от кораблей,
   От нулевой цели и бесполезных дней...
  
   Брат, мы одной с тобой крови,
   Мы оба временем разочарованы.
  
   И я взлетаю,
   Огонь в мечту превращая,
   Притяженью сопротивляясь.
   Смотри лишь на море,
   Твое имя звучит во мне вечно,
   За тебя я сражаюсь с городом,
   Чье имя - "Бесчеловечность".
  
   Это история крыльев, дегтем залитых,
   Здесь Ангелы не нужны, сбрось грязь и лети наверх,
   Мы - мифы, мы - Пантеон, мы давно убиты...
   "Я люблю тебя"... -- И в ответ я слышу лишь смех
   Не верящих, что можно любить, не снимая брюк,
   Повсюду так много Колдуний, и Золушек слишком много,
   Но сегодня мы отменим кольцо разлук
   Своим тандемом 2004 года.
  
   Огонь в мечту превращая,
   Я поднимаюсь, взлетаю,
   Кроме мечты, ничего не зная.
  
   Брат, мы с тобой одной крови,
   Мы оба временем разочарованы...
  
   Мы рождаемся, лиц не выбирая,
   Не помним прошлую жизнь мотыльков,
   Живем на "зонах", названных раем,
   И каждый в душе, как Козетта Гюго.
   Мы бьемся в решетках подъездов, квартиры,
   Но помним лишь небо, мечтаем о крыльях,
   И, как когда-то варвары древности,
   Мы ненавидим законы и крепости...
   Нам - смотреть на море и без пепла сгорать,
   Мы слишком молоды, чтоб умирать...
  
   Наверное, лучшим выходом для него было все-таки выйти из игры, от которой смертельно устал он сам и все, кто был с ним связан, но он внезапно почувствовал мягкие губы на своих губах. В его легкие проникал воздух, наполненный ароматами сандалового дерева и жимолости, соленым бризом прозрачно-изумрудного моря и свежестью только что прошедшего дождя. Он услышал голос, дрожащий одновременно от ужаса и ярости:
   -- Дани! Дыши! Дыши, черт тебя побери!
   Его губы снова сомкнулись с мягкими губами, а потом уже в легкие свободно понеслась волна чистого воздуха. И только теперь Дани смог вытолкнуть его обратно самостоятельно. Туман начал редеть, а сквозь него он увидел те глаза, самые любимые, прозрачно-изумрудные.
   -- Что же ты делаешь, Дани... -- этот укоризненный голос звучал как музыка. - Я люблю тебя, а ты... Ты едва не бросил меня. Всего один шаг... -- спазм сжал голос.
   Губы Дани дрогнули в коротком слове "люблю"...
   То проваливаясь в туман, то снова невероятным усилием воли выдергивая себя из него, он поднял руку и обвил ею шею брата.
   -- Пойдем, Дани, -- сказал Ксавье. - Ты должен. Должен во имя всех нас...
  
   -- Если позволите, я закурю, -- сказал дон Антонио, хотя, конечно, вопрос был задан исключительно для проформы и в силу хорошего воспитания. Не дожидаясь реакции со стороны своих собеседников, он вынул из кармана пачку сигарет и неторопливо закурил.
   -- И я, если позволите, -- в тон ему сказал Утренняя Звезда, глядя в никуда своими ясными чистыми глазами.
   -- Эй, вы что, сговорились? - с непонятной ему самому нарастающей тревогой спросил Габи. Оказавшись среди перворожденных, он внезапно увеличился в росте, став прежним Ангелом-воителем, синеглазым и белокурым. Он встал и внимательно посмотрел на собравшихся. - Вы во что комнатенку превратить хотите? Здесь и так воняет, как в свинарнике. Сдается мне, у вашего дохлого Грааля начинается гангрена. Как доктор вам это говорю. Да еще ваш дым...
   -- Не делай из обстановки культа, -- равнодушно отозвался Михаил и тоже закурил.
   -- А я вообще не понимаю, зачем мы здесь и сейчас разговариваем, -- сказал Рафаэль. - Договор вроде был дать мне несколько дней форы. Детская игра, блин... Казаки-разбойники...
   -- А разве сейчас всё еще действуют какие-то договоры? - Габи возвышался над столом в позе председателя революционного трибунала. - По-моему, ваш протеже уже отменил их все и перешел все границы. Хищник не просто ранен, он взбесился, его следует немедленно уничтожить, пока он не натворил новых бед, а вы, как мне кажется, ждете приказа, как и Михаил, от самых высоких инстанций. Не дождетесь. Это во-первых. А во-вторых, промедление только усугубляет создавшееся положение.
   -- Сам не усугубляй его, Габи... -- буркнул Михаил. - Лицемер...
   Но Габи уже чувствовал себя, как минимум, Робеспьером в Зале для Игры в Мяч.
   -- Вы хоть соображаете, что происходит? - гремел он. - Мы, перворожденные, крылатые, обсуждаем какого-то полукровку, от которого ничего никогда никто не видел, кроме неприятностей! Спасибо, хоть Уриэль отдал приказ остановить его!
   -- Крылатые? - Рафаэль внезапно расхохотался.
   Габи воззрился на него с выражением крайнего изумления, а потом вспыхнул, как маков цвет, сообразив, что все трое собеседников с неподдельным интересом смотрят ему за спину, где красовались только жалкие ошметки крыльев. Все трое хохотали, падая на стол.
   -- Хватит! - заорал Габи, но это только усилило приступ внезапной веселости Ангелов.
   -- Ты бы, Габи... Лучше бы обратно полицейскую форму надел, -- вытирая слезы, выступившие от смеха, с трудом выговорил Михаил. - Не позорился...
   Габриэль невольно обхватил себя за плечи руками, вдруг напомнив стыдливую купальщицу, застигнутую врасплох шутниками-наблюдателями, но тут же покраснел уже от гнева и, снова представ перед перворожденными в прежней форме полицейского, заговорил:
   -- Все отсмеялись? - он обвел всех присутствующих тяжелым взглядом, не предвещающим ничего хорошего.
   Смех оборвался так же, внезапно, как и вспыхнул.
   -- Уж коли мне доверили эту форму, значит, были на то высшие полномочия, господа, -- заявил он. - И сколько бы вы ни веселились, этих полномочий у меня никто не отнимет и даже ты, Михаил. И я сделаю то, за чем пришел. Я возьму то, что мне нужно. А нужен мне этот полукровка со сжигающими всех и всё крыльями. И я пойду на все, чтобы заполучить его, уж не сомневайтесь, господа перворожденные, несмотря на ваше численное преимущество.
   Я уничтожал это существо - ни Ангела, ни человека, из века в век, как сорную траву, как отравляющий стадо осенний бессмертник, но вы держались за него всеми силами, потому что ни от кого не получали больше света. Свет! Это всё, что было вам нужно. Но вы забыли, что избыток света может погубить созданное. Он перешел все границы, он выжигает землю, сводя на нет ваши труды.
   Да вы посмотрите на все его жизни! Что он сделал, этот ваш Грааль? Может, он принес пользу Зеленому Острову? Да за ним вечно, как шлейф, следовали то засухи, то наводнения! И кто знает, если бы Хантер не убил его вместе с его обезумевшим братцем, то, быть может, дело для него обернулось бы только хуже? А так... И до сей поры Зеленый Остров живет и процветает, благополучно забыв свое прошлое.
   А вспомните Альбу, когда благодаря ему, вашему Граалю, целая страна была втянута в войну, безумный крестовый поход; три провинции уничтожены? И всё это исключительно благодаря его стихам и сказкам, его "снам золотым"! И правильно его уничтожили, испепелив вместе с его же вечным братцем.
   А Темная Революция? Она перевернула всю землю из-за того, что какой-то мотылек-либертэн изволил взмахнуть своими красно-золотыми крылышками!
   И вот теперь он, этот мотылек, замахнулся на самое небо, на порядок, существовавший тысячелетиями и не им установленный! Не кажется ли вам, что это уже слишком, господа?
   И за все эти жизни ваш Огненный Грааль ни разу не работал! Он не хотел этого, порхая с одного цветка на другой, пока не попадал - и, заметьте, весьма справедливо! - под копыта коня, под нож, на позорный столб. Сама земля не желала его принимать! Его, не вылезавшего из фехтовального зала, голубых литературных салонов и постели собственного братца!
   -- Любовь, Габи... -- тихо оборвал его речь Утренняя Звезда, глядя на него ясными глазами. - Я знаю, что сейчас ты в очередной раз поперхнешься... Я, представитель Даниала, защитник наших детей, заявляю, что ты окончательно забыл свое происхождение и что у Ангелов нет пола. Ты рассуждаешь как обычная уличная торговка времен Темной революции. Твои речи напоминают мне лживые листки папаши Дюшена. А лилии, как ты знаешь, Габи, не ткут, не работают, но сияют так, что освещают собой весь мир...
   -- Что?.. - медленно произнес Габриэль. - Так ты... Ты... Представитель Даниала?.. Даже цитировать его научился! Усыновитель его детей! Весело вы там снюхались! Ну ничего, если у вас всех сорвало крышу, господа перворожденные, то у меня она на месте, и я сделаю так, как поступают врачи с ничего не соображающими больными: вырежу эту опухоль, не спрашивая вашего разрешения, и, когда вы, очнувшись от безумного сна, навеянного Огненным Ангелом, проснетесь, то почувствуете себя легче. Вы поймете, что я был прав, вы вернете мне крылья, а жизнь обратится в прежнее, тихое и спокойное русло.
   Утренняя Звезда медленно поднялся из-за стола и с размаху швырнул на пол сигарету.
   -- Я не отдам тебе своих детей, Габи, -- за его спиной разрасталось темное марево крыльев.
   -- Я не выпущу тебя отсюда, Габи, -- сказал Рафаэль, спокойно привалившись к двери спиной.
   -- Все дети всегда отвечали за ошибки родителей и свои собственные, независимо от их возраста! Что сделал русский царевич Дмитрий? - Смуту! Развал государства, за что и был зарезан, и справедливо! За что повесили этого же четырехлетнего ребенка, который вернулся, когда его не просили? - За то же самое! Я выжигаю заразу с земли каленым железом, и этот... -- он остановился, не в силах подобрать слово. - Преступник, виновный по моему - высшему суду - в тысячах смертей - будет последним, и эту свою последнюю смерть он будет помнить даже на том свете, потому что на этот не вернется никогда! Вы слышите все? - Никогда!
   Ответом ему было страшное молчание, ощутимо повисшее в воздухе, как грозовая туча.
   Габи в отчаянии посмотрел на Михаила, но тот по-прежнему сидел и курил сигарету с безразличным видом, как будто ничего не слышал.
   На мгновение бывший воитель задохнулся, а потом его глаза превратились в два страшных черных провала, по которым пробегали тонкие красные ниточки молний. Он смотрел сквозь стену, ритмично покачиваясь из стороны в сторону... Его губы некоторое время беззвучно шевелились, а потом он прошептал:
   -- Ангард...
  
   Дени соскользнул с подоконника и оказался в густых кустах жасмина, промокшего от дождя. Ледяные капли потекли по его лицу. Он осторожно стер их и раздвинул ветки. Стало уже совсем темно, но фонари перед отелем ярко освещали дорогу. Рядом с их домом стояла машина дона Антонио. До нее было всего несколько шагов. Несколько шагов до свободы, под ярким светом прожекторов. Это равносильно самоубийству. Здесь везде могут находиться флики... Вот только почему никого из не видно? Даже машины Габриэля?
   Дени тихо вышел из-за кустов жасмина и шагнул в темноту, за огромный платан. Отсюда уже было видно гораздо лучше. Вот и полицейские машины с выключенными мигалками. Их всего две... Наверное, Михаил отказался провести несколько часов с Габриэлем. Впрочем, о том, что мог чувствовать Михаил, Дени не хотелось думать. Около второй машины прогуливались двое фликов с пластиковыми стаканами кофе в руках. Это уже хуже... Как только Дени попытается подойти к "форду", он будет замечен стопроцентно. И даже если предположить такую невероятную ситуацию, что ему удастся быстро вскочить в машину и дать газ, то как забрать Ксавье и Дани?
   На дороге послышался шум, потом гром попсовой музыки, и к "Игелле" лихо подрулил оранжевый "пежо", загородив от полицейских машин "форд" дона Антонио. Хозяин, полный лысый мужчина выключил музыку, вышел из машины, а потом открыл дверь своей спутнице - даме лет пятидесяти, ярко накрашенной, в длинном цветастом платье и широкополой соломенной шляпе. Женщина бросила быстрый взгляд по сторонам и сразу же прошла в отель. Ее муж тем временем открыл багажник "пежо" и выгрузил из него несколько объемных чемоданов, три из которых оставил на земле, а два подхватил в обе руки и прошел следом за женщиной.
   "Вот оно! - прошептал голос в голове Дени. - Давай! Только помни правило самураев..." -- "Поверить самому в то, что ты невидим..." -- понял Дени.
   Он спокойно вышел из-за дерева и, даже не пытаясь пригнуться, неторопливо подошел к "форду". Каждый шаг отдавался в его ушах громом, как и каждый толчок сердца. Каждый шаг твердил: "Исход поединка не имеет значения, так как он уже предрешен". К концу этой фразы он взялся рукой за ручку двери, и в то же мгновение чьи-то ледяные, как у мертвеца, пальцы, сжали его горло и с силой развернули в свою сторону. Хрустнули позвонки, и у Дени все поплыло перед глазами. На него смотрело круглое, страшное, с мертвыми желтоватыми глазами лицо одного из полицейских, прибывших вместе с Габриэлем. Дени понял мгновенно и сразу: разговора не будет. Будет только смерть, которой взбрела в голову всего одна блажь - чтобы жертва в последнюю минуту увидела ее глаза...
  
   -- Дани... Умоляю тебя... -- говорил Ксавье. - Прошу тебя... Несколько шагов...
   Он обвил брата сине-черными крыльями, которые становились все более тусклыми по мере того, как кончались его силы. Дани дышал, но тяжело и хрипло, его сердце билось со страшными перебоями, и Ксавье чувствовал это. Аромат лилий от его волос, мягких, светлых, нежных, как его прикосновение... Ксавье казалось, еще немного, и он просто сойдет с ума от любви и бессилия. Он положил на подоконник шпаги, и взял брата на руки. И только в этот момент ему стало немного легче, потому что он понял: теперь он не отдаст его никому... Сердце Дани билось совсем рядом, и Ксавье слышал стихи. Снова слышал стихи, которые лучше всех слов говорили: тот, кто был для него дороже всего на свете, жив несмотря ни на что. Они едины, и нет на свете силы, способной разлучить их. Разве что убить обоих... Но это было уже не страшно.
  
   Я не боюсь больше... И голос рвется,
   И пропадает на дне колодца,
   И сбитым Ангелом,
   Окровавленным,
   Падаю в твои руки.
   Быть может, поймешь: разлуки,
   Тьма и непонимание - лишь не-верие и не-знание,
   И остается верить в закат,
   Самый красивый в мире,
   Потому что сегодня, брат,
   Нас обоих сбили, как в тире,
   Потому что, видя весенний лес,
   Вижу лишь изумруд твоих глаз,
   Потому что - говорю с небес,
   Потому что... скажи мне сейчас...
   ...Я люблю тебя...
  
   Утренняя Звезда резко развернулся в сторону Габриэля.
   -- Что ты осмелился ляпнуть, колдун доморощенный? Ангард?..
   Он менялся на глазах. На миг комнату осветил его взметнувшийся алый плащ и огромные черные крылья. Волосы разметались по плечам, а взгляд, казалось, был способен воспламенить на расстоянии. Но Габи только расхохотался:
   -- Один твой сынок, который так толком и не почувствовал свои крылья, уже мертв, Утренняя Звезда!
   По комнате пронеслось черно-алое пламя, из которого послышалось только:
   -- Ангард?! Получай! Батман!
   Дверь хлопнула, а по воздуху поплыл черный клубящийся дым. Габи подавился им и закашлялся, согнувшись пополам. Справившись с собой, уцепившись рукой за угол стола, он выпрямился. В комнате по-прежнему находился Рафаэль, закрывающий собой дверь, и Михаил, сидящий за столом с безразличным видом. Утренняя Звезда исчез.
  
   Когда ночной воздух коснулся его лица, Дани открыл глаза, больные, но озаренные тихим светом любви.
   -- Брат, -- прошептал он. - Я сам... Я должен сам... Люблю тебя...
   Ксавье прижался лицом к его волосам:
   -- Ты уверен, малыш? - ласково спросил он.
   -- Совершенно, -- ответил Дани.
   Ксавье осторожно опустил Дани на землю, но еще долго не решался отпустить его от себя, обняв его, слившись с ним, превратившись в единую неподвижную статую, памятник Любви Ангелов Второго - Последнего - Поколения.
   Ксавье, по-прежнему, прижимая к себе Дани, стоял в кустах жасмина, когда в окне полыхнуло черно-алое пламя, через секунду преобразившееся в Утреннюю Звезду.
   -- Гийом! Шпагу! - крикнул он и, без дальнейших объяснений схватил лежащую на подоконнике шпагу.
   Потемневшие деревья склонились от вихря, а фонари, мигнув, погасли все разом. Вряд ли Дени заметил эту разительную перемену, потому что в его широко раскрытых глазах стояла такая же темнота. Он медленно сползал по капоту машины, уже не чувствуя стиснутых на его горле ледяных рук полицейского-зомби, когда мертвая хватка внезапно ослабла. Воздух снова ворвался в его легкие, а сквозь дымку тумана он увидел над собой прекрасное и страшное лицо Утренней Звезды, вытиравшего окровавленную шпагу о молодую траву. Под его ногами грудой тряпья и мяса валялся флик, со лба которого стекала темная широкая полоса крови.
   -- Отец... -- прошептал Дени.
   Утренняя Звезда слегка улыбнулся:
   -- Наконец-то вспомнил меня, сынок... Может, и о крыльях вспомнишь. Скорее бы... Это было бы на руку всем нам...
   В темноте грохнул выстрел, а сразу же вслед за этим раздался окрик второго флика:
   -- Стой! Второй выстрел - на поражение!
   -- Иногда я безмерно устаю от человеческой тупости... -- Утренняя Звезда пожал плечами, а потом резко вскинул вверх правую руку, из которой вырвался черный огненный луч, который без труда нашел свою цель в кромешной тьме. Цель на миг вспыхнула, огласив окрестности даже не криком, а собачьим воем, а потом взорвалась изнутри, как шарик, наполненный водой, и брызги, больше похожие на жидкий мазут, полетели от него во все стороны.
   Дени машинально пригнулся и прикрыл голову рукой.
   -- Всё, сын, концерт окончен, -- сказал Утренняя Звезда, подавая ему руку. - Вставай и садись в "пежо". Я поведу, только не спрашивай куда. Ты всё сделал, как надо. Даже дверцу успел открыть у "форда". Думаю, теперь Ксавье легче будет в нем расположиться.
   Он помог сесть на заднее сиденье "пежо" все еще ничего не понимающему Дени, захлопнул дверь, а сам сел на водительское сиденье. Проезжая мимо Ксавье и Дани, он притормозил и крикнул в окно:
   -- Ксавье, встретишься с Дени в твоем фехтовальном зале! Догоняй! Бегите к "форду"! К завтрашнему дню постарайся успеть, а мы там будем быстрее! И заранее спасибо за прием!
   -- А... Как же адрес?! - растерянно крикнул вслед отъезжающей машине Ксавье.
   В ответ прозвучал только мелодичный смех Утренней Звезды.
   -- Гийом... -- прошептал Дани. - Любовь моя... Какой адрес? Он же - Утренняя Звезда...
   Ксавье встряхнул головой, прогоняя наваждение.
   -- Ну да... -- сказал он, даже не вдумываясь в смысл слов. Он помнил сейчас только о том, что им с Дани необходимо добраться до "форда" дона Антонио. По крайней мере, там находились еще две шпаги...
   Несколько шагов... Всего несколько шагов... Как же здесь темно и как жутко воняет паленым, жареным мясом... Омерзительное "дежа вю"... Сейчас нет времени думать об этом, лучше не надо... Поддерживая Дани, Ксавье уже подошел к машине и открыл заднюю дверь, когда сзади раздался вопль:
   -- Стоять, мразь! Это говорит вам комиссар полиции!
   Ксавье быстро обернулся, прижав к себе голову Дани, как будто мог защитить его таким жестом. Непроизвольным жестом преступной - братской - Любви.
   В нескольких шагах от них стояли все трое - Габриэль с револьвером в руках, дон Антонио, готовый вот-вот броситься на него, и Михаил, густые седые волосы которого рассыпались по плечам, а за спиной реяли лазурно-белые крылья.
   Габриэль вскинул револьвер. Еще мгновение, и пуля начнет ползти по стволу, как огромное злобное насекомое, и в том, что оно достигнет цели, не было никакого сомнения.
   Ксавье и Дани обняли друг друга. Больше не было смысла ни бежать, ни бояться, ни смотреть ни на друзей, ни на врагов. Они смотрели только друг на друга. Они видели отражение друг друга в глазах - прозрачно-изумрудных и чистых, серых, как парижское небо. Это была их последняя жизнь, в которой они могли произнести не больше двух слов. Их губы соприкоснулись, и в одновременном легком вздохе послышалось: "Я люблю тебя"...
   Но вместо последнего яростного толчка пули в грудь они почувствовали, как их окутывают бело-лазурные крылья, заливающие всё вокруг ярким светом, впитавшим силу их любви.
   -- Я понял, -- услышали они голос Михаила. - Понял, чего так боялись многие перворожденные, почему сотни лет шла борьба между теми, кто называл себя Светлыми и Темными, хотя разницы по сути не было никакой... Свет всегда есть Свет, Любовь всегда есть Любовь. И теперь, упраздняя все ордена, становясь единственным Наблюдателем, о чем я и собираюсь заявить сейчас Уриэлю (и он не посмеет отказать мне!), я исцелю то, что могу исцелить только я. Живи, Грааль Любви, и знай, что я - на твоей стороне, и пусть тебя не смущает то, что твоя война кажется бесконечной. Все силы неба смотрят на тебя и твоего брата с надеждой, потому что только вы сумели сохранить то, на чем удерживается земля - Любовь...
   Он дотронулся раскрытой ладонью до груди Даниэля, и страшная рана, от которой он умирал, исчезла на глазах. А Михаил легко коснулся поцелуем его лба и растворился в воздухе, открыв темное пространство, в котором по-прежнему находились обнявшие друг друга Ксавье и Дани, а напротив них - разъяренный Габриэль с пистолетом в руке и дон Антонио в развевающемся от порывов ветра бежевом плаще.
   -- Ксавье, в машину! - крикнул Дани. - И помни, что я -- все еще твой телохранитель!
   Прикрывая брата от направленного на него пистолета обезумевшего Габриэля, он довел его до двери со стороны водительского сиденья и отошел только тогда, когда Ксавье сел за руль и завел мотор.
   Когда он уже быстрым, летящим шагом обходил "форд" с другой стороны, опомнившийся Габи, наконец, открыл беспорядочную стрельбу. Пули дзинькали по капоту машины. Омерзительный звук... Почти как железом по стеклу...
   -- Стой, сученок! - орал Габриэль. - Я всё равно доберусь до тебя! Считай, что на тебе висят четыре трупа! Уже! Причем трое из них - полицейские! А сегодня же я смогу пообещать тебе пятый! Не остановишься - пожалеешь, что на свет родился!
   Он еще раз прицелился по светлому стройному силуэту, выстрелил, и одновременно Рафаэль бросился на него и повалил на землю.
   Дани почувствовал, как что-то обожгло правую руку, но рассуждать было некогда. Он буквально упал на заднее сиденье и крикнул:
   -- Гийом! Гони!
   "Форд" взревел и через мгновение скрылся за поворотом на бешеной скорости, оставив около темного мотеля "Игелле" катающегося по земле и воющего от злобы и ярости Габриэля.
   -- Мерзкая тварь... -- презрительно прошептал Рафаэль и, не спеша, удалился в лес. Его палево-алые крылья медленно таяли в ночном мраке.
  
   Минут пятнадцать "форд" дона Антонио шел быстро и ровно. Мимо мелькали только темные пятна деревьев и редкие огни автотрассы. Дани почувствовал нечто странное, когда у него в ушах стал раздаваться высокий, почти неслышный звук, даже почти ультразвук, угнетающий все его чувства до такой степени, что он даже не стал осматривать раненную навылет руку.
   Он не видел, как пытается бороться с наваливающимся на него странным сном Гийом. Его голова то и дело падала на руль. Он вновь и вновь вскидывал ее, почти с отчаянием, и все-таки наступил такой момент, когда машина резко вильнула с дороги и ушла в лес. Каким-то чудом Гийом успел в последнюю минуту надавить на тормоз, едва не вписавшись в дерево, а потом его голова бессильно откинулась назад. Он спал, и Дани не видел этого, потому что тоже давно лежал на заднем сиденьи в странном оцепенении. Он улыбался во сне, а с пальцев его бессильно упавшей правой руки непрерывно падали на пол капли крови...
   ...Они вышли в лес, наполненный ночными шепотами и шорохами. Они были совершенно одни, впервые за много дней, которые казались им бесконечными сотнями бессмысленно прожитых лет. Они видели только друг друга. Они стали друг для друга всем опустевшим ночным миром, в котором царил стрекот цикад, возносящийся к самому небу, и высокие зеленые звезды.
   -- Они похожи на твои глаза, Гийом, -- прошептал Дани, осторожно поднеся руку к его лицу, так напоминающему лица готических ангелов древних соборов. - Они прекрасны, холодны и далеки... Как ты... Наверное, ты всегда будешь слишком далеко от меня... Я жду тебя сотни лет и не могу дождаться... Наверное, мне придется уйти, так и не встретившись с тобой по-настоящему. Я могу только испортить твою жизнь, как кричал этот...
   -- Стоп... -- прошептал Гийом.
   Серые огромные глаза Дани были совсем рядом, и он поцеловал его в губы.
   -- Люблю тебя, -- сказал он. - И эта ночь - только наша. Больше нет никого, кроме нас, и больше никто не обвинит нас в нашей любви. Я устал вечно прятаться от всех, Дани. Я устал скрывать свои чувства под теми масками, которые все жизни нам навязывало общество. Нас всегда убивали за это, и разве хоть раз я упрекнул тебя за это? Я сам выбрал свою жизнь - с тобой. Мне никто не нужен, кроме тебя, и в этой жизни нас убьют, как убивали много раз до этого... Всего лишь убьют... Наверное, специально ради нас впервые за много лет применят гильотину. Какая честь, Дани... Но сегодня... Сейчас... Никто не посмеет приблизиться к нам. Я люблю тебя, я люблю тебя... Я готов повторять это слово сто, тысячи раз, и всегда мне будет казаться, что этого мало... Я люблю тебя...
   Земля уплывала под их ногами. Гийом обнял Дани за плечи, покрывая поцелуями его лицо, глаза, легкие пряди волос, тонкие длинные пальцы. "Я люблю тебя", -- прошептал Дани, а потом их губы слились, и весь мир, время, пространство, включая эту ночь, перестали существовать для них, растворившихся друг в друге. Они опустились в мягкую траву, не понимая, что их руки сами снимают одежду друг с друга. Они гладили друг друга, как величайшее произведение искусства, они жили друг в друге, они слились в единое целое, и им не было ни малейшего дела до того, что небо полыхает отраженным огнем их крыльев - золотисто-красных и сине-черных, - то ли вспышками далеких гроз, то ли зарниц, то ли неудержимой радостью тех, кто во все времена питался только светом любви...
  
   Моя любовь преступна, верю, знаю,
   Себя огню покорно предавая.
   Как будет лучше мне? - О том тебе не знать,
   Я до конца и крылья пронесу, и ту печать
   Позора, за который нас на части рвали...
   Но сколько раз мы меч меж нами клали!
   И всё напрасно. Обоюдоострый,
   Он не держал, но возносил нас к звездам.
   В твоих глазах - пустыни расставаний
   И не осуществившихся желаний,
   Из них одно - в костер иль на штыки
   Нам подносили, словно хлеб с руки
  
   Небесным птицам. Соглашайся, Ангел,
   Сгорать в огне, сгорать ли от любви...
   Ты стал седым, ты пьедестал оставил,
   В последнем танце огненном - живи!
  
   Рабочий день уже давно подошел к концу, за окном стемнело, а доктор Семьяза всё никак не мог решиться выйти из своего кабинета. Впервые за всю жизнь у него тряслись руки, да и внутри что-то постоянно и отвратительно содрогалось, как живой студень, до рези в животе. Семьяза списал свое самочувствие на утреннее похмелье и крайне неприятный разговор с комиссаром полиции - не иначе самим дьяволом. Его вынудили подписать эти бумаги и, хотя всё в них было правдой, и все-таки... Все-таки внутренний голос нашептывал ему, что это было неправдой... Парадоксы пьяного сознания...
   Во второй половине дня его начало подташнивать, разболелась голова, выпитый аспирин не помог, апельсиновый сок - тоже. В подобной ситуации спас бы только виски, но, уж поскольку доктор находился на работе, то приходилось терпеть. Проклиная всё на свете, уже к вечеру, он отправился на обход, чтобы хоть чем-то занять себя и, быть может, отвлечься от омерзительного дрожания в животе, хотя обходы давно закончились и большинство врачей разошлись по домам и теперь мирно отдыхали в обществе супруг или любовниц, красного вина, сыра и круассанов, как и все добропорядочные парижские обыватели.
   Он же шел по длинным, белым, опустевшим коридорам, сворачивая то направо, то налево, давно проложенным курсом, и все-таки до своей палаты не дошел, потому что, завернув за угол очередного коридора, встретил высокого и стройного симпатичного парня с короткими пшеничными волосами и огромными серыми глазами, который при виде его открыто улыбнулся. От этой доброжелательной улыбки у доктора по спине пополз холодок. Он не мог здесь находиться, этот парень, над которым он уже столько раз проделывал свои эксперименты и которого вместе с братом сдал полиции. А что, если все, что говорил подонок Габи - правда, и оба они стали озверевшими маньяками? "Не ты ли приложил к этому руку, доктор Семьяза?" -- шепнул внутренний голос. Его мысли загнанно метались, сталкиваясь друг с другом, а это никогда и ни к чему хорошему не приводило.
   -- Здравствуйте, доктор, -- сказал тем временем парень, как ни в чем не бывало. ("Винс Каэль... -- прошептал внутренний голос. - Ты сам придумал ему это имя, хотя он так просил тебя не называть его Винченцо. - Ты знал, как много значит имя. Ты хотел, добрый доктор, чтобы он забыл свое имя, а вместе с ним и своего брата"). - Добрый вечер.
   -- Добрый вечер, -- машинально ответил Семьяза. - Как вы себя чувствуете?
   Парень подошел к нему так близко, что Семьяза почувствовал исходящий от него запах - лилий, которым долго не меняли воду, и этот удушающий мертвый запах вызвал у него новый приступ тошноты. А молодой человек немного стеснительным жестом убрал со лба челку. "У того - прическа была немного иная, -- прошептал внутренний голос. - У этого на затылке они сострижены так, как будто он собирается на гильотину". - "Так он и..." - хотел было ответить ему Семьяза, но не успел, потому что парень изящным жестом сунул ему в карман пачку купюр.
   -- Видите ли, я очень боюсь боли, а завтра у меня операция, -- сказал он, по-прежнему глядя чистыми серыми глазами в замутненные глаза Семьязы. И по его лицу нельзя было сказать, будто он вообще чего-то либо может бояться...
   Однако этот жест, за многолетнюю практику Семьязы ставший привычным, немного успокоил его и привел в состояние равновесия. Он улыбнулся с облегчением, впервые за весь день.
   -- От чистого сердца? - выдал он обычную свою формулировку.
   -- Конечно, от чистого! - парень обаятельно улыбнулся.
   Не дожидаясь дальнейшего продолжения разговора, он развернулся и ушел. Правда, перед уходом так пристально и странно еще раз взглянул на Семьязу, что этим вернул его в утренние кошмары. Хотя бы потому что его-то здесь не должно было быть!
   Нет, пора было срочно уходить, даже - бежать домой, где доктора уже заждалась Милена, очаровательная мулатка, немного чересчур узкоглазая, что многим не нравилось, но Семьяза находил в этом некий дополнительный шарм.
   Быстрым шагом он прошел в свой кабинет, швырнул на стул халат и уже через пять минут находился на улице, где лил дождь, казавшийся нескончаемым. "Видимо, Приносящему Дождь жить осталось совсем немного", -- прошептал внутренний голос. - "Вот и славно", -- огрызнулся ему в ответ Семьяза и зашел в первый попавшийся бар и прошел к стойке, единственному освещенному месту в кромешной темноте.
   -- Виски, -- бросил он бармену и протянул купюру, полученную четверть часа назад от парня, которого не должно было быть в больнице.
   -- Что, совсем плохо? - пособолезновал официант, ставя перед ним высокий бокал.
   Семьяза оставил его без ответа, залпом проглотил виски и, громко опустив бокал на стойку, заявил:
   -- Повтори.
   Официант странно посмотрел на него, но снова наполнил бокал.
   Семьяза проглотил второй бокал так же стремительно, как и первый, и обернулся. В темном проеме двери бара стоял высокий и стройный молодой человек, такой изящный - до неприличия - поскольку напоминал девушку -- с красно-золотистыми крыльями и смотрел на него с мягкой улыбкой.
   Семьяза поспешно отвернулся от двери и попросил себе стакан апельсинового сока. Он не верил тому, что видел, хотя мог бы списать происходящее на действие спиртного... Вот только действие это немного затянулось. А что, если спросить официанта, видит ли он тоже, как и Семьяза, юного Ангела с Крыльями? А что, если он никого не увидит? А что, если у тебя, бывший наблюдатель, тоже начала работать опухоль в мозгу, как и у того парня... "Что, ты больше не можешь назвать его Винсом?" -- усмехнулся внутренний голос.
   Он стоял, уткнувшись взглядом в стакан апельсинового сока, потому что просто боялся повернуться и снова увидеть его. Когда на его плечо легла легкая рука, доктор вздрогнул, как от удара током и решился поднять глаза.
   Этот светловолосый парень снова стоял перед ним, беспечно улыбаясь. Крыльев за его спиной, однако, больше не было видно, и выглядел он как обычный "унисекс".
   -- Здесь есть отдельные кабинеты. Пройдем? - сказал парень Семьязе, как старому знакомому.
   Семьяза с ужасом посмотрел на него, как на выходца из ада, потом его взгляд метнулся в сторону официанта, но тот копошился где-то в дальнем углу стойки и вроде бы ничего не замечал.
   -- Пройдем, -- обреченно прошептал Семьяза.
   "А вот теперь тебе кранты, док", -- подвел итог внутренний голос и замолчал. Семьяза знал, что больше ему не придется слушать его реплики.
   Взяв Семьязу за руку, парень провел его по короткому коридору и затолкнул в одну из дверей, которую немедленно запер, едва они вдвоем оказались в небольшой темной комнате.
   -- Что тебе надо? - решился, наконец, заговорить Семьяза, затравленно оглядываясь по сторонам.
   -- Убить тебя, -- просто сказал молодой человек с таким видом, словно произносил: "Сегодня хорошая погода, не правда ли?"
   Семьяза попятился от него, спокойно стоявшего у двери и молча наблюдавшего за поведением в один миг протрезвевшего доктора. Этого не могло быть! Он же умер! Он же сто раз умер! Значит, Габи был прав: он просто маньяк!
   -- За что? - только и смог выдавить из себя Семьяза.
   Молодой человек со скучающим видом пожал плечами.
   -- Ты был плохим Наблюдателем, Семьяза. Орден, который ты возглавлял, считай, уже разогнан, и на твоем месте теперь восседает сам Михаил. Ты проиграл, а проигравших, как и загнанных лошадей, убивают... Ты всегда ненавидел меня, Семьяза и, знаешь, за что? Ты ведь никогда не говорил мне правду. У тебя были претензии ко мне по поводу твоей дочери Марианны... Помнишь, хорошенькая такая, темноглазая?.. Ты еще говорил, что считаешь ее моей женой, а когда я умирал, брошенный тобой - тогда - более двухсот лет назад - обещал позаботиться о нашем с ней сыне. Помнишь? Она любила меня, а ты считал, что я должен поплатиться за то, что, как тебе казалось, я ее обесчестил. И кто тебе сказал, как будет лучше для этой девушки? О да, я всегда любил только своего брата и, тем не менее... Ее ты спас, а нас с братом отдал обезумевшей толпе на растерзание. Ты можешь сказать, что это - прошлое, что это - давно забыто, даже тобой, но это неважно, потому что я помню все!
   В руках молодого человека неизвестно откуда появилась мизерикордия с рукоятью в виде женской головки.
   -- Ты всегда был чересчур неравнодушен к женщинам, Семьяза, почему же моя любовь к брату представлялась тебе преступной? Любовь - всегда любовь, неважно кого к кому и неважно - как. Нас с братом эта озверевшая любовь просто растерзала, Семьяза... А теперь - очередь за тобой.
   -- Дани! Не надо! - крикнул Семьяза, с трудом вытолкнув из себя это ненавистное имя.
   -- Дани? - усмехнулся молодой человек. - Так ты все-таки научился выговаривать это имя?
   Одним прыжком он оказался рядом с Семьязой и воткнул в его живот мизерикордию с женской головкой. Боль была дикой, невыносимой. Доктор, с невероятно выпученными глазами, зажал рану пальцами, и по ним сразу потекло что-то обжигающее, страшное, липкое.
   -- Дани... -- простонал он перед тем, как рухнуть на пол и успел боковым зрением увидеть своего убийцу. Это не был Дани. Над ним склонялось лицо синеглазого длинноволосого блондина, ощерившегося торжествующей улыбкой.
   -- Габи... -- прохрипел Семьяза, в один миг поняв, как он стал пешкой в одной большой игре, которую, как ему казалось, он прекрасно контролировал. И еще он успел подумать, что если господь сотворит для него чудо, и он выживет, то непременно расскажет о том, кем был настоящий убийца.
   -- Дани... -- прошептал он, уже падая в бесконечную темноту. Он хотел сказать: "Прости меня", но эти два последних слова проглотила накрывшая его бездна.
   Последним, что он слышал, были стихи Дани, все еще живого, все еще готового подать ему руку помощи...
  
   Шпалы и времена нас разрезают,
   Мы на одном и том же вокзале.
   Поезда транзитные, весенняя дрожь...
   И взгляд знакомый... Уходишь... Уйдешь...
   Горло стягивает, как от мороза, --
   Всё, что осталось от слова "слёзы".
   И еще осталось - купить билет
   На Зеленый Остров, которого нет,
   И пропуска нет. У меня - лишь крылья
   И только перо. Времена - как мили.
   Теперь - только шпалы... К стеклу припасть
   И вспыхнуть, исчезнуть, принять, пропасть
   В прОпасть забвения,
   Как в сновидение,
   Как в откровение...
  
   Утром Дани разбудил шорох в кустах. Он поднял голову с заднего сиденья, на котором провел всю ночь, и с удивлением обнаружил, что "форд" застыл буквально в одном шаге от огромного дерева, а Ксавье спокойно спит на водительском месте, прислонившись плечом к стеклу. Это было странно, очень непохоже на его брата, но Дани не стал ни о чем рассуждать, не выяснив, что происходит в лесу. Он с изумлением посмотрел на свою правую, раненную во вчерашней перестрелке руку, которую уже почти не чувствовал. Рукав рубашки намертво прилип к ране, и даже прикоснуться к нему было бы страшно.
   Все, что происходило, было чрезвычайно странно, и сейчас было не время думать о вчерашних событиях. Дани тихо вышел из машины и сразу же увидел широкую, освещенную солнцем поляну, на которой стояли друг напротив друга два высоких подростка, почти юноши, с видом двух львов-соперников, решающих, кому из них достанется прайд.
   Один, высокий, лет шестнадцати на вид, темноволосый, с карими, почти медовыми глазами, сжимающий в руке саперную лопатку, смотрел в упор на парня со светлыми кудрявыми волосами, немного старше его, коренастого и немного грузного.
   -- Вот за это я в войну таких, как ты, целыми деревнями сжигал! - выкрикнул темноволосый.
   Старший усмехнулся, сузив глаза, и поманил его рукой. Он нисколько не боялся хотя бы потому, что был гораздо сильнее. Младший мгновенно поддался на провокацию и бросился на светловолосого, подняв вверх саперную лопатку, хотя Дани было ясно: бить всерьез своего противника он не собирается. Дани испытывал странное чувство "дежа вю", мгновенно пронзившее его, как стрелой. Он уже видел этого темноволосого мальчишку! И этот его отчаянный выкрик: "Я в войну таких, как ты, целыми деревнями сжигал!"
  
   Страшная картина вспыхнула перед ним. Он увидел этого мальчика в его прошлой жизни: сухощавого подтянутого немецкого офицера, стоявшего в лесу, почти таком же, как этот, солнечном, спокойном, безмятежном, перед рыжеволосым солдатом, видимо, своим подчиненным.
   -- В чем дело, Лунц? Что с вами происходит уже которое ночное дежурство? - с надменностью, выдававшей аристократа, спросил он солдата, а тот, вскинув на него глаза, в которых жил только ужас, произнес:
   -- Господин фон Риттер, там, в лесу, -- он махнул рукой в сторону елей с почерневшими верхушками. - Там... Каждую ночь кто-то воет...
   -- Что? - переспросил фон Риттер. - Воет? - он улыбнулся с уничтожающей иронией: Если воет, то собака какая-нибудь. Или вы ждете, что на вас нападет армия вурдалаков или мертвецов из той деревни, которую мы сожгли два дня назад? Поверьте, мертвые обычно не имеют привычки подниматься и сожженные - тоже. У вас, кажется, совсем расшатались нервы, раз уж вы уподобились старым кумушкам, болтающим сами невесть чего.
   -- Но ведь я сам это слышал! - с отчаянием выкрикнул Лунц. - И мне это не показалось! Там воет... Там воют... Люди, которых мы сожгли. Поверьте, я сумею отличить собачий вой от человеческого...
   Карие глаза фон Риттера потемнели:
   -- Вы испытываете мое терпение, Лунц! - отрывисто произнес он. - Люди, говорите? Что ж, прекрасно! Значит, там мы кого-то не успели добить, и наш долг - облегчить их страдания. Оставайтесь на месте, а я сам, один, застрелю этих живучих псов!
   Он резко развернулся на каблуках и, выхватив из кобуры револьвер, пошел через высокую траву, тихо говоря сам с собой:
   -- Толпа... Ненавижу... Это вы... Только вы, мерзкий сброд, разлучили меня с моими братьями, и теперь я буду не я, если не вырву всем вам глотки! - Он поднес руку к сердцу, но не замедлил шага.
   -- Гийом... Дани... -- прошептал он. - Это они... Такие же, как они, разорвали вас на части... Это они предали меня, когда я хотел привести в Париж австрийское войско... Это из-за них меня, ушедшего в лес, после позорного сражения при Вальми, тоже разорвали на части - волки. И вы все - те же волки, одичавшие псы с человеческими лицами. Я не смог исполнить свое обещание и спасти вас. Гийом, я видел, во что они уже успели превратить тебя... Они вырвали тебя из моих рук на том далеком берегу моря в Бретани, около Гийом-Ла-Рош. Ты узнал меня тогда, своего Анри, своего брата... Бедный малыш из иезуитского приюта, сбежавший ко мне... А я не мог взять тебя... И что теперь они сделают с тобой? И как я смогу найти Дани? Нет, из-за вас я буду рвать глотки всем этим псам... Я покажу вам, чего стоит братская любовь и как умеет мстить брат за своих братьев!
   Высокие стебли болиголова закачались перед ним, и впереди раскинулось совершенно выжженное огромное пространство, пропитанное запахом гари, среди которого можно было увидеть только черные и страшные печные трубы, торчащие, как обелиски. Здесь не могло остаться ни одного живого существа, Генрих фон Риттер знал это совершенно точно.
   Он поднял голову вверх и увидел ослепительно синее небо. Ослепительное небо Черного Сентября в Париже, где он не мог быть в своей прошлой жизни. И оттуда, сверху, послышался сначала высокий звон струны, перерастающий в человеческий вой и рев. Перед ним пылала огнем картина, которую он не видел тогда: толпа, стоящая над разорванным на части обнаженным телом Гийома. Белокурая красивая женщина вздымала вверх на пике его голову, когда-то такую прекрасную, с когда-то сияющими от счастья прозрачно-изумрудными глазами. Она напоминала вакханку с хмельным тирсом, да и все женщины, танцующие вокруг тела, были похожи на пьяных. Да, они были пьяны... Анри с ужасом увидел, что они пьют кровь его брата, черпая ее стаканами из огромной багровой лужи, в которой лежал вниз лицом потерявший сознание, сошедший с ума его второй брат, Дани.
   Вой и крики разрывали голову Генриха фон Риттера, и он закричал в ответ, а потом, чтобы не видеть, не слышать этих разрывающих душу и сердце воплей, поднес пистолет к виску и нажал на курок, падая в черную бездну, которой, казалось, нет дна. Он уже решил, что это падение будет происходить бесконечно, когда вдруг легкая рука задержала его в кромешной мгле, вдруг озарившейся красно-золотым светом.
   Анри вскинул глаза и увидел того, кого безуспешно пытался найти в этой жизни: Ангела с красно-золотыми огненными крыльями, Дани.
   -- Здравствуй, брат, -- сказал он. - Мой бедный Анри... Что же они с тобой сделали?..
   -- Дани... -- только и смог произнести Анри. - Я искал тебя по всему свету... Я нашел тебя... Какие прекрасные у тебя крылья - огненные, красные... Как тот огонь, который я сеял вокруг себя... В память о тебе и о Гийоме...
   -- А у тебя сейчас крылья в точности такие, как у Гийома, -- сказал Дани, обнимая его. - Сине-черные... Как я тосковал без тебя, без него...
   Анри чувствовал только бесконечную легкость, свободу и счастье.
   -- Дани, -- произнес он. - Давай больше никогда не возвращаться туда... Туда, где люди побеждают Ангелов и где звери побеждают людей... Я ненавижу материю, если бы ты знал, как! Нам осталось только дождаться Гийома, и мы снова будем все вместе...
   -- А вот это - вряд ли! - раздался рядом с ними сухой голос, и из темноты вышел высокий Ангел с серыми, как будто присыпанными пеплом, крыльями.
   На нем красовался длинный серый плащ, похожий на инквизиторский, а лицо скрывал плотный капюшон.
   -- Опять ты, председатель всех Трибуналов, Уриэль? - дерзко спросил Дани, и его крылья вспыхнули огнем, точно таким же, каким пылала русская деревня, сожженная Генрихом фон Риттером. - Чего тебе надо на этот раз?
   -- Только одного, -- Уриэль говорил, как автомат, по определению лишенный чувств и эмоций. - Чтобы вы больше никогда не встретились! И на это мне даны все права и полномочия! Отправляйся на землю, Полукровка!
   Он схватил Дани за руку и с силой толкнул во внезапно разверзшийся перед ним длинный тоннель, сияющий белым холодным светом.
   -- Брат! - закричал Анри, но в ответ ему прозвучала только мертвая оглушительная тишина, о которой он мечтал еще совсем недавно...
  
   А белокурый парень тем временем повалил на землю Анри и с размаху ударил его кулаком по шее.
   -- Да вы что, с ума сошли? - закричал Дани, бросаясь вперед, между парнями и отталкивая в сторону старшего. - Ты же убить его так можешь, идиот!
   Анри надрывно кашлял и задыхался.
   -- Вставай! - Дани протянул ему левую, уцелевшую руку и рывком поднял с земли. - Не люди, а звери... -- прошептал он, не удержавшись.
   -- А он первый начал! - с усмешкой, нагло ответил старший парень. - Вот и получил!
   В глазах Анри блестели огромные слезы.
   -- Но ты же знал, что я никогда не ударю тебя! - выкрикнул он.
   -- Ударил бы! - мгновенно отпарировал белокурый. - Так что я просто защищался!
   -- Но ведь ты гораздо сильнее его, -- с укором произнес Дани. - И разве ты не знаешь, что лежачего никогда не бьют? Шел бы ты отсюда, а то я, честное слово, за себя не ручаюсь.
   Белокурый парень пожал плечами и неторопливо удалился в сторону автотрассы.
   Дани обнял все еще плачущего Анри.
   -- Ну как же ты мог, братишка, Анри... -- мягко сказал он.
   Темноволосый парнишка вздрогнул и бросил стремительный взгляд сначала на Дани, потом на машину, из который уже выходил проснувшийся от шума Ксавье, и вдруг попятился назад. Слезы ручьем хлынули из его глаз.
   -- Дани, брат! - прорыдал он, а потом вдруг закричал на Ксавье:
   -- Гийом! Да как же ты мог! Как ты смел не искать нас! Ты знал, что я и он - умирали, а ты... Ты... Миллионер, ты забыл о своих крыльях! Ненавижу тебя!
   И, не дожидаясь ответа, стараясь не смотреть в изумленные глаза Ксавье, вскинув руки и зажав ими уши, он опрометью бросился бежать в лес, как будто хотел навсегда скрыться от воспоминаний.
   Ксавье подошел к Дани, по-прежнему изумленный, растерянный, потрясенный.
   -- Кто это был, брат? - спросил он.
   Дани смотрел на него огромными серыми глазами, в которых стояли невыплаканные слезы.
   -- Ксавье, -- тихо произнес он. - Ты помнишь?.. В детстве... Когда ты хотел сбежать из иезуитского приюта, то встретил немецкого офицера...
   -- Что? - удивленно переспросил Ксавье. Он задумался, машинально вынул из кармана пачку "Житана" и закурил. Через минуту он откинул со лба темную челку и глухо сказал:
   -- Помню... Кажется, помню... -- его голос дрогнул. - Это был... Это был...
   -- Твой брат-близнец, Анри, -- закончил за него Дани. - Он слишком долго искал нас, и теперь мы с тобой обязаны найти его... Куда бы он ни пошел, он должен встретиться с нами. Мы обязаны найти его, или он сам найдет нас. Мы встретимся, Гийом, я верю в это...
  
   Куда же идти, если дома нет?
   Наверное, в белый холодный свет,
   Где сгорело столько Ангелов и мотыльков,
   И где нет боли и мертвых слов.
   Ветер на крыше сильней, чем внизу.
   "Сначала вниз погляди - спасут..."
   Он смотрел на меня. Два сгоревших крыла, --
   Только тронь - и рассыплются, как зола,
   На вид - немолод, и взгляд больной,
   И все же - Ангел, мой брат родной.
   "Ты что-то всю жизнь изменить хотел?
   Каждый - пытается, ты - успел...
   Кого-то письмо не смогло найти,
   А кто-то сбился ночью с пути,
   А тебе - лишь шаг, и уже летишь!
   Закурить не найдется? - Пока стоишь...
   Здесь не будет тех бирюзовых крыш,
   За которые ты так любил Париж.
   Делай шаг, меняй всё, и к черту - ложь!
   И - в мои объятия. Не..."
  
   Но голос его звучал так тихо и неуверенно, что Ксавье, хотевший эхом повторить: "да, он должен непременно вернуться", не смог найти в себе силы произнести эти слова, застрявшие комом в его горле.
   Деревья тихо шелестели от порывов прохладного ветра, а небо было бесконечно-синим, казавшимся через переплетение ветвей переливающейся, катящейся слезой. Ксавье опустил голову вниз и увидел, что Дани непроизвольно прижимает к груди правую руку, и рукав его рубашки стал совершенно черным от крови.
   -- Что за черт, братишка? - выдохнул Ксавье, осторожно взяв его за больную руку, но даже при этом легком движении глаза Дани затуманились болью.
   -- Не надо, -- прошептал он, отбирая руку у Ксавье.
   Ксавье выглядел до предела растерянным.
   -- Что же случилось с нами ночью? - недоуменно произнес он. - Я не понимаю... Я помню, что вёл машину, но совершенно не помню, как и когда остановился. - Он бросил быстрый взгляд в сторону "форда". - Мы же едва не вписались в дерево! Это чудо вообще, что я успел нажать на тормоз!
   Ксавье говорил совсем негромко, но ему казалось, что он кричит:
   -- Как я мог заснуть за рулем? Этого не случалось за всю мою жизнь ни разу! Как ты мог заснуть так крепко с простреленной рукой, чтобы даже не догадаться перевязать ее? Как я мог не догадаться об этом? Немедленно покажи мне руку!
   Дани поморщился, но руку все-таки протянул. Ксавье осторожно, но сильно взял рукав за шов и резко рванул его, одним движением сорвав ткань. Дани пошатнулся и молча упал прямо ему на руки. При одном взгляде на рану Ксавье стало ясно, что он в очередной раз опоздал: не обработанная вовремя рана не только кровоточила, но, что самое страшное, покраснела с краев, что могло свидетельствовать только об осложнении, или, иными словами, заражении. И теперь оставалось только срочно сесть за руль машины, попытаться вывести ее из зарослей, куда Ксавье загнал ее, сам не ведая того.
   -- Дани! - позвал Ксавье брата с тревогой, гладя его по мягким волосам.
   Его ресницы вздрогнули, и он открыл все еще затуманенные болью глаза и тут же улыбнулся при виде брата:
   -- Ксавье... Я не понял... Что это было?..
   Он приподнялся с травы и, тихо вскрикнув от боли, посмотрел на свою руку.
   -- Да, паршиво, ты прав, -- сказал он, но при этом улыбка не покинула его лица. - Хорошо еще, что пострадала правая рука, а не левая: я ведь фехтую левой рукой... -- И сразу же, без паузы, он добавил: Ксавье, у тебя закурить не найдется?
   Ксавье только укоризненно покачал головой:
   -- Найдется, -- мрачно сказал он. - Дай хоть на время перевязку тебе сделать.
   Дани слегка отодвинулся в сторону от Ксавье.
   -- Э, нет, братишка, -- шутливо отозвался он. - Сначала сигарету! Как будто ты не знаешь меня: я безалаберней всех на свете!
   Ксавье смотрел на него. Дани улыбался, а в глазах у него был такой ужас, что Ксавье подумал: ничего страшнее ему за всю жизнь видеть еще не приходилось. Кажется, он начал паниковать, а хуже этого ничего быть не может. Он подал Дани сигарету и зажигалку, а сам быстрым шагом вернулся к машине: надо было, во-первых, срочно возвращаться в Париж, а во-вторых, найти такого врача, который не испугается иметь дело с маньяками, о которых гремели все радиостанции.
   Он сел за руль, а потом долго пытался отдвинуться от огромного дерева пока, наконец, его речь обогатилась обширным лексиконом, присущим, наверное, только строительным бригадам. Когда же он наконец дошел до "В ж... тебя восемь раз!", Дани не выдержал и расхохотался.
   Ксавье обернулся, изумленный, возмущенный и не понимающий:
   -- Ну что тут смешного? - крикнул он, и в этот момент машина ударилась о ствол дерева, сорвав с него длинную полосу коры, а в "форде" сразу же само собой заговорило радио:
   -- Новое преступление Ксавье Деланси и Винченцо Каэля! - Диктор говорил таким тоном, как будто сообщал о предстоящем празднике. Впрочем, возможно, для журналистов это и в самом деле являлось праздником: было, что обсуждать, а антиреклама во все времена считалась тоже рекламой. - Вчера был серьезно ранен врач Семьяза, который в данный момент находится в коме. А вот что говорит свидетель нападения - официант кафе, где и произошло очередное преступление. Прошу вас, господин...
   -- Этот посетитель зашел уже поздно вечером, -- начал говорить официант, -- и мне сразу показалось... Вид у него был странный...
   -- Что значит - "странный"?
   -- Ну... не такой, как у всех посетителей. Он казался очень возбужденным. Попросил два раза подряд виски, как будто...
   -- У вас было ощущение, что его преследуют?
   -- Преследуют?.. Да... Пожалуй, да... Так вполне мог выглядеть человек, которого преследуют...
   -- А потом? Вы видели того, кто его преследовал? Ведь он должен был зайти в ваш бар, чтобы напасть на доктора, логично, не правда ли?
   -- Да.. Наверное... Но я заработался и не увидел человека, который вошел в бар следом за доктором.
   -- Но вы могли видеть, как он выходил?! Наверняка, невозможно, тихо зарезать человека и выйти на улицу совершенно чистым, хотя вся комната, в которой произошло преступление, пестрела надписями, которые преступники сделали своей визитной карточкой: "Ксавье Деланси! Винченцо Каэль! Смерть сегенангам!" И что вообще значит это последнее слово?..
   -- Вы меня спрашиваете?! Да откуда мне знать, что означает вся эта абракадабра? Я никого не видел!
   -- А мне кажется, вы просто боитесь!
   -- А мне кажется, что сейчас боятся все, и не один я! Надеюсь, что полиция сумеет правильно и быстро провести расследование...
   -- Спасибо вам за рассказ, господин... А сейчас - комментарий полиции! Ответ звучит коротко: "Без комментариев!"
   Ксавье задумчиво посмотрел на радио, выключил его и произнес, как бы для себя самого:
   -- Это единственный, кто смог бы нам помочь. Даже после всего, что у нас произошло...
   Услышав эти слова, Дани снова расхохотался:
   -- Единственный, кто смог бы нам помочь! - повторил он. - Мало тебе было, брат, долгого общения с ним! И разве не ты то и дело проклинал его за предательство, которое он таковым не считал! Он "кидал" нас исключительно потому, что так устроен, по принципу: вероломность - лучшее доказательство верности самому себе! Неужели ты думаешь, что Габриэль смог бы совершенно овладеть твоей или моей душой? Не спорю, мы могли бы поддаться на его провокацию, но всего лишь на несколько минут, не больше. Любовь всегда сильнее любого наваждения, Ксавье...
   Неожиданно он замолчал, глядя в бесконечно синее небо, завораживающее их всех - и Дани, и Гийома, и Анри со времен "Черного Сентября". Там с беспокойными криками реяли ласточки, как будто напоминая о детстве и безмятежности, куда вернуться уже невозможно. Впереди у них оставался только Париж, где их ждали с нетерпением все полицейские участки. Наверное, подъезды к городу давно перекрыты. Отсюда он казался каким-то чудовищным воплощением их тайных кошмаров, вдруг проявившихся в реальности. Как они смогут доказать свою непричастность к серийным убийствам? Мысль об этом казалась совершенно безнадежной. Им никто не поверит, даже при всем желании они не смогут реабилитироваться, потому что люди всегда видят только то, что хотят; они не прислушиваются к доводам разума, не видят очевидного, -- в их головах уже создан сценарий, и отступить от него они не позволят никому. Разве только чудо... Разве только...
   Высокое небо, такое яркое и слепящее, темнело в глазах Дани и, скорее всего, ему это только казалось. Он уже был знаком с этим отвратительным чувством, когда всё представляется безвозвратно потерянным. Он не раз сталкивался с ним во время писательского ступора. Он знал, как это страшно для пишущего человека, и не только потому, что в один момент вся жизнь казалась прожитой зря, бессмысленной, но и потому, что надолго оставленная недописанная вещь начинала отходить, умирать... Каждый раз он ощущал умирание очередной книги физически, каждый раз выбирался из пропасти, каждый раз находил в себе силы спасти очередной жизненный сценарий, потому что внезапно, когда всё казалось безвозвратно потерянным, происходило такое простое и удивительное чудо, приходящее посреди полного непонимания, незнания... Чудо - просто потому, что оно было каждый раз незапланированным, не рассчитанным, и для того, чтобы оно произошло нужно было совсем немного, -- просто идти вперед. Помоги себе сам, и к тебе придет тот, кто поможет тебе, кто возьмет за руку и выведет на дорогу, которая была не видна так долго.
   Значит, и сейчас требовалось просто найти в себе силы двигаться дальше.
   Ласточки продолжали кружиться высоко в небе, но теперь оно казалось уже не бесконечно-, но болезненно-синим, переходящим в фиолетовое, с дымными серыми пятнами. Тебе плохо, Приносящий Дождь? Не только тебе одному, не забывай об этом. Тебя ждал Ксавье, возможно, утративший в этот момент уже всё на свете; Дени, оставшийся один в Париже; Анри, потерянный, с отчаянием, известным только детям, считающий, что ненавидит самое дорогое, что у него есть - своих братьев, желающий всё забыть, не способный никогда ничего забыть, несчастный оттого, что не может простить...
   При мысли о том, что им с Ксавье снова придется скрываться, бросаться на линию огня, не надеясь быть оправданными, Дани почувствовал приступ тошноты, но уже через мгновение решительным жестом откинул со лба пушистую светлую челку и, поднявшись с травы неожиданно резким движением, швырнул сигарету себе под ноги и подошел к брату.
   Небо приобрело красноватый отсвет, который рисовал за спиной Дани прозрачные огненные с золотым отливом крылья. Он сел в машину рядом с Ксавье, изумленно смотрящим на него и, улыбнувшись, слегка коснулся руки брата, судорожно сжимающей руль. Его глаза были чисты и почти беспечны.
   -- Ну что, братишка, наверное, нам пора, -- просто сказал он, и как будто в ответ на эти слова, мотор взревел сам собой, и машина легко обошла огромное дерево, видимо, простоявшее в этом лесу не одну сотню лет и помнившее белых единорогов, спокойно подходивших и евших с руки крылатых королей Изумрудного Острова...
  
   Ксавье снова гнал машину по автобану, думая о том, что первому же встречному полицейскому он всадит пулю в лоб. Время от времени он бросал тревожный взгляд на Дани: брат сидел, откинув назад голову и закрыв глаза. На первый взгляд могло показаться, что он просто спит, но Ксавье не могли обмануть крупные капли пота на его лбу и влажные от боли светлые волосы, и тогда он ловил себя на мысли, сколько же сил требовалось Дани сохранить такое спокойное выражение лица. Пролетающие мимо деревья становились все темнее, а небо, настолько яркое в начале дня, уже затягивалось низкими свинцовыми тучами, сквозь которые звучали короткие стихи:
   Я знаю - сейчас не время,
   Но... Дай мне глоток воды...
   Крылья Ангела всё темнее,
   И дрожат, замерзая, сады.
   Над ними - рассвет холодный,
   Земля торжествует: "Нет!"
   И снегом покрыты склоны,
   На воду сейчас - запрет...
   Нет... Крылья огнем полыхнули -
   Подальше от этих мест!
   И зелень неба рисует
   Дорогу отсюда - крест...
  
   Когда ливень хлынул на дорогу, Дани открыл глаза, совершенно темные от боли.
   -- Останови, -- попросил он Ксавье.
   -- Что? - изумился Ксавье, не сбавляя скорости. - Ты соображаешь хоть что-нибудь? Да что с тобой, Дани? Нам нужно срочно спасать твою руку, иначе твоя боль зальет слезами всю землю!
   -- В "Гринпис" записался, братишка? - усмехнулся Дани, но улыбка получилась вымученной и страдальческой, поэтому улыбнуться в ответ Ксавье даже в голову не пришло.
   Весь мир окрасился серым, с тонкими прожилками деревьев, напоминающих переплетения паутины в древнем готическом склепе. Невозможно было отличить в льющемся с неба дожде даже отдельные струи. Весь он казался сплошной серой слюдяной завесой. Деревья слились с небом, небо - с землей в едином инфернальном вихре серо-желтой воды, сломанных веток и сорванных с платанов листьев.
   -- Неужели проскочим? - сам себе сказал Ксавье.
   -- Непременно, -- неожиданно быстро и спокойно согласился Дани. - Но сейчас прошу тебя, брат, останови машину. Просто поверь и останови. Меня ждет один фигурант, мимо которого не пройти. Мне нужно всего лишь обсудить с ним один вопрос и тогда мы сможем беспрепятственно проехать дальше. Мы вместе, слышишь, Ксавье?
   Его голос был настолько твердым и уверенным, что Ксавье заглушил мотор, напрасно пытаясь вглядываться в стену дождя, сквозь которую ничего рассмотреть было невозможно.
   -- Да вон он... -- тихо произнес Дани. Его глаза были чистыми и спокойными, прозрачными, как парижское небо, безмятежными, как первое признание в любви. Признание Ему, одному на все жизни, зеленоглазому Ледяному Ангелу с солнечной улыбкой.
   Ксавье посмотрел вперед и неожиданно в смутном темно-сером облаке угадал очертания огромной фигуры в полицейской форме и забавной шляпе шерифа на голове, напоминающую головной убор обаятельного медвежонка из мультфильма, который Ксавье видел в детстве, но название его забыл. Крупный, даже грузный и неповоротливый, он не спеша подходил к "форду", неся впереди самого себя большой живот.
   При виде этой странной фигуры сердце Ксавье замерло, а потом рухнуло вниз подстреленной на лету птицей. Впервые он почувствовал, что его руки начинают мелко дрожать, а горло перехватывает спазм, как у школьника, которого застали на экзамене с неловко спрятанной шпаргалкой.
   -- Не ходи, -- только и смог прошептать он с трудом. - Дани, я не открою тебе дверь. Я даже окно не открою!
   Дани смотрел на него с отчаянием, граничащим с тихим бешенством.
   -- Открой, я требую! - ему казалось, он кричит, но на самом деле из его горла вырывался только шепот. - Это дело - только мое!
   -- У тебя нет только своих дел! - выкрикнул Ксавье, одной рукой открывая бардачок и безуспешно пытаясь нашарить пистолет среди вороха сигаретных пачек, зажигалок и ключей, открывающих неизвестно какие двери. - У нас всегда были только НАШИ дела! Я люблю тебя, Дани!
   А полицейский тем временем подходил все ближе и ближе, становясь все больше и больше похожим на доброго доктора Семьязу, который, если верить утверждениям радио, в данный момент должен был находиться в глубокой коме. Он надвигался, огромный, как бездушный камень, а его пальцы бережно и даже нежно поглаживали кобуру револьвера.
   -- Пусти меня, брат! - в голосе Дани звучала такая боль, которая могла бы быть переведена на человеческий язык, как "люблю тебя".
   Ксавье стиснул зубы и тихо выговорил: "Нет". Полицейский уже приблизился к окну машины, и Ксавье сделал движение навстречу ему, как будто хотел протянуть документы, хотя ни минуты не сомневался: открывать окно не следует. Он хотел только заслонить брата от этого жуткого кадавра. В его воображении уже проносились кадры неизвестного фильма ужасов: монстр-полицейский вытаскивает Дани за горло из окна машины и, одним резким движением свернув ему голову, швыряет в мутные потоки кружащегося по земле ливня.
   -- Люблю тебя, Гийом, -- неожиданно произнес Дани и улыбнулся благодарной и немного печальной улыбкой, как будто знал, что должно произойти через несколько секунд. Нечто, чего Гийом изменить не в силах даже всем Светом своей Любви...
  
   Пощады ты давно не ждешь,
   И снисхожденья не дождешься,
   Безумным ливнем вниз вернешься,
   Бушуют травы, темен взгляд,
   Но розы черной аромат
   Расскажет об огне и крыльях,
   Перед которыми бессильны
   Моря, столетья, облака...
   Смертельный холод у виска...
  
   И действительно, дальнейшее произошло мгновенно. Гийом даже не успел понять, что произошло. Осколки автомобильного стекла посыпались кругом со страшным звоном и грохотом: настолько силен был удар адского существа. Брызги дождя, смешанные с ветром, ворвались в салон машины, несколько острых стекол вонзились в спинки кресел. Гийом почувствовал что-то вроде укуса крупного насекомого, прямо над бровью, и тут же по его лицу потекла густая жидкость, заливая глаза. Он совсем ничего не видел, инстинктивно схватившись руками за лицо.
   А Дани с неожиданной для его состояния скоростью стремительно развернулся на сиденьи и изо всех сил ударил обеими ногами в дверь, надеясь попасть в лицо полицейскому. Наверное, если бы тот был обычным человеком, то немедленно отлетел бы назад с переломом переносицы, но кадавр только пошатнулся и безразлично выплюнул изо рта три выбитых желтых зуба.
   -- Придурок! - расхохотался он и, схватив Дани за воротник рубашки, выволок его из машины, как пушинку, протащив за собой по брызжущей во все стороны вязкой желтой грязи.
   Огромная ветка, сорванная с дерева ураганным порывом ветра, упала едва ли не на голову полицейскому-кадавру, но он не обратил на это ни малейшего внимания. Его лицо напоминало застывшую маску без проблеска чувств и эмоций, кроме... разве что торжествующей радости.
   -- Дани! - закричал Гийом, бросаясь следом за братом и совершенно забыв об оружии.
   Впрочем, оно ему и не понадобилось бы: услышав крик, кадавр медленно обернулся. Его губы слегка скривились в усмешке, и он процедил непонятное слово "Семо!". Гийом бросился вперед и внезапно со всего размаха ударился о прозрачную и влажную дождевую стену. В одно мгновение он понял всё.
   -- Дани! - дико закричал он.
   "Эй, Гийом, -- тихо прошептал ему чей-то отвратительный знакомый голосок. - Разве не так же ты поступил с ним совсем недавно, каких-то двести с небольшим лет назад? Он просто повторяет тебя, Хранитель... Разве ты не оттолкнул его в сторону, а сам вышел к толпе, которая ждала тебя? Ты оставил его стоять у окна... Так не кричи же теперь, что это эгоистично. Ты выбрал смерть, а ему оставил сумасшествие... Давай теперь попробуем сыграть в игру наоборот?.. Нравится тебе это, граф Гийом?.."
   Гийом бился о непрошибаемую прозрачную стену, глядя, как полицейский, бросив на него взгляд искоса, поднял ногу в тяжелом сапоге (Гийом четко видел каждую каплю дождя, медленно скатывающуюся по его гладкой черной коже) и изо всех сил еще раз ударил Дани под ребра.
   Боль была адской. Она была похожа на ослепительный атомный взрыв, на вспышку сверхновой звезды. Горло перехватило, как петлей. Если бы Дани мог, он бы закричал, но воздух не поступал в легкие, и он просто хватал его ртом, как рыба, выброшенная на берег. Его глаза застилал туман, в котором друг друга сменяли множество лиц, счастливых, смеющихся: белокурой красавицы Жанны Дюбарри, его фиктивной жены, молоденькой рыжеволосой торговки фиалками, которая каждый день поджидала его около дома... Где-то далеко, наверное, в окне мелькнуло спокойное лицо верного слуги Жермона, внимательно и удовлетворенно наблюдавшего за тем, как убивают его господина.
   Всеми силами цепляясь за ускользающее в темную пропасть сознание, Дани твердил про себя только одно имя, самое дорогое, самое любимое в мире. Они хохочут... Неужели он произносит это имя вслух?..
   До него доносится дикий, исполненный отчаяния крик:
   -- Дани!
   Нет, только не это! Он не должен здесь появиться! Надо, чтобы он ушел!
   Собрав все силы, Дани с трудом приподнял голову из желто-бордовой грязи, пахнущей кровью (наверное, это была его кровь: трудно говорить, она снова течет из угла рта, она пахнет железом и самой смертью).
   -- Уйди, Гийом! - прохрипел он. - Ненавижу тебя!
   С другого конца вселенной донесся голос полицейского:
   -- Слышал, предатель Монфора? Ты не нужен этому дерьму! Убирайся! Или, если хочешь, посмотри, как у нас принято расправляться с предателями! Жаль, что он валяется в грязи, как свинья. Мне было бы приятнее увидеть его на коленях!
   Неожиданно по лицу полицейского прошла легкая рябь, как воде, и оно изменилось. Из-под смешной шляпы медвежонка из мультфильма по плечам существа рассыпались светлые неопрятные волосы, блеснули бледно-голубые сумасшедшие глаза. Он снова весело расхохотался, в очередной раз ударив лежащего под потоками дождя Дани, с удовлетворением услышав тихий хруст ребер.
   -- Гийом! Убирайся! Пошел вон! - кричал Дани.
   -- Нет! - Гийом бесполезно бился о прозрачную стену.
   -- Я не люблю тебя! Ты мне не нужен! - в этот крик Дани вложил остаток сил; он рухнул навзничь. Дождь хлестал по его лицу, смывая кровь и грязь, а красноватые разводы за его спиной по-прежнему были не сдающимися крыльями Огненного Грааля.
   -- Да! - Гийом чувствовал, как растут за его спиной огромные и сильные черные крылья.
   -- Да угомонись ты, приятель, -- сказал Габриэль с некоторой ленцой, оглядывая бесчувственное тело у своих ног.
   Он неторопливо пошевелил носком сапога длинные намокшие волосы Дани, а потом наклонился и подобрал с земли саперную лопатку.
   -- Посмотри-ка, граф Гийом, -- сказал он, широко улыбаясь. - А вот теперь и еще один братец помог мне! Кажется, такими лопатками он любил орудовать во время своей последней войны? Ну, вот теперь она как раз мне пригодится!
   -- Нет! - простонал Гийом, глядя, как падают комья земли с острого лезвия.
   -- Да, -- ответил Габи почти ласково, вскидывая вверх лопатку.
   Ливень, стекающий непрерывными потоками по лицу Дани, заставил его приоткрыть глаза, и он увидел зрелище, от которого был так милосердно избавлен в своей прошлой жизни: над его горлом нависало стальное тяжелое лезвие. Лезвие, которое обронил его брат Анри, когда убегал от своей боли и памяти, которую ненавидел... В синих глазах убийцы плавал только полярный лед... Мой Ледяной Ангел... Я любил тебя все жизни... Больше жизни... Его со всех сторон окружал только лед, расколоть который...
   "И не бойтесь, что он - растает!" - вдруг вспыхнула из ниоткуда, неизвестно кем написанная стихотворная строчка в мозгу Гийома, но в этот момент она показалась ему огненным зигзагом молнии, прорезавшим безнадежно черные, как смертный приговор, тучи.
   -- Я люблю тебя! - закричал Гийом, ударив рукой стену, и неожиданно она рухнула ему под ноги разбившейся о скалу волной, а из ладони Ледяного Ангела вырвался ослепительно-синий огненный луч, ударивший в лицо Габриэля. Полицейский отлетел в сторону, со всей силы ударившись об огромный платан. Он медленно сполз по мокрому шершавому стволу; его волосы были черны от копоти, с почерневшего лица клочьями сползала обгоревшая кожа, а скрюченные пальцы продолжали сжимать мертвой хваткой саперную лопатку.
   -- Дани! - снова закричал Гийом, бросаясь к брату.
   Дани смотрел на него ничего не видящими глазами. Он не замечал хлещущего ливня, не чувствовал прикосновений брата, бережно поднявшего его на руки и отнесшего в машину. Он видел только беснующуюся вокруг него обезумевшую толпу и, стиснув зубы, повторял, как заклинание: "Не выходи! Не выходи! Ты мне не нужен! Я люблю тебя..."
  
   Ливень продолжал хлестать, не прекращаясь, и в нем даже появились хлопья снега, хотя подобные капризы летней природы уже давно перестали удивлять Ксавье. Он свернул на тихую дорогу, не обозначенную ни на одной карте и, осторожно укрыв Дани свитером, бережно прижал его к своему плечу.
   Дани по-прежнему смотрел вперед ничего не видящими глазами. Он явно находился не здесь и не в этом времени, и теперь это тревожило Ксавье больше всего.
   -- Дани... -- осторожно позвал он брата.
   -- Да, Гийом... -- Дани прижимался к нему, дрожа всем телом, и в этот момент Ксавье увидел темную комнату, благоухающую лилиями и полевыми цветами Прованса, запах которых летний ветер доносил в распахнутое окно.
   -- Что с тобой, малыш? - тихо спросил он, прикоснувшись к его мягким теплым волосам.
   Он снова вздрогнул. Гийом почувствовал: Дани с трудом сдерживается, чтобы не отодвинуться от него как можно дальше. Этот мальчик видел перед собой только свое зеленоглазое божество, юного красавца, которого он полюбил с первого взгляда. Его волосы тонко пахли сандаловым деревом, он тонул в его прозрачных глазах, похожих на морские волны. Он был единственным, кого он полюбил с тех пор как прекрасная женщина с большими грустными глазами перестала навещать его в монастыре... Этом монастыре, узнав о котором он отшатнется от него, как от грязной жабы.
   Гийом чувствовал, как тонкие пальцы Дани дрожат в его ладони. Он прижал к себе его голову и прошептал:
   -- Мальчик мой... Что они с тобой сделали?..
   Не в силах больше сдерживаться, Дани разрыдался.
   -- Ты возненавидишь меня, Гийом, -- с трудом произнес он. - Но будет лучше, если ты узнаешь обо мне всё... и от меня... Они говорили, что служат самому прекрасному из Ангелов, -- Ангелу с веткой лилий в руке... Они говорили, что я непослушен и заслуживаю наказания... Они говорили: и почему ты не был создан девочкой?.. И однажды они привязали меня к кровати за руки и за ноги... Они заставили меня что-то выпить, и я... -- Дани плакал, прижимаясь к плечу Гийома, и Ледяной Ангел, о котором говорили, будто ему неведомо чувство любви, умирал от боли и острой нежности, от желания защитить и невозможности изменить прошлое этого юного Ангела с прозрачными крыльями.
   -- Ты для меня - сама чистота, -- прошептал он. - Вспомни, как белые единороги ели с твоей руки... Можно оболгать, облить грязью Ангела, но он все равно останется Ангелом. Ангелом с Огненными крыльями, моим любимым непредсказуемым Граалем, мечущимся огнем в могильном безветрии жизни, смыслом моей жизни. Люблю тебя... Люблю тебя всем небом, всем ветром, всем морем, всеми цветами. В тебе - весь мой мир, Дани. Больше жизни люблю тебя... И я докажу тебе это...
   Он целовал его волосы, опущенные ресницы, худенькие, вздрагивающие от слез плечи, и постепенно светловолосый мальчик затих, и его лицо стало таким спокойным, как будто он нашел свой дом. Брат стал его миром, его домом и смыслом жизни. Тихо и спокойно он заснул на его плече.
   -- Дани... -- прошептал Ксавье, но знал, что ответа не услышит: Дани спал, доверчиво прильнув к его плечу, больше не чувствуя боли ни в сломанных ребрах, ни в руке, на которой все шире расплывалось страшное красное пятно...
  
   Небо темнело все больше, и мрак, разливающийся кругом и спускающийся на землю с каждой минутой, делался почти багровым из-за непрекращающегося ливня. Вокруг, сколько хватало взгляда, расстилались бесконечные луга и поля с поникшими от воды высокими травами, и их белесые венчики склонялись до самой земли. Было во всей этой картине что-то безнадежно унылое, беспросветное.
   Ксавье смотрел на Дани, прижимавшегося к его плечу, и со страхом видел, как на его бледных щеках начинают разгораться красные лихорадочные пятна. Он постоянно говорил с Гийомом, и это уже было самым настоящим бредом.
   -- Она ждала меня неподалеку от дома каждый день, -- говорил он виноватым голосом. - Да... Я знаю, Гийом, я не должен разговаривать с женщинами низкого происхождения... Ах, прости, я неправ, сам не понимаю, что говорю: ведь и мадам Жанна, твоя знакомая, тоже была модисткой... Я знаю, ты не встречался с ней открыто... Но ведь я тоже не встречался с этой цветочницей! Просто она казалась мне такой несчастной, наивной... Рыженькая, с каре-зелеными глазами, немного полная, очаровательная юной красотой... Я брал у нее фиалки, а потом выбрасывал в подворотне: мне ни к чему были эти цветы. Ты же знаешь, у нас всегда стояли только наши цветы: твои черные розы и мои белые лилии... Нет, клянусь, я не спал с ней, Гийом! Как ты можешь так думать!
   Однажды я встретил ее еще раз в Люксембургском саду... Я случайно увидел на улице твоего приятеля Донасьена де Сада и подумал: неприлично отказать твоему другу: он ведь предложил только прогуляться десять минут... Он всегда мне казался таким обаятельным, а его фиалковые глаза были такими дружелюбными... Не кричи на меня, Гийом! - в его голосе зазвенели слезы. - Он просил меня всего лишь прочитать ему стихотворение. Я знал, что сам он пишет длиннейшие стихи каждый день и на каждый случай. Мне они всегда представлялись немного скучными... Откуда мне знать, что в этом саду дежурят полицейские шпионы?! Я не делал ничего дурного! Что? Да, он предложил мне прочитать стихи в его квартире неподалеку, но я отказался: ты ждал меня, и я торопился к тебе... Если бы не ждал?.. Не знаю, может быть, и пошел... А что в этом такого?.. Не кричи на меня, Гийом! Я не заслужил этого!
   Дальше... Он предложил мне присесть на скамью. Сказал, что если к вечеру не напишет стихи в альбом какой-то красавице... Прости, я забыл ее имя... Я всегда забываю имена... Его сердце будет разбито... Я сказал, что мои стихи не подойдут, потому что... потому что... они - странные... Но он продолжал настаивать, а время шло, ты ждал меня, и я боялся, что ты будешь волноваться... И тогда, чтобы как можно скорее уйти, я прочитал ему:
  
   Ты сказала однажды: живу я во сне...
   Да, во сне, и в стране, которой нет,
   Где нет хищных зверей, не к разлуке - дороги,
   Где мой Ангел и белые единороги,
   Где нет толп, что в экстазе от спазмов любви
   Рвут на части, свободу купая в крови...
   Между мною и сном не вставай, как стена, --
   Между мною и стенами шла война,
   Пока не понял я, что крылат,
   Пока не взлетел первый раз - в закат,
   Пока не сказал я: "Ну, здравствуй, брат".
  
   Он поморщился и сказал: "Да, вы правы, мой друг д'Азир; это действительно не то, что надо..." И тут из-за кустов неслышно выпорхнула... Опять она, рыженькая цветочница со своей неизменной корзинкой фиалок, перекинутой через руку. "Какая прелесть!" - прощебетала она. - "Вы о стихах?" - осведомился маркиз де Сад, прямо глядя в ее лицо своими фиалковыми глазами, но это не смущало ее. И он снова повторил свое предложение, какое делал мне десять минут назад - пройти в его комнату и вместе выпить шампанское.
   Гийом, что ты делаешь?! Ты пугаешь меня! Да ничего потом не было! Я отказался, и оба они показались мне до крайности разочарованными. "Простите, мадемуазель, -- сказал Донасьен де Сад. - Но этот молодой человек не может думать о ком-то другом, кроме своего брата". Она почему-то расхохоталась, громко, неприлично, почти как мадам Жанна, даже не прикрывая рот рукой. "Пойдемте посмеемся вместе, моя красавица, -- продолжал маркиз де Сад. - Я буду читать вам стихи весь вечер, если у вас есть такое желание, да еще и заплачУ, если вы пообещаете внимательно слушать меня. К тому же я ведь еще и фокусник в душе, но с моим происхождением показывать комедии на улице - не мой стиль, а потому... Лисичка моя, я обещаю вам незабываемый вечер!"
   Я поднялся со скамьи, чтобы не мешать им. Я был так рад, что наконец-то смогу прийти к тебе... Я знал, что ты будешь волноваться... Потом... Она внимательно посмотрела на меня и еще раз спросила: "Говорите, брат ждет?" -- и снова расхохоталась.
   Какого числа это было? Разве это так важно, Гийом? Почему ты спрашиваешь?.. Нет, нет, не волнуйся так, умоляю: у меня всё перед глазами плывет, и я не понимаю, в чем виноват... Подожди... Я ведь и числа совсем не помню... Кажется... это было 15 мая... А что? На следующий день вышел первый листок папаши Дюшена, который рассказывал, что мы с тобой?.. Гийом, я больше не знаю, с кем могу разговаривать, кому доверять!.. -- По его щекам текли слезы. -- Прости меня, Гийом... Я не знал...
  
   Ксавье со все возрастающей тревогой смотрел вперед, а вдали - только темное небо стремительно сливалось с землей, окрашивая луговые травы в красноватый инфернальный цвет. Дорога начала медленный спуск вниз, показались ровные ряды золотистых сосен, и на фоне их отчетливой темной гравюрой вырисовывался большой особняк, так странно смотревшийся в этих местах, где не было ничего, кроме древних белесых камней и бессмертника. Но другого жилья поблизости не было, и Ксавье знал, что и не будет, а Дани уже буквально пылал от жара, и его крылья сделались совсем прозрачными. "Еще полчаса, и процесс станет необратимым", -- прокомментировал внутренний голос, и Ксавье вдавил педаль газа, сразу же мягко утонувшую под его ногой.
   Чем ближе становился особняк, тем более живым он казался, -- как существо, живущее своей размеренной жизнью. Он напоминал человека, слишком много знающего и опасного, давно удалившегося от этой реальности и никого не желавшего впускать в свой мир.
   Сосновые иглы, толстым ковром устилавшие подъездную дорожку к особняку, заглушали шелест шин автомобиля. Ксавье внимательно глядел на дом, и ему казалось, что особняк тоже изучает его, поблескивая красноватым отблеском солнца в окнах. Он исследовал его и словно молчаливо утверждал: если ты не одной со мной крови, то будешь испепелен на месте. Не удивительно, что вокруг этого места невозможно было заметить ни одного живого существа: тяжелая, прижимающая к земле аура гнала отсюда и людей, и животных. Но выбора у Ксавье не было. Дани уже больше не бредил. Он замолчал и давно уже находился без сознания, и только по тяжелому редкому дыханию можно было догадаться, что он еще жив.
   Со всех сторон особняк окружала высокая и массивная кованая решетка, позади него переходящая в стену, сложенную из огромных камней. Ксавье остановил машину у самых ворот. Движение, каким бы тихим оно ни было, остановилось, и Дани открыл совершенно туманные от боли глаза.
   -- Гийом, -- тихо произнес он. - Я умираю?.. - Впрочем, этот вопрос звучал скорее утверждением. - Пожалуйста, дай мне сигарету...
   Ксавье дрожащими пальцами вынул сигарету из пачки, прикурил ее и дал Дани.
   -- Не говори глупостей, братишка, -- произнес он севшим голосом. - Ты не можешь умереть, потому что жив я. Понял ты это?
   Он резко распахнул дверь машины и, не обращая внимания на домофон и камеру слежения, рванул наглухо запертые ворота.
   -- Откройте, черт бы вас всех побрал! - закричал он.
   Странно, но ворота немедленно распахнулись, как будто неведомый хозяин сам раскрывал объятия неизвестным приезжим, невесть каким образом появившимся в этом богом забытом месте.
   Из-за густых кустов жасмина, на которых уже появились небольшие, остро и ароматно пахнущие белые цветы, вышел охранник в отличном английском костюме, с лицом приятным, но ничего не выражающим, поразительно похожий на английского джентльмена из приличного района.
   -- Прошу вас, господа, -- сказал он с достоинством. - Хозяин ждет вас.
   Ксавье обернулся к машине: Дани уже выходил из нее, осторожно, немного согнувшись, стараясь дышать как можно реже и осторожнее из-за сломанных ребер: сейчас каждый вдох причинял ему сильную боль.
   -- Братишка, да что же ты опять делаешь! - в отчаянии произнес Ксавье, протянув к нему руки, чтобы помочь, но Дани мягко отстранился от него.
   -- Не надо, Ксавье, я сам, -- он попытался выпрямиться и тут же совершенно побелел от боли.
   -- Надеюсь, несколько шагов вы сумеете пройти самостоятельно, господа, -- сказал охранник, и выражение его лица совершенно не изменилось при виде растерянного и разъяренного Ксавье и Дани, бледного, как сама смерть, со спутанными светлыми волосами и уже засохшим следом от струйки крови, пересекающей его лицо от самого виска. - Машину я поставлю в гараж, так что не беспокойтесь.
   -- Но... -- начал было Ксавье.
   -- Как только я уберу машину, то принесу к хозяину ваши шпаги, -- невозмутимо ответил охранник, как будто знал заранее продолжение фразы Ксавье. - Убедительно прошу вас поторопиться: ваш брат совсем плох, да и хозяин мой не из тех, кто умеет ждать.
   -- Пойдем, брат, -- твердо сказал Дани, выбрасывая в траву сигарету.
   Они подошли к старому рассохшемуся крыльцу. "Как странно, -- подумал Ксавье. - С двух шагов дом казался таким солидным, а сейчас он напоминает богом забытую развалину".
   -- О да, в юморе вам не откажешь, -- дверь распахнулась, и Ксавье услышал знакомый мелодичный смех. - Этот дом так же стар, как и мы все... Но, кажется, хуже от этого выглядеть мы не стали!
   На пороге стоял высокий черноволосый Ангел с черными крыльями и светлыми глазами непонятного цвета, напоминающими утренние звезды.
   -- Мессир... -- слегка поклонился ему Дани.
   -- Рад видеть вас в моем доме, Огненный Грааль, -- произнес Утренняя Звезда. - И рад оказать вам посильную помощь... Не из благородства, конечно... -- он снова негромко засмеялся. - Но, видите ли, господа, в Париже остался мой сын, и он вряд ли выдержит атаку Габриэля, если вас не будет рядом. Поэтому... Не будем терять время... Проходите... Граф де Монвиль... Граф д'Азир...
   По высокой лестнице они прошли наверх, в комнату, где было тесно от вещей: книжные шкафы со старинными манускриптами возвышались от пола до потолка, в сумраке терялись длинные столы, на которых в беспорядке лежали навигационные карты, стопки перевязанных лентами документов, колбы и реторты с неизвестными жидкостями.
   -- Философский камень... -- небрежно бросил Утренняя Звезда, как будто речь шла об обычной археологической находке, которая обещала быть сенсацией, а оказалась обычным обломком кувшина микенской эпохи, которых так много в каждом мало-мальски уважающем себя музее мира.
   -- Лучше сюда посмотрите... -- Ангел указал на стену, на которой висел старинный портрет, изображающий светловолосого и светлоглазого рыцаря с открытым и отважным взглядом.
   Ксавье посмотрел на портрет, а потом перевел взгляд на Дани.
   -- Дани... -- Прошептал он.
   Утренняя Звезда слегка наклонил голову.
   -- Верно, господин де Монвиль... Человек, благодаря которому возникло государство Франция, рожденный от Ангела и земной женщины, королевская кровь... Грааль, господа. Ваш предок, господин д'Азир. И звали его на родине за его холодное сердце - Ледяной, а в Европе переделали на "Холодный"...
   -- Хлодвиг, -- произнес Дани завороженно...
   -- Хлодвиг - "холодный" - прекрасный и одновременно устрашающий, беспощадный, как зимний холод, рыцарь с длинными светлыми волосами и глазами, в которых навсегда застыл отблеск холодного солнца, стынущего в голубых, покрытых людами, озерах его далекой родины, -- заговорил Утренняя Звезда.
   В тот день он проезжал по чужому лесу, осеннему, густому, устланному ковром палой листвы - алой, золотой, коричневой. Он не видел, что под ветвями старого корявого дуба стоял и внимательно смотрел на всадника в охотничьем костюме и с соколом на руке золотоволосый Белен, плечи которого укутывала белоснежная пушистая волчья шкура. Отблески от золотых волос древнего кельтского бога скользили по листве, рассыпались искрами в воздухе, и всадник, завороженный этим неведомым зрелищем, протянул руку к солнечному лучу.
   Внезапно сокол, до того времени спокойно сидевший на перчатке и только бросавший кругом настороженный хищный взгляд неожиданно изо всей силы вцепился клювом в запястье хозяина, а потом резко взмыл вверх. Он описывал круг за кругом в синем бездонном осеннем небе, и его крики звучали пронзительно и угрожающе. Казалось, сейчас он спикирует с высоты на охотника, как на добычу. Но тот, глубоко погруженный в свои, никому не ведомые мысли, совсем ничего не замечал. Он с удивлением посмотрел на кровь, выступившую на руке, и приложил кружевной батистовый платок к ране, а потом пришпорил коня, направив его к видневшемуся среди роскошных древесных крон старинному замку Куранс, настолько прекрасному, что о нем уже начали складывать простенькие стихи:
   "Все травы Сёли
   Все розы Флёри,
   Все воды Куранса -
   Три чуда Франции".
   Окровавленный платок упал на ковер кленовых листьев, а через минуту на его месте неведомо откуда из-под земли забил прозрачный чистый источник посреди серебряных лилий, щедро расточавших свой аромат в осеннем, золотом и багряном лесу. Всадник, как будто очнувшись от странного сна, с недоумением обернулся, посмотрел на цветы и источник, и в его прозрачных, как северные озера, глазах отразилось искреннее недоумение.
   -- Рад приветствовать вас, молодой король Хлодвиг.
   Только тут Хлодвиг заметил золотоволосого юношу, у ног которого сидел белоснежный волк. Осеннее солнце озаряло его, и золотой нимб играл искрами на его волосах, рассыпался брызгами среди вековых деревьев, озаряя серебряные лилии.
   -- Белен... -- выговорил он, но с таким удивлением, как будто сам себе не верил. - Почему ты удостоил меня...
   Золотоволосый юноша улыбнулся так, как будто солнце заиграло в ледяной воде, несравненный, ослепительный небожитель.
   -- Потому что до этого дня ты верно служил мне, потому что на этой земле возникнет новая раса, и ты станешь ее родоначальником. А здесь, на этом месте, где ты видишь эти удивительные лилии, пробудившиеся к жизни после того, как были отмечены кровью короля этого народа, этой, пока еще нерожденной страны, ты назовешь замок, возведенный тобой, в мою честь - источник Белена. Чистый источник. А с него начнется и мое государство - Франция, которую твои потомки, Ангелы Второго Поколения, объединят с Россией.
   -- Фонтенбло, -- пораженно вымолвил Хлодвиг и склонил голову в знак повиновения.
   -- Только запомни одно, -- проговорил Белен, и его взгляд потемнел, -- Солнце не может исчезнуть навсегда; его только на краткое время скрывают тучи, и ты только тогда будешь жив, пока верно служишь мне. Если же решишь перейти на сторону других богов или бога, то уже не сможешь доверять даже самым близким тебе людям. Берегись, как бы твой слуга не оказался предателем и узурпатором, а твои дети не стали зваться отвратительным словом - batard. Но королевская кровь в любом случае, всегда останется таковой, пусть даже весь мир начнет кричать хором о безумии и швырять грязью в тех, кто отмечен моим покровительством... Запомни: правосудие не умирает никогда.
   -- Как ты мог усомниться во мне, Белен? - воскликнул Хлодвиг почти гневно, и его рука невольно легла на рукоять меча. - Я всегда чтил только тебя, и разве не мало чужих богов я повидал? Разве я дал тебе повод для таких оскорбительных для меня обвинений?
   -- Я и сам больше всего хотел бы ошибиться, -- спокойно и печально произнес золотоволосый юноша. - Но люди на удивление непредсказуемы... И вот тебе знак моего расположения, -- с этими словами он протянул всаднику три серебряные лилии. - Пусть они украсят твой герб и герб замка, предназначенного для королей, что будет возведен на этом месте. Ты сделаешь это.
   С того дня Хлодвиг Меровинг оставался божеством для французов вплоть до революции 1789-1794 гг. Ему подражали, его считали своим предшественником все французские короли. Он был незаслуженно забыт тогда, когда было решено начать новый отсчет истории страны: новый порядок, новый календарь, но все то же мистическое число "три" - "свобода, равенство, братство", мистический триколор (синий, белый, красный), пришедший несмотря на ветер перемен из Фонтенбло... И вдруг оказалось, что эти две точки - эпоха рождения Франции и Хлодвиг, революция и пришедшее вместе с ней стремление объяснить галльское и римское происхождение страны связаны теснее, чем мы могли до этого предположить. Это почти мистика, но мистикой была вся история Франции, с момента ее возникновения до настоящего времени. Волшебство же Фонтенбло, парижского предместья, была удивительно точно определена в словах французского историка Жюля Мишле: "Красота возраста созвучна временам года. Фонтенбло - это прежде всего осенний пейзаж, самый необычный, самый дикий, самый умиротворенный и самый изысканный. Его нагретые солнцем скалы, дающие приют больному, его фантастические тенистые аллеи, расцвеченные красками октября, заставляют предаваться мечтам перед наступлением зимы. Это восхитительное последнее убежище, где можно отдохнуть и насладиться тем, что еще осталось от жизни... Спросите меня, где бы я стал искать утешения, если бы меня постигло несчастье, и я отвечу - пошел бы в Фонтенбло. Но и будучи счастливым, я тоже отправлюсь в Фонтенбло".
   -- Вот вам и небольшой исторический экскурс, господа, -- улыбнулся Утренняя Звезда. - А на сегодняшний день остался только один, в ком течет королевская кровь - Грааль, вы, господин д'Азир, вечный бастард... Сейчас только от вас зависит, каким будет наш мир, который вы перевернули. И ваш долг - немедленно попасть в Париж...
   -- Где нас ищут все полицейские подразделения, -- сказал Ксавье.
   -- Да, -- спокойно подтвердил Утренняя Звезда. - Где вас ищет вся полиция, получившая приказ стрелять при первой же встрече с вами. Ваша очередь показать, как надо наносить батманы, господа... Только для этого придется привести в порядок вашу руку, господин д'Азир. У меня это займет всего несколько минут.
   В комнату вошел слуга, по-прежнему невозмутимый, в одной руке держащий две шпаги, а в другой - глубокий старинный медный сосуд.
   -- Спасибо, Армор, -- сдержанно поблагодарил его Утренняя Звезда, принимая от него сосуд и одну из шпаг.
   Не удержавшись, он вскинул вверх клинок шпаги, любуясь, как играет на нем пламя одинокой свечи. "Такой же одинокой, как ты, Грааль..." - услышал Дани его голос в своей голове.
   -- Вашу руку, -- коротко бросил Утренняя Звезда, и его лицо приняло холодное, почти бездушное выражение.
   Дани молча подчинился и протянул ему правую руку, по которой плыло красное воспаленное пятно. Утренняя Звезда крепко взял его за ладонь и быстро, глубоко полоснул шпагой по этому страшному пятну. Из раны в сосуд хлынула кровь, и Дани молча рухнул на пол. Ксавье ахнул.
   Однако Утренняя Звезда оставался невозмутим.
   -- Армор, -- скомандовал он. - Спирт... Бинты... Морфин... Потом отведешь господина д'Азир в ванную и приготовишь ему более-менее приличную одежду.
   Он работал как профессиональный врач. Уже через пять минут он крикнул с некоторым раздражением:
   -- Армор, ванна готова?
   -- Да, Мессир, -- негромко отозвался слуга. - Морская соль, лаванда...
   -- Отлично, -- сказал Утренняя Звезда, споласкивая руки в чистой воде, кубок с которой ему немедленно поднес Армор, а потом вскинул быстрый взгляд на Ксавье. - Вы что, не поняли, господин де Монвиль? Кажется, в последнее время вы стали на удивление тормозным. Вы разве не слышали? - Ванна готова!
   В голове Ксавье всё плыло. Тяжелая завеса, отделявшая его от черноволосого хозяина со страшными светлыми глазами, рухнула, и он бросился к Дани, не подававшему признаков жизни.
   -- Пройдете по коридору. Вторая дверь налево, -- бросил Утренняя Звезда, даже не глядя в сторону Ксавье. - Армор, приготовьте кофе. И не смотрите на меня так, прошу вас. Я знаю: кофе в такой час пить не принято, но нам надо поддержать силы господина д'Азир.
   Больше Ксавье не слушал их разговор. Он поднял Дани на руки и отнес в ванную, благоухающую лавандой. Зеркальные стены отразили зеленоглазого красавца с яркими зелеными глазами и светловолосого умирающего юного Ангела с огненными крыльями. Ксавье осторожно опустил его в воду, как ребенка, аккуратно смывая с его волос кровь и песок. Его сердце сжималось от боли.
   -- Дани... Дани... -- прошептал он, даже не надеясь услышать ответ, но темные ресницы Дани вздрогнули, губы шевельнулись, и Ксавье понял: он хочет произнести: "люблю тебя..."
   В ванну зашел Армор с перекинутым через руку большим махровым полотенцем. В другой руке он держал шприц.
   -- Всё, -- сказал он. - Ему нельзя долго находиться в горячей воде.
   Ксавье послушно взял брата на руки и обернул полотенцем.
   -- А теперь помогите мне, -- сказал Армор.
   "Какое удивительное у него выражение лица, -- подумал Ксавье. - Такое может быть только у японцев: ни единого проблеска чувства, даже если бы у него внутри кипела настоящая буря страстей..."
   Армор взял тонкую, почти прозрачную руку Дани и профессионально ввел иглу в вену. Ксавье невольно содрогнулся. На тонких губах Армора мелькнуло некое подобие улыбки.
   -- Вы хотите, чтобы он умер от болевого шока, господин де Монвиль? - произнес он. - Пойдемте за мной, я покажу вам вашу комнату.
   Ксавье прошел вслед за слугой, видя перед собой только его идеально прямую спину. Он не понимал, где именно идет: вещи и предметы перед его глазами начали искривляться и исполнять какой-то немыслимый танец, как... Как... Неожиданно всплыло воспоминание: слепая женщина дает ему древний напиток кельтов, чтобы он смог вывести Дани от белой реки, за которой находятся только мертвые...
   Комната оказалась очень чистой, но совсем темной и с единственной кроватью, на которой была разложена одежда, правда, отнюдь не аристократическая: черные джинсы, черная футболка и легкий летний свитер в стороне, -- как бы сам собой говорящий, что в ближайшее время он не понадобится.
   -- Располагайтесь, -- сказал Армор. - Через четверть часа я принесу вам кофе.
   Ксавье уложил Дани на постель, недоумевая, каким же это непонятным образом Утренняя Звезда хочет, чтобы они с братом смогли помочь его оставшемуся в одиночестве сыну, если он заставил своего слугу вогнать Дани лошадиную дозу морфина, но, к его величайшему изумлению, Дани открыл глаза, прозрачные и чистые, в которых больше не плавала безумная боль, приподнялся и в одну секунду оделся, и Ксавье даже не понял, как это могло произойти.
   -- Дани... -- только и смог он произнести изумленно.
   А он смотрел на него с легкой улыбкой.
   -- Братишка, -- сказал он, как ни в чем не бывало. - Прошу тебя, открой окно: мне что-то не хватает воздуха.
   Еще не оправившийся от изумления Ксавье распахнул окно, и Дани глубоко вдохнул влажный, холодный, насквозь пропитанный ливнем воздух, а потом поднялся и, вынув из кармана пачку сигарет, подошел к брату, как можно ближе к темному высокому небу, мягко шелестящим деревьям и счастливо улыбнулся. Он подставил лицо ветру и с наслаждением закурил сигарету.
   Дверь распахнулась, и в комнату вошел Армор с серебряным подносом, на котором стояли две чашки ароматного кофе. Дани обернулся. На его губах играла радостная и немного растерянная улыбка. Казалось, он хотел что-то сказать, но в следующую секунду снова смертельно побледнел и рухнул, как подкошенный, к ногам Ксавье.
   -- Дани! - закричал Ксавье.
   Армор отбросил в сторону поднос с кофе, который со звоном и грохотом ударился об стену.
   -- Вы что, совсем ничего не соображаете, господин де Монвиль? - Его лицо, до этой секунды совершенно невозмутимое, исказилось от ярости. - Почему вы позволили ему встать? А... Да что с вами говорить... Лучше подумайте, что вы скажете Мессиру, который ждал помощи от вас!
   -- А мне ничего говорить не надо. - Утренняя Звезда вошел в комнату так неслышно, что Армор и Ксавье невольно вздрогнули и подняли на него глаза.
   Как ни странно, Утренняя Звезда спокойно улыбался.
   -- Вы слишком плохо знаете вашего брата, господин де Монвиль, -- произнес он. - А уж вы, Армор, и того меньше: если уж он что-то решит сделать, то сделает это обязательно, уверяю вас. Хотя на самом деле это ничего не меняет. Сегодня ночью он будет рядом с моим сыном. А сейчас, господин де Монвиль, уложите его в постель, а вы, Армор, немедленно уберите то безобразие, которое здесь учинили. Не устаю вам удивляться, право: как дети, -- сколько ни учи вас, а толку никакого... -- Он снисходительно пожал плечами и вышел из комнаты, плотно притворив за собой дверь.
  
   Дени стоял у окна фехтовального зала, вспоминая вчерашний вечер, когда он расстался с отцом. Подойдя к опечатанному дому, Утренняя Звезда только легко усмехнулся, притронулся к замку и толкнул дверь.
   -- Проходи, сын, -- сказал он Дени, -- и ничего не бойся. Если бы сейчас не было так темно... Хотя и так могу сказать, что полиция перевернула здесь всё вверх дном, так что бояться нечего. Бояться глупо. Они не пойдут сюда во второй раз и, кроме того, Габриэлю Паленому нужен Грааль, а не ты.
   Он ласково взъерошил сыну волосы и повернулся, чтобы уйти.
   -- Да, -- сказал Дени, чувствуя, как в горле начинает распухать отвратительный комок. - Со мной всё будет нормально. Хорошо, если всё нормально будет и у Дани...
   Утренняя Звезда смотрел на него и немного растерянно улыбался, как будто не решался уйти и выглядел как человек, у которого выбили почву из-под ног. Дени тоже не отводил от него глаз. "Если он говорит, что бояться - глупо, значит, чего-то опасаться все-таки стоит. Он боится, что даже сейчас, обдумав весь план до мелочей, не учел всего, что может произойти..."
   -- Здесь есть телефон, -- сказал Утренняя Звезда. - Скорее всего, он прослушивается... Но я все-таки оставлю тебе свой телефон на случай... непредвиденных обстоятельств... Хотя, полагаю, ничего непредвиденного не должно произойти... Правда, Самаэль?
   Самаэль совершил нечто вроде героизма, и выдавил из себя улыбку:
   -- Конечно, отец!
   Интересно, получилось у него естественно изобразить эталон американской мечты? После секундного размышления Самаэль решил, что да, получилось. Да что он, школьник в конце концов? Завтра должны приехать его братья, так что отец может преспокойно отправляться по своим делам, а с Дени ничего не случится. Нет проблем. Прорвемся!
   Утренняя Звезда не свойственным ему жестом откинул назад черную челку, чем до боли напомнил Гийома и Дани. Он улыбался Самаэлю, но выглядел так отрешенно, как будто посылал эту улыбку в никуда, в безвоздушное пространство.
   -- Если ты захочешь кофе... Ты на кухне всё найдешь...
   -- Конечно, отец. - Дени улыбался прежней американской улыбкой.
   Замечательная улыбка: папа, я всё усёк, я прекрасно помню свои крылья. Врешь ты, Дени, ты ничего не помнишь. Только веришь, но не помнишь... И самое лучшее и убедительное доказательство этого - рот, совершенно пересохший от волнения и ком в горле, который разрастается всё больше.
   Утренняя Звезда снова отстраненно улыбнулся, но на этот раз взялся за ручку двери, и в комнату ворвался свежий ночной ветер, смешанный с дождем.
   -- Телефон я тебе оставил... -- опять повторил Утренняя Звезда, стоя на пороге и, уже не оборачиваясь, добавил:
   -- Я люблю тебя, сын.
   Больше он не сказал ничего. Просто вышел, доставая на ходу ключи от машины и плотно закрыл за собой дверь.
   Дени подошел к окну. Он видел, как торопливо отец идет к машине. Теперь ему уже не было нужды улыбаться, и вид у него был потерянный. Он сел в машину, вывел ее из двора на улицу и притормозил. Дени знал, что отец сейчас посмотрит сначала в одну, а потом в другую сторону, хотя в таком захолустье, да еще посреди ночи вряд ли можно было отыскать свидетелей. Естественно, что никто не прошел и не проехал, и тогда машина тронулась с места, оставив висящее в воздухе облачко сизого дыма.
   Это было вчера. И уже наступило сегодня, и даже больше - это "сегодня" того и гляди закончится... Дени остался в доме совершенно один. Он всё усек, он крутой парень, он не понимает только, почему у него сейчас так дрожат руки.
   Дени вынул из кармана пачку "Капитана Блэк", закурил. Всё в порядке, Старший Сын. Правильно?
   Всё правильно. Он вслух произнес эту фразу, и собственный, внезапно охрипший голос, показался ему чужим. Он зашел на кухню и включил свет. Посмотрел в зеркало, висевшее на стене. На него смотрел черноволосый симпатичный парнишка, обаятельный, с умными и добрыми глазами.
   На кухонном столе стоял телефон. Дени подошел к нему и снял трубку. Она ответила ему вовсе не гудками, а сообщением: "Очередное преступление, совершенное маньяками Винсом Каэлем и Ксавье Деланси. Следующей жертвой преступников стал доктор Семьяза, не так давно проводивший с обоими преступниками курс лечения. Состояние доктора крайне тяжелое, он находится в коме. Все полицейские подразделения "шестиугольника" занимаются расследованием данного преступления, как и всех прочих. При обнаружении маньяков будет сразу же дан огонь на поражение".
   Дени положил трубку на рычаг и задумался. Положение с каждым днем становилось всё более безнадежным. Он смотрел в никуда и видел перед собой Дани - светловолосого высокого Ангела с Огненными Крыльями, он слышал его стихи, как это уже бывало не раз:
   Ты победил. Мне всё равно, кто ты,
   И если ты - обман, его я принимаю,
   Здесь боль звенит от черной пустоты.
   Опять огонь? Пускай по мне стреляют.
   Я создал мир прозрачных витражей
   И сам поверил в них, я слился с ними...
   Один удар, и - превратившись в ливни
   Стекла цветного, падаю... Держи,
   Уж если можешь. Ангелы уходят,
   И лето льется огненным дождем,
   Сжигая крылья в адском хороводе...
   Удержишь?.. Это ты поймешь потом...
  
   Почему-то он подумал, что этот телефон может отключиться в любой момент. И чем сильнее будет ураган, тем хуже его брату, Огненному Граалю.
   Дени ни минуты не сомневался в том, что покушение на доктора Семьязу, как бы неприятен он ему ни был, -- дело рук Габриэля. Дени смотрел в темноту, а видел стерильную больничную палату, в которой лежал доктор, толстый, огромный, опутанный проводами и окруженный всевозможными пищащими приборами. Если за дело примется сам Габриэль, никакая кома его не остановит, и при мысли об этом комок в горле вырос настолько, что на несколько секунд Дени стало невозможно дышать.
   Казалось бы, в таком состоянии доктор был больше похож не на человека, а на разжиревшую старую улитку. Он видел на его лице каждую морщинку, каждую трещинку. Его глаза время от времени открывались, и это было самое страшное: пустые, мутные глаза с желтой роговицей.
   Дени встал, нервно затянулся сигаретой и прошелся по кухне. Вчера ночью ничего не случилось, -- сказал он сам себе. - А скоро должны приехать мои братья... Я не боюсь... Я совсем не боюсь... Врешь, Дени, потому что сейчас у тебя к горлу подкатывает тошнота. Они так и не появились за весь вчерашний день, и Дени занимался тем, что рассматривал огромную коллекцию шпаг маэстро Ксавье Деланси, но ни к одной из них притронуться так и не решился. У него было такое чувство, будто он находится в храме, где без высшего разрешения нельзя взять ни одну святыню.
   "Я не боюсь", -- еще раз повторил Дени, взял чайник, налил в него немного воды и поставил на огонь. Достал с полки чашку, насыпал в нее две чайные ложки растворимого кофе. "Как любил Дани..." Вспомнить, сделать то же самое, что и Дани... Это успокаивало его. Чтобы усилить впечатление присутствия Дани, он закурил и подошел к окну. Через минуту он выбросил недокуренную сигарету в окно, вернулся к столу, залил кофе кипятком и завороженно уставился на переливающуюся поверхность.
   Он снова видел больничную палату и в ней - доктора Семьязу. Он скатился к самому краю кровати. Дени показалось, что его тело заполнено чем-то вроде тяжелой жидкости. Он был готов поклясться чем угодно, что водянистые глаза доктора, который должен был находиться в коме, приоткрылись и теперь с любопытством наблюдали за ним.
   Дени уже совсем расхотелось пить кофе, и он прошел в фехтовальный зал, где в стойках стояли шпаги. Он прошел мимо них к столу, где лежали друг на друге многочисленные книги по истории и теории фехтования. Он машинально дотронулся до книг в глянцевых обложках, но понял, что сейчас даже ни одного названия прочитать не сумеет.
   Я не боюсь, -- думал он. Доктор лежит в коме, в больничной палате, откуда не выпустят многочисленные секьюрити. Он сейчас глубоко спит, как растение. Рот у него открыт, челюсть отвисла, и видно только, как медленно вздымается грудь под одеялом. Кажется, еще немного - и он умрет...
   Нет, нет... Он знает это лучше, чем кто-либо: доктор не умрет.
   Тонкие занавески на окне в больничной палате шевельнулись, и одна из рук доктора шевельнулась. Она медленно поползла по простыне, и длинные ногти при соприкосновении с хрустящей материей издавали отвратительный скрипящий звук.
   Дени бросился к стене, хотел было схватить одну из шпаг, но его рука тут же безвольно опустилась. Нет, он не может. Его сердце колотилось так сильно, что оглушало.
   Спокойно, Дени, успокойся. Он ведь болен, он тяжело ранен, ему ни за что не встать!
   Он снова подошел к уже остывшей чашке кофе и заставил себя сделать один глоток. Солнце уже почти скрылось, и темнота подступала, выползая изо всех углов. Когда же они приедут? Еще час, и станет совсем темно! Они должны приехать, как обещали!
   Дени чутко прислушался. Где-то далеко раздавался непонятный скрип. Так не могли ходить часы, так не могли скрестись мыши... Так могли скрестись только длинные ногти, которые он ВИДЕЛ в закрытой больничной палате...
   Кажется, он начинает сходить с ума... Дени выпил кофе залпом, закурил и еще раз повторил про себя, что доктор в его состоянии не сможет ни при каких обстоятельствах покинуть палату.
   Он снова подошел к телефону и снял трубку, откуда немедленно донеслась бодрая информация: "Очередное нападение Винса Каэля и Ксавье Деланси. Теперь уже их жертвой стал полицейский. Его состояние оценивается как удовлетворительное. Местонахождение преступников уже выяснено, и к утру жители Парижа смогут избавиться от кошмара, который преследовал их в последние дни".
   Их поймали! Если даже и не поймали, то поймают непременно и уже сегодняшней ночью! Они не приедут! Их убьют на месте, а за Дени придет тот страшный монстр с глазами, напоминающими дула двустволки!
   От этой мысли можно было на самом деле сойти с ума. Дени вернулся к столу и взял из стопки книг наугад учебник по истории. Сел на стул и принялся читать:
   "Становление Франции происходило в течение долгого периода, в точности совпадающего с "удлиненным во времени" становлением классической монархии в этом государстве, определяемое некоторыми тенденциозными французскими историками с 1459 по 1780 годы, но нам близка иная точка зрения, более независимая и объективная, наиболее ярко выраженное Франсуа Фюре: во Франции не бывает невинных исторических теорий, и тот, кто оценивает исторический процесс немедленно обязан оценить его с политической точки зрения, будь то Меровинги или Революция 1789-1794 гг: "Как только она (точка зрения автора) выражена, этим уже все сказано - автор роялист, либерал или якобинец. Только при наличии такого пароля его история получает свидетельство о законнорожденности... Если всякая история предполагает некий выбор, некое заведомое предпочтение, из этого отнюдь не следует необходимость вынесения какого-то определенного мнения о предмете исследования. Подобное положение возникает лишь в том случае, когда затронута конкретная политическая или религиозная самоидентификация читателя или критика, начавшая оформляться в далеком прошлом.
   Прошлое может или изменить эту самоидентификацию или, наоборот, сохранить или даже усилить ее в зависимости от актуальности самого предмета исследования. Хлодвиг и нашествия франков были животрепещущей темой в XVII веке, потому что история искала тогда в этих событиях ключ к структуре общества своего времени... Начиная с 1789 г. навязчивая идея собственного происхождения, на основе которой буквально соткана вся наша национальная история, переместилась в революционный разлом. Так же, как великие нашествия стали... версией происхождения Франции, так и 1789 г. явился новой датой рождения, нулевым годом мира, основанного на равенстве". В результате произошла "замена одной даты рождения на другую, то есть введение новой точки отсчета для самоидентификации нации".
   Итак, французская монархия проходила свой путь развития от Валуа до Бурбонов. Прежде всего, институт французской монархии носил характер чисто сакральный. Чудесные явления, которые большинству наших современников, возможно, покажутся легендами, происходили на самом деле: мистической являлась и сама церемония коронации, и то обстоятельство, что после нее короли обретали способность исцелять своих подданных от любых болезней одним только прикосновением или же после окропления их водой. При этом подобное врачевание было тесно связано с религиозными обрядами, предварительным ритуалом причащения в часовне замка, и большинство исследователей склонны оценивать это явление как аналогичное Евхаристии и причащению вином и хлебом. То, что нам кажется невероятным, для средневекового сознания было явлением обычным.
   Все ритуальные действия монарха проходили при непосредственном участии представителей аристократии, сотоварищей, занимающих самые высокие ранги. Именно во Франции родился незыблемый постулат классической монархии, составленный из трех компонентов (число "три" всегда было для Франции сакральным): "Единый закон, единая вера, единый король".
   Мистическая сущность монархии органично вписывается в общую систему прочих французских символов, и Возрождение, с которым совпало время правления Франциска I объясняет их лучше, чем в какую-либо другую эпоху. В очередной раз подтвердились такие основополагающие для Франции высказывания, которые последующие исторические события подтвердили лишний раз: "Король, корона и справедливость не умирают никогда" и "Правосудие не прерывается". У короля существовало две сущности, из которых одна -- земная, человеческая, смертная, а вторая -- духовная, воплощающая в себе идеал монархического института. Вместе с этим и для всей страны сделались естественными понятия, подразумеваемые в данных высказываниях: справедливость, сакральность и суверенное верховенство".
   И все эти понятия были объединены в одном человеке - Граале, -- подумал Дени. Если бы он был свободен (как ему хотелось бы, хоть самым волшебным образом стать свободным!), он немедленно отправился бы искать корни Грааля и первым своим ориентиром избрал бы оплот катаров, замок Монсегюр. Как он мечтал о том, чтобы отправиться туда с Дани. Он уже видел себя рисующим генеалогию от Меровингов до Ларошжакленов и самого Дани... Это изменило бы мир, сделало бы его совершенно другим, и новые паладины Святого Грааля сумели бы объединить Европу - от Франции до родины Хлодвига России, сделать то, что не смог совершить ни "Поход Полярного Солнца", ни Наполеон, ни великий полководец Анри...
   Он ушел от этой страшной действительности, он видел только бесконечно синее небо над горами, поросшими лесом, развалины старинного замка, Дани, читающего ему свои стихи...
  
   Солнце синее, неба просинь,
   Хотя еще далеко не осень,
   Но ветер холодный сушит глаза...
   Я многое мог бы тебе рассказать,
   Но видишь ты мир через блеклый страз,
   Любовь уползает, воя, как барс,
   С обломком стрелы в боку и тоской.
   Прости, сейчас за моей спиной
   Встал тот, кто так похож на меня -
   Мой Ангел в темном шлейфе огня.
   А ты улыбнись, малыш, не грусти,
   Как птицу - с ладони меня отпусти.
   Мне пора. Ему - тоже пора. Мы вместе.
   Смотри на море. Умри. Воскресни.
   И дерево к небу ветви тянет,
   Как руки - наложница... Даль в тумане...
  
   Дени вздрогнул. Ничего не будет... Ни истории, ни его похода в Мосегюр... "Мне пора... Ему - тоже пора... Мы - вместе..."
   Дени встал и подошел к двери в коридоре. Перед ним она сразу же сделалась прозрачной, показав происходящее в больничной палате. Доктор спал, и его лицо грязно-серым пятном выделялось на подушке, освещаемой тусклым ночником. Он совершенно не был похож на человека, находящегося в коме. В чертах его лица невозможно было заметить и тени умиротворения. Он выглядел... Он выглядел ОПАСНЫМ... Как зверь, который готов проснуться в любой момент и нанести смертельный удар, а то, что он будет смертельным, Дени не сомневался. Если бы он хотя бы не был один...
   Чтобы занять себя хоть чем-нибудь, Дени прошел на кухню и снова поставил на огонь чайник, хотя ему совершенно не хотелось кофе. Он закурил и немедленно затушил сигарету в пепельнице. Перед его глазами стоял образ доктора, готового вот-вот подняться из своей постели. Во всяком случае, из его горла поднимался булькающий, вернее, даже какой-то тарахтящий звук. Дени чувствовал, что его ноги поневоле прирастают к полу. Сердце кололо. Он опять слышал низкий и страшный захлебывающийся звук. На миг ему показалось, что по лицу доктора пробежала легкая рябь, как по воде, и он увидел совсем другое лицо - синеглазого блондина с неопрятно свисающими грязными волосами, оскалившегося в улыбке. Дени помотал головой, и видение исчезло. Он снова видел спокойно спящего доктора Семьязу. Вроде бы спящего... Вроде бы... Да, вот он нашел это подходящее слово - ВРОДЕ БЫ...
  
   Дверь в комнату тихо отворилась, и в нее неслышно вошел Утренняя Звезда во всем своем великолепии. Его черные длинные волосы мягкими волнами падали на плечи, ясные глаза сияли, на губах играла легкая улыбка. Царственным жестом он поправил край горностаевой мантии и неспешно приблизился к постели, где, прижавшись друг к другу, спали светловолосый Ангел с Огненными Крыльями и Ледяной Ангел, доверчиво прижавшийся к его плечу.
   Несколько мгновений Утренняя Звезда смотрел на них, как будто хотел запомнить навсегда, а потом осторожно прикоснулся к плечу Дани. Тот сразу открыл огромные серые глаза и внимательно посмотрел на Утреннюю Звезду. Им не потребовалось слов, чтобы понять друг друга.
   Сдерживая стон из-за боли в сломанных ребрах, Дани поднялся с постели.
   -- Я готов, -- сказал он.
   -- Да, пора, -- кивнул Утренняя Звезда, глядя на его пылающие ярким огнем золотистые крылья. - Габриэль пошел в последнее наступление. Еще пара минут, -- и он окажется у двери моего сына. Только в твоих силах отвести удар от нас всех, -- и Перворожденных, и от оставшихся на земле последних Ангелов Второго Поколения. Одним ударом разрубить узел и решить все проблемы. Ты знаешь, как сделать это, Огненный Грааль.
   -- Только одно последнее желание, -- сказал Дани.
   Утренняя Звезда в знак согласия только наклонил голову.
   Дани подошел к столу, взял с него лист бумаги и перо и быстро написал несколько строчек:
  
   Здесь больше нет меня...
   Души сгоревшей запах
   Похож на запах осени, туманной от дождя...
   Лишь синь и золото...
   Навеки уходя,
   Не прячу крыльев раненых, и в залах
   Лишь тень убийцы, лед его ударов,
   Где память разбивается, звеня,
   И, Ангел в шлейфе ветра и дождя,
   Я ухожу, здесь больше нет меня...
  
   -- Это для Гийома, -- произнес он, стараясь не смотреть в сторону спящего брата, и уже совсем неслышно, одними губами, прошептал: Брат, я люблю тебя. Я повторяю это в своей последней жизни, и только это и было, есть и будет правдой...
   -- Твое слово для меня закон, Огненный Грааль, -- сказал Утренняя Звезда. - А теперь - пора... Через пять минут моя власть закончится...
   Он поднял вверх руки и произнес несколько коротких заклинаний на непонятном языке, и в то же мгновение стройный светловолосый Ангел с красно-золотистыми Крыльями исчез, растворившись в слоистом ночном тумане, и только душный запах белых королевских лилий несколько минут напоминал о его присутствии в этой комнате...
  
   Дени стоял перед закрытой дверью и смотрел на доктора Семьязу. Тот лежал с закрытыми глазами и открытым ртом. Красное закатное солнце бросало кровавые отблески на деревья за окном. Одна ослепительная вспышка солнечного луча, -- и он увидел доктора уже не лежащим, а сидящим в кресле. Он дружески протягивал к нему руки, а его лицо было в одно и то же время исполненным торжества и до крайности идиотским. Он что-то бормотал, но это бормотание не было просто абракадаброй. Дени понял, чем это было - колдовством. Он не понимал значения фраз. Он знал только одно: каждая из них вгоняет гвоздь в чью-то крышку гроба, а сейчас, кажется, его гроба... Эти слова казались ему какой-то нескончаемой средневековой процессией, следующей к месту сожжения зачумленных. Он видел эту нескончаемую бездну, он смотрел в нее широко распахнутыми глазами потерянного ребенка...
   И это осознание чудовищного лика Габриэля было настолько сильным, что Дени, не отдавая себе отчета в происходящем, бросился к телефону. В трубке царила безнадежная мертвая тишина. Не желая верить самому себе, он положил трубку на место, потом снова поднял ее и поднес к уху. Тишина. Снова, очень медленно, он опустил трубку.
   Он был совершенно один, а за дверью уже, возможно, стоял голубоглазый убийца с когда-то серебряными крыльями в обличье Семьязы или каком-либо другом... Но для Дени это уже не имело значения.
   Солнце уже совсем зашло, и в доме стало абсолютно темно.
   Надо срочно подумать о чем-нибудь... О чем-то, что смогло бы отвлечь от жутких мыслей об оживших кадаврах... В этот момент Дени уже не думал о своих крыльях. Есть ли они у него, были ли вообще? Он чувствовал только материю, кричащую одно слово: "Жить! Жить!"
   Надо срочно отвлечься. Нет ничего опасного... Так, кажется, внушал ему отец перед отъездом. Значит, вот-вот скоро кто-то должен прийти и спасти его от этого кошмара. Подумать, подумать о чем угодно... О бейсбольном матче, о конкурсе Евровидения, о ралли Париж-Даккар... Но темнота всё сгущалась, и он видел в ней только коричневые оскаленные черепа, глаза с желтыми роговицами, которые тускло поблескивают в самых темных углах, а потом закатываются и исчезают... По половицам ползут странные зигзаги света, они приближаются, и кажется, будто инфернальное существо подползает к нему всё ближе и ближе... Нет, этого не может быть! Это просто кажется ему!
   -- Хватит! - закричал он и изо всех сил ущипнул себя за руку, чтобы привести в чувство.
   За окном хлынул ливень, просто настоящий ураган со снегом. Где-то сильно хлопнула створка окна. Дени бросился к окну и захлопнул его. Ветер встрепал его волосы, и Дени подумал: откуда может быть этот ветер? Ведь час назад его не было, даже намека на приближающийся шторм! И внезапно он понял: Огненный Грааль не придет на помощь... Вероятно, радио право: его братьев нашли и убили... Помощи ждать было неоткуда. Дени тихо ахнул, потом зачем-то снова снял телефонную трубку. В ней по-прежнему царила мертвая, могильная тишина... Дени прошел несколько раз взад и вперед по фехтовальному залу в полной тьме.
   Ветер бушевал во всю мощь. Наверное, из-за него и не работал телефон. Несколько раз Дени поднимал трубку, изредка там раздавались глухие булькающие звуки, но и только. Он выглянул в окно. По небу неслись желто-черные тучи, мертвенные, безнадежные, как в день окончательной гибели Грааля. Настоящая картина Апокалипсиса...
  
   Слёзы - потоком, слёзы - ручьем
   Льются в твои глаза
   С неба. Не поднимай их вверх. Идем
   Туда, где смогу сказать,
   Что огненный ветер - взмах крыльев моих,
   Что Слово - как шпаги сталь -
   Пронзает Чужих и возносит Своих...
   Огонь в пустоте. Грааль...
  
   Дени сел за стол и снова раскрыл учебник по истории. Он пролистывал страницу за страницей, но не понимал ничего. Каждый звук, раздававшийся за домом, заставлял его вздрагивать снова и снова. Иногда ему начинало казаться, что дрожит от поступи некоего гигантского существа весь дом. Всё чаще он ловил себя на мысли, что смотрит расширенными от ужаса глазами на бесполезный телефон.
   Внезапно он услышал совершенно отчетливый скрип по двери, как могли скрестись только длинные когти лежащего в коме доктора Семьязы. Он пришел! Он наконец пришел! Он или тот жуткий блондин с выжженными крыльями, с глазами, напоминающими дула двустволки? Какая разница?!
   Весь мир вокруг Дени раскололся вдребезги, как на безумных картинах авангардистов. Через миг он стал прежним, а потом снова заплясал свой безумный танец. Причем, чем больше Дени пытался осознать происходящее, тем сильнее кривлялся мир, доводя его до умственного исступления. Им овладел панический ужас. Ужас, не сравнимый ни с чем. Он беспорядочно заметался по дому, одержимый одним желанием: бежать куда угодно - в самую дальнюю комнату, подальше из этого дома, выбраться под проливной дождь, на дорогу, по которой он сможет бежать как можно дальше! Он метался в темноте как слепой, пока со всего размаха не врезался в косяк двери и отлетел на пол. Голова сразу загудела от безумной боли. Это было даже хорошо, потому что помогло на время забыть страх.
   Дени поднес ладонь к носу, а затем к глазам. Она была красной от крови, капли которой падали на его рубашку. Он вытер нос рукавом и уселся в углу, весь дрожа от страха, непрекращающегося поскрипывания и вида собственной крови. Он подумал о том, что надо бы найти в себе силы, чтобы пройти на кухню, намочить тряпку и вытереть лицо, но при одной мысли об этом испытывал приступ тошноты.
   Дверь тихо заскрипела, и из-за нее раздался голос:
   -- Ну что, заждался меня, мальчик мой? А это всего лишь я, твой добрый доктор...
   Дени хотел закричать, но из пересохшего горла не могло вырваться ни звука.
   -- Иди ко мне... Сейчас я успокою тебя... Сейчас... -- эти звуки эхом разносились по всем комнатам дома.
   И вдруг к своему ужасу Дени понял, что мозг стал заложником его тела. Он не мог противостоять звукам, которые его парализовали. Ноги сами собой несли его навстречу чудовищу, ожидающему его в темноте. Медленно, покорно, беспомощно он шел к открытой двери, из-за которой налетали порывы ветра. И вот он увидел его - огромного и страшного доктора Семьязу, протягивающего к нему толстые руки.
   -- Иди ко мне, -- мертвым голосом сказал доктор.
   Дени судорожно вцепился в дверной косяк. Его лицо страшно исказилось от напряжения. Бешеный ветер завывал за окном, ломая ветви деревьев. Руки инфернального существа тянулись к нему, и он больше ничего не мог с собой поделать. Медленно, шаг за шагом, он стал подходить к этим страшным когтистым рукам. Он с ужасом видел, как еще через мгновение окажется в кольце этих рук, но вдруг оконная рама треснула и с грохотом упала на пол. Ветка платана выбила стекло. Холодный поток ветра и дождя ворвался в комнату, вокруг Дени закружились влажные от дождя листья. Темные тучи насквозь пронзила вспышка молнии, озарив своим огнем весь дом, и в сполохах алого и синего огня встал юный светловолосый Ангел с Огненными Крыльями со шпагой в руке. При виде его лицо Семьязы исказилось.
   -- Вот и ты, выродок! - прошипел он, внезапно увеличиваясь в росте. - Бастард! Я уничтожу тебя, отребье! Я заставлю тебя встать передо мной на колени!
   Но Ангел с золотистыми крыльями смотрел на него со спокойной улыбкой.
   -- Сейчас ты оставишь его в покое, Паленый, -- властно произнес он и протянул руку к бледному от ужаса Дени.
   Снова полыхнула тонкая вспышка огня. Дени на миг озарился тихим внутренним светом, который мгновенно погас, легким мотыльком перепорхнув на ладонь Дани.
   -- Все, -- сказал Дани. - Он больше не сегенанг, не инициированный. Он не представляет для тебя интереса, Габи. Отпусти его, тем более, то, что должно произойти сейчас, касается только тебя и меня.
   -- Сученок! - заорал Габи, но отвел руки от Дени, который в то же мгновение обрел утраченную подвижность.
   Он рухнул на пол и ужом выскользнул из-под горы плоти, пытающейся навалиться на него. Воя от страха, он проскользнул между ног чудовища, нырнул в дверь и оказался на улице под проливным дождем. Он обернулся только один раз и, увидев растущую в дверном проеме черную тень, опрометью бросился бежать, сквозь ливень и ветер.
   Не прошло и пяти минут, как рядом с ним притормозил "шевроле", и из него выглянул молодой мужчина с длинными черными волосами, собранными на затылке в хвост. Он посмотрел на дрожащего от страха и холода юношу светлыми глазами непонятного цвета и приоткрыл дверцу.
   -- Жуткая погодка, сынок, -- сказал он, когда Дени рухнул в салон машины на сиденье. - Куда поедем?
   Но Дени молчал, не в силах произнести ни слова. Перед его глазами стояло жуткое синеглазое чудовище со стальными "когтями" в руках и юный Ангел с гордо поднятой головой и сияющими Огненными Крыльями.
   -- И чего только ни примерещится в такую погоду, -- Дени почудилось, что в голосе шофера прозвучало с трудом сдерживаемое сожаление, но он и не слышал, чтобы произносил хоть какую-то фразу...
   -- Утром ты забудешь все свои страхи, сынок, -- голос шофера звучал откуда-то издали. - Отдохни, тебе ведь завтра на лекцию...
   Дени Девуа завтра надо на лекцию, и он больше ничего не хочет знать, даже о том, чем закончится поединок между Стальным Убийцей и юным Ангелом с Огненными Крыльями...
  
   Дани смотрел на доктора Семьязу, стремительно выраставшего на фоне распахнутой двери огромной темной массой, и замечал, что существо, стоящее перед ним начинает множиться: за ним вырастали ряды зловещих клонов, закованных в ржавые доспехи, как будто все когда-либо жившие паладины Ангела с Серебряными Крыльями вышли на его защиту.
   Первой сделала шаг вперед фигура в сильно проржавевших доспехах. На ее голове красовался цилиндрический шлем с узким отверстием для глаз. Над шлемом колыхалось от ветра черное истрепанное перо, по которому ползало множество мелких могильных червей. Шею и плечи рыцаря закрывала тонкая ржавая кольчуга, отчего-то напомнившая Дани фату невесты. Огромные руки рыцаря закрывали пластины из ржавых железных листов. На них застыла короста из грязи многих столетий. Стоило рыцарю начать двигаться, как эти пластины начинали отвратительно визжать, как будто кто-то царапал железом по стеклу. Его кулаки были крепко сжаты, и на них росли длинные острые шипы.
   Дани невольно прижался к стене, вскинув шпагу и понимая, что вряд ли она поможет против такой груды железа. Он не мог оторвать взгляда от мартеля невероятных размеров, который рыцарь-кадавр крепко сжимал в правой руке.
   Ветер за окном завывал, придавая этой ночи нечто сюрреалистическое: казалось, что в беспросветное апокалиптическое небо неизвестный охотник, решил вдруг швырнуть всех подбитых им за всю жизнь птиц, и теперь они разорвали низкие облака наподобие пулеметных очередей.
   Рыцарь взмахнул мартелем, и он с грохотом вошел в стену рядом с головой Дани. Щепки от деревянной обивки полетели во все стороны, и Дани непроизвольно прикрыл лицо рукой, чтобы защититься от них. Когда же он опустил руку, то увидел, что рядом с первым рыцарем возник второй, в черных доспехах; его шлем выглядел как голова уродливой птицы с длинным клювом. По бокам этого шлема торчали кривые заостренные рога. В руках он тоже сжимал молот.
   Что-то внутри Дани кричало так же, как, наверное, незадолго внутри его брата Дени Девуа: "Беги! Беги!".
   Нет, Дани никуда не побежит. Он уже решил, что погибнет, но бежать не будет. Ему просто некуда, да и незачем было бежать. И, глядя в тусклое птичье лицо рыцаря, Дани крикнул:
   -- Я не побегу! Слышишь ты? Я - в своем доме, под своим небом, под моим дождем! Я никуда больше не побегу!
   Сквозь отверстие птичьей головы послышалось злобное рычание. Рыцарь отбросил в сторону молот, как будто понимал, что при встрече с таким слабым противником он ему не понадобится, поднял вверх шипастые кулаки и обрушил их на голову Дани.
   Дани увернулся, и удар снова пришелся в стену, корежа тщательно нарисованные на них древние вензеля и гербы. Рыцарь напоминал просто бездушную машину для убийства, которая двигалась со ржавым скрежетом, когда он поднимал руки или ноги.
   "Беги!" -- жалобно вскрикнул голос в голове Дани.
   -- Никогда, -- ответил Дани. Он не отводил глаз от рыцарей, сжимая в левой руке шпагу.
   Рыцарь в птичьем шлеме вскинул руки и поднял забрало шлема. С замиранием сердца Дани взглянул в темный проем: там зияла космическая пустота. А потом железные руки снова пришли в движение и протянулись к Дани. Но прежде они скинули шлем с головы совершенно, и Дани увидел старое пожелтевшее лицо человека, которому с легкостью можно было дать лет пятьсот. На одной стороне головы зияла огромная вмятина, видимо, от удара булавой. По желтому черепу текла густая и черная отвратительная масса, которая, как понял Дани, когда-то была его мозгом.
   Существо не могло дышать, но его глаза сверкали безумной яростью. Его огромный рот оскалился в усмешке, и Дани увидел длинный ряд острых, похожих на иглы, зубов. При желании такими зубами он кого угодно мог разорвать на части.
   Железный ржавый звук нарастал. Дани бросил быстрый взгляд по сторонам. По коридору к нему приближались еще несколько рыцарей, вернее, доспехи, внутри которых скрывались вампиры.
   Пятисотлетнее существо схватило Дани за плечо. По руке потекла кровь, а мертвенно-бледное лицо вампира при этом расплылось в сладострастной усмешке. Почти нежно он потянул к себе Ангела с Огненными Крыльями.
   Дани изо всех сил закусил губу, чтобы не закричать: он чувствовал в себе эти длинные ржавые шипы. Еще минута, - и он будет убит. Дани вскинул голову и посмотрел в пустоту шлема, и вдруг ему показалось, что в этой пустоте тускло светится нечто, что можно определить как глаза. Слабое красноватое свечение.
   Шипы все глубже впивались в его плечо, пронизывая все его тело леденящим зимним холодом, и этот мертвенный холод рекой исходил из мертвого шлема.
   ...Он сейчас убьет меня...
   ... Габриэль победит...
   ... Он разорвет меня на части своими зубами...
   К черту!
   Дани сжал в руке рукоять шпаги; она была теплой, она растворяла холод и рождала ощущение невероятного успеха.
   -- Во имя мое убирайся из этого мира! - заорал доктор Семьяза. - Прочь отсюда навсегда! Во имя мое! Во имя погубленных тобой Орденов!
   Дани вонзил шпагу в зияющую перед ним пустоту, которая мгновенно превратилась в ярко-красные выпученные глаза. Шпага вошла точно в середину его лба, а из глаз, готовых вот-вот лопнуть, потек жидкий черный мозг, в котором кишели черви.
   Когда кадавр начал крениться в его сторону, Дани вырвал плечо из его шипов и ударился о стену. Боль пульсировала в голове и руках, невыносимо ныли переломанные ребра, но он не выпустил шпагу.
   Вокруг него лязгали и гремели десятки доспехов. Дани поднял руку к глазам. Доспехи раздувались, лопались, видимо, совершая акт самоуничтожения. Теперь эти машины для уничтожения напоминали простой металлолом. Откуда-то издалека в голове Дани прозвучали тихие слова: "Всего одна капля крови Грааля..."
   Дани невольно прижался к стене, как будто ждал, что следующим номером представления станет собирание доспехов воедино. Однако ничего подобного не произошло, но из глубины зала вышли еще трое рыцарей. Они медленно надвигались на Дани. Один из них сжимал в руках обвисшее желтое знамя, покрытое слизью.
   Существа приближались к Дани. Один из них достал из ножен зазубренный раздвоенный меч.
   -- Я устал, -- прошептал Дани. - Я не могу больше... Не надо... Больше ничего не надо...
   Во имя чего? Он всегда оставался один. Он и сейчас один, наедине с этими кошмарами, покинувшими пределы ада, чтобы уничтожить его неизвестно за какие грехи. Наверное, просто за то, что он был не таким, как все... Выродком...
   -- Я не могу... -- шептал он, не замечая, как слезы текут по его лицу.
   А доспехи приближались, неумолимые, как детали на заводском конвейере, черные, дышащие арктическим холодом, и внутри них завывал ледяной ветер пустоты.
   "Ты обязан сделать всё, что можешь, -- прошептал внутри него тихий голос. - Во имя всех нас, Ангелов Второго Поколения..." - "Хорошо, -- ответил ему Дани. - Я останусь, чтобы победить или погибнуть..."
   Дани встал лицом к доспехам, сжав в руке шпагу, и они замерли на мгновение, как будто почувствовав его решимость. Ветер за окном взвыл с утроенной силой, где-то с шумом упал железный лист с крыши, доски в полу стонали и скрипели.
   А доспехи шли вперед сплошной стеной кольчуг, лат, наколенников, ощетинившиеся булавами и мечами.
   Крылья за спиной Дани вспыхнули огненным светом, отбрасывающим золотистые отблески на его лицо. Его глаза были прозрачны и спокойны. Перед собой он держал шпагу, и она как будто обжигала его руку. Он подошел к рыцарям, и один из них скинул шлем, под которым оказалось лицо старого человека. Лицо бледное, изборожденное морщинами, отвисший небритый подбородок, на шее толстые желтые складки. Он размахнулся и швырнул тяжелый шлем в Дани. Шлем врезался в стену позади Огненного Ангела, и теперь он стоял перед обезглавленными доспехами.
   Где-то в комнатах, одно за другим, разбилось несколько окон.
   Дани вдруг рассмеялся:
   -- Давайте, ребята! - крикнул он. - Ангард! На меня! Не знаю, из-за какого прогнившего Круглого Стола вы выползли или из каких устаревших Орденов, но лучше бы вы не показывались из своих нор! Вы совершили ошибку, решив сбросить с доски Второе Поколение Ангелов!
   Дани взмахнул шпагой, и она, оказавшись в зоне морозного воздуха, излучаемого доспехами, расколола их на множество покрытых инеем, ржавых осколков.
  
   Свежий утренний ветер слегка шевелил ветви деревьев и высокую траву, покрытую росой. Дани тронул концом шпаги венчики крупных желтовато-фиолетовых цветов.
   -- Зря вы это сделали, господин, -- сказал ему Жермон. - Ваш брат не простит вам этого.
   Дани вскинул на него глаза, в которых отражалось утреннее зеленоватое небо.
   -- Что сделал, то и сделал, -- сказал он. - Он совсем недавно был ранен на дуэли из-за того скандала, что устроил на премьере пьесы Бомарше... Ему нельзя сейчас драться. И ты, Жермон, лучше меня знаешь, что он пришел в сознание только вчера и только на несколько минут. И ты хочешь, чтобы я показал ему эту записку с очередным вызовом на дуэль? Как хочешь, но этого не будет! Я - его брат, и я готов ответить за него, потому что его мысли - мои мысли. Мы с ним одно, мы с ним - целое! Впрочем... Что это я говорю... Тебе всё равно этого не понять...
   -- Я понимаю только одно, господин Даниэль: у вас будут крупные неприятности.
   Дани только усмехнулся:
   -- Да у меня всю жизнь - сплошные крупные неприятности!
   С густых кустов шиповника хлынули потоки воды, а потом из-за них показались два лощеных аристократа со скучающим выражением лиц в окружении четырех господ неизвестной должности в черных масках. Аристократы внимательно посмотрели на Дани, после чего один из них презрительно бросил:
   -- Мы ждали другого!
   -- Вы ждали меня, господин маркиз! - дерзко ответил Дани. - Я готов сию же минуту высказать вам всё то же, что и мой брат! Так что, прошу вас, ангард!
   -- Жалкий цыпленок! - заявил маркиз и обратился к своему приятелю. - Нет, вы только посмотрите на этого наглеца, господин граф! Мало того, что он украл - в чем я не сомневаюсь ни минуты - официальный вызов на дуэль у господина де Монвиль, которого я хотел бы сегодня убить, и он хочет лишить меня этого удовольствия; мало того, что ему наплевать на все кодексы и законы чести, так он еще продолжает издеваться над нами! Как хотите, но я с ним драться не буду!
   -- Он не достоин того чтобы скрестить с нами шпаги! - согласился граф. - Я вызывал другого, а с вором пусть разбираются те, кто не нашего круга!
   Он сделал знак рукой людям в черных масках:
   -- Убейте его! - приказал он. - А у нас слишком много дел! - С этими словами граф и маркиз снова скрылись в густых кустах шиповника, оставив Даниэля наедине с четырьмя огромными головорезами.
   -- Говорил я вам, господин Даниэль: ничего хорошего из вашей затеи не получится, -- сказал Жермон.
   -- Жермон, -- сквозь зубы произнес Дани. - Вон пошел! Я не знаю, что получится из моей затеи, зато мой брат получит передышку, которая ему сейчас так необходима.
   Он внимательно посмотрел на приближающихся к нему и старающихся взять его в кольцо людей в черных плащах.
   -- Вы слишком медлительны, господа! - крикнул Дани. - Наверное, не проснулись еще? Двигайтесь поживее! Я хотел бы успеть к утреннему завтраку, потому что вам он точно не светит!
   -- И вправду наглец, -- с некоторым удивлением произнес один из наемников.
   Дани откинул со лба светлые волосы.
   -- А теперь давайте посчитаемся! - воскликнул он. - Раз... Два... Четверо! Ну что ж, это немного меняет мои планы!
   Он откинул в сторону шпагу и, распахнув камзол, выхватил из-за пояса длинные "когти".
   -- Так этим же... -- выкрикнул один из нападавших. - Уже никто не сражается!
   -- Так ведь я всегда плевать хотел на правила и уставы! - расхохотался Дани. - Однако мы теряем время! Подходите, господа!
   Брызнувшее из-за облаков солнце раскололось, отразившись от стальных лезвий. Убийцы подходили медленно, однако Дани не дал им шанса оценить обстановку. Он отбил шпагу первого убийцы правой рукой, левой вонзив в него "когти", и немедленно прикрылся им же от второго наемника, шпага которого вошла в мертвое тело его товарища. Дани толкнул на него труп и, не давая опомниться, ударил его в горло. Третий убийца попытался подойти к нему сзади, но Дани, стремительно и легко повернувшись, отшвырнул в сторону его шпагу и, уже не глядя, понял, что лезвия, надетые на пальцы его левой руки, утонули в чем-то мягком. Смотреть на убитого было некогда, потому что последний убийца бросился на молодого человека в отчаянном рывке, с диким криком вонзив шпагу в его предплечье, но в то же время напоровшись на "когти" в правой руке Дани. Несколько секунд он изумленно смотрел на светловолосого юношу, казавшегося таким хрупким, не веря, как могло произойти с ним, профессионалом, такое...
   А Дани оттолкнул его ногой от себя, тихо произнеся:
   -- Отдохни, приятель. Я никому не посоветовал бы связываться с братом Гийома де Монвиль...
   Он швырнул "когти" в траву и поднял свою шпагу, когда совсем рядом послышался стук копыт коня. Солнце слепило Дани. Оно впервые казалось ему чересчур ярким. Кажется, последний убийца задел его сильнее, чем показалось вначале.
   Солнце расплывалось радугой, переходящей в черные концентрические круги. Даниэль оперся на шпагу. В глазах стремительно темнело, но он успел увидеть Гийома, бегущего к нему.
   -- Что ты наделал! - кричал брат. - Как ты посмел?! Это был МОЙ вызов! Понимаешь ты это слово? - МОЙ! Как ты смеешь принимать решения за меня?! Кто дал тебе на это право?! - Он размахнулся и изо всей силы ударил Даниэля в плечо и, как оказалось, в раненое.
   Даниэль пошатнулся и рухнул в траву. Гийом упал перед ним на колени. С трудом продираясь сквозь угасающее сознание, Дани видел его искаженные ужасом изумрудные глаза, прозрачные, как волны Адриатики.
   -- Брат, брат, -- шептал Гийом, приподнимая его с травы и прижимая к себе. - Я чуть с ума не сошел, когда не увидел тебя рядом с собой... Тебя могли убить... И что ты делаешь со мной?.. Ты подумал, что со мной при этом бы стало?.. Я не могу жить без тебя... Я люблю тебя... Дани... Я больше жизни люблю тебя... Но если ты еще раз сделаешь что-то подобное... Я сам убью тебя!
   И, уже теряя сознание, Дани счастливо улыбнулся:
   -- Убей, Гийом... Я люблю тебя...
  
   -- Я убью тебя, Дани! - вскрикнул Ксавье и проснулся.
   Дани не было рядом с ним. Он опять ушел защищать Ксавье, как считал нужным. Он опять не спросил его ни о чем. Когда он исчез?.. Думать об этом было некогда. Ксавье вскочив с постели и, на ходу приглаживая волосы, бросился вон из дома, не удивляясь, что не встречает на своем пути ни гостеприимного хозяина Утреннюю Звезду, ни его слугу Армора. Да и само строение казалось еще старее, чем вчера. Дом выглядел совершенно нежилым, разрушающимся буквально на глазах. Удивительно, как это еще "форд" Ксавье остался у крыльца. Ксавье рванул дверцу, сел за руль сразу же врубил газ на максимум, и машина с ревом рванулась вперед. То, что двигаться надо в сторону Парижа, Ксавье не сомневался ни минуты...
   -- Дани... Дани... -- стонал он. - Я убью тебя!
  
   Теперь между Дани и доктором оставалась всего одна преграда - рыцарь в черных доспехах с огромной булавой в руках. Рыцарь взмахнул булавой и с грохотом опустил ее вниз. Пол треснул, и снова длинные острые щепки полетели во все стороны.
   -- Лучше убирайся, сэр Как-Тебя-Там, -- презрительно бросил ему Дани, взмахнув шпагой.
   В ответ на его слова прозвучал мертвый смех, и булава кадавра снова полетела в грудь Дани, а его шпага разломилась на несколько частей, упав на его кроссовки. Из-за забрала рыцаря потоком лился обжигающий воздух. "Как же ты глуп, парень! - казалось, хохотал он. - Да как тебе могло в голову прийти, будто такая игрушка поможет тебе пройти мимо меня к моему господину! Еще один мощный удар отшвырнул Дани к стене. Боль была такой мучительной, что Дани едва не провалился в пустоту, из которой уже никогда не смог бы выйти.
   Он с ненавистью, пристально смотрел на рыцаря.
   -- Лучше уйди с моего пути, -- прохрипел он.
   Его Крылья наливались огненным сиянием.
   Рыцарь насмешливо поклонился, но только для того чтобы поднять с пола булаву. Дани вскинул вверх руку, как будто защищающимся жестом, но из нее молнией вылетел сноп золотого огня. Доспехи вспыхнули изнутри.
   -- Убирайся из моего мира, -- проговорил Дани. - Я приказываю тебе именем своего отца Даниала.
   Огонь внутри доспехов погас так же стремительно, как вспыхнул, и к ногам Дани рухнула груда металла. Во всех окнах дома вспыхнул ослепительный свет
   Дани поднялся с пола и выпрямился. Теперь между ним и доктором, по-прежнему возвышающимся в дверном проеме, не было никого.
   Доктор на этот раз был одет как боец спецподразделения по борьбе с терроризмом: черный бронежилет и снайперская винтовка.
   -- Я должен победить, -- убежденно заявил он. Его лицо стремительно менялось, превращаясь то в лицо синеглазого блондина с неопрятными волосами, то в одутловатое, заросшее щетиной, лицо доктора Семьязы. - Все мальчишки - плохие, а ты - самый скверный из всех. Таких, как ты, не должно быть на этой земле! Подходи, раз ты так хочешь этого! - И он навел на Дани прицел оптической винтовки.
   Дани шел прямо на него, глядя в его выцветшие глаза. Он сиял внутренним светом, а Крылья за его спиной стали уже просто огромными, полыхающими красным огнем. Где-то наверху затрещало пламя, несколько балок рухнуло вниз, и теперь юный Ангел стоял в огненном каскаде, прекрасный, сияющий, безоружный, и огненный ветер вздымал его светлые волосы.
   И его вид вдруг вызвал в Габриэле приступ такого неудержимого ужаса, что он попятился назад и спустил курок снайперской винтовки. С минуту Дани стоял, ясно глядя на него, и на его губах играла почти счастливая улыбка. Стены дома уже порозовели от огня, кругом, как черные бабочки, порхали листы старинных рукописей, и огненный ветер мешался с ливнем, продолжавшим хлестать в окна. Одна из балок упала на голову Габриэля и намертво придавила его к полу, вопящего от боли, не способного выбраться из огня, стремительно охватывающего весь дом. "Как испуганная лошадь, ворвавшаяся на городскую площадь", -- успел подумать Дани и замертво упал в огонь, как в чьи-то ласковые теплые руки. Его Крылья продолжали пылать силой и торжествующим золотом.
  
   Ксавье опять гнал машину по глухой автостраде в сторону Парижа, и снова деревья за окном сливались в сплошную стену. Наверное, еще минута, и он врежется в стену со всего размаха и, наверное, для него это будет лучшим выходом, потому что, скорее всего, спасти Дани он уже не успеет... Нет, успеет! Потому что Дани не может умереть, если жив Гийом! Потому что они - одно целое, любовь, заключенная в самой себе.
   Он едва успел заметить, как на крутом повороте прямо под его колеса выкатился молодой человек, почти мальчишка. Сердце Ксавье рухнуло вниз, а ноги сами собой нажали на тормоз. Машина оглушительно завизжала и остановилась. Наступила мертвая тишина.
   Ксавье выскочил из машины. Прямо перед ее колесами ничком лежал мальчик, которого они с Дани совсем недавно видели в лесу. Его заплечный мешок валялся рядом с ним. Ксавье бросился к нему и рывком поднял с земли. Неужели он убил его?
   Ничуть не бывало. Мальчишка открыл медовые карие глаза и улыбнулся, и при виде этой улыбки Ксавье едва не задохнулся:
   -- Да как ты мог?! Я же мог убить тебя! Тебе жить надоело, что ли? - Бросаешься под машины?!
   -- Может, и надоело, -- с вызовом ответил Анри, прямо глядя ему в глаза. - А что, разве вам это не безразлично? Ну, сбили бы и уехали: здесь всё равно машин нет, никто не заметит!
   Ксавье едва не задохнулся:
   -- Да я... Если бы я не спешил так, то дал бы тебе в морду!
   Анри сел, потирая ушибленную коленку.
   -- Да ну? - протянул он. - А слабо вам взять меня с собой, граф Гийом? Я тут уже полчаса голосую, да всё без толку: ни одна машина не берет. Наверное, вид у меня не соответствующий...
   Казалось, его последняя фраза звучала пародией на чей-то голос; во всяком случае, воспринималась она очень двусмысленно.
   -- Из дома сбежал? - спросил Ксавье, испытывая безотчетное, острое чувство нежности к этому потерянному зверьку. Какое-то "дежа вю" не оставляло его. Как будто этот диалог уже был слышан им когда-то...
   -- Туда я больше не вернусь, -- решительно сказал мальчик. - Возьми меня с собой, брат. Надеюсь, ты не считаешь меня слишком маленьким, потому что внутри я уже давно шестидесятилетний старик, не то что вы с Дани... А, кстати, почему ты один? Почему я не вижу Дани? Почему вас разыскивает полиция?
   Ксавье поднялся и нахмурился.
   -- Нет времени, Анри, -- сухо сказал он. - В машине я все объясню. Быстро прыгай на сиденье, да котомку свою не забудь.
   Анри не пришлось упрашивать два раза. Не прошло и секунды, как он уже находился на переднем сиденьи и нетерпеливо смотрел на Ксавье.
   -- Ну же! - крикнул он и тронул руль.
   -- Эй, не трогай здесь ничего, -- хмуро сказал Ксавье, включая скорость. - И не мешает тебе пристегнуться: как бы ветром не унесло.
   -- Класс! - восторженно отозвался Анри. - Всегда мечтал как раз о такой скорости! А у тебя есть пистолет?
   -- А почему ты ушел из дома? - ответил Ксавье вопросом на вопрос.
   Анри сразу сник, а его медовые глаза потухли.
   -- Как будто ты не знаешь... Зачем ты спрашиваешь?.. Зачем ты ушел из монастыря?..
   Ксавье вспомнил штормящее холодное море Бретани, заливающее белые камни, и себя самого - потерянного мальчика в нелепом шерстяном свитере, с исцарапанными коленками. Мальчика, который увидев во сне белого единорога, отправился искать свой сгоревший замок и потерянного брата. Его затравленный взгляд маленького хищника, прозрачно-зеленый, как волны Адриатики... Мальчика, который так умолял не отдавать его отцам-иезуитам...
   Ксавье почувствовал, как слезы начинают щипать его глаза.
   -- Прости меня за всё... Тигренок... -- с трудом произнес он, и Анри неожиданно и горько разрыдался, как будто оплакивал все их несчастные, не сложившиеся жизни.
   Ксавье прижал его голову к своему плечу.
   -- Я никому тебя не отдам, Тигренок, -- сказал он. - Теперь мы всегда будем вместе...
   -- Гийом... Я так искал тебя... Я не смог вас спасти в Париже... Я обещал, и мне не будет покоя, пока я не исполню свое обещание... -- с трудом выговорил Анри.
   Невероятно, но Ксавье нашел в себе силы усмехнуться.
   -- Вот тебе и великолепная возможность, Тигренок, -- сказал он, прибавляя скорость. - Нас с Дани разыскивает полиция всей страны и, кажется, что оправдаться нет никакой возможности... А Дани... Сейчас он в большой опасности... Когда я проснулся, его не было в комнате. Думаю, он ушел сегодня ночью на встречу с Габриэлем, почти безнадежную. И мне кажется, я не успею спасти его...
   -- Но я же рядом! - с удивлением сказал Анри. - Я обещал! Мы должны быть вместе!
   И снова Ксавье улыбнулся от такой непосредственной детской убежденности.
   -- Слушай, полководец, -- сказал он. - А что в твоем мешке? И как, ты думаешь, я смогу попасть в Париж, если меня разыскивают все посты полиции?
   -- В моем мешке важные вещи, братец, -- серьезно объяснил Анри. - Я научился брать всё необходимое в походах.
   Он взял мешок, выгреб из него на колени пистолет, две банки сгущенки и пару комплектов старой одежды времен Второй мировой войны.
   -- А это еще что за дрянь? - брезгливо осведомился Ксавье, слегка притрагиваясь к вылинявшим мундирам. - На какой помойке ты всё это нашел?
   -- На помойке? - искренне возмутился Анри. - Да с каким трудом я достал эту форму! Правда, немецкой не было, -- только французская... Ну, на безрыбье и рак - рыба! Между прочим, -- он придирчиво оглядел Ксавье с ног до головы. - Тебе должна пойти эта форма... Вернее, не эта, а настоящая, офицерская...
   -- Да служил я в армии, -- отмахнулся Ксавье.
   Анри кивнул:
   -- Я знаю. Я столько раз примерял берет, как у тебя! Я становился в точности таким, как ты!
   Ксавье немного устало улыбнулся:
   -- Ну что же тут удивительного? Ведь мы же братья...
   -- Тогда останавливай свою тачку, брат, -- тоном по меньшей мере подполковника заявил Анри, -- И если тебе не западло, переодевайся.
   -- Зачем? - удивился Ксавье.
   Анри только пожал плечами.
   -- Кто из нас полководец - ты или я? - строго сказал он. - Как ты рассчитываешь попасть в Париж? Так, глядишь, за отца с сыном сойдем... Играющих в войну... -- он не удержался и рассмеялся. -- А там такси возьмешь.
   -- Как скажешь, Тигренок, -- вздохнул Ксавье, завел "форд" подальше в кусты и вышел из машины с военным мешком Анри.
   -- Между прочим, -- сказал Ксавье. - Какого цвета у тебя крылья, брат?
   -- Проверяешь? - улыбнулся мальчик. -- Такого же, как и у тебя - сине-черные...
   -- А играть ты теперь будешь в совсем другие игрушки, -- Ксавье сбросил рубашку на траву.
   -- В какие это? - подозрительно прищурился Анри.
   -- Для начала - в шпаги, -- почти беспечно ответил Ксавье.
   Анри ничего не ответил и только улыбнулся - открыто и радостно. Его глаза светились медовым золотистым светом.
  
   Около сгоревшего почти дотла дома маэстро фехтования Ксавье Деланси было тесно от множества полицейских машин и реанимаций, от служителей закона, журналистов, кинооператоров и обычных зевак. Среди такой толпы невозможно было заметить двух молодых людей, по одежде напоминавших бомжей из трущоб.
   -- Я сейчас всё узнаю, брат, -- сказал Анри Ксавье. - Стой здесь, около дерева, чтобы тебя не видели. Жди меня, я скоро вернусь.
   Он змеей проскользнул сквозь толпу и пробрался в первые ряды, не обращая ни малейшего внимания на невыносимый запах гари, из-за которой многие прикрывали носы мокрыми платками. Анри внимательно слушал, о чем говорили люди.
   -- Вроде без жертв на этот раз обошлось?
   -- Да кто его знает... Такая гроза... Ничего странного, что дом загорелся.
   Из пустого дверного проема показались санитары с носилками. Толпа заволновалась.
   -- В сторону! В сторону! - закричали полицейские, безуспешно пытаясь оттеснить людей от места происшествия.
   Журналисты рванулись вперед, и Анри вслед за ними. Защелкали вспышки фотоаппаратов. Снова поднялся ветер, и легкая простыня, сквозь которую проступали темные пятна крови и которая скрывала лицо человека, лежащего на носилках, откинулась в сторону. Анри увидел знакомое, смертельно бледное лицо и потускневшие пшеничные волосы.
   -- Дани... -- прошептал он.
   Толпа журналистов колыхнулась.
   -- Тот самый преступник... Мертв?.. Жив! Ну, значит, специально для него придется гильотину построить! Какой материал для статей!
   -- В сторону! - закричал охрипшим усталым голосом пожилой полицейский.
   Вслед за первыми носилками последовали вторые.
   По рядам журналистов пронесся шелест:
   -- Комиссар... Тот самый, который расследовал дело Каэля и Деланси... Тоже жив?.. Жив!
   Анри осторожно выбрался из толпы и подошел к смертельно бледному Ксавье.
   -- Я всё узнал, -- сказал он. - Дани жив. Его скорее всего отправят в тюрьму. Говорят, что подлечат и казнят... Габриэль тоже жив... Гийом, что с тобой?..
   Бледный как мел, Гийом стоял, прислонившись к платану. Его рука была судорожно прижата к сердцу. Он не видел ни толпы, ни яркого солнца, вообще ничего, -- только ласково улыбающегося ему юного светловолосого Ангела с золотисто-огненными крыльями. В его голове звучали только его слова, которые сейчас он воспринимал как укор самому себе:
  
   Твой Ангел пал, он весь в огне,
   А ты лишь смотришь в стороне,
   Как жизнь и смерть горят в костре.
   Поверить? Подойти? Сгореть?..
   А если не был он крылат?
   Лед плавится, горит закат.
   Ты не подашь ему крыло,
   Меж вами - черное стекло,
   Ты не поймешь, себя храня,
   Как Феникс вышел из огня,
   Как падший Ангел, знак Любви,
   Сказал тебе: "Теперь - живи!"
   На линии огня - всегда,
   Он - Ангел. Падший. Свет. Звезда.
   Он - Феникс. Смерть для черноты,
   Где ложь, пустыня и кресты.
   И кто-то скажет: "Он возьмет
   Все крепости. Лети - вперед!"
   Жги Феникса, смотри сквозь дым,
   Как он встает, непобедим,
   Как два сияющих крыла
   Над ним пылают. Всюду - мгла,
   Он - темный свет, костер души,
   Всю жизнь - гореть, сгорать и - жить
   В каскаде смерти и огня.
   Поставь же свечку за меня...
  
   Анри осторожно притронулся к плечу Ксавье.
   -- Гийом, -- сказал он тихо. - Ты не те строчки слышишь, брат... Давай же скажем вместе: "Он возьмет все крепости..." Знаешь, какое самое лучшее пожелание было у мальчишек, игравших в самые первые компьютерные игры? - "И сто огнедышащих фениксов тебе в войско!" А почему? Потому что фениксы всегда возрождаются, особенно в огне! Наш Дани - такой же феникс! Надо только верить в него, Гийом! Мы обязательно придумаем что-нибудь! Мы вытащим его, брат! Вместе - мы - сила!
   -- Я не вижу выхода, Анри, -- прошептал Гийом с отчаянием.
   -- Ты не видел его и в Черном Сентябре, брат, -- укоризненно произнес Анри. - И видишь, чем это обернулось для всех нас... Сейчас мы просто обязаны, мы должны найти выход! А сейчас, господин миллионер... -- он слегка усмехнулся. - Позвольте пригласить вас к себе в дом. В вашем-то вас наверняка полиция зацапает: ей две гильотины будут стоить дешевле одной... Так вот... Дом не то чтобы мой... Просто друг попросил присмотреть летом на время его отъезда. Ну что ж, у нас будет стимул действовать и думать быстрее. Пойдем, брат, и перестань оплакивать того, кто еще не умер. Или ты - просто-человек?
   Последний вопрос звучал откровенным вызовом.
   -- Я - Ангел Второго Поколения, -- сказал Ксавье, высоко вскинув голову.
   Ответом ему была радостная и озорная улыбка парижского гамена, его брата Анри.
   -- А скажи-ка, Гийом, -- произнес Анри тоном заговорщика. - Тебе очень хочется видеть твоего брата в тюрьме?
   -- Не смешно, -- сказал Ксавье мрачно, исподлобья глядя на возбужденную толпу людей, никак не желавших расходиться.
   -- А я и не смеюсь, -- отозвался Анри серьезно. - Смотри, брат, сколько здесь, в этом захолустье нежилых деревянных строений...
   -- Ну и что? - не понял Ксавье.
   -- А вот что... -- Анри достал из своего мешка увесистые конверты. - Это взрывпакеты, -- объяснил он. - Мне ничего не стоит устроить здесь много дыма, если ты, братишка, позаботишься о машине. Нам же понадобится тачка! Но, как я вижу, этого добрища здесь хватает - и никто даже не думает о сигнализации: выбирай любую. Так что будь достаточно быстрым, граф Гийом, и скоро мы окажется в безопасности, все трое. - И, не дожидаясь ответной реакции Ксавье, как будто речь шла о чем-то решенном, он заявил. - Ну, я пошел. Постарайся не забыть меня. Выбери вон ту журналистскую тачку: она ближе всех к нашему платану.
   Ксавье даже опомниться не успел, как Анри уже исчез, растворился в толпе. Значит, остается не более пяти минут. То, что позволить отправить Дани в тюрьму смерти подобно, Ксавье знал прекрасно: не сегодня - завтра Стальной Убийца будет как новенький, и что он тогда сделает с его братом, совершенно беспомощным, находящимся в его руках, даже представить страшно. Об этом Ксавье не хотел даже думать.
   Он осторожно приблизился к журналистской машине. Дверцы были распахнуты настежь из-за жары, в кабине было совершенно пусто, если не считать сомлевшего под тихую попсу, доносящуюся из радиоприемника, водителя.
   Только не думать, только не думать... Вспомни об армии: если думать о предстоящей операции, можно сойти с ума... Перед ним поставлена цель, и кроме нее, больше ничего нет: он выполнит ее или погибнет, и по большому счету результат не будет иметь значения.
   Секунды текли медленно, как часы, люди перед глазами Ксавье двигались как в замедленной съемке, а, значит, по этим простым признакам можно было догадаться: операция уже началась.
   Папарацци продолжали щелкать своими вспышками, оттесняя полицейских от их машин, а те, абсолютно уверенные в благополучном решении всех их проблем, не торопили журналистов: пусть порадуется демократическая пресса; и так в последнее время она слишком часто накатывала на служителей закона за их непримиримость и твердолобость. Комиссар Габриэль вне опасности, а на тяжело раненного преступника можно не обращать особого внимания, лишние полчаса на солнце ему не повредят, а загнется, -- ему же лучше, да и полиции не придется копаться с прорвой сомнительных протоколов. Всё настолько хорошо, что полиция находится буквально в двух шагах от того, чтобы произнести свою любимую фразу: "Спите граждане Парижа, всё спокойно".
   Внезапно позади сгоревшего дома маэстро Деланси хлопнул небольшой взрыв, и пространство вокруг начало затягиваться удушливым сизым дымом. Вслед за первым взрывом последовал второй, рядом с заброшенным деревянным домом; потом - третий, и вот уже все присутствующие начали кашлять и задыхаться, закрывать глаза платками, чтобы уберечь их от мучительного слезотечения. Раздались испуганные крики, и именно они разбудили Ксавье от ступора, в котором он всё это время находился.
   Он бросился вперед, почти ничего не видя перед собой: просто чувствуя, где должен сейчас находиться его брат. Люди закрывали лица руками и постоянно сталкивались друг с другом, как потерявшиеся в тумане овцы. Ксавье резким ударом оттолкнул в сторону двух журналистов, которые даже не подумали сопротивляться, оставляя свободным проход к полицейским машинам. Ребром ладони он ударил по шее полицейского, стоявшего ближе всего к носилкам и схватил на руки безжизненного Дани. Теперь, чтобы отобрать у него Грааль, сначала потребовалось бы убить самого Хранителя, и сознание этого вернуло ему совершенное спокойствие. В несколько прыжков он вернулся к выбранной им журналистской машине, положил Дани на свободное сиденье, схватил водителя за шиворот, вышвырнул его из кабины и сам занял его место и завел мотор.
   -- Эй, братишка, меня не забыл? - в кабину заглянул взъерошенный и перепачканный сажей Анри.
   -- Прыгай на ходу! - крикнул Ксавье.
   Два раза повторять Анри не пришлось: в одну секунду он оказался на заднем сиденьи и крикнул:
   -- В Сен-Дени гони! Быстро!
   Не прошло и пяти минут, как от журналистской машины осталось только воспоминание, а журналисты получили новую сенсацию, дополнительно к первой. Полицейские беспорядочно метались, фотовспышки щелкали с утроенной яростной радостью, а лица представителей прессы цвели от счастья: они уже видели счета на свое имя от редакторов самых крупных столичных газет. Такого праздника на их улице не было уже давно.
  
   -- Ты что, быстрее не можешь? - крикнул Анри, привстав с сиденья и пытаясь разглядеть в окно, что такого может происходить на автобане, где скорость развивается обычно до двухсот километров в час. Теперь же она стремительно падала до каких-нибудь сорока километров.
   -- Вечно мне приходится вытаскивать вас обоих из того дерьма, в которое вы исхитряетесь регулярно вляпываться! - ворчал он. -- Раньше из постели вас обоих невозможно было вытащить... Оба вы - одинаковые! Мне-то, конечно, плевать было всегда на грёбаную нравственность, тем более что вы - мои братья, и я принимал вас просто такими, какие вы есть... Но если бы это допустил кто-то из моих подчиненных, -- убил бы и не задумался!
   -- Сиди и не высовывайся! - не оборачиваясь, яростно бросил ему Ксавье. - Нашел время для поучений, господин фельдмаршал!
   И всё же Анри успел увидеть толпы людей, возбужденных, вооруженных палками и железными прутьями, дружно направляющихся в непонятном направлении и, не обращая внимания на проносящиеся мимо машины, выходящих прямо на автобан, вынуждая водителей, выкрикивающих однотипные ругательства типа "шит" и "мерд", тормозить. Почти все демонстранты были темнокожими, в разноцветном тряпье, видимо, специально выбранном для этой непонятной акции, он шли единой массой, сбивая и переворачивая машины, оказавшиеся на их пути.
   И всю эту толпу сопровождало огромное количество полицейских с резиновыми дубинками, которые, однако, взирали на действо со стоическим равнодушием и вмешиваться в него как будто не собирались.
   Наконец, Ксавье вынужден был остановить машину.
   -- Ну, так мы до вечера до места не доберемся, -- недовольно пробормотал себе под нос Анри. - На вот... -- он сунул ему в карман скомканную бумажку и пояснил: Адрес... На тот случай, если добираться придется разными путями...
   -- Скажи спасибо, если вообще доберемся, -- мрачно отозвался Ксавье, с тревогой посмотрев на брата, который не подавал никаких признаков жизни. Кровавое обожженное пятно на его рубашке уже застыло и почернело.
   На яростном летнем солнце машина с каждой минутой накалялась все больше, и Ксавье уже испытывал непреодолимое желание сбросить рубашку. Видимо, Анри тоже приходилось совсем несладко, потому что он опять сказал негромко:
   -- Воды бы сейчас... Чертовы негры... Вместо того чтобы разносить свои тележки с соками они, видите ли, решили так внезапно вспомнить о своих правах. Черт! Черт!
   Анри приоткрыл дверцу машины, как будто это могло увеличить приток воздуха, но он казался застывшим, как сметана. Зато сделались слышны выкрики, раздававшиеся в толпе: "Долой продажных министров!", "Даешь рабочие места для молодежи!" и снова, и снова все в этом же роде.
   -- Дверь закрой! - прикрикнул на него Ксавье. - Как будто не видишь: полицейских тут - как собак нерезаных! Если они увидят...
   Ксавье запнулся и снова посмотрел на Дани. Тени под его глазами стали уже темно-сиреневыми, а самое страшное: несмотря на невыносимую жару, его волосы оставались совершенно сухими, пушистыми, легкими, потускневшими, а лицо поразительно спокойным, равнодушным, как у ледяной статуи. Красно-золотые крылья почти потухли и теперь выглядели легким, еле видимым туманным сиянием.
   -- Да что же это такое? - сказал Ксавье самому себе, стиснув руль. - Мне было бы легче, если бы он кричал...
   -- А что так? - рассеянно спросил Анри, беспокойно ерзая на сиденье и то и дело выглядывая в окно. Его явно всё больше и больше начинало беспокоить происходящее на улице.
   -- Не кричат только умирающие, -- сдавленным голосом произнес Ксавье.
   В стекло машины врезался булыжник, и Анри едва успел пригнуться, чтобы защитить голову. Раздались крики:
   -- Чертовы журналисты! Грёбаные папарации!
   А потом десятки черных и коричневых рук принялись раскачивать машину.
   -- Анри! Беги! - закричал Ксавье.
   Дверцы машины распахнулись, проскрежетав по асфальту, оставляя на нем глубокие полосы. Ксавье и Анри едва успели вывернуться из-под наседающего на них кузова и оттащить в сторону Дани. Увидев раненого, люди притихли, продолжая, однако, ходить вокруг подобно волчьей стае, принюхиваясь и не понимая, что произошло. Но то, что случилось нечто более интересное, чем груда горящих автомобилей в конце улицы, не сомневался уже никто.
   -- В сторону! Дайте пройти! - раздался громкий властный голос и, решительно раздвигая толпу, к машине приблизился высокий немолодой, очень красивый полицейский с аккуратно зачесанными назад пышными седыми волосами.
   При виде полицейского Анри сначала сжался, как пружина, а потом бросился прямо в толпу, которая, будучи сильно занятой происходящим, не обратила на него ни малейшего внимания. Все видели только Ксавье, прижимающего к себе Дани и стоящего рядом с ними полицейского.
   Полицейский посмотрел на Ксавье ясными голубовато-серыми глазами ("Наверное, точно таким же я буду в старости", -- почему-то подумал Ксавье) и представился:
   -- Старший лейтенант полиции Филипп Фебюс. Попрошу вас, господа, в мою машину.
   -- Так ведь это серийные убийцы, которых повсюду ловили в последние дни! - внезапно закричала какая-то женщина.
   Она вышла из толпы, крепкая, молодая, рыжеволосая и с ненавистью посмотрела на Дани.
   -- Мало ему досталось! - с ненавистью произнесла она. - Скольких людей погубил! - И она неожиданно и со всей силы ударила острым носком туфли распростертое на земле тело.
   Толпа, до сих пребывавшая в тяжелом молчании, взорвалась:
   -- Убить! Убить их! Немедленно!
   -- Стоять! -- крикнул с неожиданной и откровенной ненавистью лейтенант Фебюс и, выхватив пистолет, выстрелил в воздух. - Никакого самосуда при мне не будет! В противном случае вам придется сначала убить меня!
   Как по волшебству, его окружили бойцы спецназа в черных масках и с короткими автоматами.
   -- Помогите господам добраться до моей машины, -- сказал лейтенант. - А потом займитесь протестующей публикой! Чтобы через полчаса никого здесь не было! Я сказал!
  
   Габи уже давно пришел в сознание, но не открывал глаз, прислушиваясь к себе. Ему надо было серьезно подумать о том, как поступить дальше. Рядом тихо пищали какие-то приборы, он чувствовал, что опутан какими-то проводами, и это его бесило. Вчера он пострадал не слишком сильно: еще один удар Огненного Грааля не уничтожил его совершенно, хотя ничего приятного в этом огненном прессе не было. На какой-то момент Габи показалось, что он уже умер. Он умер! Как обычный человек! Его ненависть к Граалю росла, как волна цунами, готовая уничтожить всё на своем пути. Ведь должен же быть какой-то безотказный способ уничтожить его!
   По окну тихо шелестел дождь, а Габриэль вспоминал старинный замок в горах, осаждаемый войсками Симона де Монфора, его нерадивого слуги. Хотя... Почему "нерадивого"? Симон делал для Габи все, что было в его силах. Просто было что-то, что они оба не учли...
   Габриэль вспомнил темный и сырой подвал замка и светловолосого трубадура, лежащего на полу со стрелой в груди ("Как раз это место я вчера продырявил тебе из "снайперки", -- мысленно хмыкнул Стальной Убийца - Надеюсь, что вывел тебя из строя надолго, маленький пакостник!"). Монфор тогда еще распорядился не вынимать эту стрелу: он не хотел отказать себе в удовольствии сжечь на одном костре того, кто смутил несколько французских провинций, вместе с его зеленоглазым Ледяным Ангелом. Сквозь кромешную тьму времен он услышал слабый голос Дани: "Гийом... Прошу тебя... Запомни... Это очень важно..."
   Ну же, ну! Говори! Ничего не слышно... Габи видел, как губы Дани дрогнули, он произнес всего два слова... Два слова, которые обозначали какой-то предмет, и этот предмет должен был изменить судьбу мира... Черт возьми, что же он сказал? Надо немедленно вставать и заставить не одного, так другого сказать эти слова! Конечно, они, скорее всего, ничего не помнят, но что-то внутри них хранит то, что так нужно Габи! Надо вырвать из них это, чем бы оно ни было, любым способом!
   Габи, не открывая глаз, заворочался в постели, чувствуя, как натягиваются и обвисают опутывающие его провода. Он повернулся набок. Из его рта текла тонкая струйка слюны, страшно болела обожженная кожа, и все же он опустил руку к полу, приготовившись встать...
   -- Спокойно, комиссар, -- раздался рядом с его ухом спокойный голос.
   Габи вздрогнул всем телом и широко распахнул красные от ненависти глаза, приготовившись вцепиться в горло тому, в ком безошибочно диагностировал еще одного своего страшного врага. Рядом с его кроватью спокойно сидел немолодой, но ослепительно красивый человек в форме полицейского. Он смотрел в безумные глаза Габи, не отрываясь, так пристально, будто хотел прочитать его мысли, и, что самое удивительное, ему это, кажется, удалось.
   Два полицейских, два врага смотрели друг на друга, и Габи с ненавистью видел за спиной этого немыслимо красивого человека огромные, сильные Крылья, обжигающие золотом, почти, как у самого Грааля, хотя Граалем он явно не был. "Так кто же он такой?" - в панике подумал Габи.
   -- Старший лейтенант Фебюс, -- сухо представился полицейский. - И вряд ли у твоего Пифона получится справиться со мной. Я непременно найду то, что вы хотите. Тем более, господин комиссар, вы больны, и вам категорически запрещено вставать с постели. Мало того, я уже распорядился усилить вашу охрану, чтобы ни одна муха вас не потревожила... А то - кто знает, -- а вдруг у преступников были сообщники, и они пожелают расправиться с вами? Теперь-то вы точно никуда отсюда не выйдете, тем более что это я теперь буду вести дело Каэля-Деланси. И я найду или помогу им найти то, о чем вы напрасно пытаетесь думать.
   Габи даже задохнулся от бешенства:
   -- Вы не имеете права держать меня здесь! Я совершенно здоров! И, кроме того, лейтенант, это дело - только мое!
   -- Как видишь, Габриэль, дело это не только твое, -- спокойно произнес полицейский и поднялся со стула, глядя на извивающегося на постели Габи с откровенным презрением. - Тебя не выпустят отсюда, а если у тебя даже и получится подобный маневр, то я найду тебя: я не столь наивен как убитый тобой Арманьяк. Отдыхай, Паленый!
   -- Да кто ты такой?! - только и смог выкрикнуть Габи, в отчаянии глядя, как за прозрачной дверью маячат темные силуэты двух здоровенных охранников.
   -- Я же назвал свою фамилию - Фебюс, -- полицейский взялся за ручку двери.
   -- Нет! Настоящую! - заорал Габи.
   Полицейский откинул прядь волос со лба и слегка улыбнулся так, что показалось, будто мрачную палату на миг пронзил солнечный луч.
   -- Луг, -- коротко сказал он. - Брат Даниала. Покровитель племен богини Дану.
   Дверь больничной палаты захлопнулась, и Габриэль остался совершенно один, вцепившись зубами от бессильной ярости в одеяло. Он рвал его в клочья, и в его голове звенело только одно слово: "Ненавижу! Я убью тебя, Грааль, чего бы мне это ни стоило!"
  
   Комиссар Фебюс привык, что когда он проходил мимо, все оборачивались ему вслед (как там в русской попсовой песне поется: "Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она..." Дело в том, что комиссар неплохо знал русский язык). Он остановился на минуту перед прозрачными дверями больницы и огляделся по сторонам. Возможно, опасности не было никакой, но комиссар приучил себя за много лет одной простой истине: быть может, есть на свете всемогущие существа, готовые вытащить тебя из любого дерьма исключительно за твои красивые глаза, но если ты сам себе не поможешь, то никто тебе не поможет...
   А глаза у него действительно были красивые; некоторым они казались темно-серыми, другим - изумрудными и сейчас, глядя в зеркальные двери и видя себя самого со стороны, он казался себе переливающимся отражением двух юных полуангелов, одного с золотыми крыльями, а другого - с сине-черными. При этой мысли он только снисходительно улыбнулся своему отражению и направился к полицейской машине, уже раскалившейся на солнце: только что прошел короткий дождь, и испарявшаяся с асфальта влага заставляла вспомнить об африканских или вьетконговских джунглях, где комиссар провел несколько лет своей бурной молодости.
   Солнечный ветер взъерошил его густые и тонкие непослушные волосы, и комиссар слегка отбросил их назад, а потом, не спеша, подошел к машине и через секунду скрылся в ней, легкий и гибкий, как леопард.
   Его напарник за рулем уже изнемогал от жары: во всяком случае, он уже дошел до того что аккуратно положил на голову смоченный водой платок. Неизвестно, помогло ли ему это, но Фебюс видел, что этот клетчатый большой платок уже совершенно сух.
   -- Устал, Рафаэль? - улыбнулся он напарнику и, не дожидаясь ответа, потянулся за рацией. - Ну как там? - спросил он. - Всех угомонили? Головы им от жары напекло, видишь ли... Еще одно такое безобразие, и при первом же их поползновении буду отдавать приказ стрелять. Что?! Да меня всю жизнь называют "правым"! В газете заметку помнишь? Ну да, с черной повязкой на глазу и в черной форме? - Монтаж! - он расхохотался. - Ну ладно, всё хорошо, что хорошо кончается. Отбой. - И он отключил рацию, после чего придирчиво и почти брезгливо посмотрел на Рафаэля:
   -- Слушай, приятель, -- медленно протянул он. - Ну что ты всё на меня смотришь, как на врага государства, презирающего все французские ценности? Вы все, друзья наблюдатели, напоминаете мне сейчас разбитое войско... Или потерявшийся отряд... Знаешь, война закончена, а толпы здоровенных головорезов бродят по лесам и городам, не зная, куда бы приткнуться и, скажу я тебе, это самое худшее, что может быть в жизни, потому что в голову первым делом приходят всякие непотребства... Спасибо, хоть ты ко мне пришел. Пойми, того, что было, нет и уже не будет, хотя защищаться нам всем придется.
   -- ВАМ? - Рафаэль выразительно поднял брови.
   -- А то ты не понимаешь, -- сказал Фебюс. - Смотри, приятель, а то я решу, что ты не слишком понятлив. Наступила новая эра, как говорят журналисты, а для нас это означает полный слом всего, что было раньше, -- ну почти как в Марсельезе, которую я так ненавижу... Теперь ты имеешь над собой солнечную триаду. Мне еще раз перевести? - Даниал, я и Михаил с главным советником Уриэлем. Последний, признайся, заслужил это.
   -- И все это с подачи Грааля и его Хранителя, -- с легкой горечью произнес Рафаэль. - Хотя можно понять: Огненный Грааль и Солнце неразделимы... Солнечный ветер... Солнечный ветер на всей земле... -- Он задумался на минуту, а потом решительно встряхнул головой. - Нас учили быть равнодушными, просто Наблюдателями, и я уже привык к этой роли со времен Второго Пакта... Но за время общения с Граалем, Хранителем и Даниалом я понял нечто большее: к чему нам это грёбаное наблюдение, которое в конечном итоге свелось только к борьбе за власть, хотя каждый раз побеждала только Любовь... Так что я на твоей стороне, Луг.
   -- Ну вот и замечательно, -- тонко улыбнулся Фебюс. - Приятно иметь дело с сообразительным собеседником: пара минут разговора, и все всё сразу поняли. Единственное, о чем я хочу попросить тебя, друг мой Рафаэль... Только не пойми меня превратно. Нельзя, чтобы в напарниках полицейского комиссара ходил засветившийся на всех перекрестках мафиози с репутацией. Ты что, другую физиономию себе сделать не хочешь? Или эта так мила, что ты не в состоянии отказаться от нее, любимой?
   Рафаэль посмотрел на себя в зеркальце и пожал плечами.
   -- Вообще-то я себе нравился, друг Фебюс, но если уж тебе так хочется...
   На мгновение палево-алое крыло заслонило лобовое стекло машины, а потом растаяло, как дым. На комиссара смотрел черноволосый и кареглазый молодой человек, чем-то напоминающий северного итальянца.
   Фебюс вздохнул:
   -- Вот ведь сдались тебе эти итальянцы, Рафаэль... Ну да ладно. Сделал, как нравилось. Сойдет. Симпатичный такой, молоденький... Одним словом, стажер. Я буду звать тебя Кристианом, если не возражаешь. Поехали, Кристиан, уже десять минут с тобой болтаем, мы с тобой в машине не одни, о раненом не забывай. Тебя я высажу у полицейского управления, а сам отправлюсь дальше.
   -- Один? - спросил Кристиан, отчего-то чувствуя себя на редкость глупо.
   -- Естественно, -- Фебюс говорил с ним, как учитель с непонятливым учеником.
   Кристиан почувствовал к своему стыду, что начинает заливаться краской до корней волос.
   -- А... -- только и сумел протянуть он.
   -- Со мной, -- процедил Фебюс и вдруг совершенно неожиданно взорвался. - Долго мне еще ждать, Кристиан, когда ты заведешь свою таратайку? Сам-то не испекся еще?
   -- Здесь до Лувра всего минут десять, -- недовольно проворчал молодой человек, заводя мотор машины. - Вы мне, комиссар, хотя бы по дороге объясните некоторые детали... Как стажеру... -- Он усмехнулся. - Первое: что я скажу в управлении, когда меня спросят, где обвиняемые, которых вы с таким героизмом отстояли у взбунтовавшейся толпы? Как бы вам из героя дня не сделаться очередным пособником бандитов с легкой руки нашей любимой прессы?
   Комиссар молча достал из кармана легкого пиджака несколько документов.
   -- Вот, держи, Кристиан. Первое. Ты назначаешься моим помощником на время моего отсутствия с полным сохранением полномочий. Второе. Ввиду затяжной болезни комиссара Габриэля это дело переходит к нам временно, а, как ты знаешь, нет ничего более постоянного, чем временное... -- он улыбнулся, и его глаза сделались изумрудно-зелеными, в точности как у Ледяного Ангела Ксавье. - Третье... -- продолжал он, выкладывая перед Кристианом одну бумагу за другой. -- Вот свидетельские показания водителей, видевших далеко от Парижа Деланси и Каэля в момент совершения убийств в столице. Так что если их и можно в чем-то обвинить, то лишь в превышении скорости, но это они уж как-нибудь переживут. Вот подписка об их невыезде до выяснения обстоятельств... Но заключать их в тюрьму я права не имею. Так что уж пусть простит меня рьяный поборник закона Габриэль. И еще... -- Он помедлил мгновение и протянул Кристиану смятый бумажный листок. - А это - конфиденциально, Рафаэль. Это адрес Анри, брата Ксавье и Дани. Прошу тебя, проследи, чтобы с мальчиком не случилось ничего дурного.
   -- Так вы все-таки опасаетесь, комиссар? - спросил Кристиан, убирая в карман бумаги. - Вы не смогли обезвредить Габриэля совершенно?
   -- А вот таких прав мне дано не было, -- мрачно процедил сквозь зубы Фебюс. - Он готов на всё... Слышишь ты? - На всё, чтобы уничтожить Дани и что-то говорит мне, что вместе с ним рухнет и та опора, на которой держится мир. Он вспомнил кое-что, но не до конца, а сейчас сделает всё возможное, чтобы достать сведения, которые его интересуют. А мне абсолютно не интересно, чтобы он такие сведения достал... -- Он замолчал, и лицо его сделалось таким отстраненным, как будто Фебюс в данный момент находился совершенно в другом месте... А, может быть, так оно и было на самом деле...
  
   День уже клонился к закату, когда Ксавье стоял на берегу моря в Бретани, недалеко от полуразрушенного замка Ла-Рош-Гийом, где когда-то в детстве встретил немецкого офицера Генриха, своего брата Анри, и, не отдавая себе отчета в том, что делает, курил одну сигарету за другой. Свежий холодный морской ветер трепал его длинные темные волосы, сдувая их назад с его нахмуренного лба. Его жизнь казалась ему такой же бессмысленной и неуправляемой, как раскинувшиеся перед ним ледяные серые волны. Всю жизнь... Нет, все жизни им с Дани постоянно приходилось от кого-то убегать, забывая о значении слов "спокойствие" и "постоянство"...
   Ксавье заставил себя оторвать взгляд от неприветливых волн, как будто осуждающих за что-то, и бросил взгляд по сторонам. Рядом серой громадой возвышался Ля-Рош-Гийом, и где-то там оставался раненый Дани. Комиссар привез их в свое владение, с виду казавшееся совершенно необитаемым, но внутри отделанное по последнему слову европейского дизайна. Ксавье отметил про себя, что вкус у комиссара Фебюса на самом деле великолепный, причем в оформлении комнат он предпочитал почти японскую строгость с преобладанием мягкой серовато-белой цветовой гаммы. "Когда Дани станет получше, вы сможете заняться здесь фехтованием, -- между прочим обронил он, -- Фехтовальный зал у меня ничуть не хуже, чем у вас, маэстро Деланси. Но это будет чуть позже: когда мои люди окажут первую помощь вашему брату и когда вы вспомните одну важную вещь, из-за которой я даже здесь не могу обещать вам полного покоя. Дело в том, что во времена Монсегюра, как раз перед вашей с Дани казнью... -- Кажется, он немного смутился и замешкался. - Он сказал вам некие важные слова. Молчите сейчас, не говорите ничего, я знаю, что вы все равно ничего не помните... Но от этой вещи зависит благополучие вашего мира, жизнь Дани, и эту вещь страстно мечтает заполучить господин комиссар Габриэль.
   Он проводил долгим взглядом врачей в светло-зеленых халатах и с масками на лицах, которые двигались, как тени, в комнату, где остался Дани. Ксавье тоже не смог отвести глаз от массивной деревянной двери.
   -- Э, нет, -- сказал Фебюс, легко трогая его за плечо. - Он вас сейчас всё равно не узнает. Скорее уж вас узнала бы какая-нибудь статуя в Версале. А потому, господин граф, настоятельно советую вам, пока не наступила ночь, а наш приятель Габриэль толком не определился, что ему делать, пойти и прогуляться по тем местам, которые когда-то принадлежали вам и вашему брату Анри. Может быть, и вспомните что-нибудь... Поймите, в жизни бывают такие моменты...
   Он разговаривал с Ксавье, как с маленьким мальчиком.
   Ксавье стоял на берегу моря, и впервые оно не казалось ему ласковым. В воздухе было слишком много чаек и слишком много... смерти...
   Больше всего на свете ему хотелось бы заплакать, потому что смерти было чересчур много, и весь мир вокруг него казался пропитанным смертью. Ксавье как будто находился на краю света, где низкое серое небо над головой рассекали только чайки. Вечер становился серовато-сиреневым, и Ксавье вдруг подумал, что точно такого же цвета круги под глазами его умирающего брата, Ангела с Золотыми Крыльями.
   Чайка снова пронзительно закричала над его головой.
   Ксавье сел на песок и закрыл глаза, положив голову на колени. Голос чайки стал похож на человеческий. Он кричала:
   -- Аллилуйя! Аллилуйя! Радуйся, Хранитель! Твой брат сейчас умер! Нам с тобой можно было бы по-настоящему отпраздновать это событие!
   Чудовище с блеклыми синими глазами, свисающими прядями длинных грязных волос и двумя стальными обрубками за плечами вместо крыльев, склонялось над бесчувственным светловолосым Ангелом, который, как порой начинало казаться Ксавье, никогда не придет в сознание, и он знал: если чудовище дотронется до Дани, тот умрет в тот же момент, но что-то удерживало монстра на расстоянии.
   И Ксавье догадывался, ЧТО удерживало монстра - те два слова, которые знал Дани и которые больше всего на свете хотелось бы знать Габриэлю. Кстати, дружок, ты тоже слышал их... Пусто... Всё внутри пусто, как и этот серый унылый пляж...
   Если бы не непрерывные крики чаек, на побережье стояла бы мертвая тишина и, наверное, именно так будет выглядеть и конец света.
   Совсем рядом с ним снова раздался металлический крик чайки. Птица села на песок напротив Ксавье и уставилась на него разумными, человеческими, говорящими глазами. "Ты уже большой мальчик, Ксавье, -- казалось, говорила она, широко разинув грязный желто-розовый кривой клюв. - Ты знаешь, что умирают родители, хотя ты уверен, что они несокрушимы, как эти армориканские скалы под ударами волн и времени. И братья, между прочим, умирают, и это легче, чем тебе это кажется!"
   -- Замолчи! - закричал Ксавье.
   Чайка даже не двинулась с места, глядя на Ксавье и продолжая свой монолог.
   "Ты не видишь его сейчас, Ксавье, так, как вижу его я. Тебе кажется, что он жив, но он даже не шевелится; его грудь пробита моим клювом, и, что бы я с ним сейчас ни сделал, ему будет всё равно, как и твои признания в вечной любви. Ничто не поднимет его, Ксавье. Забудь! Твой брат мертв!"
   Птица не отрывала от него глаз, и Ксавье не выдержал, швырнул в нее первый же попавшийся под руку гладкий белый булыжник, стремясь попасть по этому клюву, как будто растянутому в широкой ухмылке. Он вскочил на ноги, отвернулся и побежал, чувствуя только, как его лицо обжигают ветер и слезы. Кровь бешено пульсировала в его висках, повторяя единственное слово: "Нет! Нет!"
  
   Он бежал к замку через высокие прямые стебли трав, прорастающие сквозь огромные белые камни с темным налетом времени, и чем быстрее спускались на землю сумерки, тем более необитаемым становился замок. Ступени перед главным входом совсем искрошились. Дом казался живым. И нельзя сказать, что он кого-то ждал и был приветливым, тем домом, о котором можно было бы сказать, что тебя там ждут.
   Деревянная дверь хранила солнечное тепло ушедшего дня, и последние блики света высвечивали с невероятной четкостью каждую трещину, каждую впадину или занозу.
   Он распахнул дверь. Здесь везде царила оглушающая мертвая тишина и, предчувствуя что-то страшное, потому что неопределенное, Ксавье буквально ворвался в комнату, где он оставил Дани. То, что он увидел, заставило его оцепенеть. Он превратился в статую, не способную вымолвить ни слова и только с ужасом наблюдающую происходящее.
   Дани, полуобнаженный и по-прежнему не подающий никаких признаков жизни, лежал на огромной кровати, застеленной шелковыми простынями ("Точно такие же были ТОГДА... Когда мы с ним жили..." - на этом мысль Ксавье прервалась), а над ним склонялся все ниже и ниже комиссар Фебюс, за спиной которого реяли сияющие золотые крылья. Он ласково провел рукой по легким светлым волосам Дани, а потом, положив ладонь на его рану, наклонился и поцеловал его в губы.
   Ресницы Дани вздрогнули, серые огромные глаза приоткрылись. Он улыбнулся и прошептал, глядя прямо в прозрачные, как озаренные светом морские волны, глаза Фебюса: "Гийом... Я люблю тебя..."
   Ксавье трясло так, как будто это он находился в теле Фебюса: это он чувствовал мягкие губы Дани, это он проводил губами по его шее, по шелковистой коже, начиная ощущать, как оживают и начинают трепетать прожилки. Это он целовал его плечи, руки, чувствуя, как снова и снова сходит с ума от близости этого тела, оживающего на глазах. Ослепительная алмазная игла прошила его насквозь, как шпага, и он потерял сознание, успев выкрикнуть: "Я никому тебя не отдам! Ни одной женщине в мире, и пусть меня растерзают за это еще несколько раз!"
   Через минуту он пришел в себя. Комиссар Фебюс внимательно, пристально и без тени улыбки смотрел в его глаза.
   -- Ты можешь ничего не говорить, -- произнес он, и Ксавье увидел в этих изумрудных, как море глазах, свое собственное отражение. - Можно забыть свою прошлую жизнь, свое имя, брата, жену, любовницу... Но забыть себя... Вы удивляете меня, граф Гийом: себя забыть невозможно! Я - ваше зеркало, я - ваше будущее, я - ваш двойник, я - это вы. Надеюсь, ваша голова выдержит эту информацию, и вы сможете понять. Дайте мне вашу руку.
   Последняя реплика Фебюса прозвучала так решительно, что Ксавье даже в голову не пришло ослушаться его. Он протянул ладонь Фебюсу и тот крепко сжал ее. И снова ослепительная стрела, искрящаяся тысячами алмазов, пронзила Ксавье. Из темноты прозвучал голос Фебюса: "Ведь за жизнь своего брата ты отдал бы все, не так ли?"
   Ксавье открыл глаза и первым, что он увидел, было зеркало: он смотрел на самого себя и видел комиссара Фебюса, -- прозрачные изумрудные глаза, тонкие и густые седые волосы, зачесанные назад, утонченное лицо... Это был он сам. Это был сам Ксавье... За его спиной реяли огромные золотисто-черные крылья...
  
   Их Крылья сплетались во тьме,
   И слова их струной дрожали
   Среди роз умирающих и королей...
   Не любить невозможно в Версале.
   Он смотрел на них, и шипы цветов
   Все сильнее сердце пронзали.
   Умереть? Убить? Темнота? Любовь?
   Как банально!.. Тебя здесь ждали.
   И один из Ангелов, вскинув глаза,
   Прозрачные, как изумруд,
   Сказал: "Что дано, невозможно взять,
   Скажи, как тебя зовут?
   Ты же имя забыл, ты забыл себя,
   Смотришь в зеркало, не узнавая.
   Что ж, мой Ангел, гляди - ведь ты - это я...
   Вспоминай!.. Или ты растаешь...
  
   В больничной палате совсем стемнело, когда Габи решился приподнять голову от подушки. Он внимательно осмотрелся по сторонам и чутко повел носом, принюхиваясь. Этот паршивец, который столько крови ему попортил, был совсем недалеко: буквально в одном часе езды на нормальной тачке. Габи никогда не откладывал на завтра, то, что мог сделать сегодня, тем более, что его жертва - он чувствовал! - была чуть жива. Надо было срочно найти Грааль, заставить его произнести те слова, которые могли снова поставить на место мир, перевернутый этим Ангелом с Золотыми Крыльями.
   В коридоре мерцал призрачный, бледный, как в мертвецкой, свет, и изредка его заслоняли две темные фигуры с торчащими за их спинами автоматы. Габи усмехнулся: еще немного, и он покажет, кто здесь главный - Воитель с Серебряными Крыльями или какой-то старший лейтенант Фебюс, власть которого была отменена СВЕРХУ еще много столетий назад.
   Габи поднялся с кровати, почесал невыносимо зудящую спину, тем, где раньше торчали обломки Серебряных Крыльев, но, кажется, даже от них после устроенного Огненным Граалем пожара ничего не осталось, кроме этого, сводящего с ума зуда. Глаза Габи горели в темноте двумя красными, накаляющимися всё больше угольками, как электрическая спираль. С еле слышной руганью он сорвал с себя опутывающие его провода и надел длинный серый больничный халат, из-за чего стал похож на средневекового инквизитора. Мысль о средневековом инквизиторе так ему понравилась, что он широко и почти счастливо улыбнулся, обнажая длинные желтые зубы.
   Он подошел к стене, приложил к ней ухо и прислушался. Там тоже тихо и однообразно пищали медицинские приборы.
   -- Хватит отдыхать, дружок, работать пора! - произнес вслух Габи и исчез на фоне стены.
   Палата, в которую он попал в результате одного легкого телодвижения, оказалась именно той, что была ему нужна - где уже несколько дней лежал в коме доктор Семьяза. Доктор возвышался на кровати огромной безжизненной горой, прикрытой простыней. Габи подошел к нему и вгляделся в серое небритое лицо.
   "Ну что ж, -- пробормотал Габи. - Ты всегда был слишком неравнодушен к женщинам, доктор, а потому как нельзя лучше подходишь мне для исполнения моей миссии. Я сделаю из тебя антипода господина Фебюса, и за исход вашего сражения я не поручился бы..."
   На его ладони загорелся тусклый знак, похожий на девятку, только замкнутую. "Здравствуй, Пифон! - сказал Габи торжественно. - Сейчас мы с тобой отправимся прямиком к выродку, который сотворил из нас с тобой, перворожденных бессмертных сущностей, тех жалких пациентов клиники, которыми мы сейчас являемся. Но он просчитался, вечный бастард. Так или иначе, но он произнесет те два слова, что мы ждем от него!"
   Он приложил ладонь ко лбу доктора. Семьяза глубоко вздохнул. Его глаза широко раскрылись, и Габи с удовлетворением заметил мерцающий в их глубине красноватый огонь.
   -- Вставай, Пифон, -- приказал Габи. - Скоро ночь, и до наступления рассвета мы должны вернуть мир на ту самую точку, с которой он был сдвинут стараниями нашего общего знакомого проходимца.
   Семьяза медленно поднялся с постели, как управляемый автомат. Он некоторое время потоптался на месте, как бы проверяя, способен ли по-прежнему ходить так же свободно, как раньше, поднял мощную правую руку, успевшую уже побелеть от недостатка солнечного света. Около локтя Габи заметил небольшой пролежень. "Ничего, -- решил он. - Сила, которую я ему дал, гораздо сильнее физической. Во всяком случае, возможностей этого тела должно хватить мне на несколько часов, а больше мне и не требуется.
   -- Нам надо достать одежду, оружие и машину, -- приказал он.
   Лицо Семьязы осталось совершенно бесстрастным. Огромный в своей грязно-белой больничной робе, он бесшумно подошел к двери, за которой виднелись силуэты полицейских. Габи видел, как силуэты только слегка дернулись (он многое дал бы за то чтобы увидеть выражение их глаз в этот момент: этот ни с чем не сравнимый ужас, который доставлял Габи ни с чем не сравнимое наслаждение), а потом доктор столкнул их друг с другом с нечеловеческой силой; Габи даже показалось: он слышит тихий хруст ломающихся костей.
   Силуэты медленно осели вниз. Доктор наклонился над ними и на некоторое время застыл в такой позе. Габи знал, что именно он сейчас делает: достаточно пережать одну небольшую артерию на шее всего на несколько минут, и человек больше не встанет никогда. А где находится эта артерия, доктор знал как никто другой: он ведь был настоящим профессионалом.
   Дверь распахнулась, и доктор втащил в палату сначала одно, а потом другое безжизненное тело.
   -- Переодеваться пора, -- небрежно бросил ему Габриэль.
   Через пять минут из больничной палаты доктора Семьязы вышли два человека в полицейской форме, вооруженные автоматами "узи" и пистолетами "Сент-Этьенн". Они спокойно прошли вниз, никем не остановленные, и проследовали на стоянку медицинских машин. Семьяза уселся за руль, а Габи устроился рядом, быстрым взглядом окинув пространство сзади.
   -- Что ж, неплохо! - воскликнул он, принюхавшись, и провел языком по пересохшим губам. - Здесь найдется всё, чтобы развязать язык самому упрямому больному! Вперед, Пифон! Едем на север, но сначала быстренько прошвырнемся по тихому квартальчику Сен-Дени.
  
   Несмотря на вечер, жара в Париже никак не желала спадать. Анри медленно брел по улице, думая, что сейчас с удовольствием оказался бы на берегу моря в Бретани, где даже в самую страшную жару с моря дует холодный ветер. Он помнил этот ветер со времен другой жизни. Тогда этот соленый ветер рассказывал ему о королях, Приносящих Дождь, белых единорогах, солнечном властителе мира и золотокрылом Ангеле, который придет для того чтобы перевернуть этот мир...
   До нужного дома ему было совсем недалеко, но он почему-то хотел еще раз взглянуть на тот сгоревший дом. При мысли о нем к его глазам, помимо воли, подступали слезы. Он вспоминал высокого темноволосого молодого человека с солнечной улыбкой. "Теперь у тебя будут совсем другие игрушки, Анри... -- Какие? - Теперь ты вспомнишь уроки маэстро фехтования..." -- "Брат... -- с горечью прошептал он. - Неужели ты так и не научишь меня фехтованию? Конечно, я вспомню все твои уроки, но мне всегда будет не хватать тебя..."
   Он сам не заметил, как вернулся к тому выгоревшему месту, где теперь было совершенно пусто, и запах гари постепенно рассеивался. Несмотря на подступавшую со всех сторон темноту, ему показалось, будто в огромной куче гари, полуобгоревших досок и обожженных кирпичей что-то тускло блеснуло. Анри помотал головой и протер глаза: видение не исчезало.
   В эту минуту прямо за его спиной завизжали тормоза. Анри стремительно обернулся. Рядом с ним стояла машина "скорой помощи". Длинноволосый голубоглазый блондин улыбнулся ему из окошка, как старому приятелю. Анри совершенно не был уверен, что знает этого человека, но что-то неуловимо знакомое было в его лице, и подросток сдержанно наклонил голову в знак приветствия. Рядом с блондином он увидел водителя, смотревшего только вперед и не проявлявшего ни малейшего интереса к происходящему. Серо-желтые сумерки рисовали за его спиной бессильно обвисшие черно-желтые крылья.
   -- Мальчик, -- обратился блондин к Анри, не переставая улыбаться. - Ты не знаешь, как отсюда нам быстрее добраться до Шан-Зэлизэ?
   "Ну точно, он не местный, -- решил Анри. - Парижанин никогда не обратился бы к прохожему с таким дурацким вопросом, поскольку у каждого под носом лежит неизменный атлас всех автомагистралей Парижа... Тем более, что делать на Елисейских Полях машине "скорой помощи"? И почему пассажиры этой машины нисколько не напоминают докторов?.."
   Анри махнул рукой в неопределенном направлении, куда-то направо.
   -- Много раз придется сворачивать? - блондин буквально сверлил его взглядом, продолжая улыбаться.
   Водитель наконец повернул к Анри бледно-серое лицо, и из его рта показался раздвоенный змеиный язык. Сам не понимая, что делает, Анри отступил на шаг назад и кивнул.
   -- Ты замечательный парень, -- захихикал блондин. - Мы и сами думали, что проехать придется не более двух кварталов. Так что ехать нам недалеко.
   Анри замотал головой, пытаясь прислушаться к внутреннему голосу, который явно подавал признаки тревоги, но расшифровать эти сигналы он сейчас был не в состоянии.
   -- Как думаешь, за полчаса доползем?
   -- Возможно. - Анри всё больше и больше становилось не по себе, тем более что блондин продолжал уже не хихикать, а подхохатывать, и эти звуки напоминали мокрые шлепки.
   -- Ну что ж, спасибо за приятную беседу, дружок, -- сказал водитель и вдруг неожиданно спросил: Ты конфеты любишь?
   Анри отступил еще на один шаг назад и снова отрицательно замотал головой.
   -- А петарды? - не сдавался блондин.
   Он высунул руку в окно кабины и раскрыл ладонь.
   Анри, конечно, знал не одну сотню рассказов, леденящих кровь, о похитителях детей, которые приманивали своих жертв конфетами, но всё же любопытство в нем оказалось сильнее осторожности.
   Блондин сидел на своем месте, явно не собираясь выходить из машины. "Но даже если бы он захотел сделать что-то подобное, -- подумал Анри. - Ему пришлось бы для начала открыть дверь, а в этот момент юркий мальчишка всегда успел бы отскочить в сторону и достаточно далеко. К тому же противный голосок внутри упорно нашептывал ему, что, отказавшись от подарка, он поступит крайне невежливо.
   Анри подошел к машине и заглянул в блеклые голубые глаза блондина. Они были мертвенно-стальными, как и его улыбка. Ничего, Анри только возьмет петарды, лежащие на его ладони, и немедленно бросится бежать!
   Но едва его рука коснулась ладони блондина, как железные пальцы мертвой хваткой охватили не хуже наручника его запястье. Блондин громко, во весь голос, захохотал. Водитель, огромный и грузный, тоже открыл дверцу со своей стороны, и вышел на улицу, равнодушно поглаживая кобуру револьвера.
   Анри рванулся, стараясь вырваться, но рука блондина держала его крепко, не давая ни малейшего шанса вырваться.
   -- Ну вот... -- осклабился он во весь рот. - Теперь еще одним сегенангом будет меньше!
   -- Нет! Нет! - закричал Анри. - Помогите!
   Водитель обошел машину и открыл заднюю дверцу со стороны Анри.
   -- Помогите! Брат! - еще громче крикнул Анри.
   Он дергался изо всех сил, но хватка только усиливалась от каждого его движения. Он с ужасом посмотрел на свою руку и увидел, что его запястье сжимает не рука, а когтистая лапа.
   Он снова закричал от отчаяния и безысходности, и в этот момент услышал громкий голос:
   -- Оставьте мальчика! Вы, ублюдки! Это говорю вам я, его брат!
   Анри судорожно глотнул воздух и с невероятным усилием вывернул голову, чтобы увидеть своего неожиданного спасителя. К ним бежал высокий парень, видимо, студент, потому что свои книги, которые сжимал в руке, он отшвырнул в сторону. А немного поодаль к ним направлялся быстрым шагом молодой человек в полицейской форме, поразительно похожий на итальянца. На мгновение он задержался у кучи сгоревшего мусора, наклонился и что-то поднял с земли. В воздухе что-то тускло блеснуло, но студент уже подбежал к водителю-монстру и толкнул его в грудь со всей силы.
   -- Один раз тебе уже удалось напугать меня! - выкрикнул он. - Но больше этого не будет! Будь ты хоть трижды Пифоном!
   Чудовище схватило Дени за горло, но как раз в это время молодой полицейский-итальянец полоснул его по лицу шпагой, чудом уцелевшей после пожара в фехтовальном зале. Водитель зарычал, и из его рта снова выполз длинный и бледный раздвоенный язык.
   -- Дени, хватай его! - закричал полицейский.
   Зажмурившись от омерзения, Дени схватил Пифона за язык, и мир вокруг него перевернулся, полыхнув солнечным ветром, взрывом, от которого его буквально отшвырнуло назад. Он машинально обнял Анри и вырвал его из держащей его когтистой лапы.
   -- Пифон! - заорал изо всех сил блондин с голубыми глазами. - Давай в машину! Быстрее! Быстрее!
   С невероятной ловкостью увернувшись от свистнувшей над его головой шпаги полицейского-итальянца, водитель-монстр бросился на свое сиденье. Дверца хлопнула, и машина резко рванула с места и понеслась по улице.
   Анри с трудом поднялся на ноги. У него кружилась голова, и он осматривался по сторонам с таким видом, будто видел это место в первый раз. Рядом с ним лежал студент Сорбонны Дени Девуа, назвавшийся его братом, и тоже пытался приподняться.
   Полицейский-итальянец подошел к Анри и обнял его.
   -- Все в порядке? - спросил он.
   Анри только кивнул и неожиданно сказал:
   -- Шпага у вас потрясающая...
   -- Не у меня, а у твоего брата, -- слегка улыбнулся полицейский, отдавая шпагу Анри. - Бери, она теперь твоя по праву. Видишь, каких монстров отпугивает? Самого Пифона!
   Анри снова кивнул сквозь слезы, а полицейский уже подавал руку Дени, помогая ему подняться с земли.
   -- Спасибо вам, -- сказал он, пристально глядя в глаза Дени. - Вы успели как раз вовремя. Если бы не вы, кто знает... -- При взгляде на Дени он почему-то счастливо улыбался, ненавязчиво посматривая за его спину.
   Рядом с ними снова завизжали тормоза, и на улице остановился серый "мерседес", дверца которого мгновенно распахнулась, и на улицу вышел высокий красивый мужчина с длинными черными волосами и ясными глазами непонятного цвета.
   -- Отец! - крикнул Дени, бросаясь к нему.
   -- Сын... -- прошептал Утренняя Звезда, в голосе которого звенели слезы, и он не хотел их больше сдерживать. - Самаэль... Самаэль... Большего подарка ты не мог мне сделать: я снова вижу за твоей спиной юные сильные крылья!
   -- Мы ведь все имеем право на ошибку, правда, отец? - сказал Самаэль. - Главное, больше не повторять ее, и сегодня я многое понял.
   -- Тогда мы отправимся домой, если наш друг Рафаэль не возражает, -- улыбнулся Утренняя Звезда. - Иди, сынок, подбери свои книги. Кстати, что вы сейчас проходите?
   Самаэль поднял с земли разбросанную стопку книг.
   -- Смотри-ка, -- сказал он. - Учебник раскрылся опять на том же самом месте. Черный Сентябрь!
   Внезапно лицо Анри исказилось, как от сильной боли.
   -- Черный Сентябрь, -- повторил он. - Черный Сентябрь! Женщины... Много женщин... Предатель-дворецкий Семьяза!.. Мои братья в смертельной опасности! Я должен был их спасти и не сделал этого!
   -- Ну что ж, -- с неожиданным спокойствием отозвался полицейский Кристиан, которого Утренняя Звезда назвал Рафаэлем. - Тогда мы с тобой сейчас же исправим это, Анри! - И он обратился уже к Утренней Звезде: Ну как, приятель, не одолжишь ли нам с господином де Вержье свою машину?
   -- С удовольствием, -- открыто улыбнулся Утренняя Звезда. - А мы с сыном проедемся на метро. Давно уже мне не приходилось наблюдать жизнь парижского метро!
  
   Дождь хлестал в окно, ветер нарастал, и ветки деревьев с какой-то яростной тревогой бились о стекло, как вспугнутая, встревоженная стая птиц, а Гийом чувствовал только, что совершенно растворялся в Дани, и перед ним вставали, сменяя друг друга, целые миры - прошедшие, вечные, прекрасные, как то самое лучшее, единственное, что всегда было в нем - его Любовь, которую он пронес через сотни столетий. Он видел бесконечные зеленые леса и белых единорогов, море, бьющееся в седые скалы, бесконечные поляны синих цветов, среди которых они, как и сейчас, целовали друг друга среди потоков безмолвного солнечного света. И впервые он не хотел слышать стихи Дани, который хотел сказать ему... Нет, упоенный любовью Гийом не хотел слышать то, что хотела сказать ему Любовь:
  
   Когда я с тобой, то идут дожди,
   На оконном стекле пишут: "Только жди",
   И ты поверь, что молнии росчерк -
   Мое письмо, мой неровный почерк.
   Лишь ты сумеешь его понять,
   Я рядом с тобой, мы умеем ждать,
   Мы встретимся снова, мой Темный Свет,
   Всего через триста коротких лет...
  
   Когда железная, как сумасшедшая судьба, рука оторвала его от Дани, а потом отшвырнула куда-то в угол, Гийом даже не понял, что произошло. Здесь, среди золотистых, теперь вдруг сразу померкших сумерек, он увидел два страшных существа: одно из них было закованным в железо блондином с блеклыми голубыми глазами и обрубками вместо крыльев за спиной. В его руке была шпага. Второй же, огромный, с безразличным выражением лица и змеиным разрезом глаз, был точной копией доктора Семьязы, который тоже сжимал в ладони две шпаги, которые так нелепо смотрелись в его толстой руке.
   -- Ну что, Пифон, -- хихикнул блондин, склоняясь над Дани. - Я всегда считал, что любовь делает человека полным идиотом. Видишь, как легко было взять их обоих, тепленьких?
   Дани не сделал ни одного движения, чтобы пошевелиться, он только пристально смотрел на Габриэля широко распахнутыми серыми глазами. В них не было злости, одно только безграничное презрение, но такое невыносимое - королевское, несокрушимое, что Габи не выдержал.
   -- Как ты смотришь на меня, бастард, полукровка? - заорал он. Его лицо исказилось в жуткой гримасе ненависти, и он, размахнувшись, вонзил свою шпагу в грудь Дани.
   Ангел с Золотыми Крыльями только мягко улыбнулся, и его голова откинулась набок.
   -- Дани! - дико закричал Гийом.
   -- Сидеть! - рявкнул на него доктор, приподняв его за плечи и швырнув на стул так, что Гийом едва не упал снова. - Габи, ты же говорил, мы должны услышать два очень важных слова! И как ты надеешься теперь услышать их, если тот, кто должен был сказать их, уже умер? Ты убил его, Габи!
   -- Во-первых, -- надменно сказал Габи. - Он проживет еще полчаса, не меньше. А нам не надо большего. Во-вторых, он все равно ничего не помнит. Вернее, оба этих сегенанга знают то, что нам надо, только не подозревают об этом. Вот мы и займемся вторым. - И он посмотрел в темные от отчаяния глаза Гийома.
   -- Господин граф, -- он сделал издевательский поклон в сторону Гийома. - Ваш братец пока еще жив, а потому я устрою для вас самое прекрасное в мире шоу!
   Он взмахнул рукой, и Дани окружила прозрачная стена, переливающаяся, как пласт тонкой и прочной слюды.
   -- Здесь почти нет воздуха, граф, -- объяснил Габи с интонациями музейного экскурсовода. - Он задохнется чуть быстрее чем через полчаса... Но я могу сделать процесс еще быстрее... -- Он снова взмахнул рукой, и откуда-то с потолка дождем посыпались лепестки белых королевских лилий, осыпая, как покрывалом, окровавленного светловолосого Ангела с красно-золотыми Крыльями, и вся эта картина до боли напоминала надгробие...
   -- Когда концентрация эфирных масел, которые содержатся в лилиях, достигнет критической точки, наступит смерть, -- сказал Габи, широко улыбаясь. - Получается тройная смерть, вполне в духе ваших племен богини Дану, которые использовали человеческие жертвоприношения... А тройное жертвоприношение достойно самого Короля...
   А теперь... Попробуйте сыграть с нами в последнюю игру, граф Гийом... -- его улыбка стала еще шире, хотя казалось, что шире уже невозможно. Но его буквально распирало от злобной радости.
   Итак... Возьмите у Пифона одну из шпаг и попробуйте победить его. У вас в запасе будет не более десяти минут. Если за эти десять минут Пифон не погибнет, то ваш брат так и останется за этой стеной, благоухающей лилиями, стремительно вытесняющими воздух. Вы могли бы сказать мне "спасибо" за то, что я устроил вашему бастарду такую великолепную могилу, но, поскольку хорошим воспитанием вы никогда не отличались, то я не жду от вас благодарности. Он, конечно, всё равно умрет - от одной из трех смертей, но позорно, в своей постели, а зная вас, не сомневаюсь, что надеяться спасти его вы будете до последней минуты.
   Однако мы теряем время, господа. Пифон, дай господину графу одну из шпаг и - ангард, господа! А я полюбуюсь на вас и на серебряные лепестки лилий, которые смотрятся на светлых волосах вашего брата, как корона. Я наслаждаюсь впервые в жизни, господин граф!
   Гийом поднялся и посмотрел на своего брата, в этот момент действительно больше всего похожего на собственное надгробие: спокойное прекрасное, неживое лицо, полузакрытые глаза, легкая улыбка на губах, корона из лепестков белых лилий на голове... Лепестки цветов, душные, ароматные, дождем падали вниз, постепенно скрывая его плечи, руки, грудь, последнюю страшную рану, нанесенную Габриэлем...
   Гийом вдруг подумал, что, быть может, его брат и в самом деле просто спит и непременно проснется?.. Он не мог не проснуться! Как сквозь сон, он слышал слова Габриэля: "Я создал специально для вас сцену почти времен Монсегюра и почти уверен, что в процессе боя вы назовете - вспомните - те два слова, которые нужны мне сейчас больше всего на свете!"
   Боль и ярость застилала глаза Гийома, и он, забыв все собственные уроки фехтования, бросился на монстра. Тот резким батманом отбил выпад, а дальше начался бой без всяких правил. Клинки шпаг сверкали в отсветах молний, бороздящих небо. Несколько раз Гийому удалось ударить доктора в грудь и в шею. Эти удары были неотразимы, но гигант не покачнулся ни мгновение, только высунул свой бледный, раздвоенный змеиный язык и тут же убрал его обратно.
   Габриэль расхохотался:
   -- Пифон неуязвим, граф! Но мне приятно смотреть на то, какой великолепный класс фехтования вы мне показываете!
   Гийом снова попробовал взять шпагу доктора в захват, но тот, как бы натешившись и наигравшись с противником, сделал мгновенный обвод и нанес ему удар в плечо.
   -- Туше! - прокомментировал доктор.
   Гийом почувствовал, как по руке потекла теплая влажная струя. Он снова бросил взгляд на Дани. Ему показалось, что на какое-то мгновение из его груди вырвался тихий судорожный вздох, и это было последним его живым движением. Лилии скрывали его почти целиком, обволакивая наподобие савана. Смерть среди серебряных лилий... Любовь среди синих, невозможно синих цветов... Лилии всегда были цветами Дани... Розы всегда были цветами Гийома... "Запомни, Гийом, два слова... Всего два слова... Они смогут изменить весь мир..." Эти слова...
   -- Я знаю эти слова! - в темной комнате раздался звонкий голос подростка.
   Габи, Пифон и Гийом обернулись в сторону двери. В светлом проеме четко виднелись два силуэта - полицейского-итальянца и юного сегенанга Анри.
   -- В сторону, Рафаэль! - заорал Габриэль. - Ты не имеешь права вмешиваться в то, что происходит между мной и этими сегенангами!
   -- Успокойся, Габриэль, -- спокойно произнес Рафаэль. - Я свои права и обязанности знаю, и если кто-то постоянно нарушает законы, то это ты, а потому ты просто ДОЛЖЕН погибнуть. Иначе просто быть не может!
   -- Я знаю эти два слова! - снова крикнул Анри. - Потому что я и мои братья - одно целое! Я не был в Монсегюре, но услышал эти слова, так же, как будучи около Вальми, я видел, как их обоих убивали в Париже во время Черного Сентября!
   И в ответ на его слова слюдяная стена, окружавшая Дани, рухнула прозрачным каскадом, и по всей комнате растекся душный запах лилий, от которого кружилась голова.
   Анри бросился к Гийому и выхватил у него из рук шпагу.
   -- Маэстро, позвольте вспомнить ваши уроки! - крикнул он и бросился на огромного, как скала, доктора Семьязу.
   Он показал направление удара в нижнюю часть тела монстра и, как только тот опустил шпагу для защиты, вонзил лезвие прямо ему в лоб, туда, где Габи положил знак Пифона.
   -- Туше! - крикнул Анри.
   Доктор покачнулся, и в его глазах застыло невероятное удивление. Больше не Пифон - обычный человек, бесформенной грудой мяса упал к ногам Анри.
   -- Солнце, как и правосудие, не может умереть! - громко произнес Анри слова Дани. - Тучи могут закрыть его лишь на одно мгновение! А теперь, Рафаэль, твой ход!
   -- Я свои права хорошо знаю, -- улыбнулся Рафаэль.
   Он протянул руку по направлению к Габи, и из его ладони вылетела стрела зеленого огня, которая мгновенно опутала стоящего в изумлении Габриэля.
   -- Думаю, этого достаточно, -- произнес Рафаэль. - Потому что убью его не я, а Грааль!
   Гийом и Анри, одновременно отшвырнув шпаги в сторону, бросились к Дани. Анри бережно приподнял его голову, как это раньше делал Гийом.
   -- Дани, Дани... -- ласково произнес он. В его голосе дрожали слезы. - Поднимись, братишка... Тебе надо уничтожить того, кто все жизни убивал нас, того, кто изуродовал всю жизнь, все наши жизни, всю эту землю. Вставай, Приносящий Дождь, море ждет тебя!
   -- Нет! Нет! - заорал вдруг Габи, как будто осененный внезапным пониманием. - Только не море! Только не дождь!
   Ресницы Дани вздрогнули. Бледный, как полотно, он приподнялся, хотя это казалось невероятным: кровь из смертельной раны заливала его, а Крылья сияли ослепительным красно-золотым Светом. Они трепетали над ним великолепным, невозможным, ослепляющим ореолом.
   -- Анри... Гийом... -- произнес он. - Пусть этот убийца не надеется, я не умру в своей постели.
  
   От огня не жди милосердия,
   Из него восстанут лишь Ангелы,
   Над врагами, насмешками, смертями
   Крыльев огненных взмах - вне правила.
   Как на площади древнего города,
   Мы - к плечу плечо, и к столбу привязаны,
   Мы за крылья платим так дорого,
   Мы успеем сказать, что не сказано.
   Нет, не им, что от боли корчатся,
   Там, за дымом, и вне опасности,
   Солнце, помни мое пророчество,
   Дай им, Солнце, дожить до старости,
   В каждом ливне видя лицо мое,
   Не уйти, не забыть, не стереть трех слов.
   "Ты был взвешен..." - пылает строками
   Приговор от сожженных Ангелов...
  
   -- Ты был взвешен, -- повторил Дани и неожиданно легким движением поднявшись с постели, взял за руку Анри. Небольшой золотой огонек вспыхнул на их ладонях, а потом растворился в Анри, который на миг озарился светом Грааля, и его темные Крылья загорелись золотом.
   -- Зачем? - в отчаянии воскликнул Анри. - Я не хочу! Ты слышишь, Дани? Я не хочу этого!
   -- Так надо, -- спокойно улыбнулся Дани. - Для тебя, братишка, всегда было главным слово "долг". И сегодня ты выполнил свое давнишнее обещание, данное нам с братом. Сегодня ты освободил нас... И ты освободил самого себя.
   Анри только закрыл лицо руками, и даже не заметил, как тихо подошедший к нему Рафаэль, обнял его за вздрагивающие плечи.
   Анри ничего не чувствовал, только стихи Дани, для него:
  
   Легкость, прозрачность, жестокость,
   Мысли и взгляды легки,
   Путь наш - в костер и пропасть,
   Мы - только сон, мотыльки...
   Только стремиться к Свету,
   Искрою льда сгорать...
   Утром летит... К обеду
   Он уж готов умирать.
   Сердце из льда. Ты пойман.
   Сердце проткнут иглой.
   Крылья ломая в шторме,
   Ждем голубой покой.
   О мотыльках не плачут.
   В лед превращая страсть,
   Гибнут в огне... Мой мальчик,
   Крылья даны - упасть...
  
   -- Я отказываюсь, -- произнес Анри, вскинув вверх голову. Его глаза влажно блестели. - Ты освободил меня от слова "Долг", но я сам себя от него не освободил. И я скажу тебе еще одну вещь: ты никогда не сможешь умереть, как бы ты ни устал, потому что для тебя есть нечто большее, чем мой "Долг" - "Любовь". Любовь к своим братьям... -- Он усмехнулся через силу и повторил сквозь слезы фразу из известного фильма: "Ты будешь жить, Джон Константин!"
   -- Гийом... -- сказал Дани. - Дай мне руку... Я должен только подняться, а дальше пойду один... Брат, я любил тебя все жизни. Ты всегда был самым дорогим для меня... Я люблю тебя...
   Он взял за руку Гийома и почувствовал, как по его телу поднимается обжигающая волна Силы. Он хотел прижать к себе Дани, но тот мягко, но решительно отстранился от него. - Мне пора, брат, -- через силу улыбнулся он. - У меня сейчас слишком мало времени. У моих Крыльев тоже мало времени.
   Дани посмотрел в глаза Гийома долгим взглядом, хотя не хотел делать этого всеми силами... Но это было выше его сил. Все века, все леса, все моря и все костры, все войны и революции отражались в этих взглядах, как в зеркалах...
   -- Я люблю тебя, Гийом, -- прошептал Дани. - Я никогда не перестану любить тебя, даже если Трибунал решит стереть мне память. Я не смогу никогда забыть свою Любовь...
   -- Дани, ты не можешь умереть, -- повторил Гийом вслед за Анри, -- ты - Огненный Грааль, ты -- та немыслимая сила, та Любовь, которая спасает вновь и вновь этот мир. А теперь... Вставай, ты должен сильнее, чем можешь.
   Дани стремительно поднялся с постели и, наверное, слишком неожиданно и резко, потому что тут же пошатнулся. Земля уходила у него из-под ног. Гийом мгновенно подхватил его, обнял и прижал к себе, как будто хотел закрыть собой от всего мира. Он нежно поцеловал Дани и прошептал:
   -- Малыш, я люблю тебя... люблю больше жизни... люблю больше крыльев.
   Гийом взял брата за руку, судорожно сжав его ладонь. А Дани, уже совершенно обессиленный, даже не понимал, что происходит. Он чувствовал только боль...боль во всем теле, а сейчас еще и в ладони... от прикосновения Гийома в ней что-то хрустнуло.
   Огненная вспышка разрезала предутренний сумрак комнаты, и в этот момент два Ангела, две половинки превратились в одно целое... Дани менялся на глазах -- раны затягивались, ноги начали слушаться, и он уже крепко стоял сам. Все эти перемены отражались в глазах Грааля -- из них исчезла туманная пелена от боли. Его прекрасные, нежно-серые глаза светились жизнью. Его жизнь отражалась в его глазах, и этой жизнью был зеленоглазый Ледяной Ангел Гийом. Время остановилось, мир исчез, и в нем не было никого, кроме Гийома и Дани. Черно-синие огромные крылья становились тусклыми, таяли, исчезали... Гийом чувствовал только, что совершенно растворялся в Дани. Он знал, что теперь навсегда останется с братом.
   -- Я люблю тебя, -- еще раз повторил Гийом. - А теперь... Иди, Дани... Сейчас тот, кто уничтожал нас долгие века, ждет своей участи. И помни: мы всегда были вдвоем... Нет, больше... Мы всегда были одним целым...
   Дани высоко поднял голову, не стряхивая со светлых волос лепестки лилий, превратившихся на его голове в алмазную корону. Ни на кого больше не глядя, он вышел из комнаты, на улицу, под проливной дождь и хлещущий прямо в лицо ледяной ветер. Он трепал волосы Дани, идущего прямо к кипящему морю, сливающемуся с низким небом и бьющего со всего размаха в седые огромные камни Бретани. Он шел спокойной походкой короля, как в тронном зале всех времен, где все божественные короли смотрели на него с изумлением и восторгом.
   Вся природа застыла в напряженном ожидании. Склонились, как будто в почтительно поклоне, деревья и высокие стебли трав. Огненные Крылья Дани сияли золотым Светом, освещающим весь мир.
   Он вошел в бурлящие волны и поднял руки навстречу хлещущему дождю.
   -- Это я говорю с вами, Приносящий Дождь! - произнес он. - И сейчас Дождь идет по всей земле, и моря сливаются с ним, чтобы в одну секунду вода передала всей вселенной: синие розы! Синие Розы, заставившие всех забыть о том, что когда-то на земле существовал некий Габриэль, называвший себе перворожденным!
   В одно мгновение дождь прекратился, кипящие волны успокоились, и Дани мягко опустился в их бесконечный, ласковый, пронизанный солнцем изумруд. Он успел произнести еще только два коротких слова, но их услышало лишь море: "Наконец-то свободен...". Он глубоко вздохнул и счастливо улыбнулся. "Смотри на море... Умри... Ныряй глубже, еще глубже... Там, на дне, ты увидишь то, что любил больше жизни... Ныряй глубже... Умри... Воскресни!"
   Стоящие на берегу перед морем, ставшим удивительно ласковым и успокоенным, стояли три Ангела. Они совершенно забыли о трупе доктора, оставшемся в комнате опустевшего замка. Кажется, там был еще кто-то... Но кто? Они не могли вспомнить этого, как ни один человек, во всем мире не смог бы вспомнить простое имя "Габриэль".
   Солнце сияло как в первый день творения, птицы пели так, что казалось, их сердца не выдержат и разорвутся от бесконечной Любви, разлитой в прозрачном воздухе.
   -- Ты победил, Грааль... -- прошептал Рафаэль, глядя на пустой, бесконечный простор моря.
   -- Спасибо, -- раздался рядом с ним веселый мелодичный голос.
   Все три Ангела разом обернулись, чтобы одновременно воскликнуть:
   -- Дани!
   Это действительно был он: светловолосый, стройный, с ясной улыбкой, прозрачно-серыми, как парижское небо, глазами. Теперь уже они стояли, обнявшись - все четверо, и небо, как никогда высокое и сияющее, чистое и бесконечное, как сама Любовь, сияло над ними, как будто обещало, что в этом мире никогда сентябри не будут черными, а свобода - алой, как кровь... Они казались воплощением счастья, простого, никогда не умирающего, такого же бесконечного, как и новый мир, где не было места ненависти, слезам, разлукам и потерям.
   Это молчание первым нарушил Анри, подняв ясные медовые глаза на братьев:
   -- Дани, Гийом, вы ведь научите меня своим неотразимым приемам? Я снова заставлю мир поверить в это священное оружие - шпагу! - Он так навсегда и остался Полководцем, и ничего с этим нельзя было поделать.
   Гийом прижал к себе его голову. В изумрудных прозрачных глазах Ангела сияли слезы.
   -- Конечно, братишка, -- негромко сказал он. - Я научу тебя владеть шпагой... А шпага научит тебя понять, что такое - Любовь... Любовь, которая стала нашим последним туше...
  
  
   Из тысяч глаз пленительных, прекрасных
   Твои я выбираю - как волна
   Зеленые, холодные... Бесстрастных
   Скал холоднее... Словно призрак сна
   Тебя я вижу - не того красавца,
   Изящного, как крылья мотылька,
   Которого дозволено касаться
   Лишь взглядом... Да и то... Едва... Слегка...
   Тебя я вижу никому не нужным,
   Забытым, старым, как осенний дождь
   И с сердцем безнадежным, словно стужа,
   Что пишет темным ветром: "Не придешь..."
   И ты моим навеки станешь, Ангел,
   Припасть к твоим ногам, сказать "je t'aime..."
   Мой милый брат, ты боль свою оставил
   В моих руках, в тумане всех поэм...
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"