Савченко Дмитрий Николаевич : другие произведения.

Ф.М.Достоевский, Н.В. Гоголь о мистицизме русского народа

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


Дмитрий Савченко

DN756@yandex.ru

Ф.М.Достоевский, Н.В. Гоголь о мистицизме русского народа

  
   Мы увидели, как изменилось миросозерцание Гоголя, а его главное духовное произведение "Выбранные места из переписки с друзьями" пронизанное светом, не было воспринято окружающим Гоголя миром. Взгляд Гоголя на Россию - это взгляд православного христианина, сознающего, что все материальные богатства должны быть подчинены высшей цели и направлены к ней. По Гоголю залог будущего России не в особых духовных богатствах, которым обладает русский человек по сравнению с другими народами, а как раз наоборот: в осознании им своего неустройства, своей духовной нищеты и в тех огромных возможностях, которые присущи России как христианской державе.
   Эта идея афористически выражена в замечательной концовке "Светлого Воскресенья":
  
   Лучше ли мы других народов? Ближе ли жизнью ко Христу, чем они? Никого мы не лучше, а жизнь еще неустроенней и беспорядочней всех их. "Хуже мы всех прочих" - вот что мы должны всегда говорить о себе. <...> Мы еще растопленный металл, не отлившийся в свою национальную форму; еще нам возможно выбросить, оттолкнуть от себя нам неприличное и внести в себя все, что уже невозможно другим народам, получившим форму и закалившимся в ней (8, с. 28).
  
   Книга Гоголя говорит о световом внутреннем устроении каждого, которое в результате должно служить залогом духовного преображения всей страны.
   Федор Михайлович Достоевский избрал основной темой своих сочинений страдания русских людей. Достоевский в 1860-х гг. переходит к изображению исконной греховности и виновности человека, особенно человека, лишённого опоры в христианской вере. Человек Достоевского рассматривается как порождение внешних сил, исходя из православных воззрений Достоевского, следует говорить, что человек - это творение Господа и только от него зависят его качества.
   Роман "Преступление и наказание". по признанию самого Достоевского, "удался чрезвычайно" и сразу выдвинул его в первый ряд русских романистов наравне с Л. Н. Толстым, И. А. Гончаровым и И. С. Тургеневым. Достоевский доказывал необходимость веры во Христа через изображение молодого человека, охваченного идеями нигилизма и идущего в них до последней крайности - до отрицания христианской морали. Изначально христианская природа души главного героя романа - Раскольникова - приводит его к признанию Божией правды, как ни противился этому его разум. "Преступлением и наказанием" Достоевский открыл религиозно-философское направление в русской литературе, которое исповедовали также Л.Н. Толстой, Н. С. Лесков, Ф. И. Тютчев.
   Максим Алексеевич Антонович в 1881 г. в своей статье называет роман Достоевского "Братья Карамазовы" мистико-аскетическим романом (1).
   Сейчас мы прямо процитируем отрывок из этого сочинения Антоновича М.А.:
  
   Русский простой необразованный народ есть самый религиозный народ в мире; он стоит на самой высшей степени религиозного совершенства и духовного просвещения, так что для него не нужно никакое мирское просвещение. Русский народ есть "народ-богоносец", как выражается старец Зосима, псевдоним Достоевского. Просвещение есть свет духовный, озаряющий душу, просвещающий сердце; и Достоевский уже прямо от себя утверждает, что "наш народ просветился уже давно, приняв в свою суть (?) Христа и учение его", что хотя наша земля и нищая, но ее всю "исходил, благословляя, Христос". Кроме общей религиозности, русский простой народ отличается еще особенною любовью и уважением к мистицизму и аскетизму, к усиленным подвигам поста, послушания, целомудрия и всяких других родов умерщвления греховной плоти - словом, к тем подвигам, которые практикуются в монастырях и скитах. "От народа спасение Руси", говорит псевдоним Достоевского; "русский же монастырь искони был с народом". Из этих двух посылок силлогизма всякий, даже не учившийся в семинарии ни Barbara-м, ни Celarent-ам, сразу выведет заключение: следовательно, спасение от монастыря. Европейское же просвещение и образование в этом отношении диаметрально противоположно духу простого русского народа; оно неизбежно ведет к неверию, к самомнению, к умственной кичливости, к превозношению и гордыне; оно порождает равнодушие, холодность и даже презрение к аскетизму, к посту, целомудрию и умерщвлению плоти, а тем самым отчуждает от спасительного монастыря. Поэтому, если русский человек захочет умственно развиться и получить научное европейское образование, то он вместе с образованием незаметно всасывает яд неверия, умственной гордыни и отчуждения от монастыря, - словом, отрывается от почвы. Вследствие этого-то русская интеллигенция так бессильна и бесплодна. Все ее построения не имеют фундамента и стоят на песке; все ее заботы, все ее планы об устройстве или улучшении общественных отношений и об облегчении участи простого народа оказываются напрасными и не достигают цели. И это будет продолжаться до тех пор, пока интеллигенция не возвратится к почве, к простому народу. И путь этого возвращения после вышесказанного ясен сам собою (1).
  
   Заметьте, пишет о Достоевском человек, критически настроенный к духовному пути русского народа, выражаясь нашим современным языком, настроенный против культуры святости и света. Таких было много. Именно такие возмущались произведением Гоголя "Выбранные места из переписки с друзьями", именно они организовали критику в тогдашних газетах. Вот и о Гоголе и Достоевском Антонович М.А. пишет так:
  
   Это та же старая песня, которую по воле какой-то злой судьбы запел под конец своей жизни и наш бессмертный Гоголь в своей злосчастной "Переписке с друзьями". В своей "Авторской исповеди" он провозгласил, как аксиому, следующее положение: "Верховная инстанция всего есть церковь (как у Достоевского монастырь), и разрешение вопросов жизни в ней". Во многих пунктах Гоголь и Достоевский буквально сходятся между собой; например, оба они восстают против гордыни ума и превозношения науки и рекомендуют смирение и покорную веру; оба они прославляют простой русский народ, как самый религиозный в мире, и т. п. К счастью для русской литературы, Гоголь не омрачил ни одного из своих художественных произведений этой тенденцией; он не произвел ничего, после того как в нем совершился поворот к мистическому аскетизму. Духом своих произведений он был недоволен; но уже ничего не мог поделать с ними и с сожалением вспомнил русскую пословицу: "Слово как воробей, выпустивши его, не схватишь". Зато он с удовольствием сжигал все, что еще не было выпущено и оставалось только в рукописи (1).
  
   И вот такими злобными перлами пересыпана вся статья. И это пишет современник Достоевского! Но не все литераторы и критики тех времен думали так, как Антонович. Достоевский разделил русское общество на два лагеря. Одни ругали Достоевского с сарказмом Антоновича, другие считали, что возник новый Гоголь, светило русской литературы, писатель мирового значения.
   Вот, например, читаем статью 1911 года А. Белого "Трагедия творчества. Достоевский и Толстой":
  
   Три величайших писателя земли русской - Гоголь, Толстой, Достоевский - озадачивают нас воистину невероятной деятельностью: первый выпускает свою "Переписку" и умирает перед боготворящей его как художника Россией от непонятных терзаний; Достоевский пророчески рисует пред нами образы "Апокалипсиса" в современной действительности и заставляет русского читателя поклониться видению Алеши Карамазова как единственной реальной будущности России. Толстой озадачивает нас поступком, перед которым меркнут чудачества Гоголя и Достоевского...Гений схватывает жизнь с такой стороны, которая нам или неведома вовсе, или которую мы боимся, ненавидим, не хотим осознать. Розовый дым творчества, почиющая на образах гения баюкающая нас заря, есть всегда зарево пожара, которым объята тайна жизни у гения; пока это дым, заря, радуга, - мы ставим памятники, когда же эта радуга становится основой жизненного пути, сжигающей все устои, мы ничего не понимаем: снова и снова не понимаем мы, не понимаем - в который раз?(4).
  
   И еще:
  
   Поняли мы, что Шуман писал прекрасные симфонии, и не поняли, что именно оттого, что он писал прекрасные симфонии, он и сошел с ума; именно оттого погибли Лермонтов и Пушкин на дуэли, что они были Лермонтов и Пушкин; Гоголь умер от того, от чего хохотала Россия - и от чего грустно задумался Пушкин, слушая Гоголя, -- от созерцания "мертвых душ"; Достоевский, если бы не страдал эпилепсией, не был бы Достоевским, а он страдал эпилепсией столько же от кандалов, сколько и от реально пережитой тайны, будто "мир наш - чистилище духов небесных, отуманенных грешной мыслью" (слова Достоевского); и далее: он заболел оттого, что "потребность в замирающем ощущении, дойдя до пропасти, свеситься в нее наполовину, заглянуть в самую бездну, и - ...броситься в нее" (слова Достоевского: "Дневник писателя" за 1873 г.) "вверх пятами" есть потребность самой России. Можно ли быть русским и не сойти с ума от реального этого сознания; тою самою бездной, о которой он говорит, - был он сам; и как могли мы думать, что он что-либо иное, если мы переживали, хоть сколько-нибудь Достоевского (4).
  
   Андрей Белый считает, что художественное творчество есть поединок двух правд: поединок прошлого с будущим, поединок общечеловеческого с сверхчеловеческим, поединок Бога и Сатаны, где идеал Мадонны противополагается содомскому, как это понял Дмитрий Карамазов, как понял это и сам Достоевский, как должны понять это и мы, если мы любим и знаем Достоевского. Он говорит, что любить Достоевского значит признать страшную трагедию, подстерегающую нас в творчестве, потому что самое творчество Достоевского есть живая повесть о переживаемой им трагедии..
   А. Белый исследует образы Достоевского и показывает нам, что сила мыслей Достоевского в единстве формы и содержания, одно живое, как пламень сожигающее в нем нас видение и мучит, и давит, и зовет. Он пишет:
  
   Сквозь кристальную отчетливость мы не видим сознанием того, к чему призывает нас Достоевский; мы видим, что кристальная отчетливость есть отчетливость глубины - той глубины, которая убегает за пределы нашего диапазона и жизни; так незаметно обыденная жизнь наша, углубляясь в своей обыденности, становится вовсе не обыденной; тогда начинаем мы относить необыденность всего происходящего в героях к психологическому освещению автора. Все герои Достоевского представляют собой людей, у которых та или иная глубоко верная черта доведена до предела; причем предел Достоевского оказывается бесконечно далеко лежащим от пределов самой действительности. И это предельное, ненормальное развитие всех черт и всех противоречий для Достоевского есть закон действительности: но законы действительности, как они открываются нам, вовсе не ведают законов действительности Достоевского; и вот, объясняя его психологом реалистом, ища в психологии Достоевского дна, мы этого дна не находим; психология его не основа, а покров, не цель, а средство. Основа чего? Средство к чему?
   Все герои Достоевского раздвоены до последних пределов. Что "идеал содомский борется в них с идеалом Мадонны" - об этом мы не раз слышали от критики. Но самое их раздвоение есть отражение раздвоенного творчества Достоевского, которое одним концом упирается в гремящий, серафический восторг, в минуту вечной гармонии, самая же эта гармония, как ее описывает Достоевский у князя Мышкина и Кириллова, оказывается порожденной эпилептическим припадком; "громовый вопль восторгов серафимов" сменяется звериным криком эпилептического больного... Но с другой стороны, "гласом хлада тонка" и подлинным откровением веет и от пророческих разговоров о будущности России у тех же его героев; "минуты вечной гармонии" знают не одни эпилептики; их знает и старец Зосима, образ которого яркой звездой горит над Россией Достоевского: знает, и не падает в припадок, князь Мышкин, бывший идиот, которому снова впоследствии суждено впасть в идиотизм, на вечере гениально пророчествует о судьбах России; но это пророчество оканчивается припадком. Старец Зосима пророчествует о будущности: "Буди, буди" проходит дуновением сквозь все творчество Достоевского; и словно блаженная картина будущего, встает перед нами "Кана Галилейская". Вот читает отец Паисий, а Алеша дремлет и слышит сквозь сон: "И в третий день брак бысть в Кане Галилейстей, а бе Мати Иисусова ту. Зван же бысть и ученицы его на брак...".
   "Брак? Что это... брак... - неслось как вихрь в уме Алеши. - А дорога... дорога-то большая, прямая, светлая, хрустальная, и солнце в конце ее" ("Братья Карамазовы"). Дорога большая, прямая, светлая, хрустальная -дорога России для Достоевского; и земля, по которой ступает пророческая история наша, для него - святая земля.
   Странное пророчество: оно откликается в поучении светильника России - старца Зосимы; Зосима учит любить землю; оно откликается и в Евангелии: "Ныне вы не увидите Меня, а потом вскоре увидите Меня; и радости вашей никто не отнимет от вас...". И герои Достоевского, как и сам Достоевский, будто не видят Его; но и они, и Достоевский сквозь терпение, безумие и бред земной юдоли помнят, что снова увидят Его, что радости их никто не отнимет от них; в терзании, бреде, пороке и преступлении таится радость; сумасшествие, бред, эпилепсия, убийство - все это для Достоевского коренится в душе русского богоносца народа: все это - расстреливание причастия, весь этот призыв броситься в бездну "вверх пятами" - есть тайная надежда Достоевского, что в минуту последних кощунств над мытарями, блудницами и разбойниками поднимется образ Того, Кто сказал: "Радости вашей никто не отнимет от вас". В последнюю минуту встанет над бездной образ Того, кто ходил по водам, руку протянет - и мы, если не усумнимся, - и мы вместе с Ним пойдем по водам бездны (4).
  
   Но какой ценой достигается для Достоевского приближение к Дальнему?
   Андрей Белый считает, что для Достоевского дорога к последней святости лежит через землю последнего дерзновения. И потому-то "дорога большая, прямая, светлая, хрустальная", о которой думает Алеша, засыпая под монотонное чтение Паисия над гробом старца - дорога России - для Достоевского есть дорога над бездной; сколько же нужно избытка жизни, надежды, любви и веры, чтобы видеть солнце, сверкающее посреди ее, то есть - посреди безумия, пророчества, эпилепсии, блуда, видеть где-то скрытое солнце; или наоборот: каково же должно быть отчаяние, бессилие, какова должна быть разбитость, преступность и извращенность, чтобы ждать солнца именно здесь (4). Читаем А. Белого:
  
   Достоевский поднимает современную русскую действительность на дыбы перед провалом, как поднимает, по выражению Пушкина, Петр на дыбы Россию во внешних реформах. И дыбы Достоевского ужасней, преступней, безумней Петровых дыб. А между тем хромая полуидиотка в "Бесах" уже и теперь среди вокруг нее разыгравшихся беснований и преступлений видит и это солнце, и землю Святую - Богородицу. "Взойду я на эту гору, обращусь лицом к востоку, припаду к земле, плачу, плачу, а не помню, сколько времени плачу, и не помню я тогда, и не знаю я тогда ничего. Встану потом, обращусь назад, а солнце заходит, да такое большое да пышное - любишь ты на солнце смотреть, Шатушка?" Да, Шатушка любит смотреть на солнце, у него есть свое солнце, свое "виденье, непостижное уму", - Россия (4).
  
   И заключает Андрей Белый свое сравнение:
  
   Не мир, но меч принесли нам Гоголь, Толстой, Достоевский, не мир, но меч приносит нам гений вообще.
   Отрицая сокровенное чаяние Гоголя, Толстого и Достоевского, должны бы мы отрицать и Россию. Ведь в выводах своих о России они сошлись тем, что в русском мужике увидел Толстой основу будущего развития человечества; и его развил Достоевский утверждением: "Да, мы веруем, что русская нация - необыкновенное явление в истории всего человечества". К России же пришел и Гоголь; но все три пришли к Родине не через созерцание истории нашей, и даже вовсе не пришли они через созерцание окружающей действительности русской, которую высмеял Гоголь и бросил нам в лицо Достоевский в виде сплошного сумасшедшего дома. Недаром он называл русский народ "богоносцем", т. е. вынашивающим бога. Лучезарное явление Божества России для него - впереди. И вот мы, веруя в русскую культуру, должны строго, отчетливо осознать, что вера наша ведет неминуемо нас через муки Гоголя, сумасшедший дом Достоевского, что в истории русской нет ничего, кроме гениальных вспышек света (4).
  
   И это всё было написано в 1911 году.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"