Школьникова Вера Михайловна : другие произведения.

"Дети порубежья" Главы 1-11

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Дети порубежья" Первые 11 глав в одном файле.

  I
   "Люди стареют серебром, а деревья - золотом" - подумала Глэдис Дарио, вдовствующая графиня Инванос, заметив первые желтые пряди в потускневшей зелени берез. Клены пока еще сохраняли летнюю яркость, но к концу сентября сдадутся и они, вспыхнут в быстротечном пламени. Графиня одевалась к завтраку. Горничная с трудом затянула на госпоже корсет: приблизившись к седьмому десятку, леди Глэдис давно уже утратила девичью грацию, но с трудом расставалась с девичьими иллюзиями, хотя беспощадное зеркало, палач в полированной раме, не оставляло места для сомнений - старуха. Глэдис поправила сетку для волос - жемчужные нити скрывали седину, обмакнула заячью лапку в пудру, прошлась по щекам, с сомнением посмотрела на баночку с румянами, и оставила ее на столике, забыв закрыть. Во дворе перекрикивались служанки, надсаживалась всполошенная утка, сбежавшая из птичника, скрипел ворот подъемного моста. Обычное утро.
   К завтраку графиня спустилась последней, ее сын, граф Эльвин, уже сидел во главе стола, повернув голову в сторону высокого узкого окна на другом конце зала. Услышав шаги матери, он встал, неловко отодвинув кресло. Она поспешила подать ему руку для поцелуя, поднеся к самым губам. Вот уже восемь лет каждое утро одна и та же мучительная сцена, только и остается утешать себя, что сын не видит, как поджимает губы его жена, молодая графиня, как отворачивается дядя, Арно Дарио, по-прежнему управляющий графством вместо племенника, хотя тот давно уже совершеннолетний, как опускает взгляд супруга лорда Арно, черноволосая варварка с таким пышным бюстом, что на нем свободно помещаются девять рядов ожерелья из золотых монет и еще остается место для столь модных в этом сезоне кружевных воланов.
  Завтракали в молчании, тишину нарушал только звон вилок. Служанка за стулом графа накладывала ему на тарелку жаркое, подливала в кубок вино. Арно, откашлявшись, начал разговор:
  - Пришло письмо от Вэрда. Приглашает на помолвку.
  - Я не поеду, дядя.
  Но Арно и не ожидал легкой победы:
  - Эльвин! Старнис - наш сосед и друг, и за столько лет можно один раз оторвать за... кгм, оторваться от дел, и навестить его! Тем более что замуж выходит твоя кузина.
  - Ты знаешь, сколько у меня кузин и кузенов по всей империи?
  - Да какая разница! Как будто других родственников ты навещаешь каждую неделю!
   Графиня Клэра раздраженно стукнула кубком по столешнице. Она так и знала, так и знала! Он опять отказывается поехать в гости! Скоро их просто перестанут приглашать! Каким бы диким углом не было Виастро - а все-таки перемена мест, она уже задыхалась в этих стенах. Восемь лет безвыездно, из опочивальни в столовую, из столовой в гостиную, из гостиной в опочивальню. Разве так она представляла себе замужество? Тогда, восемь лет назад, жизнь казалась прекрасной сказкой. Ее, третью дочь лорда Мирлан, бесприданницу из болотистого края, выбрал в жены красавец-граф! И пускай к жениху в придачу прилагалась властная мамаша, а само графство граничило с землями варваров на самой окраине империи. В империи всего семь графов и двенадцать герцогов, много ли у девушки шансов обвенчаться с одним из них? Немногим больше, чем стать наместницей.
   Они познакомились на балу во дворце, жених обещал, что каждую зиму они будут проводить при дворе, сама молодая наместница Саломэ, всего два года как сменившая Энриссу Златовласую, выразила желание видеть будущую графиню Инванос в своей свите. Свадьбу справляли в столице, военачальник Тейвор лично засвидетельствовал брачный договор племянницы, впервые в жизни у Клэры появилось столько драгоценностей, что они не помещались в ларце. А самое главное - молодой муж, граф, такой красивый, что от одного взгляда на его лицо у молодых фрейлин перехватывало дыхание. "Эльфийская кровь сказывается", - со знанием дела отмечали пожилые придворные дамы, еще помнившие другого красавца из рода Эльотоно, двадцать лет назад точно так же притягивавшего девичьи взоры.
   Граф Эльвин унаследовал фамильные черты от матери, урожденной герцогини Квэ-Эро, от отца получив только мягкий характер да любовь к книгам. Попав в Сурем, он проводил дни в дворцовой библиотеке, и охотно оставался бы на ночь, но обладавший, несмотря на молодой возраст, непреклонным нравом Хранитель Леар, каждый вечер выпроваживал графа из библиотеки, и тому приходилось искать себе другое занятие. Очаровательная Клэра заставила его на некоторое время забыть о хрупких страницах и тяжелых переплетах, а в последний весенний день 1308 года от основания империи стала его женой.
   Молодая пара отправилась в Инванос, собираясь вернуться зимой ко двору: графиню привлекали светские развлечения, графа - библиотека, но ни Эльвин, ни Клэра больше не покинули графский замок - с летней жарой в Инванос пришла черная потница. Болезнь не обращала внимания на знатность рода, богатство и красоту, она убивала без разбора, а немногие выжившие оставались с изуродованными страшными рытвинами лицами, слепли, глохли, страдали от сердечных болей, задыхались и проклинали бога жизни за его милосердие. Графу Эльвину повезло - он всего лишь ослеп, а вот Клэра, счастливо избежавшая болезни, оказалась заживо похоронена в стенах замка, со слепым мужем и ненавидящей свекровью, так и не простившей молодой графине, что она и близко не подошла к супругу, пока тот болел. Восемь лет в пропитавшихся женской ненавистью стенах!
   Клэра проклинала тот день и час, когда согласилась стать графиней Инванос. Молодой женщине казалось, что боги злостно посмеялись над ней, и даже рождение детей не вывело графиню из состояния вечного недовольства, тем более что Глэдис не подпускала невестку к драгоценным внукам. Все эти годы она молчала и терпела, да и что она могла бы сказать, кого обвинить? Но у любого терпения есть свои пределы и сегодня Клэра, наконец, не выдержала:
  - Разумеется, разве может мой дорогой супруг хоть на день оторваться от своих драгоценных склянок и подумать о ком-нибудь другом!
   Несмотря на слепоту, граф по-прежнему покупал книги, с помощью секретаря переписывался с учеными людьми по всему свету, ставил какие-то странные опыты, вел себя как жрец Аммерта, а не знатный лорд. Арно занимался делами графства, договаривался с варварами, даже женился на дочери вождя одного из племен, чтобы прекратить набеги. Он только радовался, что племянник нашел, чем заполнить свою жизнь, лишившись зрения. Вдовствующая графиня готова была сама мыть склянки для опытов сына, лишь бы тот был доволен, и только Клэра возмущалась, что ее супруг ведет себя недостойно дворянина, но до сих пор держала недовольство при себе. Граф понимал, что жена несчастлива с ним, но пока Клэра молчала, мог тешить себя надеждой, что все как-то само собой утрясется, и сегодня, впервые столкнувшись с открытым возмущением, не смог справится с растерянностью:
  - Клэра, но я ведь не могу поехать.
  - Почему это? Вы не поедете верхом, но можно взять носилки или карету! - Графиня нарушила неписаное правило не упоминать вслух о постигшем ее мужа несчастье. - Не в Сурем ведь пригласили, а к соседям, - она не скрывала едкой горечи в голосе, упомянув столицу.
  Арно снова закашлялся, уже сам не рад, что начал разговор:
  - Ладно, не хочешь, ну и не надо. Я сам поеду, на границе сейчас спокойно.
  Глэдис гневно посмотрела на невестку, но промолчала, не желая еще больше расстраивать сына. Граф попытался объясниться:
  - Клэра, вы можете поехать с дядей, граф Виастро будет рад вас видеть, - вдовствующая графиня поперхнулась вином.
   Ей трудно было представить, чтобы Вэрд Старнис, которого все привычно именовали графом, хотя титул после неудавшегося мятежа двадцать лет назад перешел к его старшему сыну, будет "рад" видеть любую родственницу военачальника Тейвора, пусть даже она по несчастливому совпадению также родственница его жены. Но откуда легкомысленной девчонке знать такие подробности! Хорошо еще, если она помнит, как звали предыдущую наместницу. Эльвин продолжал:
  - Я, к сожалению, не могу сопровождать вас. Я ожидаю гостью. Госпожа Далара согласилась приехать в Иванос и обсудить мои скромные достижения.
  - Гостью?! - В высоком голосе графини прорезались крикливые нотки базарной торговки.
  - Далара Пылающая Роза, она эльфийка. Ее письма стоят иных научных трактатов, это удивительная женщина! - Граф не мог увидеть, как губы его жены сжались в узкую линию, сразу же лишив всякой привлекательности молодое свежее лицо.
  - Вы хотите, чтобы я уехала, потому что ждете в гости женщину? Это... это просто неслыханно! - Графиня выскочила из-за стола, с грохотом опрокинув стул, и выбежала из столовой. Арно присвистнул ей вслед:
  - Да, племянник, умеешь ты обращаться с женщинами! - В голосе лорда прозвучала мечтательная зависть.
  - Она опять все поняла не так! Арно, пусть она и в самом деле поедет с тобой. Далара должна приехать через два дня, а Клэра, похоже, расстроилась. Я не хочу скандала.
  - Ты что, и в самом деле пригласил эльфийку, чтобы с ней книжки читать?
  - Арно! - С возмущением воскликнул граф.
  - Да ладно, уговорю я твою жену. И впрямь, лучше ей не видеть этакого позора! Эльфийка в доме, а с ней умные разговоры разговаривают. - Арно бы с удовольствием и во всех подробностях объяснил племяннику, что именно нужно делать с эльфийками, но его несколько смущало присутствие вдовствующей графини. Его собственная жена так до сих пор и не освоила все тонкости этикета, а вот леди Глэдис и в юности была весьма чопорной особой.
   К обеду в графском замке удалось восстановить подобие мира и спокойствия: графиня согласилась поехать в гости вместе с лордом Дарио и его супругой, поверила - или сделала вид, что верит - в чистый научный интерес, связывающий ее мужа с эльфийкой Даларой, и даже извинилась за свою несдержанность, испортившую завтрак. Граф с облегчением вернулся в кабинет, позвал секретаря и продиктовал ему несколько писем. Про утреннюю размолвку он уже забыл, снова и снова повторяя в уме последнее письмо Далары. Неужели он действительно нашел средство от проклятой болезни, столетиями опустошавшей целые провинции, убившей и изуродовавшей тысячи людей, лишившей его самого зрения? Он представлял себе мир, свободный от черной потницы. А если получится таким же образом предупреждать другие болезни, то самым страшным недугом останется простуда! Боги великие, неужели один человек способен настолько изменить мир?!
  II
   Леар Аэллин, герцог Суэрсен, Хранитель дворцовой библиотеки и законоговоритель Империи, во всем нарушал традиции: никогда раньше правящий герцог не становился Хранителем, и никогда раньше Хранитель не позволял себе иметь мнение, отличное от воли наместницы. Для Хранителя он был непростительно молод - всего-то двадцать семь лет, а стал им и вовсе в семнадцать, столько же лет было тогда и юной Саломэ, ставшей наместницей после неожиданной смерти Энриссы Златовласой. Новая наместница не любила книги, слишком много пыльных трактатов ей пришлось прочитать во время обучения в ордене Алеон, но привязалась к Хранителю. Он обладал редким для мужчины даром понимания, иногда Саломэ даже казалось, что Леар Аэллин читает ее мысли. Он умел слушать и умел рассказывать, хорошо рисовал, одним быстрым росчерком передавая самую суть предмета, играл на лютне и клавикорде и всегда находил время для своей госпожи.
   Саломэ ценила его дружбу. С детства знавшая, что будет наместницей, а потом королевой, она терпеливо переносила насмешки детей и печальные взгляды взрослых, помня о своем предназначении, ведь король выбрал ее из прочих девочек, приходил к ней, пусть и невидимый для других. Тем сильнее оказалось разочарование. Став наместницей, девушка осознала, что не готова править: министры сравнивали ее с предшественницей, державшей империю железной хваткой, и разводили руками, когда наместница по три раза перечитывала их доклады, пытаясь вникнуть в громоздкие построения официального стиля. Высокий Совет принимал решения без ее участия, а каменная статуя короля не торопилась ожить и заключить супругу в объятья. Саломэ продолжала верить, что король вернется, но чувствовала себя обманутой и чрезвычайно одинокой.
   Ее любили в народе - за доброту и мягкость прозвали Светлой. Не проходило дня, чтобы во дворец не приносили подарки для ее величества: свежую рыбу от торговок, букеты от цеха цветочниц, мешочки с пряностями от торговой гильдии. Во дворце же никто, кроме Хранителя, не воспринимал наместницу всерьез. Прошло десять лет, а ее по-прежнему считали милой, доброй, ласковой, но, увы, несколько блаженной девочкой, на чьи плечи боги и Высокий Совет возложили непосильную ношу.
   И только Леар терпеливо разъяснял наместнице министерские доклады и постановления Высокого Совета, помогал разобраться в донесениях из провинций и понять сложные налоговые отчеты, и, самое главное, ни жестом, ни взглядом не высказывал недоверия, когда Саломэ говорила о возвращении короля. И вот уже три года, как наместница оказалась между жерновами: Леар Аэллин поссорился с магами, и, заседая в Высоком Совете, голосовал против любого предложения магистров, а Саломэ не могла найти в себе силы поддержать друга и выступить против госпожи Иланы. Ведь магистр ордена Алеон лично воспитала девочку, когда открылось, что незаконная дочь генерала Айрэ обладает магической силой и малышку забрали от родителей.
   Леар стоял у окна и перелистывал страницы, сделав вид, что глубоко погружен в чтение. Он ждал наместницу - после каждого заседания Высокого Совета Саломэ с виноватым выражением лица находила его в библиотеке и молча ждала, пока он сжалится и начнет разговор, сделав вид, что ничего не произошло, и он не держит обиды. Девушка не подозревала, что он и в самом деле не обижается на нее... больше не обижается. Какая ему, в конце концов разница, позволит ли Высокий Совет мастерам выходить из цехов и открывать свои мастерские или нет? Это бургомистру важно получить разрешение изменить устав, богатым мастерам давно уже тесно в рамках цеховых правил и они готовы щедро наградить любого, кто поможет им вырваться на чистую воду; это военачальник мечтает поручить новым мастерским за гроши ткать ткань на плащи для солдат и ковать мечи; ему, Леару Аэллин, герцогу Суэрсен и Хранителю, нет дела до устремлений торговцев и надежд ремесленников. И все же он поддержал бургомистра и военачальника, потому что не хотел соглашаться с магами даже в малом.
   Он слишком резко перевернул страницу и отложил книгу на подоконник - так недолго и надорвать бумагу, слишком уж непрочный материал. Леар предпочитал пергамент, не опасаясь прослыть старомодным. Саломэ задерживалась... он глубоко вдохнул, унимая вновь проснувшийся гнев. Все обиды остались в прошлом: тогда, три года назад, он был готов швырнуть медальон Хранителя к ногам наместницы и удалиться в свое герцогство, но, чуть остыв, не нашел в себе сил расстаться с библиотекой. Книги удержали его в столице, и теперь он интересовался только книгами, хранил знание, больше не пытаясь передать его другим.
   Три года назад молодой Хранитель обратился к Высокому Совету за разрешением открыть при дворцовой библиотеке первую в империи светскую высшую школу, призванную объединить под одной крышей все науки. Храмовый Совет возмущенно протестовал, и маги предпочли поддержать жрецов, а наместница не посмела пойти против их воли. С мечтой пришлось расстаться, и с тех пор Леар, как ему казалось, разучился мечтать. Тогда же он перестал видеть привычные с детства сны: волшебные города с высокими стеклянными зданиями, облитыми солнечным светом, странные устройства, летающие по воздуху с такой же легкостью, как люди ходят по земле, самодвижущиеся повозки, неизвестные земли... теперь он спал без сновидений. Но вины Саломэ в том не было: она не может перебороть свою покорность так же, как он не в силах совладать с собственным упрямством. Леар услышал, как открывается дверь, и торопливо схватил книгу, погрузившись в чтение.
   Саломэ молча стояла в дверях, ожидая, пока Леар обернется. Заходящее солнце залило комнату золотисто-красным светом, и атласное белое платье наместницы полыхнуло тревожным кровавым оттенком. Хранитель перевернул страницу и закрыл книгу. Он никогда не пользовался закладками, безошибочно открывая книгу на нужном месте, даже если последний раз листал ее год назад.
  - Ваше величество, - он медленно повернулся и так же медленно кивнул, приветствуя наместницу. Теперь, когда Леар стоял спиной к окну, солнечный свет обрисовал его тонкую фигуру в белой робе багряным контуром, придав черным волосам красноватый оттенок. Саломэ вздохнула:
  - Леар, может быть, достаточно?
  Хранитель удивленно приподнял бровь: начало разговора предвещало нечто новое. Похоже, наместница устала чувствовать виноватой себя, и решила переложить вину на него. Ну что ж - он не станет навязывать ей свою снисходительность, если ее величество желает ссоры - кто же посмеет ей возражать? Саломэ продолжала:
  - Тебе ведь все равно, каким будет цеховой устав! - Наедине Хранитель и наместница пренебрегали этикетом. - Зачем ты это делаешь? Чтобы разозлить магистров? Но они ведь не злятся на тебя, они же все равно выигрывают! Это просто глупо! Над тобой смеется весь двор, а скоро будут смеяться и на рыночной площади!
  Леар пожал плечами:
  - Какое благо для империи, что в отличие от упрямого Хранителя, у нее есть мудрая наместница, всегда принимающая продуманные решения во имя всеобщего блага. - Он подошел к книжным полкам и положил книгу на место.
  - Ты издеваешься, я понимаю. Да, я не такая умная, как Энрисса или Саломэ Великая, но ты ведь не со мной споришь! Магистры намного старше нас и мудрее, они охраняют империю уже сотни лет. Если я не буду доверять им, то кому тогда верить?
  - Магистры вот уже сотни лет охраняют исключительно свои интересы! - Леар и сам не понимал, зачем вступил в спор. Верность Саломэ белым ведьмам невозможно поколебать, он зря тратит время.
  - Ну что им за интерес сохранять цеховой устав? Это у бургомистра интерес его изменить, а маги неподкупны!
  Леар с удивлением посмотрел на ее величество: похоже, Саломэ Светлая несколько темнее, чем думают ее доверчивые подданные, если понимает, что мастера заплатили бургомистру.
  - Хороший вопрос, Саломэ, - назвал он ее по имени, погасив тем самым ссору в самом начале, - очень правильный вопрос. Всегда нужно знать, кому выгодно то или иное решение. Давай вместе подумаем, почему магистрам важно, чтобы цеховой устав остался без изменений и мастера не могли открывать большие мастерские.
  - Леар, какая разница? Мы говорим о тебе, а не о магах.
  - А мне уже самому стало интересно, - обманчиво добродушно ответил Хранитель, присев на край стола. - Итак, Карт Дарионский пятьсот лет назад писал, что все действия людей объясняются либо стремлением обрести любовь, власть и богатство, либо боязнью их потерять. У магов есть богатство и власть, причем огненных магов как боялись, так и будут бояться, а белых ведьм в народе любят. Следовательно, речь идет не о приобретении, а о потере. Отмена цеховых уставов никак не повлияет на богатство магов, да и о любви речь не идет. Остается власть. Каким-то образом эти изменения должны уменьшить власть магов... вопрос, каким? - Он вопросительно посмотрел на наместницу, словно она могла ему помочь найти ответ.
  - Леар! - Саломэ не собиралась играть в загадки. Она хотела прекратить нелепое противостояние в Высоком Совете, прежде всего ради самого Леара. Наместница не сомневалась, что, несмотря на внешнее безразличие, каждое новое поражение причиняет ему боль, и только родовое упрямство Аэллин мешает Хранителю пойти на попятный. Ей казалось, что она нашла выход - нужно дать Леару возможность отступить с честью. Не может же он отказаться исполнить волю наместницы! Она никогда раньше не приказывала Хранителю, опасаясь уничтожить их дружбу, но больше не могла спокойно наблюдать, как Леар Аэллин становится посмешищем для всего двора, как магистр Илана провожает Хранителя снисходительным взглядом, а магистр Ир изображает на своем обычно бесстрастном лице бесконечное терпение, едва завидев молодого герцога Суэрсен.
  - Господин Хранитель! Мне безразлично, что там и когда написал ваш Карт. Я хочу, чтобы вы вспомнили о традициях империи, которые призваны охранять, и на следующих заседаниях совета поддерживали мою точку зрения.
  - С удовольствием, ваше величество. Я всегда готов поддержать вашу точку зрения. - Саломэ чуть не застонала, распознав в голосе Леара знакомую опасную вкрадчивость - сейчас он одной фразой заставит ее почувствовать себя настоящей дурой. Она уже не раз наблюдала, как ехидный Хранитель расправлялся с неосторожными придворными, рискнувшими вступить с ним в спор. - Как только вы выскажете на заседании совета свое мнение, - он выделил "свое", - я немедленно с вами соглашусь. А сейчас, если вы позволите, у меня много дел. - И, не дожидаясь разрешения, Хранитель вышел в другой зал, оставив наместницу наедине с книжными полками.
  III
   Риэста Старнис не скрывая недовольства, наблюдала за своей младшей дочерью: негодная девчонка, желая покрасоваться в шелковом платье, вышла на открытую галерею без накидки и теперь ежилась от холода, стараясь делать это как можно незаметнее - с матери станется отправить невесту переодеваться. Риэста вздохнула: ничего не поделаешь, девочка проводит дома последние дни, сегодня - объявление помолвки, а послезавтра она отправится в Квэ-Эро, чтобы по старинному обычаю морских провинций провести перед свадьбой год в доме жениха. Тэйрин придется научиться заботиться о себе без материнской указки. Дав дочери достаточно промерзнуть на ветру, она подозвала ее к себе:
  - Тэйрин, тебе пора идти переодеваться. Это платье не годится для церемонии.
  - Я не хочу надевать бархатное. Оно слишком тяжелое, - капризно возразила девочка. - И потом - это мое самое красивое платье! Я надену его уже в Квэ-Эро, когда увижу жениха.
  Риэста рассмеялась:
  - Ты все делаешь наоборот, дочь моя: в холод надеваешь тонкий шелк, а в летнюю жару будешь плавиться в бархате. Иди переодеваться. Ты должна быть в родовых цветах.
  Девушка упрямо прикусила губу, и Риэста, не желая тратить время на дальнейшие препирательства, поинтересовалась:
  - Ты хочешь обсудить этот вопрос с отцом?
  Тэйрин запротестовала:
  - Это нечестно!
  - Иди одеваться, иначе опоздаешь на собственную помолвку.
  - Все равно это не настоящая помолвка!
  - Тэйрин!
  - Жених мог бы и сам приехать, а не присылать неизвестно кого! У моряка борода грязная, а говорит он как наш конюх!
   Риэста почувствовала, что теряет терпение: четырнадцатилетним красавицам позволено быть капризными, но всему есть границы - Тэйрин непростительно разбаловали. Даже отец порой не мог устоять перед обиженно поджатыми губками единственной дочери, что уж говорить о старших братьях и кузенах. Да и сама Риэста зачастую уступала: пусть девочка будет счастлива в родительском доме, кто знает, как дальше жизнь сложится... Она не сомневалась, что Вэрд подберет дочери хорошую партию, никто ведь не желает зла своим детям, но благие намеренья порой приводят к алтарю Ареда. Риэста вспомнила свой первый брак и поежилась - двадцать лет прошло, а она до сих пор помнила короткие толстые пальцы мужа на своем запястье и порой нервно смотрела на руку, словно боялась увидеть синяки на бледной коже. Она отвела взгляд от запястья, и, уже не скрывая гнева, ответила дочери:
  - Капитан Трис - уважаемый человек в Квэ-Эро, а твой жених, как и положено высокому лорду, управляет своими землями. И видят боги, он ничего не потеряет, если познакомится с тобой на три месяца позже!
  - Все знают, что в Квэ-Эро правит леди Ивенна! А мой жених - оборка у мамочкиной юбки! И вообще он незаконнорожденный! Он сын твоего брата, а не Пасуаша. Все знают!
   Риэста побледнела, руки вцепились перила. Опять эта ложь! Ивенна предпочла остаться герцогиней Квэ-Эро, и ради этого легла под секретаря наместницы, которого хозяйка решила сделать герцогом. Отказалась от собственных детей - сыновей казненного бунтовщика лишили наследства, и после этого у нее хватило наглости выдавать сына от Пасуаша за ребенка Квейга! Герцогиня ничего не утверждала, но молчание оказалось красноречивей любых слов, никто не сомневался, что золотые волосы сын Ванра Пасуаша унаследовал от своего настоящего отца. Но Риэста не сомневалась, что сын Ивенны не имел никакого отношения к ее брату, потому она и согласилась на этот брак - хотела, чтобы кровь Эльотоно хоть так, по женской линии, вернулась в Квэ-Эро.
   Она не знала, что ответить дочери, как объяснить, что все это ложь, как рассказать, что на самом деле случилось двадцать лет назад, если до сих пор перехватывает дыхание, стоит только вспомнить. Но ей не пришлось ничего говорить. Вэрд Старнис вышел на галерею как раз вовремя, чтобы услышать последние слова дочери, и теперь мрачно смотрел на Тэйрин, загородив собой Риэсту. Он не собирался щадить перешедшую грань девочку:
  - Если вы будете продолжать вести себя подобным образом, миледи, то все будут знать, что вы дурно воспитаны. К моему сожалению.
  - Но я же должна знать, за кого выхожу замуж!
  - Вы знаете. За Корвина Пасуаша, наследного лорда Квэ-Эро. И довольно об этом. Извинитесь перед матерью и ступайте переодеваться.
   Тэйрин хорошо знала отца: чем вежливее он разговаривал с дочерью, тем сильнее ей удалось его разозлить. Она и впрямь виновата - вон, какое бледное у матери лицо. Девочка присела в низком реверансе перед матерью и убежала к себе - переодеваться. Упрямство - упрямством, но она и в самом деле замерзла, а синее бархатное платье с золотым кружевом оттеняло ее фиалковые глаза и удивительно шло к золотистым волосам. Да-да, именно золотистым - и пусть только кто-то посмеет назвать их рыжими! Невесты не бывают рыжими! И с матерью воспитанные невесты тоже не спорят. Тэйрин вздохнула и в который раз пообещала себе исправиться.
   Горничная окинула молодую госпожу внимательным взглядом: корсаж затянут, золотое кружево целомудренно прикрывает глубокий вырез, волосы уложены безупречно - крупные локоны спадают на спину, мелкие - переплетены в сложный венок вокруг головы, сапфировые серьги оттягивают недавно проколотые уши. Красавица! Даже жаль, что жених не увидит. Тэйрин посмотрела на себя в зеркало и осталась довольна - платье и прическа соответствовали торжественному моменту. Она кивнула служанке:
  - Подожди меня в галерее. Я хочу помолиться.
   Если горничная и удивилась столь внезапному приступу благочестия, то ничем этого не показала, молча вышла за дверь. Тэйрин тут же достала баночку с румянами, обмакнула палец и только собралась прибавить и без того розовым щекам яркости, как за спиной скрипнула дверь. Девушка быстро спрятала руку за спину, но, увидев вошедших, улыбнулась:
  - Вы бы хоть постучались. Вдруг я переодеваюсь.
  - Тогда бы здесь была горничная, - резонно возразил Ллин Эльотоно, а его младший брат Мэлин молча кивнул.
   Тэйрин единственная умела различать близнецов - ни Риэста, заменившая племянникам мать, ни Старнис, опекун детей казненного герцога Квэ-Эро, не могли понять, с кем из братьев разговаривают, а близнецы, похоже, и не замечали, что смущают людей своим сходством. Одно время Риэста пыталась заставить Ллина носить синюю нитку первородства, но ничего не получилось - мальчик послушно позволил повязать отличительный знак, но уже на следующий день такая же нитка появилась на запястье его младшего брата. Близнецы считали свое сходство естественным и удивлялись скорее тому, что все остальные люди отличаются друг от друга.
   Девушка повернулась к зеркалу и, не обращая внимания на кузенов, принялась размазывать по щекам румяна. Ллин стал за ее спиной, она видела его отражение: высокий, с золотистой кожей и черными, как крылья бога смерти, волосами - лишь бархатно-синие глаза Эльотоно указывали на их родство. Братья походили на свою мать, Ивенну Аэллин, а от отца унаследовали только цвет глаз.
  - Ты зря красишься. Красный не подходит к синему.
  - Ты ничего не понимаешь, - фыркнула Тэйрин, и обмакнула кисточку в сажу для ресниц.
  - Тэйрин, мы хотели говорить с тобой, но ты все время с кем-то.
  - А у вас секреты? - улыбнулась девушка. Она не удивлялась, что Ллин говорит "мы".
  - Ты не должна выходить замуж.
  - Это еще почему? - Тэйрин даже не возмутилась, настолько ей стало любопытно.
  - Потому что мы не хотим отдавать тебя. Ты должна остаться с нами.
  - Ну, это вы здорово придумали, - рассмеялась девушка. - Я, значит, должна остаться старой девой, чтобы ездить с вами на охоту и играть в слова.
  - Ты не понимаешь.
  - Ты не можешь нас оставить. Ты наша. Мы всегда были вместе. - Вступил в разговор Мэлин.
  - Когда ты только родилась - мы уже знали, что ты наша. - Ллин положил прохладную ладонь на прикрытое тонким кружевом плечо кузины.
   Смех оборвался в тот самый миг, когда Тэйрин осознала, что Ллин не шутит. Они всегда были вместе: сколько девушка себя помнила - близнецы были рядом. Они научили ее читать, ездить верхом в мужском седле, стрелять из лука и вязать морские узлы, играть в клеточный бой и сочинять стихи, брали на себя вину за ее шалости и таскали для девочки горячие пирожки с кухни. Она никогда не задумывалась, почему несмотря на зрелый возраст, братья до сих пор живут в доме ее отца, не собираясь обзаводиться своим собственным. Девочку устраивало подобное положение дел: несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте, кузены были ее лучшими друзьями. Нно Тэйрин всегда знала, что выйдет замуж, уедет в другую провинцию, и больше никогда не увидит родительский дом. Благородные дамы редко путешествуют, разве что в гости к ближайшим соседям или ко двору. Родители, братья, кузены - все останется в прошлом, таков неизменный порядок вещей, даже странно, что близнецы могут думать иначе. Впрочем, ее любимые кузены всегда были со странностями: братья никогда не разлучались, Тэйрин не слышала, чтобы Ллин или Мэлин сказал о себя "я", всегда неизменное "мы", словно один человек существовал в двух телах, даже говорили они по очереди, один подхватывал мысль другого, иногда даже завершал за него фразу. Все думали, что близнецы - просто похожи, а на самом деле они одинаковые. Тэйрин досадливо тряхнула головой, забыв, что рискует разрушить прическу - нашли время для своих глупостей! Она сбросила руку Ллина:
  - Подумаешь, они знали! За рабынями в Кавдн езжайте, а я сама по себе! - Тэйрин говорила правду: пускай главой рода был ее старший брат, молодой граф Виастро, и он подписал брачный контракт, пускай родители выбрали мужа для дочери - против воли ее замуж бы не выдали. Она сама согласилась: жених всего на шесть лет старше, будущий герцог, говорят, что красив. Чего еще желать? Несмотря на капризный нрав, Тэйрин хотела удачно выйти замуж.
  - Тэйрин, - Ллин снова положил руки ей на плечи, - это не шутка. Ты не можешь быть без нас. Подумай - и ты поймешь.
  - Без отца и матери могу, без братьев - могу, а без вас - никак!
  - Ты должна остаться с нами! - Мэлин эхом вторил брату.
  - Да что вы заладили как ученые скворцы! "Остаться с вами" - кем, скажите на милость? Вы что, вдвоем на мне женитесь?
  - Это не важно.
  - Мы заберем тебя.
  - Уедем отсюда.
  - И где вы такую страну найдете, чтобы два мужа иметь можно было? Или вы меня в шкаф поставите, любоваться? - Она выскользнула из-под рук кузена, взбила локоны на плечах.
  Мэлин посмотрел на брата, Ллин медленно кивнул:
  - Ты боишься поступить так, как желаешь. Они заставили тебя - отец, мать, брат.
  - Старые глупые порядки: женщина обязательно должна выйти замуж.
  - Ты можешь быть свободна, вместе с нами.
  - Угу, принадлежать вам. Странная у вас свобода получается. Свобода ото всех! Слышал бы вас отец!
  - Им незачем знать.
  - Мы просто уедем.
  - Сегодня же.
  - Хватит! И думать забудьте про эту чушь, если хотите, чтобы я писала вам из Квэ-Эро. Меня никто не заставляет - я сама согласилась, и уж тем более не убегу от алтарей.
   Тэйрин направилась к двери, но Ллин ухватил ее за руку и подтянул к себе, наклонился - девушка почувствовала свежий запах мяты, взял ее подбородок в ладони и осторожно, но непреклонно поднял ее лицо. Она прошептала почему-то шепотом:
  - Пусти, - но он уже закрыл ее губы своими, прохладно-сладкими, словно поздние осенние яблоки, переждавшие на ветвях первый снег. Чьи-то руки касались ее шеи, сминали золотое кружево, путали волосы... а поцелуй, первый поцелуй в ее жизни, все продолжался и никак не получалось возмутиться, оттолкнуть настойчивые руки, оторваться от чужих губ. В ушах шумело, словно под водой, и стук в дверь показался неимоверно далеким, а голос старшего брата - чужим:
  - Тэйрин! Тебя все ждут, - не дождавшись ответа, молодой граф Виастро толкнул дверь, намереваясь отвлечь Тэйрин от греха самолюбования. Он, разумеется, не поверил горничной, что ее молодая госпожа решила провести последние минуты девичьей жизни в молитве и благочестивых размышлениях, но реальность превзошла все его ожидания. На какой-то миг граф потерял дар речи и, закашлявшись от возмущения, оторвал Ллина за от Тэйрин, ухватив за пояс. Наконец, он смог выговорить:
  - Вон отсюда! Оба! И благодарите богов... - Вильен махнул рукой - и так было понятно: сейчас не время для громкого скандала.
  - Виль, ох, Виль, - Тэйрин заплакала, позабыв, что только что начернила ресницы. Сажа причудливыми разводами растеклась по нарумяненным щекам, и лицо девушки превратилось в доску для клеточного боя. Граф обернулся в поисках умывальника - в таком виде Тэйрин нельзя было выпустить из комнаты, и увидел, что близнецы и не подумали подчиниться. Они стояли у двери, держась за руки.
  - Убирайтесь. Или я позову стражу. - Виль заставил себя говорить спокойно.
  - Не вмешивайся.
  - Она пойдет с нами.
  - Виль, они с ума сошли. Все время повторяют: "ты наша, ты принадлежишь нам". Я боюсь! - Всхлипывала Тэйрин.
  - Уходи. - Повторил Ллин. Темно-синие глаза близнецов казались черными, зрачки слились с радужкой, а золотистая кожа словно светилась в полумраке. В голосе Ллина звучала такая убежденность, что Виль против воли сделал два шага к двери и только тогда остановился. На свою беду он был слишком зол, чтобы испугаться:
  - Думаешь, я позволю вам увести мою сестру? Да вы душу Проклятому продали, раз такое задумали! Но Аред вам не поможет! - Он повернулся к близнецам, по привычке положил ладонь на пояс, забыв, что при нем нет даже кинжала.
  - Ты без оружия.
  - Мы сильнее.
  - Уходи.
  - Мы не хотим тебе зла.
   Теперь Виль уже не сомневался - Ллин действительно светился ровным золотым светом, такое же золотое облако, но не столь яркое, окружало Мэлина. Впору было бежать и звать на помощь жрецов, но он не мог оставить сестру и, вопреки проснувшемуся страху, упрямо шел навстречу близнецам. Небольшая девичья комната казалась бесконечной, каждый его шаг длился вечность, он словно пробирался сквозь каменную стену. Камень затвердевал, сдавил грудь, тесным ошейником обхватил горло, Вильен задыхался, но упорно шел вперед, не понимая, что стоит на месте.
   Ллин вскинул руки - золотое облако сорвалось с его ладоней и окутало графа. Тэйрин попыталась закричать, но не смогла даже разжать зубы. Золотое сияние слепило глаза, она виделамогла разглядеть только темный силуэт в ослепительной оболочке: Виль застыл на середине движения и медленно, невыносимо медленно опустился сначала на колени, а потом упал. Облако рассыпалось тысячью белых искр и исчезло. Ллин с недоумением рассматривал свои ладони, Мэлин обнял брата за плечи. Тэйрин застыла у зеркала, пережитый ужас убил страх, она с равнодушием подумала: "Виль умер. Сейчас они заберут меня. Они продали душу Ареду. Или души? У них две души, или одна на двоих? А меня они отдадут Проклятому? Или я только для них?" - мысли медленно текли одна за другой, проснулась боль в распухших губах, но она по-прежнему не могла пошевелиться - не чувствовала ни ног, ни рук, и только услышав тревожный голос отца, смогла, наконец, закричать.
   Комната заполнялась людьми: лекарь суетился над телом графа, жрец Эарнира сжимал в потных ладонях резной медальон из кости и выглядел так, словно боялся обнаружить в сундуке с приданым Ареда собственной персоной. Стражники держали близнецов за руки, Вэрд Старнис в пятый раз спрашивал дочь, что произошло. Тэйрин казалось, что она отвечает, но губы шевелились, не произнося ни слова. Ллин, не обращая внимания на стражников, повторял негромко, словно для самого себя:
  - Мы никому не желали зла.
  IV
   Далара мелкими глотками пила вино, рассматривая гостеприимного хозяина. Граф Эльвин оказался еще более хрупким, чем она ожидала: юноша, почти мальчик, и не скажешь, что тридцать лет. Тонкая кость, платиновые, почти белые волосы, бледная кожа, пронизанная голубыми прожилками, и навечно застывший, растерянный взгляд. Глаза у графа были редкого оттенка - светло-карие, янтарные, словно впитавшие солнечный свет, более недоступный взору их обладателя. Он говорил тихо, но вкладывал в свои слова столько силы, такую убежденность, что Далара начинала сомневаться, стоит ли ей вмешиваться. Быть может, именно этот слепой мальчишка и сумеет сделать то, что не удалось его предшественникам - изменить мир. Эльфийка поставила на стол опустевший кубок - нет, не сможет. Слишком много их было только на ее памяти, слишком страшно они умирали.
  ***
   Черная напасть прокралась в город вопреки заслонам и кострам, ее не остановили молитвы, не задержали городские стены, не усмирили маги. Воздух, вода, черствый хлеб - все вокруг пропиталось сладковатым трупным запахом, выворачивающим наизнанку нутро. Булыжники мостовой покрылись толстым слоем жирного пепла - уцелевшие стражники сжигали трупы. Далара стояла у окна, прикрыв рот надушенным платком и слушала:
  - Я же говорил, что эта плесень обладает удивительными свойствами! Вытяжку из нее следует принимать внутрь и накладывать на повязки поверх шишек.
  - Трое выздоровевших. Я не спорю с вами, наставник, но это может быть случайность. А вы слишком неосторожны - пробираетесь в закрытые дома. Если нас увидят стражники...
  - Мы боремся с черной напастью, а ты боишься стражников. - Мастер Карно, городской лекарь, у которого молодая эльфийка вот уже третий год училась исцелять людей, рассмеялся. - Полно, Далара, лучше займись делом, мне нужно полотно на перевязки. И не забудь молоко с ледника.
   Они обходили дом за домом, выискивая черные флаги, отдирая доски, которыми стражники забивали двери и окна в зараженных домах, вливали молоко в почерневшие детские губы, выпускали ядовитый гной из фиолетовых шишек. Иногда Далару тошнило, она споласкивала рот глотком драгоценной воды и снова пропитывала плесневой настойкой компрессы, подавала наставнику инструменты, перестилала провонявшую солому и благодарила Творца, что родилась эльфийкой. Она не будет умирать в бреду, задыхаясь от собственной вони, в куче испражнений, исходя зеленым гноем. Ее тело не подхватят крючьями и не сожгут с грудой таких же тел. Ей нечего бояться, но мастер Карно - из какого источника он черпает свою веру, как побеждает страх?
   Черная напасть отступала неохотно, медленно, скаля зубы, харкая на прощание вонючим гноем. Но все же отступала, выпуская город из удушливых объятий. Мастер Карно пересчитывал выживших и радовался, смех у него был звонкий, как у ребенка, словно кто-то спрятал пару колокольчиков в узкой груди тощего лекаря. В других городах гибли сотни, выживали десятки, в их городе погибли десятки, сотни остались жить.
  - Разница на порядок! Сотни жизней, сотни! - Назидательно повторял Карно своей недоверчивой ученице. - И это только начало! Мы сможем уничтожить черную напасть навсегда! Но и это еще не все! Нужно провести еще несколько опытов, но я уверен, что эта плесень способна помочь практически от всех заболеваний! Это и есть тот самый эликсир всеисцеления, о котором писали древние.
  Далара с улыбкой поддразнивала мастера:
  - Ваша плесень, наставник, будет помогать от всего, кроме смерти.
  ***
   Толпа обступила дом лекаря, камни летели в дубовые ставни и двери, толстое дерево тряслось, но пока держалось. Разъяренные люди кричали:
  - Колдун! Убийца!
  - Он разносил заразу!
  - Он зарезал мою дочь, она еще была жива, а он зарезал ее! Выпустил ей всю кровь!
  - Он разносил заразу!
  - Он украл моих детей!
  - Сжечь! Сжечь! Сжечь его!
   Мастер Карно растерянно пожимал плечами и порывался открыть дверь, Далара держала его за руки:
  - Они просто не понимают! Я все сейчас объясню!
  - Вас забьют камнями прямо на пороге.
   Лекаря Карно не забили камнями на пороге собственного дома. Его сожгли на площади теплым весенним днем, когда майские грозы уже успели смыть слой пепла со стен и брусчатки. Народ расходился недовольный - слишком быстро сухие дрова схватились пламенем, проклятый отравитель мало помучился... Ну да ничего, весь раскаленный песок в посмертии его будет. Дом лекаря отошел городской казне, жрецы Эарнира, бога жизни, покровительствующего страждущим, очистили его от скверны и открыли столовую для бедных, но обедать там отваживались немногие.
   Далара в спешке собирала вещи - ей больше нечего было делать в городе. Пока учитель был жив, она пыталась помочь ему, но сама чуть было не попала в беду - спасло ее только то, что городской совет не рискнул арестовать эльфийку. Она не хотела оставаться в этом городе ни одного лишнего дня. Эти люди не заслуживают исцеления. Пусть они умрут, когда в их город снова придет черная напасть - а она обязательно придет, достаточно взглянуть на сточные канавы, забитые отбросами, и жирных крыс, неторопливо роющихся в мусорных кучах... А сейчас она заберет бумаги мастера Карно и продолжит его труд. Она будет лечить людей, как он и хотел, но не жителей этого города. Далара так яростно запихивала платья в баул, что не услышала, как отворилась дверь. Темноволосый эльф приветствовал ее согласно обычаю:
  - Твоя семья желает тебе ясного солнца и лучистых звезд, Далара Пылающая Роза. (Раньше желали еще и полной луны, но после войны между домами эту часть традиционного приветствия забыли).
  - Да будет их путь так же светел и чист, - отозвалась она, не скрывая недоумения. Что могло понадобиться от нее родичам, ясно давшим понять, что они не желают знать заблудшую дочь, пока та живет среди людей?
  - Давшие тебе жизнь обеспокоены, Далара. Ты забыла, что эльфам непозволительно вмешиваться в дела людей. Мы живем рядом с ними, но не среди них.
  - Я ничем не нарушила Закон.
  - Ты исцеляла людей.
  - Я была лишь ученицей.
  - Надеюсь, твой наставник не успел заразить тебя своими заблуждениями. Они привели его на костер. Человеку не должно вмешиваться в замысел Творца. Творец создал людей подвластными болезням, и им должно безропотно принимать Его волю. Запомни это, Далара. Ты ступила на опасную дорогу, таким путям свойственно обрываться в самом начале. Тебе нет и тридцати весен, Пылающая Роза, ты слишком молода, чтобы сгореть. Давшие тебе жизнь прислали меня сказать, что отрекутся от тебя, если ты нарушишь Закон. И тогда король не сможет защитить тебя, если люди не оценят твоих усилий.
   Далара молча кусала губы: вежливые фразы не скрывали суть. Если она продолжит дело учителя, то закончит так же, как и он. Отдать жизнь за людей? За стадо взбесившихся овец, не ведающих благодарности? Она медленно кивнула:
  - Я понимаю. Передай им, что я собираюсь жить долго и процветать. Я не нарушу волю Творца.
   Они обменялись еще несколькими вежливыми фразами, и посланник ушел. Далара кинула в огонь бумаги, исписанные родным почерком, и смахнула злые слезы: это не предательство и не трусость. Она не готова, слишком мало знает и умеет. Нужно найти другой способ превратить овец в людей. Другой путь, который не преградят пастухи.
  ***
  Далара кивнула, забыв, что собеседник не может увидеть ее жеста:
  - И как вы решили назвать свой способ?
  - Прививка. Согласитесь, это весьма похоже на действия умелого садовода: он прививает к изнеженной яблоне в своем саду черенок дикой, и дерево получает новую жизненную силу, сохранив сладость плодов. Кажется, в сути своей мы не слишком сильно отличаемся от деревьев и животных, Марий Ландийский был прав.
  - Работы Мария объявлены противными Творцу и божественному мироустройству тысячу лет назад. Не повторяйте чужих ошибок, Эльвин, вам хватит своих. - Далара все же решила попробовать переубедить графа.
  - Я где-то ошибся? - Обеспокоено спросил Эльвин, - Но вы писали, что проведенных опытов достаточно.
  - Нет, вы все сделали правильно. Но дальше от вас уже ничего не зависит.
  - Я собираюсь обратиться к наместнице с просьбой обязать всех лордов организовать прививки в своих провинциях. Больные коровы есть везде. Это займет много времени, но в результате можно будет не бояться черной потницы. Пройдет сто лет, и люди забудут про эту болезнь.
  - Сделав это, вы подпишете себе смертный приговор, Эльвин. - Далара подвинулась поближе к огню. - Помните "Книгу Падения", что там сказано про Ареда?
  Граф недоуменно пожал плечами и процитировал:
  - "И возжелал он плода запретного, чья сладость пропитана ядом отчаянья, ибо только Творцу ведомы все Пути. И огонь возгорелся в его груди, огонь негасимый, огонь ненасытный, ибо раздувающий искру порождает пламя. И сгорело в том огне все, что было даровано Ареду Творцом, остался лишь голод."
  - Верно. А вы никогда не задумывались, что это за пламя и какой голод он так стремился утолить?
  - Задумываться о мотивах Проклятого? Это очевидно: Аред жаждал власти, хотел перекроить мир по своему усмотрению, нарушил волю Творца. И тогда Творец прислал в мир Семерых, чтобы они исцелили мир и изгнали Ареда из его пределов.
  - Это слишком очевидно. В старых книгах, настолько старых, что их нет даже в дворцовой библиотеке, Ареда называют богом Познания. Пламя познания сжигало его душу: сколько не узнаешь - мало, хочется узнать больше. Каждый ответ рождает новые вопросы, и так до бесконечности. Творцу нет нужды познавать, он знает. И среди Семерых есть бог знания, Аммерт, но нет бога познания. Храмы Аммерта - хранилища знаний, они не производят новое, лишь охраняют старое, - эльфийка раздраженно стукнула кулаком по столу, - охраняют от слишком пытливых умов. Познание - запретный плод для людей. Но люди, вопреки всему, стремятся познавать. И вы, Эльвин, уже перешли допустимую границу. Поверьте, я знаю, я ведь из породы охранников. - Она не скрывала ядовитой горечи в голосе.
   Эльвин молчал, не знал, что сказать. Он не был слишком религиозен, исполнял главные обряды, но всегда считал это пустой тратой времени, не верил, что люди могут повлиять на мнение богов. А раз не могут - молитвы и дары бесполезны. Но Далара зашла слишком далеко. Аред - бог Познания? Что же тогда, читая книги, ставя опыты, открывая новое - он поклоняется Ареду? Не нужно черных алтарей и кровавых жертв, достаточно увеличить сумму знаний в мире, чтобы пойти против воли Творца? Чушь! Стоило бы предложить эльфийке немедленно покинуть его дом, но столь знакомый червячок любопытства заставил спросить:
  - Почему вы так считаете? Вы читали старые книги, но и священные книги написаны не вчера. Старый пергамент против старого пергамента.
  - Потому что мой народ - сторожевые псы Творца, мои сородичи тысячи лет держат вас в узде, загоняют неосторожных овец в стадо! - Выкрикнула Далара. Чуть успокоившись, она продолжила, - я хочу уберечь вас, Эльвин. Скорее всего, вы не послушаете, но я так устала... Я устала смотреть, как убивают ваших братьев. Моего первого учителя сожгли на площади за то, что он спас свой город от черной напасти. Эльфийский торговец пустил слух, что лекарь - отравитель, люди поверили. На моих глазах изобретали приборы для навигации в открытом море, станки для книгопечатанья, лекарства, огненный порошок для стрельбы на расстояния, паровые подъемники. Видели ли вы что-нибудь из этого? Нет. Мне нет еще и пяти сотен лет, а это длится тысячелетия. Каждый год наместница обновляет список запретных устройств и приспособлений - якобы для защиты цехов. Хранитель Леар хотел открыть в столице научную школу - ему не позволили. Только поэтому он все еще жив. А люди продолжают познавать, что с ними не делай. Похоже, что вас и вправду создал Проклятый.
  Эльвин высоко поднял брови:
  - Послушайте, это уже слишком!
  - Почему же? Творец поручил Ареду создать этот мир и живущих в нем согласно воле Творца, с этим вы не будете спорить.
  - Так.
  - Аред же начал творить по своему усмотрению.
  - Но Семеро все исправили как должно.
  - Так написано в книгах. Оказалось, что Аред вложил в этот мир слишком много, чтобы это можно было уничтожить в одно мгновение. Потребовались тысячи лет, чтобы постепенно выдавливать из мира его следы. С каждым годом от Ареда остается все меньше и меньше, его сила вытесняется, заменяется силой Семерых. Но Семеро ушли из мира после поражения в войне магов, и Творец прислал эльфов - следить и направлять.
  - Но как же тогда вы? - Эльвин находился в полном смятении. Он глубоко уважал Далару, ценил ее мнение, знал, что она намного превосходит его в учености, но эльфийка опровергала сами основы мироздания. Он не мог поверить ей, но и не видел, зачем ей лгать. Разве что она одержима Аредом и пришла сюда погубить его бессмертную душу - Эльвин нервно рассмеялся - бред. Есть объяснение проще - Далара искренне заблуждается.
  - Тысячи лет эльфы тайно управляют людьми, и об этом никому неизвестно?
  - Почему же тайно? Вспомните, кем был король Элиан. Но о том, что я вам рассказала, знают даже не все эльфы, что уж говорить про людей. Мне понадобились годы, чтобы узнать. И я жива до сих пор лишь потому, что молчала. Эльвин, прошу вас, останьтесь в живых. Оно того не стоит. Продолжайте работать, настанет день, когда можно будет воспользоваться вашими открытиями. Не сегодня, не завтра, но настанет. Я не могу сказать вам больше, просто поверьте мне.
  - Спасибо за предупреждение, госпожа Далара. Но я вижу только один способ проверить ваши слова - поставить опыт. Я отправлюсь в столицу, как и собирался. Если я добьюсь проведения прививок, значит вы искренне заблуждались.
   Далара прикусила губу, ее пальцы теребили медную прядь волос. Как глупо - она снова сорвалась, снова попыталась спасти одного, когда нужно спасать всех. Ничего не изменишь, все, что ей остается - сохранить и эти записи. Когда-нибудь они понадобятся людям. Осталось совсем немного до завершения ее плана. Она встала:
  - Ну что же, Эльвин. Тогда прощайте. Я сохраню нашу переписку, не думаю, что мы еще увидимся. Позвольте, я сделаю вам последний подарок, - она подошла к графу и вложила в его ладонь небольшой металлический цилиндр. - Там внутри лекарство. Если прижать его к коже, игла впрыснет его в кровь, и к вам вернется зрение. Ненадолго, на несколько недель. Как я уже говорила - сила Ареда уходит из этого мира. Тысячу лет назад этого хватило бы на десять лет, три тысячи лет назад - на всю жизнь.
   Она вышла из комнаты, а Эльвин остался стоять, держа на ладони драгоценное снадобье. Он не успел спросить, откуда у Далары волшебное средство, но догадывался сам - наследие Проклятого из легендарных заброшенных городов последователей Ареда. Иногда их находили в горах, и эти находки всегда приносили несчастье. Он должен был бы отнести подарок жрецам, на худой конец, выкинуть подальше, но не мог. Не мог отказаться от единственной возможности снова увидеть солнечный свет, пусть даже ему придется заплатить за это вечной мукой в посмертии.
  V
   Воздух в комнате молодого графа пропах тяжелым запахом: в плошках курилась освященная в семи храмах смола, лучшая защита от сглаза. Жена Вильена комкала в руках мокрый платок и судорожно всхлипывала, словно разучившись дышать. Жрец Эарнира нараспев читал молитву, обвесившись талисманами так, что под ними не было видно золотого шитья на синей робе. Храмовый целитель, срочно вызванный из столицы графства, виновато разводил руками:
  - Я ничего не могу сделать, ваша светлость, искусство исцеления бессильно перед черным колдовством. У графа сломан позвоночник, к счастью достаточно низко, чтобы выжить, но не думаю, что когда-нибудь встанет с постели. Если повезет - руки сохранят подвижность. Разве что, белые ведьмы... Но с этим придется подождать, сейчас он слишком слаб.
  - Вильен сможет говорить?
  - Надеюсь. Он сильно ударился головой при падении, потребуется время, чтобы придти в себя. Все, что мы можем сделать - ждать. Или же, - лекарь оглянулся, не слышит ли его жрец, но тот был погружен в молитву, - я не должен был бы предлагать вам это, но если колдун нанес этот удар, быть может, в его силах исцелить свою жертву. Такое исцеление не будет угодно богам, но граф молод, у него останутся десятилетия для спасения души, если получится спасти тело.
   Лекарь, откланявшись, вышел - он сделал все, что в его силах, жрец погрузился в молитву, Риэста увела невестку, и Вэрд остался наедине со своими мыслями. Он устало опустился в кресло рядом с постелью сына - Вильен тяжело дышал, воздух с хрипом вырывался из горла, неподвижные руки лежали поверх одеяла. Он может не дожить до утра, а может провести годы на этом ложе, медленно загнивая. Прошел всего день, а в комнате уже поселился тяжелый запах лежачего больного, запах беды.
   Что он сделал не так, что упустил? Близнецы росли в его доме с четырехлетнего возраста, и видят боги, он не делал разницы между своими детьми и приемышами, а Риэста и вовсе для них родная кровь. Пусть тетка не мать, но все ж таки не чужой человек. Правда, он так и не сумел полюбить близнецов, слишком уж чуждыми были эти дети, странными, но они и не нуждались в его любви - братьям всегда было достаточно друг друга. Он ведь и раньше замечал, что юноши слишком привязаны к его младшей дочери, знал старую поговорку про двоюродных братьев и сестер, но не стал силой рвать единственную нить, связывающую близнецов с приемным домом. Решил, что выдаст Тэйрин замуж как можно раньше. Не успел.
   ВэрдОн не чувствовал гнева, только вину и глухую усталость. Хотел, как лучше, не получилось. Зря наместница отдала этих детей ему под опеку, зря. Проклятые узы Аэллин оказались сильнее крови Эльотоно. Что он мог противопоставить древней магии? Любовь и терпение. Полюбить не смог, одного терпения оказалось недостаточно. По закону близнецов ждало суровое наказание - за покушение на жизнь графа полагалась смертная казнь, и это без всякого колдовства. А здесь еще и черная магия... когда храмовый совет потребует выдать колдунов, Вэрд не сможет отказать.
  ***
   Риэста ждала мужа в его кабинете. Она стояла у окна, облокотившись о подоконник, и смотрела сквозь частый переплет. Во дворе толпились крестьяне из ближайшей к замку деревне, пришли узнать, как здоровье молодого хозяина. Вэрд вышел к ним и что-то говорил, Риэста не слышала, но знала: надежды мало, молитесь. Она прикусила губу: за жертву всегда возносится достаточно молитв, но кто, кроме жрецов бога смерти Келиана, позаботится о душах убийц? Дознавателей Хейнара меньше всего волнует посмертие попавших в их цепкие руки: они осуществляют справедливость в этом мире, а за его гранью все в руках Творца. Риэста не умела лгать даже самой себе: она не любила племянников, этих мальчиков не смогла бы полюбить даже родная мать, будь у нее такая возможность. Недаром Ивенна ни разу не навестила своих сыновей, хотя после смерти наместницы Энриссы никто не запретил бы ей повидать детей.
   Вильен тяжело ранен, быть может, умрет, и вина близнецов несомненна, но выдать их на медленную, мучительную смерть? Решать будет Вэрд, ведь это его сын лежит сейчас без сознания, но она сделает все, чтобы защитить племянников. Они не виноваты, что такими появились на свет. Но Риэста понимала, что будь на месте Вильена ее родной сын, близнецы бы просто не дожили до приезда дознавателей.
   Вэрд вошел в кабинет, сдвинул накопившиеся за несколько дней бумаги, плеснул в кубок вина и залпом выпил:
  - Я распустил крестьян по домам, если боги вообще прислушиваются к молитвам, они услышат отовсюду - незачем толпиться во дворе.
  - Они любят Вильена. Он хороший лорд для своих людей.
  - Да, хороший. - Вэрд рассеянно кивал, не глядя на жену.
   Риэста не стала откладывать:
  - Что вы сделаете с ними?
  - Разве у меня есть выбор? Скоро тут будут дознаватели Хейнара, мы не сможем скрыть, что произошло, даже если захотим.
  - Вэрд, они совершили преступление, но отдавать их дознавателям... Они ведь дети.
  - Дети? - С раздражением переспросил старый граф, - Этим детям пол века на двоих!
  - Возраст для них ничего не значит, вы и сами знаете.
   Вэрд знал - близнецы не были приспособлены ко взрослой жизни, окружающий мир, со всеми своими законами и правилами словно не существовал для них. Шесть лет назад, когда закончился срок опеки, граф оставил все, как есть, даже не попытавшись отделить юношей. Он исполнил все, что должен был сделать опекун: мальчики получили хорошее образование, принятое в дворянских семьях. Они достаточно владели оружием, чтобы пойти в армию, могли стать чиновниками, жрецами, могли принести вассальную клятву и получить от Вэрда земельные наделы, могли стать купцами... Они могли... Да все что угодно! Но не хотели ничего.
   Близнецы словно и не заметили, что выросли. Их не волновала жизнь за воротами замка, не беспокоила неопределенность, не интересовало собственное происхождение, братья не грезили о славе и богатстве, не жаждали приключений или любви. Вначале Вэрд пытался пробиться за эту стену безразличия, но скоро убедился, что несмотря на безукоризненную вежливость, Ллин и Мэлин не собираются делать для него исключения, и смирился. Он отвечал за них четырнадцать лет, будет в ответе и дальше. В конец концов, это во многом его вина, хоть Вэрд и не видел, как можно было воспитать близнецов иначе. Он делал для них все то же, что и для своих детей.
   Голос жены вырвал его из размышлений, Риэста настойчиво повторяла:
  - Поговорите с ними, я не верю, что они сделали это нарочно.
  - Риэста, они не дети, это мы упрямо считаем их маленькими мальчиками, не способными отвечать за себя. При этом убивать у них прекрасно получилось! Но я поговорю с ними, быть может, они исправят, что натворили.
  - И тогда?
  - Вот тогда я и буду думать. В любом случае, нельзя все оставить, как есть. Они опасны для окружающих.
  ***
   Близнецов заперли в их комнате, выставили охрану за дверью, стражники не рискнули находиться в одной комнате с магами. Ллин сидел в кресле, поджав под себя ноги, стараясь сделаться как можно меньше, и с недоумением рассматривал свои ладони. Такие обычные, до мельчайших черточек знакомые пальцы, длинные, чистые, с аккуратными бархатными ногтями, руки благородного бездельника. Они никогда не подводили его раньше, одинаково уверенно держа меч и кисть, перебирая струны и направляя поводья. Близнецы умели все, ни в чем, впрочем, не достигнув совершенства. Но сейчас он не понимал, что случилось.
   Ллин помнил незнакомое до сих пор ощущение чистой, незамутненной ярости, обжигающе холодной, острой, пронизывающей насквозь, до боли, до выступающих жил на висках, до тонкой струйки крови, стекающей из уголка глаза. А потом ярость огненной волной срывается с ладоней, оставляя после себя пустоту, и он стоит над неподвижным телом Вильена, не сразу осознавая, почему тот не может подняться. А рядом стоит брат, и в зеркале его зрачков он видит свое лицо - растерянное, опустошенное, испуганное.
   Мэлин сидел на полу у его ног, нахмурившись. Они разговаривали без слов:
  Золотое облако обволакивает ладонь, вопрос, непонимание.
  Гнев. Огонь, на ладони проступает ожог.
  Тело на полу, холод, смерть. Ощущение вины. Вопрос.
  Горечь во рту, раздражение.
  Отрицание вины, рыжий локон свивается в кольцо.
  Он заговорил вслух, желая разбить тонкий лед тишины, сковавший воздух:
  - Теперь она не выйдет замуж, траур. - Он не жалел Вильена, не беспокоился о его судьбе. Значение имел только брат, остальные люди, даже Тэйрин, всего лишь вещи - полезные и бесполезные. Молодой граф был бесполезной вещью, братья не собирались его ломать, но раз так случилось - ничего не поделаешь, сломанные вещи выбрасывают.
  - Свадьба через год. Она уедет.
  - За год многое может случиться.
  Мэлин прижался щекой к ладони брата:
  - Мы не хотели.
  - Никто не поверит.
  - Разве это важно?
  - Нет. Но мы не сможем забрать Тэйрин. - Ллин указал на запертую дверь.
  Мэлин с сомнением покачал головой:
  - Она не захотела уйти с нами. Странно. - До сих пор близнецам не доводилось сталкиваться с открытым неповиновением, быть может потому, что в своей самодостаточности они ничего не требовали от окружающих.
  - Мы не успели. Она бы согласилась. - Ллин коснулся своих губ, вспоминая поцелуй, Мэлин кивнул, разделив с братом воспоминание.
  - Тэйрин глупая, но она наша.
   Стоило, пожалуй, поговорить с ней раньше, а не в день помолвки, но они как-то не задумывались, что девушка может отказаться уехать с ними. А посвятить ее в подробности плана заранее - рискованно, еще проболтается служанке или матери. Несмотря на всю свою оторванность от реальности, близнецы понимали, что красть благородных девиц от алтарей - нехорошо, и готовили побег втайне. Они собрали достаточно денег, чтобы добраться до Кавдна через земли варваров и Ландию, а оттуда - на Лунные Острова. Корабли империи давно уже не заплывали так далеко, а лунные эльфы, если верить старым летописям, охотно позволяли людям жить в своих поселениях. И уж кому-кому, а эльфам точно будет все равно, почему молодая девушка живет с двумя мужчинами.
  ***
   Стражник нехотя посторонился - старый граф совсем от горя обезумел - без охраны в колдовское логово идет, даже жреца с собой не взял. Случись что, на кого графство останется? На семилетнего мальчишку-внука и женщин? Вот соседи-варвары обрадуются, сразу зачастят в гости, только успевай отмахиваться. Сам он и за дубовой дверью не чувствовал себя в безопасности, но приказ есть приказ - надо будет, и к Проклятому в пасть полезешь. Он затворил за господином дверь и торопливо зашептал молитву, кашляя от тяжелого аромата смолы, заполнившего коридоры замка.
   Вэрд остановился на пороге, в комнате царил полумрак, закрытые ставни не пропускали солнечные лучи, свет проходил только через частую решетку вверху окна и рассыпался пятнами на полированной поверхности изящного столика, не добираясь до кресла, где устроились близнецы. Он подошел поближе, один из братьев неторопливо встал, второй остался сидеть в кресле. Вэрд в который раз поудивился причудам крови - казалось, что у этих юношей никогда не было отца, так они походили на свою мать. Та же золотистая кожа, не поддающаяся зимним холодам и промозглой осени, та же порывистость в движениях, сочетающаяся с почти нечеловеческой ловкостью, тот же отрешенный взгляд - вроде бы и смотрят на тебя, а не видят, слушают, а не слышат. Он молчал, не находил слов, не находил в себе сил обратиться к этим юношам, в одночасье ставшими из пусть странных, но членов семьи, чужими, нелюдями.
   Ллин заговорил первым, так и не встав из кресла:
  - Мы не хотели, чтобы так случилось, - и, резко вскинув голову, почти выкрикнул, - Вильен не должен был вмешиваться!
   Вэрд с изумлением расслышал в голосе юноши обиду. Убийца обижен на жертву! Преступник всегда пытается переложить вину на обстоятельства: то деньги закончились, а дома дети малые, семеро за одну ложку хватаются, то трактирщик, мерзавец, вино разбавляет, пьется, как вода, и не заметишь, что пьян, то девица сама перед насильником подолом виляла. Но неужели близнецы настолько глупы, что надеются убедить отца, будто его сын сам виноват, что защищал свою сестру? А Ллин продолжал:
  - Тэйрин не должна была кричать. - Так обиженно, растерянно, словно малыш, наступивший на замок из песка. Столько труда, а чуть-чуть дотронулся - и все рассыпалось.
   "Дети, - подумал Вэрд, - бедные, злые дети". Сколько не повторяй себе, что они уже выросли, что дети не убивают чужих детей, эти здоровые, крепкие молодые люди - взъерошенные мальчишки во взрослых телах. Он вспомнил, как маленький Вильен, ударившись о стол, бил со всей силы кулачками по дубовой столешнице и плакал от боли, но злость не позволяла ему остановиться. Так и близнецы... вот только стол был дубовый, дереву все равно... а его сын умирает.
  - Что же вы наделали, дети? - Гнев ушел, осталась усталая безнадежность. - Скоро здесь будут блюстители Хейнара, по закону я должен выдать вас им.
   Хейнар, бог закона, покровительствовал судьям, а для заодно, для упрощения делопроизводства - палачам. По традиции служители Хейнара расследовали преступления против воли Семерых и наказывали деяния, неугодные Творцу. Во времена Саломэ Святой блюстители обвиняли целые деревни, оправдывали считанных счастливчиков, чудом выдержавших пытки и прошедших суд Семерых. С тех пор прошло много лет, и оставшиеся не у дел жрецы с тоской вспоминали золотые времена, изредка выбивая покаяние у сельских травниц. Такую добычу они не упустят - темные маги, дворяне, да еще и сыновья мятежника. Попробуй теперь возрази, что "Волею Семерых разделяются пути отцов и детей".
   Но ведь и не выдать мальчишек невозможно. Сегодня они напали на Вильена, а что случится завтра? Кто попадется им под руку? Им ведь все равно, кого убивать, близнецы не знают ни любви, ни благодарности, ни стыда. Вэрд отдавал себе отчет, что не сможет остановить братьев, пожелай они, к примеру, убить его прямо на месте. Никакие стражники не смогут остановить колдунов, мечи бессильны против темного волшебства. Блюстители, несмотря на свою жестокость, знали, что противопоставить магии, даже могущественный орден Дейкар всегда относился к слугам Хейнара с вежливой осторожностью.
   Ллин все-таки поднялся, но так и не нашел мужества посмотреть старому графу в лицо. Близнецы жили в своем мире, не испытывая привязанности ни к кому, кроме друг друга, но приемный отец сумел заслужить ту малую толику уважения, которую они были способны оказать другому человеку. Почему, братья и сами не знали, но им в голову не приходило, что можно ослушаться Вэрда или оставить его слова без внимания.
  - Мы не хотели, - снова повторил он, но теперь уже чуть виновато.
  - Не хотели, тогда исправьте. Вы его ранили - вы и вылечите.
  - Не можем, - Мэлин загородил брата, отвернувшегося, чтобы скрыть полыхнувший на щеках румянец. - Не знаем, как. Не знаем, что случилось. Не чувствовали такого раньше.
  - Сила ушла. Пусто. Не возвращается.
   Вэрд кивнул - сила ушла и не возвращается, песочный замок не починить, нужно строить заново. Он не сдастся, обратится к белым ведьмам, к магам Дейкар, продаст душу Проклятому, если понадобится - не велика потеря. Но это будет потом, а сейчас нужно решать что делать с этими запутавшимися детьми. Жрецам он их не отдаст, было бы слишком жестоко, хоть и трижды справедливо, наказывать не ведавших, что творят. Нно и в своем доме не оставит, и не оставит в своем доме. отныне близнецов лучше держать подальше от людей. Он по-прежнему в ответе за сыновей герцога Квэ-Эро, хоть и выплатил свой долг кровью.больше не в ответе за сыновей герцога Квэ-Эро. Этот долг уплачен.
  VI
   Клэра раздраженно барабанила пальцами по каменному подоконнику, не опасаясь обломать длинные ногти - теперь уже все равно, как она выглядит. Никто не обратит внимания на безупречную форму ее рук, не восхитится тонкой вышивкой по манжетам, нежно-бежевой на кремовом шелке, опасно приближающемся к дозволенному только наместнице белому, не поднимет случайно оброненный веер. Первый выезд за восемь лет, и вместо веселого бала - траур, вместо музыки - молитвы, вместо духов - удушливая смола.
   С утра она пряталась в заброшенной комнате в северном крыле замка - в ней до сих пор стояли рамы для гобеленов, оставшиеся от первой жены старого графа - теперь на них переплетали нити пауки. Графиня не хотела видеть хозяев, зная, что не сможет скрыть раздражение, неуместное на фоне всеобщей скорби. В горе Риэсты она не верила - с чего бы той горевать о пасынке, закрывшем путь к графскому титулу ее сыну, но отсутствующий взгляд Вэрда пробуждал в молодой женщине неудобное ощущение, в котором можно было бы опознать давно сдавшуюся под гнетом семейной жизни совесть, дай Клэра себе труд задуматься.
   Она бы с радостью уехала, но Арно решил остаться, на случай, если понадобится помощь, и Клэре пришлось спрятать в сундук яркие наряды. Графиня снова надела серое дорожное платье и проводила бесконечно долгие часы в часовне Эарнира, где женщины старались вымолить для лежащего без сознания графа если не здоровье, то хотя бы жизнь. Клэра в глубине души считала, что увечному жить незачем, и ядовито поглядывала на молодую жену Вильена - той еще предстоит узнать эту печальную истину.
   Графиня поправила выбившуюся из прически шпильку и раздраженно вздохнула - она пропустила утреннюю молитву. Молодая женщина быстрым шагом прошла по галерее, в гневе не заметив, что прошла поворот на первый этаж, и вскоре уперлась в дверь часовни. Клэра остановилась на входе: сейчас, когда все уже помолились, можно и зайти. Она выиграет еще несколько часов одиночества, а если Арно станет ее искать, то часовня - самое подходящее место для скорбящей родственницы.
   После яркого света глаза не сразу привыкли к полумраку: обычно в храмах Эарнира было светло, но кто-то закрыл ставни, а лампады отчаянно коптили, выплевывая ошметки едкого дыма. В сумраке синяя роба жреца казалась черной, и она не сразу разглядела распростертую перед алтарем фигуру. Графиня подошла поближе, несколько удивившись такому приступу благочестия: она всегда считала, что жрецы служат Семерым только потому, что трудно найти работу легче и прибыльнее. Ее почтенный батюшка старался растить дочь набожной, как и полагается благородной девице, но все его усилия рассыпались прахом - слишком часто юная Клэра оставалась без нового платья из-за храмовых пожертвований.
   Но молодой жрец молился истово, приблизившись, она увидела, как содрогаются его плечи, и молча, для себя, не напоказ. Клэра даже почувствовала себя неловко, словно подсмотрела нечто запретное, не предназначенное для чужих глаз, и тогда она досадливо кашлянула, обозначив свое присутствие. Жрец медленно поднялся, повернулся, сощурился - свет из распахнутой двери ударил ему в глаза, и тоже кашлянул, смущенно:
  - Ваша светлость? Я не видел вас утром на молитве.
  - Я предпочитаю молиться в одиночестве, - резко ответила графиня, оправдываясь.
  - Я тоже, - мягко ответил он, - но так редко получается. Пожалуй, это самое трудное в служении - одиночество становится недоступной роскошью.
  - А мне всегда казалось, что времени у жрецов более, чем достаточно, - Клэра, как обычно, не сумела удержать язык за зубами, но молодой жрец не принял вызова:
  - Мое время принадлежит Эарниру, потом мирянам, и в самую последнюю очередь - мне. И это правильно, мы приходим в храм, чтобы служить.
   Графиня ненавидела нравоучительные фразы, произносимые с постным смирением на жирных лицах, но этот жрец говорил так обыденно и просто, что она не захотела спорить. Женщина подошла к алтарю, окунула свежую зеленую ветвь в освященную воду и сбрызнула потемневшее дерево, прошептав первые слова молитвы: "Во имя жизни возрождающейся, вопреки смерти всеобъемлющей". Жрец распахнул ставни, и в часовню ворвался солнечный свет. Клэра быстро закончила молитву, отложила ветвь, и обернулась к своему собеседнику. Она не первый раз видела жреца, но только сейчас получила возможность рассмотреть его как следует - в часовне она стояла, уставившись в пол, чтобы случайно не встретиться взглядом со старым графом, а после молитвы держалась подальше от покоев Вильена, где проводил почти все свое время жрец.
   Молодой человек выгодно отличался от жреца Эарнира в графском замке Инваноса - тот в свое время приехал из Квэ-Эро с юной Глэдис, да так и остался со своей подопечной, успев за прошедшие годы растолстеть и обрюзгнуть. Во время службы с его губ разлетались капли слюны, а за обедом он со свистом высасывал мозговые косточки и вытирал жирные пальцы о засаленную робу. Вдовствующая графиня и сама уже понимала, что старику пора на покой, но не хотела привыкать к новому человеку в доме, в ее возрасте избегают перемен, особенно тех, что могут об этом возрасте напомнить.
   А этот жрец, (Клэре пришлось напрячь память, чтобы вспомнить его имя - Адан) - оказал бы своим присутствием честь любому столичному храму - придворные дамы в очередь бы выстроились на покаяние: открытое, круглое лицо, щеки, еще не утратившие детскую припухлость, ямочка на подбородке, на губах чуть удивленная улыбка - юноша словно излучал теплый солнечный свет, полностью оправдывая традиционное обращение к жрецам Эарнира - "светлый". Нужно было обладать большей наблюдательностью и жизненным опытом, чем Клэра, чтобы заметить, сколько противоречий скрывает эта солнечная мягкость: голубые глаза вокруг зрачка отливали тусклой сталью, словно проглатывая свет, низкая рыжая челка прятала строгую морщину, рассекающую по-детски гладкий лоб, даже пухлые щеки, и те помогали обману, отводя взгляд от затвердевших желваками скул.
   Ничего этого Клэра не заметила - она видела только красивого молодого человека, неподвластного всеобщему унынию, охватившему и этот замок. Только боги знали, как же она устала от виноватых взглядов, постных лиц, осторожных взглядов украдкой, торопливого шепота! Не так уж много Клэра хотела от этой жизни - чуть-чуть радости, но судьба, поманив золотым орешком, подсовывала одну пустышку за другой. И вот она нашла свой источник радости: графиня обменялась с молодым жрецом всего парой слов, и сразу же почувствовала себя лучше, словно с ее души содрали слой накипи, один из тех, что накопились за безрадостные годы замужества. Стало легче дышать, даже молитва, впервые за много лет шла от души, принося успокоение, а не раздражение.
  ***
   Лорд Дарио провел в Виастро две недели, к концу этого срока стало ясно, что дольше оставаться бессмысленно - состояние больного не ухудшалось, но и улучшения ждать не приходилось. Замкнувшийся в своем горе Вэрд справлялся с текущими делами так, словно ничего не произошло, но даже не отличавшийся особой деликатностью весельчак Арно понимал, чего стоит старому графу его сдержанность. Все эти дни, каждое утро, Клэра приходила в часовню, молилась, украшала алтарь, разговаривала со жрецом - вернее, она говорила, он слушал, а когда молодая женщина слишком погружалась в свои обиды, одной доброжелательной фразой вытаскивал ее на поверхность, снова и снова счищая известковые кляксы накипи с ее души. Графиня гнала от себя мысль об отъезде, понимая, что не удержится в одиночку, не сможет сохранить это удивительное просветленное состояние души, вернувшись в опостылевшие стены родного замка. Одного взгляда на поджатые губы свекрови и бледное лицо мужа будет достаточно, чтобы провалиться в отчаянье.
   В день перед отъездом она пришла в часовню в последний раз, принесла большой букет белых водяных лилий, необычайно рано в этом году заполнивших черный пруд в графском парке. Жрец уже ждал ее, как обычно, забрал из застывших рук женщины мокрые стебли, положил перед алтарем и взял ее холодные ладони в свои, теплые, Клэре показалось - горячие. Он растирал ее ладони быстрыми, уверенными движениями, а потом, словно прочитав мысли женщины, прекратил, спрятал между своими, пальцы переплелись, они молча стояли перед алтарем, и никогда в жизни Клэра не чувствовала себя так спокойно, разве что в далеком детстве, когда еще была жива мать. Он медленно, нехотя, разжал пальцы, отошел назад, обволакивая ее теплым взглядом, словно погружая в пуховую перину, вылежавшуюся на солнце. Графиня потянулась разложить цветы на алтаре, но он остановил ее:
  - Вы опять застудите руки.
   Клэра, проглотила готовые сорваться с губ слова: "И вы опять меня согреете" и вместо этого пожала плечами:
  - Завтра мы уезжаем, я пришла попрощаться. Не думаю, что тут скоро захотят видеть гостей.
  - Я тоже уезжаю. Возвращаюсь в Сурем, в храмовую школу, - упредил он ее вопрос.
   Клэра ответила ему недоуменным взглядом: молодому жрецу не так-то просто было получить постоянное место в графском замке - платили очень хорошо, даже после храмового налога оставалась немалая сумма, а работа была, прямо скажем, непыльная. Знатные лорды редко страдали излишним благочестием и довольствовались обязательными обрядами:
  - Это желание графа?
  - Нет. Что вы, он предлагал мне остаться. Но я, - Адан вздохнул, но отплатил откровенностью за откровенность, - я не могу дольше служить здесь, миледи. Да и где бы то ни было. Из меня вышел плохой жрец: я два года жил под одной крышей со слугами Ареда, ел с ними за одним столом, разговаривал с ними, они стояли в этой часовне, перед этим самым алтарем! И я ничего, ничего не увидел, пока не стало слишком поздно! Не помешал убийце, не помог жертве, никому я не помог, Клэра, - он не заметил, что назвал ее по имени, - так какой от меня прок? Я ведь не был отмечен, сам пришел в храм, сказал, что хочу служить. Меня не сразу приняли, говорили, что бог сам выбирает своих слуг, а на мне нет знака, но я сумел их убедить. И все напрасно.
   Он не стал рассказывать, как две недели простоял на коленях перед дверью храмовой школы, пока отец-наставник не сжалился над крестьянским мальчиком, пришедшим в Сурем через пол империи, пешком, без медной монеты в кошеле. Как смеялись над ним соученики, на лету схватывавшие то, на что у него уходили недели зубрежки - он ведь даже читать не умел! И как охватывала его греховная зависть, когда самые вздорные, самые ехидные насмешники получали откровение, слышали голос бога в ответ на простую молитву, в то время как он натирал кровавые мозоли, ползая перед алтарем, не спал ночами, заучивал наизусть священные книги - все тщетно. Эту тайну он хранил все годы обучения, разрываясь между необходимостью лгать и страхом, что его выгонят из школы. Только в день посвящения, исповедуясь отцу-наставнику, Адан нашел силы признаться, но старый жрец лишь покачал головой: мол, делай, что должен, служи жизни, как написано в священных книгах и как понимаешь сам, а бог всегда будет с тобой, даже если ты и не замечаешь его присутствия.
   Он служил. Выкладываясь, выворачивая душу наизнанку, не брезгуя убогими и не раболепствуя перед великими, служил в пропахших нищетой и болезнями хижинах и в графском замке, одинаково помогал грешникам и праведникам, никого не судил и никому не отказывал в помощи. Он верил, что такими Эарнир хочет видеть своих слуг, почти убедил себя, что если бог молчит - значит доволен своим жрецом. Стеклянный дом лжи рассыпался на осколки от первого же камня: он возгордился в своей безупречности, и Эарнир покарал глупого жреца. Все это он мог бы рассказать Клэре, но зачем? Ей хватает своего горя, а боги каждому дают свою ношу, и глупо ждать от слабой женщины, не способной справиться со своими бедами, что она сможет помочь другому. Он и так сказал слишком много.
   Клэра прикусила губу - бедный глупый мальчик! Как будто все жрецы отмечены богами! Может, в древности оно так и было, но сейчас в храмовые школы разве что кошек не принимают, и то, найдись у кошки деньги заплатить за учебу - приняли бы...
  - Вашей вины в этом нет. С Аредом едва управились Семеро, а вы хотели побороть его в одиночку?
  - Я должен был.
   Клэра и вовсе не верила, что в тут замешан Аред. С чего бы Проклятому вдруг снизойти до простых смертных и даровать им силу? Скорее всего брат поймал Тэйрин на горячем, и близнецы свернули ему шею без всяких сверхъестественных сил, а девчонка выдумала всю историю, чтобы спасти свою шкурку. Кому она будет нужна, если в день собственной свадьбы милуется с кузенами в будуаре! Старый граф предпочел поверить, что его племянники - черные колдуны, иначе ему пришлось бы признать, что по его дочери плачет дом удовольствий. Она не выдержала:
  - Вы бы лучше не с Аредом боролись, его уже давно победили, а объяснили одной юной девице, как себя должна вести честная девушка.
  - Я хорошо знаю Тэйрин. Она ветрена и капризна, но не виновата в том, в чем вы ее обвиняете.
  - А вы тем более не виноваты. Нельзя так, вы нужны людям, ведь сразу видно! Здесь вся челядь приходит на молитву по доброй воле, а у нас в замке свекровь служанок чуть ли не палкой в часовню загоняет! Послушайте, Адан, - она тоже назвала жреца по имени, и так же, как и он, не заметила этого, - если вы все равно решили уехать, то не возвращайтесь в Сурем. Поедемте с нами, в Инванос. В замке давно уже нужен другой жрец, молодой, настоящий!
  Адан улыбнулся:
  - Сразу видно, что вы еще очень молоды, миледи. Какая разница, сколько лет жрецу, другое важно - насколько он близок к своему богу.
  - Важно, насколько он нужен людям, - упрямо повторила Клэра.
  - Ваши люди меня не знают, так что не могут нуждаться именно во мне. Напишите в Сурем, вам пришлют нового служителя, если это так важно - еще моложе меня.
  Графиня упрямо сжала губы:
  - Они вас не знают, но вас знаю я. Неужели этого недостаточно? - Клэра смотрела на него, глаза в глаза, в надежде, что он прочитает в ее взгляде то, что она не смеет, не имеет права сказать, но Адан молчал, и ей пришлось произнести вслух эти слова, постыдные, недопустимые, немыслимые для замужней женщины по отношению к чужому мужчине, пусть хоть и трижды жрецу:
  - Вы нужны мне, Адан. Прошу вас, не оставляйте меня одну. - Ее голос дрогнул.
   Жрец молчал, его пальцы теребили стебель лилии, превращая его в неопрятное мочало, но лицо оставалось невозмутимо-спокойным, словно он и не услышал повисшие в прохладной тишине часовни слова. Клэра судорожно запахнула накидку на груди, и повернулась к выходу, из последних сил сдерживая слезы: такое унижение трудно смыть слезами, когда ее догнал тихий, ласковый голос:
  - Я с радостью поеду с вами, миледи. Посмотрим, получится ли разбудить благочестие в душах ваших служанок.
  VII
   Господин Чанг возглавлял министерство государственного спокойствия с момента его создания двадцать лет назад. Министр начал служить еще при наместнице Амальдии, в министерстве иноземных сношений, но по молодости лет далеко не продвинулся. Карьеру господин Чанг сделал уже при Энриссе, нуждавшейся в молодых и верных сторонниках, а после ее смерти остался на своей должности - никому и в голову не пришло предложить молодой наместнице сменить всесильного министра с тихим, вежливым голосом.
   Сам же господин Чанг в не ушел в отставку только потому, что считал своим долгом перед столь внезапно умершей Энриссой (кто-кто, а министр государственного спокойствия не поверил в осложнение от простуды) помочь Саломэ Светлой продолжать политику своей предшественницы. Порой он сожалел о принятом решении - юная Саломэ с трудом понимала, что он от нее хочет, а империей управляли маги. Иногда ему удавалось добиться нужного решения, застав наместницу врасплох, но каждая победа над Высоким Советом давалась слишком большой кровью.
   Он снова и снова перебирал аргументы за и против: с одной стороны, господин Чанг не хотел сыграть на руку магистрам, в последнее время невзлюбившим Хранителя Леара, с другой - больше не мог замалчивать вопиющие факты - еще месяц, и открытого скандала не избежать. Нынешнего Хранителя он помнил маленьким мальчиком, появившимся при дворе после неудавшегося мятежа герцога Квэ-Эро, и уже тогда этот мальчик показался ему весьма неприятным ребенком. С годами министр не изменил своего мнения - из неприятного мальчика вырос малоприятный молодой человек, но сейчас, когда его знаменитая интуиция получила очередное документальное подтверждение, он не видел повода для радости.
   Чанг с утра перекладывал бумаги, создавая беспорядок на идеально убранном письменном столе, отчитал секретаря за ошибку в отчете, перечитал отчет еще раз, обнаружил, что ошибся сам, вызвал секретаря, извинился и отметил в уме, что нужно выплатить пострадавшему от начальственного гнева премию, выпил четыре чашки карнэ, и, наконец, принял решение. Отодвинув едва начатую пятую чашку, он вышел из кабинета, направившись к наместнице.
  ***
   Вопреки ожиданиям наставниц и магистра Иланы, из Саломэ не получилось сильной ведьмы. Девочка обладала врожденным даром, быстро схватывала все новое, но ей не доставало терпения оттачивать свои умения, и очень скоро Саломэ уступала не столь одаренным, но упорным и старательным ученицам. Госпожа Илана вскорости поняла, что ее подопечная не видела особой нужды в учении, веря в свое высокое предназначение, и не стала настаивать - белым сестрам ни к чему была сильная ведьма на троне, а преданность девушки ордену и лично магистру не оставляла сомнений.
   Единственным, что пришлось по душе юной послушнице из обширного курса магической науки, оказалось садоводство. Саломэ полюбила возиться в земле, она хорошо чувствовала растения, и даже без магии создавала потрясающей красоты цветочные композиции. А с малой толикой магии плодородия ее клумбы превращались в сказочные видения, загадочные, нежные, в тонкой водяной дымке. Она умело сочетала цвета: яркие краски смягчались пастелью, не утомляя взгляд, а мелкие соцветия подчеркивали совершенную красоту крупных бутонов, не теряясь при этом в их тени.
   Став наместницей, Саломэ перенесла свои любимые растения в дворцовый сад, отгородив себе уголок, куда строго запретили входить садовникам. Туда она уходила отдыхать от опостылевших государственных дел, запутанных докладов и надоедливых министров. Большинство министров уважали желание наместницы побыть в одиночестве, и никогда не появлялись в ее убежище, но только не Чанг. Саломэ с удовольствием отказала бы ему в аудиенции, но как обычно, не нашла в себе мужества. Она подозревала, что господин Чанг обладает тайной магической силой: внимательный взгляд его выцветших зеленых глаз внушал ей чувство безысходной покорности, от которой не спасала вся ее нехитрая магия. Саломэ понимала, почему попавшие на допрос к министру преступники сразу же сознаются во всех грехах, лишь бы прекратить разговор, и порой завидовала им - преступникам было достаточно признаться, чтобы избавиться от общества господина Чанга раз и навсегда, наместница же была лишена подобной роскоши.
   Министр государственного спокойствия знал, что не пользуется особой любовью ее величества, и, как следствие, не боялся испортить ей настроение - он не нуждался в благосклонности наместницы, чтобы делать свое дело, и давно уже не боялся отставки, в глубине души даже желая уйти на покой. Но сейчас даже невозмутимый министр ощущал некоторое неудобство - слишком уж деликатную тему придется обсуждать с ее дважды девственным величеством - Саломэ хранила девство и как наместница, и как белая ведьма. Он прошел по извилистой дорожке в самый дальний уголок заповедного садика, углядев белое платье наместницы - она стояла на коленях и нежно гладила ствол розового куста, чудом не накалываясь о шипы. Саломэ нехотя поднялась, что-то шепнув напоследок поникшей бежевой розе, единственной на кусте, и повернулась к министру:
  - Добрый день, господин Чанг. - Хорошо знавший наместницу Леар легко бы прочитал в ее взгляде притаившееся отчаянье, но для постороннего наблюдателя лицо молодой женщины выражало только внимательное участие.
  - Добрый день, ваше величество. Сожалею, что пришлось прервать ваше уединение, но дело не терпит отлагательства, а во дворце нас могут подслушать.
   Саломэ не сдержалась и удивленно наклонила голову - все знали, что разговоры во дворце подслушивают люди министерства спокойствия, и другим прознатчикам пришлось бы расталкивать локтями состоящих на жаловании у господина министра, чтобы услышать что-нибудь важное.
  - Прошу вас, - она показала ему на скамейку, но министр остался стоять, чтобы лучше видеть ее лицо.
  - Ваше величество, дело очень деликатное, настолько, что я долго колебался, стоит ли давать ему ход... Но если не поставлю вас в известность сейчас, через месяц произойдет катастрофа.
  - Я вас внимательно слушаю.
   Больше всего она ненавидела такие вот "деликатные" дела. Каждое из них грозило падением империи, черной напастью, неурожаем и чуть ли не возвращением Проклятого в следующую пятницу, а сводилось к тому, что нужно отказать просителю, или подписать приговор, или поднять налог. Наместница запинаясь, повторяла слова отказа, подсказанные заботливым секретарем, дрожащей рукой подписывала суровый приговор, с тяжелым вздохом ставила печать на бумагу из министерства финансов, а потом проводила вечер в библиотеке, с Леаром. Хранитель терпеливо разъяснял ей, почему необходимо было сделать то, что она сделала, и на душе становилось легче... до следующего раза.
  - Хранитель Леар, ваше величество. Как Хранитель он подотчетен только вам лично, как член высокого Совета - отвечает перед большинством Совета, как герцог Суэрсена - опять таки, отвечает перед вами лично и перед Высоким Советом.
   Саломэ пожала плечами - министр повторял общеизвестные истины, и при чем тут Леар? Она уже неделю не виделась с Хранителем, заставляя себя проходить мимо библиотечной башни. Надеялась, что столь явное выражение недовольства заставит его уступить, и боялась снова вступать в спор, знала, что проспорит.
   Чанг продолжал:
  - Если не принять меры, через месяц Хранитель Леар предстанет перед судом по обвинению в убийстве.
   Саломэ медленно опустилась на скамейку.
  - Последние восемь лет я регулярно получал отчеты о поведении Хранителя в городе. Как вам известно, министерство государственного спокойствия отвечает за безопасность членов Высокого Совета. Несколько раз в месяц Хранитель переодевался в купеческое платье и отправлялся по злачным местам. Я не находил в этом ничего странного, ваше величество, молодой человек нуждается в определенного рода отдыхе, будь он хоть трижды книжный червь.
   Щеки наместницы медленно покраснели, несмотря на попытки хозяйки сохранять невозмутимость.
  - Но в последнее время этот отдых приобрел некоторые особенности, о которых я, если вы позволите, не буду распространяться вслух, все подробности есть в бумагах. В конце концов его стали принимать только в нескольких дорогих домах для удовольствий, где привыкли к любым капризам клиентов. Два дня назад Хранитель заказал девушку на вечер. Он заплатил хозяйке вперед, золотом, и она приказала девице выполнять все пожелания клиента. Девушка была новенькая, недавно из провинции, и, хотя в подобных заведениях быстро учатся, пришла в ужас от требований Хранителя. Она отказалась выполнить его пожелания. Опять-таки, позвольте мне обойтись без подробностей, но то, что он потребовал, омерзительно и непристойно даже для шлюхи.
   Саломэ и без зеркала чувствовала, что ее покрасневшие скулы пошли белыми пятнами. Она хотела встать и уйти, приказать ему замолчать, прекратить гнусные сплетни, но словно приросла к скамье, онемев от отвращения и гнева. На этот раз господин министр заплатит за клевету! Она найдет в себе силы поставить его на место. Только переведет дыхание. А министр продолжал, прочистив горло:
  - Хранитель попытался заставить девушку силой, она начала сопротивляться и укусила его за руку. Тогда он пришел в ярость и, - господин Чанг сглотнул, - избил девушку до смерти, обезобразив тело. - Он не стал уточнять, как именно, поскольку детали могли вызвать рвоту не только у девственно чистой наместницы, но и у повидавшего виды наемника. - Хозяйка дома предпочла бы замолчать дело за приличную мзду, в таких случаях не любят привлекать стражу, но оказалось, что у девушки был жених. Не удивляйтесь, ваше величество, бедные крестьянки из деревень вокруг Сурема часто зарабатывают себе таким образом на приданое. Жених отказался взять деньги и подал жалобу в суд до того, как его удалось остановить, и, по несчастливому совпадению, дело досталось чуть ли не единственному честному судье в этом городе.
   Саломэ, наконец-то, обрела дар речи:
  - Я не верю ни одному вашему слову! И уберите эти гнусные бумаги! Не знаю, что вы задумали, но ничего не получится - я не допущу, чтобы вы навредили Леару. Даже не пытайтесь придти в Высокий Совет и повторить свою клевету!
  - Ваше величество, - попытался он успокоить разъяренную наместницу, - если ничего не сделать - будет скандал. Судья потребует справедливости и будет прав. Вмешается храмовый совет, у них с Хранителем давние счеты, а Высокий Совет в сложившейся ситуации будет только рад поддержать жрецов. У нас всего несколько дней, чтобы принять меры. Вы можете не верить мне, не верить бумагам, но вам придется поверить в судебное дело, и тогда уже не важно будет, клевещет ли обвинение. Нужно срочно перевести судью Фергана в другую управу, а на его место назначить своего человека. Если вы лично подпишете перевод и новое назначение, я успею провести их через министерство справедливости без лишних вопросов, но если вы промедлите - придется принимать более суровые меры. Если, конечно, вы не хотите, чтобы Хранитель ответил согласно закону. - Министр положил на скамейку папку с бумагами.
   Пока он говорил, наместница сумела вернуть себе некоторую долю самообладания и почти спокойным голосом ответила:
  - Мы не собираемся принимать никаких мер по несуществующему поводу. Если же окажется, что повод все-таки существует, вам лучше заранее подать в отставку и уехать за пределы империи. Впрочем, это вам лучше сделать в любом случае, поскольку мы немедленно поставим Хранителя в известность о ваших гнусных измышлениях. И на будущее, прошу запомнить, что не мы не желаем видеть вас без предварительно согласованной аудиенции.
   На какой-то краткий миг несколько блеклое, несмотря на безупречную красоту, лицо Саломэ Светлой приобрело решительные черты Энриссы Златовласой, и склонившийся министр впервые поверил, что нынешняя наместница находится в кровном родстве с предыдущей. К сожалению, ее величество, в отличие от предшественницы, выказывала характер не там, где следует. Когда разразится гроза, наместница, разумеется, прибежит к нему за помощью, но судье Фергану, хорошему, честному человеку, придется заплатить жизнью за ее недальновидность. Хорошо, если это послужит ее величеству уроком, но сам министр предпочел бы устроить несчастный случай потерявшему всякий страх Хранителю (совесть он потерять не мог по причине ее отсутствия). Увы, с этим господин министр уже опоздал.
  VIII
   Хранителя Саломэ застала в его личных покоях, на самом верху башни. Наместница редко заходила туда, зная, что Леар, как и она сама, ценит уединение; несколько часов одиночества в день были для него жизненной необходимостью, как вода и воздух. Но сейчас она не могла дождаться, пока он спустится вниз, не могла отложить разговор на потом, так глубоко пылало в ней возмущение. К своему удивлению, Саломэ обнаружила, что Хранитель не один - Леар стоял посреди заваленной свитками и книгами комнаты на небольшом пятачке свободного пространства, и держал за руку грязного худого оборванца лет десяти-одиннадцати, точнее сказать было сложно. Оборванец старался сохранять безразличное выражение лица, время от времени проверяя, не ослабла ли хватка, но Леар без труда сгибал пальцами золотую монету, и не собирался выпускать свою добычу. Он озорно улыбнулся Саломэ:
  - Рад вас видеть, ваше величество. А я себе ученика нашел. Вот, познакомьтесь, это Лерик. - Леар подтолкнул мальчишку вперед. - Лерик, эта прекрасная дама - наша наместница. Посмотри и запомни.
   На какое-то время ошеломленная Саломэ забыла, зачем она пришла: Леару уже давно намекали, что неплохо бы обзавестись учеником, в этом вопросе маги проявляли редкое единодушие с Храмовым Советом, но Хранитель каждый раз отговаривался нехваткой времени и молодостью, прекрасно понимая, что ему будут рады найти подходящую замену. Дважды он отсылал обратно юношей из храма Аммерта, ядовито отписав отцу-наставнику, что если бог знания и отметил этих отроков своей печатью, они сумели скрыть ее под толстым слоем грязи невежества. И вот теперь он подобрал нищего мальчишку и хочет сделать его учеником Хранителя? Да это же все равно что плюнуть жрецам в лицо! Леар словно специально ищет неприятности.
   Она шагнула вперед, набрав побольше воздуха, чтобы сказать все, что думает по этому поводу ( к сожалению, Саломэ не имела права вмешаться, только Хранитель решал, кого взять в ученики), но Леар остановил ее:
  - Нет-нет, не подходи, на этом молодом человеке блох больше, чем в блошином цирке, а вши размером с помоечных крыс. Познакомитесь ближе, когда я его отмою. Да не смотри ты так, он хороший мальчик. Вымою, переодену, никто и не скажет, что на помойке подобрал.
   Мальчишка резко рванулся, сморщившись, но Леар и не подумал ослабить захват:
  - Не дергайтесь, молодой человек, не поможет. Позволь тебе напомнить, что ты пошел со мной добровольно, - герцог пояснил наместнице: - Мы познакомились на рынке, там есть небольшой развал, где обмениваются свитками и книгами. По большей части ерунда, но иногда попадается что-то интересное. Нашего юного героя собирались там бить смертным боем, поймав за руку, причем, что любопытно, не в первый раз. Оказалось, что книги он воровал не для пропитания, а для души, почитать на досуге. А читать выучился у жреца в храмовой школе, заплатив за это честно украденными деньгами. И пока учился, обходился по большей части духовной пищей, на телесную не хватало средств. Выучившись читать, молодой человек осознал, что на такой диете долго не протянет, и дальнейшую пищу для души воровал там же, где и все остальное - на рынке, благо что книжники народ терпеливый и благодушный. Но на десятый раз даже их терпению пришел конец. - Леар весело рассмеялся. - Этот нахал, вместо того, чтобы схватить, что первое подвернется, и убежать, перебирал книги часами, выбирая интересные. Между трепкой и мной, он выбрал меня, а теперь, похоже, сожалеет.
   Мальчишка перестал дергаться, осознав, что бесполезно, и обречено уставился на наместницу. Если до сего момента у него еще могли оставаться сомнения, что он попал именно к Хранителю (хотя библиотечную башню знали все горожане, она возвышалась даже над королевским замком), то теперь не осталось никаких сомнений - никто, кроме наместницы, не посмел бы надеть белое платье.
  - Ваше величество, - захныкал он жалобно, велите ему, пусть меня отпустит! Я больше воровать не буду, Семерыми клянусь! - Было очевидно, что маленький воришка не верит в добрые намеренья Хранителя. Похоже, он решил, что библиотекарю понадобилась человеческая кожа для переписывания магических трактатов.
  - Леар, - взмолилась Саломэ, - отпусти мальчика. Он не хочет быть твоим учеником. Даже уличный мальчишка понимает, что это невозможно! Если ты решил помочь ему - найди место в храмовой школе, или устрой в подмастерья.
  - Хочет, хочет, просто еще не понимает, какая удача ему привалила. - Заверил ее Хранитель. - А если всерьез, то этот мальчик отмечен знаком Аммерта так ясно, что даже храмовые святоши не смогут возразить. Он не со мной сегодня встретился, с судьбой, а с ней не поспоришь. - Лицо Леара потемнело, и Саломэ поняла, что он думает о своей собственной судьбе, которая привела его в дворцовую библиотеку.
   Она кивнула, догадавшись, что Хранитель видит в этом грязном воришке свое отражение, и никакие уговоры не заставят его отказаться от своего намеренья. Ну что ж, Леару должно быть виднее, чего хочет Аммерт. Наместница кивнула:
  - Хорошо, пусть будет так. Но ради всего святого, придумай историю попристойнее. Не нужно рассказывать всем и каждому, что ты взял в ученики рыночного вора.
  - О, да у вашего величества просто редкостный талант! Понадобилось всего десять лет, чтобы научить вас приукрашивать истину. Еще десять, и вы, наконец-то, научитесь беззастенчиво врать.
   Хранитель рассмеялся еще громче, и Саломэ не удержавшись, ответила ему веселой улыбкой - Леар умел заразить ее своим настроением. Он щедро разделял с наместницей редкие радости, но и плохим настроением делился так же щедро, не замечая, что подавляет окружающих одним лишь своим мрачным видом, без слов. Казалось, от него исходили невидимые волны, и людям тонко чувствующим в присутствии герцога Суэрсен бывало неловко, словно они случайно заглянули в окно чужой спальни.
   Леар развернул мальчишку и указал ему на дверь:
  - За этой дверью находится до сей поры незнакомая тебе субстанция - горячая вода. Там же ты найдешь мочалку и мыльный корень. Все, что ты не отмоешь сам, сдеру с тебя я, если придется - вместе со шкурой, не обессудь. У тебя полчаса, время пошло, - и он подтолкнул свою добычу к двери ванной комнаты, примыкавшей к спальне.
   Когда мальчик, бурча себе что-то под нос скрылся в ванной, Леар спросил Саломэ:
  - Ты давно не заходила в библиотеку. Что-то случилось? - Он прекрасно знал, в чем причина, но благородно давал Саломэ возможность забыть про размолвку. Хранитель и сам не ожидал, что так тяжело перенесет разлад в их отношениях: он слишком привык к восхищенному уважению своей маленькой подружки. Леар с детства воспринимал девочку как младшую, нуждающуюся в поддержке и опеке, тем сильнее было удивление - оказалось, что Саломэ нужна ему не меньше, чем он ей.
   Лицо наместницы помрачнело, и она поймала себя на трусливой мысли: отложить этот разговор, сделать вид, что ничего не произошло, пусть Чанг сам утонет в своей лжи, но набрав побольше воздуха, как перед прыжком в воду, спросила:
  - Леар, где ты был вечером в среду?
   Хранитель с удивлением посмотрел на нее:
  - Мы, вроде бы, не женаты, - он попытался вернуть шутливый тон, но, увидев, как тяжело дался Саломэ этот вопрос, ответил уже серьезно, - да тут и был, рано лег спать, устал. И впрямь пора брать ученика, пусть работает.
   Саломэ предпочла бы услышать, что Леар провел всю ночь играя в карты с придворными бездельниками, для нее самой было вполне достаточно и такого ответа, но чтобы обличить министра Чанга во лжи, потребуются свидетели. Она вцепилась ногтями в папку, да так, что поцарапала кожу. Отдать или не отдать, промолчать или рассказать, она не умела быстро принимать решения, она вообще не хотела ничего решать! Саломэ стала наместницей только ради воссоединения с королем, но шли годы, а она все ждала, в одиночестве, и вынуждена была решать, приказывать, подписывать, наказывать - и, самое страшное, иногда она теряла надежду.
   До сих пор ей удавалось удержаться на самом краю отчаянья, но эта проклятая папка могла стать той самой трещиной, что обрушит скалу. Нет, она ничего не скажет Леару, и заставит замолчать Чанга. До сих пор она лишь пользовалась дружбой с Хранителем, только брала, ничего не отдавая взамен, и в тот единственный раз, когда Леару понадобилась ее поддержка - Саломэ отступила, спряталась за спину магистра Иланы, не посмела выступить против жрецов, хотя в глубине души считала, что Леар прав, и империи нужна светская высшая школа. Пришло время отдавать долги, и даже к лучшему, что Леар никогда не узнает, от чего она его избавила. Каким бы страшным человеком не был министр Чанг, наместница не желала ему смерти, да и Хранителю пришлось бы ответить за убийство на дуэли. (Что дело закончится дуэлью, как только Леар узнает, что случилось, наместница не сомневалась.) Она кивнула, быстро подбирая в уме подходящую ложь:
  - Я заходила в читальную залу, но не застала тебя. Ничего страшного, просто хотела полистать тот альбом с цветами из Кавдна, про который ты рассказывал.
  - Его нельзя выносить из библиотеки, но для наместницы я сделаю исключение. А когда ты его "потеряешь", - широко ухмыльнулся Хранитель, - не спеши каяться, я специально заказал копию. - На самом деле он приготовил альбом для наместницы, но из-за ссоры так и не подарил.
   Саломэ попрощалась:
  - Мне пора. А тебе сегодня будет чем заняться. Этот мальчик... пожалуйста, будь с ним помягче. Дай ему время привыкнуть. Это очень трудно - в один день изменить жизнь.
   Леар кивнул ей. Разные во всем, они оба прошли через это испытание - в один день лишившись родителей, дома, прошлой жизни, ожидавшего их будущего - всего. И если Саломэ потом еще, пусть редко, но виделась с отцом и матерью, пока те не умерли, то Леар осиротел в один день, перед этим потеряв брата-близнеца. Титул оставался последним, что связывало его с Суэрсеном, и даже эта, формальная связь тяготила Хранителя, накладывая обязательства, которые рано или поздно придется исполнять. Он поднял руку, потереть поперечную морщину, прорезавшую лоб, как всегда в минуты раздумья, и не заметил, как ужас исказил лицо Саломэ - рукав робы упал, открыв запястье, и наместница увидела темно-синий след укуса на его правой руке.
  ***
   Вернувшись в свой кабинет, она вызвала министра государственного спокойствия и молча подписала нужные бумаги. Так и оставшаяся нераскрытой папка закончила свою жизнь в огне, и слуги потом весь день сражались с вонью, поминая недобрым словом прихоть наместницы, которой вздумалось палить кожу в камине.
  IX
   Солла любила вечер - к жаре она, как и все островитяне, привыкла с детства, но слишком яркие краски резали ей взгляд, нагревшиеся на солнце цветы туманили голову назойливым ароматом, воздух терял вкус, влажно оседал на коже, заставляя юбку липнуть к ногам, а океан превращался в ослепительное зеркало, выжигающее глаза иголками-бликами. С наступлением вечера все менялось: цветочная пыльца оседала на лепестки, утомительные запахи уступали место пряному ветерку, щедро приправленному морской солью, песок постепенно остывал - можно было скинуть соломенные сандалии и погрузить пальцы во влажную прохладу, зеркальную поверхность воды взламывали волны, и она черным бархатом обволакивала тело, распрямляла спутавшиеся за день волосы, играла тяжелыми прядями.
   Солнце медленно гасло, опускаясь за горизонт, сиятельная небесная лазурь наливалась багрянцем, вспыхивала напоследок пурпуром и, переливаясь, таяла - от красного в желтый, из желтого в серый, а за серым наступало короткое ночное царство темно-синего, пронизанного серебряными ракушками звезд. На небо неторопливо выкатывалась луна, зависала над океаном, раскинув на волнах ковровую дорожку.
   Отец рассказывал Столле, что первые эльфы из дома Луны могли ходить по этой дорожке не замочив ног. От них сохранились только предания и благодарная память - во время войны эльфийских Домов старшие остались на берегу, прикрывая своих детей и внуков. Корабли успели уйти, победители не стали преследовать беглецов: без первого поколения они не представляли опасности, проще было проявить "милосердие", чем строить корабли и ловить ветер в море, тем более, что звездные эльфы, сохранившие верность правящему солнечному дому, и так уже возмущались излишней, на их взгляд, жестокостью короля. Об этом беженцы узнали позже, когда на Лунные острова начали заплывать купцы. А тогда, проведя в открытом море несколько месяцев, отчаявшиеся беглецы успели потерять надежду, иссякшую быстрее питьевой воды. Но Творец оказался милостив даже к бунтовщикам, презревшим его волю - впередсмотрящие разглядели землю.
   Солла родилась уже здесь, через пять тысяч лет после исхода, и не знала другого дома, как впрочем, и все жители островов - смешавшись с людьми эльфы утратили бессмертие и теперь жили немногим дольше смертных. Девушке досталось достаточно эльфийской крови, чтобы окрасить длинные волосы в серебряный цвет, отличавшийся от серебра седины так же, как природный румянец шестнадцатилетней скромницы на первом свидании отличается от краски на щеках стареющей кокетки, а во всем остальном она походила на женщин рода человеческого, но ни разу за свои тридцать лет не пожалела об утраченном предками бессмертии. Слишком дорого приходилось за него платить.
   Дэрек ненавидел вечера. Днем он находил себе дела подальше от берега: резал по дереву, а если не было заказов - плел корзины, что считалось женской работой, замешивал глину для кувшинов, растирал краску, учил деревенских детей играть в веревочку - что угодно, лишь бы не оставалось времени на раздумья. Вечером же его неотвратимо влекло к воде, он не мог сопротивляться зову океана, и, повертевшись на циновке, покорно, как на поводу, шел на берег. Там он стоял, по колено зайдя в набегающие волны, прищурившись, смотрел на закат, и упрямо повторял, как заклинание, как молитву: "Ничего, ничего, поглядим, погодим. Ничего..." Наслаждающиеся прохладой парочки обходили его стороной, деликатно не замечая одинокую фигуру резчика, а через некоторое время приходила Солла. Она обнимала мужа за плечи и мягко, но настойчиво, как маленького ребенка, уводила с пляжа.
   Они молча возвращались домой, Дэрек садился на крыльцо, выкуривал трубку, набитую дымным зельем - пристрастился уже здесь, до империи дымок не доходил, а на рынках Кавдавана маленький сверток стоил больше месячного матросского жалованья, не по карману было... Потом засыпал, уткнувшись носом в шею Соллы, вдыхая прохладную свежесть ее кожи. А ночью ему опять снились горящие корабли: охваченные пламенем остовы, стеная, рушились в воду, искры огненным дождем рассыпались на песок, черная копоть оседала на лицах, и слезы оставляли на щеках предательские дорожки.
   В тот день они в последний раз были вместе, вся команда, кроме капитана. Капитан отказался покинуть корабль. Тогда Дэрек не понимал, в двадцать лет хочется жить, особенно когда тебя за руку держит молоденькая девушка с бархатной кожей и жемчужными глазами, ничем не похожая на портовых шлюх. Теперь, пожалуй, остался бы с капитаном. А девушек тут было много, каждому нашли по вкусу. Капитану тоже предлагали... Первое время следили, потом перестали - кто, скажите на милость, захочет сбежать от вечного блаженства? Старейшины, с виноватым выражением на лицах, выполняли все желания пришельцев, не позволяя им только видеться друг с другом. Да и то - поначалу. Теперь Дэрек мог бы навестить бывших товарищей, но не хотел. У каждого из них своя Солла, дети, каждому нашлось дело по душе, и только один он никак не успокоится, не спит ночами.
   Этим вечером Солла не спешила уводить Дэрека домой. Она скинула обувь и зашла в воду, стала рядом с ним. Там, где ему было по колено, ей доходило до пояса, ее ладонь скользнула по его спине:
  - Ты никогда не привыкнешь, - тихо сказала она. - Я все надеялась. Четырнадцать сезонов дождей, год за годом. Каждый вечер говорила себе: это пройдет, у нас дети. Но я больше не могу лгать себе. Я не принесла тебе ни счастья, ни даже покоя. Прости.
   Он кашлянул, не зная, что ответить, как объяснить, что для счастья ему недостаточно покоя:
  - Ты ни в чем не виновата, девочка моя, это все я. Не плачь, Солла, маленькая, я ведь люблю тебя. Только не могу я так больше. Каждую ночь его лицо во сне вижу. Как он на палубе остался. А мы все на берегу. В империи даже еретиков не сжигают. Трус я, Солла. А ты не виновата.
  - Я не плачу, - она заставила себя улыбнуться сквозь слезы, - это брызги. Нельзя так дальше, Дэрек. Ни тебе, ни мне. Я долго думала, прежде чем решиться. Твои товарищи не станут помогать - им хорошо здесь. А ты другой, я потому и выбрала тебя, когда старейшины искали для вас жен. В тебе там, глубоко, пружинка сидит, как в детской игрушке. Ты ее скручиваешь, сдавливаешь, загоняешь вглубь, а потом она распрямится, и пробьет тебя насквозь, насмерть. И меня вместе с тобой.
  - И что же делать? С этого проклятого острова не убежишь! Меня даже из деревни до сих пор не выпускают.
  - Старейшины тоже знают, что ты хочешь вернуться. Все знают, ты скрывать не умеешь, прозрачный, как вода в лагуне. Они не могут позволить. Я не знаю, почему они так решили, но я верю, что так было нужно. Вот только ты мне дороже всей их мудрости. Я не знаю, что случится, если ты вернешься к себе домой. Может быть, небо рухнет на землю, может быть, острова опустятся на морское дно, пусть будет так. Ты мне дороже самой жизни, муж мой. Если ты уплывешь, я больше никогда не увижу тебя, но приму и это. Я готова потерять тебя, если это единственный путь сохранить твою душу, Дэрек.
  - Солла...
  - Помолчи, а то я не решусь. Я знаю, как устроить тебе побег. Старейшины отпустят нас на свадьбу моей сестры в соседнюю деревню, никто не заподозрит, мы ведь поедем вместе. Оттуда я переправлю тебя в город, сестра поможет. Там уже месяц стоит корабль из Кавдна, они грузят черное дерево, а его долго собирать. Им скоро отплывать, пока не начались бури. За мое жемчужное ожерелье они заберут тебя с собой.
  - Солла, но ведь все же поймут, что ты мне помогла.
  - Это неважно. Старейшины мудры, они не станут собирать пролитую воду.
   Она сказала это так убежденно, что он предпочел поверить. Потом он будет вспоминать каждое ее слово, ее запах, ее кожу, лунный отблеск в ее глазах, острые лопатки, выступающие на худой спине, словно зачатки крыльев. Будет мучить себя неизвестностью, отгонять страх, снова повторять привычное заклятье: "Ничего, ничего, поглядим, погодим. Ничего..." А пока что он обнял жену и легонько подтолкнул к берегу, на влажный песок.
  X
   Прощанья редко бывают веселыми, особенно когда близкие люди знают, что расстаются надолго, быть может, навсегда, что отныне единственной связью между ними станут редкие письма да вездесущие слухи, волшебным образом опережающие почту. Но если бы какому-нибудь чудаку взбрело в голову устроить состязание на самое печальное расставание, отъезд Тэйрин из отчего дома взял бы первый приз с большим отрывом от соперников. Не так представляла себе девушка свою помолвку, совсем не так... Тэйрин повзрослела за эти две недели, она даже как будто стала выше, по детски пухлые щеки запали, взгляд стал глубже, сумрачнее. Красота будущей герцогини Квэ-Эро не пострадала, но изменилась - девочка, изо всех сил цеплявшаяся за уходящее детство, смирилась с неизбежным, на место очаровательной непосредственности пришла глубина, загадка. Впервые в жизни Тэйрин столкнулась с бедой серьезнее, чем пролитый на новое платье сироп, и, пережив это испытание, задумалась о себе, о своем месте в жизни.
   Никто не винил девочку в случившемся, даже почерневшая от горя жена Вильена, но, на свою беду, Тэйрин унаследовала беспощадную отцовскую совесть и не могла справиться с голодным монстром, вгрызшимся в ее душу. Мужчина обращается с женщиной так, как женщина позволяет с собой обращаться. Если близнецы подумали, что Тэйрин предпочтет жизнь с ними замужеству - значит, она дала им повод так думать. Все теперь казалось ей греховным - детские игры, верховые прогулки в мужском седле, набеги на яблоневый сад. Если бы она помнила свои младенческие улыбки, то и их бы сочла непозволительной для особы женского пола вольностью. Тэйрин благодарила богов, что ей предстоит уехать из дому. Останься она здесь, где все напоминало о трагедии - наверное, сошла бы с ума. Но она знала, что через две недели начнет жизнь сначала, и эту, вторую, новую жизнь уже не потратит так бездарно.
   Вечером перед отъездом она сидела в гостевых покоях, куда перебралась после несчастья, не в силах остаться даже на одну ночь в старой любимой комнате, и, отослав служанок, укладывала в сундук платья. Как много значили они для нее когда-то! Каждое обсуждалось со всеми женщинами в семье, выбирали ткань, кружево, фасон... Спорили, что допустимо, а что слишком вызывающе, она часами сидела над образчиками ткани, решая, какой оттенок синего выбрать: модный в этом сезоне "лазоревый небосвод", или прошлогоднюю "фиалковую ночь", устаревшую, но идеально подходящую к ее глазам. Так и не решила - сшила нижнее платье лазурное, а верхнее - фиалковое. От былого очарования не осталось следа - сказочные наряды превратились в то, чем в сущности и были с самого начала - куски разноцветной ткани, обильно украшенные золотой нитью. В самой глубине души Тэйрин было безумно жаль пропавшего очарования, но она отгоняла это сожаление как недостойное, суетное чувство. Она как раз расправила шелковую накидку, против воли залюбовавшись игрой света на золотисто-бежевой ткани, когда в дверь постучал отец.
   Все эти дни Вэрд держал в уме, что нужно поговорить с Тэйрин, но тянул до последнего - слишком много душевных сил требовал этот разговор, а их у него почти не осталось. Он догадывался, что творится в душе его любимой маленькой девочки, и отдал бы все, чтобы дать ей возможность повзрослеть другим, не столь болезненным способом, но это было не в его силах. Все, что он мог - попытаться объяснить, что не стоит брать на себя неподъемную ношу, особенно из чувства вины. Он подошел к дочери, взял за подбородок и внимательно всмотрелся в ее глаза, прежде безмятежно синие; теперь, в свете свечей, они показались ему черными, лишенными дна. Вэрд вздохнул:
  - Тебе понравится Квэ-Эро, дочь. Ты похожа на свою мать, а она была там счастлива.
   Тэйрин уронила невесомый шелк и, наконец-то, заплакала, уткнувшись отцу в плечо. Она проговорила сквозь всхлипывания:
  - Я больше никогда не буду счастлива, нигде.
   Вэрд гладил ее по растрепавшимся волосам:
  - Тебе все еще четырнадцать лет, Тэйрин. Всего четырнадцать. Вся жизнь впереди. Слово "никогда" оставь старикам. У них это "никогда" намного короче. Все наладится.
  - Ничего не будет, как раньше.
  - Не будет, - подтвердил он. - Ты не станешь прежней Тэйрин. Она была хорошая, добрая девочка, но своенравная и капризная.
  - Это все по моей вине, правда? Все так думают, только жалеют меня.
  - Нет. Если кто и виноват, то это я. Хотел жить со спокойной совестью, взялся и не справился. Ты в этом не виновата, и даже они не виноваты. - Вэрд развернул девочку лицом к себе: - Я хочу, чтобы ты была счастлива, дочь. И твоя мать хочет того же, и Вильен хотел. Будет несправедливо, если ты сделаешь себя несчастной только для того, чтобы успокоить совесть. Я слишком часто говорил тебе, что нужно делать, что должно, а не что хочется. Все так, идти на поводу желаний - верный путь к гибели, но другая крайность еще хуже. Каждый раз, когда ты решишь "исполнить свой долг", хорошо подумай, справишься ли, и есть ли для этого решения другие причины, кроме "так должно". И если нет - то лучше не делай.
   Тэйрин не могла поверить, что слышит это от своего отца, а Вэрд не до конца верил, что действительно произнес вслух то, что медленно, болезненно вызревало в его душе все эти дни: "Ничего нельзя делать только потому, что нужно исполнять свой долг". Для любого, самого правильного, самого "должного" поступка нужны и другие причины. Он знал, что должен опекать Риэсту, но взял ее в жены по любви. Он не любил близнецов, но должен был взять их под опеку. Лучше бы этот долг исполнил кто-нибудь другой! Вэрд не мог знать заранее, какой долг грузом повиснет на душе его дочери в будущем, мог только предупредить, в надежде, что она научится бороться с этим острозубым чудовищем, поедающим самых честных, самых совестливых, самых справедливых.
   Тэйрин перестала плакать и, шмыгнув носом, обнаружила, что у нее нет носового платка. Протягивая ей свой, Вэрд улыбнулся:
  - Настоящая леди всегда должна носить с собой носовой платок.
  - Только потому что должна?
  - Потому что иначе она останется с мокрым носом.
   Девушка скомкала намокшую ткань:
  - Если близнецы тоже не виноваты, то что с ними теперь будет?
  - Я помогу им скрыться. Но что они сделают со своей жизнью дальше - не знаю. Боюсь, что спасать их уже слишком поздно. Постарайся забыть о них, хоть это и будет нелегко, особенно когда ты увидишь Ивенну. Я позабочусь, чтобы ты больше никогда с ними не столкнулась. Не бойся.
   Тэйрин покачала головой:
  - Я не боюсь, больше не боюсь, все самое страшное уже случилось. Но ты не понимаешь их, я тоже раньше не понимала. Они не остановятся, не передумают. Найдут меня где угодно, хоть в посмертии. Но теперь я буду готова, и когда они придут за мной - не позволю им причинить кому-либо вред. Будь они хоть трижды маги - не позволю! - Девочка говорила спокойно, без тени страха или сомнения, но у Вэрда по коже пробежал холод. - Не позволю не потому, что должна, а потому, что не хочу!
  ***
   С утра зарядил мелкий серый дождик, что оказалось весьма кстати - мокрые щеки Тэйрин можно было списать на погоду. Невеста не должна плакать, покидая отчий дом: плохая примета - потом всю жизнь будет слезы лить. Когда замок скрылся из виду, она откинулась на подушки, задернула окно кареты, и, промокнув глаза, с чарующей улыбкой обратилась к своему провожатому:
  - У нас впереди долгая дорога, капитан Трис. Расскажите мне все о моем муже и его землях. Я ведь никогда не видела моря.
   Ее больше не смущала неопрятная борода старого моряка, его просторечный выговор. Прежняя Тэйрин умерла, а новая стоит выше светских предрассудков - если ее будущий супруг уважает этого человека настолько, чтобы прислать за своей невестой, она тоже будет его уважать и сумеет добиться ответного уважения. Та, умершая Тэйрин, пользовалась всеобщей любовью, не прилагая к тому особых усилий - все любят очаровательных веселых девочек с капризными губками. Новой Тэйрин этого недостаточно - она не хочет на всю жизнь остаться красивой безделушкой.
   Девушка твердо решила, что больше никто не посмеет посчитать ее своей собственностью, никто не усомнится, что она имеет право решать за себя сама, и, никто не прикоснется к ней без позволения, даже супруг. После разговора с отцом чувство вины перестало терзать Тэйрин; случившегося не исправить, но теперь она знала, что нужно сделать, чтобы никто не повторилось ничего подобного, знала, как встретит близнецов, когда они, презрев все запреты, приедут за ней в Квэ-Эро. Прикрыв глаза, она слушала, как старый капитан рассказывает ей про Квэ-Эро, и представляла себя правительницей этого солнечного края, обласканного морской волной - мудрой, почитаемой и любимой народом, наместницей в своем маленьком государстве. Пусть другие остаются послушными тенями своих мужей - она, Тэйрин, не сможет довольствоваться малым! Отец потерял старшего сына и наследника, но он сможет гордиться своей дочерью, все, что ей теперь нужно - немного времени. Она улыбнулась в полумраке кареты: хорошо, когда долг совпадает с желаниями.
  ***
   Вэрд приказал привести к себе близнецов на исходе ночи, в серый час перед рассветом, когда сильнее всего хочется спать - бывалые стражники в этот час отходят подальше от стен, чтобы не уснуть в карауле. Он ждал их с двумя собранными дорожными баулами:
  - Вы отправляетесь прямо сейчас, лошади уже оседланы, здесь все необходимое в дорогу, - он подтолкнул баулы через стол. - Завтра сюда приезжают дознаватели Хейнара. Вы сбежали, используя черную магию, никто не знает, куда и как, ни свидетелей, ни сообщников. Я буду лгать. Не ради вас, ради вашего отца. Вы переждете в охотничьем домике, пока не уедут дознаватели. И пока что останетесь там, после отъезда жрецов туда перевезут все ваши вещи.
   Близнецы слушали молча, нахмурившись, словно хотели о чем-то спросить, но передумали. Вэрд продолжил, заставив себя смягчить голос:
  - Потом мы вместе решим, как вам жить дальше, молодые люди. Я понимаю, что вы не хотели ничего плохого, и сами не знаете, как это случилось, но в этом сейчас ваша главная беда. Вы не в состоянии управлять своей силой и не терпите, когда вам возражают. Опасное сочетание. Но я верю, что все еще можно исправить. У вас будет время поразмыслить. - И он добавил, пожалуй, жестче, чем хотел: - И забудьте про Тэйрин. Сегодня она уехала к мужу, вы ее больше никогда не увидите. Я знаю, что вы любите мою дочь, в той мере, которой способны любить, но у нее своя жизнь, у вас своя, и, видят боги, у вас есть о чем беспокоиться помимо чужой жены.
  XI
   Магистр Илана просматривала отчеты сестер из провинций, удобно расположившись в огромном мягком кресле: магический шар висел перед нею, показывая записи. Она никогда не делала заметок - годы обучения помогли Илане развить великолепную память, многие сестры в совете ордена, пожалуй, предпочли бы менее памятливого магистра. Шар полыхнул ярко-синим - цвет означал наивысшую срочность. Илана нахмурившись, подалась вперед - графство Виастро всегда было спокойным местом для белых сестер, особой прибыли оттуда ждать не приходилось, но и в убытке орден не оставался. В Виастро Илана всегда отправляла сестер не хватавших звезд с неба, они вполне справлялись и с обрядами, и с нехитрым лечением. Но шар продолжал полыхать синим, Илана, помрачнев, просмотрела запись, и убрала его в ларец, отчеты других сестер подождут.
   То, что бывший граф Виастро, не скрывавший своего недоверия к магам, пришел к белым ведьмам на поклон, не могло не радовать магистра. Но сама ситуация... Сестра Элайза, как и все ведьмы в Виастро, не отличалась особыми магическими способностями, но все, что было в ее силах, исполняла старательно и с большим тщанием. На этот раз ее сил не хватило. Молодой граф получил серьезную травму, но ничего такого, с чем нельзя было бы справиться при обычном раскладе. Илана тяжело вздохнула, и еще раз перепроверила магический слепок, переданный Элайзой. Больной до сих пор находился в своего рода магическом коконе, с одной стороны, поддерживающем в нем жизнь, с другой - не позволяющим магу-целителю использовать свою силу. Элайза не смогла пробиться сквозь защиту, все, что ей удалось - считать магический узор чужого заклинания и переслать магистру.
   Илана никогда не сталкивалась с таким узором: она снова и снова считывала слепок, но получала те же самые результаты - близнецы Аэллин, по крайней мере, один из них, тот, кто нападал, были независимыми магами. Проще было поверить, что статуя короля сойдет с пьедестала на следующем траурном бдении и заявит свои супружеские права на жену-наместницу.
   На самом деле независимых магов не существовало, да и не могло существовать. Они противоречили самой природе магии: маги использовали силу, которой Семеро поделились со смертными. Чем большими способностями при рождении был наделен маг, тем больше этой силы он мог изъять из мира и использовать, но после его смерти накопленная энергия возвращалась в окружающую среду, за исключением той части, что он сумел запасти в своих амулетах. Маги рождались "настроенными" на силу одного из Семерых, и маг Закона не мог использовать силу бога Войны, а маг Времени - силу бога Смерти. Магистры Дейкар утверждали, что используют силу сразу всех богов, но Илана никогда в это не верила. С чего бы мирозданию менять свои законы ради ордена Дейкар?
   Легенды утверждали, что еще до того, как Семеро наделили силой первых магов, люди владели волшебством, творя чудеса исключительно силой своей души, черпая магию в самих себе, а не окружающем мире. В свое время каждая послушница ордена надеялась, что она - из независимых, так же, как маленькие дети верят, что подарки в зимний праздник приносит Эарнира Животворящая, женская ипостась бога жизни. Но рано или поздно под маской богини они узнают знакомое лицо матери или старшей сестры и перестают верить в сказки. Такое же прозрение настигало и будущих ведьм. Родители приносят свои детям подарки, а маги используют силу, дарованную Семерыми. По крайней мере им не приходиться эту силу вымаливать, как жрецам. В отличие от магов, ни один жрец не мог взять магическую силу, растворенную в мире, сам. Семеро выбирали себе слуг и наделяли их силой, но без помощи бога жрец ничем не отличался бы от простых смертных.
   Илана давно уже знала, что независимые маги - красивая сказка, сочиненная, должно быть, в знак протеста против унизительного подчинения сотворившим этот мир. И вот на ее глазах сказка превращалась в быль, но вместо радости магистр с удивлением обнаружила в себе давно забытое чувство страха. Она, всемогущая Илана, глава ордена Алеон, боялась. Если первой ее мыслью было: немедленно найти мальчишек, привести в орден и выяснить, как они это делают, то поразмыслив всего несколько минут, она предпочла сделать вид, что близнецов Аэллин не существует.
   Слишком страшным оружием оказалась неконтролируемая сила, не знающая ни внешних, ни внутренних ограничений. Если орден Дейкар захочет поиграть с огнем (а она не сомневалась, что магистр Ир уже знает о случившемся в Виастро) - пусть горят ярым пламенем, им не привыкать. Она постоит в сторонке и посмотрит, кто уцелеет в схватке. Илана слишком хорошо знала, чего стоит родовое упрямство Аэллинов. Магистр разослала всем сестрам предупреждение: в случае, если их пути пересекутся с близнецами - наблюдать и не вмешиваться. А молодой граф Виастро... что ж, все люди смертны, в том числе и графы.
  ***
   Магистр Ир пребывал в отличнейшем настроении: он давно уже не ощущал такого вдохновения! Какой сюрприз ожидает уважаемых коллег! Кто, кроме магистра Ира, мог подумать, что в старых сказках скрывается немалая доля истины, кто, кроме него, поставил бы ловушки на эхо в горах? Магистр удовлетворенно вертел в руках кристалл, полыхающий пурпуром. Независимые маги действительно существуют, по крайней мере один. Кристалл был первым талисманом, собственноручно созданным тогда еще молодым магистром, и все это время он красиво стоял на полке.
   Честно признаться, Ир успел подзабыть о юношеских надеждах раскрыть секрет магической силы. Боги и так оказались милостивы к честолюбивому молодому человеку, щедро наградив его даром при рождении, а с возрастом ему стало все равно, откуда черпать силу. И все же, в глубине души магистра жила сокровенная мечта любого мага - стать источником для волшебства, преумножать, а не расточать. Он ни с кем не делился этой мечтой, но тщательно всматривался в каждого подающего надежды ученика; увы, даже недоброй памяти Эратос, маг удивительных способностей, не был независимым. И вот кристалл ожил, обнаружив неизвестную до сих пор магию, не привязанную к Семерым, не исходящую от Восьмого, не эльфийскую. На этом возможности исчерпывались - любой, кто творит волшебство, не используя эти источники, должен черпать силу из самого себя.
   К сожалению, кристалл только обнаружил всплеск и определил, где это произошло. Показать мага он не смог, но Ир не сомневался, что найдет загадочного волшебника. А найдя - узнает секрет. О том, что "независимые" маги потому и называются в легендах "независимыми", что с рождения обладают силой, Ир не хотел думать. Нет таких тайн, которые нельзя разгадать, нет умения, которому нельзя научиться, нужно только задавать правильные вопросы. В крайнем случае, если живые отказываются делиться познаниями, всегда можно расспросить мертвых. У теней обычно не остается выбора.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"