Школьникова Вера Михайловна : другие произведения.

"Дети порубежья" Главы 21-30

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Продолжение второй части суремской трилогии.

  Получив письмо от Вэрда, Ивенна не удивилась. Она на себе испытала неодолимую силу страсти, свойственной ее роду, и понимала: если ее сыновьям нужна эта девушка, они добьются своего, или умрут, пытаясь. Потому она и не стала возражать, когда Корвин забрал невесту и переехал в "Поющий шиповник". В герцогском дворце было слишком много людей, а близнецы, не задумываясь, пойдут по трупам, если им попытаются помешать. Пусть получат, что хотят, и уедут из империи. Ивенна не видела иного способа избежать кровопролития. Корвин быстро утешится и найдет другую жену, с его солнечным нравом он просто не сможет долго горевать. Да, сбежавшая от алтарей невеста - позор для рода, но лучше стыд, чем смерть. Кому, как не Ивенне, знать - позора в ее жизни было предостаточно.
   Дознаватели Хейнара первым делом пожелали переговорить с Тэйрин, но неожиданно для всех воспротивился Корвин: "Моя невеста перенесла тяжелое потрясение, и я хочу избавить ее от воспоминаний. Капитан Трис был в это время в Виастро, вы можете задать свои вопросы ему". Увещевания не помогли, он даже не сообщил Тэйрин, что дознаватели прибыли в Квэ-Эро.
   Жрецам пришлось довольствоваться Ивенной, в надежде, что близнецы сперва захотят повидать мать, а потом уже отправятся за кузиной. У них не хватало людей круглосуточно наблюдать и за герцогским дворцом, и за виллой, а Корвин отказался вернуть невесту в родительский дом. Можно было, разумеется, надавить, заставить, пригрозив обвинением в пособничестве слугам Ареда, но старший дознаватель не любил разбрасываться пустыми угрозами - никто не отдаст на суд жрецов Хейнара будущего герцога Квэ-Эро лишь потому, что тот оберегает свою невесту.
   Зато герцогиня Ивенна проявила редкое понимание и готовность помочь, учитывая, что речь шла о ее детях. Впрочем, проведя несколько дней в обществе леди, отец Реймон перестал удивляться - у этой женщины вместо сердца был кусок льда. Неудивительно, что герцог пил и бегал за служанками. Слуги Хейнара не давали обет безбрачия, но от одной мысли, что мужчина может разделить ложе с герцогиней Ивенной, у отца-дознавателя стыли ладони.
   Проходили недели, но беглецы исчезли бесследно. Первое время жрецам постоянно приводили подозрительных путешественников, хватая всех, отдаленно попадающих под описание. Все близнецы, имевшие несчастье родиться в Квэ-Эро, побывали у них по несколько раз, вне зависимости от возраста и внешности, пару раз бдительные горожане даже приводили девочек. Похоже, Старнис оказался прав, и мальчишки сбежали за границу, но Реймон не отзывал своих людей.
   Чутье подсказывало, что рано или поздно они попытаются заполучить девчонку, а чутье никогда не обманывало отца-дознавателя, он не зря занимал свой пост. Реймон вспоминал всех грешников, прошедших через его руки: деревенских травников, соблазнившихся легким заработком, незадачливых купцов, прикупивших в Кавдне загадочных безделушек, варваров на службе наместницы, продолжавших поклоняться родовым божкам, не забывая, впрочем, и Семерых. Чутье ни разу не подвело Реймона - все они признавались, что соблазнились, все они заплатили за свой грех. То же самое случится и с этими мальчишками, будь они хоть трижды маги.
  ***
   Тэйрин ничего не знала. Впервые в жизни она была сама себе хозяйка и наслаждалась этим неведомым ощущением. Она одевалась в светлые ландийские платья из легкой прохладной ткани, расшитые красными нитками, заплетала волосы в простую косу, ходила босиком, и некому было осуждать, напоминать, как должна вести себя знатная леди. Немногочисленные слуги умели оставаться невидимыми: дом исправно убирали, кусты подстригали, из кухни всегда разносились аппетитные ароматы, но прислуга не мозолила хозяйке глаза, появляясь только на зов. Огорчало девушку лишь одно - теперь она меньше времени проводила с Корвином. Он вынужден был каждый день ездить во дворец, поскольку Ивенна все больше и больше привлекала сына к управлению герцогством, постепенно отступая в тень. Ночи принадлежали им, но одинокие дни порой тянулись невыносимо долго.
   Корвин обещал, что все изменится, как только они поженятся, и герцогиня окончательно передаст ему дела. Тэйрин только усмехалась - она прекрасно знала, сколько времени у правящего лорда остается для семьи. Впрочем, Квэ-Эро не нужно защищать от варваров, быть может, Корвин будет уделять жене больше внимания, чем доставалось от мужа на долю ее матери. Кроме того, Тэйрин не забыла свои честолюбивые мечты и надеялась разделить с супругом тяжелую ношу.
   День выдался томительно жаркий, липкий воздух предвещал грозу, теплая морская вода не принесла облегчения, и Тэйрин вернулась в спальню. Если гроза разразится ближе к вечеру, Корвин не успеет вернуться из города, и она останется одна. Девушка с тревогой посматривала в окно, облака зависли над виллой, ливень мог начаться в любой момент. Тэйрин прилегла на мраморную кушетку - полированный камень приятно холодил кожу сквозь платье. Из-за духоты хотелось спать, она не завтракала и не обедала, разрешив кухарке не готовить - не хватало еще топить плиту по такой жаре.
   Тэйрин прикрыла глаза и задремала, слуги последовали примеру своей хозяйки, даже лошади на конюшне погрузились в сонное оцепенение. Наступила тишина, и никто, в том числе и заснувшие в нарушение всех правил дознаватели, тайно наблюдавшие за виллой, не заметил, как в каменистый берег уткнулась носом ветхая рыбацкая лодка. Ллин поднял весла и первым выбрался сушу, потом протянул руку брату. Близнецы считали себя одним существом, но, сам того не осознавая, старший всегда шел впереди, а младший следовал за ним послушной тенью. Желания брата были для Мэлина своими желаниями, воля брата - собственной волей. Возразить Ллину казалось столь же невообразимым, как поссориться со своей левой рукой.
   Юноши, пригнувшись, побежали к дому - на пляже негде было спрятаться, оставалось надеяться, что их не заметят. Шиповник неласково встретил незваных гостей, и от первоначального плана - подобраться к окнам первого этажа - пришлось отказаться. Проломленные кусты сразу бы бросились в глаза. Они обошли виллу кругом и отыскали черный ход. Войдя в дом, близнецы проскользнули мимо пустующей кухни, прошли вперед и оказались в первом парадном зале - просторной светлой комнате с огромными прозрачными окнами, стоившими, наверное, целое состояние. Они торопливо пробежали вдоль стены и, свернув в маленький коридорчик, обнаружили лестницу наверх.
   Наблюдая за виллой издали, братья так и не сумели выяснить, какую спальню заняла Тэйрин, и теперь проверяли все подряд, смирившись с риском. Им повезло на четвертой по счету: Тэйрин уснула лежа на спине, обнаженная рука свешивалась с низкой кушетки, высвободившись из широкого рукава, на губах играла улыбка. Близнецы замерли возле мраморного ложа, любуясь. Неподвижная девушка казалась безупречной статуей из раскрашенной слоновой кости, грудь вздымалась почти незаметно. Ллин наклонился к спящей и поцеловал в губы коротким быстрым поцелуем, едва коснувшись. Тэйрин повернула голову, и, еще не проснувшись толком, прошептала:
  - Корвин, ты вернулся, - и открыла глаза.
   Увидев склонившегося над ней Ллина, она подскочила, неловко скатившись с кушетки и подняла руки, защищаясь:
  - Не подходите ко мне!
  - Тэйрин, - он и не пытался подойти, неприятно удивленный ее страхом. - Почему ты боишься нас? Мы сделаем тебе ничего плохого.
  - Вы и Вилю хотели только хорошего. Один шаг - и я закричу!
  - Ты не будешь кричать, - неожиданно вмешался в разговор Мэлин. - Ты испугаешься за других. Что с ними будет, как с Вильеном.
  - Вы же говорили, что не знаете, как это делать!
  - Мы могли лгать.
   Тэйрин продолжала отступать, пока не уперлась в стену. Страх боролся в ней с гневом, и последний побеждал:
  - Убирайтесь, оба! Иначе я никого звать не стану, сама вас вышвырну! Ну! Сколько раз повторять?
  - Мы не уйдем без тебя.
  - Опять заладили? "Ты наша, ты нужна нам, ты принадлежишь нам".
  - Это правда.
  - Это глупость. Если вы не поняли с первого раза, я вам объясню еще один, последний. Я не ваша. Никогда не была, никогда не буду. Я вас терпеть не могу. Вы думаете только о себе! Вы чуть не убили моего брата. Вы все время повторяете, что я ваша, словно я вещь. Словно меня на каминную полку можно поставить. Поймите наконец: я живая! Я сама решаю, кем и с кем мне быть, - уже устало закончила она и добавила, - Уходите. Я никому не скажу, даже дам вам денег, если у вас кончились. Просто уходите и никогда не возвращайтесь.
   Но Ллин не слушал ее, он приближался, спокойно, неторопливо, точно так же он опустошал силки на охоте, точно зная, что попавшийся заяц никуда не денется. Юноша положил руку на плечо кузины, вдавив ее в стену:
  - Ты просто маленькая и глупая.
   Он наклонился к ней, собираясь поцеловать, но Тэйрин вскинула руку и ударила его по щеке, пропоров кожу ногтями. Из царапин проступила кровь.
  - Только попробуй, - прошипела она, пытаясь скинуть его ладонь, мертвой хваткой вцепившуюся в ее плечо. Вторую руку ошеломленный Ллин прижимал к щеке. Юноша не мог поверить, что Тэйрин действительно ударила его, и растерялся. Что делать? Ударить ее в ответ? Поцеловать, как и собирался, невзирая на сопротивление? Позвать на помощь брата? Но громкий голос за спиной избавил его от необходимости принимать решение:
  - Если ты сейчас же не отпустишь мою невесту, я сломаю твоему брату шею. А потом тебе.
   Ллину не нужно было оборачиваться, чтобы знать, что произошло: он чувствовал страх брата, его бессилие и уверенность, что старший сейчас все исправит. Ллин отпустил Тэйрин и повернулся: Корвин стоял в дверях, выставив перед собой Мэлина - одной рукой он давил ему на горло, второй держал руку противника в болевом захвате. Мэлин даже не пытался вырваться, молодой моряк застал его врасплох.
   Ллин ждал спасительной вспышки ярости, призывал ее, но мутная взвесь злобы, всколыхнувшаяся в его душе, нисколько не походила на огненный смерч гнева, поразивший Вильена. Он окинул Корвина презрительным взглядом, пытаясь понять, что в нем так привлекло глупенькую Тэйрин:
  - У тебя не получится сломать мне шею. На Мэлина ты напал со спины. А я стою к тебе лицом.
   Тэйрин впервые услышала, как один из близнецов сказал о себе "я". Она перебежала комнату, остановившись возле жениха:
  - Корвин, это опасно, я позову слуг. Они могут...
  - Да ничего они не могут. Хоть спиной, хоть лицом. Только девушек в углу зажимать. Да и то - вдвоем. По одному боятся.
   Ллин шагнул вперед, гнев в его душе перемешался со страхом брата, он чувствовал, как болит его заведенная за спину рука, переживал его растерянность и непонимание: почему Тэйрин с этим человеком, а не с ними. Ллин оглянулся по сторонам, Корвин насмешливо поинтересовался:
  - Ищешь запасной выход?
  - Нет. Перчатку.
  - Как все по-светски, - фыркнул Корвин, - без перчатки обойдемся.
   Он оттолкнул Мэлина и притянул к себе дрожащую Тэйрин. В этот миг ударили первые раскаты грома, захлопали на ветру ставни:
  - Проклятье! Сейчас как ливанёт..., - он с сожалением покачал головой. - Будем драться в зале.
  - У меня нет оружия. Только кинжал. - Ллин продолжал говорить "я", впервые в жизни сознательно отделяя себя от близнеца. Мэлин подвел его своей слабостью, и сейчас, когда страх за брата прошел, Ллин с удивлением понял, что зол прежде всего на младшего, а уже потом на так некстати появившегося Корвина. Мэлин выставил их обоих на посмешище, над Ллином никогда раньше не надсмехались, и новый опыт не доставил ему удовольствия. Ну что ж, он покажет Тэйрин, кто сильнее, покажет без всякой магии, если это то, что ей нужно.
  - Ничего, я с тобой поделюсь. Убирайтесь вниз и ждите.
   Братья ушли, и Корвин с облегчением выдохнул, отпустив невесту. Он опустился на кушетку:
  - Они все-таки проскочили. Отцы-дознаватели проморгали.
  - Дознаватели здесь? Но почему мне никто не сказал? Я бы тогда...
  - Потеряла покой. Тэйрин, сейчас все закончится.
  - Ты так уверен, что победишь Ллина? Он хорошо фехтует. Отец их научил, обоих. Я не хочу, чтобы ты рисковал собой. У тебя ведь даже секунданта нет. Мэлин может напасть сзади, с них станется.
  - Тэйрин, я проучу их и прослежу, чтобы они убрались отсюда как можно дальше. Но понимаешь, я не могу их убить. Ни одного, ни другого. И не отдам дознавателям. Они сыновья моей матери. Прости.
   Тэйрин понимала. Понимала, что должна привести жрецов. Она знала, что это нечестно, что Корвин никогда бы так не поступил. Но она так же знала, что близнецы - убийцы, и не остановятся, сколько их ни учи.
  XXII
   Больший из трех нижних залов строили с расчетом на пышные балы, в нем хватило бы места для маленького сражения, не то, что для дуэли. Корвин широким жестом распахнул закрытую на замок стойку с мечами - мол, выбирайте, а сам тем временем зажег факелы. Ллин окинул клинки быстрым взглядом и вытянул короткий одноручный меч, Мэлин протянул брату кинжал. Корвин отстегнул с пояса ножны, чтобы не мешали в бою, и вытащил свой меч - короткий, чуть изогнутый к острию, излюбленное оружие моряков, взял в левую руку узкий кинжал-полумесяц. Ни секундантов, ни стражи, ни лекаря... Случись что - за Тэйрин некому будет заступиться.
   Клинки взлетели в приветственном салюте, и Ллин шагнул в сторону, уклоняясь от удара. На какой-то миг Корвин поймал его взгляд, внимательный, спокойный... слишком спокойный. Началось утомительное хождение по кругу. Ллин двигался быстро, но как-то заученно, словно успевал перед каждым движением вспомнить соответствующую страницу из трактата по фехтовальному искусству. Атаковал он в той же заученной манере... к сожалению Корвина, они читали разные трактаты.
   Тэйрин стояла, прижавшись к стене, поодаль от Мэлина, наблюдавшего за поединком. Она нервно кусала губы, не замечая, что по подбородку уже стекает тонкая струйка крови. Даже Тэйрин, с ее небольшими познаниями в фехтовании, понимала - Ллин тянет время, выматывает Корвина. Если ее жених и победит, после долгого боя ему сразу же предстоит второй. Близнецам плевать на честь. Если брат проиграет - Мэлин нападет. Тэйрин удивлялась, что он до сих пор не вмешался. Ну что ж, она сразится с ними их же оружием. Девушка бесшумно выскользнула из зала и побежала к лестнице.
   Мэлин закрыл глаза, чтобы ничто не отвлекало его от поединка. Он смотрел глазами брата, чувствовал тяжесть клинка в своей руке, сжимал влажную рукоять, всасывал воздух сквозь сжатые зубы. Только он знал, какая ярость бушует в душе Ллина под невозмутимой личиной презрительного спокойствия. Колючая, холодная, шипом засевшая в сердце. Брат уставал: его движения едва уловимо замедлились, Мэлин потянулся к нему, переливая тонкий ручеек силы в напряженные мышцы, но Ллин сердито оттолкнул близнеца - "Прочь. Сам. Не мешай".
   Корвину надоел этот бесконечный танец: шаг в одну сторону, два шага в другую, повернуться, наклониться, и по кругу. Словно с жеманной девицей на балу - вроде бы и танцует с тобой, а не прижмешь, все время ускользает. Сейчас он покажет "братцу" куда Навио корабли гоняет. Он прикинул расстояние - как раз, лучше и быть не может, и прыгнул вперед, с коротким яростным выкриком, рубанув наотмашь, сверху вниз. Ллин отшатнулся, утратив невозмутимое выражение лица, и едва успел вскинуть перекрещенные клинки, чтобы остановить летящий к его голове меч. Корвин удовлетворенно хмыкнул, полоснул открывшегося противника по любезно подставленному бедру и отступил:
  - Ну что, хватит с тебя? А то ведь и убить могу. Забирай своего братца и убирайся, а вернешься - уши отрежу.
   Вместо ответа Ллин встал в позицию. Теперь он не мог тратить время на пустые разговоры - минуты вытекали кровью из раны. Если бой затянется, он упадет от слабости. Теперь юноша не отказался бы от помощи брата, но Мэлин и так принял на себя половину удара, и сейчас стоял, навалившись на стену. Он разделил с братом боль так же, как разделял радость, впервые понимая, что их связь, быть может, не благословение, а проклятье.
   Тэйрин, задыхаясь, бежала вверх. Ей казалось, что винтовая лестница уходит в бесконечность, виток за витком, и она никогда не добежит до площадки. Она опоздает, близнецы убьют Корвина, как убили Виля. Он умрет из-за нее. Девушка оступилась и съехала на две ступеньки вниз, разбив колено, но успела ухватиться за стену. Поднялась, и не обращая внимания на струящуюся кровь, побежала дальше.
   Поединок продолжался, темп ускорился, теперь атаковал Ллин, Корвин отбивался, ожидая, когда рана окажет действие, и его соперник подставится. Но старый граф слишком хорошо обучил своих приемышей - упрямец истекал кровью, но не допускал ошибок. Пора было заканчивать: рана в бедро, сама по себе не опасная, могла привести к смерти, если вовремя не перевязать, а убивать так некстати объявившегося родственника Корвин не хотел. Не то, чтобы он испытывал священный трепет перед родственными узами, но вряд ли Ивенне понравится, что ее сыновья убивают друг друга, не говоря уже о том, что Семеро не одобряют братоубийство. Движения Ллина замедлились, и Корвин решил, что наступил подходящий момент - можно закончить бой одним ударом, и у противника пострадает только самолюбие.
   Тэйрин толкнула тяжелую дверь и вышла на площадку. Ветер швырнул ей в лицо водяную завесу, она на ощупь добралась до поручня, несколько раз упав по дороге. Прижавшись к решетке, она переждала сильный порыв ветра. Нужно было идти дальше, отпустив надежную опору - веревка от колокола крепилась посередине площадки, к вделанному в каменный пол кольцу. Девушка до боли сжала зубы, выпустила поручень, и пригнувшись, шагнула вперед. Ветер тут же снес ее в сторону. Тогда Тэйрин поползла, распластавшись по скользкому камню, уткнувшись лицом в воду. Прошла целая вечность, пока ее пальцы наткнулись на кольцо. Она с трудом развязала тяжелый мокрый узел, обломав ногти, и потянула на себя веревку.
   Корвин шагнул навстречу Ллину, целясь в левое плечо. Еще одна рана точно заставит упрямого барана сдаться. Но Ллин успел отбить выпад: принял удар на кинжал, отвел клинок в сторону и контратаковал. Корвин зеркально повторил его движение, встретив меч своим кинжалом, и отшатнулся, пытаясь высвободить клинок. Но Ллин потянулся вперед, углубив выпад, раненая нога подломилась, не выдержав вес тела, и он упал прямо на противника. Корвин не успел отдернуть руку с кинжалом, и изогнутое лезвие серпом вспороло беззащитное горло.
   Мэлин кричал, хрипло, страшно, словно кипящая кровь клокотала в его горле в поисках выхода, разрывая гортань изнутри. Корвин осторожно опустил на пол окровавленное тело Ллина, отведя взгляд от рваной раны на горле. Видят боги, он не хотел. Между двумя раскатами грома вклинился тревожный бой колокола.
  XXIII
   Ллина похоронили на родовом кладбище, на гранитной плите выбили даты: "1293-1317" и имя - Ллин Эльотоно. Ивенна стояла между двумя могилами: мужа и сына, и смотрела на море, положив руки на надгробья, пальцы медленно ласкали шершавый камень. Не успела, не уберегла. И не у кого просить прощения.
   Она вспоминала: мальчики играют с разноцветной галькой на берегу моря, волны щекочут голые пятки. Малыши пытаются сложить башню из скользких, нагретых солнцем камней, а галька упорно рассыпается, выскальзывает из маленьких рук.
   Тогда они замирают на минуту, соленые от морской воды пальцы оказываются во рту, брови задумчиво нахмурены. И начинают отбирать камни, меньший кладут на больший, присыпая холодным морским песком, спрятавшимся под слоем гальки. Их несколько раз зовут обедать - не слышат, упрямо продолжая строить башню. И только когда последний, зеленовато-желтый овальный камушек завершает постройку, маленькие зодчие позволяют няне увести себя в замок. Вернувшись следующим утром, они не найдут и следа от своих трудов. Прилив.
   Подошедший Корвин вернул Ивенну в настоящее:
  - Матушка, пора возвращаться. - Он виновато смотрел вниз, боясь поднять на нее взгляд.
   Ивенна рассеянно кивнула, но не двинулась с места: чужой, совсем чужой. Как же ловко ее обманула Энрисса: когда пищащий комок плоти первый раз улыбается тебе, только тебе одной, так, словно в мире не существует других людей, когда вся радость вселенной отображается на маленьком лице, становится без разницы, кто произвел этого ребенка на свет. А потом он пополз, потом заболел, потом побежал, подарил ракушку, разлил чернила, выучился читать... и нет времени задуматься, нет сил оглянуться. А теперь уже поздно.
   Чужой, стоит рядом с ней, и солнце золотит его макушку, а тот, под могильной плитой, как две капли воды похож на ее брата. Аэллин, черноволосый, золотокожий... Воплощение ее греха. Она не должна была выходить замуж, не должна была покидать Суэрсен, оставлять Иннуона. Узы не порвать, боги отомстили за попытку. До рождения близнецов она еще могла лгать себе - узы Аэллин не передаются по женской линии. Но ее сыновья одновременно засыпали и просыпались, плакали и смеялись, хотели есть или пить. Она завернулась в плащ - зябко, несмотря на жаркий день, ей теперь все время будет холодно. А Корвин продолжал говорить:
  - Отцы-дознаватели собираются уехать сегодня вечером, как спадет жара, и забрать Мэлина. Мы должны им помешать, он не в себе.
   Корвин не испытывал особой любви к оставшемуся в живых брату, но чувство вины, смешанное с чувством справедливости заставляло вмешаться. Мэлин определенно сошел с ума, и будет слишком жестко карать безумца за то, что он совершил пребывая в здравом рассудке. Корвин поежился, вспоминая, как кричал потерявший брата близнец, такого крика он никогда не слышал, и, дай боги, не услышит больше.
   Мэлин кричал, пока не сорвал голос, а потом, оцепенев, упал на пол, прижав руки к горлу, на котором проступила багровая полоса, сочившаяся кровью. Прибежавшие на колокольный звон дознаватели так и не смогли привести его в чувство, связали и унесли. Через день он пришел в себя, но не двигался и не говорил, сидел, не шевелясь, уставившись в одну точку.
   Ивенна, без малейшего интереса в голосе, спросила:
  - Зачем?
  - Но ведь они убьют его!
  - Он уже мертв. Чем скорее они это сделают, тем лучше. Когда рвется связь, лучше умереть сразу. Ты убил их обоих, Корвин.
  - Я не хотел убивать, матушка, он упал на нож! Я просто хотел проучить, чтобы они оставили мою жену в покое!
  - Какая теперь разница? Ты убил моих сыновей, Корвин. И не зови меня больше "матушка". Я не твоя мать.
   Корвин отступил на шаг - он ждал этого, но надеялся, что Ивенна сможет простить, не сейчас, так потом, когда рана подживет:
  - Я понимаю.
  - Нет, не понимаешь, - ее равнодушие пугало, - ты не мой сын. Не я тебя родила. Я только вырастила.
   Он отступил еще на шаг, уже ничего не понимая:
  - Но...
  - Я вырастила тебя, чтобы сохранить жизнь своим мальчикам. Твоя мать, наместница, предложила обмен: она отдает сыновей мятежника под опеку Старниса, а я выхожу замуж за ее любовника и выдаю тебя за нашего сына. Иначе... теперь я уже не знаю, что было бы иначе. Наверное, ничего. Но тогда я еще умела бояться.
   Щеки Корвина пылали огнем. Он подозревал, что Ванр Пасуаш не его отец, поэтому относился к нему с подчеркнутым почтением, чтобы заставить замолчать сплетников, хотя со слухами бороться, все равно, что эхо в горах ловить. И вот теперь оказывается, что отец - действительно отец, а мать - не мать, а сам он - бастард наместницы. Первый раз со времени дуэли он посмел взглянуть Ивенне в глаза, и тут же отвел взгляд, испугавшись холодной пустоты на дне ее зрачков:
  - И что теперь?
  - Ничего, - она пожала плечами и кивнула на могилы. - Он мертв уже давно, теперь и они. Я возвращаюсь в Суэрсен. А ты останешься здесь. Ты убил его сыновей, так постарайся хотя бы сохранить его герцогство. Прощай.
  ***
   Ивенна собиралась уехать тем же вечером, но отъезд пришлось отложить. Вернувшийся с кладбища кортеж встретил капитан стражи. За его спиной двое солдат держали за локти всхлипывающую девушку. Капитан откашлялся:
  - Ваше сиятельство, мой лорд, произошло несчастье. Герцог мертв.
   Ивенна оперлась рукой на перила, и спросила, впрочем, без особого интереса в голосе:
  - Что случилось?
   Но капитан не обманывался кажущимся безразличием. Не так-то легко остаться вдовой после двадцати лет брака, даже если муж полное ничтожество, а ведь она только что потеряла сына. Он перевел взгляд на шмыгающую носом служанку - жалко девочку, герцогиня не простит. Она прощать не умеет. Разве только Корвин...
  - Несчастный случай. Герцог остановился на лестнице поговорить со служанкой.
  - И? С каких пор это смертельно?
  - Девушка попыталась высвободиться. Герцог поскользнулся и упал.
   Ивенна все так же безразлично взглянула на заплаканную служанку: как раз во вкусе Ванра - темноволосая, маленькая, тихая. (Высоких блондинок Пасуаш по понятным причинам избегал).
  - Как тебя зовут?
  - Анушка. - Прошептала девушка.
  - Зачем ты его толкнула?
  - Я не хотела, ваше сиятельство, Хейнара Справедливая, я не хотела, я его просила, просила, у меня жених, они с севера, гордые, выкуп за первую кровь не возьмут, помолвку порвут. Стыд будет. Я убежать хотела, под локоть и бегом, а он... он назад упал, он выпивший был.
   Корвин приказал стражникам:
  - Отпустите ее. Не убежит. - Он не мог смог скрыть досаду в голосе - как же не ко времени! Капитана понять можно - девочку жалко, но ведь никакой это не несчастный случай, убийство правящего герцога, казнят за такие случайности. Хорошее начало правления, ничего не скажешь. И ведь не помилуешь: тут же скажут - ясное дело, не отца убили, чего расстраиваться.
   Он с отвращением поймал взгляд своего отражения на зеркальной поверхности стола. Что с ним происходит?! Какое ему дело до слухов? Пусть говорят. Всплывет правда, ну так Аред с ним, с герцогством, место на палубе ему всегда найдется. Но в памяти против воли всплыли последние слова Ивенны: "Ты убил его сыновей, так постарайся хотя бы сохранить его герцогство". Это его земля, его море, его люди, его долг. Теперь, когда мать уедет в Суэрсен, (Корвин не мог вот так сразу, в одно мгновение, осознать, что она не мать ему по крови и больше не хочет быть ею) вдвойне.
   Наместница рано или поздно найдет другого герцога, незаменимых нет, но будет ли он так же любить эту землю, понимать живущих здесь? Эти люди верят, что он сын их любимого лорда, отнять у них эту веру, отдать под власть чужака? Если приемная мать чему-то его и научила, так это платить долги. К сожалению, родная не смогла научить его в них не влезать. О том, что Ванр Пасуаш и в самом деле был его отцом, сейчас и вовсе не хотелось думать, но мыслям не прикажешь. Почему же он тогда не любил своего сына? Теперь уже не спросишь. И надо что-то решать с девочкой. Он беспомощно посмотрел на Ивенну, по привычке прося о помощи, и она, быть может, в последний раз помогла ему:
  - Убийство правящего герцога - тяжелое преступление перед законом, но прежде всего - это смертный грех перед богами. - Служанка съежилась, пытаясь сделаться еще меньше, она даже перестала всхлипывать, оцепенев от страха. - Законы государства карают тело преступника, душа его отвечает в посмертии. Для совершивших преступление по злому умыслу это заслуженная кара. Но злого умысла здесь не было, будет слишком жестоко обречь душу этой несчастной девушки на вечные муки в посмертии. Пусть отправляется в обитель Эарнира и там замаливает свой грех перед богом жизни. Когда же боги подадут знак, что ее душа очистилась, она ответит по закону перед людьми.
   Корвин торопливо, пожалуй, слишком торопливо, согласился:
  - Пусть будет так. - В ожидании божественного знака девочка успеет стать бабушкой. Через пару лет, когда все позабудется, можно будет позволить ей покинуть обитель.
   Хорошо, что отцы-дознаватели уезжают. Их бы весьма заинтересовала столь странное понимание правосудия, ведь судьи на службе у наместницы - жрецы Хейнара, судят не люди, судит Хейнар, посредством своих слуг. Нет правосудия людского, есть только его справедливость.
   Жрецы уехали вечером, Корвин не вмешивался. Если Ивенна не хочет спасать своего сына, кто он такой, чтобы противоречить ей? Никто, с горечью признал юноша. Отныне и навсегда - никто. Герцогиня задержалась на два дня, но сразу после похорон отплыла в Суэрсен, даже не простившись с бывшим сыном. Ей больше было нечего ему сказать. Она стояла на палубе, провожая взглядом удаляющийся берег. Когда-то ей была нужна свобода, теперь - только покой.
  ***
   Впервые за эти дни Корвин остался наедине с Тэйрин. Он сидел за письменным столом, перебирая бумаги, она подошла сзади, положила на сведенные усталостью плечи теплые ладони, начала легонько разминать:
  - Уже ночь.
  - Я знаю. - Он повернулся и посадил девушку себе на колени. Она положила голову на его плечо:
  - Как бы я хотела вернуться домой, в наш "Поющий шиповник"
  - Дом теперь здесь, Тэйрин.
  - Для меня дом всегда будет там. Это дом твоей матери, а не наш. - В голосе Тэйрин звучало осуждение - она посчитала отъезд Ивенны предательством. Корвин ведь не хотел убивать, и какой бесчувственной ледышкой нужно быть, чтобы потеряв двух сыновей, самой оттолкнуть третьего, самого близкого и самого лучшего. Что ей было до близнецов? Она им за двадцать лет ни разу даже не написала!
  - Тэйрин, у нее были причины так поступить. Не осуждай.
  - Она бросила тебя одного!
  - Одного? - С некоторым удивлением переспросил Корвин, и Тэйрин смутилась.
  - Нет, ты не один, ты со мной. Я тебя никогда не брошу. Просто это неправильно, когда мать оставляет своих детей. Это Ивенна такая. Сначала она бросила близнецов, теперь тебя.
  - Тэйрин, - повторил он, но теперь уже с ясным оттенком недовольства в голосе, - Перестань.
   Девушка замолчала, но упрямо сжатые губы говорили сами за себя - своего мнения о герцогине Тэйрин не изменила и не изменит. Он прижал ее к себе:
  - Мне жаль, что так получилось. Второй близнец... мне показалось, что он во всем слушал брата. А теперь его забрали жрецы. Принесла же их нелегкая. Можно было успеть спрятать его где-нибудь. Но они как будто знали. - Медленно повторил Корвин, глядя на Тэйрин.
  - Они услышали колокол.
  - Да, колокол. Такое совпадение. Тэйрин, я ведь запретил звать дознавателей.
  - Ветер не знал, что ты запретил ему дуть.
   Он спустил девушку с колен, и поставил перед собой:
  - Ты знаешь, что я люблю тебя?
   Она с недоумением посмотрела на него, не понимая, к чему это, но улыбнулась:
  - Знаю. Но ты повторяй мне почаще.
  - Я люблю Тэйрин, и хочу прожить с тобой много лет, родить детей, дождаться внуков...
  ... И умереть в один день, - закончила она за него.
  - И мне будет очень больно, если этого не произойдет. А так и случится, если ты будешь лгать. Ты развязала веревку, Тэйрин. Там надежный узел, никакой ветер не справится. Я знаю, на что способны здешние ветра.
   Щеки девушки полыхнули огнем, и она призналась:
  - Да, я позвала их. Я боялась за тебя, Корвин.
   Он прижал ее к себе:
  - Ты можешь сказать мне все, что угодно. Всегда. Обо всем. Даже если ты сделаешь что-то неправильное, даже если я запретил тебе это делать, даже если мне будет плохо. Только не лги, Тэйрин. Больше никогда.
   Она эхом повторила за ним, словно клятву:
  - Больше никогда.
  XXIV
   Далара редко бывала в столице - она не любила Сурем. Он слишком напоминал ей о Филесте. Столице империи не доставало отточенного совершенства запретного города - булыжники, а не мраморные плиты мостовых, грязь вместо пыли, а сквозь камни нахально пробиралась живая трава. Но этот город так же подавлял, высасывал силы, незаметно отнимал радость. Даларе казалось, что в Суреме невозможно быть счастливым, она была настолько убеждена в этом, что каждый раз с удивлением оглядывалась, услышав на улице смех, или заметив целующуюся парочку. Наваждение отступало только в библиотечной башне, там она и проводила почти все время, когда приезжала в столицу. Ученики хранителей вырастали на ее глазах и в свой черед сменяли наставников, с детства привыкнув к рыжеволосой эльфийке, листающей книги на подоконнике. Никто уже не помнил, когда она впервые появилась в библиотеке, но никому в голову не приходило оспорить ее право находиться здесь.
   Вторым ее убежищем в Суреме был небольшой дом на окраине, купленный еще в те времена, когда только бедняки, отчаявшись найти жилье в центральных кварталах, селились за городскими стенами. Теперь на месте хижин выросли каменные дома богатых купцов, уставших от городской вони, и среди них затесался маленький двухэтажный домик с красной черепичной крышей.
   Далара сидела в кресле-качалке, вытянув нывшие от долгого путешествия ноги, и перечитывала письмо, приведшее ее в Сурем:
   Моя дорогая госпожа Далара!
   Слухи о моей смерти оказались несколько преувеличены, хотя и ненамного. Такого подарка придворным сплетникам не доставалось с тех самых пор, как наместница Энрисса ввела в моду кринолины. Зная, как быстро путешествуют слухи, спешу Вас заверить, что все еще жив, и относительно здоров, но последние события заставили меня задуматься о бренности бытия вообще, и смертной плоти в частности. Было бы жаль расстаться с этим светом, оставив пустое место на полке, откуда пять лет назад Вы взяли полистать трактат "Об опыте", да так и не вернули. Не говоря уже о том, что Ваше место на подоконнике занял мой нахальный ученик. Ваши письма, несомненно, приятно читать и перечитывать, но хотелось бы услышать Ваш голос. Я жду Вас в библиотеке, моя дорогая госпожа, с надеждой на скорую встречу, Ваш преданный друг,
   Леар Аэллин.
   Что же касается планов графа Инваноса, ничем не могу Вас обнадежить. Сомневаюсь, что Высокий Совет согласится на его предложение. Сделаю все, что в моих силах, но в любом случае, он должен приехать ко двору и подать прошение наместнице.
   Эльфийка отложила лист бумаги и потянулась за кубком. Страх отступал медленно, неохотно - она могла потерять его! Вот так, нелепо, случайно, погубить плоды многолетнего труда. Далара сомневалась, что смогла бы начать сначала, даже будь это возможно - тогда, двести лет назад, она была уверена, что благо большинства всегда превыше блага немногих, а уж тем более блага одного. Да и не предвидела она, на что обрекает избранный для великой цели род.
   Она закусила губу: Маэркон Темный, убивший свою жену и новорожденного сына ради сестры, Молчаливой Ильды, Элло, Иннуон и Ивенна, ее сыновья... Они не знали, кто обрек их на мучительные узы, проклял задолго до рождения. Леар будет знать. Простит ли он? Сказать правду, в надежде, что он поймет и захочет помочь, или солгать? Опять солгать ради великой цели. Последнее время она все чаще и чаще задумывалась, всегда ли цель оправдывает средства.
  ***
   В подземном городе было трудно дышать - воздух, сухой и пыльный, царапал горло с каждым вдохом. Она постоянно носила с собой флягу с водой, но все равно надсадно кашляла. Город умирал. Скоро он разделит участь своих собратьев, погребенных в толще скал, затопленных на дне озер, занесенных песком в пустыне. Последнее убежище слуг Проклятого, последнее хранилище знаний.
   Даларе повезло - она успела. Она долго искала, соединяя разорванные звенья цепочки: от амулета, купленного на кавднском рынке, до легенды о горных огнях, завлекающих путников под лавину, от потрескавшейся фрески на стене храма Навио в Ладоне, до архивов отцов-дознавателей в Суреме. Многие искали до нее - книжники, в поисках запретных знаний, маги, в надежде обрести силу, воры, желая обогатиться, жрецы, жаждущие уничтожить скверну. Все они были смертны, никто не достиг цели.
   Хранитель города знал, что умирает, но не боялся смерти. Его создали для подземного убежища - он был легкими, нагнетающими воздух в пещеру сквозь толщу камня, глазами, освещавшими опустевшие улицы, руками, подметающими забывшие о шагах мостовые, голосом, в любой миг готовым ответить на вопросы давно ушедших людей. В каком-то смысле он и был городом, и жизнь его не имела смысла вне этих стен.
   К своему счастью, он не ведал страха, не знал разочарований, не испытывал сожалений. С каждым днем тускнели матовые светильники, сжимался прозрачный защитный купол, уходил в трещины воздух. Оставались считанные месяцы до конца, когда впервые за тысячи лет теплая ладонь коснулась двери, и, хотя женщина в зеленом дорожном платье не была человеком, хранитель впустил ее. В конце концов, даже он, лишенный чувств, не хотел умирать в одиночестве.
   Далара ненавидела каждую минуту, потраченную на сон, ненавидела себя за то, что опоздала, ненавидела ушедших, так надежно спрятавших свои знания. Хранитель отвечал на любые вопросы, но порой она не понимала, что он говорит, а порой не знала, как правильно спросить. Она переписывала от руки формулы, зарисовывала механизмы, упрощенные по ее просьбе, чтобы их можно было воспроизвести за пределами убежища. Ее чертежи отличались от оригиналов, стоявших в пустых лабораториях, как растрескавшийся глиняный горшок, в котором патлатая варварка варит кашу, отличается от изящной фарфоровой чашечки для карнэ. Но сложные механизмы работали только в стенах города, где еще сохранилась сила Ареда, она могла унести отсюда только знания.
   Далара никогда не думала, что люди способны достигнуть таких высот, отринуть все границы, мыслить так ясно, творить столь свободно. Но к восхищению примешивалась ненависть: как они могли уйти, оставив своих собратьев жить и умирать в грязи и невежестве? Неудивительно, что Аред проиграл. Он дал людям способность познавать, но не смог излечить от трусости. Они были с ним в мощи его, и бросили побежденного, закованного в огненные цепи, ушли к звездам, чтобы начать все заново. Начинать с чистого листа всегда проще, чем латать прорехи в старой ткани.
   Но у Далары не было выбора - она родилась здесь, здесь рождались и умирали те немногие люди, ради которых стоило спасать человечество, такие, как ее наставник. Она найдет способ победить, а звезды - звезды подождут, пока она наведет порядок в своем доме.
   Эльфийка отложила лист пергамента, и устало протерла глаза - она не знала, день сейчас или ночь, и уже не помнила, когда спала в последний раз:
  - Ничего не получается. Я не могу в одиночку изгнать Семерых из мира. Но ведь должен быть способ!
  - -Все возможные варианты были просчитаны. Изменение баланса энтропии в рамках системы без внешнего вмешательства невозможно. Это нарушает закон сохранения энергии.
   Далара и сама понимала, что это невозможно: даже если она сможет изъять силу Семерых из мира, пустоту нужно будет заполнить. Аред мог это сделать, но она не бог. Освободить Ареда? Но если он проиграл на пике своего могущества, что он сможет сделать теперь? Да и каким образом? Бросить вызов Семерым? Они сметут ее с лица земли.
  - Должен быть путь, - упрямо повторила она.
  -Повторить расчет вероятностей?- Поинтересовался хранитель.
  - В который раз? Повторение не поможет. Мы не в силах изменить мир. Постой, - она нахмурила лоб, - ты сказал, что нельзя изменить энергетический баланс? А из чего еще состоит система?
  - Направленность вектора энтропии определяет степень функционирования физических законов, за исключением универсальных постоянных, не подверженных данному воздействию.
   Она понимала, о чем он говорит: Семеро вложили свою силу в мир, и каждый раз человек, совершавший то или иное действие, прибегал к силе соответствующего бога. Если убрать их силу из мира, не дав замены, солнце не погаснет, зима точно так же будет сменять осень, а лето последует за весной, но люди не смогут выжить, оставшись без божественной силы.
  - А люди?
  - Объекты, помещенные в систему.
  - А если изменить людей? Чтобы они могли использовать систему иначе, не так, как сейчас? Пусть законы остаются прежними, пусть все будет как раньше, все, кроме человека!
   На этот раз хранитель замолчал надолго, уличные фонари, и без того тусклые, почти потухли, в комнате стало прохладно. На следующий день она получила ответ:
  - Вероятность успеха шестьдесят две целых и тридцать две сотых процента при условии стабильности всех рассмотренных факторов.
  - Два шанса из трех? - Эльфийка рассмеялась, - да это же просто великолепно!
  XXV
   - Ваше величество, храмовый совет категорически отказывается выполнить просьбу ордена Дейкар! Категорически! - Повторил тощий жрец Аммерта, говоривший от имени жреческого сословия при дворе, высоко подняв испачканный чернилами костлявый палец. - Передать им слугу Ареда, убийцу, черного колдуна...
  - Он пока еще никого не убил, - меланхолично перебил его магистр Ир. Спор длился уже второй час, а наместница растерянно переводила взгляд с одного советника на другого, не в силах принять решение.
  - И не убьет. У вас нет права вмешиваться.
  - Юноша - маг. Дознаватели ошиблись, он не имеет никакого отношения к Ареду. Не прошедший обучения маг опасен и нестабилен, но если мы будем сжигать на костре всех неуравновешенных людей, число подданных ее величества значительно убавится.
   Леар слушал перепалку, вцепившись в подлокотники кресла. Отчаянно болела голова. По-хорошему ему стоило еще неделю провести в постели, но он предпочел встать, преодолевая слабость. Одиночество, заполненное раздумьями и сомнениями, оказалось страшнее боли: кто он? Сумасшедший убийца, совершающий преступления под покровом ночи, или оболганная жертва заговора? Была ли девушка? И если да, то скольких он убил до нее, скольких убьет после? Если бы не тонкая нить надежды, что происходящее - чей-то хорошо продуманный план, он покончил бы с собой.
   Пока же он надеялся найти кукловода и вздернуть затейника на его же нитях. И возглавлял список подозреваемых невозмутимый министр Чанг. Скоропостижная смерть незадачливого юноши, пытавшегося убить Хранителя, лишь подкрепила его подозрения. Бедняга не дожил до суда, сердце отказало. Лекарь только руками развел: редкая болезнь, когда человек сам молодой, а сердце - старое. Но Леар знал, что пяти капель бесцветного настоя алой волчаницы в течении восьми дней достаточно, чтобы состарить любое сердце. Обычно этот яд не используют, у волчаницы омерзительный вкус, но в тюрьме разносолами не балуют, съешь и прогоркшую кашу.
   Он слишком отвлекся - спор между магом и жрецом зашел в тупик. Сейчас они опять пойдут по кругу, если только Саломэ не примет решение. Он предпочел бы не вмешиваться, но не мог. Честь рода, Аред ее побери. Леар усмехнулся: в данном случае это и произошло. И без разницы, что он своего кузена ни разу в жизни не видел - герцог Суэрсена не может допустить, чтобы его родственника сожгли на площади, даже если тот и в самом деле проносил в жертву Ареду нерожденных младенцев, вырезанных из материнского чрева. Или чем там нынче принято Проклятого задабривать? Хранитель откашлялся:
  - Какие доказательства предоставили отцы-дознаватели?
  - Никаких, - удовлетворенно ответил Ир. Он знал, что Хранителю придется поддержать магов, позабыв о старой вражде. Воистину герцогам Суэрсена не везет с родственниками!
   Снова возмутился жрец:
  - Слуги Хейнара борются со скверной тысячи лет! Если они утверждают, что преступник служил Ареду, значит, так оно и есть.
   Леар вежливо уточнил:
  - Если мне не изменяет память, - а все знали, что память Хранителей не подводит, - основным доказательством вины подсудимого отцы-дознаватели во все времена считали чистосердечное признание.
  - Он во всем признается.
  - Не сомневаюсь. Учитывая методы слуг Хейнара, во всем признается даже каменная статуя. Ваше величество, человек, которого они хотят судить, тяжело болен. Он не в себе и не может отвечать за свои преступления.
   Саломэ кивнула - она была бы рада помиловать несчастного. От одной мысли, что живого человека сожгут на потеху толпе, будь он хоть трижды виновен, ей становилось не по себе. Но последнее время жрецам и так слишком часто отказывали в просьбах. Еще при прошлой наместнице белые ведьмы получили право исполнять обряды Эарнира, а не так давно Высокий Совет запретил строительство новых храмов в столице, справедливо заметив, что в Суреме их и так достаточно, а в провинции - не хватает. Малая уступка поможет загладить большие потери. Но как можно нанести такой удар Леару, едва оправившемуся от раны? Хранитель выглядел больным, хотя и утверждал, что совершенно здоров.
   Внезапно заговорил министр Чанг:
  - Ваше величество, пусть орден Дейкар возьмет этого молодого человека на излечение. Если они смогут его исцелить, он перестанет быть опасен и сможет искупить свою вину. Если же они не смогут вернуть ему способность мыслить, отцы-дознаватели исполнят свой долг. Назначьте разумный срок, по истечении которого дело будет пересмотрено, скажем, год.
   Саломэ с облегчением выдохнула: министр, как всегда, пришел на помощь. Ордену Дейкар безумец ни к чему, они охотно отдадут юношу правосудию, если не смогут вылечить. А через год все позабудется, она сумеет помиловать несчастного своей властью, настояв, к примеру, на пожизненном заключении под охраной жрецов Хейнара.
  - Решено. Мэлин Эльотоно передается на один год на поруки ордену Дейкар. Через год мы рассмотрим это дело еще раз.
   Жрец кивнул, сухо поджав губы:
  - Ваше величество проявляет милосердие даже в справедливости.
   Саломэ с облегчением улыбнулась, она не надеялась, что жрецы так легко сдадутся. Тем неожиданнее оказался следующий ход:
  - Ваше величество, отцы-дознаватели просят вашего позволения арестовать Вэрда Старниса по результатам расследования этого дела. Обвинение в пособничестве слугам Ареда.
   Саломэ растеряно оглянулась на министра. Чанг хищно подался вперед:
  - Прошу прощения, но это уже относится к моему ведомству.
  - Ни в коем случае. Пособничество слугам Ареда приравнивается к служению Ареду по кодексу Саломэ Святой и находится в ведении дознавателей Хейнара.
  - Арест графа приграничной провинции определенно скажется на государственном спокойствии, так что это находится в моем ведении.
  - Позвольте вам напомнить, что Вэрд Старнис - не граф, и по закону его можно арестовать и без позволения ее величества. Но, учитывая сложившуюся ситуацию, жреческий совет счел нужным согласовать арест с ее величеством. Имеются неопровержимые доказательства пособничества. Обвиняемый Мэлин признался, что их опекун спрятал своих подопечных, сознательно обманув дознавателей.
  - Мы только что согласились, что упомянутый Мэлин - не в себе и нуждается в лечении. Вы собираетесь арестовывать на основании слов безумца?
  - Нет причин сомневаться в его словах. Но мы проведем дополнительное расследование после ареста.
   Саломэ устала от бесконечных споров. Если жрецам нужен Старнис - пусть забирают. В конце концов, если человек в здравом уме и твердой памяти нарушает закон, он должен за это ответить. Особенно если у него нет родственников в Высоком Совете. И, не обращая внимания на возражения министра, она подписала протянутую бумагу.
  XXVI
   Министр Чанг не считал нужным скрывать свое недовольство - под его взглядом наместница чувствовала себя маленькой девочкой, разлившей чернила на важные отцовские бумаги. Но к неловкости примешивалось раздражение: она наместница, а не глупое дитя, пора бы господину министру уяснить, кто правит империей. Собственная безропотность последнее время начала утомлять Саломэ. Но она не находила повода придраться к Чангу, не скажешь ведь: "Господин министр, мне не нравится, как вы на меня смотрите!" Приходилось терпеть.
   Министр протянул наместнице небольшой портрет в овальной рамке. С портрета на нее смотрела серьезная молодая девушка. Саломэ поднесла изображение поближе: тонкие упрямые губы, прямой нос с большими ноздрями, густые брови, сросшиеся на переносице, и огромные, прозрачно-голубые глаза. Модное платье с кокетливыми оборочками плохо сочеталось с ее сосредоточенным взглядом. Художнику следовало бы меньше внимания уделить кружевам, и больше - выражению лица. Подобные портреты обычно отсылали женихам, а девушке с таким взглядом скорее подойдет обитель, чем замужество. Наместница отложила портрет:
  - Кто это?
  - Беатрис Морне.
  - Мне ничего не говорит это имя.
  - Она племянница придворного виночерпия, ваше величество. Сирота, взятая под опеку милосердным дядюшкой. За семь лет опеки добросердечный опекун растратил и без того небольшое наследство девушки, и теперь не может выдать ее замуж - супруг потребует приданое. Он несколько раз пробовал сосватать племянницу знакомым, но до свадьбы дело не дошло. Девушка не настолько красива, чтобы ее взяли без гроша.
  - Вы предлагаете ее в жены герцогу Суэрсена?
   Министр пожал плечами:
  - Она из дворянской семьи, здорова, широкие бедра и хорошие манеры. Чего еще желать? - Затем добавил, - и если с ней что-нибудь случится, никто не обеспокоится. Это то, чего вы хотели.
   Саломэ молча проглотила скрытую в его словах издевку: министр прав, он всего лишь выполнил ее просьбу:
  - Хорошо. Я поговорю с Леаром.
  - Дядя представит племянницу ко двору, Хранитель сможет сделать вид, что встретил девушку на балу. Будет лучше, если имя вашего величества не станут связывать с этим браком.
  - А дядя согласен?
  - Дядя отдаст ее хоть за Проклятого.
   Чанг поднялся и коротко поклонился:
  - С вашего позволения.
  - Подождите! - Внезапно решилась Саломэ. - Я давно хотела поговорить с вами. Я знаю, что вы не в восторге от меня, господин министр. Что я, по вашему мнению, не гожусь и шлейф за Энриссой поддерживать. Но, несмотря на это, я - наместница. Хотите ли вы того, или нет. И останусь наместницей, пока не вернется король.
  - Ваше величество, - Чанга, похоже, забавляла эта неожиданная вспышка, - я знаю, что вы наместница.
  - Не перебивайте! Если вам не нравится, что я делаю, почему бы не помочь мне, не объяснить, показать, дать совет? Вам не нравится Леар, но он никогда не ведет себя так, - она запнулась, подыскивая нужное слово, - так самовлюбленно! Вы всегда знаете все лучше всех, но держите это знание при себе! Всемогущий министр государственного спокойствия, всеведущий, самоуверенный петух!
   Саломэ замолчала в изумлении - министр Чанг смеялся. Громко, самозабвенно, вытирая выступившие от смеха слезы. Отсмеявшись, он улыбнулся:
  - Ваше величество, если вы чего-то не знаете, просто задайте вопрос. Я отвечу. И всегда буду рад помочь. Быть может я и всемогущий, но над всеведеньем пока еще приходится работать - я не читаю ваши мысли. Все это время вы не проявляли ни малейшего желания учиться, чем и отличались от наместницы Энриссы. Поверьте, она не родилась готовая взойти на трон, никто не рождается.
  - Никто? - Саломэ почувствовала, что сейчас подходящий момент для давно откладываемого разговора.
  - Никто, - повторил министр, словно зная, о чем она хочет спросить.
  - Я всегда знала, что буду наместницей. Но последнее время я все чаще задумываюсь, почему мою веру разделяли другие? - Она помедлила, прежде чем признаться, - магистр Илана никогда не верила, что меня избрал король. Она не говорила мне об этом, не хотела обижать, наверное, но я знала, чувствовала. И магистр Ир... ему-то уж точно ни к чему белая ведьма на троне.
   Чанг вздохнул:
  - Как я вам уже сказал, я не всеведущ. Все, что мне известно - наместница Энрисса знала, что вы станете ее преемницей. При голосовании за вас высказались маги и военачальник. Уверен, что он выполнил последнее распоряжение ее величества. И еще одно - Энрисса словно знала, когда ей суждено умереть. Это все, что я могу вам сказать.
  - Но не все, что вам известно.
  - Дальнейшие вопросы вам нужно задавать уже не мне. Даже если предположить, что я тоже знаю ответы. И раз уж у нас сегодня день откровенности, могу я попросить вас об одолжении?
  - Да, конечно.
  - Вы мудреете на глазах. Раньше вы бы ответили: "да, конечно, все, что угодно". Но я не прошу невозможного. Вы позволили арестовать Старниса, отыгрывать назад уже поздно. Его сын - при смерти, но остается графом, пока жив. Его внуку и наследнику - семь лет. И у вас нет никаких причин передавать графство другому роду.
  - Я знаю, Виастро нуждается в опеке Короны. Военачальник Тейвор вызвался взять провинцию в свои руки. Он обещал, что справится с варварами.
  - Ваше величество, отдайте Виастро мне. Если, конечно, вы не хотите подавлять бунт. Я справлюсь куда лучше Тейвора, и с варварами, и с вассалами Старниса, и с его старыми друзьями. Тейвор разворошит пепелище, искры разлетятся по всей империи.
  - Но я уже обещала... Хорошо, хорошо, если вы уверены, что это необходимо, Виастро ваше. Но объясните.
   Чанг вернулся в кресло:
  - В свое время тогда еще граф Виастро назвал военачальника Тейвора дураком, поскольку разработанная тем военная реформа не оставляла в этом никаких сомнений. Несмотря на справедливость обвинения, ума не драться на дуэли Тейвору хватило. Если Вэрд Старнис будет знать, что его графство отдадут военачальнику Тейвору, который с тех пор не поумнел, он взбунтуется, и будет прав. Если же будет знать, что Виастро в надежных руках - пойдет, куда отправят. А урок, ваше величество, заключается в том, что вы всегда должны знать, кого из вашего окружения считают дураками, и чем они заслужили такую честь. Порой стоит прислушаться к гласу народа.
   Отпустив министра, Саломэ устало откинулась на спинку кресла. Она не сомневалась, что Чанг знает больше, чем говорит. Но дальнейшие вопросы нужно задавать магистрам. А у нее не хватит смелости спросить госпожу Илану, почему магам было так важно посадить на трон незаконную дочь Ланлосса Айрэ, и тем паче она не посмеет поинтересоваться, почему наместница Энрисса знала не только, кто сядет на трон после нее, но и когда это произойдет.
   Наместница вышла из кабинета и быстрым шагом, почти бегом, зашла в часовню. Мраморная статуя короля на гранитном пьедестале казалась живой: нежный розовый оттенок на щеках и губах, голубые прожилки на закрытых веках... нужно было присмотреться, чтобы заметить, что широкая грудь неподвижна, не вздымается при вздохе. Нужно было коснуться прохладного камня рукой, чтобы удостовериться - король мертв.
   Она долго молилась, позабыв о времени, не чувствуя голода, не обращая внимания на боль в занемевших коленях. Просила творца сжалиться над ней и вернуть короля с неведомых путей, куда уходят бессмертные. Молила Семерых заступиться за нее перед Творцом, если тот по каким-то своим непостижимым причинам не желает проявить милосердие. Умоляла короля вернуться, избавить ее от одиночества, прогнать все сомнения, признавалась, сквозь слезы, как тяжело ей сохранять веру.
   И, когда она совсем уже отчаялась, он пришел. Она сидела на коленях у своего короля, совсем как в детстве. Он гладил ее волосы, утешал, говорил, что осталось ждать совсем недолго, что он уже в пути. И никогда еще его голос не казался ей столь убедительным, ладони столь теплыми, дыхание таким жарким. Она вновь обрела надежду.
  ***
  - Она сомневается. Мы не можем больше ждать.
  - Время еще есть. Смертные неохотно расстаются с надеждой. Не будем торопиться.
  - А если она догадается?
  - Она слишком хочет верить.
  XXVII
   Беатрис стояла у стены, стараясь слиться с ней, стать маленькой и незаметной. Она ненавидела балы. Каждый раз тетушка заставляла ее влезать в расфуфыренные платья, сокрушаясь, что на племянницу что ни надень - толку не будет, только зря деньги тратят на модисток. Накручивала тонкие пепельные волосы на папильотки, порой вырывая с корнем, а однажды, заметив на лице девушки пятнышко, послюнявила палец и стерла его... Беатрис с трудом сдержала тошноту. Потом они ехали в тесной карете, туда с трудом помещались пять дам - тетушка, три ее дочери и племянница. Пышные юбки мялись, оборки застревали в дверце, кузины переругивались, а Беатрис жадно хватала ртом спертый воздух, чувствуя себя рыбой, взятой за жабры.
   Сегодняшний бал вызвал в доме еще больший переполох, чем обычно. Дядюшка, в качестве последнего средства, решил представить племянницу ко двору. Две недели ее таскали по портнихам, сокрушаясь, что такие фигуры нынче не в моде, что ей совершенно не идет розовый цвет дебютантки, что у нее слишком большие руки, а бальные перчатки в этом сезоне без пальцев... и так без конца. Словом, в Беатрис не было ничего хорошего.
   И вот настал день бала. Девушка никогда раньше не была в королевском дворце, и с радостью бы улизнула из танцевальной залы, прошлась по коридорам, посмотрела картины и фрески. Но тетушка бдительно стояла на страже, не сводя с племянницы глаз. Она словно ждала чего-то, против обыкновения не мешая Беатрис жаться к стене, не улыбалась заискивающе проходящим кавалерам. Девушка не хотела думать о причинах, она безучастно стояла у стены, опустив голову, и мечтала, чтобы этот бал поскорее закончился. Она так сосредоточилась на подсчете прожилок на мраморном полу, что не заметила, как к ней подошел мужчина и, слегка наклонив голову, пригласил на танец. Первым побуждением было отказаться, но гневный, и в то же время испуганный, взгляд тетушки не оставлял выбора. Беатрис обреченно приняла предложенную руку.
   Партнер уверенно вел ее в танце, не пытаясь завязать разговор, но она чувствовала на себе его внимательный взгляд и, в нарушение всех правил приличия, требующих от девушки скромности, подняла голову. Ну что ж, кавалер ей, против обыкновения, достался завидный - стройный, черноволосый, черноглазый. Светлый голубой камзол с серебряной отделкой подчеркивал смуглую кожу. Беатрис подумала: "наверное, южанин, и недавно при дворе, еще загар не сошел" Музыка смолкла, но, вопреки ожиданиям, кавалер не проводил ее назад к тетушке, а отвел в сторону:
  - Вы впервые при дворе. Если пожелаете, я могу показать вам дворец. Обычно дам интересуют картины. - Тон, которым было сделано предложение, не подразумевал отказа.
   Но Беатрис и не собиралась отказываться. Пускай это неприлично - уединяться с незнакомым мужчиной после первого же танца, она и в самом деле хочет увидеть замок и не горит желанием оказаться в обществе тетушки. После каждого танца почтенная дама начинала обвинять племянницу в бестолковости и сожалеть о потраченных деньгах. И в самом деле - танцует, а замуж не берут! А наличие трех незамужних дочерей только подогревало ее гнев: своих никак пристроить не может, а надо тратиться на племянницу! О том, что украденное наследство девушки с лихвой возместило все траты на годы вперед, тетушка предпочитала не вспоминать.
   Незнакомец хорошо знал дворец: он не глядя сворачивал в нужные коридоры и, когда через несколько минут они оказались в картинной галерее, Беатрис окончательно запуталась - сама она бы уже не нашла обратного пути. Он подвел девушку с самой большой и яркой картине, занимавшей пол стены:
  - Главная достопримечательность красного зала, его еще называют "зал Саломэ" - прижизненный портрет Саломэ Первой Великой.
   Высокая черноволосая женщина в белом платье стояла на мраморной лестнице. Длинный шлейф струился по ступеням. Ее лицо, выписанное до мельчайшей черточки, казалось лицом фарфоровой куклы - в голубых глазах навечно застыла пустота.
   Беатрис поежилась:
  - Я бы не хотела, чтобы меня запомнили по такому портрету.
  - Других не сохранилось, - пожал плечами мужчина, - все остальные - копии с этого. - Но взглянул на нее с нескрываемым интересом. - А это Саломэ Вторая Тонкая. В ее правление дамы начали носить корсеты, чтобы добиться тонких талий в подражание наместнице. Потом оказалось, что тугие корсеты при беременности приводят к врожденным уродствам, и наместница запретила их. Дамы продолжали утягивать талии, но тайком. Тогда за ношение корсета начали ссылать в отдаленные обители. - Он подвел ее к следующему портрету.
  - Саломэ Третья Печальная. В народе говорили, что она оплакивает рано умершего возлюбленного, за которым вскоре и последовала, но на самом деле наместница страдала от болей в желудке и умерла от разлития желчи.
   Беатрис не смогла удержать улыбку. Право же, этот кавалер разительно отличался от всех, с кем ей приходилось танцевать до сих пор. С девицами разговаривали о погоде и благотворительности, а не о беременностях и желудочных расстройствах.
  - А это...
   Девушка прервала его:
  - Саломэ Четвертая Темная. Я не думала, что во дворце сохранились ее портреты. Я читала, что после того, как она умерла, жрецы Хейнара постановили обречь на забвение даже ее имя.
  - Вы читали "Летопись темноты"? - С неподдельным удивлением переспросил ее спутник.
  - Мой отец оставил мне в наследство несколько книг, - смутилась девушка, - и пока дядя не забрал их, я читала. - Она покраснела, но не от смущения, а от гнева. Пускай книги ее отца были не самым подходящим чтением для девочки, дядя не имел права забирать их! Она давно уже смирилась с потерей своего небольшого состояния, но так и не смогла простить дядюшке отобранные книги.
  - Хотел бы я знать, что он сделал с вашим списком летописи... это довольно редкая книга.
  - Скорее всего, продал.
   Беатрис подняла взгляд на портрет. У Саломэ Темной были черные волосы, темные глаза и усталое лицо. Художник не стал льстить наместнице - шестнадцатилетняя, на портрете она казалась много старше своих лет. Она сидела на стуле с высокой спинкой, прямая и напряженная, в черном платье, подчеркивающем белую, словно выбеленную мелом кожу.
  - Она в черном.
  - Она темная, чему вы удивляетесь? А портрет... жрецы Хейнара, - в голосе собеседника прорезалась едкая желчь, - могут постановить все, что угодно, но за скрижали наместниц отвечают жрецы Аммерта. Никто не вправе вычеркнуть имя наместницы из скрижалей, даже если она поклонялась Ареду. Историю не переписывают.
  - А мне кажется, портрет оставили здесь в предостережение. Посмотрите, ее словно огонь сжигает изнутри. Неудивительно, что она так рано умерла. Никто не захочет подобной судьбы.
   И снова Беатрис заслужила заинтересованный взгляд своего проводника:
  - Вы необычная девушка, сударыня. Пожалуй, я даже получу некоторое удовольствие от этой затеи, - сказал он задумчиво. - Однако, нам пора возвращаться. Остальные портреты я покажу вам в следующий раз. Он не заставит себя ждать.
   Смуглый незнакомец отвел девушку в бальный зал и оставил стоять у той же самой стенки, удостоив тетушку быстрым коротким кивком. Как только он отошел, почтенная дама в изнеможении обмахнулась веером:
  - Что, что он тебе сказал, о чем вы так долго разговаривали, где вы были? - Вопросы сыпались, как горох из дырявого мешка.
  - Мы смотрели портреты, тетушка. И ничего больше. Я очень устала. Когда мы поедем домой?
   Обычно после этого вопроса тетушка взвивалась стрелой и объясняла неблагодарной племяннице все, что она думает и про нее, и про ее не менее неблагодарных родителях, посмевших не забрать дочь с собой в посмертие. Но сейчас она склонилась в глубочайшем придворном реверансе, успев подтолкнуть Беатрис, вынуждая ее последовать своему примеру. Перед ними стояла светловолосая женщина в белом платье.
   Наместница приветливо кивнула дамам, позволяя подняться:
  - Вы супруга моего виночерпия, не так ли, госпожа Морнэ? А это ваша дочь?
  - Племянница, ваше величество. Мой супруг взял к нам в дом сироту, из милосердия, он ведь сама доброта! Бедная девочка, она осталась без гроша. Несчастное дитя, ее отец, вы знаете, был капитаном в армии, погиб на границе, не оставил дочери и медяка.
   Беатрис медленно заливалась краской, но наместница, похоже, совсем не слушала тетушкин лепет. Она подняла лицо девушки за подбородок, вглядываясь в ее черты, - У тебя красивые глаза. Надеюсь, ты будешь счастлива, девочка. - Саломэ сказала эти слова искренне, с таким жаром, словно хотела убедить в их истинности в первую очередь саму себя.
   Наместница ушла, тетушка взволнованно причитала, пары кружились по мраморному полу, а Беатрис стояла, прислонившись к колонне - голова раскалывалась от боли. Что-то происходит... она не понимала, что, но чувствовала себя в ловушке. Казалось, что каменные стены зала, увешанные роскошными гобеленами, надвигаются на нее, сжимаются, еще чуть-чуть - и раздавят в своих объятьях.
  XVIII
   После бала прошло три дня, три самых спокойных и счастливых дня в жизни Беатрис. Тетушка внезапно решила, что девушка переутомилась и нуждается в отдыхе, в том числе и от любящих родственников. Беатрис и в самом деле мучалась головными болями, но никогда раньше ее страдания не находили отклика - мигрени почтенная супруга придворного виночерпия считала роскошью, непозволительной для бесприданницы.
   Одиночество оказалось лучшим лекарством - боль утихла, привычно затаившись в области затылка, и Беатрис наслаждалась покоем, в душе опасаясь, что эти благословенные дни всего лишь затишье перед бурей. Терпение дядюшки на исходе, так же, как и сезон летних балов. Он найдет способ избавиться от бедной родственницы.
   В лучшем случае она окончит свои дни в обители, в худшем... девушка упрямо сжала губы. Она скорее пойдет в служанки, чем выйдет замуж за того, кто согласится взять ее без приданого, чтобы оказать услугу дяде. Какой-нибудь купец, за право поставлять вино ко двору... До сих пор дядя надеялся найти племяннице дворянина, но ей уже двадцать три года, и лучше свояк-купец, чем старая дева на шее.
   Беатрис подошла к окну, выходившему в маленький садик за домом, распахнула ставни и вдохнула влажный воздух: похоже, тот бал был последним в ее жизни. Тетушка потому и оставила ее в покое, что все уже решено. Жаль... она так и не увидела дворец. Смуглый незнакомец намеревался показать ей остальные картины в следующий раз. Девушка усмехнулась: следующего раза не будет. А ведь она даже не спросила, как его зовут.
   Тетушка ворвалась в комнату без стука, всплеснула руками и засуетилась перепуганной квочкой:
  - Как, ты не одета?! Какой ужас, боги всемогущие, какой ужас! Быстро, быстро, нет, не зеленое, немочь бледная, голубое, ох, нет, голубое нельзя, это намек, розовое слишком короткое, на желтое ты посадила пятно, косорукая девчонка!
   Наконец, она затянула племянницу в бежевое домашнее платье с открытым воротом, слишком простое для приема гостей, но единственное, оставшееся в ее небогатом гардеробе, собственноручно уложила ей волосы, и отступив на шаг придирчиво осмотрела:
  - И только попробуй нас опозорить, только попробуй! В прачки пойдешь! В поломойки! На соломе умрешь!
  - Что происходит? - Спросила Беатрис. Ей потребовалось все самообладание, приобретенное за годы жизни в дядюшкином доме, чтобы не крикнуть в ненавистное лицо: "В прачки? Да хоть сейчас! Все лучше, чем с вами!"
  - Господин Хранитель приехал к тебе с визитом. Неслыханная честь.
   Тетушка, похоже, потеряла тот немногий ум, которым боги наградили ее при рождении, но Беатрис не стала спорить. Ей уже было все равно - хоть Хранитель, хоть сам оживший король - ни тому, ни другому не о чем было с ней разговаривать. Кто-то решил зло подшутить над виночерпием и его супругой, а виноватой опять окажется Беатрис. Девушка спустилась в маленькую душную гостиную, заваленную вышитыми подушками, и, остановилась на пороге, узнав в госте своего таинственного партнера.
   Дядюшка с наигранной радостью воскликнул:
  - А вот и Беатрис! Дорогая, господин Хранитель почтил наш скромный дом визитом. Позвольте представить вам мою племянницу.
  - Сударыня, - он вежливо кивнул.
   Виночерпий чувствовал себя не в своей тарелке, а Беатрис не спешила придти ему на помощь, удовлетворенно наблюдая, как все попытки дядюшки поддержать разговор разбиваются об ледяную вежливость гостя. Наконец, она сжалилась:
  - Сегодня прекрасный день, жалко сидеть в четырех стенах. Если позволите, я покажу вам сад. Он небольшой, но дает тень.
   Дядюшка с облегчением закивал:
  - Да-да, покажи сад, Беатрис, моя супруга тратит на него много сил, когда нет поместья за городом, так хочется свежего воздуха. А я вынужден вас оставить, дела, дела.
   Оказавшись в саду, Леар брезгливо сморщился - он привык к изящной простоте дворцового парка, а крошечный кусочек земли, огороженный высоким забором полностью отражал вкус хозяйки дома - две узенькие дорожки с трудом протискивались между причудливо выстриженных кустов и ярких, тяжело пахнущих цветов. А посредине возвышался грандиозный фонтан с бронзовым дельфином, разбрызгивающим воду из оскаленной пасти. Хранитель кивнул:
  - Действительно, прохладно. Единственное достоинство этого кладбища хорошего вкуса. Впрочем, надо отдать вашей тетушке должное - она во всем выдерживает свой стиль. Я бы не хотел вырасти в этом доме.
  - Я тоже не хотела.
  - Тогда выходите за меня замуж, и вы сегодня же его покинете.
  - Что? - Глупо переспросила Беатрис, решив, что не расслышала.
  - Я предлагаю вам стать моей женой, сударыня. Насколько мне известно, вы ни с кем не помолвлены.
  - Но у меня нет приданого, - Беатрис так растерялась, что сама не понимала, что говорит.
   Леар не сдержал короткий смешок:
  - Не беспокойтесь, я смогу вас прокормить.
   Девушка опустилась на скамейку, собраться с мыслями. Он молча ждал.
  - Зачем вам это нужно?
  - Жениться? Вы настолько невинны, что не знаете, зачем люди вступают в брак?
  - Зачем вам нужно жениться на мне? Вы же герцог! И Хранитель! - Беатрис замолчала, только сейчас осознав, что никогда не слышала, чтобы Хранители заводили семьи.
  - Прежде всего, я мужчина. И, как вы правильно заметили, герцог. Мне нужен наследник. Вы вполне подходящий выбор. Миловидны, из хорошей семьи и, против ожидания, умны.
  - Вы легко найдете красивее, знатнее и умнее.
  - Последнее вряд ли. Девиц в знатных семьях в первую очередь учат вышиванию и игре на лютне.
  - Ума у вас, как и богатства, вполне хватит на двоих.
  - Знатности тоже, так что это возражение снимается.
   Беатрис встала и, до боли обхватив пальцами запястье левой руки, произнесла:
  - Прошу меня простить, но я не могу принять ваше предложение. Каким бы лестным оно ни было.
  - Вы странная девушка, - Леар не скрывал удивления, - Неужели вы рассчитываете сделать лучшую партию? Вы только что объясняли, чем вы не подходите мне. Но чем же я не устраиваю вас?
  - Вы не любите меня, а я не люблю вас. Все прочее неважно.
   Леар воздел руки к небу:
  - Сударыня, помилуйте, какое отношение любовь имеет к браку?! Постойте... вы влюблены в кого-нибудь другого, и романтическая чушь мешает вам мыслить разумно? Странно. Вы производили впечатление умной девушки.
  - Нет, я никого не люблю. Но я не могу связать себя с человеком, которого не знаю. Как вы правильно заметили, я умная девушка. Вы что-то скрываете.
   Леар вздохнул и опустился на скамейку. Он не ожидал, что невесту придется уговаривать оказать герцогу Суэрсена честь стать его женой:
  - Хорошо, я объясню. Несколько месяцев назад я попросил наместницу найти для меня подходящую невесту из дворянской семьи. Я в родстве со всеми знатными родами империи и хочу разбавить кровь. Вторая причина, видите, я не собираюсь вам лгать, заключается в плохой репутации Аэллинов. Сомневаюсь, что кто-либо из лордов согласится отдать за меня свою дочь. Семейное проклятье.
  - Я слышала про узы Аэллинов.
  - Вся империя слышала. Все мои близкие погибли насильственной смертью. - Леар говорил спокойно, словно о ком-то другом, с этой болью он давно уже научился жить, - весьма вероятно, что мою жену ожидает судьба моей матери. В отличие от прочих невест, у вас нет любящих родственников. Как видите, вполне разумный выбор. Я не причиню вам зла, наоборот. Вы получите все, о чем может мечтать женщина: состояние, титул, положение в обществе.
  - Неужели вы готовы провести жизнь с нелюбимой женщиной, которую вам выбрали, словно товар в лавке?
  - Неужели вы рассчитывали на брак по любви?
  - Откровенность за откровенность - да. Я не красавица и бедна. Если кто-то захочет взять меня в жены, то только по любви.
  - Или из сострадания, - безжалостно добавил он.
  - Вы только что добавили еще одну причину для моего отказа. Мне все равно, что со мной сделает дядюшка, но то, что вы предлагаете - отвратительно. Я знаю, что большинство браков заключаются именно так, но это хотя бы взаимовыгодные сделки. А вы просто покупаете по дешевке подходящий товар, залежавшийся на прилавке. Я не хочу быть такой покупкой.
   Наступила тишина. Беатрис кусала губы: что она наделала? Отказалась от единственного шанса вырваться на свободу, отказала герцогу, Хранителю... она сошла с ума, но поступила правильно. Дядюшка отобрал ее деньги и книги, тетушка лишила свободы - одеваться по своему выбору, танцевать с приятными ей кавалерами, а не каждым, кто пригласит, ходить пешком... Но родственники не посягали на единственное, что у нее осталось - чувство собственного достоинства. Она пронесла его через все испытания, и не уступит сейчас. Если она согласится на предложение герцога Суэрсена - перестанет уважать себя.
   Леар заговорил первым, с неожиданной мягкостью:
  - Вы правы. Простите меня. Я слишком долго жил при дворе. Я не стану вас покупать. Давайте заключим договор: объявим о помолвке, и если через год вы не измените своего мнения, расторгнем ее. Я выплачу вам достаточную сумму, чтобы в будущем вы смогли себе позволить брак по любви.
  - Вы собираетесь полюбить меня за этот год? Или считаете, что я полюблю вас?
   Леар пожал плечами:
  - Мы узнаем друг друга. Быть может, станем друзьями. Это не самый плохой вариант. Поверьте, одной любви зачастую недостаточно для счастья. В южных провинциях придумали мудрый обычай - перед свадьбой невеста проводит год в доме жениха, и только потом играют свадьбу. И семьи в приморских землях самые крепкие - жены годами ждут мужей из плаванья, и мужья не сомневаются в их верности.
   Беатрис медленно кивнула, признавая благородство противника - он дал ей возможность сдаться с честью. Год спокойной жизни - это очень долго, а там будет видно:
  - Хорошо. Я принимаю ваше предложение. Пусть будет помолвка.
   Леар поднес к губам ее руку:
  - Завтра вы переедете во дворец. Я обещал показать вам остальные картины. - Хранитель искренне сожалел, что не может полюбить эту девушку. Она заслуживала его любви.
  XXIX
   В замке царил переполох. Вдовствующая графиня, убедившись, что Эльвин твердо решил ехать в столицу, собирала сына в дорогу. Лорд Дарио с содроганием наблюдал, как на очередную подводу затаскивают тяжелые сундуки, и не выдержал:
  - Тридцать повозок, не многовато ли? Он что, собирается давать званные приемы, что нужно тащить с собой фамильный сервиз? И что, скажите на милость, он будет делать со всеми этими лошадьми в столице? Устроит скачки? Да так на одном овсе можно разориться!
   Глэдис смерила его уничижительным взглядом:
  - Если вам угодно, дорогой брат, вы можете путешествовать верхом, спать под сосной, укрывшись дырявым плащом, а есть из черепка. А мой сын не станет позорить родовое имя.
   Арно отошел от окна, благоразумно решив не связываться, только пробурчал под нос:
  - Слава богам, хоть Клэра осталась дома. Иначе эти подводы как раз бы выстроились по тракту до самого Сурема. - Впрочем, он надеялся, что у племянника здравого смысла окажется поболей, чем у его матушки, и половину кортежа он отправит назад, как только отъедет от дома.
   Глядя на приготовления к отъезду, Клэра прислушивалась к себе, пытаясь обнаружить хоть намек на сожаление. Разве не об этом она мечтала долгие восемь лет? Столица, двор, балы, приемы, роскошные платья у столичных портных, свита наместницы... Эльвин не стал настаивать, когда она отказалась ехать, но не возражал бы и против ее компании - графу давно уже было все равно, что делает его жена. И Клэра не могла упрекать его за равнодушие. Но она не хотела ехать в Сурем, не хотела блистать при дворе, выслушивать банальные комплименты дворцовых щеголей, ловить сочувственные взгляды дам - "такая молодая, бедняжка, а муж - калека", или, еще хуже, уклоняться от жаркого шепота: "он все равно слепой, ничего не увидит".
   Еще несколько месяцев назад ничто не обрадовало ее больше, но сейчас ей хватило нескольких слов, чтобы остаться: "Вы уезжаете? Жаль. Девочки только начали привыкать к вам... да и мне будет вас не хватать". И столичные увеселения сразу померкли перед ее внутренним взором. И в самом деле, зачем? Чего она там не видела? Ее настоящая жизнь здесь, пора бы понять и принять ее, такой, какая есть. Именно этого хотел от нее Адан, но только сейчас она нашла в себе силу последовать его советам.
   Она стала хорошей матерью, насколько это оказалось для нее возможным. Детей графиня по-прежнему не любила, не в силах поверить, что эти маленькие люди связаны с ней крепчайшей из нитей, но научилась скрывать нелюбовь, с удивлением обнаружив, что ей приятно детское общество, если забыть, что это ее дети. Заинтересовалась хозяйством, всячески скрывая свой интерес от свекрови - не хватало еще драться за ключи от кладовых. Единственное, в чем Клэра так и не смогла себя пересилить, хотя и понимала, что без этого все ее прочие достижения мало стоят - отношение к мужу. Она так и не смогла пробудить в себе любовь к нему. Да что там, теперь Клэра сомневалась, любила ли она его вообще когда-нибудь? Она была счастлива, что так удачно вышла замуж, восхищалась красотой своего мужа, его титулом и богатством, но можно ли назвать это любовью? Она не знала. Не с чем было сравнивать.
   Но чувства, которые она испытывала к мужу теперь, без всякого сомнения меньше всего походили на любовь. Она почти преодолела раздражение: Эльвин ведь не виноват в своей беде, но ничего не могла поделать с брезгливой жалостью, охватывавшей ее каждый раз, когда она встречала его пустой взгляд. Не могла заставить себя радоваться его прикосновениям, с трудом сдерживаясь, чтобы не оттолкнуть. Пусть берет тело, раз уж она не может дать ему большего.
   Если Эльвин спокойно принял решение жены остаться в замке, Глэдис получила повод для размышлений на много дней вперед. Она не поверила ни слову из объяснений Клэры: восемь лет ей было наплевать на детей, с чего вдруг проснулись материнские чувства? И с каких это пор она боится долгих путешествий? Еще не так давно из корсета выскакивала, лишь бы уехать хоть к соседям, а теперь вдруг заделалась домоседкой. Чем безупречнее вела себя Клэра, тем сильнее терзали вдовствующую графиню подозрения. Она не верила во внезапное преображение души своей невестки и искала более прозаические объяснения.
   Глэдис могла представить только одну причину, по которой Клэра могла бы отказаться от поездки в Сурем - мужчина. Мерзавка завела себе любовника, и теперь только рада, что муж уезжает. Ну что ж, тем лучше, теперь, когда Эльвин в отъезде, Глэдис выведет невестку на чистую воду. Она с наслаждением представила, как вышвырнет лживую тварь назад, к отцу, в болота Тейвора, в одном платье, как взяли... И, согнав с лица мечтательную улыбку, выбежала во двор - безрукие слуги уронили сундук на брусчатку. Хорошо еще, если с одеждой. Если они разбили кавднский фарфор, видят боги, выгонит без жалованья!
  ***
   Эльвин повторял про себя обращение к Высокому Совету - никогда раньше ему не приходилось выступать с публичными речами, и он боялся, что переоценивает свой дар убеждения. Что, если ему откажут лишь из-за того, что он не сможет подобрать правильные слова? Но помимо этого, после разговора с Даларой его терзали сомнения: не превышает ли он пределы, отпущенные Творцом смертным людям? Храмовые целители лечат, используя силу Эарнира, деревенские травники варят свои отвары из трав, произрастающих по его воле, белые ведьмы возвращают мужскую силу магией бога жизни. Он не чувствовал себя избранным, не слышал голос бога, да что там - никогда не задумывался о божественных материях, оставив рассуждения жрецам. Ослепнув, он не роптал на богов, но и не просил их прощения - принял неизбежное. Никто ведь не просит Семерых отменить ночь только потому, что боится темноты.
   Адан не удивился, застав хозяина замка в часовне в неурочный час. По лицу Эльвина можно было читать, как в открытой книге - последние дни граф места себе не находил, а где еще искать утешения, как не у алтаря бога жизни? Но Эльвин не торопился погрузиться в молитву, вместо этого он подозвал к себе жреца, виновато улыбнувшись:
  - После службы с вами не поговорить, всегда очередь толпится.
  - Вы могли позвать меня к себе в любое время, ваша светлость. Но я рад, что вы предпочли придти сюда. В этих стенах слова звучат иначе - глубже, правильнее.
   Эльвин никогда не замечал особой "правильности" в словах, произнесенных в часовне, а что глубже - так с таким расчетом и строили, даже замуровали в стены пустые горшки, для лучшего звучания, как в старинных храмах.
  - Важно не где говорят, а кто говорит. Мне нужен ваш совет, Светлый Адан. Вернее, совет Эарнира. Не уверен, правда, что бог дает советы. Может быть, я неправильно спрашиваю?
   На щеках Адана проступили красные пятна, душу охватило привычное бессилие: воля бога, всем им нужна воля бога, словно он рупор, спущенный с небес. Что осталось бы от уважения прихожан, знай они, что жрец Адан никогда в жизни не слышал голос Эарнира. Пришел бы кто-нибудь к нему за советом, понадобился бы он хоть кому-нибудь, значил бы что-либо сам по себе, не как слуга отвернувшегося от него бога? И услужливый внутренний голос тут же подсказал ответ: пришла бы, она придет по первому зову, а больше ты не нужен никому.
   Но графу Эльвин пришел услышать волю Эарнира, а не мнение Адана. И он снова будет шарить в потемках, пытаясь понять, чего хочет его бог, скрывая, кто здесь по-настоящему слеп и глух. Все, что ему осталось - исполнять свой долг, забыв о боли. Он присел на скамью возле графа:
  - Не думаю. Скорее всего, Эарнир уже дал вам ответ. Осталось только найти его. В этих поисках и состоит постижение Творца, иначе священные книги содержали бы всю мудрость мира, и не было нужды ни в чем другом. Что вас беспокоит?
  - Не слишком ли далеко я зашел?
  - В мире, созданном Семерыми по воле Творца? Это невозможно. Человек не может выйти за пределы ему отпущенного. Все, что мы совершаем, так или иначе ложится в Его замысел.
  - Это слишком простой ответ.
  - Простые ответы обычно самые верные.
  - А как же Проклятый? В мире до сих пор его сила, что, если я служу ему, думая, что совершаю благо? С начала времен были болезни, которые можно было исцелить, и те, которые нельзя. Во времена черной напасти разве не говорили в храмах, что это испытание, посланное волей Семерых? Испытания посылаются, чтобы стать сильнее. Разве можно стать сильнее, избежав испытания? Кому угодно, чтобы я принес в мир средство от черной потницы? А быть может, и от прочих неисцелимых болезней?
   Адан словно смотрел на себя в зеркало: еще один смертный бьется о стену молчания, взывая: подскажи, направь, прав ли я, имею ли право... И нет ответа. И не будет. "Творец создал человека, способным ошибаться и принимать решения". - Последнюю фразу он произнес вслух.
  - Если вы хотите получить от Эарнира готовый ответ, я ничем не смогу помочь, простите. Все, что в моих силах, сказать, как я понимаю его волю. - Он не хотел лгать этому человеку.
   Эльвин кивнул:
  - Жрецы для того и существуют, чтобы разъяснять волю богов.
  - Все, что творил Проклятый и его слуги - зло. Зло неприкрытое, явное и бесспорное, ничем не оправдываемое. Вспомните времена Саломэ Темной - алтари залили кровью.
  - Говорят, что Проклятый радуется, заведя человека на ложную тропу.
  - Еще больше он радуется, когда гибнут невиновные. Ваша погубленная душа вряд ли превысит в его глазах тысячи спасенных жизней. Что же до позволенного и запретного, все просто. Дерзайте. Если Семерым будет угодно, ваша затея увенчается успехом. Если нет - вы потерпите поражение. Вся жизнь человека - выбор.
  - А если я выберу не делать ничего? Не решать?
   Адан пожал плечами, забыв, что собеседник его не видит:
  - То это и будет ваш выбор, ваша светлость. Ваш и только ваш. Пока вы живы, только вы решаете, насколько верен ваш выбор.
  - А в посмертии?
  - А в посмертии каждый из нас ответит за все.
   Эльвин поднялся:
  - Спасибо. Мне стало легче. Единственный способ узнать результат - поставить опыт.
   Граф ушел, а жрец продолжал сидеть на скамье, уставившись в потолок воспаленными глазами. Что ему стоило сказать, что Эльвин задумал богоугодное дело, обнадежить, благословить? Людям нужно утешение, а не истина. Ему просто хотелось хоть на миг разделить свою ношу.
  XXX
   Осень полыхала красками: золото, охра, багрянец, последние проблески зелени. Глэдис сидела в беседке, посреди сада, у ее ног стояла корзина, заполненная только что срезанными поздними астрами - мохнатыми, словно разноцветные клубочки шерсти. Эльвин уехал две недели назад, но вдовствующая графиня все еще не привыкла к его отсутствию. Глэдис сморщилась - в прошлую поездку сын привез из Сурема жену, с чем вернется на этот раз? Бедный мальчик, ничего ведь у него не получится, откажет Высокий Совет, что он тогда будет делать? Без своих опытов и книг ему жизнь станет не мила.
   Сама-то Глэдис не сомневалась в гениальности своего сына: если он говорит, что нашел средство от черной потницы, значит, так оно и есть. Но то она верит, а там, в столице, где его никто не знает, никто слова не замолвит... так дела при дворе не делаются. Но графы Инваноса вот уже второе поколение были домоседами, от старых связей не осталось и следа. Разве что военачальник Тейвор поможет родственнику, но Глэдис не стала бы на это рассчитывать. И она ничем не может ему помочь, снова не может. Как же она ненавидела свое бессилие!
   Она прикрыла уставшие от бессонницы глаза - последнее время графиня не могла спать, стоило лечь, подступали воспоминания, и горло снова перехватывал давний ужас. Этот ужас носил имя ее сына. Единственного выжившего сына. Страх потери, пропитавший все ее естество.
  ***
   Лекарь развел руками, старательно отводя взгляд:
  - Ничего нельзя сделать, ваша светлость. Лихорадка, он весь горит, а жар никак не сходит. Сегодня ночью перелом будет, но он так ослаб. Молитесь, утром все решится.
   На подгибающихся ногах графиня вышла из детской. Утром все решится, к трем маленьким могилам на семейном кладбище прибавится еще одна. Последний сын, вымоленный, вынянченный, все, на что оказался способен ее ученый муж. Трое не прожили и недели, еще четырех не доносила, скинула. Вся ее хваленая красота ушла вместе с нерожденными сыновьями. А теперь муж мертв, и все, что у нее осталось - хрипящий в бреду мальчик на мокрых простынях. К утру не будет и этого. Она не станет молиться, бесполезно. Семеро играют с ней, как кот с мышью. Они заберут ее сына.
   Глэдис прислонилась лбом к холодному стеклу, погрузившись в свою боль, и не услышала мягких шагов за спиной:
  - Еще не все потеряно, ваша светлость. - В обычно услужливом голосе наставника Эльвина, только месяц как выписанного из столицы, звучала непривычная твердость. - Я знаю, как его спасти.
  - Молиться? - С горечью переспросила женщина.
  - Молиться. Но не Семерым. Они не помогли вам раньше, не помогут и теперь. Он - последнее прибежище отчаявшихся. Не нужно бояться, госпожа моя, Семеро отвергли вас первыми. А он принимает каждого, кто осмелится служить ему.
  - Он? - Едва слышно прошептала она, уже понимая, о ком идет речь, что предлагает этот маленький человечек, отбросивший гигантскую тень в свете факела.
  - Решайтесь. Я все подготовил, и место, и жертву. Предвидел, что это понадобится. Я помогу, но вы должны будете сделать это сами, миледи. Это ваш сын, вам платить выкуп.
   Слезы высохли, больше не было слабости, не было страха, появилась надежда. Все зависело от нее, не от воли далеких богов, не от искусства старого лекаря, не от звезд на небе. Только от нее. Так разве может она подвести своего мальчика? Разве не стоит его жизнь жизни этого, грязного, вонючего, с цыпками на ногах, крестьянского мальчишки? Его мать только обрадуется, что на один рот меньше кормить. Если, конечно, у него есть мать. Да какая разница, она не будет думать о чужой матери, все, что имеет значение - ее сын. Руки не дрожали, приняв решение, Глэдис не позволяла себе колебаться.
   Перелом случился под утро, как лекарь и предсказывал. Но когда рассвело, маленький Эльвин был все еще жив, и целитель, повидавший на своем веку немало больных, уже видел, что мальчик выздоровеет. Проснувшись, он попросил есть, первый раз за две недели, и Глэдис, улыбаясь, кормила сына с ложки янтарным бульоном, заставив себя забыть переполненные ужасом глаза другого мальчика. Такие же карие.
   А через год, в теплую безлунную ночь наставник Эльвина снова пришел к ней. Она ведь хочет, чтобы с ее сыном все было в порядке? Хочет избавиться от постоянного страха, хочет целовать его лоб, а не пробовать губами - не горячий ли? Аред сохранит ее сына, но за плату. Раз в год, не так уж и многого он хочет. Но она колебалась, ведь Эльвину, на первый взгляд, ничего не угрожало. А назавтра он упал с лошади и вывихнул лодыжку, чудом обошлось без перелома. И хотя Арно громогласно утверждал, что семь раз не упав, всадником не станешь, она решилась.
   Вывих вправили, зажило быстро, как по волшебству. И Глэдис, впервые за долгие годы, перестала бояться. Она уже забыла, как это прекрасно, дышать полной грудью, смеяться, а не вздрагивать каждый раз, когда в комнату входят слуги. Арно только удивлялся, не подменил ли кто его дорогую сестру, с чего она вдруг перестала камнем виснуть у него на шее, и позволяет сыну не только ездить верхом, но и, о, ужас, фехтовать!
   А потом в Инванос пришла черная потница. Ранней весной, в самую бескормицу, когда даже в благополучных землях крестьяне подъедают зимние запасы. Умирали целыми хозяйствами, там, где заболевал один, в скором времени заражались все. Где Эльвин подцепил заразу, она не знала, да и какая разница? Болезнь не различает между графом и конюхом. Не до раздумий было, она не отходила от постели сына, теперь уже не зная, кому молиться, кого просить.
   Аред обманул ее, недаром его зовут породившим ложь. А Семеро теперь карают, сразу за все: за умерших на алтаре, за короткое счастье, за то, что посмела отринуть их. Она плохо помнила то время, все сплылось в один бесконечно длинный серый день. Наверное, она просила богов о пощаде, Ареда - о защите. Эльвин снова выжил, но ослеп. И она знала, по чьей вине. Семеро карают за грехи отцов. Но самое главное, слепой или зрячий, он жив. Она постаралась забыть обо всем, зная, что каждый прожитый день приближает ее к посмертию, к расплате. Глэдис жалела только об одном: что Аред оказался настолько слаб и не сумел сохранить ее сына против воли Семерых.
  ***
   Эльвин уехал, и у Глэдис было много времени для раздумий. Молодой жрец, появившийся в замке против ее воли, заставил графиню задуматься о том, о чем она предпочитала не вспоминать - о душе. Она по-прежнему ни о чем не жалела, но ее сознание подтачивал червячок сомнения: в посмертии она заплатит за все. Праведных и благочестивых ждут прохладные сады, ее - раскаленный песок. И Аред бы с ним, с песком, она испытала достаточно боли при жизни, чтобы страшиться ее после смерти. Но она никогда не увидит своего сына, даже после конца времен!
   А что, если спасая его жизнь, Глэдис не только обрекла своего мальчика на слепоту, но и лишила посмертия? Что, если Аред оставил на Эльвине свой отпечаток, и он, ни в чем неповинный, разделит участь матери? Быть может, пока не поздно, она должна открыться сыну, чтобы тот мог очиститься? Должны ведь быть у жрецов какие-нибудь обряды на такой случай!
   Второй повод для раздумий был более приземленным, но не менее важным: посмертие когда еще наступит, для покаяния время, если что, всегда найдется, хоть и на смертном ложе, а с Клэрой нужно было разобраться здесь и сейчас. Глэдис ядовито усмехнулась, сжав в ладони шелковистую головку цветка, переломив стебель. Глупая девчонка и не догадывается, что за каждым ее шагом следят и тут же доносят свекрови.
   Но до чего же осторожна, лисица! С утра, как проснется на рассвете, еще до завтрака, в часовню, молиться. После обеда, вместо того, чтобы вздремнуть пару часиков, как раньше, опять молится. Вечернюю службу, на которую обычно только стражники, сменившиеся с поста, ходят, и ту отстоит. Праведна настолько, что хоть вместо витража в храме в окно вставляй! Видать, есть что замаливать, раз так старается.
   Хорошо, что Эльвин уехал. Сам бы он никогда не обвинил жену в измене, даже если бы застал ее с любовником в супружеской постели. Не потому, что любил, просто не захотел бы пачкаться. А Глэдис грязи не боится, разбив кувшин, о молоке уже не плачут. Но с кем же невестушка завела роман? Графиня терялась в догадках: вот ведь, каждый день, как на ладони, а ходит довольная, словно кошка крысу придушившая. Значит, успевает. Глэдис решила на время прекратить слежку, быть может, Клэра не так глупа, как кажется, и заметила соглядатаев. Пусть расслабится, спешить некуда.
   Эльвин написал, что задерживается, Высокий Совет соберется только через два месяца. А через два месяца ее сын вернется в Инванос свободным человеком. Быть может потом, когда все уляжется, она найдет ему подходящую жену - милую, добрую девушку, которая позаботится о ее мальчике, после того, как Глэдис не станет. И нужно будет присматривать за внучками - вдруг они унаследовали дурную кровь матери.
   А пока что в графском замке Инваноса царило спокойствие, настолько незамутненное, что лорд Дарио со дня на день ждал неприятностей. Ведь если свекровь с невесткой две недели живут в мире, близится или конец времен, или большой скандал. Зная Глэдис, Арно предпочел бы конец времен.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"