Смирнов Дмитрий Сергеевич, Бурланков Николай Дмитриевич : другие произведения.

Песнь Сокола

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В центре повествования находится фигура первого объединителя Скифии царя Атея Великого (4 в. до н. э.), хотя книга не ограничивается рамками строго исторического романа, затрагивая и тему северной прародины человечества Гипербореи.

   Песнь Сокола
  
   'Ты за пределы земли, на поля Елисейские
   Будешь послан богами - туда, где живет Радамант златовласый
   Где пробегают светло беспечальные дни человека,
   Где ни метелей, ни ливней, ни хладов зимы не бывает;
   Где сладкошумно летающий веет Зефир, Океаном
   С легкой прохладой туда посылаемый людям блаженным.'
   Гомер
  
   Пролог.
  Каждый край на земле извечно полнится слухами людскими, перерастающими подчас в самые замысловатые предания. Не обошли они стороной и равнины Рыжей Степи, растянувшиеся между сизыми отрогами Медных Гор и лазурными водами Борустена.
  Народ здесь издревле селился все больше переметный, оседавший средь колосящихся таволгой и мятликом просторов до времени летнего кочевания, когда подходила пора гнать табуны и скот на север, в лесостепи, а потом - до конца осени, когда уходили на зимники в южные долины. Из постоянных старожилов Рыжей Степи все знали лишь нескольких умельцев, что хозяйства своего не держали, но слыли большими искусниками в литейном деле. Некоторые из них, такие как дед Марсак, по старинке разбивали в глухих оврагах войлочные шатры. Иные - плели из крепкого прутняка хижины прямо на перепутье степных дорог, а того чаще - у межевых камней, где в обычае было сходиться на торг общинникам из ближних и дальних выселков.
  Тут всегда можно было выменять на мясо, мед и козий сыр изделия из олова, меди и железа - подойники, зернорезки и судки, браслеты и обручи-гривны с фигурками лосей и перепелов, женские клобуки с рогатыми львиными грифонами, бусы и кольца, а также конские нахрапники и бубенцы. Немало находилось людей, охочих и до шейных пекторалей с тонким тиснением или же медальонов в виде бронзовых лошадиных голов. Железо и оловянный колчедан умельцы добывали прямо из болотных рудных залежей, а медь - из горных сланцев.
  От этих мастеров-искусников и расходились гулять по степи всяческие сказы, истории и пересуды. Одним из таких сказов было предание о Белом Ведуне из Запретного Леса. Дед Марсак, знававший много народу на своем долгом веку, частенько толковал путникам, забредавшим в его шатер, о сыне кожевника Арпанфа Скиле, сгинувшем без вести еще в малолетстве. Совсем несмышленым отроком попал он в Запретный Лес, идя по следу собаки, убежавшей от него в дубняки. Всем была известна дурная слава этого места, в котором пропадали и кони, и овцы, и люди, так что удальцов, желавших изведать его сумрачные чащобы, отродясь не водилось среди борустенитов. Но Скил, снедаемый тревогой о годовалом щенке волкодава, подаренном ему отцом, не внял строгому наказу обходить краем Запретный Лес. Домой он не вернулся, а в кочевье признали гибель подростка и скоро вовсе забыли о нем.
  Минули многие годы. Давно отошел в страну предков кожевник Арпанф, так и не оставив после себя потомков, сменился и князь, и старейшины племени. Тогда и объявился в степи могучий старец-ведун, который бродил среди селений со своей собакой и удивлял общинников разными чудесами. Будто бы мог он изменять облик вещей, провидеть будущее и читать мысли людей. Никто не знал, какого он рода и племени, вот только самые ветхие борустены, еще помнящие Арпанфа, признали на шее у старца оберег в форме кабаньих клыков, выточенный из сердолика. Будто этот самый оберег преподнес когда-то кожевник своему сыну. Молодые же, в неуемности своей прыти и настырности не знающие сладу, проследили за странным кудесником и прознали, что каждый раз он теряется у самых границ Запретного Леса.
  'Это Скил, сын Арпанфа, - украдкой шептались люди. - Все думали, помер в отрочестве, а он, выходит, еще здоровее всех нас будет. Как же выжил он в таком окаянном месте? Какими силами оделил его Запретный Лес? Что за тайну скрывает старик с собакой, которого пуще огня боятся даже князья? Ох, недоброе это дело...'
  Поговаривали, что старец, которого так и прозвали Белый Ведун за его длинную, ниже пояса седую бороду и седые спутанные космы, не знавшие гребня, мог легко превращаться в филина, в волка, в лягушку, был неуязвим для оружия и часто становился невидимым.
  Бывало, он приходил в становища к князьям и старейшинам, шептал им что-то, и они сразу собирали племя на совет. То были вести о вражьей опасности, моровом поветрии, голоде или иной нежданной напасти. И тогда общинники, без споров и колебаний снимались с места, чтоб избежать лютой беды. Белый Ведун никогда не ошибался. Появляясь всегда неприметно, он вызывал оторопь даже у бывалых воителей своим прямым взглядом из-под густых, словно мох, бровей. Женщины же, случалось, и вовсе падали без чувств со страха.
  Именитые и имущие люди пытались задобрить старика подношениями и льстивым словом. Да только к золоту, лошадям, пестрой одежде и сладким похвалам ведун оставался равнодушным. Никто не знал, что у него на уме. А потому, страшась чем-либо не угодить всесильному лесному кудеснику, его с охотой привечали во всех кочевьях и станах, в избытке угощая вином, молоком и разными яствами. Так и ходил Белый Ведун с лохматой, как и он сам, собакой, опираясь на длинный посох, по дорогам и тропам Рыжей Степи, но неведом и темен оставался для людей его путь.
  
   Часть 1. Тень красного солнца.
  
   Глава 1. Узоры Будинов.
  От необъятных просторов закатных степей веет безнадежной усталостью. Только кочевники-вадары умеют радоваться бескрайним полям, пыльным летом и покрытым белым саваном снега зимой. Из года в год проносятся их табуны где-то у окоема, поднимая облака пыли; и те, кому выпала доля жить на границе степей, в неясном страхе смотрят вдаль, в глубине души тщетно пытаясь представить себе неведомую кочевую жизнь.
  Обитатели самой северной земли Срединной Державы теснились к горам Огранаула и к берегам огромного соленого озера Ораль, подальше от несущих пыльные бури степей. Тут множились их сады, вплетенные в единый узор с рощами и усадьбами, а в середине этого зеленого кольца возносилась белыми уступами на холме усадьба хранителя земли, кшатрапавана Сугдияна.
  Род, из которого происходил Сугдиян, владел этой землей с незапамятных времен, еще тогда, когда Срединная Держава подчинила восточный берег озера Ораль и прошлась огнем и мечом дальше на Запад. В ту пору о кочевниках даже не слышали. Говорили, что они пришли позже, когда, после кровопролитных войн, обезлюдели земли, далеко на Западе поднялись города Хантикап и Мегалон, а в Срединной Державе не стало сил бороться с пришельцами.
  Сугдиян служил державе верой и правдой, однако никогда не стремился завоевывать для нее славу в дальних походах. Будучи наследственным кшатрапаваном, он ездил в Суавадзан, столицу, расположившуюся далеко за горами, на советы, вершил во вверенных ему краях суд и восстанавливал порядок среди подданных. Но Сугдиян не любил столицу, слишком шумную и давно утратившую былое величие. Суавадзан превратился в пристанище всевозможных бродяг и любителей быстрой наживы, что не могло не огорчать сердце кшатрапавана.
  Род его был прославлен с древних времен не только воинской доблестью, но добродетелью владетеля, и Сугдиян поддерживал эту репутацию. Случалось, что даже из других мест к нему приходили люди за помощью и он не отказывал никому, как мог восстанавливая справедливость, если она была нарушена. За это среди соседних паванов он получил прозвище 'драчун', ибо немало боев было им проведено ради защиты чести и достоинства сородичей.
  С тех пор как жена его умерла в пору морового поветрия, пришедшего с Западных степей, Сугдиян еще больше отгородился от мира. Все так же обращались к нему просители, и он принимал их с улыбкой, но не устраивались уже в его доме пышные празднества и пиры, славившиеся прежде до самой столицы.
  Все его нынешние радости были связаны с сыном, Дэвоуром, росшим с семи лет только под его надзором. Сугдиян баловал он его, пожалуй, более, чем подобало сыну кшатрапавана, однако по мере возможности обучал всему, что знал сам, пытаясь с детства привить преемнику чувство долга, чести и благородства.
  Дэвоур тяжело переживал смерть матери, но от того крепче привязался к отцу. Частые отлучки Сугдияна заставляли Дэвоура безумно радоваться его возвращению - и с большим страхом ожидать нового гостя, который мог вырвать отца из родовых владений на неизвестное время.
  При том что Дэвоур рос довольно капризным, в компании друзей - мальчишек из окрестных усадеб и из семей слуг - он обычно верховодил. Его слушали даже те из детей, что были старше его по возрасту. Он умел увлечь забавами, о которых потом долго рассказывали в округе взрослые, при детях - изо всех сил изображая строгое выражение лица, а без них - покатываясь от хохота. Дэвоур чаще придумывал игры сам или привносил в компанию те, о которых вычитал в отцовских книгах.
  А уж настаивать на своем Дэвоур был готов до драки, до синяков и разбитых носов. Может быть, потому остальные признавали его своим вожаком, ибо в драке побеждает не тот, кто сильнее, а тот, кто готов идти до конца. Чувствуя это, даже старшие предпочитали уступить.
  Сегодня с утра к Сугдияну вновь прибыл купец из самой столицы, из Суавадзана, и отец заперся с ним в верхних покоях. Дэвоур с другом, Стозаром, сыном слуги, бывшем на год старше самого Дэвоура, отправился в книгохранилище, где отец собирал редкие книги со всей державы. Зная о его слабостях, купцы и другие просители, обращавшиеся за заступничеством к Сугдияну, привозили ему книги в подарок, и ныне тут скопились образцы мысли и памятные свидетельства о событиях за многие сотни лет существования державы.
   - Вот, смотри, - Дэвоур протянул Стозару свиток в кожаном чехле, блестящем позолотой. - Вчера раскопал.
   - Видать, старинный, - с видом знатока произнес Стозар, оглядев свиток. - О чем там говорится?
   - Я не вполне разобрался с языком, - смущенно ответил Дэвоур. - Он похож на наш, но какой-то странный.
   - Ну-ка, дай, я гляну, - Стозар развернул непокорный папирус, пытающийся свернуться обратно.
  Дэвоур с любопытством заглядывал ему через плечо.
   - Это наш старый язык, - уверенно заявил Стозар. - На таком говорили и писали сотни лет назад здесь и там, за степями. Говорят, тогда наш народ заселял все степи от Огранаула до реки Борусвяты, пока не пришла война.
   - Ты можешь прочесть, что тут написано?
  Стозар положил свиток на большой стол из темного дерева, освещенный рассеянным светом из окна, развернул и долго ворочал языком, изучая текст.
   - Буквы плохо видно, - оправдался он, смущенно. - Не разобрать.
  Дэвоур расстроился.
   - Да неужели мы не сможем узнать, о чем в здесь говорится?
   - У меня дед должен знать этот язык! - воскликнул Стозар обрадовано. - Он ведь еще помнит время, когда жил там, за степью.
   - Так пошли к нему! - торопливо предложил Дэвоур.
  Дед Стозара трудился в саду. Дэвоур не знал, сколько ему лет, да и сам Стозар затруднялся ответить. Сколько мальчишки помнили себя, столько помнили и седую бороду деда, сверкающую на солнце посреди зеленых грядок и насаждений.
   - Дед, можно тебя?
  Прищурившись, старик осмотрел подбежавших к нему мальчишек. В бороде спряталась улыбка.
   - Вы чего без дела маетесь? Ну-ка, берите лопату, да грядку мне вскопайте - потом и поговорим!
  Дэвоур растерянно взглянул на приятеля. Тот вздохнул, взглядом ответил: 'Ничего не поделаешь!' - и взял в руки лопату.
  Помявшись, сын хранителя бережно положил свиток на лавку возле ограды и тоже занялся вскапыванием грядки. С непривычки лопата быстро натерла мозоли, но грядку они мужественно закончили.
   - Ну, вот теперь можно отдохнуть и поговорить, - одобрительно кивнув, дед опустился на лавку. - Что там у вас?
   - Да вот, - Дэвоур протянул свиток. - Стозар говорит, ты знаешь этот язык?
   - Конечно, знаю, он же мой родной, - кивнул неторопливо дед, медленно водя пальцем по строчкам. - Книга хорошая, и писана не здесь, а за степями, в княжестве Верх.
  - Наш род происходит из тех мест, - с гордостью сказал Стозар.
  - Что же там говорится? - нетерпеливо спросил Дэвоур.
  Старик развернул начало свитка, навернутого на две палочки, молча прочитал открывшийся текст, потом прикрыл глаза, точно припоминая что-то, и нараспев заговорил.
   - 'Тот, кто читает книгу, пусть прочтет до конца. Тот, кто знает, найдет в ней то, что скрыто. Тот, кто не знает, пусть узнает. От начала времен было так, чтобы всякое доброе дело не погибло, но было сохранено. И отзвуки его летят вдаль, за горы и за леса, и песню спетую подхватывают и хранят там, в Светлом Граде, где лишь чистые сердцем находят приют'.
   - А-а, - разочарованно протянул Стозар. - Сказки.
  Дед усмехнулся.
   - Давно ли минуло то время, когда ты просил меня рассказать тебе сказку на ночь?
   - Ну, так это когда было! Я тогда маленьким был. Сколько можно сказки читать, нам уже пора жить в настоящем мире!
   - А ты, Дэвоур, тоже так считаешь? - с лукавством спросил дед.
   - Ну, я считаю, - серьезно начал сын хранителя, пытаясь соблюсти достоинство, - что сказки учат нас, как правильно жить, и поэтому я бы послушал.
   - Что ж, слушайте.
  'Мы узнали это от наших дедов, те же от своих, и истоки знаний этих теряются в вечности.
  Когда Харн увидел мир, подаренный ему Све-Агором, в нем появилось новое, неведомое ему раньше чувство, которое мы сейчас называем благодарностью. Но он быстро переделал его на свой лад, превратив в зависть.
   - Однако помни, - сказал ему Све-Агор, - ты не полновластный владыка в этом мире. Прошлый мир, созданный для тебя, погиб по твоей вине; не повтори своей ошибки, ибо третьего я для тебя создавать не буду.
  Харн послушно согласился со Све-Агором, торопясь вступить во владения своим миром. Однако не было там ни тех, кто понимал бы Харна, ни даже тех, кто боялся его, ибо населяли его лишь неразумные создания.
  Тогда Тавард привел в мир двенадцать первых людей, и они должны были говорить с Харном. Харн должен был учить и наставлять их; они же, по замыслу Све-Агора, должны были учить самого Харна - незаметно для него самого.
  Харн научил первых людей магии и многим ремеслам, и они расселились по всей земле, от края до края, и поклонились Харну. Многие племена появились в разных концах земли, и даже языки у них стали непохожими'.
   - А кто такой Харн? - спросил Стозар.
  Дед помолчал.
  - Об этом говорят разное. Сейчас о нем не любят вспоминать, полагая его источником всех бед; хотя я в свое время слышал, что источником бед людей являются только сами люди. Есть такие, что полагают Харна истинным владыкой этого мира, хотя вы, конечно, слышали от жрецов, что истинным повелителем всего является Ахур вместе с Мадой. Есть другие, говорящие, что Харн - это источник всего зла в нашем мире. Но я слышал, что Харн - это сын Ахура, как его называете вы, или Све-Агора, Светлого Бога, как его называли у нас раньше. И Ахур хочет воспитать Харна подобным себе.
   - Ну и сынок у нашего верховного божества! - воскликнул Стозар с насмешкой.
   - Детей любят такими, как они есть, - заметил дед. - Правда, если они растут куда-то вкривь, их пытаются исправить.
   - Да неужто верховный бог не мог сотворить себе такого сына, как он пожелает?
   - Видимо, в том был какой-то его замысел. Ну, что же, - старик отпустил свиток, и тот свернулся обратно в тяжелую трубочку. - Ступайте. А мне работать пора.
   Он протянул свиток Дэвоуру. Тот принял с поклоном, но не удержал: свиток стал падать, и он схватил ее за одну из палочек, на которые был намотан папирус.
  Палочка вдруг выскользнула из свитка. Дэвоур успел подхватить свиток, однако палочку уронил, и та глухо звякнула, ударившись о землю.
  То ли деревянная, покрытая лаком, то ли сделанная из странного металла, она блестела на солнце всеми цветами радуги. Всю ее поверхность покрывали странные узоры, похожие на буквы - однако совершенно не узнаваемые.
  Стозар поднял ее с земли и показал деду. Тот покачал головой.
   - Не знаю, что это. Узоры на ней какие-то странные. Вот эти вроде похожи на нашу древнюю вышивку, - он показал на подол своей рубахи, - а вот эти ни на что не похожи. И мелко написано, не разберешь, где один знак заканчивается, а где новый начинается. Если это и письмена, то не наши. Что-нибудь более древнее. Но ты ее сохрани. Видно, что вещица не простая.
  Дэвоур взял палочку, посмотрел на узоры - и небывалая тяжесть многих тысяч минувших лет вдруг проступила через них. Казалось, год за годом века покрывали ее поверхность, как слои неведомых букв.
   Простившись со стариком, мальчишки отправились обратно в крепость.
   - Как думаешь, палочка эта с самого начала была в свитке или потом туда попала? - спросил Стозар. Дэвоур пожал плечами.
   - Помнишь, что там написано, в самом начале? Прочти до конца, и найдешь то, что скрыто. А эта палочка открывается, только если свиток развернуть до конца!
  Дэвоур остановился, перемотал свиток в конец и с трепетом спрятал палочку обратно.
   - Чего ты в нем нашел? - пожал плечами Стозар. - Я же говорю, это какие-то наши сказки, о том, что было давным-давно!
  Дэвоур покачал головой.
   - А ты знаешь, что говорит отец о сказках?
   - Да знаю я! То же, что и все - что, мол, учат они нас, как надо жить, стремиться к добру, помогать слабым, уважать старших. Было бы за что помогать и уважать!
   - Не угадал, - сдвинул брови Дэвоур. - Сказки - это рассказы о том, что было когда-то, но переделанные так, чтобы были понятны и нам.
   - То есть, все эти небылицы, что метель - это когда Небесная Владычица взбивает свои подушки, или что земля наша - огромный диск, плавающий в океане - это все так и есть? Ты что, не слушал нашего учителя? - насмешливо посмотрел на Дэвоура его приятель.
   - Да учителя нашего я слушал получше, чем ты! - тут же завелся Дэвоур. - А вот ты ничего сам не знаешь и не понимаешь, так что лучше помолчи!
  Стозар обиделся и вправду замолчал.
  Дэвоур, чувствуя, что зря погорячился, стал неуверенно объяснять.
   - Просто это как бы не то, что мы можем увидеть глазами - а то, что можем почувствовать. Может быть, как говорят мудрецы, наш мир - это огромный шар, парящий в пространстве. Но мы на нем - как на корабле. И мы - его команда. Мы ведем его по необъятным и опасным морям страха, неизведанности и подводных течений. От нас зависит, будет ли наш мир готов к неожиданностям, которые возникнут перед ним - или же погибнет, покинутый своей командой...
  Стозар посмотрел на друга в удивлении.
   - Вот это ты выдал! Никогда не думал о людях - как о плывущих на корабле. А чего же мы тогда воюем и ссоримся, если мы все - в одной лодке?
   - А то люди в одной семье не ссорятся! - с горечью сказал Дэвоур. - Вон в прошлом месяце, когда рыбу на озере вместе ловили - так меня Крунта чуть из лодки не выбросил, за то, что я карпа упустил! Так что, видно, в нас самих это - понимаем мы, что все вместе плывем, или нет...
  Однако сильнее всего сейчас Дэвоура волновал найденный им свиток.
  - Пойдем, попробую отца спросить - откуда он его взял, - позвал он Стозара.
  Засунув свиток под мышку, он отправился в комнату, где сидели отец с гостем. Стозар почтительно остался под дверью.
  Сугдиян принимал посетителей в небольшом помещении на первом ярусе главной башни, где при свете очага под навесом из темного бархата можно было спокойно беседовать, не опасаясь лишних ушей. Стены здесь были завешены красной тканой тесьмой со львами и единорогами, и только одна украшалась древним барельефом - человек с крыльями на спине собирал плоды со священного дерева. Между кшатрапаваном и гостем стоял стол, накрытый сладостями и вином, разлитым в родовые кубки с узорами пальметт и длинношеих лебедей.
  Дверь скрипнула. Сугдиян поднял глаза.
   - Чего тебе? - спросил он ласково, хотя появление сына и прервало его разговор с купцом.
   - Ты не знаешь, что это? - Дэвоур подошел к отцу, не опасаясь гостя, и положил свиток ему на колени. При постороннем говорить о своих догадках он не стал.
  Сугдиян взглянул мельком.
   - Почитай. Тебе будет полезно. Книга написана будинами, которые считают, что сохранили истинный язык наших предков. А сейчас извини, я занят, - он указал на купца, возвращая свиток сыну.
  Тот - коренастый полный человек средних лет, в лиловом распашном кафтане с бахромой на рукавах и подоле, с окладистой черной бородой - внимательно разглядывал свиток на коленях Кшатрапавана.
   - Откуда у тебя это? - с удивлением спросил он. Сугдиян небрежно махнул рукой, взяв чашу с вином.
   - Почтенный Гилдар, в моем хранилище скопилось более трех сотен древних сочинений; неужели ты думаешь, что я помню историю каждого из них?
   - Нет, это ты должен помнить, - Гилдар знаком попросил мальчика передать свиток, и тот неохотно отдал его в руки гостя. - Оно из древних Посланий, как их называли в свое время наши заотары. Я видел всего несколько таких за свою жизнь. Если продать ее магам, они могут дать за нее стоимость всего твоего имения. Береги ее, это не детская игрушка! - Гилдар грозно сдвинул брови, отдавая свиток Дэвоуру.
  Мальчик насупился и отступил под защиту отца.
  - Дэвоур! Мне надо будет уехать, - произнес Сугдиян, поймав сына и притянув к себе. - Надеюсь, ты справишься тут один, ты уже достаточно взрослый.
   - Скажи, отец, правда ли то, что тут написано?
  Сугдиян внимательно посмотрел на открытый перед ним первый лист.
   - Я плохо знаю этот язык. Быть может, наш гость что-то подскажет тебе?
  Гилдар почесал бороду.
   - В свое время, лет десять назад, мы ходили караваном в Мегалон, - начал он неторопливо. - Вадары тогда охотно нанимались охранниками в наши караваны, и пути через степь были безопаснее, чем сейчас. Давно бы нам надо навести там порядок, да все руки не доходят... Но я не об этом. Так вот, в Мегалоне передают предание о Светлом Граде, будто бы расположенном где-то в Горах Северного Заслона, однако там это считают лишь сказкой. С другой стороны, многие отправлялись на поиски этого города, и мало кто вернулся оттуда. Вернувшиеся же предпочитали ничего не рассказывать о своих странствиях. Вот только, насколько мне известно, мало что из описанного в древних книгах уцелело до наших дней. Так что едва ли там может стоять подобный город.
  Дэвоур опустил голову и с грустью побрел прочь.
   - Дэвоур! - окликнул его отец.
  Мальчик обернулся. Сугдиян опустил ему руку на плечо.
   - Не расстраивайся. Даже если города сейчас нет, это не значит, что его не может быть. И никто не мешает тебе возродить его. Это во власти людей. Куда достойнее не сожалеть об утраченном прошлом, но возрождать все то лучшее, что было когда-то и о чем говорят предания.
  Дэвоур кивнул.
  - Возвращайся скорее, - попросил он. Слова отца зародили в нем надежду, пока еще не ясную ему самому.
  - Погоди, - удержал его отец. Дэвоур замер.
  - Поедешь со мной. Пора тебя приобщать к моим делам, - оценивающе поглядев на сына, произнес наконец Сугдиян. А Дэвоур зажмурился от счастья, не смея сказать, как мечтал он сопровождать отца в его поездках.
   Глава 2. Праздник.
   Атай давно дожидался этого дня. Наконец-то ему выпадал случай показать свою удаль и ловкость перед сородичами. На празднике Пламенной Мады-Табити - покровительницы крова и 'царицы всех сколотов', бывшей одновременно и защитницей степных законов, и вершительницей справедливого суда над ослушниками, - неизменно присутствовал сам князь со своей семьей и дружиной, старейшины и самые видные соплеменники. Здесь важно было не упустить момент и обратить на себя внимание. А там, если заприметит его глава племени и позовет к себе в услужение, глядишь, можно и в люди выбиться.
  Сметливый умом не по годам и крепкий телом, сын Олкабы явно выделялся среди сверстников. Он лучше всех стрелял из лука, быстрее всех бегал и мог укротить самых норовистых скакунов. Не единожды пытаясь приструнить сына, увещевая его быть скромнее, Олкаба лишь бессильно опускал руки. Да и о какой скромности можно говорить, когда кровь бурлит в жилах горячим ключом, понуждая к великим свершениям?
  Статный молодец с широкими плечами, слегка вьющимися на концах русыми волосами и вздернутым подбородком, придающим лицу горделивое выражение, он выгодно отличался от своих товарищей, приковывая к себе взоры всех девушек выселка. И только одна из них - Камасария, дочь старейшины Токсара, к которой Атай испытывал скрытые чувства, всегда оставалась холодной и равнодушной. Что ж, отличившись в состязаниях, Атай мог произвести впечатление и на эту неприступную красавицу.
  Юноша жадно разглядывал заполняющуюся народом равнину. Кочевье размещалось почти на самом мысу, у слияния двух рукавов, и это место, обрамленное лесистыми склонами и отмеченное лишь редкими канавами и проплешинами, было, пожалуй, самым пригодным для состязаний. Соискателям славы и княжеских подарков предстояло сойтись здесь в борьбе и конных скачках.
  Дымились огромные котлы для варки мяса с высокими поддонами и ручками в форме медвежьих лап. Уже вынесены были из княжьих хранилищ чернолаковые канфары с вином, расписанные трезубцами и рогами туров.
   Люди продолжали прибывать. Простые общинники узнавались сразу - по кожаным повязкам на голове и конопляным рубахам. Имущие борустениты, способные похвастать несколькими волами в стойле и лошадьми в загоне, щеголяли в мягких башлыках, обшитых серебряными нитями и перевязанными вокруг головы цветными лентами. Армяки их были подбиты куницей или горностаем, на шеях поблескивали дорогие амулеты из янтаря и горного хрусталя в золотой оправе. Закон степи нередко безжалостен к неудачникам. Сколот, лишившийся коня из-за болезни или войны, терял свое положение в племени. Он вынужден был идти в услужение к богатым сородичам или начинать оседлую жизнь, сея хлеб. Немало прежде достойных мужей, которых Атай знал с самого детства, теперь влачили совсем убогое существование, попав в жернова судьбы. Но такова уж видно, воля богов.
  Наконец появились княжеские кибитки, обтянутые расписным войлоком, с оконными проемами, задрапированными тонкотканными коврами. Их сопровождали рослые дружинники с деревянными щитами, обитыми бычьей кожей и с железными клевцами. Слуги вынесли большой жертвенник в виде столба. Его круглое, словно блюдо, навершие олицетворяло собой Солнце и Огонь. Очаг, силу которого сберегает Табити, священен для каждого сколота. Недаром отцы с измальства учат детей относиться бережно даже к углям, складывая их в зольники. За день до праздненства во всех шатрах женщины лепили из глины с вкраплением просяных и гречичных зерен посвященные богине лепешки. Они воплощали собой небесные злаки, и их укладывали на домашний алтарь. На племенном же жертвеннике, окропленном мускусом, жрецам предстояло теперь зарезать ягненка и возложить желуди и орехи.
  Но Атая гораздо больше интересовал князь Собадак и его свита. Повелитель племени появился в окружении своих конюхов и коренастых оруженосцев, гориты у поясов которых так и переливались золотыми пластинами. Золотыми бляхами были покрыты также их войлочные башлыки, а гравированные обручи-гривны искрились электром - материалом, получавшимся от смешения золота и серебра. Стяги князя с навершиями в виде крылатой девы и чибисов, держащих в клювах колокольца, уже были укреплены на пригорке, с которого Собадак намеревался наблюдать за зрелищами. Там же слуги расставили квадратные деревянные колоды для сидения, покрытые коврами, и разложили большие подушки, набитые оленьей шерстью. На них разместилась семья и охрана. Конюхи примостились по краям на овечьих и козьих шкурах.
  Атай во все глаза рассматривал князя. Его слегка нахмуренное лицо с глубокими глазницами и шрамом на правой скуле выражало непоколебимую уверенность в себе. Расчесанные на пробор темные волосы были обвязаны пурпурной тесьмой с нашитыми на нее золотыми грифонами. Бляшками в форме орлов и горных козлов был испещрен весь голубой чапак, расширяющийся у бедер треугольными вставками, а по бокам был увит узорами - скрещенными цветочными бутонами и быками с человеческими лицами. Также узорами пестрели и широкие шаровары, перетянутые ремешками у самых щиколоток.
  Княгиня казалась ко всему безучастной. Ее набеленное лицо взирало на происходящее с отстраненной надменностью, а пухлые губы были презрительно сжаты. Голову супруги Собадака украшал серебряный калаф - кокошник с закрытым верхом и затылочной частью, позвякивавший прикрепленными к налобному обручу золотыми подвесками. Длинный плащ из фетра был густо оторочен соболем и из-под него проглядывало алое платье с облегающим лифом. Атай никогда еще не видел такого количества украшений, надетых на одного человека. Бусы, кольца и браслеты создавали целую гамму цветовых лучей. Несколько служанок, словно пчелы вокруг улья, заботливо вились вокруг своей хозяйки, потакая всем ее прихотям. Они вертели в руках железными зеркалами на длинных ручках, бальзамариями и пиксидами - коробочками для белил и румян. Атаю даже показалось, что все это душистое благоухание, в таком обилии исходящее от княжны, растеклось, будто озеро, по всей равнине. Он где-то слышал, что знатные женщины помимо всяких благовоний втирают в тело смеси, составленные из
  измельченного кедра, вымоченного и взбитого в воде.
  Тем временем, завершив ритуал жертвоприношений и возложения даров, жрецы скрылись в толпе, а княжеские слуги сгрузили с повозок еще несколько винных сосудов - это были электровые килики с ручками в форме борющихся кабанов. Откупорив их, они стали обносить общинников ячменным вином, до краев разлитым в высокие деревянные чаши, обшитые серебром.
  - Хвала князю Собадаку! - довольно восклицали люди, причмокивая языком. - Пусть бог Папай приумножит его табуны и отары!
  Поднявшись со своего ложа, князь обратился к собравшимся:
  - Сородичи! Единокровные мои братья! Сегодня все мы чествуем нашу общую благодетельницу - Владычицу Табити, Воспламеняющую Царицу-Богиню! В этот день и зрелые мужи, и юноши могут блеснуть своими талантами во имя славы родного племени. Всех победителей в состязаниях я щедро одарю, чтобы никто в степи не говорил, что князь Собадак не ценит добрых удальцов. Начнем же праздник, братья! Будем есть, пить и веселиться, пока смельчаки радуют нас своей удалью!
  Переливы флейт и наигрыши лютни бойко вторили его словам.
  Первым состязанием было испытание силы. На ристалище сошлись в парах могучие борцы. Атай мог бы попытать здесь счастья, да только хорошо понимал, что сладить с многоопытными дружинниками, обученными всяким премудростям боевой науки, ему вряд ли по плечу. Потому он лишь равнодушно наблюдал за тем, как возятся среди травы кряжистые молодцы, терпеливо дожидаясь конных скачек.
  Под смех и подзадоривание зрителей, борцы старались опрокинуть своих противников подхватом или подсечкой, цепляли за плечи, норовили сдавить в крепкий захват. Некоторые, к вящему удовольствию толпы, уже кубарем полетели на землю.
  - Какой неумеха! - голосили общинники, разгоряченные вином. - И стоять-то толком не умеет, а лезет бороться! Зато Агар молодец. Неуклюжий как медведь, а хватка будь здоров!
  Побежденные с позором покидали ристалище. Некоторым из них, вывихнувшим сустав или растянувшим связку, теперь нужна была помощь знахарей.
  Князь пристально наблюдал за борцами, выбирая достойнейшего - именно от его слова зависело, кого признают победителем. Жрецы, собравшись возле князя, иногда совещались с ним, отмечая успехи состязающихся, но для всех зрителей уже было ясно, что победа достанется Одрию, сыну Арпоксая. Это был дюжий детина, твердый как кремень, но при этом верткий, как угорь.
  Соперников, стоящих на ногах, у Одрия не осталось, и князь уже поднялся со своего места, чтобы вручить победителю приз - княжеский акинак в изукрашенных янтарем ножнах - но замешкался, увидев еще одного участника.
  
   Глава 3. Княжич.
  
  Как и всегда на южном склоне Парнаса, ветер был особенно сырым и промозглым. Оршич, поеживаясь, провожал взглядом запахнувшихся в бордовые хламиды людей, которые понуро спускались вниз по храмовым ступеням. Несмотря на то, что именно здесь светосным Фебом был когда-то повергнут кровожадный Пифон, силы солнечных лучей явно не хватало, чтобы разогреть каменистую землю, рощи и святилище, заново отстроенное амфиктионами на месте сгоревших построек Агамеда и Трофония. Сильные ветры, приносимые с моря, трепали серебристые кроны лавров, заставляя их дрожать, гнали пыль по дорожкам аллей и гудели, забиваясь в проемы колоннад. Говорили, что это духи-пифоны мстят людям за то, что те присвоили оракул Матери-Геи. И только мелодичные голоса журчащих источников, рассыпанных у всего подножия склона, радовали душу напевами речных нимф.
  Иерофант Феопомп скоро сам показался у западного фронтона, подпираемого антами, под львиномордыми апотропеями которого выделялась знаменитая надпись 'Познай самого себя'. Лицо его выглядело немного утомленным - морщины стали глубже, нижняя губа с жидкой бородкой, будто приклеенной к ней, бессильно отвисла. Феопомп замер, как немая статуя и полы экзомиды с алым подбоем трепетали и хлопали на ветру, открывая взгляду худые щиколотки иерофанта, затянутые ремнями золоченых сандалий.
  - Опять атенцы? - осторожно справился Оршич.
  - Да. Посланцы от Писандра и Антифонта, - проронил Феопомп.
  Оршич поднял на учителя вопрошающие глаза.
  - Аристократы взяли власть - пояснил иерофант. - Они создали Совет Четырехсот.
  - Чего они хотели?
  - Как и всегда - узнать свою участь. Смогут ли удержать Град Паллады. С Декелеи на них идет Агис с отборным войском.
  Оршич задумчиво посмотрел вдаль - туда, где свинцовая полоска бурного моря проглядывала в прорехах высоких кипарисов.
  - Что же будет? - вопрос был задан с напускным безразличием, но от слуха иерофанта не укрылось затаенное злорадство.
  - Атены обречены, - сообщил Феопомп. - Пройдет еще несколько лет, и позор поражения ляжет на них могильной плитой, навеки похоронив былое величие. Такова воля богов.
  Повисла глубокая тишина, которую вновь нарушил голос учителя.
  - Мы столько лет готовили тебя к обряду посвящения, а в душе твоей по-прежнему гнездятся старые обиды, - в голосе Феопомпа прозвучало грустное осуждение.
  - Прости меня, учитель, - промолвил Оршич, опуская голову. - Ты прав: следы цепей и палок уже исчезли с моего тела, но как же непросто излечить душу!..
  Перед ним вновь промелькнули картины Рыжей Степи, напористых вод Борустена, родимых кочевий. Конечно же, во всем был виноват Собадак. Он с измальства унижал его и обделял во всем, а как вырос и встал во главу племени, так и вовсе ополчился на брата. И пришлось Оршичу, еще почти несмышленому юнцу, скитаться по всему белому свету, набираясь ума и опыта жизни у иноземцев. Прижиться было трудно. Он побывал в земле тессалийских тиранов, у спесивых беотян, на Эвбее. Мыкался на поденных работах, получая только пинки и затрещины. Потом подался в цветущий город Паллады, где судьба впервые улыбнулась ему.
  Его единоплеменник Бунак, уже пообтесавшийся среди эллинов, набирал отряд из самых отчаянных сколотских молодцов. Оршичу повезло: он взял его в свою сотню. Тут жизнь княжича резко переменилась.
  Их было ровно триста всадников, которым экклесия платила деньги и проставляла харчи за поддержание порядка на площадях и рынках. Вот где можно было почувствовать себя настоящим хозяином положения! Длинным кнутом на костяной рукояти он мог вволю стегать не только воришек, бродяг и попрошаек, но и всех этих вездесущих философов, заводящих своей болтовней толпу, словно старухи на торге.
  Но, видно, на роду было написано Оршичу сполна изведать груз тяжб и страданий. Подвыпивший щеголь, задиравший прохожих и отведавший его крепкого бича, оказался пасынком Никия. Стратег, прознав про обиду, нанесенную грязным варваром, сумел умаслить архонтов, и те завели дело о побоях. На Оршича надели цепи и продали как невольника на рынке в Мегаре.
  Казалось, это был конец. Но княжичу вновь повезло. Крепкого и выносливого раба купили для храмового эргастерия дельфийские неокоры. Так Оршич попал в руки известного ваятеля и начальника каменотесов Диэя.
  Это был суровый, но благородный властелин камня, сотворивший для опистодома храма легендарные статуи Двух Мойр и Зевса-Мойрагета. С подмастерьями и рабами-помощниками он порой обходился строго, но никогда не поднимал на них руку даже в моменты сильного гнева. Диэй был великаном с сердцем ребенка, который целиком находился в плену у Муз и мог неутомимо говорить о важности Лучезарного Начала, преображающего энтелехию человека магическим пламенем творчества. Если верить его словам, то и сам человек был лишь плектрой, с помощью которой Феб извлекал мелодию гармонии в мире.
  В эргастерии Диэя нового невольника случайно увидел иерофант Феопомп, застав его за обтеской балки из паросского мрамора. Одного взгляда для предстоятеля оказалось достаточно, чтобы узреть таящийся в лохматом и озлобленном дикаре необычайный дар. Так, по-крайней мере, Оршич понял потом. Феопомп в тот же день забрал сколота служкой в святилище, препоручив ему следить за лампионами в пронаосе и чистить жертвенник Посейдона.
  Дельфийский храм был темным и загадочным местом, под сводами которого свершались разные чудеса. Оршич не раз видел людей, которые входили в адитон и никогда не возвращались обратно, или же наоборот - сталкивался с незнакомцами, которые обнаруживались в святилище самым необъяснимым образом. С замиранием сердца он встречал у источников пифий с белыми как воск лицами, похожими на маски, сквозь щели глаз которых струился свет.
  Даже животные, жившие при храме и принадлежащие Аполлону Дельфинию, были необычными. Это были ягненок с двумя головами и пятиногая собака. От профетов-толкователей Оршич слышал, что существа эти умеют разговаривать человеческими голосами. Во время теоксений и мусийских агонов их выводили из святилища и неокоры подносили им особые дары: янтарь и листья лавра. По ночам же Оршич слышал плеск нимф в водоемах и раскатистый смех сатиров. Кипарисы и лавры начинали светиться в темноте и звенеть, точно золото или серебро, а резной треножник у Гринийского Фриза прилетали охранять от посторонних огромные орлы.
  Но самым важным, что изменило внутренний мир Оршича и запомнилось ему на всю жизнь, были слова Феопомпа, сказанные им как-то на закате, когда они остались в пронаосе одни.
  - Ты должен знать, - неторопливо заговорил иерофант, - у тебя на темени есть отметина. Это звезда Аполлона Алея-Скитальца, знак непростой судьбы, который призван через тернии испытаний вознести тебя к прозрению и душевной мощи. Пневма твоя чиста и обильна, в сердце твоем сокрыта Алая Роза. Если сумеешь возмужать в духе, лепестки ее раскроются.
  Оршич взволнованно захлопал глазами.
  - И что тогда? - спросил он с дрожью в голосе.
  - Ты услышишь Музыку Вечности, - молвил Феопомп. - Излучины твоей крови заполнит солнце и ты воистину сможешь воспарить к свету Аполлона Маниэя.
  - Что означает Маниэй?
  - Рассвет Жизни. Восхождение к сокровищнице истины, которая уже пребывала в мире прежде всех семян вещей. В нашем адитоне - у мраморного Омфала с двумя орлами - висят две медные таблицы, на которых изложено учение о Светозарности. Их некогда привезли в храм эпикурии Феба Опид и Гекаэрг из Страны Далекого Севера. Но только помни, что подлинное знание дремлет в самом твоем сердце.
  С этого дня предстоятель начал объяснять Оршичу разные тонкости в понимании божественных начал и учить его способам уравновешивания духа и тела. Однажды он сообщил, что исполнить волю провидения и сполна раскрыть свое жизненное предначертание Оршич сможет, если целиком посвятит себя Лучезарному Солнцебогу.
  - Разве безродный варвар может служить Аполлону? - изумился Оршич. -Жизнь немало носила меня по эллинским городам, но я нигде не видывал, чтобы иноплеменники эллинов состояли при Олимпийцах.
  Феопомп внимательно посмотрел сколоту прямо в глаза и понизил голос.
  - Я открою тебе, возможно, самую важную тайну. Род Олимпийцев не самый древний среди богов.
  Оршич даже опешил от такой вести.
  - Наш Аполлон Мойрагет, Водитель Судьбы, как и его мать Латона, дед Кей и бабка Феба принадлежат к плеяде Предвечных Созидателей. Когда-то они и другие боги, которых называют Темными, потому что смертному не положено знать и произносить их имена, сотворили у самой Земной Оси чарующую страну Даария. Позже ее населили Герои или Наследники Богов, с которыми нам, эллинам, не дано состязаться ни в чистоте крови, ни в способностях. Сила и мудрость их не подвластны нашему разумению и мы можем лишь внимать отголоскам их необъятных знаний. Первое святилище Света, появившееся здесь, на горе, было сделано из воска и перьев. Его принесли нам птицы из Даарии.
  - Выходит, и дару прорицания Феб обучился не у Ликейского Пана? - вдруг догадался Оршич.
  - Ты сообразителен, - похвалил иерофант. - Но довольно об этом. Ответь мне сейчас: желаешь ли ты посвятить себя пути Первородного Света?
  Оршич ни на миг не поколебался:
  - Да.
  - Тогда готовься. Тебя ждет несколько обрядов посвящения, первым из которых будет Воспитание Огнем.
  В ту же ночь иерофант, экзарх - песнопевец и два дадуха - факелоносца повели Оршича к Кастальскому Источнику. Густой сумрак сковывал пространство, и только бледная луна слабо освещала тропинку среди высокой травы, бегущую вниз по склону. Иногда из темноты выплывали контуры каких-то мраморных статуй и высокие платаны. Когда журчание вод стало совсем близким, дадухи запалили факелы. Оршич увидел небольшую полянку, прилегающую к скале с квадратными рублеными нишами. Перед ней располагался базальтовый постамент с бронзовым треножником и решеткой для жертвенных дров. Здесь процессия остановилась.
  Оршич взволнованно наблюдал за всеми приготовлениями. Пока дадухи разжигали жертвенник, экзарх затянул протяжный напев слегка подрагивающим голосом:
  '...Ты же, о, с луком серебряным царь, Аполлон дальнострельный,
   То поднимался на Кинф, каменисто суровую гору,
   То принимался блуждать, острова и людей посещая.
   Много, владыка, имеешь ты храмов и рощ многодревных;
   Любы вершины тебе, уходящие в небо громады гор высочайших и реки, теченье стремящие в море...'
  Потом Оршич услышал тихий и отстраненный говор иерофанта, который словно размышлял вслух:
  - Боль есть иллюзия. Ее можно остановить и задержать на поверхности тела, но для того, кто хочет воскресить в себе чудесные эпифании Маниэя, нужно научиться входить в нее изнутри и преображать ее исток.
  Оршич отер пот, каплями выступивший на висках. Когда большинство жертвенных дров догорело, дадухи стали железными прутьями перемешивать угли и заполнять ими длинный ритон в форме бычьего рога. Посвящаемому велели обнажить торс и лечь на землю головой к треножнику, соединив ноги и раскинув в стороны руки, чтобы получился крест.
  - Плоть служителя Лучезарного Демиурга должна быть огненосной, - вещал Феопомп. - Представь, что пламенный жар есть одна из эманаций твоего естества, появившаяся на свет одновременно с твоим телесным обличьем. Тогда огонь не причинит тебе вреда.
  Оршич, собравшись с духом, лег на сырую землю, пахнущую напитавшимися росой травами, и принял позу, которую от него требовали.
  - Пусть солнце человеческого существа вознесется к облакам на крыльях света! - возгласил предстоятель и сделал знак дадухам.
  Жрецы приблизились к посвящаемому и принялись обсыпать его грудь и живот горячими углями. Оршич начал дышать глубоко и ровно, как его учили. Мысленно он старался соединиться с огнем в одно целое, хотя сначала зубы его непроизвольно сжались, а пальцы вцепились в землю мертвой хваткой. Но сколот сумел прогнать напряжение и совладать со жгучей болью. Тело отпало от него, ум растекся, как река и в глубоком покое ночи ему слышалось лишь колыхание платанов и неспешный бег священного ручья...
  Наутро Феопомп подвел Оршича к высокой золотой чаше с водой, стоявшей в опистодоме.
  - Посмотри, - заметил он. - Вода превратилась в вино. Это для тебя хороший знак.
  - Теперь я могу называться служителем Феба? - с надеждой спросил Оршич.
  - Пока нет. Тебя еще ждут впереди несколько испытаний. Когда ты пройдешь их все, я надену тебе на шею посвятительный амулет из электра с изображением двух лебедей, несущих колесо.
  - Я слышал еще от наших дедов, что лебедь зовется вещей птицей, - вспомнилось Оршичу.
  - Это правда, - признал предстоятель. - Лебедь - знак всех пророков и символ Аполлона Гилата-Лесного. Высшим умением на пути Лучезарного Света извечно считалась способность обращаться в лебедя. Однако это искусство утрачено несколько столетий тому назад.
  - Что означает способность обращаться в лебедя? - не понял Оршич.
  - Овладение самой природой воздуха, - пояснил Феопомп. - В своем духовном естестве человек перевоплощается в птицу. Он чувствует перья и пух, которыми покрывается его тело, он может управлять крыльями, которые вырастают из его рук. Он царствует над всем безопорным пространством земли, переносясь над морями и странами на расстояние многих сотен стадий.
  - Учитель, - ошеломленно произнес Оршич. - Приходилось ли тебе самому видеть людей, способных на подобное?
  - Мне рассказывал о них мой наставник и о том есть записи в наших священных книгах. Умение это называется Даром Небесного Парения. Смертный, владеющий им, становится равным богам.
  - Но почему столь великое искусство оказалось в забвении? - недоумевал Оршич.
  - Предвечные Созидатели скрыли его от нас, ибо когда-то в своей гордыне мы нарушили один из законов Лучезарной Гармонии, - признался иерофант. - Но я искренне верю, что если мы будем с чистым сердцем следовать стезей Божественного Света, то боги вновь сочтут нас достойными своих сокровенных таинств.
  Оршич выглядел слегка огорченным. Феопомпу захотелось приободрить его.
  - Зато мы владеем даром провидеть прошлое и грядущее. Наше умение позволяет нам наблюдать все события и изменения мира столь же легко, как если бы они помещались на нашей ладони. Проникая в самые удаленные уголки света, мы видим Богов и Героев, мудрецов и простых смертных, сумевших подняться на вершину духа. И мы знаем, что один из таких смертных достиг юдоли Богов и обрел Дар Небесного Парения.
  - Кто же этот человек? - встрепенулся Оршич. - Из какой он страны?
  Феопомп немного помолчал, прежде чем ответить.
  - Он из северного края за Боспором и Тавридой, из тех земель, откуда ты родом.
  Изумлению Оршича, казалось, не было предела.
  - Ты можешь назвать его имя, учитель? - спросил он в сильном волнении.
  - Для тебя будет достаточно знать, что это Страж Небесных Врат в страну Даария. Предвечные оделили его своей мудростью и показали исток Первозданного Мира. За это он будет хранителем Врат вечно.
  Больше предстоятель не произнес ни слова, а Оршич рассеянным взглядом скользил по капителям колонн, занавесям и светильникам, уносясь мыслями в раздолье Рыжей Степи, окаймленной лазурными водами Борустена...
   Глава 4. Скачки.
  
  Примчавшись на взмыленном вороном скакуне, новый участник состязаний бросил коня возле коновязи и решительно протолкался в середину толпы. Это был высокий широкоплечий мужчина средних лет, чуть младше правителя, сходный с ним даже прической и одеянием - только более простого покроя. Короткий меч у алого атласного кушака, перетягивавшего голубой кафтан составлял все его вооружение.
   - Сперва сразись со мной! - прибывший вышел против Одрия, направившегося было за наградой.
  Князь с досадой стиснул в руках ножны акинака.
   - Сражайтесь! - позволил он. Впрочем, его позволения никто и не ждал.
  Одрий, на голову выше своего противника, подошел к нему с легкой усмешкой; однако тот неожиданным движением нырнул под руку сыну Арпоксая и, выскочив у него за спиной, зажал его горло в локте. Одрий беспомощно задергал в воздухе руками. Толпа разочарованно зашумела.
   - Я победил, - провозгласил пришелец. - Награда моя.
  Он отпустил Одрия, и тот, шумно втягивая воздух, рухнул на землю.
  Князь сделал несколько шагов навстречу победителю.
   - Ты честно заслужил ее, - произнес он.
  Незнакомец покачал головой.
   - Я говорил об иной награде. Я хочу поединка с тобой, князь!
   - Вот как? - Собадак развязал пояс чапака и сбросил его на землю, обнажив мускулистый торс, лишь слегка тронутый жировым слоем на животе и пояснице. - Что ж, видят боги, я удостою тебя такой чести!
  Княгиня попыталась удержать мужа, схватив за руку, но тот легко высвободился и выступил против пришельца.
   - Что ты ставишь на кон? - спросил его гость с вызовом.
   - А ты, Оршич, что можешь поставить ты? Свою жизнь?
   - Пусть будет так, - кивнул Оршич. - Жизнь против жизни? Или жизнь против царства?
   - Власть не выигрывается в поединке, - возразил князь.
   - Но на меньшее я не согласен. Ты один раз уже обошел меня. Народом должен править достойнейший - а не тот, кто искуснее других в хитрости и обмане!
  Кровь бросилась в лицо князю, однако он тут же овладел собой.
   - Если мои единоплеменники согласятся - ты получишь мое царство в случае победы. Но если ты проиграешь - ты потеряешь все! Пусть нас рассудит небо.
  Противники сошлись лицом к лицу. Некоторое время они просто давили друг на друга грудью, схватившись за руки, и ни один не уступал. Потом князь попытался поднять противника, оторвав его от земли, но тот увернулся небывалым приемом, и князь едва не рухнул в пыль.
  Толпа ахнула. Видно было, что чужак не вызывал ни у кого одобрения или сочувствия - все желали победы своему князю. И эта поддержка придала ему силы.
  Следующее его действие возымело успех - уйдя от захвата, князь подсек ноги противника ударом своей ноги, и тот рухнул в пыль. Однако тут же вскочил - и обнажил меч.
  Князь отступил, оглядываясь в поисках оружия.
   - Ты проиграл! - крикнул кто-то его противнику.
  Оршич затравленно оглядел окружающих людей. Выставив меч, поводя им из стороны в сторону, он сумел добраться до своего коня - и под улюлюканье зрителей с позором умчался прочь.
  Жрецы склонялись к тому, чтобы объявить князя победителем состязаний, однако сам Собадак прервал их совещание и вручил награду несправедливо пострадавшему Одрию.
   - Он провел множество схваток и вышел из них победителем, - произнес князь. - Меня же вы хотите почтить за одну единственную победу?
  Так, под общий одобрительный гул, сын Арпаксая стал победителем состязаний борцов.
  Наконец, пришел черед наездников. Лучшие всадники племени начали собираться у подножия пригорка со своими лошадьми. Соловьи уже во весь голос пели заливистые песни, с дальних болот доносились всхлипывания выпи.
  - И для чего тебе это нужно? - ворчал Олкаба, с неохотой отпуская сына, спешившего предстать перед очами князя. - Откажись, пока не поздно. Награды все равно не добудешь, а Златосвета загонишь. Придется его несколько дней держать в корале и откармливать, чтоб набрал прежний вес. Гляди: сам княжич удумал выступить на состязаниях.
  - Я знаю, что делаю, отец, - успокоил его Атай, увлекая за узду сопящего скакуна. - Златосвет всех обойдет.
  И вправду, старший сын Собадака слыл в степи истым наездником. Среди прочих соперников числилось тоже немало людей бывалых, знающих толк в обращении с лошадьми. Но Атай верил в свою удачу. Он лучше других ловил диких жеребцов, выслеживая их у водоемов и набрасывая на них волосяной аркан. Он умело, на диву сородичам, объезжал самых непокорных и буйных из них. К тому же Златосвет - темно-гнедой конь с золотистой гривой и белыми бабками, был очень вынослив, закаленный длинными переходами по степи. Гнедые скакуны славятся как самые быстрые и крепкие, превосходя в этих качествах каурых и буланов. Только вороные могут поспорить с ними в напористости, но их норов и горячность не всякому приходятся по душе и не всегда поддаются сладу.
  Перед состязаниями Атай помыл Златосвета, осмотрел его копыта и надел новую упряжь, которую отец до поры держал в сундуке. Закрепив недоуздок уздечками с сыромятными ремнями, юноша водрузил на спину коня отороченный бахромой малиновый чепрак и прижал его седельной подпругой.
  Лошади вокруг, рвущиеся с поводьев и раздувающие ноздри, пестрели золотыми насечками на ремнях, налобниками с фигурами оскаленных пантер и серебряными удилами. Однако когда появился верхом княжич Оксатр, народ обмер. Этот широкий в кости отрок с пухловатым лицом, облаченный в острополый кафтан с золотым тиснением, предстал перед всеми на самом настоящем аргамаке - уваразмийском жеребце чистых кровей пятнадцати ладоней в высоту. Князь Собадак привез его из поездки к царским сколотам, и этот конь еще ни разу не ходил под седлом. Атай знал, что копыта аргамаков так прочны, что не сбиваются даже об острые камни, а дыхание у них на редкость ровное и спокойное.
  Грива скакуна была коротко подстрижена, хвост заплетен в витиеватый узел, на ушах выделялось княжеское клеймо. Все фалары, удила и бляхи светились, как чистый горный хрусталь, а на налобной пластине был изображен орел, клюющий львицу. Спину аргамака покрывал большой персидский чепрак из красного фетра с вышитыми лебедями, седельные подушки, прошитые ремнями и крепленые шлейней, звонко мерцали аппликациями из самоцветов.
  - Ай да княжич, - шептались люди. - С таким конем никто ему не ровня.
  Многие наездники сразу же приуныли, но Атай не подал вида.
  - Ну, милый, не подведи, - только и прошептал он на ухо Злотосвету, погладив его гриву и взбираясь верхом.
  Собадак со своего пригорка махнул рукой, давая знак к началу состязаний. Всадники должны были скакать вдоль равнины до Волчьего Оврага, где их дожидался конюх князя Сарзой, охранявший укрепленную на длинном шесте награду - отороченный лисьим мехом и обшитый литыми бляхами чекмень с княжьего плеча.
  Ветер закрутил сорванные листья и травинки, вздул одежду. Почти три десятка отчаянных наездников, ведомые жаждой победы, сорвались с места, понукая своих коней. Они летели по степному простору, а вослед им эхом катились возгласы соплеменников.
  - Как возмужал сын Олкабы! - расслышал за спиной Атай с внутренним довольством. - Смотри, как вымахал...
  Потом все голоса пропали, и только свист ветра стучал в ушах. Оксатр сразу вырвался вперед, безжалостно стегая аргамака кнутом на длинной рукояти. Поднятая им пыль скрыла его фигуру, превратив в плывущее бурое облако.
  Но Атай был не намерен уступать. Он ободрял Златосвета тихим посвистом. Мимо проносились холмы и курганы, обросшие пожелтевшей травой. Всадники гикали на своих скакунов, подгоняя их ударами пяток по бокам.
  От напряжения борьбы Атай даже взмок, а веки его налились тяжестью. Но он сдувал с лица капли пота и продолжал уверенно следовать за Оксатром. Вот-вот он должен был с ним поравняться.
  Когда юноша оглянулся, он увидел, что почти все всадники сильно отстали. За ним двигались лишь трое самых упорных, одним из которых был смотритель княжеского табуна Лик. Об этом человеке говорили, что он умеет приручать лошадей магией слова и знает разные старые заговоры. И действительно, Лик что-то настойчиво шептал своему скакуну, прижавшись к его гриве. Начав свое движение в самом хвосте потока, он постепенно обошел большинство своих соперников и уже дышал в спину Атаю. Вот только Златосвет был таким же упрямым, как и его молодой хозяин. Он несся, прижав уши и исходя пеной, точно стрела, выпущенная из тугого лука.
  - Уйди с дороги, юнец! - недобро крикнул Атаю Лик. - Не тебе, оборванцу, бороться за княжий чекмень.
  - Это мы еще поглядим, - процедил сквозь зубы Атай.
  Трава вокруг становилась все выше и гуще, хлестко ударяя по ногам. Откуда взялась извилистая колея на пути, никто так и не понял, да только аргамак княжича на миг задержался у ее края, встав на дыбы и огласив степь жалобным ржанием. Этого было достаточно Златосвету, который одним прыжком перемахнул через каверзное препятствие.
  - Змееныш! - выплюнул вдогонку Лик.
  Теперь уже Атай шел впереди всех, а кони Оксатра и Лика цокали копытами за его спиной.
  - Еще немного, - сказал юноша коню, похлопав его по шее. - Мы уже победили.
  В самом деле, шест с чекменем теперь можно было отчетливо рассмотреть впереди. Степная тропа совсем сузилась, выведя всадников на гребень косогора над ручьем. Атай впервые глубоко вздохнул: здесь обогнать его было уже невозможно.
   Похоже, он расслабился и отвлекся, потому что удар оказался для него слишком внезапным. Это был кнут, который сильно ожег затылок, заставив натянуть поводья. Все сразу помутнело в глазах, и небо бешено заплясало над головой. Атай еще успел увидеть довольную улыбку княжича, который промелькнул мимо него, столкнув с тропы.
  Златосвет пытался удержаться на ногах, но его неуклонно тянуло вниз, а Атай лишь мешал ему, грузом повиснув на его шее. Падение казалось неминуемым. Конь приседал, съезжая вниз с покатой поверхности, и комья земли летели из-под копыт. Под косогором гремел мелководный ручей, дно которого было устлано острыми камнями. Юноша уже чувствовал, что поводья выскальзывают из его пальцев.
  В это страшное мгновение словно стена внезапно подперла всадника и его коня, задержав их падение. Чья-то сильная рука взяла Златосвета за узду. Это был человек, появившийся неведомо откуда. Упираясь ногами в рыхлую землю, он сумел вытянуть Атая обратно на тропу.
  Только здесь, когда ясность ума вернулась к нему, юноша смог разглядеть своего спасителя. Перед ним стоял седоволосый старец с длинной бородой, одетый в запыленный шерстяной плащ, доходивший ему почти до пят. Атай сразу узнал Белого Ведуна. Соскользнув с коня, юноша низко поклонился кудеснику.
  - Век буду тебе признателен, добрый старец, за то, что вызволил меня!
  Ведун не изменился в лице, и только глубокие глаза сверкнули из-под сдвинутых бровей.
  - Проводи меня к твоему отцу, - глухо попросил он.
  Атай, изрядно натерпевшийся страху и уже позабывший и о скачках, и о подлом поступке княжича, с готовностью зашагал назад по тропе, ведя в поводу похрапывающего Златосвета. Белый Ведун бесшумно следовал за ним.
  Когда они подходили к пригорку, народное гулянье было в самом разгаре. Люди пили вино и ели мясо, кто-то плясал и распевал песни надтреснутыми голосами. Возле князя Атай сразу приметил Оксатра в новом чекмене - довольно улыбающегося и принимающего бурные поздравления.
  Однако появление Атая в сопровождении старца вызвало всеобщее удивление и даже затишье. Женщины попрятались за спинами своих мужей, потянув за собой детей, и начали робко шептаться. Старые общинники нахмурились.
  Не обращая ни на кого внимания, Атай отыскал среди толпы Олкабу и тихонько отвел его в сторону.
  - Вот, отец, - негромко заговорил он, пока тот недоуменно рассматривал его помятый кафтан и красный рубец, горевший на шее. - Если бы не этот добрый человек - худо бы мне пришлось. Он уберег меня от смерти.
  Олкаба даже рот раскрыл от нежданной новости и его простодушное лицо застыло в недоумении. Но он сумел совладать с собой.
  - Сердечный поклон тебе, старец. Пускай боги одарят тебя удачей.
  Ведун по-прежнему безмолвствовал, и под его немигающим взглядом Олкаба чуть сжался и осел.
  - Выходит, мы теперь в долгу перед тобой? Чем же можем отплатить за твою заботу?
  Белый Ведун оглядел Атая с ног до головы, и ответ его был таким же внезапным, как удар грома.
  - Отдай мне сына в услужение на три весны.
  Олкабу от таких слов охватила оторопь.
  - Да как же это? - захлопал он глазами, а потом бессильно простер руки к кудеснику. - Смилуйся над нами, добрый человек! Не отнимай единственного кормильца. Чем будем жить? Я уже слаб, чтоб самому гонять стада по полям, а другого ремесла не знаю.
  Однако непреклонный взгляд кудесника ясно давал понять, что спорить с ним бесполезно.
  - Ох, боги всевластные, - всхлипывал Ороба. - Да на что ж тебе сдался этот шалопай? Совсем еще дурень. Не будет тебе от него никакого проку...
  Ведун молчал, и Ороба вынужден был смириться.
  - Твой сын вернется к тебе через три весны, - старец повернулся к нему спиной и зашагал прочь. - Пребывай в мире.
  - Жив ли буду через три весны, - удрученно вздохнул Олкаба. - Ну, пусть так. Тебе виднее. Хоть мать еще застанет, да подсобит в хозяйстве, коли вернется. Выкупит, если попадет в кабалу за долги...
  Атай замер рядом, как немой истукан, еще не сознавая, что решилась его судьба.
  - Ну, что стоишь? - сердито толкнул его отец. - И впрямь дурень! Ступай, собери котомку в дорогу. Пойдешь с добрым старцем. Должны же мы отплатить за его милость, чтоб людям было не стыдно в глаза смотреть...
  Юноша очнулся точно после сна. Он посмотрел на отца, потом проводил взглядом удаляющуюся фигуру кудесника и бросился со всех ног в шатер, чтоб проститься с матерью и взять с собой самые нужные вещи.
   Глава 5. Другой мир.
  Темная мгла Запретного Леса разверзлась над головой Атая. Юноша тяжело дышал, озираясь по сторонам с тревогой.
  - Зачем мы сюда идем? - шепотом спросил он своего провожатого. - Деды говорили, всяк, что сюда ступил, назад не вернется.
  - Правду говорят твои деды, - сумрачно ответил Белый Ведун. - И ты не вернешься.
  -Ты шутишь, добрый старец? - похолодел Атай. - Ведь ты же обещал? Отец и мать меня дожидаться будут...
  Кудесник был невозмутим:
  - Человек входит сюда, чтобы оставить здесь свою прежнюю жизнь и свое знание о ней. Отсюда выйдет тот, кто сумеет познать всю тьму перемен и пройти через таинство превращений. Вот только соседские старухи по-прежнему буду звать его детским именем.
  - А как же призраки? - не унимался Атай. - Я слышал, они здесь повсюду...
  - Это силы неба и земли, которые ты еще научишься понимать. Придет пора, и ты услышишь, как говорят деревья и камни.
  Потрясенный словами ведуна, Атай не решился больше задавать вопросов.
  Старец вел юношу по едва различимым тропам среди густо переплетающихся колючих ветвей. Мох хлюпал под ногами, шелестела раскидистая листва, а эхо птичьих голосов гуляло в высоких кронах. Атай боязливо оглядывал причудливо искривленные темные вязы, которые казались похожими на фигуры каких-то зловещих существ. В теснинах бурелома и сыпучего ольшаника, образующих царство глубоких теней, он словно провалился в безвременье и не сразу заметил, когда чащоба закончилась, обнажив полукруглую вересковую пустошь. Здесь стояла одинокая хижина, сооруженная из жердей и прикрытая звериными шкурами.
  - Пришли, - сказал ведун.
  Атай осмотрелся. Он увидел вблизи хижины большой очаг, сложенный из камней и несколько ям, накрытых деревянными колодами - должно быть, хранилищницы зерна. Отодвинув тяжелый полог, Белый Ведун вошел внутрь. Юноша последовал за ним.
  Убранство внутри оказалось более чем скромным. Атай даже не нашел тут ложа или подобия спального тюфяка. Зато был подголовник из опиленного бревна и пучки сухих ветвей на полу.
  - Нарубишь веток и соорудишь себе лежак, - сказал старец, угадав его мысль.
  Вдоль стен висели топоры, ножи и свернутые в моток веревки. На задней стене юноша приметил потертое войлочное полотнище с вышитыми изображениями незнакомых птиц с человеческими лицами. Еще в жилище были две скамьи, заваленные костяными воронками, ковшами и железными пробойниками. На столешнице со скошенными углами лежало сито и рог для питья. Ведун молча указал на угол. Атай понял его и положил туда свою котомку, немного сдвинув в сторону глиняные кувшины и горшки, вдетые в высокие деревянные обручи, служившие стояками.
  - Какими будут мои обязанности? - сразу пожелал узнать юноша.
  - Для начала принеси воды с ручья, - молвил старец, кивнув на потемневший бронзовый котел с плоским основанием и ручкой вместо обода.
  - Где его сыскать?
  - Слушай. У тебя есть уши.
  Атай насупился, но отправился на поиски, не прекословя.
  Выйдя из жилища, он внимательно огляделся и, не надумав ничего лучше, зашагал наугад в дебри кустарников. Краем глаза он заметил, что все ветви высоких дубов густо облепили черные дрозды.
   Какое-то время юноша беспомощно спотыкался среди кочек и высокого травостоя, прикрывая глаза рукой от хлестких прутьев, но потом смог уловить вдалеке журчание проворного потока. Он радостно устремился на этот звук и скоро выбрался к узкой песчаной отмели, вдоль которой бежал серебристый ручей. Пройдя вдоль мелководья, Атай присмотрел бугорок, под которым русло немного расширялось. Здесь можно было зачерпнуть полный котел воды. Но когда он склонился над блестящей и ровной, как зеркало, гладью, он вдруг увидел свое отражение. На юношу глянуло серое сморщенное лицо, заросшее безобразной, как сорняк бородой.
  Назад Атай бежал словно олень, загоняемый охотниками. Он стремглав заскочил в хижину, прерывисто дыша. Сердце его колотилось в груди так неистово, точно готово было лопнуть.
  - Где вода? - строго встретил его Белый Ведун. - И где ты потерял котел?
  - Там... - от страха язык во рту совсем не ворочался.
  - Вернись к ручью и набери воды, чтобы мы могли сварить кашу на огне, - тоном, не терпящим возражений, велел старец.
  Атай повесил голову. Ничего не оставалось, как побороть себя и возвратиться к страшному месту. Стараясь не глядеть на водную гладь, он кое-как справился с этой задачей, начерпав в котел студеной воды из ручья.
  - Разведи огонь! - распорядился старец, когда юноша поставил котел возле камней очага. Только на миг показавшись в проеме жилища, он снова скрылся, задернув полог.
  Взяв с одного из валунов кресало с мелкой насечкой и кусок кремня, Атай подсел к очагу, в середине которого уже лежал сухой трут из льняного волокна. Несколькими привычными ударами кресала по кремню он высек сильную искру, и трут затеплился синим дымком. Однако раздуть его юноша не успел. Совсем неожиданно для него пространство вокруг сгустилось и потемнело. Сначала повисла глухая тишина, а потом налетел сильный ветер, вздыбив траву. Воздух заныл и заскрипел. Собирая листья и пучки вырванной травы в одну большую воронку, ветер завертел их в вышине, раскручивая из стороны в сторону. Затем весь этот пыльный шквал ударил в лицо Атая, чуть не опрокинув его на землю. Опешивший юноша пробовал закрываться руками, но порывы ветра становились только злее и упорнее, засыпав его листьями с головы до ног.
  - Беда мне с тобой, - вздохнул Белый Ведун, невесело глянув на вернувшегося в хижину Атая.
  - Благодетель мой! - взмолился юноша. - Добрый старец! Не могу я так больше! Что ж за напасть такая? И шага не могу ступить в этом окаянном лесу. Всюду меня осаждают неприятности...
  - Ты сам виноват, - ответил кудесник. - Лес живой, он все чует. А ты для него чужак. Пришел и принес с собой весь тот сор, что успел скопить в своей душе. Это не ваш мир, где вы живете суетными мыслями и служите хозяевам, которые понукают вас точно волов. Не отравляй сердце леса никчемными думами и пустыми сомнениями. Избавься от хлама, который заполняет тебя до краев, не позволяя видеть настоящее. Стань как новорожденный младенец, не имеющий ни опыта жизни, ни знаний, ни умений, ни образов в сердце.
  - Как же это сделать? - растерялся Атай.
  - До всего еще дойдешь сам. Но сначала примирись с лесом. Повинись перед ним, с ручьем и с ветром побратайся. Тогда станут они не врагами тебе, а друзьями и помощниками.
  - Да как же я с ними побратаюсь? - недоумевал юноша.
  - Разбирайся сам, - сердито отрезал старец. - Ты задаешь слишком много ненужных вопросов.
  В самых расстроенных чувствах Атай вышел на пустошь, подняв глаза к небу. Ему было тяжко на душе. Опустившись на колени, он порывисто зашептал дрожащими губами:
  - Солнце и звезды! Матушка-земля! Деревья -побратимы! Ветер, вода и камни! Мы одной с вами крови. Исцелите меня, ежели гнездятся во мне чревоточины сердечные. Я пришел к вам с добром и хочу быть вам верным другом. Дозвольте служить вам и учиться мудрости вашей неисчерпаемой!
  На миг в лесу воцарилась немыслимая тишь. Умолкли птицы. Не шелестели листья. Ветви деревьев словно расступились, и на Атая глянули с темного неба огромные глаза звезд. А потом ласковые языки ветра точно погладили его щеки, одобрительно подталкивая обратно к хижине.
  Непросто было Атаю свыкнуться с новой и такой непонятной для него жизнью. В Запретном Лесу постоянно происходили какие-то загадочные события, которые он не мог себе здраво объяснить. Как-то раз его с самого утра приветили птицы и весь день не давали ему прохода. Они кружили над ним, касаясь волос, что-то без устали щебетали и норовили взобраться на плечи. У юноши даже возникло чувство, что им что-то от него нужно.
  - Добрый старец! - посетовал он ведуну. - Почему птицы ведут себя так странно? Словно они хотят мне что-то сказать. Но я совсем их не понимаю! Как мне быть?
  - Они говорят с тобой, а не со мной, - пожал плечами кудесник. -Выкручивайся, как знаешь.
  - Да как же я их уразумею? - развел руками Атай. - Ты ведь не учишь меня птичьему языку!
  - Все знание - в сердце, - холодно отмолвил Белый Ведун и побрел прочь.
  В такие мгновения юноша лишь обиженно вздыхал, хоть в глубине души понимал причину строгости старца - тот хотел отучить его от привычки перекладывать на других поиски ответов и решений.
  Однажды, когда раскатистая гроза разразилась проливным дождем, низвергнув на землю водопад ледяной воды, кудесник вышел на пустошь и принялся водить руками, широко растопырив ноги и прикрыв глаза. Украдкой наблюдая за ним из-за угла хижины, Атай поразился той неизмеримой мощи, что источала фигура старца. Даже его одежда казалась живой и дышащей, сжимаясь и растягиваясь под влиянием каких-то бурлящих токов. Очень скоро напор дождевых струй обмяк и серая мгла небес выпустила из плена лазурное солнце. Только с набухших водой ветвей еще катились тонкие ручейки и плюхались в траву звенящие капли.
  - Силы Огня и Воды присущи самой человечьей природе, - пояснил позже Белый Ведун. - Важно уравновесить их движение и привести в сочетание с движением Огня и Воды во внешнем мире. Тогда мы способны изменять вещи и влиять на их собственное пространство.
  - Ты хочешь сказать, что человек и мир схожи? - удивился Атай.
  - Не просто схожи, а состоят из одних и тех же потоков. У них общий исток. Просто ты доселе об этом никогда не задумывался.
  - Я теперь только и делаю, что думаю, - насупился юноша. - Почему светит солнце, почему течет река и почему растут цветы. Прежде мне эдакое и в голову бы не пришло.
  - Выходит, ты на верном пути.
  Атай впервые увидел на губах Белого Ведуна подобие улыбки.
  - Но мне совсем ничего непонятно! - взмолился юноша. - Я даже не разбираю, что настоящее, а что только кажется настоящим. Почему мир такой большой и сложный? Почему в нем так много разных непохожих вещей?
  - Ты сам усложняешь мир, - возразил старец. - Так уж устроен человек, что за сплетением веток и сучьев он не видит древесный ствол. Бойкий муравейник мыслей в голове не дозволяет доискаться высшей правды, пребывающей внутри нас постоянно.
  - Выходит, и глаза, и ум лгут нам? - смекнул Атай. - Чему же доверять? Как принимать то, что вокруг меня? Где вызнать, откуда что берется и куда уходит? Да и зачем вообще появляется-то?
  - Смотри и слушай, - этот наказ кудесник неустанно повторял вновь и вновь. -Но не глазами и ушами - сердцем. Тогда уразумеешь всю правду.
  Бывало, Атай и его лесной наставник подолгу сиживали где-нибудь у озера или на лужайке, где можно было полакомиться сладкой ежевикой, и юноша силился вникнуть в смысл тех затейливых речей, что старец иногда вел после сытной трапезы, пребывая в благодушном расположении духа.
  - Разница между существующим и несуществующим - та же, что между видимым и невидимым, - терпеливо объяснял Белый Ведун. - Дерево без корней и кроны, ручей без истока и устья - все это уже присутствует в настоящем. Просто их дано видеть зрелым глазам, распознающим вещи до того, как те обрастают формой. Немало есть и таких вещей, что от природы оделены лишь прозрачной формой.
  Все время смотри вокруг себя, слушай. Даже то, чего пока нет в знаке и звуке - уже движется. А то, что дошло до своего конца и готово сгинуть бесследно -возвращается снова в начало, чтобы продолжить путь. Таковы уж законы у неба и земли, которые не нами придуманы. Ты думаешь, горы и реки постоянны? Нет! Нутро их так же изменчиво, как степной ветер. Их судьба витиевата, как дым от костра. И все же, есть нечто такое, что за ними стоит нерушимо. Есть общая скрытая опора, которая даже верткие солнечные блики и блуждающие облака делает постоянными. Это Ось, вокруг которой колобродит вся вереница вещей. Жар и холод, большое и малое, твердое и мягкое - нанизаны на эту вечную Ось и потому имеют ее природу. Запомни это, если хочешь понять окружающий тебя мир.
  Атай набрал в рот целую пригоршню сочных ягод.
  - Значит, те странные звери и люди, которых я иной раз подмечаю в лесу -настоящие? - осторожно спросил он. - Или это забавы моего ума?
  - Все они настоящие и все не настоящие, - уклончиво ответил старец. - Как и любая из вещей, как и каждый из нас. Твои мысли и образы существуют, значит, они реальны. Все они движутся вокруг одной Оси, встречаясь с плотными и тонкими вещами и создавая общие завязи. Из завязей вырастают цветки событий, которые творят большие и малые судьбы.
  Так постепенно в голове Атая зарождались первые, пока еще смутные, проблески понимания. Душа его успокоилась, и он впервые осознал, как это прекрасно и удивительно жить на земле и с каждым своим шагом приоткрывать ее заповедные тайны.
  
  
   Глава 6. Город Света.
  Каждое утро Белый Ведун заставлял Атая вбирать в себя золотистый свет восходящего солнца, каждую ночь - насыщать тело серебрящимся мерцанием луны. По наказу лесного наставника юноша погружался в лесные ключи, чтоб сродниться с чистейшей родниковой водой, подолгу лежал на земле, получая от нее животворную силу, прижимался к разным деревьям, чтоб пробудить в себе взращивающее начало.
  Однажды Белый Ведун указал Атаю на раскидистое кленовое дерево.
  - Посмотри на него внимательно и выбери любой лист в его кроне, - велел он.
  Юноша остановил взгляд на широком листке, испещренном сетью прожилок и с каплями росы, примостившимися на краях блестящим бисером.
  - Вообрази себя крохотной букашкой, ползущей по его поверхности, - сказал старец. - Этот лист для тебя - весь мир. Постигай его, живи в нем, осваивай его природу.
  Атай сосредоточил все свое внимание на этой зеленой плоскости. Его внешние чувства отпали, восприятие обострилось до предела. Вскоре кленовый листок стал расти, увеличиваться в размерах и впустил его в свое пространство. Изумрудные дали распростерлись перед юношей до самого горизонта. Он сделал шаг вперед и ... оказался прямо посреди широкой тропы в окружении волнистых склонов, залитых золотым светом солнца. Ветер стелился над землей и плел узоры трав, туманная дымка клубилась в оврагах, а в журчащих ручьях плавали облака.
  Атай путешествовал по бесконечной зеленой стране и аромат неизбывной свежести дурманил его голову. Он пересекал долины, плоскогорья и низины, всюду утопающие в мякоти трав, в звенящих солнечных бликах. Он ощущал обступающее его со всех сторон торжество жизни - настоящий праздник вечности, рождающий мириады звуков, знаков и чувственных оттенков. Но в своем неостановимом движении этот волнительный поток оставался совершенно спокоен.
  Должно быть, юноша странствовал долго. Он поднимался на высокие холмы, с которых хорошо были видны сонные лощины внизу, он двигался вдоль берега зеркальных вод и утопал в ниве лугов, колосья которых касались его лица. Утомившись, Атай примостился на маленьком пригорке и смежил веки, погрузившись в забытье.
  - Просыпайся, - раздался отчетливый голос.
  Юноша широко раскрыл глаза, еще не вполне понимая, кто он и где находиться. Перед собой он увидел лицо Белого Ведуна.
  - Тот, кто узнал небо первозданной чистоты, поселяет свое сердце в Неувядающем, - сказал тот. - Вершина истины приветствует его среди полей жизни и истина эта - забвение всего невежества, соблазнов и сомнений. Любые тяжбы судьбы - только узлы противоречий ума. Быть свободным от судьбы, значит не отделяться от ритма существования, черпать из родника нерожденных вещей и питать душу соком бессмертия. Мир - как пустой водоем без дна и краев, но в нем непостижимо просыпается ветер исконных стихий...
  Тогда Атай спросил кудесника напрямик:
  - Каков же главный умысел всего течения реки вещей? В чем суть круговращенья мира?
  - Естество, - промолвил Белый Ведун. - Единородное естество всех стихий и потоков, не помнящее начала и не ведающее конца.
  - И это все? - удивился Атай. - А как же воля богов?
  - Даже боги подчиняются законам естества. Всякий, кто пойдет супротив них - себя сгубит. Мир никому не дозволит разорвать ту ткань единородства, из которой он сплетен. Вот потому порядок на земле и на небе всегда равновесный. Ежели кто-то станет усилять себя сверх меры - непременно себя же и разрушит.
  - Выходит, в естестве вся сила?
  - Мудрые люди называют это не силой, а Дыханием Жизни, - уточнил старец. - Погляди округ: все вещи наделены оболочкой, цветом, звуком, запахом. Но сам корень этих свойств безличен и неразличаем. Неуловимое Дыхание Жизни оживотворяет все кружево вещей. Оно лепит, изменяет, перемещает. Побуждает птиц - петь, луга - колоситься травой, облака - создавать в вышине фигуры. Им пронизаны и ему откликаются жар и холод, тьма и свет, боги и люди, земля и небо, солнце и луна, вдох и выдох, все четыре стороны света. Если познаешь Дыхание Жизни - корень всего существующего - станешь как сам мир: неуловимым, всемощным, неиссякающим. В дебрях вещей не будет для тебя тайн, потоки небесные и земные станут с тобой неразлучны, омывая соком своих сил. Узнать путь естества и значит стяжать самую высокую правду, выше которой ничего нет.
  Вскоре Белый Ведун начал учить Атая распознавать знаки грядущих событий по трещинам в земле, извивам древесной коры и узорам в прожилках листьев. Но слишком уж много странного и необъяснимого таил для юноши сам окружающий его мир - мир Запретного Леса.
  Так его немало удивляли скитающиеся камни. Это были большие валуны причудливой формы, чем-то похожие своими выступами на рогатых чешуйчатых зверей. Всякий раз Атай обнаруживал их на новом месте и никак не мог понять, как же они туда попадали. Удивляли и цветы - незабудки, фиалки и тюльпаны. Они появлялись в низинах и на полянах всего на один день, а на утро уже исчезали без всякого следа.
  Атай всей душой любил лошадей и очень тосковал по своему Златосвету. Однажды он заметил на лужайке белоснежного жеребца редкой красы, который щипал траву, потряхивая длинной гривой. Конь был высок в холке и так и лоснился блестящей чистой кожей. Долго любовавшись этим красавцем, юноша решил подойти к нему ближе и попробовать залезть на него верхом. Однако едва он сделал шаг к жеребцу, как лужайку облепили неясные черные тени. Их очертания, чем-то напоминающие людей в капюшонах и длинных плащах, заплясали на листьях раскидистых кустарников. Тени так злобно зашикали на Атая, что сразу отбили у него всякую охоту знакомиться с белоснежным конем.
  Много раз юноша слышал в лесу печальные наигрыши лютни, раздававшиеся в дубравах, ивняках и возле болот. Двигаясь на звук, чтобы отыскать таинственного музыканта, Атай всегда находил только пустоту, а музыка продолжала звучать за его спиной, как бы он ни пытался поворачиваться.
  Был один случай, когда юноша напугался не на шутку. Он проснулся среди ночи, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд. Стояла совершенная тишина. Старец спал поблизости безмятежным сном, а верный пес пристроился у него в ногах и даже не поводил ухом. Но что-то было не так. Атай приподнялся на лежаке и ясно увидел блеск глаз в узком оконном проеме. По спине юноши пробежал холодок и он не решился выйти из хижины. На утро он обнаружил множество следов от больших босых ступней, которые избороздили пустошь вдоль и поперек.
  - Добрый старец, - обратился Атай к кудеснику. - Почему в Запретном Лесу происходит так много непостижимого и удивительного? Магические силы постоянно ведут вокруг какую-то игру.
  - Все не о том ты думаешь, - проворчал Белый Ведун. - Как и большинство людей, топчущих землю без всякого разумения сути происходящего. Разве ж это так важно? Ты толкуешь мне о каких-то пустяках, тогда как мимо тебя проходит самое главное. Мы движемся в бесконечном пространстве между небом и землей, где день сменяет ночь, далекие светила озаряют нам путь, радуга расписывает небеса во все цвета, а белый снег покрывает долины и сходит по весне талыми ручьями. Вот что непостижимо и удивительно. Степи, точно ковром выстеленные душистым клевером, высокие утесы и хрустальные водопады, краски угасающей зари и россыпи звезд - вот что такое истинная магия. Удивительно то, что мы - ЖИВЕМ и в каждом вдохе впускаем в себя целый мир. Непостижимо то, что нам доступна великая радость узнавания всего простора вещей и возможность участвовать в его причудливых изменениях.
  Атай невольно потупился и Белый Ведун захотел ободрить его.
  - Ничего из того, что ты встречаешь в жизни, не появляется просто так. Каждое из больших и малых событий имеет свою причину. Учись понимать знаки, которые мир посылает тебе.
  - А для чего мир посылает мне знаки? - спросил юноша.
  - Чтобы помочь тебе в твоем освоении жизни и раскрытии твоего человечьего начала. Каждый знак - урок для тебя. Постигнув его правильно, ты подвигаешься на пути стяжания правды мира.
  Таковы были слова лесного кудесника, над которыми Атай потом не раз размышлял. Он старался во всем следовать советам старца и скоро начал совсем по-новому ощущать то, что находилось у него внутри, а также то, кто окружало его снаружи.
  Внутри себя юноша распознавал движение жизненных токов, которые струили по всему телу, разрастаясь разветвленной сетью. Он улавливал тонкие вибрации своего естества, бурление и изменение горячих и холодных жидкостей, наполнявших силой его руки и ноги.
  Снаружи Атай научился чувствовать мир. Он слышал, как дышат земля, трава, деревья и водные ручьи. Он угадывал в испарениях, поднимающихся от них едва заметной белесой моросью земляных, древесных и водяных духов, оберегающих покой своих стихий на перепутье плотных и тонких пространств мира.
  - Срастить с собой в один единый ствол небо и землю - вот какой задачей ты должен занимать себя непрестанно, - назидал Белый Ведун. - Пусть земля будет твоей опорою и происточает себя во всех движеньях твоей плоти. Пусть небо до краев заполнит собой твои ум, сердце и волю. Когда три тела становятся одним - ты можешь зреть все образы мира, появляющиеся даже на самых удаленных его окраинах. Ты сам можешь создавать образы и делать их реальными, оделяя формой. Ты можешь перемещаться без преграды и не оставлять по себе следа. Ты можешь преображать вещи.
  - Неужто такое возможно? - искренне подивился Атай.
  - Да, если границы между человеком, небом и землей стираются. Ты уже и сам не ведаешь, кто ты есть и что способен сотворить силами своего естества. Ты как и мир: течешь, меняя облик, пропадаешь из виду и появляешься вновь. И тебе даже невдомек, то ли это ты движешься над волнами жизни, точно бесплотный ветер, то ли это движется сам мир. Твои желанья - желанья мира. Твои чувства -чувства мира. Твоя воля - воля мира. И тут уж, сколь не силься, не разобраться что из чего берется и что где заканчивается.
  Атай поднял на кудесника просиявшие глаза:
  - Благодаря тебе, добрый старец, я впервые научился видеть, слышать и чувствовать. Если бы не счастливая звезда, что свела меня с тобой, я так бы и помер неучем, погрязшим в глухомани невежества.
  Белый Ведун едва заметно улыбнулся.
  Видно и впрямь Атай начал разительно меняться. Подтверждением тому стал случай, произошедший на перелесице, где юноша собирал валежник для очага.
  Тут он ее и увидел. Это была лисица. Юркий зверек с длинным пышным хвостом и мехом непривычно белого отлива. Она присела рядом с трухлявым пеньком и рассматривала Атая своими блестящими черными глазками. Какой-то озорной огонек вдруг загорелся в них, словно подманивая юношу к себе.
  Атай потянулся навстречу лисице, но она шустро повернулась и шмыгнула в высокую траву. Отбежав на несколько шагов, зверек остановился и снова принялся изучать юношу внимательным, но задорным взглядом. Это стало похоже на игру. Сначала Атай пытался приманить его пальцами, а потом попробовал подобраться поближе. Однако лисица опять ускользнула. Так продолжалось снова и снова.
  Преследуя зверька, юноша и сам не заметил, что далеко забрался в самую гущу леса. Вскоре он оказался на опушке дубовой рощицы, где потерял лисицу из виду. Атай осмотрелся. Он стоял среди высоких и плотных деревьев, кроны которых шуршали и колыхались высоко над его головой. Но он сразу понял, что это не обычные деревья. Стволы их были неохватной ширины, а далеко разметавшиеся по земле извивы корней напоминали волосы неведомых великанов.
  Сделав между дубами несколько шагов, Атай каким-то внутренним чувством ощутил, что они движутся - едва уловимо раскачиваются в стороны и издают разные звуки. В сильном волнении он прислушался. Одни деревья как будто стонали, другие - бормотали что-то неразборчивое, третьи - глубоко вздыхали.
  Юноша как завороженный опустился на кочку. Страха в нем не было, но эти загадочные древесные голоса вторгали его в дрему, наполняя тяжестью веки. Атай тряхнул головой, силясь прогнать обволакивающий его туман, однако белесое марево кружило его в затейливом танце, полном необыкновенных картин. Смутно мелькали люди в длиннополых белых одеждах, своды исполинских строений и зубчатые контуры крепостей. Он слышал торжественные речи всевластных правителей, распевные восклицания жрецов и отголоски шагов многочисленных процессий, поднимающихся по ступеням к островерхим храмам...
  Вернувшись в хижину, Атай рассказал Белому Ведуну о лисице.
  - Ты видел эту лисицу? - удивленно спросил тот, приподняв брови.
  - Да, - подтвердил юноша.
  - Встретиться с ней дано не каждому, - старец задумчиво почесал бороду. - Ты был в Роще Говорящих Деревьев?
  Атай кивнул.
  - Эти дубы стерегут тайну времени, - голос кудесника стал едва различим. - Они могут много порассказать...
  Юношу так и распирало от самых разных вопросов, но, уже изучив непростую натуру своего лесного наставника, он понимал, что задавать их сейчас не имеет смысла.
  Белый Ведун взглянул на него с прищуром:
  - Не теперь. У нас еще будет время и повод об этом поговорить. А пока с тебя довольно и того, что ты сегодня узнал.
  И старец умолк, уносясь мыслями в давние года, ведомые лишь ему одному...
  ... До чего же густой лес, думал Скил, продираясь сквозь завязи акаций и стараясь выискивать хотя бы небольшие прогалы в толще косматых вязов и елей, тесно сросшихся друг с другом. Мальчик щурился от летящей с ветвей хвои и продолжал настойчиво звать Тахотая. Но непослушный пес все не откликался.
  Вскоре кроны карагачей и берестов стали такими раскидистыми, что сквозь них почти не пробивалось солнце. Это делало чащобу сумрачной, и Скил поеживался, чувствуя себя совсем неуютно в этом дремучем логове теней. Но он не хотел возвращаться домой, не отыскав собаку.
  На округлой луговине мальчик только на миг остановился. Здесь все было очень чудно. Уносящиеся в небеса дубы-великаны удивили его своей шириной. Ему еще не доводилось видеть таких громадных деревьев. А еще, эти странные дубы как-то глухо гудели и поскрипывали, будто тайком друг с дружкой перешептывались.
  'Сколь же много дивного на свете' - подумалось мальчику.
  Но он не отважился здесь надолго задерживаться и прибавил шагу. В душе он ругал Тахотая последними словами. Ведь из-за его капризного нрава ему приходилось теперь блуждать в непролазных дебрях, где и в помине не было хоженых троп.
  За дубовой рощей взгляду открылся бугристый склон, усыпанный воронцами и белоцветником, который уводил в глубокий овраг. Где-то там, за высокой травой и кривыми стволами лиственниц гремел по камням ручеек. Скил глянул, нельзя ли обойти эту нежданную преграду на пути, но овраг оказался слишком длинным. Пришлось идти напрямик.
  С оврага веяло болотными парами, землянистого цвета туман низко полз среди кустов. Скил осторожно ступил вперед, ощутив под ногами илистую почву и углубился в темный провал. Здесь его со всех сторон обволокло вязким туманом.
  'Словно муха в паутине', - подумал мальчик.
  На какое-то время он провалился в безликую пустоту, в неведомость, а когда сумел наконец выбраться со дна оврага, перед ним замаячил травяной косогор. Скил перевел дух. Его ноги, сбитые о камни и промокшие от ила, гулко гудели. Зато за косогором лес начал стремительно редеть, расступаясь в стороны рыхлыми кущами ясеня, и перед мальчиком обнажилась настоящая просторная тропа. Он уже видел обширное светлое пространство, манившее его к себе. Однако когда Скил прошел еще немного, оставив лес за спиной, он вдруг ахнул от неожиданности, не понимая, куда попал.
  Вместо степных равнин и соляных плоскогорий впереди разверзся необъятный край исполинских гор и водных потоков. Скалистые хребты лиловых и фиолетовых оттенков тянулись вдаль длинными округлыми цепями и омывались бездной иссиня-темных вод, уходящих за горизонт. Эти необыкновенные горы перерастали в самый настоящий город, сияющий золотыми кровлями.
  В это момент Скил совсем потерялся. Он не знал, как объяснить появление в степи столь удивительного города. Завороженным взглядом мальчик рассматривал это чудо природного и человеческого гения, соединившего свои силы в едином акте творения.
  Скалы были очень необычны. Одни имели правильную конусообразную форму, расширяясь к основанию, другие были обтесаны таким образом, что походили на загадочных птиц с острыми орлиными клювами, сложенными крыльями и высокими хохолками на голове. Зоркие глаза Скила приметили под каждой такой скалой проем с треугольным сводом, от которого бежали вниз ступени длинных лестниц. Внешние скальные отроги, вздымавшиеся из воды, были выравнены наподобие отвесных плит с фигурной резьбой. На одних выделялись лица большеглазых дев с оперением вместо волос, на других - круги, пересекавшиеся крестом, на третьих - спирали, напоминающие свернувшихся улиток. В промежутках между выступами покачивались на ветру одинокие сосны.
  Две ближайших к мальчику скалы казались совсем огромными. Обработанные таким образом, чтобы изображать грозных хохлатых птиц, они были развернуты клювами друг к другу и в промежутке между ними вырисовывалась линия крепостных стен, опоясывавших городские строения. Башни имели форму филинов с бойницами вместо глаз и плоскими смотровыми площадками на головах. Цитадель тоже была окружена синью тяжелых вод, а высоко над ней возносились шпили златосветных строений с навершиями в виде шаров и колес. От них исходило нестерпимо яркое сияние. Крикливые чайки кружили над водной гладью, кое-где виднелись небольшие парусные суда, бороздящие неоглядные бурлящие просторы.
  Скил замер в полной растерянности. Он совершенно не мог постигнуть умом, как очутился в этом новом для него мире. Он отчетливо чувствовал весь этот волнующий простор, будто распахнувший для него свои объятья, он угадывал его настойчивый призыв ступить в свои заповедные, чарующие пределы. Свист ветра доносил до мальчика тонкий звон и мелодичное колыхание вод - они погружали сердце в глубокий покой. Все сомнения и страхи как-то растворялись сами собой. Здесь, стоя лицом к лицу с белосветным городом среди гор и потоков, Скил уже успел позабыть, кто он такой и откуда сюда пришел.
  Твердо сделав шаг вниз по склону, мальчик начал спускаться по тропе в непостижимую для себя реальность. Чайки так и вились вокруг него, хлопая белыми крыльями. Глядя по сторонам, Скил отмечал много странного. Попадающиеся по обочинам тропы валуны были обтесаны таким образом, что походили на мужские головы с бородатыми лицами. Эти изваяния словно встречали мальчика строгим взглядом каменных глаз. Меньшие валуны оказались обработаны столь ловко, что представляли собой почти идеальные шары.
  Добравшись до каменистой отмели, которую с шумом захлестывали пенные волны, Скил едва не натолкнулся на человека в длинном белом кафтане, окаймленном красным шитьем, который возился у перевернутой днищем кверху лодки.
  - Эй, малец! - окликнул его незнакомец, поднимая на мальчика приветливые глаза. - Подсобил бы ты мне.
  - Что нужно делать? - с готовностью отозвался Скил.
  - Борта укрепил, щели смолой законопатил. Осталось перевернуть и столкнуть на воду. Берись с моего края.
  Скил без раздумий подступил к лодке и, крепко ухватив снизу ее борт, обитый плотными шпиньками, помог незнакомцу перевернуть ее. Только здесь он разглядел, что нос посудины украшен лошадиной мордой с крыльями вместо ушей, а корма похожа на раздвоенный птичий хвост.
  'Чудная лодка', - подумал мальчик.
  Вместе с незнакомцем он, поднатужившись, сдвинул ее с песчаных бугров береговой насыпи.
  - Благодарствую, - сказал человек, берясь за весло. - Садись, отвезу куда тебе нужно.
  - Если б знать, куда мне нужно, - растерялся Скил.
  - Садись смелее! Лучше сделать шаг в неизвестное и узнать свет дальних дорог, чем всю жизнь простоять на берегу, так и не повидав мира.
  Слова незнакомца Скилу показались разумными и он перестал колебаться. Лодка отчалила от берега, рассекая носом густые воды, по поверхности которых солнце раскидало свои золотистые блестки. Чем больше картин проносилось перед глазами мальчика, тем сильнее он удивлялся. Вот огромная человеческая рука, вырубленная из цельной скалы - она сжимает вертикальный меч, на верхушке которого свили гнездо птицы. Вот каменные кони с человеческими лицами и торсами.
  'Человеко-кони, - отметил мальчик. - Где-то я о них уже слышал'.
  Вслух же он спросил совсем другое:
  - Что там за башня такая высокая за крепостной стеной?
  - Это покои Мудрейшего, - тихо ответствовал незнакомец, умело напрявляя лодку вдоль береговой линии. - Он наставник и держатель всего Светозарного Града.
  - А большие деревья рядом? - продолжал допытываться Скил.
  - Сад Возвращения. То место, которое ты искал.
  - С чего ты взял, что я что-то искал? - удивился мальчик.
  Незнакомец не ответил, и только губы его сложились в тонкую улыбку:
  - Там люди встречают то, что прежде ими было утеряно. Туда все и всегда возвращается.
  Скил потер затылок и умолк. А мимо проплывали высокие каменистые берега, даже в прозеленевших от мхов выступах которых угадывались контуры человеческих лиц и неизвестные мальчику знаки. Стали попадаться и люди: розовощекие девушки в длиннополых платьях с венками на головах, осанистые мужчины, опоясанные вязаными поясами, старцы в остроконечных шапках с крылышками и с узловатыми посохами в руках. И все были в белом. Лица их поражали своей открытостью, бездонной глубиной голубых глаз и еще чем-то таким, что сородичи и соседи Скила давно успели позабыть.
  - Просто они счастливы, - неожиданно проронил незнакомец. - Как и всякий, кто живет на земле Светозарного Града.
  - Ты что же, мысли умеешь читать? - испугался мальчик. - Как наши ведуны?
  - Разве ж это какое умение? - повел плечами незнакомец. - Счастливый человек открыт всему белому свету. Секретов для него еще не придумали.
  - Что же вы, и впрямь так счастливы? - с недоверием осведомился Скил.
  - Мы не болеем и не воюем, не печалимся и не гневаемся. Мы не знаем ни бед, ни забот. Так разве ж это не счастье?
  Скил не нашел, что возразить. Похоже, для него было уже чересчур много неожиданных открытий, к которым нужно было теперь как-то привыкнуть. А лодка тем временем пристала к маленькой бухте, над которой вздымался каменный шпиль, увенчанный восьмиконечной звездой...
  
   Глава 7. Истинное имя Харна.
  Дело в этот раз досталось кшатрапавану трудное, и он даже не знал, с чего начать.
  Лучшим башмачником Цадрагарта - да и всей Державы - считался Гиамор. Почти все жители города имели в запасе хоть одну пару обуви, сработанную его руками; и уж все без исключения стремились хотя бы одну такую пару получить.
  Ему отдавали на обучение сыновей. К нему выстраивались очереди из заказчиков. О нем даже другие башмачники - а их было немало в городе - не могли отзываться плохо, а если кто и выплескивал свою зависть в застольной беседе - так на такого его же собратья начинали смотреть косо.
  Оспаривать дар Гиамора вряд ли кто-то мог. Он не просто шил обувь. Он, точно маг, сотворял ее вокруг ноги заказчика. Он знал о ногах, о видах обуви и о способах ее шитья все - и немного больше, чем знали все башмачники Державы.
  К нему приходили богатые и знатные дамы, мечтая получить себе или сапожки, или легкие туфли. К нему приходили путешественники за высокими сапогами или полусапогами для верховой езды. К нему заглядывали хозяйки домов и богатые торговцы. Если у него было вдохновение, он оделял заказчика еще одним своим произведением, и назавтра к нему вновь выстраивалась очередь из горожан, желающих обрести что-то подобное. Если вдохновения не было, он отдавал заказ ученикам - и, сидя в мастерской и наблюдая их потуги сделать что-то путное, не жалел слов, обзывая их бездарями и неучами. В конце концов, устав от вида кряхтящих и потеющих работников, пытающихся уподобиться учителю, отнимал у них кожу - или ткань, или деревянную колодку и дратву - наскоро показывал, как делать, и уходил, захваченный новой идеей. Гиамор одинаково свободно обращался с любым материалом, из которого можно было соорудить обувь, причем даже с таким, из которого обувь получиться вроде бы не могла.
  Он постоянно что-то пробовал, и подвернувшиеся под горячую руку заказчики оказывались 'осчастливленными' его новыми видами застежек, формой носка, или высотой голенища, новым способом выделки подошвы или ее крепления. Сделать он мог ровным счетом все, и порой творил нечто вовсе невообразимое - однако почему-то любой его образец неизменно восхищал заказчиков.
  Побывавший в городе заморский поэт Аристофан однажды пришел заказать себе сандалии у Гиамора и, залюбовавшись его работой, сравнил его с 'певцом гимнов башмаку', признав, что обувь, выходящая из рук ремесленника, более похожа на произведение искусства, нежели его собственные стихи и комедии.
  Одним словом, Гиамор был местной достопримечательностью, но торговцы предпочитали не иметь с ним дела, ибо он никогда не шил обувь большими партиями и 'на будущее'. 'Я должен видеть ногу, которая наденет мой сапог', говорил он. Несмотря на то, что даже обыкновенные сандалии - а он вполне владел умением делать обувь и из коры, и из дерева - могли носиться не один год, покупателей у него не убавлялось.
  Потому, когда в один прекрасный день он исчез, жителями города это было сначала воспринято как предательство. Потом они забеспокоились, а когда спустя месяц он так и не появился, забили настоящую тревогу.
  Гилдар был его постоянным покупателем, а потому пропажу башмачника воспринял близко к сердцу. Однако же не просто бегство или похищение известного искусника заставило купца обратиться с просьбой к Сугдияну.
  Как раз незадолго до исчезновения Гиамор вдруг изменил своему обыкновению и взял большой заказ на крупную партию башмаков для царского двора. Требовались особые изыски и мастерство, чтобы угодить повелителю, тем более, что иного претендента на такую работу просто не было. Гилдар, часто поставляющий царскому двору самые разные товары, взялся за этот подряд, и к его удивлению, Гиамор согласился на его уговоры. Теперь же купец оказался в совершенно неприглядном положении перед царскими приближенными. В лучшем случае он мог лишиться постоянных заказов от государя, о худшем же исходе старался даже не думать.
   - А что, никто другой не может взяться за заказ? - уточнил Сугдиян, трясясь в повозке рядом с купцом. Дэвоур сидел позади них, прислушиваясь к разговору старших.
   - Желающих найдется немало, - задумчиво произнес Гилдар. - Но я уже обещал творение именно этого мастера, о котором наш великий Артахшасса столько наслышан! Я был даже готов лично привезти мастера ко двору, чтобы он там создавал свои шедевры, по-своему обыкновению созерцая ноги тех, кому посчастливится их носить. А тут - такой удар! И никто ничего не знает.
   - Говорил ли ты с кшатрапаваном Варканы? Все-таки, Цадрагарт в его ведении, а я лишь по-соседски могу помочь ему в поисках, но не заменять его.
  Гилдар потупился.
   - С ним у меня не самые хорошие отношения. И хотя, безусловно, он уже знает об исчезновении столь известного своего подданного, но не торопится его искать, а у меня времени почти не осталось.
   - Ну, что же, будем действовать сами.
  Сугдиян оглянулся на сына.
   - А ты что думаешь?
  Дэвоур нахмурил лоб, придав лицу сосредоточенный вид.
   - Ну, тут я не знаю, что сказать. Может, ему все надоело, и он ушел в горы, в отшельники? Или скитается по дорогам страны, как бродячий атраван?
   - Может быть, может быть, - неожиданно согласился с ним отец.
  Недавно созданная трудами царских слуг дорога шла вдоль морского побережья. С юга вставали высокие горы, отделяющие этот край от остальной Державы, а с севера катились серые волны, набегающие на покатую отмель. Земля здесь была плодородна и гостеприимна. Тут и там виднелись небольшие селения, порой возвышались усадьбы Всадников, белеющие на фоне темных гор.
  Наконец, вдалеке, на омываемом водами берегу, показались зубчатые стены города.
  Сам Цадрагарт был создан как оплот царской власти в этих краях, до того не подчинявшихся никому. За несколько лет выросла огромная крепость, где размещался двор наместника, казна, конюшни, колесничный двор, зернохранилище и ряд других построек. Высокие уступы башен сияли на холме темным блеском.
  Вокруг расступился сам город, обнесенный легкой стеной из камней сухой кладки (благо, источник камней был неподалеку), укрепленных глиной и стенами крайних домов. К городу с ближних отрогов гор протянулся водопровод, снабжающий жителей чистой родниковой водой.
  Колеса телеги загремели по камням, которыми был вымощен подъезд к городской цитадели. У ворот гостей остановила стража со спарами - большими плетеными щитами, и длинными копьями с красными темляками, в удивлении воззрившаяся на перстень с печатью наследственных кшатрапаванов Уваразмии, предъявленный Сугдияном.
  Впрочем, Гилдара тут знали и пропустили без дальнейших расспросов.
  Город внутри укреплений выглядел на редкость чистым и ухоженным. На улицу, мощенную камнем, выходили только невысокие стены без окон, с одними воротами. Сами дома прятались где-то в глубине.
  Купец повез гостей в свой дом. Окруженный зеленым садом за высокой белой стеной, он казался уютным и гостеприимным. Однако Сугдиян не дал сыну наслаждаться садом купца и его роскошной кухней, сразу отправившись в жилище пропавшего башмачника.
  Тут царила настоящая поминальная скорбь. Ученики Гиамора со скорбными лицами вырезали болванки для башмаков, медленно работая ножами. Их сидело в мастерской человек десять.
  Навстречу гостям спустилась жена башмачника, молодая женщина в дорогом хлопковом наряде с вышивкой и покрывале, затканном серебром, с золотым медальоном на шее и кручеными браслетами в виде бараньих голов на руках- видно было, что муж любил свою жену и старался ее баловать. Сугдиян поклонился хозяйке, с улыбкой отметив про себя, что на ногах ее - тонкие вычурные домашние туфли, явно сработанные ее мужем.
  Рядом с женщиной шел старец в длинных жреческих одеждах, усыпанных звездами, и высоком войлочном колпаке, крашенном в синий цвет, что-то негромко вещая на ухо хозяйке. Сугдиян рассмотрел на нем пояс кусти - знак высокого жреческого достоинства, сплетенный из семидесяти двух цветных нитей - по числу глав в книге 'Ясна', 'Жертвоприношения'. При виде гостей он замер на ступенях.
   - Благоденствие этому крову! - приветствовал хозяйку кшатрапаван. - Прости, что тревожим тебя, - Сугдиян придал своему голосу надлежащее сочувственное выражение, - в столь тяжелый час. Но я уверен, что смогу вернуть радость под эти своды!
   - Ни к чему меня утешать, - жена башмачника шмыгнула носом, сдерживая слезы. - Я знаю, что он не вернется.
   - Откуда такая уверенность? - удивился Сугдиян.
   - Я чувствую это. Он никогда надолго из дома не уходил. Он даже обеда ни разу не пропустил! А тут - его нет уже месяц... Я знаю - с ним что-то случилось!
  - Женские предчувствия, конечно, иногда оказываются справедливыми, но я бы повременил его хоронить, - выговорил Сугдиян с усилием, превозмогая царящую в доме печаль.
  Не выдержав, женщина расплакалась и торопливо убежала наверх.
  Сугдиян посмотрел на жреца.
   - А ты, почтенный маг, кем приходишься хозяйке?
   - Я зашел утешить вдову и поговорить с ней о подобающей жертве Ахура Маде, в память об ее ушедшем супруге. Нужно без промедления приглашать служителей петь яшты и возжигать священный огонь, чтобы душа Гиамора не сгинула во тьме духахвы. Пусть его путь по ту сторону жизни будет преисполнен вечного блаженства.
   - Почему же ты так уверен, что башмачник умер?
   - Ты, кшатрапаван, тоже был бы уверен в этом, если бы знал его лично. Никто не видел домоседа большего, нежели он.
   - Но тела не нашли?
   - Нет. И потому - это вряд ли смерть от естественных причин.
   - Ты кого-то подозреваешь? У него были враги? Кто, по-твоему, виноват в его смерти?
  - Он сам виноват, - надменно произнес жрец. - Он возомнил себя равным богам! Вот боги и покарали его гордыню...
   - Боги? - переспросил Сугдиян. - Или кто-то из людей, так же возомнивших себя богом?
  Жрец посмотрел на гостей с высоты третьей ступени лестницы.
   - Великий Анхра Манью, брат и соперник Ахура Мады, не дремлет, внимательно следя за всеми нашими помыслами. Кто знает, кому он вложил в сердце мысль покончить с этим гордецом?
  Сугдиян хотел еще что-то сказать - но передумал и, поклонившись магу, вышел на улицу.
   - Как видно, у мага с башмачником были не лучшие отношения, - обратился он к Дэвоуру, подзывая сына поближе. Тот слегка отстал, не поспевая за широким шагом отца.
   - Не нравится мне этот маг, - честно признался Дэвоур.
   - Ну, люди не обязаны всем нравиться, - отозвался отец. - Знал бы ты, скольким не нравлюсь я!
  Дэвоур откровенно не поверил отцу, но промолчал. Его занимал другой вопрос.
  Имя Анхра Манью, злобного брата Ахура Мады, что-то ему упорно напоминало...
  Едва они переступили порог дома купца, как следом за ними вбежал гонец от самого правителя Варканы.
   - Мой повелитель передал тебе письмо, - гонец с поклоном протянул Гилдару свиток с печатью кшатрапавана.
  Купец торопливо развернул послание.
   - Ну, вот! - обрадованно произнес он. - Прости, почтенный Сугдиян, но я, видимо, зря тебя потревожил. Наш кшатрапаван сам взялся за это дело и нашел пропавшего. Он в плену у сакутов, те требуют за него выкуп!
   - Позволь, - Сугдиян взял свиток из рук купца и стал внимательно его читать. - Да, любопытно. Хотел бы я знать, как почтенный Кудеяр, ваш правитель, обнаружил башмачника у сакутов.
   - Царские люди не дремлют, - усмехнулся Гилдар. - Везде есть царские глаза и уши, даже среди варваров!
   - Возможно, ты прав, - Сугдиян вернул письмо купцу, задумчиво опускаясь на лавку у стены.
  Однако вскоре им пришлось пережить еще один визит, удививший Сугдияна сильнее всего.
  После обеда Гилдар наконец выделил гостям покои, и отец с сыном обосновались там - на нижнем ярусе дома, с верандой и выходом в душистый сад, где под раскидистыми деревьями журчал ручей, - когда в широком гостином зале послышались оживленные голоса.
  Сугдиян негромко окликнул сына, и тот послушно пошел вслед за отцом, пересилив желание побегать по саду.
  В гостинной, украшенной статуями крылатых коней из синей фритты, стоял хозяин дома и довольно громко спорил с заотаром, верховным магом, уже виденным ими сегодня утром.
   - И я считаю, что мы должны всем миром собрать выкуп за башмачника! Это же подлинная гордость нашего города! - гремел Гилдар.
   - Но, почтенный Гилдар! Ты привез с собой чужого кшатрапавана, ты водишь дружбу с царями, ты более всех заинтересован в возвращении башмачника - почему же ты хочешь свою личную утрату разложить на всех?
   - А разве на тебе не сапоги, созданные его рукой? - продолжал Гилдар. - Разве сам ты не желаешь приблизить его возвращение?
   - Погодите, господа! - остановил спорщиков Сугдиян. - Может быть, вы сможете порешить на том, что Гилдар просто внесет большую лепту, нежели другие - но нельзя же все возлагать на его плечи!
  Маг повернулся к новому участнику спора с явной заинтересованностью в глазах.
   - А что, почтенный кшатрапаван Уваразмии, может быть, ты тоже поделишься своими доходами в пользу своих соседей?
   - Так ли велик выкуп, чтобы была причина для спора? - спросил Сугдиян.
  Дэвоур не разобрал названного числа, но видя, как у отца брови полезли на лоб, понял, что оно было немалым.
  Сам он, однако, отчаянно скучал, сдерживая зевоту, и вскоре утратил нить разговора. Думал он о другом. Имя Анхры Манью, злого духа, не давало покоя Дэвоуру. Оно напоминало что-то, слышанное совсем недавно...
   - И многие удивятся милосердию твоему и величию, - между тем вещал жрец, уговаривая кшатрапавана взять основную тяжесть выкупа на себя.
   - Харн! - выкрикнул Дэвоур - и тут же сам зажал себе рот в испуге. Если переставить местами буквы имени Анхра - получится Харн, злой сын Све-Ахура и Мады из найденного им свитка будинов!
  Прерванный маг обернулся к нему, и Дэвоур с удивлением увидел, как его суровое лицо вдруг расплывается приторной улыбкой.
   - Что ты сказал, мальчик? Какой у тебя хороший сын, кшатрапаван, - похвалил жрец.
   - Немного болтливый, как ты можешь судить, - извинился за сына Сугдиян. - Но с возрастом это пройдет. Ты что-то хотел сказать, Дэвоур?
   - Я? - Дэвоур испуганно переводил взгляд с отца на мага. - Нет, ничего.
   - Ты ведь назвал какое-то имя? - настойчиво повторил жрец. - Повтори его. Где ты его слышал?
   - Ну, так... В сказке одной попадалось, - Дэвоур отвел глаза.
   - Что за сказка? Где ты ее читал? - в голосе жреца вдруг проскользнул металл.
   - Я не помню, - почти прошептал Дэвоур.
   - Почтенный Уртум, - тронул жреца за плечо отец, - зачем придавать значение какому-то детскому восклицанию? Я готов согласиться на твое предложение...
  Наступал вечер, и домочадцы Гилдара вместе с гостями собрались на позднюю трапезу на веранде, вынеся посуду из золота и горного хрусталя. Стол ломился от яств - тут были и сочные дыни и арбузы, и персики, и груши, и испеченное на углях мясо, густо приправленное острыми травами, и, разумеется, душистое вино. Теплый вечер гнал из сада ароматы трав и цветов. Где-то стрекотали цикады, вплетаясь в журчание ручья. Гилдар с прикрытыми глазами наслаждался покоем.
   - И все-таки, ты не находишь странным, что едва мы появились в городе, как ваш кшатрапаван тут же вышел на след пропавшего башмачника? - заговорил Сугдиян, сидящий рядом с хозяином.
   - Умоляю тебя, кшатрапаван, - расстроенным голосом попросил купец, - давай не будем портить столь чудный вечер разговорами о делах.
   - Я боюсь, как бы этот вечер не был испорчен чем-то более нехорошим, - задумчиво произнес Сугдиян.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Сам посуди! Сакуты никогда не вторгались в области вадаров, по крайней мере, последние лет сто! Скорее, было наоборот. И вдруг их шайка объявляется в округе вашего города, находит самого известного его жителя, похищает - и долго держит в заточении, не подавая никаких вестей. Ты обеспокоился, поехал к кшатрапавану - ничего. Тогда ты отправился ко мне. И вот, когда ты возвращаешься - к тебе приходит гонец от правителя. А потом является сам заотар Уртум, и начинает уговаривать тебя - а потом и меня - внести выкуп за башмачника... Честное слово, тут что-то не складывается. Я бы полагал, что скорее дело верховного жреца и кшатрапавана - поднимать народ, собирать выкуп, собирать войска, чтобы отбить пленника, если его не отдадут - но никак не торговаться с купцом и его гостем! Наконец, слишком высокий визит ради такой мелкой цели. Тебе так не кажется?
  - Ну, отчего же, Уртум бывал у меня и прежде. Правда, он еще не был тогда верховным жрецом, - Гилдар с досадой махнул рукой - наслаждение от вечера было безнадежно испорчено.
   - Завтра я бы хотел поговорить с вашим кшатрапаваном. Кудеяр, кажется, его зовут?
   - Поговорим и с ним. Но что мне делать с моими обязательствами перед царем?
   - Не волнуйся, - Сугдиян потрепал по плечу купца. - Я сам поеду с тобой к царю и все ему объясню. Тем более что у меня есть соображение о том, кто виноват в случившемся.
  
  ...Небольшой настойчивый паучок уже третий час пытался забраться по стене к щели возле узкого окна, пробитого под самым потолком. Он срывался, падал, иногда успевал зацепиться паутиной за середину стены - и снова лез наверх.
  Гиамор с сочувствием наблюдал за настойчивым существом, поражаясь его терпению. Впрочем, может быть, паучок указывал путь ему? Башмачник подошел к стене и стал ее выстукивать. Стена ответила ему гулом пустоты...
  А потом Гиамор услышал ответный стук. Должно быть, в соседнем подвале тоже сидел узник, лишенный света и свободы. Прикинув, откуда доносится стук, Гиамор вздохнул и начал копать руками земляной пол своего склепа в его направлении.
  
   Глава 8. Предание.
  Уже на следующее утро после посещения Рощи Говорящих Деревьев Атай заметил в себе странные изменения. Он словно бы пархал над землей, был легок, воздушен и не ощущал своего тела. Это было очень непривычно. Юноша решил найти тихое место, чтобы спокойно осмыслить то, что с ним происходит.
  Он присел на пригорке под сенью молодых лип, и рука его невольно потянулась к обломанной сухой ветке, лежащей среди сосновых шишек и желудей. Сжав ее пальцами, Атай принялся небрежно что-то царапать на влажной от росы земле. Сначала он не понимал, что делает. Рука двигалась сама собой, выводя какие-то волнистые линии. Но постепенно юноша оживился и ему стало интересно. Получался рисунок. Юноша узнал в нем фигуру чешуйчатой птицы с большими крыльями и человеческим лицом.
  Атай даже растерялся. Он не знал, что заставило его вдруг изобразить это чудное существо. А в голову навязчиво лезли мысли, одна нелепее другой: 'Почему человек не может летать как птица? Ведь это так просто - переноситься с места на место! Удобно и быстро... Что есть воздух? Бесплотная стихия. Но человек тоже умеет становиться бесплотным...'
  Юноша в душе досадовал на Белого Ведуна, который поучал его взаимодействию с силами Земли, Огня и Воды, но как-то упорно обходил стороной Воздух. На все вопросы следовал сухой ответ: 'Рано еще. Не пришла пора'. А между тем, по ночам Атаю стали все чаще сниться восхитительные полеты над незнакомыми землями, странами и городами. Он чувствовал, что парит высоко в поднебесье и под ним проносятся горные ущелья, водопады и реки.
  Еще новым было то, что впервые за все время жизни в лесу юноша стал задумываться об истоке тех загадочных и неисчерпаемых знаний, коими владел его наставник. Такие мысли все сильнее осаждали Атая. Конечно же, он прекрасно сознавал, что за мудростью Белого Ведуна стоит Запретный Лес. Но что стоит за самим Запретным Лесом? Какой первородный кристалл истины скрывает его непроницаемая завеса?
  Все образы, которые являли теперь эти дремучие чащобы, сходились в единый узор, высветлявший в сердце юноши щемящие воспоминания о чем-то очень родном, но неизбывно утраченном в далекую пору. Иной раз солнечные лучи обрисовывали в прощелах ветвей силуэты длиннобородых дедов в распашной одежде, расшитой красными трезубцами. Или игра теней вдруг ни с того - ни с сего очерчивала средь нагромождений ветвей остроконечные арочные своды, которых Атай прежде не видел, но о которых необъяснимо знал. Видения растворялись почти мгновенно, да только они оставляли глубокий отклик в душе.
  Еще одним рисунком, который юноша, подчиняясь наитию, вывел на отмели у ручья, была свернувшаяся улитка - затейливая спираль, навевающая мысли о бесконечном. Даже в расположении камней и сколов щебня на берегу Атаю чудились приметы древнего города. Однажды он собрал их очень много в одном месте и выложил линию крепостных стен, а потом нагромоздил конусы каких-то капищ и дворцов.
  Не в силах сдерживать более настойчивый внутренний зов, Атай поделился с кудесником своими чувствами.
  - Какие знаки ты видишь чаще других? - поинтересовался старец.
  - Птицу, трезубец, улитку, - отвечал юноша. - Что они означают?
  Взгляд Белого Ведуна стал пространным.
  - Они шепчут тебе о твоей потерянной отчизне, - негромко промолвил он. - О Земле Богов.
  - Что за Земля Богов такая? - поднял брови Атай.
  - Солнцесветный Край, остов мира. Он существовал прежде всех нынешних стран и племен. На заре времен его сотворили всевластные боги.
  - Боги и вправду там жили?
  - Да. А потом они завещали его своим детям - тем, кого мы зовем Наследниками Богов. Но сами они именовали себя Перворожденными.
  - Так это были люди или боги?
  - Люди, но божественной породы. Возможности их не ведали пределов, а воля охватывала все уголки мироздания. Перворожденные могли управлять превращениями вещей и устанавливать связи промеж явлениями. Но их сила шла от самой утробы мира, а потому не противоречила естеству. Огонь небесных светил составлял их душевную основу, законы природного порядка были их судьбой.
  - Как удивительно, - прошептал Атай.
  - Вокруг горы Яркий Перл, - продолжал старец, - Перворожденные возвели Город Света, из которого затем выросла цветущая страна. Слава ее гремела среди морей, зенит ее величия огревал собой целый мир. Для Наследников Богов, наделенных крыльями духа, не стоило трудов переноситься с края на край земли за доли мгновения, отвращать от разных племен и родов людей пагубные стихии и предотвращать войны. Они могли все. В своем граде они выстроили храмы и дома, достававшие до облаков. Но при том - сберегали душевную простоту и первозданную искренность. Не зная раздоров, они целыми днями пели благозвучные песни, водили хороводы, шептались с отцами-богами и наблюдали за узорами движущегося мира. Они не страдали и не болели, спали без сновидений и могли обходиться без пищи и воды. Сам облик их источал сияние и благоухающий аромат. Если они умирали, то только от утомления жизнью - просто забываясь в беспечном сне и не пробуждаясь более.
  Пока Атай слушал Белого Ведуна, перед ним вновь туманно забрезжили видения древних мудрецов и пики исполинских каменных строений.
  - Наследники Богов не ценили ни почестей, ни богатства, ни дорогих нарядов, - голос кудесника звучал как чарующая мелодия флейты. - Должно быть, это был единственный край совершенного счастья на земле. Но искрами своей мудрости они щедро одарили другие народы. Перворожденные научили простых людей знакам счета и письма, навыкам строительства, ремесел и предсказания событий. Все то лучшее, что еще питает кровь и душу жителей просторных сколотских степей, беломраморных эллинских городов или знойных долин Персиды досталось им от блистательных хозяев Светозарного Града.
  - В наших преданиях есть истории о детях Ария, - припомнил Атай. - О забытой родине наших предков и их божественной силе. Это ведь о них говорится, о Наследниках Богов?
  - Ты верно угадал, - согласился Ведун.
  - Но хранят ли другие племена память о них?
  - Эллины полагают Перворожденных потомками титанов, появившимися на свет из их крови - усмехнулся кудесник. - Они зовут их дельфами или Живущими за Северным Ветром. Но только эллины давно уже спутали все нити исконного смысла. Лишь немногие из тех, что служат Светозарному Аполлону, еще помнят отголоски просвещенных речений и умеют разбирать тайные знаки. Мидяне и персы тоже слышали о горе Яркий Перл, на которой сходятся петли мира и достигается предел круговращенья светил. Когда-то искалец Первородного Света Спитама принес им оттуда благую весть, запечатленную в свитке.
  - Куда же ушли Наследники Богов? - с волнением спросил Атай, когда Белый Ведун умолк.
  - Мир - дорога вечных изменений, - уклончиво ответил старец. - В се то, что порождается им в образе и форме, неизбежно обновляет себя. Изменений не могут избежать даже боги. А в обновлении образ и форма вещей зачастую делается неуловимой для простого взгляда. Только светлое око способно отыскать в потемках пространств и времен туманные следы былого.
  Атай обвел глазами хижину и вдруг указал на полотнище, в углах которого красной нитью были вышиты колеса и круги.
  - Это знаки Перворожденных?
  - Да, - признал кудесник. - Круг воплощает собой все мироздание. Но мироздание существует непрестанным движением, а потому внутри него есть колесо, вращающее вещи. Другим знаком, - он показал резной рисунок на набалдашнике своего посоха, - является спираль, замкнутая в себе. Начало и конец в ней перетекают в общую линию, не делающую остановки. Однако спираль напоминает нам, что движение мироздания происходит всегда из центра наружу, развертывая вовне бесчисленные силы и стихии...
  Больше старец ничего не сказал о Светозарном Граде. Но Атаю этого было достаточно. Внезапно нашлись ответы многие вопросы, столь волновавшие его в последнее время. Юноша со спокойным сердцем смог вернуться к установившемуся порядку жизни в лесу и уже не отягощал ум раздумьями.
  Вскоре Белый Ведун посвятил его в премудрости Дыхания Утробы и Омовения Души. Атай неуклонно менялся. Теперь, вспоминая свои первые шаги под сводами этого зеленого царства тайн, юноша не мог сдержать улыбки. Как же он был тогда наивен, беспомощен и беспокоен! Сейчас все стало другим. Запретный Лес сделался его отчим домом, опорой и отрадой. Даже звери признали его своим единокровником и часто следовали за ним по пятам. Бывало, они заполняли всю полянку, на которой упражнялся юноша: зайцы, суслики и сурки облепляли пеньки и коряги, олени и антилопы дремали среди кустов и даже волки мирно лежали в траве, уткнувшись мордами в вытянутые перед собой лапы. Лес принял Атая, так как юноша стал столь же непроницаемо глубоким, незамутненным и равновесным.
  Впрочем, один безответный вопрос у Атая все-таки оставался. Но он звучал где-то очень далеко, на самых задворках его существа. Был он столь личного свойства, что юноша и не помышлял затронуть его перед ведуном. Но вот однажды, отважившись навестить Рощу Говорящих Деревьев, Атай смог задать его миру.
  Дубы-исполины нависали над ним сизой глыбой, обволакивая шевелением густых ветвей и отдаленным гулом. Юноша загляделся на них и у него словно земля на миг ушла из под ног. Все повисло в прозрачном зыбком пространстве, а окружающие вещи растворились как пар. Зато появился блуждающий свет, который постепенно пропитал все его естество. И вот тогда, словно бросая камушек в бездонный омут, Атай обратил мысль внутрь себя:
  'Кто я? Для чего топчу эту землю? Почему сокровенным знанием Перворожденных судьба одарила не других, но меня?'
  Деревья загудели еще сильнее, а затем вернулись померкшие было краски и оттенки мира. Атай увидел как большие тени заплясали на дубовых стволах, расползаясь во все стороны. И эти шелестящие серые тени, двигавшиеся в такт с завыванием ветра в высоких кронах, исходили от его собственной фигуры.
  Юноша явственно различил силуэт плечистого воина-князя в высоком башлыке, сжимавшего в руке тугой лук. Плащ его вздувался округлыми фалдами, небывалой мощью веяло от всего его величавого облика. Потом появились и другие тени. Вначале они еще робко обозначились где-то вдали, но уже скоро стали отчетливыми. Это была трава - обширная нива свербиги, ковыля и тонконога, взметнувшаяся ввысь множеством острых колосьев. Атай понял: это она, Великая Степь. Но что это? Каждая травинка, каждый стебелек рос и увеличивался, превращаясь в воина. И вот уже вместо травы колосились копья несметных людей в башлыках - неоглядная тьма воинства, плывущего в неведомое...
   Глава 9. Уроки Запретного Леса.
  - Все полюсы Земли есть границы твоего сердца. Солнечный светоч - врата твоих очей. Леса и лощины - берега твоей души. Если станешь изучать тело мира, как свое собственное тело - обрящешь неявленную правду, дремлющую за ворохом вещей.
  Наблюдая предрассветный туман, помятуй о том, что создает его зыбкую ткань; вслушиваясь в журчание ручья, отличай в нем лады первозданного омута, созидающего любой исток. Растворяться и обретаться вновь, удаляться прозрачною дымкой за пределы всех превращений и сходиться опять в единый ствол плоти - вот дорога настоящего человека, который привольно гуляет по белому свету подобно ветерку или росе.
  Кружить под облаками с косяком курлыкающих журавлей, опускаться на дно реки вслед за чешуйчатым карпом и рассыпаться снопом солнечных бликов, отражающихся на поверхности вещей - это и значит быть Вездесущим. Просторы мира - лишь брызги Предвечного, узор которых ты должен воссоздать в своем сердце. Идя по следу тающих, точно весенний снег, явлений - дойти до бесследного, извергающего из себя превращения.
  Так вещал Атаю Белый Ведун, и юноша с еще большим тщанием внедрялся в толщу жизненного пространства, разбирая его законы и порядки.
  Кудесник научил Атая новому способу взращивания жизненной основы, позволяющему обильно вбирать в себя кровь и соки матери-земли. Теперь юноша подолгу стоял в тиши кустарников, сознавая себя молодым и цветущим древом. Он проникал в его суть, он переживал собой пульсацию его природного начала. Ноги Атая врастали в землю подобно могучим корням, голова, как верхушка древесной кроны, упиралась в небо и согревалась солнечным теплом, руки слегка колыхались в рокоте ветра, будто раскидистые ветви. Так Атай становился ростком мира, питаемым токами первородной пневмы. Он вдыхал и выдыхал собой самое естество существования.
  Случилось раз, что юноша столь глубоко воплотил собой образ древа, что даже испугался, раскрыв глаза. Ноги его по щиколотки исчезли в плотной земле, туловище покрылось шершавой дубовой корой с прожилками, а из рук повылезали во все стороны зеленые поросли с большими листьями. Только когда Атай встряхнулся, все это пропало вместе с кукушкой, примостившейся на его плече. Он снова был человеком.
  Взаимодействуя с Ветром, юноша научился поднимать в воздух мелкие камушки, сосновые шишки и песок, заставляя их кружить и даже создавать в вышине контуры разных фигур. Он в полной мере освоил методы Горячего и Холодного Дыхания, разогревая траву и почвенный слой волнами теплого пара, либо же обдавая ветви и сучья легкой моросью.
  Однако несмотря на все свои успехи, Атай вынужден был признать, что Запретный Лес по-прежнему остается для него миром тайн.
  Произошло это еще на рассвете, когда солнце, проснувшись, просыпало в прорехи дремучих карагачевых крон первый золотой бисер. Юноша находился на самой северной окраине леса, где, следуя наказам старца, проводил ночное бдение, наблюдая Звездную Сеть и поглощая телом мерцающий свет Северного Ковша - Созвездия Серебряного Покрова. Это называлось Собиранием Улова в Небесный Невод.
  Ополоснув лицо в холодном ручье, Атай заторопился к хижине Белого Ведуна, чтобы растопить очаг к его пробуждению и приготовить трапезу. Однако либо поспешность, либо легкая усталость подвели юношу. Он как-то совсем по-глупому сбился с дороги и заплутал. Ноги завели его в непроходимые дебри можжевельника и ольхи, где Атай едва не потерялся в гуще стволов, корневых наростов, извилистых сучьев и коряг. После долгого блуждания юноша наконец вырвался из древесного плена на свет просторной лощины. Однако представившаяся ему картина оказалась неожиданной.
  Сразу за многочисленными кочками, пнями и обломками деревьев возрастал ввысь травянистый кряжистый холм. Своими очертаниями, выступами и провалами он поразительно походил на большую человеческую голову. Макушка сплошь обросла черемухой и кленами, точно волосами; лоб пересекали поперечные рытвины; на месте глазниц - глубокие расщелы; на месте носа - мохнатый древесный выступ. А зияющий чернотой провал у самого основания холма и вовсе был подобен раскрытому рту.
  Атай внимательно изучал эту исполинскую голову. Пеньки и коряги вокруг тоже были причудливой формы, но особо обращал на себя внимание лежащий плашмя обломок дуба. Пятерней своих растопыренных стволов он напоминал человеческую ладонь.
  После короткого колебания Атай все же решился проникнуть в пещерный провал. Пригнувшись, он забрался под его темные своды, с которых свисали узловатые корни и куски паутины, и начал осторожно двигаться вперед. Небольшая на первый взгляд, земляная пещера очень быстро переросла в какой-то нескончаемый подземный ход, который увлекал все глубже и глубже. Атай старался держаться ближе к выпуклой стене, боясь затеряться в пустоте. Его глаза, немного обвыкшись в темени, начали различать мышей и ящериц, разбегающихся под ногами. Рассмотрел он и ворону, которая с криком сорвалась с места и пролетела над ним, задев крылом волосы.
  Казалось, этому сумрачному коридору не будет конца и края. Кое-где своды понижались, осыпая комьями земли и клочками мха, потом снова шли ввысь. Ход петлял и извивался - это юноша понял точно. Несколько раз он замедлял шаг: мысль навеки остаться под землей не могла не внушать ему сильный трепет. Но Атай побеждал свою робость. Навязчивое желание узнать, куда ведет этот подземный путь, оказывалось сильнее.
  Должно быть, прошло уже много времени, однако по-прежнему ничего не менялось. И вот когда юноша совсем пал духом, разочаровавшись в успехе своей затеи, он вдруг заметил шагах в пяти от себя колышущиеся полы белого одеяния. Это явно была женщина, одетая в длинный плащ с капюшоном. Атай окликнул ее, но не получил ответа. Тогда он поспешил за ней следом, пытаясь сократить разделяющее их расстояние, однако и это оказалось бесполезно. Сколько бы он не прибавлял шаг, фигура продолжала держаться от него в отдалении. Казалось, бесплодное преследование продолжалось уже целую вечность.
  Подземный ход закончился неожиданно. В глаза ударил слепящий свет, и Атай обнаружил себя у спуска к искрящемуся тонкой рябью голубому озеру. Женщина в белых одеждах словно испарилась, а вместо нее на воде покачивался прекрасный белоснежный лебедь с тонкой изогнутой шеей. Здесь же, на склоне, Атай подобрал длинное лебединое перо.
  Только к вечеру юноша смог вернуться в хижину. Там он рассказал старцу о своем приключении. Кудесник поднял на него внимательные глаза.
  - Сохрани это перо, - сказал он. - Быть может, оно еще сослужит тебе в будущем добрую службу.
  - Кто была та женщина в белых одеждах? - спросил Атай напрямик.
  - Тебе на диво повезло, - отметил Белый Ведун. - Ты видел Деву-Охранительницу Светозарного Града.
  - Деву-охранительницу? - переспросил Атай. - Я где-то слыхал, что у эллинов есть такая. Афиной Палладой зовется.
  - Все верно. И в своих наивных сказаниях эллины даже сделали ее кровной соперницей нашей Лебединой Владычицы, - старец тихо вздохнул. - Все это от желанья заглушить те отголоски Первородного Знания, что еще бродят где-то на окраинах их души. Обуздать в себе предвечную стихию Северного Простора...
  На губах кудесника появилась горькая усмешка.
  - Эллины всегда стремились к торжеству холодного разума над вещим чувством, - продолжал он, - укорененным в культе Олимпийцев. Но для того, чтоб навек умолк волнующий хор чистых стихий, нужен был миф. И он появился. Благочинную Деву обратили в чудовище Медусу Горгону, которой Персей, сын Данаи и Зевса, отсек голову. Так воцарился Логос. Теперь оскал змеевласой Горгоны смотрит на нас с эгид Олимпийских изваяний и со щитов эллинских воинов. Зов Первоначала надежно погребен вместе с памятью о Лебединой Владычице.
  - Выходит, это она - Чистая Дева мне явилась? - наконец осознал Атай. - Или это был только образ, отраженный сердцем?
  Юноша взволнованно крутил в руках лебединое перо.
  - Как бы то ни было, - прошептал Белый Ведун, - Владыки Предвечного Мира уже обратили на тебя свое внимание и послали тебе знак. А это означает лишь одно - путь, по которому ты идешь - верен.
  
  Другая встреча, произошедшая на следующий день, произвела на Атая не меньшее впечатление. Недалеко от Сосновой Низины, куда он отправился подыскать крепких жердей для починки проседающей крыши жилища, юноша услышал чье-то кряхтение, охи и сухой кашель. Двигаясь на звук, он углубился в тесную гущу деревьев, осыпающихся корой и хвоей.
  С самого утра в лесу стоял бурый туман, делая предметы едва различимыми. Потому Атай выставлял одну руку перед лицом, чтобы не напороться на острый сук. В другую он взял длинную палку и прощупывал почву перед собой - он знал, что где-то поблизости начинается болотная гать. Так через бурелом и овражцы он добрался до большого завала из нескольких деревьев, сросшихся между собой в неразделимый узел. Некоторые из этих деревьев были уже кривыми и трухлявыми, другие держались очень крепко и ровно, опутав землю вокруг себя цепкими корнями. Но не это было главное: все нагромождение соединенных стволов облеплял густой слой буро-зеленого мха, точно облекая его единым покровом косматой одежды.
  Атай, уже успевший ко многому привыкнуть в лесу, недоуменно вытаращил глаза. В самой толще этого хитросплетения он увидел человека. Это был ветхий дед с морщинистым и зеленым, как у лягушки лицом. Его руки, волосы и ноги целиком вросли в древесину и мох, образуя немыслимую однородную массу. И только сверкающие белки глаз выделялись на темном фоне.
  - Кто ты, старик? - тихо, словно боясь услышать собственный голос, спросил Атай. - Человек или дух? Если человек, то как тебя угораздило оказаться в таком положении?
  - Был человек, - захрипел трескучий и ломкий голос, перемежая слова с кашлем, - как и ты. Пока не заслужил эту кару.
  - Могу ли я тебе помочь? - в душе юноши всколыхнулась жалость. - Вызволить из этого плена?
  - Нет, - уверенно ответил человек. - Это не в твоей власти. Мох и древесина так давно и прочно въелись в мою плоть, что я и сам уже не разберу, где начинается одно и заканчивается другое.
  - Чем же ты заслужил столь лютую участь?
  Дед снова закашлялся и заморгал глазами:
  - Я был так же молод и любознателен, как ты. А еще без меры честолюбив. Когда небесный дар свалился на мою голову негаданно-нежданно, я не сумел распорядиться им по-достоинству. Оказавшись в Городе Света по воле богов, я пренебрег знанием, что открылось мне, но поддался корысти...
  - Что же ты сделал?
  - Украл у стража Облачной Башни Кольцо Величия, дарующее силу и власть. С его помощью я хотел возвыситься среди людей. За это преступление я был наказан Перворожденными. Они подарили мне вечную жизнь, - в голосе старика прозвучала бездонная горечь, - ведь пока существуют эти деревья - буду жить и я. Жить и страдать до конца времен...
  Атай стоял в полной растерянности, не находя слов.
  - Запомни, что бывает с теми, кто осквернил исток первородной мудрости, - добавил дед. - Запомни, и расскажи тому, кто пришел сегодня.
  - Кому рассказать? - юноша недоуменно огляделся по сторонам, но никого не увидел. А когда взгляд его снова вернулся к завалу - не обнаружил ни сросшихся деревьев, ни старика.
  'Вот так дела', - Атай даже почесал затылок. Однако сказанные странным дедом слова что-то расшевелили в нем, и юноша понял, что нужно незамедлительно идти к хижине.
  По мере приближения к жилищу кудесника Атай все более убеждался в том, что его наставник сейчас не один. Внутреннее чувство подсказывало юноше, что уединение их лесного крова нарушил кто-то пришлый - человек со стороны. Потому, когда Атай достиг хижины, он прежде всего подошел к оконному проему и осторожно заглянул внутрь.
  Ощущения его не обманули. Белый Ведун вполголоса беседовал с человеком в синем кафтане, показавшимся юноше смутно знакомым. Гость сидел на лавке, выпрямив спину и широко расставив ноги, как это обычно делают воины. Его решительное лицо с точеным профилем, высокий лоб и цепкий взгляд, в котором легко загорался огонь, выдавали человека незаурядного. Кафтан был подпоясан алым кушаком, а справа на нем висел тяжелый меч в резных ножнах.
  Ну точно, вдруг понял Атай. Как же он сразу его не узнал? Это же тот самый удалец, что одолел Одрия на состязаниях борцов и бросил вызов князю Собадаку! Но что он делает здесь, в доме отшельника? Как попал в Запретный Лес, куда обычному смертному хода нет?
  Неизвестно, сколько бы еще Атей терзался этими вопросами, если бы вдруг не скрипнула дверь и на пороге не показался Белый Ведун.
  - Что ж ты не входишь внутрь? - спросил он с прищуром.
  - Не хотел мешать тебе, учитель, - виновато потупил взгляд Атай. - Тебе, и твоему гостю.
  - Похоже, ты с ним уже знаком? - от внимательных глаз старца ничего нельзя было утаить.
  - Я видел его всего раз. На празднике Табити.
  - И ты не знаешь, кто он?
  - Нет, учитель.
  - Тогда попробуй вспомнить его собой.
  - Как это? - удивился Атай.
  - Вообрази, что он - это ты. Погрузи свой ум в его сердце и постарайся воспроизвести любой момент из его жизни прямо сейчас.
  - Да разве ж я смогу?
  - Сможешь, - заверил Белый Ведун. - Твои глаза давно научились видеть не только близкое и открытое, но также дальнее и потаенное. Просто собери свой ум в одно русло и направь на нашего гостя. Тогда с помощью тонкого видения ты проникнешь в его естество и прочтешь страницы из книги его судьбы.
  Атай встал ровно и слегка прикрыл глаза. Лес, хижина и кудесник отпали сами собой, оставив его в пространной пустоте. И там, в этом глубоком течении без начала и конца он видел только одно лицо - лицо человека в синем кафтане, подпоясанном алым кушаком...
   Глава 10. Кшатрапаван Цадрагарта
  
  ...Когда рано утром в замок Кудеяра явились гости - Гилдар, Сугдиян и Дэвоур, - их ждало неожиданное разочарование. Кшатрапаван Варканы, правитель Цадрагарта и окрестных земель, отбыл с утра на совет в Суавадзан.
   - Царь вызывает нас на совет? - удивился Сугдиян. - Кто же принес ему этот вызов?
  Стражник у ворот в круглом шлеме с подбородником и отполированном панцире из железных пластин с наручами опасливо разглядывал непонятного гостя.
   - А кто ты таков, чтобы меня расспрашивать?
   - Я кшатрапаван Уваразмии, соседней с вами земли.
   - Что же ты являешься с такой скудной свитой? - рассмеялся стражник. Охрана Кудеяра носила особые отличительные знаки - длинные шелковые плащи голубого цвета, чем резко отличалась от городской стражи, подчиняющейся великому тысяцкому Мады, военачальнику шести окрестных провинций.
   - Лучшая защита правителя - его доброе имя, - отозвался Сугдиян, демонстрируя стражнику свой перстень. Тот изменился в лице и попытался съежиться, спрятавшись за высоким прямоугольным щитом.
   - Не гневайся, великий кшатрапаван.
   - Я пока не великий, - Сугдиян усмехнулся. - Но гнев мой ты можешь смягчить, ответив на вопрос, кто привез вызов на совет твоему хозяину?
   - Я не видел гонца, - потупившись, ответил стражник.
   - Я в том и не сомневался, - удовлетворенно кивнул головой Сугдиян. - Твой хозяин просто бежал куда-то, прикрывшись вызовом царя. В какую сторону он уехал?
   - А не много ли ты хочешь, кшатрапаван соседней земли? - вдруг приободрился охранник. - Я провинился пред тобой один раз, и искупил свою вину; ты же теперь хочешь заставить меня доносить на моего благодетеля?
   - Можешь не отвечать, - рассмеялся Сугдиян. - Поедем, я уверен, что Кудеяр все же отправился ко двору царя, ибо только там он может рассчитывать на безопасность.
   - Может быть, ты все-таки объяснишь, что произошло? - потребовал Гилдар.
   - Собирайся в дорогу, и по пути я расскажу тебе, что я думаю об этом деле.
  Спустя час повозка вновь скрипела колесами, но уже по направлению на юг, по дороге, проложенной сквозь горы на Хаг-Матаны, столицу Великой провинции - город, где обитал хозарпат, военачальник всех ближайших земель. Оттуда можно было быстро попасть в Суавадзан по древней Царской Дороге.
   - Дорогу! - внезапно их обогнал гонец, мчащийся верхом. Почти слившись с конем, прижавшись к его шее, всадник в черном кожаном кафтане и синем плаще с вышитыми на нем золотыми барсами точно летел, звонко цокая по каменному настилу дороги.
  Возница Гилдара едва успел придержать коней, чтобы пропустить гонца, явно мчащегося куда-то по царскому поручению.
   Сугдиян проводил его долгим взглядом.
   - С другой стороны, не пропустить его я не мог, - произнес он грустно и задумчиво.
  - Да объясни же наконец, в чем дело! - возмутился Гилдар.
  - Лучше пусть тебе все объяснит Кудеяр, - отозвался Сугдиян. - К чему мне очернять человека, который может оказаться безвинным?
   - Ты полагаешь Кудеяра замешанным в похищении Гиамора??? - догадался купец.
   - Я пока лишь предполагаю, - отозвался Сугдиян. Стены города уже скрылись из глаз, а вокруг стали подниматься фиолетовые утесы гор. - И ничего не могу утверждать.
  Купец погрустнел.
   - Тогда нам остается лишь надеяться на милость нашего повелителя.
   - У царя мы вряд ли добьемся справедливости, - покачал головой Сугдиян. - Зато сакуты мне рассказали один свой обычай, который, я думаю, поможет нам.
   - Что за обычай? - оживился Гилдар.
   - И снова не будем торопить событий, - остудил его пыл кшатрапаван.
  Дэвоур, сидя позади взрослых, держал ухо востро, не пропуская ни слова, но в разговор старался не встревать.
   - Кудеяр мог удрать либо к царю, либо к хозарпату, - рассуждал меж тем Сугдиян. - Скорее, к тысяцкому - до него ближе, и он обладает властью над войсками и в его, и в моей земле, так что может быть посредником в наших спорах. К царю в таком деле Кудеяру идти было бы боязно - неизвестно, что решит Артахшасса. Тем более что царь получается и пострадавшим, а за такое кшатрапаван в лучшем случае мог лишиться своего места. О худшем же мне и подумать страшно.
   - Ничего, мне не страшно, - возмущенно произнес Гилдар. - Повесить мерзавца - это самое малое! Так меня очернить перед царем!
   - Погоди обвинять, мы еще ничего не выяснили, - осадил его Сугдиян. - Будем говорить, когда найдем Кудеяра.
  Искать кшатрапавана Цадрагарта долго не пришлось - на первом же постоялом дворе, построенном возле дороги так, чтобы усталые путники, выйдя с него, еще засветло могли добраться до города, Гилдар увидел Кудеяра, в окружении нескольких слуг торопливо готовившегося к отъезду.
   Кудеяр - настоящий вадар средних лет, в длинных расшитых серебром и золотом одеждах, с роскошной бородой, упрятанной в шелковый чехол, в дорогих сапогах - в последнее время Сугдиян испытывал особое чувство при виде изысканной обуви, - громким, но слегка визгливым голосом отдавал распоряжения, стоя посреди двора. Вокруг него метались его слуги в малиновых головных платках, хозяин двора - старый мидянин, его помощники и случайные постояльцы, смущенные соседством столь значимого гостя.
   - Не торопись, Кудеяр! - окликнул его Сугдиян, спрыгивая с повозки. - Куда ты спешишь?
   - А тебе какое дело? - недружелюбно отозвался тот.
  Они встречались с Сугдияном пару лет назад, на совете кшатрапаванов у Артахшассы, и тогда расстались по-соседски - ибо владели соседними землями, - но без особой дружбы, ибо каждый почувствовал в другом человека совершенно иного склада, нежели был сам. Теперь, похоже, они встречались уже как враги.
   - Где Гиамор? - прямо спросил Сугдиян, сделав шаг навстречу.
   - Откуда мне знать! - нетерпеливо отозвался Кудеяр. - Не видишь - мы уезжаем! Нас ждет светлейший государь и мы не можем тратить время не болтовню о каком-то башмачнике!
   - Прежде всего, ты хранитель своей земли! На тебе суд и справедливый порядок в ней! И если ты будешь нарушать справедливость - к чему тебе и появляться перед царем?
   Кудеяр застыл, повернувшись к Сугдияну спиной.
   - Что ты такое несешь? О какой справедливости ты говоришь, о каком нарушении ее?
  - О той, что испокон веку зовется у нас Артой - Высшим Порядком, и которую сам мудрейший Спитама прописал для потомков в Священных Яштах. Ты забыл, что все, истинно свершающееся на земле должно идти во благо Сынов Авесты? Создатель телесных миров препоручил государю и земледержателям всех подданных, дабы те были надежно защищены их опекой, подобно детям, находящимся под присмотром родителей. Кто дал тебе право нарушать эти законы и обижать благочестивых людей?
  Кудеяр отмахнулся.
   - Я знаю, перед повелителем мне вряд ли удастся доказать твою неправоту, - продолжал Сугдиян. - Но есть Высшая Правда. Я знаю, она в чести у хор-вадаров, детей Солнца. Помнят ли ее май-вадары, дети Луны? Ты ведь из их рода, насколько я помню?
  Очень медленно кшатрапаван Цадрагарта повернулся к противнику.
   - Ты сам-то знаешь, о чем говоришь?
   - Я говорю о Суде Богов. Когда два человека, которые не могут решить спор полюбовно, выходят на поединок и бьются до смерти, и тогда боги помогают правому, восстанавливая попранный закон Воху Маны!
  Лицо Кудеяра исказила усмешка, отчего борода его странно дернулась.
   - Ты хочешь поединка по обычаю наших предков? Ты забыл о том, кто мы есть, о нашем долге перед царем, и хочешь драться, как какие-то бродяги?
   - Я все помню, - спокойно ответил Сугдиян. - Но не тебе говорить о долге перед царем! Ибо ты сам забыл о своем долге, вместо защиты своих людей занявшись их похищением!
  Слуги, бегавшие по двору, тоже застыли, узрев небывалое выражение лица своего хозяина. Там смешались и гнев, и дикий животный страх, и попытка сохранить должное спокойствие... Наконец, не выдержав, Кудеяр издал громкий вопль.
   - А! Да будь ты проклят, Драчун! Выходи, будем драться здесь и сейчас, и я забью твои слова тебе обратно в глотку!
   - Посмотрим, - Сугдиян спокойно вытащил из повозки оружие и доспехи и стал облачаться к поединку.
  Кудеяр, вызванный на бой перед лицом собственных слуг, не рискнул уклониться и тоже вооружился. Оба противника сели верхом на коней, с луками в руках, одетые в длинные наборные панцири, прикрывающие грудь, и остроконечные шлемы с подбородниками. В левой руке Кудеяра был тяжелый овальный щит с прорезями по краям; Сугдиян же предпочел сражаться налегке. Возле седел крепились два копья, которые можно было метать в цель издали или использовать в ближнем бою.
  Держа в руках луки и стрелы на тетиве, противники разъехались в разные концы двора.
  Не выдержав напряжения, Кудеяр помчался навстречу противнику первым, и на скаку выстрелил из лука. Сугдиян слегка увернулся, и стрела царапнула по панцирю возле плеча. Сам он выстрелил с десяти шагов, и сбил с Кудеяра шлем.
  Властитель Цадрагарта схватился за копье, но Сугдиян был уже возле него. Острием своего копья он ударил в грудь противника, но несильно - то ли не рассчитал сил, то ли не хотел добивать. Результатом удара стало то, что Кудеяр вывалился из седла, и Сугдиян, соскочив с коня, приставил копье к его горлу.
   - Ты проиграл, - спокойно произнес Сугдиян. - Боги на моей стороне.
   Разразившись грязной бранью, Кудеяр попытался подняться, однако острие сильнее уперлось ему в кадык.
   - Будь ты проклят! - прохрипел Кудеяр.
   - Проклят будешь ты, - Сугдиян наступил ногой на грудь поверженного противника. - Как мог ты поднять руку на того, кого должен был охранять?
  Кудеяр молчал.
   - Где он сейчас? Ну?
   - В подвале моего дома, - нехотя признался Кудеяр. - Рядом с пленным царевичем сакутов.
   - Поехали, - Сугдиян отвел копье от горла противника и похлопал его наконечником по локтю. - Вставай, и вези нас к себе.
  Слуги в молчании наблюдали за этой сценой.
   - Следуйте за нами! - приказал Сугдиян.
  Кудеяр под нацеленным копьем сел в повозку Гилдара, и они тронулись в обратный путь.
  Дэвоур восторженно смотрел на отца, оказавшегося еще и столь блестящим воином. Гилдар, прежде чем сесть в повозку, глубоко поклонился Сугдияну. Сам Сугдиян, однако, выглядел мрачно.
   - Я потрясен твоим мужеством в поединке, - признался Гилдар. - Но что было бы, если бы удача отвернулась от тебя?
   - Не волнуйся, - все так же пребывая в задумчивости, ответил Сугдиян. - На этот случай я тоже предусмотрел возможные действия. Дело в том, что я знаком с некоторыми сановниками царя в Цадрагарте, и мое послание государю о случившемся ушло еще раньше, чем Кудеяр решился бежать.
  Ответом Сугдияну было гневное сверкание глазами, но Кудеяр не сказал ни слова.
   - Не думаю, что ты останешься кшатрапаваном Цадрагарта после всего случившегося, - произнес Сугдиян своему пленнику, похлопав его по плечу. - Так что лучше всего тебе уйти к своим кочевым родичам на север.
  Кудеяр молчал.
   - Но как ты понял, что виноват Кудеяр? - повторил свой давний вопрос Гилдар.
  - Не он один. Уртум тоже имеет к случившемуся отношение. Верно, Кудеяр? - отец ткнул пленника в спину. Тот упорно хранил молчание.
   - Как ты говорил, у тебя с ним не лучшие отношения, - продолжал Сугдиян.- И у пропавшего Гиамора были весьма сложные отношения с Уртумом, как я успел заметить. И вот, ты получаешь от царя заказ - а за выполнение этого заказа берется сам Гиамор! Разве это был не прекрасный способ поквитаться и с тобой, и с ним? А тут еще случилось такое событие... Судьба привела в руки Кудеяра царевича сакутов, обратившегося к нему за помощью. План появился сразу. Он состоял в том, чтобы обвинить в пленении Гиамора сакутов - а потом доблестно показать горожанам голову убитого царевича. Кудеяр похитил Гиамора - я полагаю, Уртум знал об этом, - и держал, думая, как бы половчее намекнуть тебе о выкупе. Потом они заставили бы царевича сакутов этот выкуп принять, якобы от имени их народа, а потом бы избавились от него. Они не сомневались в том, что ты не станешь жадничать, ибо выбор у тебя небогатый. Однако ты решил обратиться ко мне, и им пришлось торопиться.
   - Ах ты, мерзавец! - не выдержал Кудеяр, бросаясь на Сугдияна. Однако тот легко увернулся, повалил его на дно повозки и вновь направил острие копья в горло поверженному.
   - Поедешь так, - жестко произнес Сугдиян. - Как видно, человеческого в тебе осталось мало.
  До роскошного дома кшатрапавана добрались уже затемно. Однако, хозяина охрана признала сразу...
  ...Гиамор прислушался. За дверью загремели шаги, спускающиеся в подземелье. Башмачник торопливо забросал вырытый проем и выпрямился, только испачканные землей руки выдавали то, чем он занимался.
   - Выходи! - на пороге появился охранник, за ним виднелся сам Кудеяр с очень мрачным видом, купец Гилдар и незнакомый сановник с копьем в руке.
   - А как же мой сосед? - спросил Гиамор, появляясь перед спасителями.
   - Кто тут у тебя еще? Тот сакутский царевич, о котором ты говорил? Выпускай и его! - велел Сугдиян.
  Из соседнего подвала вытащили щурящегося от яркого света царевича в измятом и разорванном кафтане, в котором с трудом можно было угадать синий цвет, с кушаком, когда-то красного цвета.
   - Как тебя зовут? - спросил Сугдиян, переходя на наречие вадаров, близкое сакутам.
   - Оршич, - выдавил тот, еще не веря своему спасению.
   - Пойдем с нами. А ты, почтенный хозяин, не откажи в любезности, проводи нас до ворот.
  
   Глава 11. Стремление.
  
  Сугдиян оказался совершенно прав. Уже на третий день в Цадрагарт примчался гонец от царя, приказывающий явиться на суд обоим кшатрапаванам: Кудеяру и Сугдияну. Кудеяр, однако, не стал дожидаться суда, сбежав еще наутро следующего дня после поединка, и потому теперь царю предстояло решить, кого поставить вместо него управителем области.
   - Что же, я отправлюсь к царю, - сообщил Сугдиян. - А тебя, Гилдар, я попрошу доставить в мой дом сына, Дэвоура.
   - Разве ты не возьмешь меня с собой? - глаза Дэвоура наполнились слезами. Сугдиян погладил его по голове.
   - Думаю, тебе еще рано появляться при дворе царя. Хотя... Если пообещаешь хорошо себя вести и не отходить от меня ни на шаг, поедем вместе. Может быть, если придешься по душе царю, он примет тебя в Школу Воинов, а то слишком часто наши соседи жалуются на твои проделки!
  Дэвоур потупился в смущении, не зная, радоваться ли возможности попасть в известную на всю страну школу, где мечтал обучаться любой мальчишка, или расстраиваться из-за вновь грозящей разлуки с отцом.
   - Я тоже отправлюсь с вами, - встал Оршич. - Мне нужно увидеть вашего государя.
  Сугдиян посмотрел на него с улыбкой.
   - Я постараюсь сделать все возможное, чтобы царь принял тебя, но обещать не могу. Царь наш...
   - Да, я уже знаю, пробраться к нему не просто. Но мне очень нужно!
   - Будь по-твоему. Поедешь с нами, а в дороге расскажешь, что за странный зигзаг твоей судьбы привел тебя в руки Кудеяра и для чего тебе вообще вздумалось лицезреть нашего повелителя...
  Царевич согласно кивнул. Недавнее прошлое вновь ожило в его памяти, заставляя хмурить лоб и сжимать губы. Он все видел так отчетливо, будто смотрел на происходящее со стороны...
  ...Оршич едва поспевал за своим провожатым. Сопиф делал большие, уверенные шаги, от которых его лиловые анаксириды, расшитые нарциссами, вздувались, точно корабельные паруса. Слуги военачальника, также спешившиеся, тянули за узду взмыленных от долгой дороги лошадей, копыта многих из которых потрескались от щебня.
  Княжич поднял глаза вверх - на массивные уступы двух сторожевых башен с высеченными фигурами лежащих быков у самых бойниц, и ему стало неуютно. Даже в столь жаркий день от этих громад веяло холодом, а отбрасываемая ими зубастая тень покрывала пространство на десять локтей в длину. Возле самых ворот, раскрытых настежь, стояли двое воинов в тусклых пластинчатых шлемаках и стеганных панцирях. Опираясь локтями на высокие щиты, они лениво зевали.
  - Не робей! - обернулся к Оршичу Сопиф и в его расчесанной бороде, завитой на концах мелкими колечками, блеснула улыбка.
  Однако в этот момент сухопарый человек в кожаном кафтане, подпоясанном поясом с серебряными вставками в виде козьих голов, показался в воротах, поигрывая плетью.
  - Владыки неба и земли! - воскликнул он, увидев военачальника. - Да это же сам сепобода Сопиф пожаловал на землю Варканы!
  - Приветствую тебя, Реомитр, - ответил военачальник - Вижу, ты не забыл старого знакомца с тех пор, как стал аргбадом в Цадрагарте? Здоров ли ты, благополучен ли твой кров?
  - Благодарение Ахуре, - отвечал Реомитр. - Семья моя процветает как сад поздней весной.
  - Почему не ходишь с караванами, как прежде?
  - Не хочу искушать судьбу и асуров. Лучше охранять покой крепости, чем терпеть дорожные мытарства и кормиться пылью как беспризорный курганник.
  Тут взгляд начальника стражи остановился на Оршиче.
  - А это кто с тобой?
  Кафтан княжича выглядел запыленным, сапоги стоптались, давно не мытые волосы отливали медным блеском.
  - Важный посланник от заморских сакутов к кшатрапавану Кудеяру, - отвечал Сопиф.
  Реомитр покачал головой.
  - Не сносить мне головы от кшатрапавана, если за чем не угляжу. А спутник твой, клянусь Фравашами-Защитниками, не внушает доверия.
  - Когда я обманывал тебя, Реомитр? - удивился военачальник. - Это царевич известного рода. От его имени я несу весть благородному кшатрапавану Варканы с надеждой, что он проявит участие к его делу. Если же мы не дождемся помощи от Кудеяра, то пойдем на поклон к самому хазарапатише Митрабузану.
  - Хорошо, - сразу же согласился Реомитр. - Ступайте с миром.
  - Радость пребудет с тобою, - пробормотал Сопиф и указал княжичу на ворота.
  Путники вошли в город.
  С первого мгновения Оршича обдало нестерпимым шумом и грохотом. Это низко гудели трубы и отбивали такт барабаны. Оглядевшись по сторонам, княжич поразился большому скоплению крикливого люда в пестрых халатах, который наводнял кривые улочки, погоняя верблюдов и ишаков. Горожане были смуглыми и пахли бараньим жиром. Сразу от ворот крепости начинался большой базар.
  - У нас говорят, что о достоинстве города можно судить по базару, - пояснил военачальник. - Дворец правителя - это дыхание города, храмы - его сердце, а базар - его плоть.
  - И где нам здесь искать дворец правителя? - озадаченно спросил Оршич.
  Сопиф и его слуги громко расхохотались.
  - Следуй за мной и делай то, что я тебе говорю, - военачальник подмигнул княжичу. - Это чтоб невзначай не нарушить местных порядков и обычаев.
  Торговые ряды тянулись нескончаемой вереницей. Зазывалы предлагали узорчатые ковры и халаты из шерсти, хлопка и шелка, пояса и плащи. Иногда Оршич замедлял шаг, чтобы посмотреть на выступление канатоходцев или петушиные бои, но военачальник увлекал его вперед. Запах горячего хлеба ударил в княжичу в ноздри - начинались лотки с разной снедью. Здесь продавали фрукты, сыр и перепелиные яйца, но чаще всего - слоеные лепешки разной формы и размера.
  - Это знаменитые варканские лепешки с медом, - заметил Сопиф. - Их пекут так, что они не черствеют много дней и даже месяцев. У нас есть обычай: отправляясь в дальнюю дорогу, откусывать кусок лепешки и оставлять на столе, чтобы вернуться с удачей.
  - А это что за люди с котелками? - Оршич указал на длиннобородых стариков с поясами, сплетенными из разноцветных ниток, которые расхаживали между рядами и потрясали дымящимися глиняными плошками.
  - Хаванана, - сказал военачальник. - Жрецы, растирающие хаому. Они окуривают всех священным дымом, чтобы отгонять злых духов Анхры.
  Сопиф уверенно двигался через толщу галдящего народа, но княжич, похоже, уже начал уставать. Лица точильщиков ножей и портных, звуки дудок и ряженные в полосатые кафтаны кукловоды, собиравшие вокруг себя толпы ребятни, срослись для него в один беспорядочный ком.
  - Эй, держи вора! - неожиданный возглас заставил Оршича встрепенуться.
  Расталкивая толпу, вдоль рядов несся курчавый черноволосый мальчуган, зажимавший в руках дыню.
  - Хватай гаденыша! - кричал ему вслед краснощекий торговец с длинной серьгой в ухе, уже сбивший дыхание от бега и остановившийся, грузно переводя дух.
  Мальчик бежал, задевая камышовые навесы, роняя корзины и котлы. Некоторые из базарных завсегдатаев пытались его удержать, однако делали это так неспешно и лениво, что юркий малец без труда вырывался. Но вот путь беглецу внезапно преградил стражник в белом плаще с капюшоном и в один миг скрутил его привычным движением.
  - Все, теперь не вырвешься, - довольно осклабился он.
  Вокруг быстро образовалось целое сборище кричащих и спорящих людей. Протолкнулся и торговец дынями, потрясая сжатыми кулаками.
  - Пусть все будет по закону, - остановил все пересуды стражник.
  - Идем, - тронул Оршича за плечо военачальник, но сколот стоял, как вкопанный и пристально смотрел на происходящее.
  - Что ему будет? - спросил он Сопифа.
  - Отрубят руку, только и делов, - равнодушно отозвался тот.
  Княжич метнул на военачальника огненный взгляд, и ладонь его потянулась к мечу.
  - Опомнись! - попытался удержать его Сопиф.
  Но Оршич уже не слушал своего провожатого. Растолкав сгрудившийся народ своими сильными плечами, он оказался перед стражником.
  - Ты кто такой? Что тебе нужно? - воин смерил сколота уничижительным взором, и губы его презрительно искривились. - Как смеешь, грязный бродяга, мешать правосудию Высочайшего?
  - Отпусти парня, - сказал Оршич ледяным тоном. - Иначе правосудие свершится раньше, чем ты думаешь.
  Однако Сопиф не дал княжичу вытащить меч, встав между ним и воином. Узнав сепободу по узорам на чапаке, стражник немного умерил свой пыл.
  - Мое дело - следить за порядком на базаре, - сказал он, словно оправдываясь. - А этот бродяга заступается за преступника.
  - Перед тобой сын царя сакутов, - веско произнес Сопиф. - Имей уважение к иноземному послу и гостю кшатрапавана Варканы.
  Стражник немного ослабил хватку.
  - Но я не могу поступиться законом, - проворчал он, - иначе моя шея окажется в петле.
  - Сделай нам уступку, а ответ за нее буду держать я, - заверил военачальник, в знак искренности своих слов прикладывая ладонь к сердцу. - В доме многопочтенного Кудеяра, в который мы сейчас направляемся, мы, думаю, без труда разрешим эту маленькую трудность.
  - Воля твоя, сепобода, - вынужден был смириться воин. - Но только если по милости этого сакута я лишусь носа и ушей - в этом будет и твоя вина.
  - Заверяю тебя Ардвисурой Анахитой, что добьюсь для тебя милости у кшатрапавана, - пообещал Сопиф, и только после этого стражник выпустил мальчишку, который мгновенно исчез вместе с дыней, даже не поблагодарив за свое освобождение.
  Народ расступился, и Оршич продолжил прерванный путь со своим провожатым и его слугами.
  - И зачем тебе это было нужно? - осведомился Сопиф, с упреком взглянув на княжича.
  - Ты не поймешь, - качнул головой Оршич. - Я родился в вольной степи, и у нас, сколотов, свои представления о справедливости.
  Военачальник больше ничего не сказал.
  Кварталы города постепенно становились более ровными и длинными. Каменные дома здесь были окружены высокими оградами и утопали в зелени плодовых деревьев.
  Усадьба кшатрапавана оказалась поистине огромной. Она представляла собой протяженную сеть связанных между собой построек из тесанного камня с колоколообразными сводами. Эти постройки, крашенные в разные цвета, стояли на высокой террасе и к ним поднимались длинные лестницы. При приближении к усадьбе Оршич рассмотрел в проемах между стенами статуи быков с человеческими лицами, капители колонн в форме рогатых птиц и рельефы со сценами охоты.
  На большом открытом дворе слуги Сопифа препоручили лошадей заботам конюших кшатрапавана. Военачальник послал одного из них доложить о своем прибытии, после чего направился к главным покоям Кудеяра вместе с Оршичем.
  Сначала им пришлось пройти по аллее через весь сад, и здесь княжич увидел очень много пестрых птиц. Некоторые из них сидели на ветвях чингиля, шибляка и арчи, а другие клевали рассыпанные по земле зерна. У большого круглого бассейна, выложенного кирпичом, Оршич заметил птицу с гигантским хвостом, похожим на расписной веер.
  - Это павлин, - сказал военачальник, перехватив удивленный взгляд княжича.
  При входе во внешние галереи дома Сопифа приветствовал датфабам - десятник охраны, уже оповещенный о визите сепободы.
  - Светлейший Кудеяр ждет вас, - возвестил он, подзывая к себе рыхлотелого евнуха с обвислыми щеками, который должен был провести гостей во внутренние покои кшатрапавана.
  Евнух шел тяжело, шаркая ногами по плитам и гремя многочисленными браслетами, которыми были обвешаны его руки до самых локтей. Оглядывая внутренние галереи, Оршич обнаружил, что все они деревянные, но окрашены в красный, зеленый и желтый цвета и имеют ниши со статуями.
  Когда евнух отворил массивные двери главного зала и гости вошли внутрь, их обдало сильным запахом шафрана и кореандра. Полы здесь были выстелены ярко-красными коврами с золотой вышивкой, колонны и даже потолочные балки блестели серебряными инкрустациями. Бросалось в глаза обилие настенных рельефов, расписанных все теми же тремя цветами - на них были сцены каких-то длинных процессий из людей, верблюдов и лошадей. Вдоль стен стояли светильники и бронзовые изваяния оскаленных львов и крылатых быков.
  Оршич без всякого труда выделил среди присутствующих в зале персов кшатрапавана Цадрагарта. Он узнал его по бело-голубой повязке правителя и кафтану пурпурного цвета, который носили только именитые люди. Этот кафтан имел очень длинные полы и широкие рукава с лучеобразными складками, а вся поверхность его была заткана золотыми ястребами - священными птицами бога Ормузда. Кшатрапаван сидел в высоком кресле, поставив ноги на бархатные подушки. Его немного одутловатое лицо с глубоко посаженными влажными глазами выражало совершенное равнодушие. Поблизости от своего хозяина разместилось множество слуг. Один держал в руках зонтик, другой - золотой поднос с фруктами, а остальные забавлялись с ручной обезьянкой, потешавшей всех своими ужимками.
  Княжич уже немного знал обычаи персов. Каждый подданный Хранителя Царства должен был приветствовать своего повелителя, целуя перед ним землю. Но Оршич и Сопиф не принадлежали к жителям Варканы, а потому ограничились поклонами.
  - Вседостойному кшатрапавану Цадрагарта желаем здравствовать! - провозгласил военачальник. - Пусть удача твоя будет так же неразделима с тобой, как твоя тень.
  - Сепобода Сопиф? - поднял брови Кудеяр, изобразив удивление. - Что привело тебя в Варкану? Почему ты не занимаешься своими прямыми обязанностями в Асагарте? Или ты привез мне важную весть?
  - Я приехал представить тебе важного человека, - произнес Сопиф, указав на Оршича.
  Кудеяр брезгливо покосился на сколота.
  - Это наследник самого могучего из родов сакутов, - продолжал военачальник, - который прибыл издалека, чтобы искать помощи у нашего горячо любимого владыки Артахшассы. Несправедливо обойденный властью в своей земле, он проделал столь длинный путь, чтобы найти заступника в лице самого великого из всех кшатрапаванов Державы.
  Кудеяру, похоже, понравилось столь льстивое заявление.
  - Чего же он хочет от меня? - осведомился кшатрапаван.
  - Чтобы ты ходатайствовал за него перед хазарапатишей Митрабузаном, с которым тебя связывает давняя дружба, а тот устроил ему встречу с Повелителем. Ты же знаешь наши законы, Кудеяр - без рекомендации Верховного Сановника никто не может предстать пред очами Божественного.
  - Но что мне за дело до какого-то царского наследника из далеких земель? - хитро спросил кшатрапаван.
  В ответ Сопиф тоже хитро улыбнулся:
  - Благородный Кудеяр известен в пределах всей Державы как поборник величия и процветания Государства. Союз с меотскими сакутами усилит нас и позволит укрепить рубежи нашей славной Державы, соединив ее с областями, которые не смогло покорить копье самого Дараявахуша Великого.
  - Все, что ты говоришь, весьма заманчиво, - в раздумье отметил Кудеяр, беря грушу с подноса. - Но тут нужно хорошенько все взвесить, чтоб не вышло оплошности. Нужно понять, как лучше представить Высочайшему твое дело, не вызвав его неудовольствия или гнева.
  - Что же ты решишь, благомудрый Кудеяр?
  - Сегодня вы оба мои гости. Оставайтесь в моем доме и не отказывайте себе ни в чем. А утром я сообщу вам, какие действия нужно предпринять, чтобы снискать расположение государя, и как подготовить ходатайство хазарапатише.
  И кшатрапаван сделал жест слугам, чтобы они занялись княжичем и военачальником. Оршича и Сопифа препроводили в гостевые комнаты. Княжичу принесли одежды из мягкого хлопка, и трое невольников были тотчас приставлены к нему чтобы, согласно персидским обычаям, омыть его в купальне, умастить тело благовонным маслом и расчесать волосы. Но Оршич прогнал их, высказав желание самому привести себя в надлежащий вид.
  Вечером кшатрапаван пригласил гостей на пир, на котором их развлекали лучшие музыканты и танцовщицы Цадрагарта. Здесь княжич смог увидеть многочисленных жен Кудеяра, разряженных в тонкие шелка. Вокруг них неутомимо вились служанки.
  К столу подавали изысканные кушанья: запеченную баранину с баклажанами и корицей, мясо молодого ягненка в винном соусе, лепешки из ореховой муки с шафраном, соления, фрукты и фисташки. Оршич смотрел на грациозных танцовщиц, которые колыхались и порхали как пестрые мотыльки. Складки блуз, отороченных бахромой, шелестели, словно листья под ветром, браслеты и ожерелья гремели, рассыпая по залу световые искры. А протяжные мелодии флейт так и плыли, будто волны, лаская уставшую душу.
  Выпитое вино расслабило княжича, и в голове его появился легкий туман. Он видел веселые лица своих сотрапезников, их косые взгляды и насмешливые улыбки, слышал обрывки разговоров о диких степных сакутах. Одна из танцовщиц - хрупкая маленькая девушка с тонкой талией, голова которой была обвязана синим платком с блестками, вдруг приблизилась к нему и протянула алую розу.
  - Возьми цветок! - закричали Оршичу персы.
  Княжич привстал с ложа, потянувшись за розой, но девушка ловко увернулась от него. Это вызвало раскатистый смех в зале. Обескураженный Оршич вернулся на место. Хмель все сильнее овладевал им. Он начал вспоминать все с самого начала, словно спрашивая себя, как попал в этот далекий край высоких храмов, роскошных дворцов и садов с неведомыми птицами, где черноволосые крашеные люди в броских длинных одеждах всегда смотрят на него лукавыми, неискренними глазами.
  Несколько месяцев утомительного пути по Великой Царской Дороге и множество городов, встававших перед ним во всем своем величии, ничуть не прояснили для Оршича души этого загадочного народа, столь непохожего на бескорыстных сколотов и мечтательных эллинов. Здесь все слова, изрекаемые устами, так мало соответствовали помыслам, затаенным в сердце.
  Что привело его сюда? Зачем и почему он сидит в этом чуждом ему чертоге, среди чужих лиц? Когда он бежал с праздника сколотов, не зная, как забыть позор визита в родные земли - так долго он рвался домой, и так жестоко встретила его отчизна! - судьба внезапно столкнула Оршича с персидским военачальником Сопифом. Встретились они в Ольвии, где сходились все степные пути. Что занесло столь важного сановника в ионийский город на северном побережье Понта, Оршич не знал, но намеками перс дал понять, что выполняет тайное поручение царского брата, Куруша.
  'Любого из царей любой страны наш Божественный Повелитель может сделать рабом и любого раба поставить царем над свободными', - хвастливо заявил Сопиф княжичу.
  'А вернуть власть тому, кто был ее обделен у себя на родине, он тоже может?' - спросил тогда Оршич с неожиданно подкатившим волнением.
  Перс рассмеялся:
  'Он может все. Сегодня мы мечами лаконцев поставим на колени Атенос, а завтра, если захотим, приберем к рукам всю Элладу'.
  Княжич ощутил в теле сильную дрожь, и в нем закипела внутренняя борьба. С одной стороны вставало манящее желание постичь секреты всесильных жрецов, с другой - неискоренимая обида на брата, требующая отмщения.
  Перс заметил его колебания.
  'Всевидящему Ахура Маде было угодно свести нас на этой земле, - сказал он, - Сомненья ума - прах перед волей богов. Если ты и правда потомок царя - ты должен править, а не скитаться по чужбине как безродный бродяга'.
  'Ваш царь даст мне власть над борустенитами?' - с недоверием поинтересовался Оршич.
  'Он может это сделать, - подумав, ответил Сопиф. - Но оказаться перед его очами не так просто. Наш Царь Царей есть воплощение небесного закона на земле. Чтоб быть представленным Божественному Хшатре, ты должен сначала найти сановника, который захотел бы за тебя поручиться и защищать твои интересы в столице'.
  'Неужели все так сложно?' - удивился княжич.
  'Чего ж ты хотел? - развел руками перс. - Артахшасса - царь над царями, властитель народов. Он не станет слушать простого смертного, будь тот хоть трижды царем в своей земле. Но право лицезреть Божественного может дать хазарапатиша - Верховный Сановник Державы, к которому идут на поклон кшатрапаваны - правители областей. Если найдешь поручителя из их числа -сможешь изложить свое дело. А уж если дело это вызовет интерес Государя - тот даст тебе и деньги, и войско, и флот, чтоб возложить на твою голову царский венец над сакутами'.
  Оршич помрачнел.
  'Где ж я найду такого правителя, который за меня поручиться? - произнес он уныло. - Никто не станет за меня хлопотать'.
  'Пожалуй, я знаю одного, - улыбнулся Сопиф. - Это кшатрапаван Варканы Кудеяр. Ему хазарапатиша не откажет. Готов ли ты отправиться в дорогу прямо сейчас? На побережье меня ждет корабль, идущий в Керасунт'.
  'На все воля богов!' - Оршич тряхнул головой с отчаянной решимостью.
  Так началось его странствие по городам и областям Персиды. Просторы Срединной Державы, как называли ее сами персы, тянулись необозримо и им не было конца. Княжич повидал Пафлагонию и Каппадокию, цветущую Армению и гористую Мидию. Все эти земли были густо населены многочисленными народами, над которыми стояли Хранители Царства, делившие власть с могущественными магами-жрецами. Впрочем, как объяснил Сопиф, немало было в Державе городов и областей, управлявшихся Благодетелями - наследственными князьями из местных родов. Но и за кшатрапаванами, и за Благодетелями неусыпно велось наблюдение особых царских надзирателей, которые носили звания Царского Ока и Царских Ушей. Делалось это для того, чтобы вовремя предотвращать мятежи и волнения в огромном государстве. Удивительным казалось и существование Царской Почты, которую с молниеносной быстротой разносили по всем концам Державы конные вестники-ангары. Много всего непривычного углядел Оршич за время своего путешествия по далям Персиды, много посетил крепостей, городов и округов, в которых люди проводили загадочные ритуалы поклонения огненосным богам, возводили громадные строения немыслимой красы, с равным рвением предавались торговле и ратному делу...
  Княжич плохо помнил, когда закончился пир. Слуги кшатрапавана проводили его в опочивальню и уложили на кровать с высоким изголовьем. Дальше он, похоже, провалился в глубокий сон, из которого вынырнул внезапно, будто от сильного внутреннего толчка. Было темно и тихо, только сердце учащенно колотилось в груди. Еще не открыв глаз, Оршич где-то в глубине себя почувствовал нависшую над ним опасность. В мозгу всплыл образ крылатых гарпий, кружащих над его ложем черными тенями.
  На ноги княжич вскочил стремительно, и это было сделано очень вовремя. Два человека, пытавшихся связать его поясом, просто покатились кубарем на пол. Но тут появились другие, с которыми Оршич вступил в отчаянную борьбу. Они обступили его, загоняя в угол опочивальни, однако явно недооценили силы и проворности сколота. Нескольких Оршич без труда раскидал, а потом схватил бронзовый светильник с широкой подставкой и начал орудовать им, нанося удары направо и налево. Вокруг сразу образовалось пустое пространство. Теперь главной целью княжича было пробиться в коридор и добраться до своего меча.
  Когда зажглись лампионы, Оршич увидел, что количество нападавших на него людей увеличилось. Он сразу узнал в них слуг Кудеяра.
  'Вот, значит, как выглядит хваленое персидское гостеприимство! - с закипающей яростью подумал княжич. - Ну что ж...'
  Он прошелся через слуг как ураган, ломающий хрупкие кроны деревьев. Однако потом что-то очень тесное и плотное обволокло его, как паутина.
  'Сеть!' - догадался Оршич.
  С рыком загнанного зверя он сжал пальцами жесткие звенья, силясь разорвать их пополам, но нападавшие навалились на него всем скопом, и наступила кромешная тьма...
  
   Глава 12. Совет Хранителей Царства.
  Однако прежде чем княжич появился на пороге хижины старца, под сводами Запретного Леса, в самом сердце Срединной Державы произошло еще немало событий, о которых Оршич теперь пытался поведать кудеснику и его ученику в надежде на прощение.
  Расставшись с Гилдаром и Гиамором, Сугдиян, Оршич и Дэвоур направились в Суавадзан, столицу державы, где обитал двор царя и вершился царский суд. С недавних пор царь полюбил новую столицу, Парсагарт, построенную несколько десятков лет назад, но она оставалась скорее местом его отдыха, нежели городом, где решались судьбы державы.
  Путь в Суавадзан пролегал по широкой дороге, проложенной в незапамятные времена и поддерживающейся в хорошем состоянии целой армией слуг. Сначала путники преодолели горы Огранаула, отступавшие здесь от моря и простиравшиеся к югу на несколько фарсахов. Повсюду мелькали дома местных жителей, казавшиеся просто прилепленными к неприступным скалам. То тут, то там, на почти отвесном обрыве вдруг возникал сад с фруктовыми деревьями или распаханное поле на небольшой террасе, укрепленной каменной кладкой против обвалов, а дорога все продолжала петлять меж шероховатых склонов, медленно поднимаясь к перевалу.
  Потом, миновав узловатый хребет, она так же неторопливо потекла вниз, местами проходя над почти отвесной кручей. Тут поддерживать дорогу было опасно, но не сложно: проложившие ее люди просто сняли верхний слой земли и камней, выровняв наружное полотно. С тех пор достаточно было просто очищать ее от падающих камней или деревьев, ибо даже ноги солдат всех армий мира не могли бы повредить плотную скальную твердь, составляющую дорожную платформу.
  А за горами раскинулась плодородная равнина, отрезанная от южного моря горами Товрос. Тут поселки и отдельные усадьбы попадались еще чаще, повсюду кипела жизнь, люди трудились на полях и в лесах.
  Через полмесяца пути путники стали приближаться к Хаг-Матане, от которой до Суавадзана оставалось не более двух дней пути.
  Теперь дорога ползла по пустыне с редкими вкраплениями чахлых тамарисков и саксаула. Кое-где среди раскаленных барханов песка пробивались кривые джиды с выгоревшей листвой, а в глинистых низинах, в которых неуклюже ютились плетеные крестьянские лачуги, обмазанные глиной, встречались тенистые эвкалипты. На всех постоялых дворах в оазисах путников неизменно угощали пшеничными лепешками.
   - Как люди живут в этих опаленных солнцем местах? - поежился Оршич, изнывающий от жары.
   - Когда-то эта земля не была такой пустынной, - отвечал Сугдиян. - Тут паслись стада коней и коров, колосился хлеб и ячмень. Но потом, в череде войн и грабежей, земля пришла в упадок, древние каналы пересохли - и возникла пустыня, оттеснившая людей в крошечные оазисы и низины.
  - А правда, отец, то, что говорят про Суавадзан? - спросил Дэвоур. - Будто он древнее самого Баб-Иллу?
  Сугдиян ответил не сразу, что-то припоминая.
  - У нас где-то была эта книга, - он почесал бровь, - называется 'Энмеркар и Правитель Аратты'...
  - Что за книга? - оживился Дэвоур.
  - Там говорится о древних людях Суавадзана. Город раньше назывался Шуш -по имени бога Шушинака. Этот народ создал Аккадское царство и правил в нем могущественный царь Саргон.
  - А потом?
  Сугдиян пожал плечами, словно примеривая на себя образы древнего предания:
  - Время движется без передышки как эти сыпучие пески. Аккадян сменили эламиты, эламитов - ашуры.
  - Да! - обрадовался Дэвоур. - Я вспомнил! Наш учитель рассказывал как-то на уроке о битве при Шуше.
  - Неужели? - с хитрым прищуром спросил отец, не преминув проверить познания сына. - И что это за битва такая?
  - В ней сошлись несметные рати эламитов и ашуров, - не растерялся Дэвоур. - Ашуров вел в бой доблестный Ашурбанапал. У него и воины были поопытнее, и вооружены получше. Он ловко применил атаку боевых колесниц.
  - Да, - заметил Сугдиян. - В те времена еще конницу использовали мало. Битву решали колесничные бойцы. А скажи-ка мне, чем еще прославился Ашурбанапал, кроме побед и завоеваний?
  - Знаю! - глаза Дэвоура заблестели. - У него была самая большая на свете библиотека. Он был не только очень храбрым, но и умным правителем - собирал у себя всякие книги разных народов, знал много языков.
  - У нас дома есть несколько книг, переписанных с табличек Ашурбанапала, - сообщил Сугдиян. - Древние поэмы, наблюдения Солнца, Луны и звезд, предания о сотворении мира. Но самые главные книги Ашурбанапала берегут жрецы - в них изложены все тайны магии.
  Невольно вспомнив Уртума, Сугдиян решил переменить тему.
  - Город Суавадзан завоевал наш великий предок Куруш. А столицей всей Срединной Державы его сделал Камбуджия. Ты еще увидишь, сколько там красивых уступчатых храмов и больших дворцов.
  Возле столицы местность вновь стала плодородной и обихоженной. Рощи и перелески, сады и зеленые пастбища окружали город. Наконец на горизонте показались зубастые желтые стены. Когда подъехали ближе, с холма стало отчетливо видно, что город окружен не одной, а тремя линиями стен из крупного обожженного кирпича. Зоркие глаза Дэвоура различили на их истертой поверхности незнакомые надписи на старых языках. В проемах же кладки бегали маленькие ящерки почти такого же цвета, что и сами стены и бесконечные сыпучие пески вокруг.
  Через город ехали мимо гигантского храма из пяти высоких ярусов, на самом верхнем из которых высились изваяния богов и деревьев с веерными кронами.
  - Почему деревья сделаны из камня и стоят рядом с богами? - спросил отца Дэвоур. - Разве мало тут живых деревьев?
  - Это символы Древа Жизни, - объяснил Сугдиян. - Они известны с древнейших времен.
  Мощеная камнем дорога, обставленная по краям стелами из черного базальта с именами богов и царей тянулась от храма до самых ворот царской резиденции, которая медленно выступала впереди округлыми сводами многочисленных павильонов.
  Все террасы и строения ападаны тоже были обнесены крепостной стеной с бойницами, а арочный проход охраняли копьеносцы-арштибара в желтых халатах с серебряным шитьем, надетых поверх лат и синих капюшонах-воротниках. В руках они держали короткие копья и овальные щиты с вырезами по краям. Оповещенные о совете кшатрапаванов, стражники пропустили Сугдияна и его спутников без особых препятствий.
  Во внутренних дворах, имевших форму связанных друг с другом квадратов с баллюстрадами, царила суматоха. Множество слуг, конюших и оруженосцев толкались тут между повозок и тюков с дарами, споря друг с другом и распрягая лошадей своих хозяев, съехавшихся в Суавадзан со всех концов Державы. Пока Сугдиян отдавал наказы слугам и беседовал с тучным персом-распорядителем в кафтане с белой бахромой, встречавшим вновь прибывших, Дэвоур рассматривал открывшиеся глазу наружные галереи дворцовых помещений. Барельефы на стенах, оттененные синими колоннами с золочеными капителями, показались ему очень занятными. На одном из них царь в высокой тиаре бился с крылатым львом, на другом - уже сам царь был изображен в виде крылатого существа, напоминающего грифона, но с человеческой головой.
  Поднявшись на первую крытую галерею, Сугдиян, Дэвоур и Оршич встретили тут нескольких сановников в длиннополых цветных одеяниях с подвязанными бородами, которые тревожно перешептывались между собой.
  - Что слышно с границ? - долетали до слуха отдельные реплики. - Зачем нас созвали? Уж не ждать ли войны? Или снова восстали кардухи?
  Из высокого проема в конце галереи, над которым висели на виссонных шнурах шелковые ткани яхотнового цвета, вдруг показался царский глашатай, а с ним еще двое слуг.
  - Всех почтенных кшатрапаванов ожидает угощение в Зале Потерянных Шагов! - объявил он громко, и слуги повторили его слова. - А уже вечером им будет дозволено в Тронном Зале лицезреть нашего божественного повелителя - Владыку стран, морей и городов Артахшассу Великолепного, да живет он вечно!
  Оршич сразу помрачнел.
  - Не могу я привыкнуть ко всем этим церемониям... - проворчал он недовольно. - И почему у вас все так сложно? Вон, у эллинов в Лаконии любой может запросто явиться к царю по своему делу. Никаких ритуалов не нужно. А тут...
  - Дворцовые порядки заимствованы нашими царями у народов, которые они покорили, - пояснил Сугдиян, - у тех, кто много древнее нас и прославлены своей культурой. Эллины зовут их вавилонянами и ассирийцами. И в таком порядке я вижу глубокий смысл. Царь в Лаконии властвует только в своем городе - и потому легко может решить дела всех своих подданных. Но наш царь повелевает тысячами народов - подумай, что было бы, если бы каждый мог так же легко попасть к царю? Лишь самые важные дела доходят до его очей, прочие же стараются решить множество царских сановников.
  - Но ведь так было не всегда, отец! - вмешался Дэвоур. - Взять хотя бы Куруша...
  - Хотя ты опять влезаешь в разговор старших без позволения, не могу не признать твоей правоты, - понизив голос, признал Сугдиян. - Наш первый правитель Куруш Великий всегда жил просто и безыскусно - носил грубый шерстяной плащ и потертые солдатские доспехи из кожи, ел грубую пищу и спал на кошме. Сейчас об этом уже не принято вспоминать... Я и сам сторонник простоты и скромности, которые потомки Куруша давно забыли, вкусив роскоши и богатства. Да и в моей земле люди еще живут по старым персидским законам, доставшимся нам от наших прадедов.
  - Выходит, у тебя человек, встретив на улице того, кто выше его по положению, не падает ему в ноги и не целует сапоги? - с сомнением спросил Оршич.
  - Да. Этим новым обычаям мы не следуем. Но их нужно соблюдать здесь, в столице, чтобы не расстаться со своей головой, - доверительно предупредил Сугдиян. - Подобные правила тоже способствуют уменьшению людей, напрасно докучающих нашему царю.
  - Я это учту... - пробормотал княжич.
  Угощение в доме Кудеяра, которое успел попробовать княжич, было бледным подобием того, что он увидел в царском дворце. Оршич улыбнулся, догадавшись, что Кудеяр изо всех сил пытался уподобиться роскоши двора, но, конечно же, не мог в этом преуспеть. Чудесные фигуры и цветы, вырезанные прямо из цельных арбузов, удивительные сладости, названия которых Оршич даже не мог выговорить, танцы прекрасных девушек и умиротворяющая музыка... Княжич едва не уснул, теряясь в мире сладких грез. Впрочем, манеры знатных сановников царства, возлежащих рядом с ним, вызывали у него раздражение. Некоторые кшатрапаваны не утруждали себя необходимостью дотягиваться до золотых блюд, а просто указывали на них надменными жестами перстов, сверкающих кольцами. Слуги без промедления подносили кушанья, а потом ждали, когда сановники поднимут ладони с растопыренными пальцами, чтобы вытереть их от масла и жира. Время за пиржественным столом протекло незаметно, и скоро раздались хлопки в ладоши, приглашавшие всех гостей в Тронный Зал.
  Ряды базальтовых колонн с капителями в виде лежащих золотых быков ограждали зал с обеих сторон, а своды его терялись в темноте. Высокие стены имели множество дверей с парчовыми занавесями или наличниками, глубокие ниши со статуями крылатых зверей и окна. На наличниках можно было хорошо разглядеть фигуру царя, сидящего на троне под охраной парящего над ним божества, или царя, повергающего дротами демонов. Пустое пространство стен заполняли глубокие рельефы, раскрашенные минеральными красками: процессии слуг, несущих сосуды и ковры; верблюды, бараны и козы под пальмами и кипарисами. Впрочем, тут встречались и суровые сцены, на которых львы беспощадно разрывали быков.
  В зале уже теснилось множество людей, которые, в отсутствие повелителя всех персов болтали между собой, как ни в чем не бывало. Сугдияна с сыном оттеснили от княжича, и тот стоял, растерянно озираясь и не зная, как себя вести. К нему подошел высокий крепкий сановник с тонким посохом, напоминающим формой копье с яблоком на набалдашнике. Лицо его с подведенными черной краской бровями излучало уверенность и даже высокомерие, хотя набухшие веки и слегка мешковатые щеки говорили об усталости. Княжич с интересом рассмотрел его белоснежный клобук с двумя синими полосами, спускающимися на спину, серьги в форме полумесяцев, перевязь, продетую через одно плечо и обшитую пунцовой бахромой, а также переливающийся золоченым шитьем плащ с бахромой белого цвета, скрученной в виде косичек.
   - Мне рассказывали о тебе, - произнес он так, словно оценивал княжича. - Говорят, ты потомок тех князей, что когда-то достойно сражались против нас.
   - Сражались и победили, - улыбнулся Оршич.
   - Можно ли назвать победой подобные действия? - возразил царедворец, криво усмехнувшись. - Вы бежали от битвы, оставив разоренной свою страну, и хоть не признали верховенства нашего повелителя - но и не воспрепятствовали постройке на своей земле наших городов и крепостей!
  Оршич с трудом удержался от резкого ответа, памятуя совет Сугдияна.
   - Не назовешь ли ты себя, почтенный человек, чтобы мне знать, с кем я веду беседу?
   - Мой посох должен был указать тебе мой сан, - снисходительно улыбнулся тот. - Перед тобой Митрабузан, верховный тысяцкий всей Срединной Державы, правая рука царя царей!
  Оршич поспешно поклонился.
   - Не страшись, - одобрительно улыбнулся тот. - Ты чужеземец, и не обязан знать все наши обычаи. Только не повтори такой ошибки перед царем! Она может стоить головы... Однако вернемся к нашему разговору. У вас в стране много неплохих воинов, известных своей доблестью, но жители очень разрозненны, и каждое племя живет по собственному почину. Вы не можете собрать единого войска, а потому вадары и галаты разоряют ваш край постоянными набегами. При этом - взгляни, какого процветания достигла наша держава! И сравни это с вашими княжествами. Ты видишь, чего вы добились, когда не пожелали покориться власти царя царей, а решили жить собственной волей! Вы впали в беспросветное варварство, позволив безнаказанно терзать себя ордам диких вадаров, вы забыли дороги в чужие края, но при этом живете, полагая себя центром Вселенной!
   - Но-но! - Оршич гордо поднял голову. - Кого это ты назвал варварами? Там я вырос, там мой дом, и я не позволю...
   - Разве любовь к своему дому выражается в том, чтобы не позволять отзываться о нем плохо? Любовь должна выражаться делами. И в твоих руках - если ты сумеешь найти единомышленников - процветание твоей будущей державы!
   - Вообще говоря, - подошел к ним Сугдиян, - в том, чтобы не позволять плохо отзываться о своем доме, тоже выражается любовь.
  Он поклонился Митрабузану, и тот ответил ему легким поклоном.
   - Простите, я должен вас покинуть, - вдруг засуетился Митрабузан. - Князь, мы еще продолжим эту беседу.
  Военачальник исчез, смешавшись с другими придворными.
   - Ты еще молод, княжич, - произнес Сугдиян. - Будь осторожен. Тут слишком много любителей обводить других вокруг пальца, чтобы принимать все их заверения в дружбе за чистую монету.
   - Я как-нибудь разберусь, - проворчал Оршич. - Кто мне друг, а кто недруг.
   - Искренне на это надеюсь, - проговорил Сугдиян задумчиво. - Ибо увядание даже одной земли уже умаляет красоту целого мира. Вы умеете жить в дружбе и ладу со стихиями, хотя ваша жизнь и непонятна нам. Я не спрашивал тебя о деле, из-за которого ты жаждешь встретиться с нашим царем. Но вижу, что у Митрабузана на тебя уже появились свои планы. Поэтому - тщательно обдумай все, что услышишь в этом дворце.
  В этот момент раздались переливы флейт и систров, возвестившие о появлении повелителя Срединной Державы. Оршич еще ничего не успел толком разглядеть, как Сугдиан почти силой пригнул его к ковру.
  - Падай ниц и не шевелись, пока не позволят подняться, - зашептал он. - Глаз не поднимай.
  Все присутствующие в зале сановники и слуги почти одновременно распластались на мягких вышитых коврах, прижавшись к ним лбами. Княжич последовал их примеру.
  - Повелитель вечности и владыка земель и вод явил вам сегодня свое высокое расположение, благочестивые сыны Срединной Державы! - разнесся по залу чей-то торжественный трубный голос. - Да живет вечно наш лучезарный господин Артахшасса Великолепный, идущий по стопам богов! Он - воля неба. Он - мудрость земли. Он - благодетель для всего рода живых существ и заступник их перед Предвечными.
  Оршичу было очень неудобно лежать на животе, и он не знал, долго ли еще сможет выдерживать эту муку.
  - Всемогущему создателю Ахура Маде, - продолжал тот же голос, - было угодно породить небо, землю и воздух. Потом он создал людей и вдохнул в них дух, разум и волю. Но для того, чтобы люди не сбились с праведного пути под солнцем истины, избрал он того достойнейшего, который мог бы направлять их жизнь и ходатайствовать за них перед очами богов. Этот единственный в мире - благочестивый хшатра, посвященный в тайны неба и земли; наш лучезарный и горячо любимый господин - царь царей Артахшасса. К нему, как к светилу обращаемся мы со смирением, чтобы найти сладкую отраду и обрести блаженное счастье. Пресветлый государь Артахшасса, отец наш! Величайший, мудрейший, прекраснейший под вечными небесами, внемли же нам, слабым, лежащим во прахе у твоих божественных ног.
  - Встаньте, добрые друзья мои! - послышался другой голос - мягкий и спокойный. - Я рад лицезреть сегодня всех вас в своих покоях.
  Оршич поднял голову и увидел, что на тяжелый литой трон из золота с бархатным балдахином опустился достаточно широкоплечий человек с крепкой грудью и прямой, точно стрела, осанкой. На голове его высилась тиара, составленная из золотых чеканных пластин в виде с солнца с расходящимися подобно лепесткам цветка лучами. Лицо было величественно и прекрасно почти неживой, нечеловеческой красотой. Обведенные сурьмой выразительные глаза с тонкими ресницами, точеные линии носа и рта, набеленная кожа и мелко завитая борода. Все это делало царя похожим на одну из многочисленных статуй божеств, стоящих в нишах. Оршичу даже трудно было поверить, что перед ним настоящий человек из плоти и крови.
  На шее повелителя переливалось ожерелье из камней агата и сердолика, оправленных в золото наподобие виноградных гроздьев. Длинный шелковый халат пурпурного цвета был сверху донизу покрыт аппликациями из жемчуга: солнечные лучи, единороги, орлы и лилии образовывали такую тесную вязь, что в ней почти не было просветов. Кисти рук, лежащие на подлокотниках, блистали перстнями, запястья были схвачены чеканными браслетами в виде чешуйчатых ящериц.
  В зале установилась глубокая тишина, и стало слышно пение ручной канарейки Артахшассы, которую принесли в золотой клетке евнухи царя. Сразу за троном встали слуги с зонтами и опахалами, а перед тронным помостом смуглые воины в лиловых куртках и зеленых штанах держали на цепях больших пятнистых кошек. Позже Оршич узнал, что они зовутся гепардами.
  - Я призвал вас, добрые мои друзья и верные последователи Агни, чтобы известить о печальной для меня, но грозной для всего нашего государства новости, - заговорил Артахшасса. - Единоутробный наш брат и сын нашего благомудрого отца, имя которого я неустанно повторяю в молитвах, замыслил недоброе против нас. Наш доблестный Куруш вдруг возомнил себя повелителем Парсы! Теперь, когда его вредоносный умысел раскрыт, он бежал к ионакам, чтобы разжечь пламя войны против нашей державы.
  По рядам кшатрапаванов и советников побежал удивленный и возмущенный ропот.
   - Неужели и наша страна не избежит братоубийственной войны? - вздохнул Митрабузан. - Мы готовы разить врагов, но сражаться со своими сородичами...
   - Я считаю, с Курушем необходимо встретиться и потолковать доверительно, - произнес Сугдиян, по персидскому обычаю прикрывая плащом рот, чтобы его дыхание не коснулось царя. - Им движет молодость, горячая кровь. Не может быть, чтобы он мечтал ввергнуть свою землю в разорение.
   - Кто же будет с ним говорить? Наша светлейшая мать тщетно пыталась его образумить. Ближайшие наши сподвижники, Тишшапарна и Кариш, взывали к его здравому разумению с именем Ахуры на устах, но тоже без успеха. Самое меньшее, на что он согласен - поделить державу пополам, в своем непроглядном безумии не понимая, сколькими бедами это грозит народу!
   - Не иначе, как хитрые ионаки его подучили, - произнес один из советников. - Они все время пытаются чинить нам неприятности. А теперь, когда брат твой, Владыка, оказался во главе важной области, граничащей с их землями, у них столько возможностей подбить его на восстание! В случае удачи они смогут сразу и на долгое время успокоиться, не опасаться за свою торговлю, ибо мы будем заняты совсем другим делом.
   - Возможно, - Артахшасса чуть наклонил голову. - Но что же нам делать? Менее всего я хотел бы воевать с собственным братом, а ионаки, принявшие его к себе, теперь вряд ли отступятся добровольно!
   - И тем не менее, я рассчитываю его убедить, - вновь произнес Сугдиян. - Со мной прибыл сакутский княжич, который долго воспитывался в краю ионаков и знает их обычаи, а также знаком со многими видными людьми в их городах. Я бы направил усердие Куруша, известного всем своей смелостью и отвагой, в иное русло. Ему можно предложить возглавить большой поход против Скудры. Насколько я знаю, одна из наших земель по ту сторону проливов не так давно отложилась от Державы, но справедливое наказание за это до сих пор не последовало. Только прибрежная часть Скудры входила в эту область, и Куруш вполне может взяться за обуздание непокорных, а заодно и завоевать остальные владения. Этот решительный шаг покажет тем же ионакам, сколь опасно с нами ссориться. Пока они прячутся на вершинах своих гор и в островных крепостях, им нечего опасаться нашего гнева. Но если они начинают вмешиваться в наши внутренние дела и раздувать среди нас раздоры - возмездие падет на их головы по воле Ахуры!
   - Ты живешь слишком далеко от этого края, чтобы знать о том, что там творится! - насмешливо возразил Митрабузан. - Эта земля, ныне возомнившая себя свободной от власти нашего лучезарного владыки, не просто перестала платить подати. Она претендует на роль великой державы, а люди ее верят в свое происхождение от богов и героев ионаков. Теперь они обучают войско для подчинения соседних земель. Даже само их название - Высокая Земля, Македна на их языке, - прежде понималась как Земля на Горах, но ныне они толкуют его как Высшая или Избранная Земля. Та, которой предназначено править миром. Для столкновения с этой народившейся силой потребуются большие старания и помощь всех праведных фраваши.
   - Тем лучше для Куруша, как я считаю, - заметил Сугдиян. - Разве мы разучились сидеть верхом? Разве наши луки ослабели, а копья затупились? Разве не пора вспомнить былую славу наших непобедимых предков?
  Кшатрапаваны зашумели. Кто-то одобрительно, кто-то с негодованием - слишком многие хранители земель за последние годы успели отвыкнуть от военного дела.
   - Ты говоришь разумно, - внезапно признал царь. - Я назначаю тебя главой этого посольства. Бери с собой тех, кого сочтешь нужным, и отправляйся в дорогу. Благомудрый Спитама учил нас, что любое дело можно разрешить миром.
  Сугдиян поклонился.
   - У меня будет к тебе одна просьба, Повелитель. Я прибыл сюда с сыном, ему одиннадцать лет. Я хотел бы, чтобы ты принял его в Школу Воинов.
   - Сын? Покажи мне его!
  Сугдиян поманил Дэвоура пальцем, и тот, смущаясь, вышел из-за спин придворных пред царские очи.
   - Как он похож на тебя. Да будет так! С сегодняшнего дня сын твой становится воспитанником Школы Воинов. Ты же без промедления собирайся в путь. А нас ждет второй вопрос. Хоть важность его не столь велика, но обсудить его нам надлежит сообща. Кудеяр, хранитель Варканы, проявил себя как человек нечестивый и полный низменных устремлений. Он преступил законы Ахуры и нормы добропорядочного сына Авесты, бросив тень на всех нас. Захватив в плен прибывшего к нему иноземного гостя и, тем самым, осквернив святой долг гостеприимца, он еще более умножил свои преступления пленением своего подданного, надеясь получить за него выкуп. Во имя победоносного духа Фарвардина всех праведных, истина была восстановлена, и пострадавшие освобождены. Страшась моего справедливого суда, Кудеяр бежал в степи. Теперь его надлежит заменить более достойным мужем, чтобы порядок управления на землях Державы не нарушался. Либо передать его землю под управление иного, соседнего с ним кшатрапавана в соответствии с волей Саошьянтов-обновителей и во удовлетворение Ахуры. Что полагаете вы, добрые мои друзья?
   Вновь по залу пронесся гул перешептываний. Громче всего шумели соседи Варканы - кшатрапаваны Партавы, Мады и Колхи. Сугдиян, также имеющий право претендовать на должность хранителя Варканы, вмешиваться в ход обсуждений не стал. Поклонившись царю, он позвал с собой сына и Оршича и покинул зал.
   - Ты слишком быстро все решил за меня! - возмутился княжич.
   - Зато ты получишь возможность вернуться в степи победителем. Куруш, как и ты - брат, лишенный трона. Вы скорее найдете общий язык. Мы договоримся с Курушем, и он поведет свои войска против Македны и Скудры. И если он победит - а я в том не сомневаюсь, - то мы, как пособники его успеха, можем твердо рассчитывать на его помощь. Он поможет тебе вернуть трон твоих предков, а сам добудет славу покорителя прежде непокорных сакутов.
   Из бокового коридора к Сугдияну внезапно протиснулся дородный купец в зеленом шелковом халате, совсем незнакомый Дэвоуру.
   - Прости меня, почтенный кшатрапаван, что прерываю твой разговор, но не мог бы ты посодействовать мне в одном важном деле...
   - В каком же?
   - Насколько я знаю, сейчас у царя царей - да правит он вечно! - решают вопрос, кто будет хранителем Варканы. Не мог бы ты подсказать царю, чтобы он остановил свой выбор на мне?
   - А кто ты такой? - удивился Сугдиян.
   - Неужели уважаемый Гилдар не рассказывал тебе обо мне? Мы с ним давние подельщики. Я - самый богатый торговец на всем севере. Он сказал, что я могу обратиться к тебе за помощью, и поверь, твоя помощь не останется без награды... - в руке купца появился расшитый золотом кошель весьма внушительных размеров.
  Сугдиян, пораженный не то наглостью, не то глупостью собеседника, развернулся к нему и встал, уперев руки в бока.
   - То есть, ты хочешь купить место кшатрапавана? А ты хотя бы представляешь себе, в чем заключается его служба?
   - Я достаточно часто общался с Кудеяром, чтобы понять, чем занимается хранитель, - обиженно отозвался купец.
   - Не думаю, что Кудеяр был достойным примером, на котором можно научиться истинным законам управления землей, - усмехнулся Сугдиян.
   - Прости, почтенный кшатрапаван, - вновь поклонился купец, - но ты напрасно так плохо думаешь обо мне. Я владею караванами в Мидии, в Карии, в Бактрии, на меня работает множество слуг, сотни людей кормятся благодаря моим стараниям, и я смею думать, что кое-что понимаю в управлении людьми.
  Сугдиян перевел дух.
   - Ответь мне, ради чего вы - ты, и подобные тебе - рветесь наверх? Вы хотите стать нашей аристократией, 'лучшими людьми' - но для чего? Только лишь для того, чтобы удовлетворить свои желания и получить свою долю славы? Или чтобы навязать всем себя таким образом, чтобы ваши ценности стали ценностями всех, а ваши увлечения - увлечениями всех? Для того, чтобы использовать всю мощь существа, называемого Срединной Державой на благо ваших личных интересов? Издавать законы, согласно которым вам было бы легче продавать свои товары, и с помощью которых вы могли бы быстрее обогатиться? Иметь своих судей, чтоб не бояться суда и расправы... Но что вы вообще знаете о жизни 'наверху'? Когда таких, как вы, станет много, когда те, кто пролезает наверх ради собственной вольготной жизни, начнут создавать свои правила - тогда держава неминуемо умрет. Она будет растащена на множество мелких уделов и владений. Быть может, в ней еще будет присутствовать некая видимость единства, может быть, даже будут так же строить дороги и собирать налоги - но люди перестанут воспринимать друг друга своими сородичами и единокровниками. Мы все станем чужими - и любой мелкий князек сможет сам провозгласить себя царем...
   - А что вы делаете наверху? Разве не то же самое? - усмехнулся купец презрительно. - Что ты скажешь о Кудеяре, пытавшемся за счет своего места кшатрапавана наживаться на несчастьях своих подданных?
  Сугдиян грустно покачал головой.
   - Да, есть среди нас те, кто действует, полагая себя перстом мироздания, те, кто забыл, кем и для чего он поставлен выше других. Но жизнь тут, наверху - это прежде всего служение. Не тебе служат другие люди - но ты служишь им, или даже не им, как заявляют некоторые иониты, пытающиеся угодить толпе - а на деле стремящиеся заставить ее угождать им, - но высшему Благу, тому, ради которого и существуют люди, вся наша Держава. Не случайно само понятие Хшатра Ваирья, Власть Избранная, освящено творцами этого мира. Ты поставлен выше других - но лишь для того, чтобы видеть дальше других. Порою ты отдаешь приказы, которые могут не нравиться людям, однако они с готовностью следуют им, сознавая что за ними стоит не прихоть правителя, а его искренняя забота о своих подданных. Так с вершины горы видны овраги, болота и реки на пути - и ты можешь крикнуть бредущим внизу путникам, предупреждая о препятствиях на дороге, ты способен направить их по верному пути. Вот для чего нужны 'высшие' - те, кто стоят выше других. В нашем распоряжении богатый опыт наших предков, их знания, их рассказы и умения. Опираясь на них, мы всегда можем выбрать верную дорогу и повести по ней остальных. Но вы, стремящиеся на вершину, чтобы всех повернуть на дорогу, угодную вам - всегда останетесь 'внизу', даже если окружите себя всеми видами по-настоящему царских почестей. Ибо вы мыслите иными понятиями.
   - А из вас, конечно, каждый мыслит только о служении Высшему? - с ехидством поддел купец.
   - Не все. Однако тот из нас, кто, находясь наверху, начинает служить себе - очень быстро теряет и влияние, и уважение, ибо преступает закон, положенный ему от рождения. Участь того же Кудеяра тебе пример. У вас же этого нет изначально - но с вас никто и не требует отречения от самого себя - до тех пор, пока вы не начинаете лезть наверх в стремлении заставить нас плясать под свою дудку.
   - Служение? - повторил купец с презрением. - А для себя вы жить умеете? Умеете вы просто жить, и наслаждаться жизнью, не пытаясь ее улучшать и переделывать? Умеете вы искренне радоваться и грустить, ненавидеть и любить? Или вы всегда скованы долгом - таким, как вы его понимаете, - и не способны на обычные человеческие чувства? Вы служите высшему благу - как вы это понимаете; но понимаете ли вы его? Или, быть может, именно мы, искренне старающиеся чего-то добиться, любящие свою семью и своих близких, не задумывающиеся о переделке мира - но просто живущие - куда ближе к пониманию высшего блага?
   - Кого-то из нас, быть может, тяготит постоянное чувство долга, вступающее в противоречие с другими радостями, и он заставляет себя выбирать, - согласился Сугдиян. - Такое, возможно, случается с каждым. Это как раз те мгновения, когда мы утрачиваем связь с высшим, с великой истиной Аша Вахишта, облагораживающей мир. Мгновения, когда нас начинают волновать только наши скоротечные желания. Но в другие мгновения - мы выполняем свой долг, не задумываясь, и в том нет никакого самоограничения. Ибо мы ощущаем себя частицей плоти бессмертного мира, а не его вершиной. И только тот, кто готов отказаться от признания себя и своих привязанностей - целью своего существования, способен стать во главе других и вести за их собой.
  Купец покачал головой.
   - Мы доверяем богам, мы живем по их законам - а вы считаете себя умнее богов и хотите навязать свое понимание блага самим Создателям! Быть может, мы ошибаемся, быть может, мы заведем народ в тупик, держава наша развалится - но мы не будем о том сожалеть. Все меняется, и глупо пытаться удержать в неизменности жизнь, не терпящую костных ограничений. А вы будете изо всех сил цепляться за ускользающее прошлое, и ради этого сотворите немало зла - якобы для предотвращения зла большего, только кто же это докажет?
  Сугдиян печально усмехнулся.
   - Увы, мы знаем, к чему ведут те или иные поступки. Вы можете не задумываться о далеком будущем, ибо живете и играете по правилам, созданным не вами, но Творцами через своих служителей на этой земле. За вас уже подумали, и даже ваши желания возникают не просто так - а из окружения и порядка, которыми живете вы и жили ваши предки. Однако одного у человека никто не может отнять - его права выбора. И он может решить, ради чего ему жить: ради себя - или ради целого мира, в котором он будет его неотъемлемой частью. Ты говоришь мне о радости - но разве радость провернуть удачную сделку сравнится с радостью почувствовать себя фрагментом бессмертного мироздания, с радостью служить его природе?
  Купец нахмурился.
   - Но я...
   - Иными словами, я не буду тебе помогать. Из уважения к тебе как человеку и к твоей дружбе с Гилдаром, я объяснил, почему я этого не сделаю. Теперь ступай. Если ты будешь настаивать, я буду вынужден применить свою власть, ибо в данном случае я не сомневаюсь в своей правоте.
  Что-то бормоча под нос, купец ушел. Сугдиян, выдавший всю эту тираду скорее для Дэвоура, нежели для купца, который вряд ли что-то в ней понял, обернулся к сыну.
   - Видишь, сколь разные бывают люди и как мало зависит от рода занятий, хороший человек или плохой? Есть Кудеяр, забывший о своем долге - но есть и те, кто честно блюдет свой долг хранителя земли. Есть Гилдар - торговец, с риском для жизни колесящий по стране, дабы хлеб из плодородных земель попал в земли бедные, а изделия ремесленников с гор и из пустынь поступали к землепашцам. А есть этот купец, возомнивший, что он может стать правителем и управлять другими, поскольку владеет золотом. Каждый должен честно выполнять свой долг, и помнить, что не он есть центр миропорядка...
  Оршич покачал головой.
   - Ты отказался ему помогать - но убежден, он найдет другого, который согласится.
   - Может быть, - вздохнул Сугдиян. - И если таких, готовых продать место правителя за мешок золота, станет слишком много, наша держава обречена...
  К ним приблизился рослый служитель в короткополом атласном кафтане с вышитым полумесяцем на груди.
   - Тебя ли, Дэвоур, сын Сугдияна, царь велел записать учеником в Школу Воинов?
   - Да, это я, - мальчик вдруг почувствовал, как у него перехватило горло.
   - Следуй за мной, я покажу тебе, где ты будешь жить.
   - А можно мне проститься с отцом и забрать свои вещи? - робко попросил Дэвоур.
   - Вещи возьми сейчас, а с отцом простишься вечером. До ночного отбоя ты будешь отпущен из Школы в город.
   Дэвоур посмотрел на отца.
   - Ступай, - ободрил его Сугдиян. - Мы скоро увидимся.
  Длинные дворцовые переходы и дорогу по улицам города Дэвоур почти не запомнил, глядя только в спину своего провожатого и боясь потеряться. Служитель провел его через калитку какой-то цитадели, а потом проводил в небольшую комнату в длинном приземистом здании, единственное окно которой смотрело в сад с высокими платанами. Здесь на желтых стенах были изображены воины с луками в одеяниях из рыбьей чешуи и многочисленные зигзаги Вазиштов -охранительных молний священного огня - Атара. На столике в углу стояла потемневшая деревянная статуэтка Веретрагны - главного язаты побед и воинской чести.
   - Вот твое жилище на ближайшие пять лет, - объявил тот равнодушно. - Вечером ты придешь сюда, предварительно отметившись у дипивара в писчей комнате. Тебе выдадут новую одежду и ознакомят с правилами внутреннего распорядка.
  Дэвоур поклонился и, дождавшись, пока служитель уйдет, начал обустраиваться. Вещей у него было немного, но в глубине одного из узлов хранилось то, что занимало его все последние месяцы - свиток с узорами Будинов.
  Вытащив папирус, Дэвоур тайком спрятал его на груди. После чего, стараясь сохранять спокойное выражение лица, вышел из комнаты.
  Соглядатая, высокого тощего мидянина в длинных одеждах на шерстяной подкладке, он заметил сразу. То, что это был соглядатай, Дэвоур не сомневался - человек шел за ним по пятам. Когда же Дэвоур повернул за угол, человек быстрыми шагами направился к покинутому мальчиком флигелю для воспитанников.
  Не смея вернуться, Дэвоур бросился бежать. Сугдиян остановился у знакомого сановника близ Южной Башни с треугольными бойницами, разрисованной фигурами луны и звезд. Ее мальчик хорошо запомнил и нашел без труда, пробежав через весь центр города на одном дыхании.
  Хозяин и его гости расположились на плоской крыше дома в мерцающих отсветах заходящего солнца. Тут же Дэвоур с удивлением увидел и Гилдара, купца из Цадрагарта.
   - Зачем же ты так грубо отчитал моего партнера? - с веселым упреком спрашивал Гилдар у его отца. - Он вернулся из дворца просто-таки в бешенстве и заявил мне, что ты совершенно не умеешь вести дела!
  Сугдиян рассмеялся.
   - Зачем же ты посоветовал ему обратиться ко мне?
   - Клянусь небесами, я не знал, для чего ему нужна твоя помощь, - прижав руку к груди, заверил Гилдар. - Я сам только что приехал. Гиамор таки выполнил мою просьбу, и я тут же поспешил привести царю обещанный товар.
   - Быстро же он справился, - одобрил Оршич.
   - Как видно, соскучился по работе в подвале у Кудеяра! - рассмеялся Гилдар. - Да, весь большой заказ он сделал за три дня!
   - И как он теперь поживает? - спросил Сугдиян.
   - Возможно, тебе это покажется смешным, но он опять исчез! Правда, на этот раз нет ничего загадочного. Он попрощался с женой, с учениками, объявил, что покидает наш город, и ушел, направившись берегом моря на Закат.
  - Вот как, - Сугдиян задумчиво умолк, глядя на розовое солнце.
  - Проходи, садись, - хозяин позвал Дэвоура к круглому буковому столу, накрытому высокими блюдами в виде трилистика и бокалами, на которых можно было различить фигуры павлинов.
   - Я попрощаться зашел, - выдавил мальчик. - Мне с заходом солнца надо быть в Школе.
   - Тогда ступай, и веди себя примерно, - напутствовал его Сугдиян. - Я месяца через три вернусь, и обязательно тебя проведаю.
  Встав, он подошел к сыну и крепко его обнял.
   - Я отправлю завтра Хадрука домой, и если тебе что-то нужно, можешь сказать ему. Он пришлет или привезет сам.
   - Да нет, мне ничего не надо, - пожал плечами Дэвоур. - Только я забыл кое-что в твоих вещах - можно я спущусь за ними?
   - Хочешь, сходим вместе? - предложил Сугдиян.
   - Не надо, я сам! - торопливо отозвался Дэвоур.
  Сбежав вниз, в комнату отца, он быстро вытащил свиток и засунул в ларь с подарками. После чего вернулся на крышу, и успел приметить свернувшую за угол дальнего дома знакомую фигуру мидянина.
  
   Глава 13. Школа Воинов.
  Школа Воинов представляла собой еще одну крепость внутри городской крепости с четырьмя квадратными башнями из сырцового кирпича по углам. Это был особый замкнутый мир, через стены которого свободно могли перемещаться только голуби и трясогуски. Здесь опытные наставники обучали молодых воспитанников премудростям военного дела и гражданских наук. Под их придирчивым взглядом и тяжелой рукой Дэвоур совершенствовал навыки верховой езды и обращения с оружием. Также подростков заставляли читать, переписывать и пересказывать вслух главы из Фарвардин-Яшт и Замиад-Яшт, истории жизни великих царей и положения из свода законов Державы. Наставники не уставали повторять, что благородный человек должен при любых условиях и обстоятельствах говорить только правду, быть доброжелательным в общении и стремиться к благородным поступкам. За ложь нещадно наказывали плетьми.
  Впрочем, доброжелательности на первых порах Дэвоур встретил немного. Его сверстники - отпрыски древнейших родов патрагадов и марафиев - смотрели на него высокомерно и пренебрежительно. Эти надушенные и завитые юнцы в парчовых халатах были недовольны необходимостью терпеть в школе 'чужака'.
  К тому же сын Сугдияна лучше других управлялся с лошадьми, и в скачках за ним было не угнаться, а в упражнениях с учебным оружием он молотил своих товарищей так отчаянно, что набивал им шишки. Столь же серьезно Дэвоур относился к изучению текстов - видно, тяга к книжным знаниям была врожденной чертой в семье Сугдияна.
  Так и получилось, что за мальчиком с первых дней прочно закрепилась кличка Выскочка. Но она не слишком огорчала Дэвоура. Куда печальнее было то, что никто не хотел с ним дружить и все веселые разговоры и игры в свободное от учебы время неизменно обходились без его участия. А успехи Дэвоура с каждым днем только усиливали в душах ребят жгучую зависть и враждебность.
  - У них в Уваразмии все такие, - услышал он однажды за своей спиной насмешливый голос. - Привыкли пасти лошадей, да на антилоп в лесу охотиться. Дикари, словом. И этот телок - хоть умыли его и разодели, как человека, а все одно - дикарь...
  Дэвоур быстро обернулся и узнал Балакра - сынка хазарапатиши Митрабузана, главного щеголя в Школе и заводилу всех компаний.
  - Это ты кого дикарем назвал?! - Дэвоур вспыхнул до корней волос и сам не заметил, как ринулся к обидчику и схватил его за отворот узорчатого халата.
  Однако наставник Оромазд, сухопарый перс с острыми чертами лица, вырос словно из под земли и разнял готовых сцепиться подростков.
  - Дэвоур! - строго одернул он. - Правила распорядка не для тебя писаны? Ты же знаешь: никаких драк! За ссору - в подвал на сутки. Будешь учиться смирению на хлебе и воде.
  - Наставник! - возразил Дэвоур. - Он же сам виноват! Он меня при всех оскорбил!
  - Главное достоинство благородного человека - выдержка и умение управлять своими чувствами, - назидательным тоном сказал Оромазд и наклонился к мальчику, вперив в него цепкий взгляд. - Ты уже забыл наши уроки? А как же наш славный предок Куруш? Сколько лет он прожил при дворе своего жестокого деда Астиага, без ропота снося все обиды и унижения от него самого и от его приближенных? А ты подумай теперь, что было бы, если бы он хоть раз дал волю своим чувствам! Наша Держава не смогла бы появиться на свет и мы до сих пор ходили бы в рабах у мидян. Но Куруш все стерпел и закалил свою волю. Когда пришел черед - боги вывели его на путь высоких свершений и он добился всего, чего хотел.
  Дэвоур повесил голову.
  - Размышляй об этом, пока будешь сидеть в подвале, - велел Оромазд, передавая мальчика смотрителю наказаний. - Не горячая голова, а здравое разумение потребно истинному мужу.
  В холодном подвале старой цокольной башни было совсем темно, только узкая щелка под потолком пропускала робкий лучик света со стороны двора. На каменном полу лежал полуистлевший коврик, стоял кувшин с водой и плошка с несколькими черствыми лепешками, которые показались Дэвоуру тверже камня. Уныло оглядевшись, мальчик примостился на коврике.
  В сердце еще была обида и протест, вызванные таким незаслуженным и несправедливым, как казалось ему, наказанием. Тогда Дэвоур начал размышлять о великих правителях Срединной Державы. Он вспомнил Куруша, вспомнил Дараявахуша Великого и отметил, что оба этих царя-воителя действительно отличались беспримерным терпением и хладнокровием. Потом в памяти всплыло лицо отца - вечно невозмутимого и уравновешенного Сугдияна.
  А потом он стал вспоминать свиток, уезжающий вместе с поклажей отца далеко на Запад. Дэвоур успел разобрать там всего несколько строк, но эти строки поразили его, глубоко врезавшись в память.
  'Тогда было в первый раз, когда Лада и Свеагор думали не заедино. Лада обратилась к Свеагору: 'Неужели ты позволишь нашему сыну внести в наш мир беды и несчастья? Взгляни на Нэйну - он расколол ее душу'. 'Не он принес в наш мир беды и несчастья, это мы позволили ему прийти с тем, чем он был, - ответил Свеагор. - Но мы можем устроить так, что и беды, и несчастья будут служить лишь украшению нашего мира, ибо тот, кто видит первооснову, не сможет долго оставаться несчастным'.
  'Значит, надо увидеть первооснову' , - подумал Дэвоур и сразу уснул, ощутив внезапно полное успокоение...
  ...Через день Дэвоур вернулся в учебные залы. Он старался больше не замечать косые взгляды и насмешливые улыбки товарищей, хотя и затаил в душе неприязнь к Балакру.
  На уроке словесности, где наставник Хоасп обучал своих воспитанников старому халдейскому письму на глиняных табличках и составлению предложений по-арамейски на свитках, Дэвоур кропотливо записывал текст камышовой тростинкой, стараясь поспевать за надтреснутым, но суровым голосом учителя.
  '...Речь моя для внимающих: о том, что творит Мада, будет вещать она, о делах его, которые доступны разумению мыслящего. Речь моя будет славить Ахуру: ее предмет - предмет благоговения для неискаженного духа, предмет высоких святых размышлений. Исполнено прелести, добра и блеска то, о чем буду говорить я.
  Итак, внимай, о человек, с напряжением слуха превосходному смыслу моего слова: оно укажет тебе, что избрать лучше - каждому укажет оно; выбор касается твоей плоти и тебя. Пока не настало великое время, нас учат те, которые обладают премудростью.
  Два Духа - Ахура-Мада и Анхра-Манью, два близнеца в начале провозгласили от себя чистое и нечистое мыслей, речей и поступков. Благомудрые знают разницу между провозгласителями, не знают ее зломудрые...'
  - Дэвоур! - громкий оклик Хоаспа заставил мальчика вздрогнуть. - Почему на уроке ты думаешь о постороннем?
  Тростинка в руке Дэвоура давно застыла, а мысли снова кружились вокруг загадочного свитка...
  Мальчик испуганно встал со своей скамьи.
  - Прошу прощения у многодостойного наставника. Виновный смиренно просит его наказать.
  На губах учителя появилось удовлетворение.
  - Вижу, урок аскезы в каменном мешке пошел тебе на пользу, - отметил Хоасп. - Сядь на место и больше не отвлекайся.
  Впрочем, обретенная выдержка и благообразное поведение не помешало Дэвоуру при первом удобном случае 'восстановить нарушенную справедливость', как любил говаривать его отец.
  В месяц Адуканиша в день Аши в Школу приехал начальник царской Гвардии Мифрен, чтобы своими глазами посмотреть на успехи воспитанников. После показательной стрельбы из лука по войлочным чучелам жребий распределил участников поединков на деревянных копьях. К тайной радости Дэвоура, его противником стал Балакр.
  Прекрасно сознавая свое превосходство, Дэвоур мог бы закончить бой очень быстро, отколошматив обидчика так, что тот день не мог бы ни сидеть, ни стоять. Но мальчик поступил по-другому. Своими быстрыми и точными выпадами он совершенно подавил волю противника, нагнав на него страху и заставив в глазах всех выглядеть неумехой. Легко парируя выпады Балакра, Дэвоур не единожды останавливал свистящее копье у его горла, а еще несколько раз уронил его в пыль подцепом за ногу. В довершение этого публичного унижения Дэвоур принудил поверженного сына хазарапатиши признать свое поражение и выдавить позорное слово 'Сдаюсь!'
  После этого Балакр уже не верховодил среди ребят в Школе, а ученики стали относиться к Дэвоуру с некоторой опаской и уважением. Все поняли, что, не проявляя более своих чувств открыто, он на деле не спустит обидчику никаких наглых выходок. Поэтому задевать новичка из Уваразмии уже никто не отваживался. Один только Балакр, так и не усвоив урока, продолжал время от времени дразнить Дэвоура 'Выскочкой, сыном Драчуна'. Только Дэвоур с удивлением обнаружил, что его даже радуют полученные прозвища - как ни крути, а не каждому они достаются.
  Молодых воспитанников Школы приучали к разным формам боевого построения, объясняя, что от единства и сплоченности воинов зависит успех на поле боя.
  'Воин должен чувствовать плечо своего товарища по ряду и доверять ему сильнее, чем родному брату', - учил Оромазд.
  Под резкие посвисты дудки смотрителя дисциплины Тапсака подростки должны были неустанно двигаться, следуя озвученным командам. Короткими перебежками они соединяли и разделяли шеренги боевых линий, выполняли перегруппировки и перестроения, ускоряли и замедляли шаг. Тех, кто из-за своей нерасторопности и невнимательности нарушал порядок колонн, выводили из строя и публично пороли ясеневыми палками. А при повторной ошибке отправляли на самые позорные в Школе работы - рыть лопатами сточные канавы.
  За целый день строевых упражнений воспитанники уставали до изнеможения. На сильном солнцепеке они промокали до нитки от соленого пота, а по ночам испуганно вскакивали с лежаков оттого, что им мерещились сигналы проклятой дудки.
  В утренние часы учили также борьбе и управлению колесницей. Дэвоур впервые увидел это необычное сооружение, о котором знал только по рассказам взрослых: высокую повозку с окованными железом колесами и скобами на их втулках. Оромазд объяснил, что в полевом бою в эти втулки вставляются большие отточенные ножи, которые рассекают вражеских воинов пополам и нарушают их строй. Управляться с подобной упряжкой, состоящей из двух дышловых и двух пристяжных лошадей, было очень трудно, и Дэвоур не скоро освоил эту науку.
  Раз в три дня проводились занятия по тактике и стратегии. Наставник Багофан - уже немолодой и сутулый человек с цепким орлиным взглядом - размещал в центре большого двора, засыпанного слоем черной базальтовой крошки, каменные фигурки в два пальца высотой, раскрашенные в яркие цвета. Это были миниатюрные модели пеших и конных воинов, колесниц и даже боевых слонов. С их помощью он составлял боевые диспозиции войск и наглядно обыгрывал сюжеты известных сражений прошлого.
  Здесь можно было немного отдохнуть и расслабиться. Сидя на войлочных подушках, ученики следили за костлявыми кистями Богафана, который неторопливо передвигал фигурки и растолковывал преимущества и недостатки той или иной позиции, ошибки и успехи в действиях полководцев.
  - Под Спардой, - говорил он своим низким, с хрипотцой голосом, - конницы и пехоты у лидян было так много, что Куруш, выйдя на равнину и увидев вражеское войско, даже хотел отступить, не надеясь на успех. В ту пору большинство наших солдат сражались пешими, и тягаться с броненосными конниками Креза никак не могли. Но милосердные боги подсказали нашему повелителю, каким образом одолеть непобедимого доселе противника. Лидяне стояли вот так, - он подвинул фигурки, - густые ряды пехоты в центре, перед ними - боевые колесницы, на флангах - конница. Куруш поставил пехоту так - копьеносцы, метатели дротиков, лучники, резерв. Всего четыре линии. Перед ними - колестницы с серпами, позади - большие башни на колесах с лучниками.
  - Я понял! Башни помешали бы отступать, если бы наши воины испугались, -воскликнул Дэвоур, но тут же спохватился и опустил глаза.
  - Да, - спокойно продолжал Багофан, бросив на мальчика беглый взгляд. - А еще башни должны были остановить лидян, если бы те продвинулись далеко. Так оно на деле и вышло. Но главный прием Куруша заключался в том, чтобы посадить часть своих воинов на обозных верблюдов. Он разместил их здесь - против правого сильного фланга Креза. А сам со своими конниками встал на другом фланге - вот здесь. Когда бой начался, - наставник сдвинул фигурки с обеих сторон вплотную, - лидяне потеснили Куруша в центре и дошли до башен. Тут они увязли под стрелами наших лучников. Воины на верблюдах в это время обратили в бегство броненосных всадников Креза - лошади, как известно, не переносят запаха этих зверей. А сам Куруш со своими лучшими конниками смял и обратил в бегство другой вражеский фланг. Лидийская пехота в центре держалась до тех пор, пока наши конники и верблюды не ударили ей в спину. Тогда Крез бежал.
  Багофан обвел внимательным взглядом сидящих воспитанников.
  - Пройдут годы, и все вы вырастите. Быть может, некоторые из вас станут большими военачальниками, которые поведут наши армии к новым победам и приумножат славу Державы. А потому - учитесь сейчас на ошибках древних полководцев и не допускайте собственных. Изучайте хитрости и уловки победителей, чтобы знать, какими способами переиграть врага на поле боя. Развивайте в себе инициативу и сообразительность.
  Столь же подробно ученикам была продемонстрирована на наглядном примере битва у Пелуша, где только ловкое перестроение и маневрирование персидских частей в условиях болотистой местности позволили Камбуджия опрокинуть фараона Псамметиха.
  На больших макетах крепостей объяснялись принципы правильной осады городов. Воспитанник должен был сам умело расставить деревянные модели метательных машин, осадных башен и стенобитных орудий, учитывая все особенности местности.
  Мудреная наука стратегии и тактики давалась не всем. Многие просто терялись перед поставленной задачей и действовали наугад, совершая неминуемые ошибки, за что незамедлительно получали по рукам указкой Багофана.
  Прошло чуть больше месяца, и наставники в Школе начали приучать своих подопечных к проведению небольших сражений с разными видами деревянного оружия. Оромазд распределял учеников на группы и назначал над ними командиров. Им ставились разные боевые задачи, которые нужно было решать организованно и четко.
  Один раз подобная задача оказалась очень непростой. Наставник выделил четырех мальчиков, вооружив каждого деревянным метательным копьем и мечом, а против них выставил сразу восьмерых противников, вооруженных точно таким же образом.
  - Вы должны, - объявил он приунывшей четверке, в которую попал и Дэвоур, - продержаться как можно дольше против неприятеля, вдвое превосходящего вас числом.
  - Да разве же это возможно? - донеслись смятенные голоса. - Тут ничего и не сделаешь...
  Оромазд будто не слышал этих недовольных реплик.
  - Кто возглавит отряд? - громко спросил он.
  - Я! -вызвался Дэвоур.
  - Ты что? - потянул его за локоть Бардия, долговязый мальчик из Асагарды с курносым носом и приплюснутыми губами. - Мы же проиграем! Лучше сразу сдаться.
  - Спокойно, - шепнул ему Дэвоур. - Главное - делайте все, как я скажу.
  - Построение! - крикнул Оромазд, а Тапсак озвучил его команду сигналом дудки.
  Противники Дэвоура, улыбаясь до ушей, растянулись в ровную линию. Уже по их взглядам Дэвоур понял, что они собираются взять четверку в кольцо.
  - Копья не метать! - предупредил он товарищей. - От копий противника уворачиваться. Вы поняли?
  Подростки согласно кивнули головами.
  - Бой! - рявкнул Оромазд.
  Восьмерка с азартом ринулась вперед, занеся копья для броска. Согласно обычной тактике, воин сначала посылал в цель копье или дротик, а потом сближался и действовал мечом. Восемь деревянных пик просвистели в воздухе, но цели не достигли. Подростки, уже натренированные без помех уходить от таких атак, просто уклонились или отбили пики своим оружием. Тогда нападающие вытащили мечи и попробовали подступиться ближе.
  - Ромб! - скомандовал Дэвоур.
  Четверка тут же распределилась четырехугольником, в котором спина каждого из юных бойцов была надежно прикрыта товарищем. Ухватив копья двумя руками, подростки с дистанции отбивали все выпады деревянных мечей, не позволяя даже дотянуться до себя. Преимущество в численности теперь ничего не давало их противникам.
  - Молодец, Дэвоур, - одобрил Оромазд. - В этом непростом положении ты принял единственно верное решение.
  Мальчик просиял.
  Этот день многое изменил в отношениях Дэвоура с учениками Школы. Не только Бардия, но и многие другие ребята стали обращаться к нему с разными вопросами, подспудно угадывая в сыне Сугдияна будущего вождя, наделенного немалой смекалкой. У Дэвоура появилось несколько друзей, с которыми он мог наконец поговорить по душам и даже пошутить. Он больше не чувствовал себя одиноким.
  Однажды поздней ночью в окно его комнаты вдруг кто-то постучал. Дэвоур, измученный дневным учением, едва не подскочил на ложе и впотьмах первым делом схватился за деревянное копье, лежащее у изголовья. Однако присмотревшись, увидел за окном Стозара.
   - Влезай, - указал он головой. Старый приятель детских игр ужом скользнул через подоконник, по которому только что барабанил, и встал на ноги уже в комнате.
   - Что стряслось? - спросил Дэвоур, с удивлением глядя на друга.
   - Наше имение в Уваразмии сожгли вадары, - переведя дух, разом выпалил Стозар. - Я один ушел. Остальных или угнали, или убили. Про деда не знаю ничего.
   - Садись, - указал на постель Дэвоур. - Передохни.
  Он протянул ему кувшин с водой, и Стозар жадно приник к нему губами. Пил, пока там не осталось ни капли воды, потом уронил кувшин - Дэвоур успел его подхватить - и тут же, сидя, уснул.
  Подождав немного, Дэвоур тронул друга за плечо. Тот испуганно открыл глаза.
   - Что?
   - Так что у вас случилось?
   - Они напали ночью. Разом вспыхнуло в нескольких местах. Люди заметались, дед бросился поднимать воинов, распоряжался, словно полководец. Помню только его крепкую фигуру над воротами. Я бросился было к колодцу, за водой, но тут меня чем-то ударило по голове, и я упал без чувств. Пришел в себя - от усадьбы одни обломки, Лар, Хадрук, с ними еще десятка два воинов - все убитые лежат. А остальных, наверное, увели. Онири, Аварик, Йомикри - всех увели. Я долго думал, что мне делать. Но не растерялся, вспомнил, что вы должны быть в столице. Пошел сюда. Долго шел. Побирался, иногда из садов воровал, иногда добрые люди подкармливали. Бродячие актеры подвезли на телеге до столицы. Здесь сразу начал искать твою школу, всех расспрашивать. Тоже непросто было. Через стену вашу прошлой ночью пришлось карабкаться по выступам - чуть не сорвался! Ну а тут уже подсмотрел, как вы занимаетесь, и тебя увидел. Потом выследил, где ты живешь, выждал, чтоб никто меня не увидел. А отец твой где?
   - Далеко, - погрустнел Дэвоур. - Его отправили с посольством в Ионию. Но мы его найдем. Отдыхай, завтра с утра я поговорю с учителем.
  Стозар без слов рухнул на ложе Дэвоура и уснул. Дэвоур попытался его подвинуть, но тот раскинул руки и ноги и словно одервенел.
  Вздохнув, Дэвоур улегся на полу. В конце концов, его учили спать в любом месте, и сам он ночевал даже в подвале за свои провинности.
  Сон их был резко прерван. Дэвоур проснулся, почувствовав, что его держат за руки и за ноги. Открыв глаза, он увидел в центре комнаты Уртума, а вокруг метались люди, ловящие Стозара.
   - Второго тоже хватайте! - командовал жрец.
  Дэвоур принялся отчаянно отбиваться, и почти выскользнул из рук служителей Уртума.
   - Беги, Стозар! - крикнул он, но в этот момент его повалили ничком.
  Стозар попытался убежать, однако тоже был схвачен.
   - Мы обыскали и их самих, и комнату - его здесь нет, - доложил служитель жрецу.
   - В усадьбе его нет, у них его нет... - Уртум задумался. - Мальчишка встречался с отцом перед отъездом! Подсунул свиток отцу, признавайся?
  Дэвоур молчал.
   - Можешь не говорить. Я знаю, что это так. На коней, и вперед! Надо нагнать посольство...
  
   Глава 14. Торжество огня.
  Слуги царя вскоре вызнали местонахождение мятежного брата, однако время на это было потрачено слишком много. Покинув свой главный город Спарды, он пребывал теперь в одном из прибрежных городов Халкидского Союза, где стягивал войска из Ионии, Скудры и горных македонских областей для предстоящей войны с царем. Необходимо было поговорить с ним раньше, чем все эти огромные массы воинов соберутся в единую силу - обуздать их потом было бы подобно попытке остановить несущуюся с гор лавину. Воины, не знающие ничего, кроме своего ремесла, будут воевать ради войны, даже если их предводители решили замириться...
   - Ионаки так кичатся тем, что никому не платят подати, что при этом забывают, что такое истинная свобода, - рассуждал Сугдиян, направляясь верхом к переправе через проливы. - Так или иначе, но у них все сводится к деньгам: раб - тот, кого могут продать, свободный - тот, кого продать не могут. Всех, кто не входит в их общины, они полагают рабами и дикарями и прекрасно их продают и покупают. Но скажи мне, может ли быть свободным тот, кто держит в рабстве других?
   - Я много прожил среди них, - покачал головой Оршич. - Они то же самое говорят про вас, считая, что все вы ходите в рабах у своего царя.
  Сугдиян усмехнулся.
   - Могут ли многие быть в рабстве у одного человека? Свобода человека - что это? Ионаки полагают, что свобода - это возможность делать то, что желаешь, когда тебе никто не может ничего запретить. Но почему ты желаешь этого? Кто внушает тебе твои желания? Да, есть естественные желания тела - еда, питье, отдых. Но что дальше? Разве на этом мир заканчивается? Чего же мы хотим кроме этого? И стоят ли наши желания того, чтобы ради возможности следовать им разрушать все то, что находится вокруг? Думая, что сбрасываешь с себя оковы - ты сбрасываешь многолетние связи с другими людьми. Ведь каждый миг ты не свободен. Ты несешь долг перед родителями. Перед детьми. Перед царем. Ионаки - перед своими общинами и городами. Разница между трудом свободного и раба лишь в том, что раб трудится, чтобы избежать наказания или смерти - свободный же видит цель своего труда. Раб уклоняется от палки и потому тащит камень - свободный понимает, что созидает храм или гробницу, сеет хлеб или собирает дрова. Разница - не вовне, не в том, могут тебя продать или нет - а вот здесь, - Сугдиян указал на свое сердце. - Если ты понимаешь, что свободен, что делаешь то, что выбрал сам- ты не окажешься на рынке рабов. Такие люди умирали, но не сдавались, иные даже бросались в пропасть со скал... А многие выбирали рабство, и сами, будучи рабами, тратили целую жизнь на заботу о своем хозяине. Сколько поколений знати воспитано рабами, добровольно отдававшими им все свое внимание? Разве их можно назвать рабами, хотя они и являются таковыми по мнению ионаков? Мы так же добровольно выбрали смирение перед царем - ибо только царь держит в своих руках нити управления огромной державой. Если царь перестанет управлять - дороги придут в негодность, кшатрапаваны станут обворовывать собственный народ, крепости рухнут, сотни и тысячи кочевников хлынут на нашу землю, разоряя все на своем пути, и держава наша погибнет - так разве не заслуживает он почестей, которые ему воздаются? Но те, кто живут маленьким мирком одной общины, не способны понять всю ту небывалую тяжесть долга, лежащую на плечах одного человека. Так не подобен ли этот человек самим богам, если способен еще ходить с такой тяжестью на плечах?
  Оршич был не согласен, но промолчал.
  Наконец, они прибыли в ионийский город Хрисополь, расположенный напротив Бизанта, в котором была налажена постоянная переправа через пролив. Сугдиян в первый раз был в ионийском городе и сразу отметил, что тот отличался от знакомых ему городов Востока отнюдь не в лучшую сторону. Ни садов, ни деревьев, дома жмутся друг к другу вплотную, чтоб попасть под защиту стен, редко где налажена уборка улиц, местами - разбросанный мусор, и, хвала богам, хотя бы водопровод подведен внутрь городских укреплений.
  Добравшись до гавани, тесно забитой кораблями и лодками, скрипящей тросами и железными цепями на верфях, послы без труда нашли судно, идущее на западный берег, и вскоре высадились в Бизанте, откуда до лагеря Куруша оставался один дневной переход.
  Шатры многочисленного войска, вставшего большим лагерем, видны были издалека. Они заняли почти всю холмистую равнину, простирающуюся до берега моря и огражденную с севера и запада горными отрогами. Здесь горело множество костров и повсюду сверкало оружие. В самом сердце лагеря алел золотом шатер карана - наместника области, именно такую должность носил царский брат Куруш.
  Перед парусиновым шатром карана с высоким пологом стояли ионаки в закрытых шлемах с прорезями и коротких рельефных кирасах. Один из них проводил Сугдияна внутрь.
  В шатре все было по-походному: тут и там лежали щиты, копья и боевые топоры, на полу, застеленном пестрыми коврами, трещали светильники в глиняных плошках, были разбросаны атласные подушки и серебряные блюда. Куруша Сугдиян увидел не сразу. Его скрывали двое рослых телохранителей в чешуйчатых лидийских доспехах, лица которых были обветренными и загорелыми до черноты. Еще в шатре находился ионак в белой тунике, очень туго обтягивающей его атлетичные плечи, с гладко выбритым лицом и бегающими глазами, а также человек в мидийском плаще с капюшоном, на поясе которого висел колчан в чернолаковых ножнах.
  Каран ел дыню, нарезанную тонкими ломтями. При виде посланника, он отставил в сторону высокое блюдо и поднялся со стула ему на встречу. Телохранители расступились.
  Первым, что бросилось в глаза Сугдияну, была золотая вышивка на груди синего парчового халата Куруша. На ней он узнал одну из эмблем Ахеменидов, которую носили только цари: лучник, стоящий на колене в обрамлении простертых крыльев орла.
  Сугдиян поклонился карану.
  - Я счастлив приветствовать тебя, благородный Куруш - отвага и гордость всей Парсы, - заговорил он вежливо. - Воля твоя - острие меча, не знающего преград. Пусть создатели мира вечно посылают тебе радость и разгоняют тучи над твоей головой.
  Большие черные глаза Куруша смотрели с недоверием. Каран был похож на брата - тот же отточенный профиль, тонкие губы и высокий лоб.
  - Что привело ко мне посланника моего любимого брата Аршака? - спросил Куруш прохладно, а ионак за его спиной изобразил на лице какую-то презрительную гримасу.
  Сугдияну пришелся не по душе столь пренебрежительный тон и явно недвусмысленное напоминание о детском имени царя царей. Но он не подал виду.
  - Государь Артахшасса желает мира и согласия в доме Ахеменидов, - ответил он мягко. - В знак своего внимания и братской заботы он шлет тебе этот прекрасный клинок, - Сугдиян достал короткий мидийский меч в усыпанных агатом фигурных ножнах и поднес карану.
  - Что еще?
  - Повелитель велит передать, что не помнит зла и готов забыть нанесенную ему обиду.
  - Вот как? - Куруш поднял брови. - Давно ли он стал таким милосердным? Или ему ведомо, сколько отменных копий стоит за моей спиной?
  Ионак в белой тунике снова усмехнулся.
  - Милосердие сильного есть главная добродетель благородного мужа, - промолвил Сугдиян. - Согласие единокровников - условие справедливого порядка на земле.
  - Назови мне свое имя, посол, - велел Куруш. - Я не припомню твоего лица.
  - Сугдиян, кшатрапаван Уваразмии.
  Каран почесал пальцами подбородок.
  - Я слышал о тебе. Притом, только хорошее. В пределах Державы люди называют тебя поборником справедливости и старых персидских обычаев.
  Он немного постоял в раздумье.
  - Пожалуй, я готов поверить в искренность твоих намерений. Изложи мне волю моего брата.
   - Царь царей предлагает тебе вернуться в Спарды, и принять власть над областями, завещанными тебе вашим светлейшим отцом - Спардой, Катпатукой и Скудрой. С войском, набранным в этих областях и в подвластных нам ионийских городах, ты можешь отправиться в поход, дабы расширить владения нашей державы и добиться великой славы.
   - Кто же сможет оградить меня там от гнева царя? Брат мой легко меняет милость на гнев, и если сейчас он зовет меня обратно - кто поручится, что завтра он не захочет увидеть мою голову во дворе своей ападаны?
  - Я готов поручиться за него от своего имени, - сказал Сугдиян, прикладывая ладонь к сердцу. - А в свидетельницы призываю Ардвисуру Анахиту.
   - То есть, ты останешься со мной, и если брат мой что-то умыслит против меня - я могу лишить тебя жизни, не так ли? - уточнил Куруш.
  Сугдиян с грустью вспомнил о своем обещании навестить сына через три месяца.
   - Да, я согласен на это.
   - Но так ли уж ты дорог брату моему, чтобы он пощадил меня ради тебя? -каран сощурил глаза. - Я сильно сомневаюсь. Если он даже не внял уговорам нашей матери, умолявшей его о прощении, и мне пришлось бежать...
   - Я слышал немного другое об этой истории, - невозмутимо заметил Сугдиян.
   - Это Тишшапарна меня оклеветал! - повысил голос Куруш, однако сразу успокоился. - Я еще подумаю над твоим предложением, но одно знаю точно: пока эта змея будет виться возле царя, я не вернусь к нему. Куда же предлагает направить мне мои силы наш добрый брат?
   - Позволь мне представить тебе сакутского царевича, - указал Сугдиян на Оршича. - Он изгнанник в своей земле, и надеялся на твою помощь и защиту. Он очень ждет твоего похода на север, дабы люди твои помогли ему вернуться на трон предков.
   - И он тоже изгнанник? - Куруш с нескрываемым любопытством осмотрел молодого скифа. - Пусть остается. Я хочу поговорить с ним. А ты ступай. Завтра я сообщу тебе о своем решении.
  Сугдиян поклонился и вышел.
   - Почему бы тебе самому не присоединиться к походу Кира? - рядом с Сугдияном возник тот самый ионак в белой тунике. Вблизи он оказался возрастом постарше Сугдияна, хотя издали выглядел юным. - Чего ты можешь добиться на службе у вашего царя? Кир же - Куруш, как вы его называете, хотя мне это имя представляется скорее подходящим для попугая, чем для человека, а потому позволь мне называть его на наш лад, - обещает всем, идущим за ним, великое будущее!
   - Я охотно пойду с ним на Скудру и Сакутов, - согласился Сугдиян. - Но кто ты такой, что приглашаешь меня на службу от имени царевича?
   - Ты не слышал о Клеархе? - удивился тот. - В свое время, при дворе вашего царя обо мне много говорили!
   - Прости, но я редко бываю при дворе, - отозвался Сугдиян.
   - Это заметно по твоему поведению, - рассмеялся Клеарх. - Некогда я доставил вам и вашим данникам немало хлопот. Но это все в прошлом. Теперь я служу Киру, и пойду с ним хоть на край света.
   - Так далеко я не собираюсь, - твердо ответил Сугдиян. - Если ты направляешься к царевичу, прошу тебя, передай Оршичу, сакутскому княжичу, что я буду ждать его в нашем шатре на окраине лагеря.
  Оршич не торопился покинуть Куруша. Каран предложил гостю сесть и угоститься фруктами, а заодно рассказать о том, что привело его к нему в лагерь.
  Оршич охотно ударился в воспоминания. Когда он поведал о Кудеяре и его коварстве, Куруш даже стиснул кулаки.
   - Да! Таковы они все - служители моего брата! На устах одно, на уме другое! Если я вернусь, я выжгу эту заразу каленым железом!
  Оршич хотел возразить, что Сугдиян - не таков, но смолчал.
   - Значит, ты, как и я, проникся мудростью и величием эллинов, побывав у них в обучении? - задумчиво спросил Куруш, когда Оршич закончил свой рассказ. - Я думаю, что в нашей державе не помешали бы некоторые эллинские порядки. В организации войска, например.
   - Каждый народ силен своим обычаем, - не выдержал Оршич. - Мои сородичи хорошо бьются на конях, луками и стрелами, но если ты попытаешься построить их в пешие колонны - они будут разбиты и детьми. Твои собратья, как я успел заметить, сильны конным охватом, ловким взаимодействием конницы, лучников и копьеносцев, колесничным ударом и быстрой постройкой хитроумных приспособлений. У эллинов силен удар тяжелой пехоты - но она не догонит конницы, и не убежит от конных лучников. В узких долинах, где крылья надежно прикрыты горами и морем, где нельзя провести охвата с флангов, да и убежать некуда - там фаланга не знает себе равных. Но на холмистой равнине, где надо быстро перемещаться, где вся сила - в быстроте маневра, фаланга будет скорее обузой.
  Куруш взглянул на Клеарха, замершего у входа в шатер.
   - Мне кажется, скифский царевич понимает толк в военном деле? - спросил он у своего военачальника. - Он был бы нам полезен.
  Клеарх поклонился.
   - Твой спутник, Сугдиян, просил передать, что ждет тебя в вашем шатре, - сообщил он Оршичу. - Я же могу добавить от себя, что то, что ты говоришь, справедливо - тот, кто сумеет объединить силу удара фаланги с быстротой и подвижностью персидской конницы, сможет победить и эллинов, и персов.
  Он поклонился Курушу, недвусмысленно давая понять, кого имеет в виду.
   - Скажи, Клеарх, - вдруг спросил каран, - а ведь твои сородичи тоже изгнали тебя? Не хотел бы и ты вернуться домой как победитель?
  Клеарх побледнел.
   - Ты хочешь сделать меня царем Лаконики? Скорее я соглашусь войти во врата Гадеса...
   - Но почему же? - удивился Куруш.
   - Чтобы я правил, опираясь на копья наемников и презираемый собственным народом? Нет, царевич. Я не хочу, чтобы мое имя стало символом бесчестия, и даже спустя века спартиаты на равнинах Эврота плевались, вспоминая его. Уж лучше я останусь твоим слугой.
  У Оршича что-то вздрогнуло глубоко в груди. Он никогда не думал о том, как отнесутся к нему его сородичи, из поколения в поколение воспевавшие воинское благородство. Он был уверен, что всего лишь хочет восстановить ущемленную справедливость - но так ли на это посмотрят другие?
   - Позволь мне покинуть тебя, - Оршич поднялся. - Мы прибыли к тебе сразу с дороги, и многодневный путь утомил меня.
  Сказав это, Оршич поразился сам себе - он начал перенимать придворное лицемерие!
  В шатре Сугдияна не было. От слуг Оршич узнал, что глава посольства направился за пределы лагеря, прогуляться верхом. Княжич не стал искать своего покровителя, а бросил кашму на деревянное ложе и улегся спать, прогнав досадливые мысли.
  Двое слуг сопровождали Сугдияна. Они медленно ехали вдоль уныло тянущихся холмов по направлению к морю. Кшатрапаван, размышляя обо всем, что услышал от Куруша и Клеарха, отчетливо понимал, что тут уже все решено. Ионаки теперь не отпустят царевича и не отступятся от своего замысла. Получив в свои руки столь важную персону, они сделают все, чтобы добиться войны в Срединной Державе.
  На соседнем холме показалась темная фигура. Сугдиян присмотрелся - в их сторону бежал маленький оборванец, прихрамывая на одну ногу. Сердце Сугдияна сжалось - в мальчишке он узнал Стозара.
  Стозар доковылял до кшатрапавана и протянул ему кусок папируса.
   - Что случилось? - тревожно спросил Сугдиян.
  Стозар с трудом разлепил спекшиеся губы. Лицо его было опухшим от побоев, глаз заплыл.
   - Нас с Дэвоуром схватили. А нашу усадьбу сожгли вадары. Я один спасся.
  Сугдиян взглянул на переданную записку.
   'В твоем ларце лежит сокровище, недоступное твоему пониманию. Это одно из древних Посланий, принадлежащее аризантам. Верни его, и получишь назад сына'.
  Сугдиян посмотрел туда, где видел незнакомца. Темная фигура исчезла.
   - Пойдем, тебя приведут в человеческий вид, - позвал он Стозара, указывая на него слугам. О том, что в этот миг творилось в его душе, не догадывался никто.
  Когда Стозара отмыли и накормили, Сугдиян позвал его к себе и потребовал рассказать все, что тому известно.
   - Я не знаю, кто нас схватил. Один из них, по виду - маг, может даже, заотар. Он требует какой-то свиток, который есть у тебя. Они говорили, что искали его в нашей усадьбе, но не нашли и сожгли ее. Потом они искали его у твоего сына. Потом они схватили нас и потащили за тобой следом, верхом. Мы скакали день и ночь, почти без отдыха, чтобы нагнать вас. Маг говорит, что свиток у тебя в ларце и чтобы ты принес его завтра утром, на рассвете, один, в рыбацкую лачугу на берегу моря. Там они отдадут Дэвоура.
  Сугдиян в задумчивости достал ларец и открыл его. Свиток лежал на самом верху. Развернув его, Сугдиян медленно стал разбирать написанное на древнем языке.
  'Шаг за шагом продвигались Пробужденные во мрак, отбирая у него то, что принадлежало когда-то людям. Сведущие направляли их и заботились об уцелевшем, помогая не потерять и не потеряться.
  И все самое дорогое, что познали и открыли Пробужденные, собирали они в Светлом Граде, укрытом Охранными Горами. Каждый, кто находил сюда путь, был окружен заботой и любовью. Каждый, попавший сюда, учился терпению и пониманию. Он мог выучить любое из ремесел, существующих под Солнцем, или создать свое. Никто не был одинок - даже если был один. Все, что несло людям радость и понимание, сохранялось тут. Но многие, прошедшие здесь обучение, уходили обратно, в Большой Мир, чтобы быть его Хранителями, Защитниками и Учителями. И другие, исцелившие свои раны, шли назад, ибо много было еще темного в их душе, и не всякую рану может вылечить лекарь - на иное способен лишь сам человек'.
  Сугдиян медленно улегся на свое ложе. Неужели от этого сочинения сейчас зависит жизнь его сына?
  С другого края уже спал беззаботным сном Оршич. Где-то у входа свернулся калачиком Стозар. Наступила тихая ночь.
  Еще не взошло солнце, когда Дэвоура притащили к заброшенному домику на берегу моря. Песок серел в утреннем свете, и с тихим шипением набегали волны. Дэвоура втолкнули в лачугу, и следом за ним вошел Уртум.
  Внутри горел очаг, у очага стоял высокий человек. К стене было прислонено короткое копье, с каким обычно устремлялись на врага всадники Срединной Державы.
   - Отец! - воскликнул Дэвоур, бросившись к кшатрапавану, но его тут же отдернули назад.
   - Слава богам, ты жив! - одними глазами улыбнулся Сугдиян. - Оставайся там. Не надо искушать этих людей и давать волю их злым намерениям.
   - Что бы ты понимал в воле и намерениях! - резко сказал Уртум.
   - Я понимаю, что жрец, который ввязывается в мелкие разборки торговцев, утрачивает милость Всевышних, - отозвался Сугдиян. - Жрец велик своими заслугами перед людьми, а не нарушением их прав.
   - Замолчи, несчастный! Даже в самой мелкой ссоре для посвященного может заключаться воля богов! Если бы ты знал хоть малую толику того, что известно мне, ты бы сейчас на коленях приполз умолять о прощении! Но что тебе известно? Слуга царя... Верни мне свиток!
  Сугдиян вытащил папирус из-за пазухи, но держал над головой.
   - Отпустите Дэвоура. Когда он уйдет, и достигнет ограды лагеря, я отдам свиток.
   - Чтобы он привел воинов Куруша? Ты смеешься над нами?
   - Куда я могу от вас деться? Чего вы боитесь?
   - Отдавай свиток, или твой Дэвоур... - Уртум сделал знак одному из служителей, и тот занес кинжал над мальчиком.
  - Отпустите его! - яростно выкрикнул Сугдиян.
  Заотар обернулся. Сугдиян стоял над очагом, держа папирус на вытянутой руке над огнем.
   - Отдай, и я отпущу его, - произнес Уртум как будто с угрозой в голосе, однако за угрозой его различался страх.
   - Я досчитаю до трех, жрец - спокойно, но решительно оповестил его Сугдиян. - Раз. Два!
  Уртум сделал легкий знак головой, и на Сугдияна кинулось сразу двое служителей Харна. Тот разжал пальцы - и свиток упал в огонь.
   - Достаньте свиток! - завизжал заотар, выпуская руку Дэвоура.
   - Беги, Дэвоур! - успел крикнуть Сугдиян - и его копье скрестилось с кинжалами прислужников Харна.
  Проскользнув меж ног Уртума, Дэвоур кинулся наружу. Заотар замер в нерешительности. Бежать за Дэвоуром самому было бесполезно - мальчишка давно скрылся из виду. Посылать кого-то из младших служителей? Или бросить всех на Сугдияна, чтобы успеть забрать свиток, прежде чем он сгорит?
   - Сюда! Все сюда! - заверещал маг. - Скорее, убейте же его! Гоните прочь от огня!
  Но Сугдиян встал твердо меж очагом и нападающими, не подпуская никого к дымящемуся папирусу.
  Возле очага места для нападения было мало, кшатрапаван искусно отбивался, орудуя коротким копьем и небольшим острым кинжалом. Двое из нападавших, скуля от боли, отвалились прочь с разрубленными руками и проколотыми бедрами. Однако шестеро остальных нападали все яростнее. Из плеча, из ноги Сугдияна струилась кровь. Он не замечал ран. Еще одного нападающего, сунувшегося забрать свиток, он толкнул в огонь. Тот со страшным ревом выскочил из очага и бросился прочь, закрыв лицо руками и не разбирая дороги.
   - Что же вы делаете?! - возмущался заотар. Выхватив кинжал, он червем проскользнул между сражающихся - и вогнал лезвие в грудь Сугдияна.
  Кшатрапаван замер на миг, схватившись за грудь. Последним взглядом окинул он горящий свиток - тот почернел и искорежился, букв на нем было уже не различить. Потом в странном спокойствии оглядел мечущихся вокруг слуг Харна, увидел лицо мага, наполненное ненавистью и сомнениями. Откуда-то издалека донесся крик Дэвоура: 'Отец!' Но ответить он уже не смог, и упал под ноги своим врагам, кинувшимся через его бездыханное тело спасать бесценный свиток, безвозвратно превращавшийся в пепел.
   Глава 15. Искупление.
  
  В узкое оконце сочились белые снопы света, выхватывая среди сгущения сонных теней широкие миски с обручами, кожаные бутыли и деревянные черпаки. Гость неуверенно сидел на краю лавки, отодвинув с сторону бронзовую кирку и скомканное суконное полотнище.
  - Я знаю, зачем ты пришел, - густые брови Белого Ведуна чуть шевельнулись.
  Оршич боязливо поднял на него почерневшие, усталые глаза.
  - Я совсем запутался... - голос его дрожал. - Во всем свете только ты один и можешь мне помочь.
  - А заслужил ли ты помощь? - от кудесника веяло холодом.
  Княжич поник.
  - Да, - заговорил он угрюмо, - я совершил много ошибок. Разрываясь между исканьями духа и зовом власти, я попрал людские законы и прогневил небеса... Так неужели же нет мне прощенья? Неужто ничем не могу искупить я свою вину?
   - Все ли ты мне рассказал? Во всем ли признался сам себе?
  В отчаянии Оршич закрыл лицо руками.
   - Я погубил много людей. Я нещадно использовал тех, кто брался мне помогать, сам же ничего не делая для их спасения, - княжич взглянул на Белого Ведуна решительным взглядом, внезапно стиснув рукоять кинжала. - Но я искуплю свою вину!
  - Не мне решать твою судьбу, - Белый Ведун покачал головой, опустив тяжелую ладонь поверх руки княжича, сжимавшей кинжал. - На то есть воля Предвечных. Освободят ли от гнета душевных тяжб иль заставят держать ответ за содеянное - мне то неведомо. Не торопись вспоминать древние обычаи : не все в этом мире можно искупить жертвенной кровью. Возможно, тебе предстоит пройти и через более тяжелые испытания.
  Измученному княжичу очень хотелось хоть что-то сказать в свое оправдание. Только что готовый проститься с жизнью, он вдруг осознал, что не все еще кончено и торопливо принялся изливать душу перед отшельником.
  - С измальства я стал изгоем в своем отечестве, - заговорил он хмуро и сбивчиво. - Опоры и отрады ни в ком не имел. Оттого и брел по жизни напролом -как осиротевший олененок, брошенный в чаще... Как слепец пробирался наугад -оступался, падал и снова вставал.
  - Отчего ж ты пренебрег тогда небесным даром? - строго и без всякого снисхождения вопросил старец. - Почему бросил своего пифийского наставника? Судьба дала тебе в руки путеводную нить, которую ты сам же оборвал. Еще там, на Парнасе, ты мог найти ответы на все вопросы и понять свои цели в жизни.
  - Я виноват, - потупился Оршич. - Затмение нашло на меня... Но разве ж, - тут он немного осмелел, - всякое событие, происходящее с нами, не есть знак и воля богов? Тот перс в Беотии... Могла ли быть случайной наша встреча?
  - Эта встреча едва не стоила тебе головы, - напомнил кудесник.
  - Да, - охотно подтвердил Оршич, - но она же и подтолкнула меня к прозрению. Теперь я знаю, для чего мне жить!
  Княжич осторожно коснулся рукава отшельника.
  - Всемудрый старец, я знаю - ты милосерден! Слаб человек, и зыбок путь его среди соблазнов мира. Но кто как не ты, прозревающий истоки человеческих заблуждений, способен понять и простить немощного, сбившегося с ровной дороги на пыльную колею. Душа моя вопиет о спасительном свете, сердце жаждет вкусить истины и правды мира. Не откажи мне стать моим наставителем под солнцем и луной!
  Белый Ведун был невозмутим:
  - Как я уже сказал тебе, не в моей власти наказывать или прощать. И не мне определять твою участь. Это сделают те, кем установлены порядки для неба и земли, - он поднялся с лавки. - Порешим так: если доля твоя окажется удачливой, я возьму тебя. Ежели нет - никто и вовек не сыщет твоей могилы.
  - Я ко всему готов! - пылко заверил Оршич.
  Старец указал на столешницу.
  - Пока можешь отдохнуть с дороги и подкрепить силы кашей из вареной репы. А к вечеру Атай проводит тебя туда, где все свершиться согласно высшему провидению.
  Выйдя из хижины и притворив за собой дверь, Белый Ведун кликнул Атая.
  - Ты хорошо запомнил то место, где находится Земляная Голова?
  - Это там, где я видел Деву? - удивленно поднял брови юноша. - Такое не забывается...
  - Как начнет смеркаться, сведешь туда брата Собадака.
  - Зачем, учитель? -растерялся Атай.
  - Оставишь его там до утра, - голос старца был жестким. - Если выживет -приму к себе. Сгинет - в том его венец и избавление.
  Атай почесал лоб:
  - Там так много разных ходов...
  - Эти ходы связаны между собой в единую длинную сеть, - поведал Белый Ведун. Эллины называют ее Лабиринтом. Такие лабиринты есть и в Светозарном Граде.
  Кудесник посмотрел на юношу каменным взглядом:
  - Перворожденные явили тебе свое высокое расположение, позволив выжить там. Ходы эти таят в себе неисчислимые опасности.
  Атай почувствовал смятение:
  - Учитель! Если судить по тому, что я видел в судьбе этого человека - он обречен... Душа его запутана и он не пройдет. Не сможет там, не осилит...
  - Предоставим все высшему промыслу, - безлико произнес Белый Ведун. -Каждое наше деяние в мире создает мудреную вязь последствий. Порой эти последствия сильно изменяют контуры реальности. Они как эхо, сопровождающее голос, как отпечатки ног, остающиеся на песке. Обратить их вспять нельзя, но через них, словно через лесные дебри, можно пробиться к спасительному свету искупления. Тогда обновленный поток жизни повлечет человека к высоким свершениям.
  Отшельник ободряюще положил руку на плечо Атаю.
  - Доверимся силам Мироздания. Если этот человек нужен им, они не дадут ему пропасть.
  Юноша не отважился спорить с учителем, хотя в сердце мелькали неясные сомнения. Он чувствовал невольную жалость к своему единоплеменнику.
  'Учитель никогда не ошибается', - только это здравое соображение позволило Атаю отогнать невеселые думы.
  Когда небо над лесом сделалось пепельно серым, дымчатым, юноша разбудил Оршича, который прикорнул на своем дорожном мешке, сраженный усталостью.
  - Надо идти, - шепнул он ему.
  Княжич потер лицо и безмолвно поднялся на ноги. В глазах его читалась отчаянная решимость с оттенком обреченности.
  Лес уже остыл. Стало совсем прохладно и птицы почти умолкли в ветвях. Зато оживились лягушки и сверчки, а воздух сделался душисто-сладким. Атай шел уверенно - без волнения, без лишней поспешности. Давно изучив все пределы этого зеленого царства, он легко находил тропы в гуще кустарников и древесных стволов. В узких прорехах высоких крон, шевелящихся словно мохнатые щупальца, улыбалась луна. Однако уже скоро даже легкий ветерок утих. Лес будто замер, а в его прозрачном покое отражались самые слабые звуки: шелест падающего листа, писк мошки, плеск далекого ручья. Под ногами похрустывали сосновые иглы; капли росы, звеня, ударялись о щеки.
  Оршич поспевал за своим провожатым и за все время пути ни сказал ни единого слова, не задал ни одного вопроса. Атай только слышал позади себя его глубокое, тяжелое дыхание. Наконец они выбрались к лощине.
  - Смотри под ноги, - предупредил юноша, - тут всюду пни и коряги.
  Оршич послушно кивнул, но вдруг застыл, как вкопанный. Даже в сгустившейся темноте были отчетливо видны очертания причудливого холма. Распознав его форму, княжич растерялся.
  - Это тут? - спросил он дрогнувшим голосом, указав на Земляную Голову.
  - Да, - подтвердил Атай. - Мы пришли.
  Лунные блики падали в провалы глазниц, обрисовывали контуры носа и ощеренный рот. В темноте холм смотрелся действительно устрашающе.
  - Ты ведь войдешь со мной внутрь? - с робкой надеждой посмотрел княжич на Атая.
  - Нет. Ты войдешь один. А я приду за тобой на рассвете.
  Оршич боролся со своими чувствами.
  - Почему было не взять факел... - пробормотал он себе под нос.
  - Это лишнее, - Атай сразу вспомнил, как учили его самого. - У тебя есть глаза - они увидят. У тебя есть уши - они услышат. Прощай. Я останусь здесь.
  Княжич было обернулся к нему с пронзительной тоской, но затем могучим усилием совладал со своей слабостью. Тряхнув головой, точно сбрасывая с себя паутину сомнений, он зашагал к холму.
  - Прощай! - тише шелеста трав прозвучал его удаляющийся голос.
  Сделав несколько решительных шагов вперед, Оршич пригнулся и скрылся в округлом проеме...
  ...Утро бойко раскрасило лощину световыми узорами. Запели соловьи, застрекотали кузнечики. Атай провел ночь на маленькой полянке среди пней, завернувшись в холщовый плащ и подложив локоть под голову. Растерев веки после крепкого сна, он встал на ноги, отряхнулся и свернул плащ. Нужно было идти за княжичем.
  Однако когда взгляд юноши упал на озаренный солнцем холм, он не поверил своим глазам. Вся Земляная Голова изошла глубокими трещинами.
  'Что еще за невидаль такая', - досадливо подумал Атай и сердце его учащенно забилось.
  Отгоняя тяжкие предчувствия, он поспешил к провалу.
  Оршича он нашел сидящим на земле в одной из пещер. Княжич не шевелился, но глаза его были открыты. Атай очень тихо, крадучись, подступил к нему и вгляделся в черты его мертвенно бледного лица. Они изменились до неузнаваемости. Еще кожа его покрылась сетью широких морщин, а черные как смоль волосы подернула снежная седина. Но Оршич, похоже, был жив. Припав к его груди, Атай различил слабое, приглушенное дыхание.
  Княжича не сразу удалось привести в чувство. Атай тряс его, ударял по щекам, растирал виски. Уже выбившись из сил в тщетном старании вернуть его к жизни, юноша увидел, что тот наконец встрепенулся всем телом. Подхватив Оршича, ставшего легким словно пух, Атай выволок его из пещеры наружу. Там, в лощине, он положил его на свой плащ, прислонив головой к пню. Способность различать вещи тоже вернулась к княжичу не сразу.
  - Мы долго шли по чужим следам, - забормотал он что-то несвязное, - но имен наших не было в списках неба...
  Атай с силой потряс его за плечи.
  - Эй, княжич, очнись! Ты узнаешь меня? Ты помнишь, кто ты?
  Уже много позже, когда юноша отпоил его настоем облепихи из своей фляги, Оршич сумел вернуться к действительности. Он не без труда вспомнил события, которые привели его в Запретный Лес, а также все то, что происходило с ним в подземных коридорах Земляной Головы.
  - Сначала были голоса, - заговорил он, теребя переносицу. - Женские и мужские. Я думал, сведут меня с ума. Везде меня преследовали. Хотелось даже голову разбить об стену... Потом смех. Низкий такой, старческий. Убежал от него, а тут, - княжич содрогнулся всем телом, - появились они. Большие вороны. Напали на меня со всех сторон, стали клевать. Я отбивался как мог, срывал их с себя, швырял об землю... Но что я мог? Их были целые полчища.
  - Что потом? - Атай снова тряхнул Оршича за плечо. Ему показалось, что тот опять теряет сознание.
  - Боль, - выдохнул княжич, закрывая лицо руками. - Лютая нечеловеческая боль, какой я сроду не знавал. Эти мерзкие твари выклевали мне глаза, отгрызли нос и пальцы...
  - Как это? - Атай внимательно оглядел княжича с ног до головы.
  - Тогда я еще не знал, что это все не по-настоящему, - объяснил Оршич. - Но это было настоящим! С все чувствовал, все вытерпел! Долго потом лежал без чувств. Пришел в себя - сразу всего себя ощупал. Вроде все было на месте. Зато стали кровоточить стены. Щелями везде разверзлись и хлынули красными горячими ручьями. Липкими совсем. Пещера заполнилась вмиг - едва не захлебнулся...
  Оршич перевел дух, потянувшись к фляге.
  - Видно, тяжко тебе пришлось, - признал Атай. - Сполна натерпелся...
  Юноша вдруг подумал о суровой непреложности мировых законов. Старец был прав: каждое людское деяние тянет за собой длинный след событий. Но как же безжалостна жизнь, заставляющая расплачиваться за все свои провинности и ошибки!
  - Было еще много всякого, - губы Оршича непроизвольно скривились. -Страшно было. Камни ползли за мной следом. Все время следил, как бы беда не стряслась. Не сладил все ж таки с собой - бежать попытался. Ну, и попал в замурованный склеп. Как очутился там, не знаю. Стены отгородили со всех сторон. Закричал, а что было толку? Помощи ждать неоткуда, пути дальше нет. Не помню, сколько там пробыл. Пить хотелось без меры. Стал искать везде воду и нашел -ручеек бежал из стены в углу. Вроде стало легче, а то язык совсем пристал к гортани. И вот смотрю - тело начало пухнуть, раздулось, покраснело. Заметался, да было уже поздно! Кожа лопнула, как бычий пузырь, и вода отовсюду из меня начала сочиться... Тут думал, точно конец. Не знаю, что было бы, если бы не нашел цветок в расщелине. Или незабудка, или белый пион. Как сорвал его - так и отрада пришла, покой и забытье. Больше ничего не помню. Провалился куда-то, а там уж тебя увидел...
  Атай немного помолчал в раздумье, потом уверенно встал на ноги.
  - Поднимайся, - сказал он княжичу, протягивая ему руку. - Нас ждет наставник. Забудь обо всем, что видел. Ты теперь другой, и твое прошлое осталось там, под землей. К нему нет возврата.
  Хотя Оршич был еще очень слаб, он сумел приподняться с помощью своего спутника и они медленно двинулись в обратный путь.
  Кудесник встретил их у входа в хижину.
  - Небо тебя пощадило, - молвил он, внимательно осмотрев сильно постаревшего княжича, - сохранив твою жизнь и рассудок. Ты сполна искупил свою вину перед созидателями этого мира. Но дальнейшее будет зависеть только от тебя. Ты должен правильно распорядиться дарованной тебе милостью.
  - Я все понимаю, - тихо отозвался Оршич.
  - Ты сейчас как вновь родившийся - будешь учиться делать первые шаги по жизни. Так не повторяй прежних ошибок. Второго шанса у тебя уже не будет.
  - Все выполню, как повелишь, - поклонился старцу Оршич. - Не откажи наставить и просветить в умении понимать себя и мир. Клянусь, что стану служить тебе до последнего вздоха.
   Белый Ведун прикрыл глаза.
  - Пусть будет так, как положено Перворожденными. Имя же тебе отныне будет иное. Ты очистился от своего прошлого, и потому тайным твоим именем будет Хатор - Прощенный. Храни его от всех в тайнике сердца и в молчании уст.
  Оршич поклонился с искренней радостью.
  - Это, - кудесник обвел рукой своды леса, - теперь твой дом. Ступай в хижину, а с завтрашнего утра начнешь постигать естество Мироздания под моим присмотром.
  Оршич вдруг расправил плечи и глубоко вздохнул. Давящие воспоминания наконец отпустили его, и он уже с легкой душой вспомнил события, которые так долго гнал от себя...
  
   Глава 16. Предначертание.
  - Однажды наставник Феопомп рассказал мне о некоем Аристее, человеке, написавшем труд 'Аримаспейя', - невольно вспомнилось Оршичу в беседе с Белым Ведуном. - Он пояснил, что это был могучий маг, посвященный в тайные знания страны Даария. Не выходя из дверей своего дома, он мог путешествовать по разным ее уголкам.
  - Я знаю, о ком ты говоришь, - ответил старец. - Аристей - первый и единственный выходец из эллинского края, посвященный в искусство Небесного Парения. Его учителем был Олен-Предначальный.
  - Как же он мог путешествовать по Светозарному Граду, оставаясь в Элладе? - с недоумением спросил Атай.
  - Это высшая ступень в освоении небесного мастерства. Она зовется Странствием в Облаках и достигается через раскрытие в себе Светлого Усилия. Тот, кто ее постиг, может переноситься с края на край земли только лишь силой мысли.
  - То есть, твердое тело при этом остается на месте? - уточнил Атай.
  - Да, - подтвердил кудесник. - Плоть бездвижна, но светозарная колесница духа уносит человека в заоблачные выси.
  - Как же можно достичь подобного? - решился спросить Оршич, только еще начинавший осваивать первые азы учения.
  - Не имей формы, и тебе покориться пространство, - в бороде старца появился проблеск улыбки.
  - Но как можно не иметь формы? -допытывался княжич.
  - Дух - основа, - напомнил кудесник, - и он бесплотен. Это невидимый стержень нашего существа, однако ему предпослана главная движущая сила. Дух не имеет формы, его одеяние прозрачно. Потому я назвал бы его Первичной Тканью. Но на эту ткань наслаиваются другие, подобно тому, как на конопляную рубаху человек надевает холщовый кафтан, а потом еще плащ. Одеяния нашего существа таковы: Ткань Духа, Ткань Чувства, Ткань Природного Вещества, Ткань Однородных Начал, Ткань Разума и Ткань Плоти. Тяготы человека проистекают от того, что эти Ткани болтаются на нем как разрозненный ворох тряпичной мишуры. Они не составляют единого облачения. Не умея ими толково распоряжаться, человек не может являть собой цельного существа, управляющего своей судьбою.
  - Я понял, учитель! - радостно сообщил Атай. - Не иметь формы, значит объединить все свои начала под главенством духа.
  - Ты прав, - одобрил кудесник. - Как я толковал уже не раз, став цельностью, мы обращаемся в однородный слепок самого мира. Мы получаем его предвечные свойства. Все дальнее становится для нас близким, тяжелое - легким, невыполнимое - обыденным. В способе Странствия в Облаках каждая ткань человечьего естества усиляет другую, чтобы с помощью Светлого Усилия дать воспарить духу на крыльях свободы. Небо и звезды превращаются в опору для наших ног, стихии земли - в путеводный ветер.
  На лбу Оршича залегла складка.
  - Дозволь сказать, учитель, - промолвил он задумчиво. - Вот я изрядно поколесил по миру, но ни на Боспоре, ни в Элладе, ни в Персиде не встречал умельцев, облеченных даром парения. Выходит, перевелись на свете такие молодцы, как Аристей?
  - Люди увязли в хаосе, душевном разладе и буйстве страстей, - нахмурился Белый Ведун. - Поэтому Перворожденные давно отвернулись от них и не желают учить неразумных, ослепленных мнимым величием.
  - Но разве ты, учитель, не принял на себя их наследие? - отважился возразить княжич, однако сразу же пожалел о своей дерзости.
  Кудесник посмотрел на него глубоким лучистым взглядом.
  - Я был свежим ростком, не зараженным гнилью людских соблазнов; молодой порослью, стремящейся к солнцу. Предвечные Созидатели сами определили мою судьбу и я не пытаюсь искать здесь причины. Мне был предначертан этот путь...
  Старец лишь немного прикрыл глаза и время словно обратилось для него вспять. Он снова стал ребенком, ошалело разглядывавшим гигантский каменный шпиль с восьмиконечной звездой, возвышавшийся над бухтой. А ноги уже сами несли его по извилистой дорожке среди обтесанных валунов...
  Вот впереди показался палисад из толстых бревен с рубленным проемом, а за ним - двускатные кровли с коньками в форме женских голов в зубчатых кокошниках. Сильный порыв ветра налетел со стороны колышущихся темных вод. Перед Скилом сразу закружились красные и желтые лепестки цветов; они зарябили перед глазами, коснулись горячих щек. Он и не понял даже, как очутился в самой середине шумного хоровода, который водили девушки в белоснежных платьях с длинными заплетенными косами. Все они задорно пели и улыбались, а одна надела на голову мальчику свой венок. Скил попытался протолкнуться через них, но девушки лишь уплотнили круг, не позволяя ему уйти.
  - Отпустите же его! - мягкий, но требовательный голос заставил стайку веселых плясуний разбежаться в стороны.
  Перед Скилом стояла женщина в жемчужной диадеме. Черты ее лица были очень правильными и излучали какую-то особую величественность, во взгляде больших черных глаз с длинными ресницами ощущалось умение повелевать. Все ее одеяние составлял плащ из белых птичьих перьев, в правой руке был зажат жезл с навершием в форме журавлиной головы с высоким хохолком.
  - Ну здравствуй, странник, -произнесла женщина и уголки ее красивых тонких губ тронула улыбка.
  - Здравствуй, хозяйка, - мальчик поклонился ей в пояс. - Как велишь тебя величать?
  - Зови меня Белой Девой, - ответила она. - Не устал ли ты с дороги? Не голоден ли?
  - Нет, - Скил отрицательно покачал головой, - благодарю тебя за заботу. Мне б только пса моего сыскать, да поскорее домой вернуться.
  - К чему же спешить? - Белая Дева приподняла брови. - Разве ты не хочешь посмотреть наш град и его красоты, увидеть дворцы и хранилища?
  - Да я б хотел глянуть, - растерялся мальчик. - Хоть одним глазком. Но отец дома дожидается. Боюсь, тревожиться будет старик...
  Однако сильное любопытство уже разбередило его сердце, и он терялся в сомнениях.
  - Ладно, - решился Скил, - будь по-твоему. Гляну совсем чуть-чуть и сразу назад.
  - Вот и хорошо, - сказала Белая Дева. - Дай мне руку! Я покажу тебе Страну Богов.
  Мальчик робко протянул ей ладонь и тут же почувствовал горячее прикосновение, от которого ум его растекся, как пар. Белая Дева сжала пальцами его руку и вот уже земля под ногами Скила куда-то отдалилась, отодвинулась, а вокруг разверзлось пустое пространство, пышущее душистой свежестью. Он словно поплыл в обширном белесом просторе, не сознавая более тела, а внизу потянулись причудливой вереницей изгибы гор, вод и каменных строений. Какие же они стали маленькие! Мальчик смотрел на них с высоты облаков и птицы парили рядом с ним, разведя в стороны гордые крылья. Но как же это? Он и сам парил, будто птица, а воздух удерживал его в своей прозрачной, но незыблемой толще, постремляя вперед вместе с волнами рокочущего ветра.
  Зеленые поля с прожилками голубых рек, курчавые склоны и мелкие, точно разбросанный бисер, деревянные постройки внизу. Люди - как муравьи, ползающие по кочкам. В этом необъятном обозрении земля чем-то напоминала ковер, сотканный из разноцветных ниток. Здесь сочетались и округлые, и волнистые, и прямые линии; замысловатые узоры, тона и полутона. Все это было удивительным и непривычным. Это была совершенная свобода, неограниченная радость преодоления всех пределов. Кружение в поднебесной выси наполняло уста Скила вкусом сладкой росы, а голову - дурманом, будто он снова попробовал отцовского напитка из перебродившего меда.
  Мир тек под ним, точно волшебный мираж. Загадочные дома в форме цветков, шпили и конусы с шарами на макушке, каменные и деревянные стены, огранявшие бурые, зеленые и желтые участки со множеством дерев. Все это сын Арпанфа видел столь же явно, как свои пальцы. Но это была совсем иная реальность, о которой прежде он ничего не знал. Когда земля вновь увеличилась в размерах - сильно очертились узлы горных хребтов, хрустальные блюдца озер и вены дорог, растянувшиеся среди колосящихся травой пастбищ со стадами коров и овец.
  Белая Дева опустила мальчика на поляну перед тремя строениями, подобными по виду священным капищам. Ноги его так мягко коснулись земли, словно и не было этого безопорного парения в заоблачной вышине. Еще не вполне сознавая то, что с ним приключилось, Скил уже разглядывал перед собой замысловатые стены и деревянные покрытия сооружений, обнесенных палисадом. Центральное, стоящее на платформе со ступенчатой лестницей, было очень похоже на огромного филина с человеческим бородатым лицом, в глазницах которого пылали светильни. Конусовидные постройки по краям украшались фигурами журавлей с распростертыми крыльями.
  Похоже, мальчика уже ждали. Едва он сделал шаг к капищам, навстречу ему из калитки палисада вышли четверо старцев в длинных голубых накидках, волочащихся по земле. У всех - островерхие малиновые шапки с золочеными лебедиными крыльями; русые волосы, рассыпанные по плечам; бороды до самого пояса и посохи, увенчанные оленьими головами с ветвистыми рогами.
  Скил растерянно обернулся к своей проводнице, но Белой Девы, похоже, и след давно простыл. Он стоял на поляне один.
  - Это тот самый мальчик, о котором нас предупреждал вчера Мудрейший? -спросил остальных самый высокий старец с удлиненными чертами лица и маленьким ртом.
  - Да, это он, - подтвердили те таким равнодушным и безличным тоном, будто Скила тут и не было. - Ошибки быть не может.
  - Ну наконец-то, - удовлетворительно вздохнул высокий старец. - Давно дожидаемся. Я вижу, из него выйдет хороший Страж.
  - Какой еще страж? - не понял Скил, почувствовав испуг. - Вы обо мне говорите?
  - Ошибки быть не может, - повторили старцы.
  - Да, -подтвердил высокий. - В Небесной Книге Судеб сказано: Скил, сын кожевника Арпанфа из племени борустенитов, станет Хранителем Сокровенной Заставы. Такова предреченная воля Неба. Жизнь его положена на служение благу Послерожденных по велению Богов.
  - Да подождите же вы! - мальчик от страха выпучил глаза. - Какое служение? Я домой хочу! Я пришел сюда только за своей собакой и должен вернуться назад.
  - Ты вернешься, - заверил высокий старец таким глубоким непререкаемым голосом, что Скил даже не нашел в себе силы, чтобы возразить. Он так и стоял с раскрытым ртом, а в голове его снова стелился клубящийся туман. Пространство и время вокруг словно замерли.
  - Вернешься, - где-то в самой глубине его сознания прозвучали чистые и звенящие, будто журчанье родниковых вод слова, - когда сполна узнаешь, что такое жизнь, мир и человек. Когда освоишь Предвечную Мудрость земли и станешь достойным своего высокого удела.
  Над всеми тремя священными капищами забрезжили еще робкие, мерцающие огоньки - светящиеся обручи, словно оброненные богами в мир, чтобы прогнать серый сумрак с уже начинающего вечереть небосклона...
   Глава 17. Степной путь.
  Беседы с Курушем доставляли Оршичу подлинное наслаждение. При всем своем высокомерии и гордыне младший брат царя был поистине образованным и умным человеком, легко схватывал новые знания и умело ими пользовался.
  Куруш пригласил его и на завтрак. Они вели беседы об идеях одного философа из Атен - сам философ у себя на родине почтением не пользовался, но его ученики быстро подхватили его идеи и разнесли их по всем городам Ионии. Внезапно в шатре появился воин-лидиец, тащивший за руку заплаканного подростка - Оршич видел его вчера у Сугдияна и знал, что его зовут Стозар.
   - Прибежал к воротам лагеря, - сообщил воин, - говорит, Сугдияна убили.
   - Убили, убили! - кричал Стозар, пытаясь перекричать собственные рыдания.
   - Успокойся! - резко повысил голос Куруш. - Кто убил? Когда?
   - Сегодня на рассвете. Не знаю, кто!
   - Мы разберемся, - Куруш взглянул на Клеарха. - Насколько я понимаю, не всем по душе мое примирение с братом. Кому-то явно нужно испортить наши отношения.
   - Ты полагаешь, его убил кто-то из тех, кто не желает мира между вами?
   - Я прошу тебя это выяснить.
  Военачальник поклонился.
  
  Пепел был еще теплым. Тело отца кто-то убрал, и все следы недавней схватки казались заботливо скрыты.
  Дэвоур нагнулся над очагом и стал разгребать погасшие угли. От свитка не осталось совсем ничего, и свою тайну - ради разгадки которой Уртум готов был пойти на все - он надежно схоронил в небытии. Только тонкая бронзовая палочка, на которую был намотан свиток, должна была уцелеть, и Дэвоур вскоре нащупал ее в горстке пепла.
   - Я так и знал! - незаметно появившийся в лачуге заотар бодро схватил Дэвоура за руку и вырвал палочку. - Тут где-то должен быть и второй, осмотрите все!
  Вскоре Стозар уже стоял рядом с Дэвоуром.
   - Теперь вы мне более не нужны, - брезгливо поморщился Уртум. - Может быть, сделать вас храмовыми рабами? Но нет, - он тут же покачал головой, - я не желаю еще хоть раз в этой жизни увидеть ваши лица. Загубить такое дело! И ради чего? Ради детских забав! Да вы хоть знаете, ЧТО сгорело в пламени этого очага? Надежды тысяч и тысяч людей на великое будущее - найти Светозарный Град! Узнать истинное звучание веры, давшей начало всем существующим культурам и традициям. Все! Теперь этого больше нет! Так какое же наказание будет для вас достаточным?
   - Перерезать горло, и в море! - равнодушно предложил один из помощников. - Рыбам на корм.
   - Просто убить? Это милость, а не наказание. Продайте их торговцам рабами, пусть увезут их куда угодно, лишь бы подальше от нашей земли! Пусть до конца жизни скрежещут зубами и молят о пощаде, но этот конец будет избегать их...
  Утром Дэвоура и Стозара продали за два серебряных дарика в караван рабов, направляющийся берегом моря в далекую Ольвию.
  Хозяином каравана, состоявшего из четырех надсмотрщиков, десятка наемников -зигов с копьями и секирами, и почти трех десятков рабов, был пучеглазый киликаса Лулит - низкорослый и пузатый человек с хищным носом и скрученной тонкой бородкой. Он перегонял невольников, перекупленных у князей моря -фенехов, чтобы продать их на большом рынке Ольвии. Морем везти рабов было невыгодно - только если сажать их на весла, а тогда лишь немногие добирались живыми до места продажи, - и Лулит давно освоил сухопутную дорогу побережьем от Халкидики до Ольвии.
  Все рабы выглядели грязными и оборванными, со спутанными волосами и язвами на плечах и руках. От них исходил столь сильный смрад, что даже перехватывало дыхание - видно, их долго держали взаперти. Скованные цепями по двое, они беспомощно спотыкались на рытвинах и ухабах, получая удары бичами от надсмотрщиков, которые погоняли их, двигаясь верхом на лошадях. Еще в караване было несколько телег, груженных какой-то посудой, мешками и кандалами. Их тянули мулы.
  - Не бей так сильно, Махар, - ругался Лулит, - последнюю шкуру с них спустишь. И так товар никчемный, много за него не выручишь.
  - Проклятые скоты едва плетутся, - жаловался косоглазый надсмотрщик в плаще из бараньего меха. - Вино уже кончается, а до Каллатии еще три дня пути...
  Дэвоур брел, словно во сне, прикованный цепью к Стозару. Двойное несчастье, выпавшее на его долю, было слишком тяжело для детских плеч. Стозар как мог пытался утешать друга, но мальчик не слышал его. Более всего Дэвоур корил себя за то, что отец погиб ради его освобождения - а он по глупости своей вновь угодил в неволю...
  Дорога вилась вдоль береговой кромки, утопая в рыжем песке и пыли. Здесь попадались лишь хилые пучки совсем выгоревшей растительности. А солнце пекло все сильнее, иссушая гортань и отнимая силы. Стозар вдруг остановился, потянув за собой Дэвоура. В его почерневших глазах появилось бессмысленное выражение.
  - Что встали? - окрикнул их Махар.
  - Пить... - прошептал Стозар высохшими губами.
  - Ты слышал, Лулит, он просит пить! - рассмеялся надсмотрщик и покачал головой. - Ты будешь пить, когда я тебе разрешу, - он нагнулся к мальчику с коня. - А пока ты еще не заслужил воды.
  Дэвоур, словно придя в себя после глубокого забытья, сверкнул глазами.
  - Мы не пойдем дальше, пока ты не дашь нам воды, - сказал он твердо. Видно, пережитое горе придавало ему сейчас отчаянную решимость.
  - Вот как? - поразился столь непривычной смелости Махар, поднимая плеть. - Это бунт?
  Стозар зажмурился, но Дэвоур не опустил глаз.
  - Стой! - осадил надсмотрщика Лулит. - Это лишнее. Серый мул еле ползет -того и гляди околеет. Распряги его, и пусть эти двое тащат телегу на себе. Привыкают к своей новой доле.
  - Вы поняли, глупые щенки? - довольно оскалился Махар. - Первый и главный урок: раб не смеет прекословить хозяину. Раб - покорное существо, которое во всем должно угождать его воле.
  На подростков накинули широкий кожаный хомут с длинными постромками, крепленными к осям повозки.
  - Пошли вперед! - рыкнул на них Махар, - пока не отведали кнута.
  Подростки с трудом сдвинули с места телегу. Стозар - обреченно, Дэвоур -скрипя зубами от бессильной ярости. Утопая ногами в песке, они поволокли ее среди кочек и бугров.
  
  Военачальники начали расходиться после совета в лагере Куруша. Оршича, выходившего из палатки последним, каран придержал. Взглянув на потерянное лицо княжича, он прочел на нем следы внутренних терзаний.
  - Как ты сейчас убедился, мое примирение с братом невозможно, - тихо поведал Куруш. - Подозреваю, он умышленно подослал людей, чтобы убить Сугдияна и обвинить меня в смерти своего посла. Клеарх тоже считает, что ему нужен был повод. Так что теперь мое будущее на земле Парсы будет целиком зависеть от меня самого...
  Каран задумчиво прошелся по палатке.
  - И все же, я окажу брату еще одну услугу, - тут его глаза странно блеснули. - Горная земля Пасшада на юге, возле Киллику недавно отложилась от него, и я возьму на себя труд привести ее к покорности.
  - Но что делать мне? - глухо спросил Оршич.
  - Я бы желал видеть тебя в рядах моего войска. Ты мог бы прославиться в сражениях и получить богатую добычу.
  Однако глаза княжича остались равнодушными.
  - Что ж, - вздохнул Куруш. - Если не хочешь отправляться со мной в поход - оставайся здесь и попробуй воплотить замысел погибшего Сугдияна. Я оставляю тебе четыре лоха аргивских копейщиков. Остальное войско ты соберешь сам. Полагаю, к тебе охотно примкнут горные скудры из числа одриссов и галаты. С вадарами попытайся договориться. Большей помощи я сейчас оказать тебе не могу.
  Оршич молчал.
  - Я думаю, ты и с этими силами сомнешь отряды сакутов, которые в последнее время стали еще разобщеннее, - подбодрил его Куруш. - А потом воцаришься в своем краю на заветном троне. Надеюсь, мы с тобой еще встретимся при более благоприятных обстоятельствах, - каран снова загадочно улыбнулся. -Пусть создатели этого мира ниспошлют нам обоим успех в наших начинаниях.
  - Но послушают ли меня твои воины? - с сомнением вопросил Оршич. Он начинал все более недоверчиво относиться к своей затее вернуть власть над борустенитами.
  - Я оставлю тебе помощника, - Куруш хлопнул в ладоши, и в проеме шатра показался высокий мускулистый воин в легком полотняном доспехе. - Это Гебелейзис, он из Скудры. Когда-то, как и ты, он прошелся по городам ионаков, набираясь знаний и умений. Теперь желает вернуться в родные Родопы и отличиться на воинском поприще. Он будет тебе очень полезен.
  Гебелейзис, скуластый, черноволосый, с широкими надбровными дугами, невозмутимо поклонился карану.
  - А ты? - спросил Оршич с испугом.
  - Через несколько дней выступаю в поход против мятежников. Флот мой уже готов и стоит на верфях Бизанта. Осталось дождаться подкреплений с Меотиды. Их приведет князь Собадак, один из ваших сакутских вождей.
  - Собадак? - переспросил Оршич.
  Обида и ненависть вновь обожгли его сердце. Неужели его неугомонный брат и здесь его обошел? Княжич опустил глаза с безнадежностью.
  - Нет, почтенный каран, мне твое войско сейчас ни к чему. Я пойду с тобой.
  И вдруг он вспомнил про Дэвоура, сына Сугдияна, о котором и думать забыл в последние дни, поглощенный своими заботами. Но где он сейчас, что с ним?
  В тот же день Оршич попытался собрать сведения о пропавшем мальчике, чтобы отдать последний долг своему ушедшему покровителю - однако следы Дэвоура ему обнаружить не удалось...
  ...Рабов поместили в центре лагеря, разбитого на пригорке у берега моря. После тягот изнурительных переходов по песчаным дюнам надсмотрщики и воины-наемники достали кожаные фляги с последними запасами вина, чтобы залить им свою усталость и скуку. В охранение выставили лишь трех угрюмых зигов с копьями, что тут же отметил Дэвоур. Упускать такой случай было нельзя.
   - Бежим после ужина, - шепнул Дэвоур Стозару, когда уже хмельной Махар неловко отвязал их от телеги. Цепь на них он надел, но позабыл или просто не потрудился заклепать ее на запястьях. Мысли его бродили уже далеко.
  Стозар чуть заметно кивнул.
  Невольникам кинули по куску вяленого мяса и дали глотнуть воды - в том и заключался весь их ужин.
   - Всем спать! - объявил Махар, затянув гнусавым голосом какой-то протяжный мотив.
  Люди равнодушно улеглись на песок, кто где. Дэвоур тоже лег, но постарался поместиться поближе к окраине лагеря.
  Мимо него проехал один из дозорных. Быстро опускалась темнота, поглощая пространство. Дэвоур, освобождаясь от похолодевших цепей, случайно звякнул железом и тут же в страхе замер. Воин, объезжавший пригорок со стороны моря, придержал коня, а кто-то из спящих надсмотрщиков приподнял голову. Но все было спокойно.
  Новый слабый звук, и вот уже Стозар избавился от тяжелых оков.
   - Пора, - одним дыханием прошептал Дэвоур, - бежим!
  Улучив момент, когда проход между телегами оказался неохраняемым, две маленькие тени скользнули в темноту.
  Однако на беду беглецов погоня появилась раньше, чем они ожидали. Подростки едва успели отбежать от лагеря на сотню шагов, как заржали кони и заполыхали факелы. А вскоре за спиной раздался приближающийся цокот копыт и грязная брань.
  Дэвоур знал, что убежать от лошади немыслимо, но темнота немного помогала беглецам. Оглянувшись назад, он увидел двух верховых, мчащихся за ними следом, и факелы в руках преследователей показались ему горящими глазами древнего чудовища.
   Мальчик бежал отчаянно, из последних сил, готовый скорее умереть на бегу, чем вернуться в караван, однако преследователи легко их настигали. Стозар попытался увернуться - как вдруг впереди выросла новая тень, большая, наполненная дыханием множества людей и коней.
   - Помогите! - выкрикнул в неизвестность Стозар с последней отчаянной надеждой.
   - Кто здесь? - послышался говор на ломаном языке вадаров.
   - Во имя всех богов! - Стозар из последних сил бросился к обозначившемуся в сумраке вооруженному отряду. - Молим: помощи и защиты!
  Факелы осветили рослого плечистого воина, в котором Стозар узнал сакута по высокой остроконечной шапке. Всадник натянул поводья и сделал какой-то знак остальным.
  Дэвоура уже окружили, и зиги занесли над ним плети, когда один из них вдруг упал, пронзенный стрелой. Второй в удивлении всмотрелся в темноту - и вдруг с ужасом развернул коня.
   - Скифы! - заголосил он во всю глотку. Этот крик сразу всполошил весь лагерь - степных воителей работорговцы боялись как огня.
  Преследователи ворвались следом за наемником, и схватка, разыгравшаяся у телег, закончилась в один миг. Надсмотрщиков и охранников смяли, один лишь Махар пытался сопротивляться, размахивая секирой по сторонам - и был насажен на копья. Лулит с безумными глазами упал в ноги к князю сакутов. Когда он заговорил, заикаясь, в словах его перемешались страх и негодование.
  - Многие годы хожу с караванами через земли сакутов, - объяснял он князю дрожащим голосом, - но ни разу не нарушил ваших законов! Так почему сейчас вы так сурово поступаете со мной?
  - Эти люди воззвали ко мне, как к спасителю, с именами богов на устах, - ответил ему князь. - Я не в праве им отказать.
  - Не отнимай мое добро! - умолял Лулит. - В прошлом году геты обидели меня, отобрав всю добычу, а теперь ты и вовсе хочешь пустить меня по миру с протянутой рукой. Где же справедливость?
  - В твоем положении нужно думать о том, как сохранить голову, а не добро, - усмехнулся князь. - А что до твоей бедноты, - он презрительно глянул на золотые браслеты, которыми были унизаны предплечья работорговца до самых локтей, - ты явно не обеднеешь, расставшись с одним караваном невольников.
  Рабы из лагеря тоже начали осторожно приближаться к сакуту, припадая к его ногам и умоляя о заступничестве. Князь осмотрел их изучающим взглядом.
  - Я оставлю тебе тех, кто захочет пойти с тобой добровольно, - решил он, подняв глаза на Лулита. - Остальных отпущу на все четыре стороны.
  - Не губи! - взвизгнул работорговец, ломая руки.
  Большинство невольников оказались эллинами с торговых кораблей, захваченных фенехами, а еще было шестеро рослых трибаллов. Но ни один из рабов не изъявил желания далее делить дорогу со своим хозяином. Все они надеялись вернуться на родину.
  - Пусть идут, куда хотят, - махнул рукой князь, узнав об этом. - Те, кто хочет, могут отправиться в обратный путь вместе с моим отрядом. Прочие же - ступайте! И не забывайте милости князя Собадака.
  Лулиту ничего не оставалось, как смириться.
  Теперь князь внимательно смотрел на двух мальчиков, так и оставшихся стоять перед ним неподвижно.
   - А вы как сюда попали?
  Дэвоур переглянулся со Стозаром. В долю мгновения он вспомнил все, что случилось с ним за последнее время: Школу Воинов, из которой столь внезапно выдернула его судьба, свиток, погибшего отца...
   - Мы ищем дорогу в Светлый Град, - твердо сказал он. - Мы знаем, что путь к нему лежит на север...
  Князь неудержимо рассмеялся.
  - Да, да, - сказал он, покачав головой, - слышал я это предание. Правда, считаю его одной из тех сказок, которые хорошо слушать, сидя у костра на привале. Как же вы собираетесь искать его? Идти через степь опасно - и зверь, и лихой человек может подстерегать на каждом шагу. Да и молоды вы, чтобы за такое дело браться.
  - У нас уже нет другого пути, - грустно поведал Дэвоур. - Мы два сироты, семьи которых гостят в Небесном Саду по ту сторону жизни. Только в Светлом Граде осталось нам искать пристанища и счастья после той несправедливости, которую мы узнали на земле...
  Собадак глубоко задумался:
  'Быть может, встреча эта ниспослана Папаем?' - мелькнуло у него в голове.
  Подростки не знали, что недавно князя постигло несчастье - его старший сын и наследник Оксатр погиб на охоте от клыков вепря.
  - Я могу выделить вам не более четырех молодцов в сопровождение, - наконец заговорил князь после долгого молчания. - Остальные нужны мне в походе. По степному пути вас проводят в мое родовое кочевье на Борустене. Там, быть может, вы сумеете что-то вызнать у стариков, еще помнящих предания наших предков. Но лучше вам будет дождаться моего возвращения.
  И он подозвал к себе четверых дюжих воинов из числа дружинников, дав им указания. Лошадей для подростков взяли из числа караванных жеребцов, захваченных сакутами у Лулита.
  Скрылись вдалеке всадники князя Собадака, а четверо оставшихся с ними ратника раздули почти угасший костер и принялись спокойно готовить ужин. Потом, усевшись вокруг костра, они затянули песню.
  Медленно и неторопливо разносились над степью ее звуки. Дэвоур не понимал слов, не понимал их и Стозар, но они оба знали: в ней поется о величии тех просторов, что лежали вокруг, о крае, существовавшем задолго до того, как в него впервые ступила нога человека и который будет существовать даже после того, как копыта последнего коня оставят одинокий след на этой выжженной солнцем траве. Таким было начало долгого путешествия Дэвоура и Стозара по необъятным просторам земель, никогда не знавшим плуга, по солнечным долинам, сонным лугам и приречным низинам, пронизанным непокорным степным ветром.
  Дэвоур с непривычным волнением разглядывал то, о чем слышал только по рассказам деда Стозара. Вокруг него была Великая Степь. Здесь каждый звук исходит из единого звука, каждая травинка растет из единого корня. Здесь все на удивление естественно и равновесно, как и положено быть по законам природных сил: бессмертный простор, одновременно притягивающий к себе взгляд и от этого взгляда ускользающий. Бескрайнее море трав - золотых горицветов, белой ветреницы, фиолетовой дурман-травы; ольховые кущи у речных пойм; окаменелые солончаки и колосящиеся полынью хребты плоскогорий.
  Травы степи очень напоминают волосяной покров земли, ручьи и тропы - ее жилы, а холодный и чистый ветер - дыхание. Иногда краски равнин, холмов и луговин почти рассеиваются, превращаясь в прозрачный пух, но потом снова складываются в островки желто-серых и сине-зеленых пятен. А в вышине постоянно клубится серебристый дым облаков, унося с собой косяки курлыкающих журавлей.
  Здесь каждая мелочь, вроде появления проворного сурка на кочке или вздоха пустельги у ручья - целое событие, из которого составляется полотно степной жизни. Только почему-то все эти события очень похожи на собирание образов в пустоте. Ведь у Великой Степи нет ни начала, ни конца, ни середины. Она - как бесформенный лоскут пространства, преображающийся каждый миг, но при этом остающийся поразительно постоянным.
  В степи все созвучно всему. Выходя за пределы всех привычных знаков и наделяя чувством необъятной свободы, она уводит человека в глубины существования, где он превращается в Странника, следующего по дорогам Жизни, чтобы вернуться в итоге к самому себе. Ведь что есть жизнь, как не постоянное странствие?
  Дэвоуру казалось, что степь подобна огромному свитку, который сейчас неторопливо разворачивается перед ним. Только читать его нужно не только глазами, но еще слухом, обонянием, сердцем. Вникать в бессловесный говор Вечности, звучащий за каждой буквой и угадывать предначалие того, из чего появляются все вещи. Если бы Дэвоура кто-нибудь спросил сейчас, где зародилась жизнь, он не колеблясь ответил бы, что она зародилась в степи - там, где полнота природных свойств еще не исчерпала своей первозданной мощи и наполняет каждую былинку неувядающим духом присутствия богов...
  
   Часть 2. Путь в Светлый Град.
   Глава 1. Предел земли.
  Попадая в земли Будинов, сразу чувствуешь, как отличаются они от других краев. Тут нет того - для кого-то давящего, для кого-то вдохновенного - простора, окружающего тебя на берегу моря или посреди необъятной южной степи. Но нет здесь и духоты бескрайнего леса, где ты - либо чуждый гость, либо часть лесного мира, в котором лес является хозяином и сам диктует свои законы. Перелески сменяются пашнями и лугами, и стоя посреди самого большого поля, видишь вдалеке темную полосу густых сосен, ограждающую окоем; а забредая даже в самую глубь дубравы, различаешь залитые солнцем поляны и просвечивающую сквозь редеющий на опушке строй деревьев позолоту дальних полей.
  Эти места - для тех, кто любит уют и спокойствие. Тут есть все: озера и реки, поля и леса, холмы, переходящие на востоке в горы, и даже далекое Море, о котором, правда, больше рассказывают, чем знают. Зимой метели, зажатой меж грядами холмов и перелесков, негде разыграться. Летом жара может настигнуть только в самой середке распаханного поля, но рядом уже дружелюбно журчит ручей, приглашая в тень прохладной рощи.
  Живут здесь тоже небольшими селениями, широко разбросанными по пригоркам близ тихих речек, струящихся под сенью берегов. Иногда можно увидеть укрепление на холме вроде частокола с башней, сделанное из плотно пригнанных стволов, обмазанных глиной, - но по большей части вид вокруг кажется неизменно мирным и безмятежным.
  Больших городов в этих краях не найти, только возле княжеской крепости раскинулось несколько поселков, обнесенных общим валом и гордо именуемых 'городом Верх', да на южной границе Будинских земель высится богатый Велиград, древний и могучий, где всяк стремится побывать, да не всякому это дано. В преданиях же, передаваемых от дедов к внукам, толкуют о загадочном Светлом Граде, расположенном где-то в горах Северного Заслона, городе, в который может попасть лишь чистый душой и смелый сердцем. Сказывают, что там такие счастливцы, отмеченные богами, трудятся и украшают город вместе с самими небожителями, живущими вечно. Будто бы прекраснее этой обители нет ничего на всем белом свете, и она одним своим существованием перевешивает все ужасы, свершающиеся в окрестном мире...
  Сохранились еще и предания о далекой Срединной Державе, расположенной не то на востоке, не то на юге, за бескрайними степями, откуда некогда приходили лукавые купцы и беспощадные воины, - но из тех краев давно не было никаких вестей; и лишь самые смелые торговцы из Велиграда отваживаются иногда пробираться туда сначала по течению реки, а потом берегом моря, минуя узкий степной перешеек, разделяющий морскую пучину и горные отроги. Так они достигают земель Срединной Державы.
  С юга земля будинов граничит со сколотами. Иные и будинов полагают родичами сколотов, однако сами они считают себя более древним народом, а сколотов - всего лишь своими потомками. Во многих поселениях, теснящихся на бугристых травяных нагорьях, поросших лещиной и ревенем, будины и сколоты живут рядом, так что различить их тут уже никто не возьмется.
  Ближе к северу, где еще больше становится дремучих лесов и рощ, встречаются иные люди - потомки древних колдунов, обитавших некогда в непролазных чащах. Говорят, что они и сейчас еще сохранили свое природное колдовство, превращаясь в деревья, в волков и медведей. Однако и они все чаще ныне селятся рядом с будинами, дабы сообща обороняться от врагов и вместе пользоваться дарами леса.
  В самом Велиграде во множестве проживают не только будины, но и выходцы с морского побережья - из ионийских городов. Некогда они поднялись на судах по могучему Борустену, чтобы избавиться от постоянных опасностей прибрежной жизни. Теперь в их руках - торговля со всем лесным краем. Город этот неспроста назван Велиградом - он поистине велик и красив. Ионийцы зовут его Мегалоном - Великим.
  Сюда, следуя извилистым берегом вдоль верхнего течения Борустена, прибыл небольшой караван изможденных трудной дорогой путников.
   - Хозяйка! - в дверь крайнего дома с ивовой крышей, сложенного из толстых бревен, постучал коренастый русоволосый купец в длинном меховом плаще, почти скрывающем его невысокую фигуру. Краем глаза он покосился на деревянного истукана, стоящего перед палисадом в окружении густых зарослей горицвета.
  Следом за ним его спутники стали распрягать лошадей. С двух из них сняли подростков, скорее еще мальчиков, измученный вид которых говорил о том, что они вдоволь натерпелись мытарств.
   - Великие боги! - хозяйка, круглощекая пожилая женщина в расшитом хохлатыми журавлями переднике, надетом поверх белого холщового платья, всплеснула руками и бросилась помогать гостям. Вместе они завели детей в дом. - Измучились-то как, бедные! Откуда вы их везете?
   - Из владений князя Собадака, - отвечал купец. - Там сейчас разброд и смута. От самого князя уже полгода нет вестей, брат его вроде объявился, да снова пропал, сын погиб, власти никакой, и те, кто посильнее - уже сколачивает свои шайки... Мы едва прошли теми краями - благо, у нас в караване людей достаточно, чтобы отвадить охотников до чужого добра.
  Дэвоур и Стозар, оказавшись под крышей, без сил опустились на лавку. Несколько томительных месяцев они бродили по земле сколотов, скрывались от разбойников, расплодившихся как саранча на бесхозных полях, расспрашивали о дороге в Светлый Град. Все было напрасно. Но вот наконец, совсем отчаявшись и выбившись из сил, они повстречались с караваном будинских купцов, ведомым многоопытным торговцем Гойтаном. Этот сутулый, просоленный всеми ветрами дорог человек с крохотными глазками и рыхлой бородкой пепельного цвета отнесся к вопросам подростков с неожиданной серьезностью. Видимо, ему уже не единожды доводилось от разных людей слышать о далеком северном граде. С ним вместе отроки и достигли земли Будинов - края, где, по словам Стозара, жил когда-то его дед.
   - Сегодня отдыхайте, - взглянув на их осунувшиеся лица с темными кругами под глазами, позволил Гойтан. - А завтра нужно явиться к нашему князю и рассказать, кто вы такие и куда держите путь.
  Дэвоур лишь молча кивнул, говорить сил не было. Оказавшись в тепле и безопасности, предательское тело расслабилось и, похоже, не желало подчиняться хозяину, пока тот не даст ему отдыха. В очаге потрескивали березовые дрова, сладковатый запах дыма приятно кружил голову.
  На рассвете хозяин разбудил мальчишек, сладко проспавших всю ночь на большой медвежьей шкуре, велев им умыться и собираться.
  Велиград привольно раскинулся по берегу реки, то спускаясь срубами и линией частоколов к самой воде - то взбираясь на круглые холмы. Все жилые строения тут были деревянными, пахнущими сосновой смолой, но крыши их украшали резные коньки с фигурами птиц и зверей, а ставни окон - нанесенные желтой краской солнечные лучи. Вход в дом приподнимался над землей порогом, а не спускался вниз, как у сколотов. Вокруг сруба обычно благоухал тенистый сад, в котором дикие бессмертники и резеда соседствовали с тюльпанами и пионами. На грядках жители высаживали бобы и горох для приготовления похлебки и каши, а также лен и коноплю, из которых ткали одежду. Встречались здесь и плодовые деревья: яблони и груши.
  На одном из холмов расположился двор размерами больше других. Высоко в небо поднимались уступами светелки, а крепкие дубовые башни укрепляли частокол, окружающий двор, словно безмолвные стражники, выстроившиеся по углам и по бокам ворот.
  Князь будинов - остроносый и чернобровый Зар Долич - принял гостей на крыльце своего терема, на просторном внутреннем дворе с яблонями и сливами. Черная бобровая шапка его с нашитыми поверху войлочными зубцами, изображавшими крепость, говорила о высоком положении хозяина. Испещренный золотыми стежками кафтан, подбитый горностаем, на груди которого был вышит воин, на корточках доивший кобылицу, фетровый плащ и окованный железом пояс с литыми головами леопардов выделяли его из среды слуг и рядовых дружинников.
   - Какие вести вы мне принесли? - обратился к купцам князь. - Какими слухами полнится земля?
  Гойтан поклонился.
   - Идем от самой Ольвии. В земле наших соседей - сильное разорение. Там мы подобрали двух этих отроков, ищущих дорогу на север.
  Долич мельком взглянул на Дэвоура и Стозара и словно забыл о них - известие о смуте, похоже, сразу завладело его мыслями.
   - Что же там творится?
   - Собадак пропал, и теперь сколоты выясняют, кто достоин ими править.
   - Почему же они не прибегли к старому обычаю выбора князя по воле богов? - удивился князь.
   - Как видно, забыли их старейшины о своих богах, - усмехнулся Гойтан то ли грустно, то ли злорадно. - Сами хотят решить, кому из них сколотами править. Боюсь, многие теперь не преминут воспользоваться смутой у сколотов. Я слышал, тарчи, вадары и геверы уже собирают дружины для похода, а иованы готовы присоединиться к ним.
   - Это действительно важные известия, - произнес князь с выражением благодарности на лице. Он нагнулся к одному из своих дружинников и тихо отдал распоряжение. - Не мог бы ты повторить свой рассказ перед всеми моими советниками и дружиной?
   - Как пожелаешь, князь, - поклонился Гойтан.
   - Сейчас они соберутся.
  Гости отошли чуть в сторону от крыльца, ожидая начала княжеского совета.
  Из терема выходили заспанные младшие дружинники, еще не подпоясанные кушаками, потягивались и направлялись к колодцу. Старейшины вступали в ворота более степенно, по одному, с посохами в руках, и чинно рассаживались на лавках возле ограды.
  - А кто такие тарчи и геверы? - спросил Дэвоур купца, пока собирался совет.
  - Тарчи, или тарки - называются у иованов траками, или тракейцами, а у вас - скудрами, - пояснил Гойтан. - Геверы - у иованов носят имя гельветы, а вы, наверное, знаете их под именем галатов.
  Между тем, князь открыл совет и велел Гойтану во всеуслышание донести до народа то, что он узнал в земле Сколотов.
  Когда купец умолк, собравшиеся принялись бурно обсуждать принесенные вести.
  Зар Долич выжидательно оглядел стоящих вокруг него соплеменников.
   - Что скажете? - спросил он старейшин. - Если обратятся к нам соседи за помощью - должны ли мы помочь им в беде? Мы можем собрать до пяти тысяч конных удальцов.
  - С чего бы нам взваливать на свои плечи чужое бремя? - высказал молодой синеглазый воин в двубортном кафтане, на груди которого красовался бронзовый амулет: лев с развевающейся гривой терзал дикого кабана. - Это дело сколотов, пусть они и разбираются.
  На лицах других дружинников Зар Долич тоже заметил признаки недовольства. Среди племен и родов Великой Степи многие недолюбливали сколотов за их чрезмерную гордость и заносчивость.
  - Князь Собадак любил говаривать, что сколоты - первые среди людей по доблести и отваге, - высказал другой воин, закутанный в черный плащ с меховой опушкой. - Вот пусть его единоплеменники докажут это остротой клинков, а не языка.
  Зар Долич покачал головой.
  - Сейчас не время помнить ничтожные обиды. Наши прадеды всегда стояли плечом к плечу против недругов. Топсач и Идан-Турс ходили в побратимах. А вы спустя столько кругов лет желаете нарушить древний союз? Как будете потом в глаза смотреть собственным женам и детям?
  - Пусть они сперва нас попросят, - заметил один из старейшин. - Помогать, коли не звали - не будет ли обида от того еще горше?
   - Нет времени дожидаться просьбы, Стан Вотич, - резко возразил ему князь. - Может статься, что и просить-то будет уже некому...
   - Мы-то что с этого получим? - спросил другой.
   - Помочь соседу - этого требует закон степной дружбы! - возразил Долич. - Благодарность сколотов будет нам наградой, а, коли вдруг обрушится на нас самих беда - да не допустят этого Свеагор и Лада! - соседи так же бескорыстно протянут нам руку помощи.
   - Их князь тоже хотел помочь ближнему - и что из этого вышло, помнишь? Сгинул на чужбине, - произнес третий, самый старый из советников князя. - Себе такой же участи хочешь?
  Князь с гневом и ужасом во взгляде смотрел то на одного, то на другого старейшину.
   - Неужели вы не понимаете, что не отсидеться нам теперь в наших лесах? Пожар междоусобиц войдет в них и спалит дотла, если мы не остановим его! Звор Атарич! Стан Вотич! Лихан Крутич! - по очереди называл он имена старейшин, подходя к каждому. Те отворачивались, не отвечая на его слова.
  - Большая сила идет в степь - тьму народа перемелет, - задумчиво покачал головой третий старейшина.
  Престарелый дружинник Илег, до сих пор хранивший молчание, поднял руку. Сразу все затихли, зная, что этот прославленный в битвах воин редко раскрывает рот.
  - Вот что я вам скажу, - сдвинул он брови. - Будины никогда прежде не отказывали соседям в час лихих испытаний, не бросят их и ныне. Точите мечи, братья! Натянем туго наши луки! Клянусь Папаем, что не выпью и чарки вина, пока не выбьем недруга с земли сколотской. Не пристало, чтоб кони чужаков и наемников топтали степь и пили из наших рек.
  В наступившей после его слов тишине слышно было, как где-то на опушке леса весело щебечут соловьи. Ветерок пронесся над собравшимися общинниками, мягко прикоснувшись к щекам каждого из них, и умолк, затаившись в кронах деревьев.
   - Мы охотно примем соседей на нашей земле, если враги вынудят их оставить свой кров, - прозвучал посреди тишины неторопливый голос Лихана Крутича. - Мы даже поможем им, если они пришлют гонца дружбы, от кого бы ни исходил зов. Но отправлять помощь, пока сколоты не договорились промеж себя и не решили, кто будет ими править, мы не станем. Кому ты хочешь помогать? Любой воин у них мнит себя князем! Ты лишь увязнешь в их склоках и погубишь наших людей.
   - Это ваше последнее слово? - спросил Зар Долич.
  Старейшины переглянулись молча.
   - Да, - ответил Стан Вотич. - И тебе, князь, мы не позволим покинуть своих соплеменников подобно тому, как это сделал князь Собадак. Я знаю, что у тебя на уме. Ты ведь сразу надумал стать хозяином соседского края и соединить наши земли - благо, меж нами много родичей. Только боюсь, что в сколотских станах найдется немало тех, кому это будет не по нутру и кто обратит меч против тебя. Тогда тебе придется биться не только с инородцами - но еще и с доброй половиной наших соседей, - старейшина сделал выразительную паузу. - Вот поэтому, знай: пока сколоты не изберут себе вождя - помощи им от нас не будет. Они сами должны решить свою судьбу.
  Как видно, старейшина угадал замыслы князя, потому что во взоре Зара Долича промелькнула досада.
   - Ну, что ж, воля ваша, - смирился он. - Однако ж вы не помешаете мне поступить по-моему там, где еще имеет силу мое слово. Илег, готов ли ты прийти на выручку нашим братьям?
  Воин с готовностью поднялся на ноги.
   - Вот тебе сотня моих удальцов, - князь обвел рукой стоящих вокруг дружинников. - Бери их, сажай на коней и отправляйся к сколотам. Отыщи их старейшин и убеди собрать совет, чтобы избрали князя полюбовно. Пусть все будет по законам степи.
   Глава 2. Запустение.
   - Минуло больше половины срока, который ты отвел для моего обучения, - произнес Атай, входя в избушку отшельника. - И за все это время я и полслова не узнал о том, как живут мои отец и мать. Они остались в кочевье совсем одни, но даже сюда, под своды этого дремучего леса из степи доходит голос тревоги. Сегодня, услышав, как плачет выпь на болоте, я понял, что семья моя в беде и терпит сильную нужду.
   - Ты обеспокоен судьбой своих родителей? - спросил ведун с прищуром. - Я не стану тебя отговаривать. Ступай! У человека, топчущего дороги жизни, есть несколько святых обязательств: перед небом, перед землей и перед людьми, породившими его на свет из безмолвного сумрака вечной ночи. Иди, но возвращайся как можно скорее. Твое обучение еще не завершилось.
  Уходившие по весне дальше в степь, осенью сородичи Атая возвращались к опушке леса, где снег был не так глубок, где были обильны реки, а в приречных равнинах можно было в достатке запасти на зиму корм для лошадей. Тут протянулась цепочка невысоких строений, полуземлянок - полусрубов. Вход в них опускался на несколько земляных ступеней вниз, а под потолком были проделаны небольшие проемы для света. Они же вытягивали дым очагов, непрестанно горевших в долгую зиму - благо, топливо в достатке поставлял лес.
  Атай вышел на опушку и замер. Над селением тянулся черный дым.
  Юноша стремглав кинулся к родительскому дому, однако не нашел его. Не было не только дома, но и всего селения. Обрушенные кровли срубов завалили своими обломками земляные ямы под собой, кое-где еще торчали обугленные бревна. Вокруг унылых пепелищ шевелились уцелевшие жители с желтыми осунувшимися лицами, потерянно бродили собаки, уже не приветствующие юношу своим звонким лаем. Бегло оглядев становище, Атай не увидел ни лошадей, ни коров, ни овец.
  В сильном волнении он отыскал останки своего жилища, о котором теперь говорила лишь копоть и пепел очага, да ворох истлевших жердей, где копошились большие крысы. Здесь он увидел родителей.
  Мать лежала ничком на обгорелом куске овчины, содрогаясь в рыданиях. Отец сидел рядом на земле с видом полного безразличия.
   - Мать! Отец! - окликнул их Атай. Ноги с трудом повиновались ему, он едва
  заставил себя приблизиться к руинам.
  - Атай! Мальчик мой! Ты вернулся! - мать вскочила с лежанки и прижалась к сыну, еще недоверчиво гладя его по щекам и заглядывая в глаза.
   - Да. Что здесь стряслось? - юноша повернулся к отцу.
   - Долго рассказывать, - отец с трудом разомкнул губы. - Присядь рядом.
   Атай с готовностью сел рядом с отцом.
  - Степь теперь уже не та, что я знал раньше, - вздохнул Олкаба, и на лице его проступило какое-то безжизненное выражение. - Мужчины больше не охотятся и не гонят табуны на пастбища, девушки не поют песен, старики молятся богам, не смыкая уст. В степи веет раздором.
  - Но ради великих богов - скажи мне, что же случилось? - умоляюще попросил Атай.
  Отец перевел дыхание, припоминая.
   - Несколько месяцев назад, в конце весны, князь Собадак оставил вместо себя старейшину Крума и отправился со многими удальцами искать счастья на юге. Говорили, что его пригласил какой-то тамошний правитель. Поначалу все тихо было, а потом прошел слух, что Собадак погиб на чужбине. Никто из ушедших с ним не вернулся, и это внушало тревогу.
   - Но вы могли послать людей на поиски князя, - заметил Атай.
  Олкаба печально улыбнулся.
   - Как видно, старейшина Крум сам захотел стать князем. Сын Собадака погиб еще весной, на охоте, и наследников не осталось. Крум потребовал было избрать себя князем, но ему возразил наш старейшина, Токсар - ты его помнишь. Мол, разве у тебя больше прав, чем у меня, наследовать правителю?
   - Но ведь у князя есть брат!
   - О том давно нет никаких вестей. Он пропал еще прежде Собадака - больше лета тому назад, в тот самый день, когда вдруг появился на состязании, и когда небо разлучило нас с тобой! - вставила мать.
   - Каждый вождь, каждый глава рода понял, что сам может стать князем, - продолжал отец. - Вожди, старейшины, простые дружинники стали сколачивать свои отряды. Зазывали всех молодых. Поначалу просто разъезжали туда и сюда, заманивая в свои ватаги. Селения не трогали. Потом начались разбои. Кто-то из них попытался напасть и на нас, но наши селяне быстро выгнали непрошеных гостей. Тогда они пообещали вернуться с подмогой и обещание свое сдержали. Я не знаю, откуда взялись чужаки. Судя по оружию, по краске на лицах и волосах, это были галаты. Они напали ночью. Крыши домов запылали сразу с обоих концов селения.
   - Всех молодых, кто пытался сопротивляться, перебили или увели. Всех девушек увели. Всех коней, вместе с твоим Златосветом, увели, - вздохнула мать. - Скот угнали. Даже древние курганы не пощадили.
  - Ничего, лес всех прокормит, - заверил Атай.
  - Если бы только это было нашей бедой... - покачал головой отец. - Черная буря уже несет на крыльях гром большой войны. Я чую, грядет лихолетье бед, и оно не обойдет стороной ни стар, ни млад...
  - Да кто же виновник всего? - спросил юноша, чувствуя, как в нем просыпается гнев.
  - Я и сам теперь не разберу: кто правый, кто виноватый. Твердой власти нет, вот все и делят земли да людей. Чужие в степи появились - тоже зарятся на наше добро. А что из всего этого выйдет, одному Папаю и ведомо. Но без большой крови теперь не обойдется...
  Когда Атай вернулся в лес, Белый Ведун встретил ученика неласково.
   - Я знаю, о чем ты хочешь говорить со мной.
   - Наставник! Насколько мне ведомо, ты всегда помогал князьям и общинникам сколотским. Ты был разумом и душой нашего народа. На тебя надеялись, как на ясное светило, греющее землю и прогоняющее тучи. Что изменилось теперь? Или в силу каких-то причин ты больше не хочешь помогать людям?
   - У меня нет ни права, ни возможности изменить естество человека, - спокойно отвечал кудесник. - Я помогал тем, кто шел по жизни, не нарушая законов земли, не оскверняя единокровных уз. Тем, кто прислушивался к моим советам и разумел смысл человеческого блага. Собадак всегда советовался со мной и внимал моему слову. Его сердце было открыто для принятия правды жизни. Лишь единожды он ослушался меня и смог настоять на своем... - ведун на мгновение умолк. - Но те, что нынче подняли головы в степи, не имеют никакого желания слушать кого-либо. С кем из них ты мне предложишь говорить? И о чем? Жизнь Великой Степи исходит из тайного союза, соединяющего природное и человеческое. Судьба ее - упирается в завязи изменений, привносимых промыслом небесных сил. Однако хозяева племен и общин презрели и естественный порядок, и законы своих предков. Их волнует лишь то, как получить власть над людьми. Им безразлично, что земля их сгорит в огне братоубийственной распри. Они готовы слушать только советы, как более умело уничтожать своих врагов - кому и что я должен теперь посоветовать?
   - Прости меня, - потупился Атай. - Я уже привык, что ты всесилен...
   - Никто не может спасти людей, которые сами не хотят спасаться. Нельзя заставить жить человека, решившего умереть. Человек слаб перед лицом богов - но он слишком силен перед лицом других людей...
   - Тогда, может, найдется тот, кто восстановит нарушенный порядок и приведет наш край к устоям предков, завещанным Папаем и Табити?
  Кудесник заговорил так тихо и равнодушно, будто беседовал сам с собой.
  - Каждое существо человеческой породы от рождения наделено судьбоносным знаком. Этот знак, несущий в себе одну из сил Мироздания, определяет весь его земной удел.
  - Ты раньше ничего не говорил мне о них, - удивленно заметил Атай, когда старец примолк.
  - Так слушай и запоминай, ибо кто, кроме тебя, сможет найти такого человека? Тот, чьей исконной природе соответствует металл, есть прирожденный воитель, - пояснил Белый Ведун. - Это человек-металл, который неутомимо сражается со своими врагами, не ведает страха и остается в памяти потомков, как доблестный герой. Таких всегда водилось в степи немало. Он весь - лезвие меча, рассекающее преграды на своем пути без колебаний и сомнений.
  Есть человек-огонь. Лучший тому пример - наш Оршич. Он способен воспламенить души людей, заставить их идти за собой и верить в свою звезду. Но всякий огонь горит ярко, да недолго. А по себе оставляет только пепел и золу. На такой почве невозможно вырастить свежих плодов, нельзя построить новый мир.
  Человек-дерево неустанно общается с богами. Он -посредник между небом и людьми. Из таких получаются прекрасные предсказатели грядущего. Но человек-дерево обречен на вечное одиночество, и ему не сыскать места и приюта ни под кровом сородичей, ни на чужбине.
  Человек-вода есть воплощенная мудрость. Людей подобного корня немного. Они способны принимать всяческие формы, изменяться сами и приспосабливаться к изменениям внешнего мира. Сама по себе водная стихия есть необъятное знание, сохраняющее в себе память всех ушедших времен и эпох. Ты уже знаешь, что именно воде предназначено таить самые древние откровения.
  Атай кивнул с едва сдерживаемым нетерпением.
  - А человек-земля? - произнес он, затаив дух.
  - Человек-земля есть та почва, на которой могут распускаться цветы новой жизни. Это питательная среда, созидающая рода, племена, страны и державы. Это основа существования людей в общностях.
   - Значит, нам нужен человек - земля? Или, - тут юноша запнулся, не сразу решившись высказать свою мысль, - нам помогут Предвечные из Светлого Града?
  - Никто не ведает помыслов Предвечных... - задумчиво ответил старец.
  Кудесник вдруг испытующе посмотрел на Атая.
   - Похоже, душа твоя утратила покой, - отметил он.
   - Да, учитель, - честно сознался Атай. - Мое селение разорено лихими людьми и теперь, перед лицом надвигающейся зимы, единокровникам моим грозят голод и смерть. Если бы я мог возвратить им скот и припасы, а также их братьев и сестер, ставших пленниками, я выполнил бы свой сыновний и родовой долг.
   - Полагайся на свое чувство необходимого в действиях, - отмолвил Белый Ведун. - Поступай так, как велит тебе твое сердце.
  Атай поднял глаза.
  - Тогда, - заговорил он с неожиданной твердостью, - позволь мне, учитель, взять с собой Оршича и настичь разбойников. В селении найдется еще несколько молодцов, которые будут рады сопровождать нас.
  - Действуй, как считаешь нужным, - невозмутимо отозвался кудесник. - Я не буду тебе ни советовать, ни указывать.
  Более Атай не стал ни о чем спрашивать.
  Когда он начал собираться в дорогу, в памяти невольно всплыла давняя сцена беседы с Оршичем на озере, которой юноша сначала не придал никакого значения.
  'Великая Степь подобна гигантскому одеянию, - сказал ему Оршич. - Представь себе раскинутый во всю длину плащ Таргитая. Он столь велик, что покуда не находилось героя, способного примерить его на себя. Этот плащ охватывает долины, нивы, горы и холмы. Теперь его пытаются растащить на ворохи цветных лоскутов'.
  'Ты хочешь сказать, что все земли степи могут находиться под властью одного вождя?' - удивился тогда Атай.
  'Истинно так. Под властью того Единственного, который объединит под своей рукой все рода и племена, кто сможет быть Отцом и сколотам, и будинам, и вадарам, кто не просто будет вершить суд - но направит все их усилия к единому, общему для всех благу...'
  'Никто еще не пытался достигнуть подобного, - возразил Атай. - Ныне даже малые станы и кочевья разобщены, а ты мечтаешь, чтобы сплотились все степные народы. Им важно, чтобы никто не мешал пасти их стада, да чтобы засидевшиеся молодцы изредка могли разгуляться в дальнем походе. К большему они не стремятся. Да и для чего им объединяться? Сделать Степь единой - задача непосильная для смертного человека'.
  'Простого смертного - да, - согласился Оршич. - Но это посильно тому, кто сумеет опереться на волю богов'.
  Атай не стал тогда спорить с княжичем. Лично ему Великая Степь всегда
  представлялась большим необузданным скакуном, который несется куда-то по своей воле и позыву и которого некому объездить и приручить. Однако слова наставника заставили его отнестись к этой мысли по-иному.
  Оршич с готовностью поддержал замысел Атая настичь разбойников и отбить захваченное добро и соплеменников. Вдвоем они вернулись в пропахшее едкой гарью поселение, где княжич тут же собрал народ на пустыре. Он предложил следовать за собой всем тем, кто желает возвращения утраченного имущества и возмездия лиходеям за причиненные тяжбы. Люди слушали его с горящими глазами. Вызвалось с десяток селян, еще достаточно крепких, чтобы держать в руках лук и копье, и достаточно выносливых, чтобы совершать длинные конные переходы. С немалым трудом отыскали дюжину лошадей, которые давно уже не ходили в верховых, а тягали повозки и телеги, достали припрятанное оружие, надели прочные дорожные сапоги. Женщины, лишившиеся своих детей, провожали их со слезами надежды на глазах.
  Степь кажется большой только для тех, кто не умеет читать ее следы. Уже на третий день погони сколоты начали настигать отряд, медленно бредущий на запад. Он был отягощен повозками и пленниками, отметины босых ступней которых оставались на отмелях заводей и в грязевых лужах, а потому делал частые привалы.
  Чем ближе подходили сколоты, чем яснее становились следы - тем сильнее вытягивалось лицо Оршича.
   - Похоже, я знаю, кого мы преследуем. У наших врагов большие мечи - вот отпечаток одного из них. Здесь его владелец положил его на землю во время привала. Еще у них круглые деревянные щиты. Это галаты, сомнений быть не может!
   - Отец тоже говорил мне про галатов, - припомнил Атай. - А можешь ты сказать, сколько их?
   - Больше, чем нас, - заверил княжич. - Намного больше. Всадников не менее трех десятков, и еще два десятка пеших. Столько следов я насчитал на месте их последней стоянки.
  Атай с грустью оглядел следовавших за ним пожилых воинов, уцелевших после погрома. Тяжелое дыхание, вырывавшееся изо рта, заскорузлые кисти рук, нетвердая уже осанка. Волосы и бороды схвачены сединой, а нужно воевать... Но по крайней мере, все они горели неугасимой жаждой мщения.
   - Вот если бы нам удалось вооружить пленников, силы наши немного бы уравнялись, - добавил задумчиво Оршич.
   - Это хорошо, что среди них есть галаты, - прошептал Атай, думая о чем-то своем.
  Еще через три дня впереди обозначилось серое облачко пыли над головами скачущих к западу людей.
   - Нельзя появляться перед ними всем сразу, - высказал свое соображение Атай. - Если они увидят, что нас много, они, скорее всего, просто перебьют пленных. Мы пойдем с тобой вдвоем, Оршич, и скажем, что мы - посланники князя сколотов.
   - Но ведь князя сколотов нет, - с улыбкой возразил Оршич.
   - Но ведь никто не мешает тебе стать им на некоторое время, - так же с улыбкой отозвался Атай, оглядев его синий кафтан и накидку из меха барса, наброшенную на плечи. Княжич выглядел вполне внушительно, а его величественная стать сразу бросались в глаза.
  Оставив своих спутников в ближайшей роще, откуда был виден лагерь врагов и откуда сколоты в случае нужды могли придти на помощь своим переговорщикам, Атай и Оршич, не таясь, направили коней к расположению разбойников.
  Пленники - мужчины, женщины и дети - понуро сидели в центре поляны, возле разведенных костров. Конные воины, среди которых по преимуществу были сколоты в войлочных шлемах с закинутыми на спину громоздкими щитами из деревянных рам, несли дозор на окраине лагеря. Верховых галатов Оршич насчитал всего шесть человек.
  Особняком высился войлочный шатер, в котором, по-видимому, и находились предводители отряда.
  Подняв руку, дабы оповестить о своих мирных намерениях, Оршич двинул коня к шатру. Атай последовал за ним, придерживая за узду своего жеребца.
  Три копья почти уперлись им в грудь, и чей-то голос на корявом сколотском языке приказал остановиться.
   - Мы - посланники князя Сколотов! - громко объявил Оршич.
  Из шатра вышел высокий человек в темно-лиловом кафтане с нашитыми на нем бронзовыми чешуйками - любимый доспех галатов, - а сразу за ним... Оршич вздрогнул. Следом за галатом появился старейшина Крум, которого Оршич помнил еще по детским воспоминаниям.
  Впрочем, Крум вряд ли его узнал. Прошло много лет, сам Крум лишь поседел, да морщин прибавилось - Оршич же из мальчика превратился в зрелого мужчину.
   - У Сколотов нет князя! - уверенно заявил Крум.
   - Ты ошибаешься, Крум, - зло усмехнулся Оршич. - Недавно все старейшины кочевий собрались на сходе в Священной Роще, где родной брат Собадака, Оршич, был избран Великим князем Сколотов!
   - Этого не может быть! - отпрянул Крум. - Ты лжешь! Его не могли избрать! Он трус и предатель, он беглец, он отказался от власти, он...
   - Замолчи! - приказал Оршич властно. - Замолчи и не смей позорить имени своего законного вождя. Предатель здесь - ты, задумавший сам встать на его место. Тебе Собадак доверил сохранение мира на его земле - и чем ты отплатил ему за доверие?
  Крум напряженно всматривался в черты лица незнакомого всадника, пытаясь понять, где он мог с ним встречаться, но память отказывалась давать ему ответ.
   - С чем вы прибыли? - прервал их спор чернобровый галат с золотым поясом вождя.
   - Мы требуем отпустить пленников.
   - Это наша добыча, - спокойно отвечал галат.
   - Сколоты не начинали войны! - возразил Оршич. - Вы напали на нас тайком, исподтишка. Либо мы ответим вам тем же, и тогда польется кровь - либо вы возвратите нам награбленное, отпустите пленных, и мы разойдемся полюбовно. Знайте, что погоня только слегка замешкалась, пока длились выборы князя. По пятам за нами идет две тысячи всадников. Слышите, как дрожит земля, как звенят мечи у них в ножнах? Они силой оружия утвердят то, что положено нам по праву, и покарают за вероломство!
  Крум переменился в лице. Бросившись ничком на землю, он стал отчаянно вслушиваться в звуки степи...
   - Похоже, он говорит правду! Я слышу стук множества копыт, - признал старейшина, побледнев как снег. - Дэйр, нам не уйти в степи от сколотских всадников! И стреляют они без промаха...
   - Пленных придется убить, - произнес предводитель галатов с легким сожалением. - И этих двоих тоже - будут еще два коня в добычу. Моих пеших воинов верхом ездить не заставишь, но они побегут, держась за холки коней твоих наездников.
   - Если я пойду на это, не бывать мне уже никогда князем сколотов! - воскликнул Крум гневно.
   - Тебе и так им не бывать, - презрительно отозвался Дэйр, - без моей помощи. - Так решай скорее!
   - Подумай, прежде чем сделаешь свой выбор, - предупредил Оршич, обращаясь к Круму. - Ты виноват перед сородичами, но прощение еще можно заслужить, - почти слово в слово повторил он то, что сам слышал от Белого Ведуна. - Если же ты предпочтешь помощь иноплеменников - прощение станет невозможно.
   - А кто, кроме вас, узнает об этом? - с тихой ненавистью спросил Крум. - Кто расскажет в степи?
   - Кажется, нам нечего здесь делать, - Атай потянул Оршича за кафтан.
   - Может, хотя бы девушек возьмем на коней? - Крум повернулся к Дэйру. - С остальными делай, что хочешь.
  Галат расхохотался.
   - Что, седина в бороду - бес в ребро? Я так и думал, что ты затеял набег не только ради мести. Кто она? Впрочем, дай догадаюсь... Дочка старейшины Токсара? Угадал? Ты с нее глаз не сводишь, когда она ступает своей гордой походкой в середине толпы пленных. Ее бери, но остальных убить, - голос галата стал холодным, как сталь.
   - Ко мне, мои воины! - натянув поводья так, что конь его встал на дыбы, закричал Оршич.
  Атай оглянулся. Он с чувством обреченности ждал, что из рощи появится скромный десяток сопровождавших их ветеранов кочевья - но случилось иное.
  Воздух потемнел, сгустившись множеством туч по всему окоему. Вправо и влево от рощи понеслись тени всадников, которых становилось все больше и больше.
   - Мы пропали! - взвизгнул Крум неожиданно высоким голосом.
  Через миг старейшина был уже в седле, и на ходу подхватил на спину своего коня Камасарию, дочь старейшины Токсара.
   - Нет, нет! - отчаянно закричала она, вырываясь. - Атай!
  Повсюду уже метались всадники и пехотинцы. О пленниках больше никто не думал - всех волновало только спасение собственной жизни. А грозные тени между тем приближались, смыкая крылья позади беглецов - и те, забыв обо всем, беспорядочным стадом хлынули в последний оставшийся проход.
  Атай попытался пробиться к Круму, но перед ним то и дело возникали то галаты, то сколоты, то освободившиеся от пут соплеменники. В наступившей тьме он потерял даже след коня старейшины...
  Вскоре тьма рассеялась, и перед Атаем и Оршичем оказались все те же десять всадников, подоспевшие из рощи. Еще победителям достался почти весь полон - только Камасарию увез Крум - и почти вся добыча, взятая в поселке: ее галаты побросали в спешке.
   - Что это было? - Атай посмотрел на княжича совершенно новым взглядом. Оршич загадочно улыбнулся.
   - Как видно, земля сама помогает своему князю, избранному природным порядком.
  
   Глава 3. Погоня.
  Беглецы давно скрылись из виду, но в ушах Атая все еще стоял отчаянный призыв Камасарии, обращенный к нему.
  Отправив с Оршичем спасенных полоняников и повозки с отбитым добром назад, в селение, Атай решил никого не брать с собой и один помчался по следу. Он полагал, что без труда догонит отряд, состоящий наполовину из пеших - однако минул вечер, потом бессонная ночь, когда юноша едва не падал с лошади, носом роя траву в поисках следов беглецов, - а тех все не было видно.
   'Атай! Атай!' - слышал он, и сильнее погонял своего коня.
  Покинув степи, галаты и примкнувшие к ним сколоты Крума углубились в лесистые холмы правобережья Борустена. По обеим сторонам тропы вздымались крутые склоны, по дну оврага бежал ручей. Листья в рощах начинали желтеть в преддверии осени, а сейчас, на рассвете, подернулись красным.
  'Атай!' - отчетливо прозвучало в голове юноши. Он протер лицо каплями росы и прислушался.
   'Атай! Они едут по оврагу меж двух холмов! Впереди река!'
  За крутым холмом перед взором Атая блеснула водная гладь, освещенная восходящим солнцем у дальнего берега, но купающаяся в сумраке кустов у ближнего спуска. Тут, у илистой отмели, он различил суету переправы.
  Возблагодарив Таргитая, Атай устремился вниз по склону. Его все еще не замечали.
  Лошади беглецов с брызгами вошли в воду, одна за другой ступая по узкой полоске брода. Рядом с каждым всадником бежал пеший воин, держась за холку коня одной рукой, а второй поднимая над головой оружие. Когда последний конь оказался в реке, Атай изо всех сил погнал своего скакуна - и оказался замыкающим в цепочке раньше, чем голова отряда появилась на другом берегу.
  Он уже видел Камасарию на седле Крума, переброшенную через круп лошади, словно тюк, и связанную ремнями по рукам и ногам. Тряхнув поводьями, Атай с фонтаном брызг налетел на последнего беглеца - и тот оказался в воде, упав с брода. Потом туда же полетел второй, третий... Атай отшвыривал их одного за другим, не думая, что будет делать дальше.
  Крум как раз выбирался из реки. Он обернулся, в ужасе успев заметить разгневанное лицо Атая - и выпал из седла от мощного толчка в грудь.
  Второй рукой юноша успел подхватить падающую Камасарию, и, повернув коня, устремился с ней обратно, пока отплевывающиеся воины еще барахтались в реке, пытаясь выбраться на мелководье.
   - Стреляйте! - завопил Крум, выхватывая лук у ближайшего дружинника.
  Внезапно по воде ударил ветер. Стрела, подхваченная его порывом, взвилась ввысь - и упала в журчащий поток, скрывшись под его темной поверхностью. Широко побежали круги, быстро разрастаясь в высокие волны.
   - Вернемся! - потребовал Крум.
   - Ни за что! Ты хочешь угодить в засаду? - возразил Дэйр. - Он наверняка не один!
   - Как хочешь, - Крум направил коня обратно в реку. - Я не вернусь без нее, а ты можешь бежать хоть на край света, трус!
   - Ты еще ответишь мне за свои слова, старик! - угрожающе скривил рот Дэйр. Но Крум его не слушал. Сколоты, ехавшие за своим старейшиной, в изумлении увидели, как он с разгона влетел в водный поток, одолевая его в обратном направлении.
   - За мной! - рычал Крум, погоняя плетью своего скакуна. Волны сбивали его с тропы, конь то и дело оступался. Еще недавно спокойная река вдруг превратилась в один клокочущий водоворот. С немалыми усилиями старейшина добрался до берега.
  Ветер тут же стих. Волны еще немного поиграли на поверхности реки - и вновь воцарилось холодное спокойствие.
   - Придет время, и ты прибежишь ко мне как ободранная собака! - прокричал Дэйр вослед уносящемуся Круму. Тот не обернулся. Мало-помалу сколотские дружинники начали возвращаться на восточный берег за своим предводителем, и вскоре на высоком западном склоне остались только галаты.
  Считая ниже своего достоинства продолжать пререкания, Дэйр движением головы велел своим людям следовать за собой, и небольшой отряд продолжил путь на запад.
  На миг Атаю пришло в голову остановиться и сразиться с Крумом один на один, прежде чем подтянутся его воины - но пока он колебался, время было упущено. Оставалось гнать коня на восток, так же неистово, как он гнал его на запад несколько мгновений назад.
   Еще недавно он и мечтать не смел о подобном: скакать по лесу с любимой девушкой, лежащей у него на руках и прижимающейся головой к его плечу. Теперь мечта стала явью, а он не мог даже на миг остановиться, дабы насладиться всей полнотой своего счастливого настоящего. Погоня не отставала.
  Конь Атая вновь ступил под своды леса, протянувшегося между двух холмов. Корни деревьев точно сами расступались, давая дорогу беглецам. Позади Атай услышал возмущенные вопли: кого-то из всадников резко распрямившаяся ветка сбросила с седла.
   - Не волнуйся, - юноша на скаку развязал Камасарии руки, и она обхватила его за плечи, - мы уйдем. Они не догонят нас.
   - Я верю тебе, - девушка склонила голову к его груди, дурманя запахом распущенных волос.
  Измученный конь начал спотыкаться.
   - Надо спешиться, - отметил Атай с сожалением. - Иначе мы не доберемся до своих.
  Он повел коня в поводу, Камасария пошла рядом.
   - Что с моим отцом и матерью? Ты что-нибудь знаешь о них? - заговорила она с волнением. Атай покачал головой.
   - О Токсаре ничего не слышно с тех самых пор как он уехал на сбор, где поссорился с Крумом. А мать твоя уже отчаялась тебя увидеть. Она дожидается нашего возвращения в селении.
  Камасария наклонила голову и брела, задумчиво глядя себе под ноги.
   - Скажи, а куда ты исчез в прошлом году, сразу после праздника? - решилась она спросить. - Говорили, тебя забрал к себе Белый Ведун?
   - Это и вправду так, - признал Атай. Камасария удивленно изогнула тонкие черные брови:
   - Так вот откуда все это? Вот почему я слышала тебя, словно ты был рядом, хотя ты ехал в сотнях шагах позади нас? Вот почему река взбунтовалась, мешая нашим преследователям? Этому тебя научил Ведун?
   - Не думаю, - усмехнулся Атай. - Быть может, мысли мои и в самом деле теперь принадлежат земле, и она может нести их вперед на многие версты - но это не то, чему я обучался. Однако я надеюсь, что сумею тебя защитить.
  Далеко позади беглецов раздался заунывный вой волков. Камасария испуганно прижалась к Атаю, тот приобнял ее, готовясь уберечь от новой напасти. Их конь захрапел, натягивая удила и не желая идти дальше.
  Мимо промчался взмыленный гнедой скакун, из тех, что ходили под воинами Крума. Следом за волчьим воем послышались и крики людей: они ловили в чаще разбегающихся коней.
  Атай рассмеялся.
   - Немало теперь им потребуется времени, чтобы вновь пуститься за нами в погоню!
   - А нам что же, волки не страшны?
   - Не бойся, - Атай обнял девушку за плечи. - Волки - обитатели леса. С ними я как-нибудь договорюсь.
  Они посмотрели в глаза друг друга, и Атай почувствовал, что время жизни, проведенное в Запретном Лесу, словно исчезло, растворилось без остатка. Он снова был тем молодым парнем, что впервые увидел красавицу Камасарию... Душа его утонула в ее серых глазах, дыхание перехватило...
   - Вон они! - донесся вдруг торжествующий клич одного из преследователей.
   - Хватайте их! - вторил ему голос Крума.
   - Скорее! - Атай подбросил девушку на седло, вскочил следом, и конь, устало тряхнув гривой, вновь поскакал по лесной тропе.
  А вокруг все ярче разгоралась осень. Желтые листья слетали с веток под ноги бегущим лошадям, хруст сухого колосника и стрелолиста разносился в воздухе. В зарослях пестрели ягоды, а там, где рощи становились густыми, витал грибной дух.
  'Великие творцы всего сущего! Великий дух Агор, наполняющий мир своим дыханием! Великая Мада, мудрость мира, дающая форму и жизнь! Защитите!'
   Атай и Камасария вырвались из-под полога леса. Впереди показалась пустошь, возле которой Атай с Оршичем настигли отряд Крума. Серый дымок еще вился здесь над неостывшими кострами. А позади уже вновь доносились удивленные и разгневанные возгласы.
  Юноша обернулся и рассмеялся от души, указывая своей спутнице на незадачливых преследователей:
   - Похоже, им придется еще долго бороться с лесом!
  Корни деревьев, точно змеи, обвивались вокруг лошадиных копыт, растопыренные ветки словно тянулись к всадникам, пытаясь их сбросить.
   - Как хочешь, Крум! - выкрикнул один из дружинников, потеряв терпение. - Ты можешь гнаться за своей девицей хоть до края земли, а мы за этим колдуном не пойдем!
  Из леса старейшина выехал один.
   - Подожди, - Атай спешился и оставил Камасарию на седле, вручив ей поводья. - Пусть подъедет ближе.
  Совершенно потеряв голову от гнева и досады, седовласый Крум летел на юношу во весь опор. Он уже вытащил меч, приготовившись рубить с седла - как вдруг его скакун резко встал на дыбы.
  Взмахнув ногами, старик свалился на землю.
  Атай мгновенно оказался возле него.
   - Забудь о ней. Ради твоих седин, ради твоей старости - я прощаю тебя. Ступай, куда хочешь. Но не смей возвращаться к нашим кочевьям, ибо там тебя ждет смерть!
  Крум слабо кряхтел, пытаясь подняться.
   - Ты еще пожалеешь, мальчишка, - с трудом пробормотал он, приподнявшись на локте. Атай протянул ему руку.
  Презрительно уклонившись от помощи, Крум наконец встал на ноги. Побитый, понурый, он посвистом подозвал коня и повел его обратно, туда, где его воины продолжали свое безнадежное противостояние с лесом.
   - Едем, - удовлетворенно сказал Атай, садясь в седло.
  Через некоторое время они увидели впереди бредущих селян, освобожденных из плена княжичем и Атаем. Они погоняли волов и лошадей, впряженных в скрипучие повозки. Юноша хорошо различал их с вершины высокого косогора. Погладив скакуна по шее, он велел ему спускаться на равнину.
   - Ворон кружит, - с опаской посмотрела в небо Камасария.
   - Ворон - такая же часть степи, как волк - часть леса, - отозвался Атай спокойно. Но черная точка в вышине ему самому показалась зловещей.
  Он тряхнул поводьями, чтобы быстрее нагнать своих соплеменников, однако не успел.
  Страшный удар смял его коня, так что юноша опомнился лишь на земле. Все произошедшее было столь неожиданно, что он даже ничего не успел толком понять. А девушка уже была на седле его нового врага.
   - Атай! - прокричала она в отчаянии.
   - Камасария! - Атай быстро поднялся и попытался бежать за уносящимся всадником, в котором сразу узнал Дэйра, предводителя галатов.
  В вышине послышалось насмешливое карканье ворона. Грудь сдавило свинцовой тяжестью. Атай остановился, не в силах продолжать погоню. Конь его лежал без движения, раздувая ноздри. Дыхание его становилось все слабее и вскоре затихло совсем. Опустившись рядом со своим погибшим товарищем, юноша закрыл голову руками и зарыдал.
   - Не гневи богов, - раздался знакомый голос. Атай поднял глаза.
  Опираясь на сучковатую палку, над ним возвышался Одрий, сын Арпаксая, победитель прошлогоднего состязания борцов.
   - Какова бы ни была твоя беда, ей не поможешь слезами, - заметил воин.
   - Откуда ты взялся? - Атай поднялся на ноги.
   - Вернулся из похода, в который ушел вместе с князем Собадаком.
   - А где же сам князь?
   - Его уже нет в живых, - Одрий нахмурил брови.
   - Ты уверен в этом? Откуда ты знаешь? - подался к нему юноша.
   - Я был там, - ответил Одрий. - Я видел последнюю битву князя сколотов.
  
   Глава 4. Последняя битва князя сколотов.
  ...На рассвете вся необъятная равнина зашевелилась. Переливающиеся как изумруды и аметисты, яркие людские колонны начали перемещаться и громыхать, выдвигаясь из лагеря царя царей. Можно было разобрать даже отдельные возгласы и команды. Над шатром Артахшассы, заметным издалека, подняли огромный золотой штандарт: солнце с веером из длинных лучей.
  - Пора и нам выступать, - сказал Куруш своим военачальникам.
  По лагерю разбежались вестовые, взлетели сигнальные флаги. После того, как все жертвы были принесены, каран, соблюдая верность отцовским обычаям, дал знак магам вынести перед войском священный огонь на пяти серебряных алтарях. Жрецы запели яшты Победоносным Воинам, сокрушителям Данавов. Следом заотары в белых плащах с золотыми ветвями мирта в руках вывезли колесницу Ахуры, в которую был запряжен белоснежный рослый аргамак, посвященный Солнцу.
  Насколько могли видеть со своих позиций воины Куруша, в войске неприятеля совершались похожие ритуалы, с той лишь разницей, что вслед за божественной колесницей вышли триста шестьдесят пять юношей, одетых в алые шелка - они символизировали количество дней в году. Потом началось построение боевых частей. Клеарх и Менон, распределив боевые порядки один на правом крыле у реки, другой - на левом, еще раз напомнили солдатам про угрозу серпоносных колесниц и тяжелой мидийской конницы. Лаконских пельтастов Клеарх усилил тысячей пафлагонских всадников, к гоплитам Менона примкнули конники гиппарха Ариея.
  Сколотам досталось место в самом центре строя, впереди шестисот отборных лидийских всадников, которых вел в бой сам царевич. Князь Собадак осознавал всю ответственность своего положения.
  - Не ударим в грязь лицом, братья, - сказал он соплеменникам. - От того, каков будет наш первый натиск, быть может, и судьба битвы решится.
  Однако Одрий оглядывал статных степных молодцов с невольной грустью. Юные, румяные лица, сверкающие жаждой подвигов глаза. Эх, удальцы, краса Борустеновых кочевий. Бывалый воин ясно понимал, что все передние шеренги этих лихих наездников, красующихся сейчас на своих скакунах с золотыми фаларами, лягут наповал как примятая трава. Пять, десять шеренг - не останется даже следа. Те же, что замыкают сколотский клин, дойдут до середины неприятельского войска. Если очень повезет. А может и нет: уж больно густо стоит враг, конца и края не видать. Да и фронт его вдвое длиннее. Что ждет Одрия к исходу дня? Услышит ли он трубы победы - или увидит своих праотцов? Говорят, Золотая Степь Таргитая, колосящаяся на Млечном Пути, прекрасна. Дивные птицы поют там песни без умолку, антилопы и зайцы свободно бродят среди вечнозеленой травы...
  Затрещали дудки, забили барабаны. Колонны царя царей приблизились на несколько десятков шагов, и их целиком поглотила клубящаяся пыль. От движения тысяч ног и копыт воздух скоро напитался вкусом сухого песка, а люди стали кашлять и чихать, пытаясь избавиться от этой заразы, заползающей внутрь, словно дым, и не позволяющей дышать.
  Теперь Одрий уже не мог рассмотреть, кто и где стоит в строю у Артахшассы. Лишь редкие проблески меди с кончиков пик или шлемов иногда прорывали серый удушливый туман. Ему показалась, что голодная мгла ползет на войско Куруша, чтобы заглотить его в свою смердящую утробу. Дружинники вокруг забеспокоились, до боли растирая пальцами глаза. Ветер гнал пыль в их сторону.
  'Недобрая примета', - подумалось Одрию.
  Наступило короткое затишье. Воины царевича по всей длине боевой линии ждали команды. Между тем лязг и скрип металла, хлопанье надутых ветром, словно пузыри плащей, и густое дыхание людей и животных катились на них лавиной.
  - Вперед! - махнул плетью князь Собадак, увидев взметнувшиеся в разных местах шеренг сигнальные знамена, призывающие к атаке.
  Куруш, видно, что-то еще пытался сказать солдатам в середине строя, но слов его было уже не разобрать. Земля наполнилась гулом, будто кто-то бил по гигантской наковальне. Людские массы потекли вперед.
  Сколоты, выставив копья с красными темляками, с ревом врубились в ряды белопанцирных конников Артахшассы, оказавшихся прямо перед ними. Они обрушились на них подобно стае ястребов, влетевших в курятник. Застучало оружие, затрещали доспехи, а щиты, подставляемые под тяжелые удары дружинников, отзывались низкими скрипами, режущими слух.
  Бой сразу вспыхнул по всей линии, и конная шеренга персов начала крошиться. Но белопанцирные держались упорно и, как видно, были неплохо обучены. Пики у них были длиннее, чем у воинов князя, а потому сколоты, когда не могли достать неприятеля, поворачивали коня, будто убегая, и поражали его брошенными копьями неожиданно, наклоняясь вбок и держась за гривы коней. Немало персов было сбито таким образом со своих леопардовых потников, обшитых красными кистями.
  - Арий с нами! - выкрикивали воины Собадака.
  Несмотря на свое мужество, персы не могли тягаться со сколотами в боевой ярости и напоре. Строй белопанцирных неуклонно оседал под их натиском. Вскоре над гущей сражающихся вскинулась пика с насаженной на нее человеческой головой - командир конного персидского отряда был убит. Воины Собадака дружно заревели, будто медведи, вырвавшиеся из берлоги, откликаясь радостному знаку. Это окончательно сломило противника. Белопанцирные показали спину. Князь и его ратники преследовали их, подобно орлам, клюющим удирающих зайцев. Но вот персы влетели в открывшиеся раcщелы второго конного строя, и перед сколотами оказались воины в высоких стеганых колпаках и куртках, обшитых литыми бляхами с наручнями и набедренниками. Бронзовыми пластинами были покрыты и кони.
  'Мидяне', - догадался Одрий.
  Сблизиться с новым противником сколоты не смогли, так как конники Артахшассы засыпали их густой тучей дротиков. Эти смертоносные жала так и въедались в тело, пробивая даже прочные панцири. Дружинники Собадака, уже вытащившие мечи и секиры, чтобы вступить с врагом в долгожданную ближнюю рубку, оказались позорно остановленными всего в пяти-шести шагах от цели. В рядах их началась бестолковая возня и сумятица, так как слишком много удальцов застряло в седлах, сраженные персидским оружием, или же полетели на землю вслед за убитыми лошадьми. В воцарившемся хаосе персы продолжали забрасывать дружинников дротиками, которыми были тесно обвешаны их поясные ремни.
  Одрий, долго прикрывавшийся щитом, вынужден был отбросить его, потому что тот слишком отяжелел и оттягивал руку. В его деревянной поверхности, обшитой бычьей кожей, застрял добрый десяток коротких ясеневых пик.
  - Отходить! - распорядился Собадак. - Стрелки - вперед!
  Затрубил рог, и потрепанные дружинники отвели назад коней. Пять сотен проворных лучников в легких кожаных башлыках и куртках сменили панцирную конницу князя, обескровленную боем.
  Знакомый напев множества стрел, выпущенных из тугих луков, был для сердца сколотов самой сладкой музыкой. Собадак нисколько не сомневался, что стрелами он отгонит мидян, и тогда его тяжеловооруженные дружинники повторят свою атаку, ударив по смешавшемуся в беспорядке врагу. Персы действительно оробели под непрерывным шипящим дождем железа, однако сзади на сколотов уже напирали лидийцы царевича Куруша. Каран отдал приказ наступать единым фронтом. Это решение привело к разброду и путанице в центре всего его войска. Различные отряды с неизбежностью перемешались и устремились вперед скученной массой.
  Здесь началось настоящее побоище, в котором уже некогда было думать о стратегии. Каждый действовал тем оружием, которое держал в руках, а приказы командиров стали путанными и неразборчивыми.
  Наконец-то Одрий попал в глубину неприятельских рядов! По крайней мере, он видел персов и слева, и справа, а иногда даже у себя за спиной. Но и в самом разгуле жаркой сечи дружинник старался не упускать из виду князя.
  - Арий с нами! - грозно рычал Одрий, вращая своей четырехгранной палицей.
  Он наносил такие сокрушительные удары, что крошил вражеские доспехи как яичную скорлупу. Даже если неприятель успевал подставить щит, ударная волна сносила его, опрокидывая вместе с конем. Пространство вокруг немного расширилось, и теперь в нем можно было разгуляться на славу. Целиком захваченный стихией боя, Одрий даже не обращал внимания на зудящие ожоги: в бедре его застряло чье-то короткое копье, а левое предплечье было рассечено и исходило кровью.
  - Сила и доблесть! - кричал Собадак дружинникам, приободряя изнуренных упорной схваткой людей. - Покажем свою отвагу, братья! Добудем голову персидского царя и увезем к себе в степи!
  Однако, несмотря на большие потери, персы не убывали. Мертвые валились вокруг как сорванные бурей гроздья рябин, но живых становилось все больше и больше. Тогда как сколоты теряли одного воина за другим. Лидийцы теперь стояли с ними бок о бок, хотя из шестисот отборных конников карана Одрий мог приметить едва ли более двух сотен. Оглушительно ревели персидские трубы.
  Собадак, не падая духом, вновь и вновь призывал своих воинов сокрушить вражеский строй. Князь наотмашь рубил тяжелым мечом, и при столкновении с ним от персидских всадников отлетали головы и руки. Одрий бился рядом. Палица его стала липкой. Она ныла и стонала, чуть не гнулась, но неизменно наводила ужас на недругов. Персидской кровью были густо забрызганы лицо и латы дружинника, а несколько противников, которым могучий сколот раскроил черепа вместе со шлемами, замарали его руки содержимым своих голов.
  Совершенно было неясно, что творится на других участках боя, кто побеждает, кто бежит. Взглядом кипящее море железа было не объять. Раза три Одрий замечал Куруша в развевающемся плаще, с непокрытой головой. Каран направлял коня в гущу вражеского строя. Похоже, он увидел царя или его личный штандарт с золотым орлом, и теперь уже не обращал внимания ни на какие препятствия. Следом поспевали сепобода Артакат и телохранители.
  Сражающиеся снова сгустились, сгрудились в тесный ком, лязгающий железом, пышущий жаром и исходящий кровавыми парами. Горько было видеть, как рядом валятся от ран безусые юноши родного кочевья, которых Одрий помнил еще детьми. Кому-то разрубили ключицу вместе с грудной клеткой, кому-то снесли половину лица. К персам подошли новые подкрепления, однако Куруш, находившийся в середине сражения и, точно безумец, поглощенный единственной целью добраться до Артахшассы, перестал управлять собственным войском. Похоже, все его военачальники уже давно действовали на собственный страх и риск, без всякого согласования и связи. Подмоги и резервов ждать было неоткуда.
  Князю Собадаку, который сразил вокруг себя столько врагов, что конь его запутался в телах и седельных постромках, кто-то рассек мечом шею до самого уха. Продолжая сражаться, он хватал ртом воздух, а рана его набухала красными пузырями. Одрий, разбрасывая персов, поспешил на выручку, но не успел: обессиленного князя, уже выпустившего из руки меч, насквозь пронзили копьем и стащили с седла.
  В глазах Одрия потемнело от гнева и отчаяния. Он хлестал коня, прорываясь к телу своего вождя, однако добраться до него было невозможно из-за густоты людских масс. Раненные, оказываясь на земле и пытаясь с нее подняться, опрокидывались всадниками, которые невольно затаптывали их, превращая в черное месиво. Руки, упорно тянувшиеся к оружию, дробились копытами коней, становясь вязкой кашей из крови и костей. Среди искореженного металла и перемолотых, словно исполинскими жерновами, людских и конских тел, Одрий совершенно потерялся. Он так и не понял, с какой стороны пришел к нему предательский удар, погасивший всякую волю к сопротивлению. Только затылок его хрустнул, и тело обмякло, устремляя в черную яму без дна и краев...
  Об исходе битвы под Кунакшом Одрий узнал много позже со слов тех немногих сородичей, что остались в живых и вытащили его с поля боя. Битва была безнадежно проиграна. Князь Собадак и шесть сотен борустенитов пали в бою, большинство азиатских частей Куруша бесславно бежали. Погиб и сам царевич, который сумел добраться до Артахшассы, убив сепободу Артагерса и ранив самого царя царей. Куруша сразили брошенным копьем, угодившим в скулу и вышедшим из затылка. Потом ему отрубили голову и правую руку, чтобы отвести как трофей в Суавадзан. Пали почти все военачальники карана, кроме Ариея, который в бою на левом крыле был опрокинут со своей конницей и бежал с ее остатками.
  Клеарх и Менон, добившиеся успеха на своих участках сражения, отступили в лагерь, но позже были предательски убиты по приказу Тишшапарны, пообещавшего жизнь и свободу в случае их добровольной сдачи. Остатки иованов и сколотов под командой простого всадника Ксенофонта из Атен смогли спастись, пройдя с боями от моря до моря и возвратившись на родину.
  С ними добрался до отчего края и Одрий. Путь его был трудным. Все земляки его погибли один за другим. Расставшись с иованами на понтийском побережье, они пересекли море на рыбацких лодках, и попали в землю тавров. Здесь многие, уцелевшие в дальнем походе, лишились жизни почти на пороге родных земель. Дальше были тропы через Степь, мытарства и лишения, прежде чем бывалый воин увидел свое родное селение.
  Но и здесь его ожидало несчастье. Он, ушедший от войны, внезапно нашел ее на своей родной земле. Поселок был выжжен дотла, сородичи подняли мечи друг против друга. Сердце Одрия заполнилось скорбью, и раны, еще не затянувшиеся после Кунакша, снова открылись.
  'Вот она, немилость богов, - подумал он, - Папай отвратил от нас свой лик и отныне не будет покоя и радости на берегах Борустена...'
   Глава 5. Тучи сгущаются.
  Внутри Атая по-прежнему звучал голос Камасарии, но уже как-то глухо, точно пытаясь пробиться сквозь толстую стену. Она звала его, а он пытался ей ответить - однако девушка его не слышала. Атай настойчиво брел на этот зов, хотя уже сознавал, что пешему ему не догнать стремительно удаляющихся всадников.
  Но он продолжал идти, и дыхание его не сбивалось. Юноша оставался так же полон сил, как и в начале своего пути, когда, расставшись с Оршичем, отправился в свою безнадежную погоню. Он не понимал только одного: как могло случиться, что все силы земли, столь пылко помогавшие ему на первых порах, вдруг от него отвернулись, и какой-то чужак сумел так запросто его одолеть?
  Чтобы совсем не пасть духом от неудач, Атай решил прибегнуть к спасительному приему, показанному некогда наставником. Он назывался 'Мост через Бездну' и заключался в том, чтобы мысленно выстроить тонкую связь с человеком, находящимся далеко, с силами природы и даже с самими богами, воссоздав в сердце их зримый образ.
  Бросив клич в глубокую темень пространства, шевелящегося вокруг него зыбкими волнами, юноша попытался увидеть Белого Ведуна. Ум его не сразу сумел выхватить из дрожащей темноты его светлый лик - потребовались большие усилия. Белый Ведун стоял на холме: его фигура отчетливо вырисовывалась на фоне сумеречного неба. Однако Атай увидел, что глаза кудесника закрыты, а черты лица бездвижны, словно в них совсем не было жизни. Еще миг, и на месте наставника юноша увидел обросший серым мхом гранитный камень. Атай вновь сделал попытку воссоединиться с Белым Ведуном, чтобы получить от него совет или помощь, но все было тщетно. Ответом был лишь холодный промозглый ветер.
  Тогда юноша сосредоточил все свое внимание на Светозарном Граде, силясь извлечь его образ из потаенной глубины своего существа, выстроить перед собой его блистательные очертания и напитаться лучезарной силой Предвечных. Ему действительно удалось увидеть город, окруженный пенными водами и зубчатыми скальными пиками. Но от конусоверхих кровлей не исходило ни лучика света. Город был окутан тенями, а в вышине трепетали мохнатые темные тучи, угрожающе нависнув над скалами. Потом пошел тяжелый, черный дождь...
  Атай почувствовал настоящее отчаяние. Он вдруг понял, что что-то необратимо изменилось в пространстве и события стали ему неподвластны. В жизнь его вмешалась могучая сила, неизвестная, но таящая страшную опасность. Хор темных сил пробудился даже в шевелении земли под ногами. Веяние мрака наблюдалось в накренившихся соснах, в поникшей траве. И только далекий, угасающий с каждым мгновением голос Камасарии еще отдавался где-то в голове последней путеводной надеждой.
  Юноша шел и шел, не останавливаясь. На ходу срывал ягоды, чтобы поддерживать силы, пил из ручьев. Наконец за перелеском ему открылось огромное облако пыли. От него доносился сильный гул, слышалось лошадиное ржание и лязг металла. Судя по всему, здесь разбило лагерь большое войско.
  На просторной равнине, огражденной цепью невысоких холмов, раскинулся стан - вернее, сразу пять лагерей, тесно прижавшихся друг к другу и заставленных палатками, телегами и крытыми повозками. На каждой вершине холма выделялся дозорный на коне, озирающий взглядом окрестности. Во всех лагерях гулял неумолчный шум, какой бывает обычно на месте большого скопления людей.
  Атай обратил внимание, что многие палатки были холщовыми, а не войлочными, как это принято у степных племен. Еще он приметил высокий штандарт с коротким алым полотнищем и бронзовым диском, на котором выделялись ветви оливы. Внезапно юноше показалось, что ближайший всадник с вершины холма обратил свое выбритое лицо в его сторону. Ничком рухнув на землю, Атай замер и только спустя некоторое время продолжил изучать лагерь чужаков, приподняв голову.
  Над холмами кружили вороны - обычные спутники войска. Повсюду дымили костры - воины готовили завтрак.
  Неосторожно шевельнувшись, Атай задел локтем сухую ветку, и она с хрустом разломилась. В тот же миг прямо над его головой гаркнул ворон, и воины его заметили. Нужно было немедленно бежать. Он поспешно повернулся, успев увидеть, что с десяток ратников, подхватив копья, бросились за ним, скрипя кожаными ремнями и бряцая доспехами. Они рассыпались среди берез и кустарников с неожиданной проворностью.
  Рука Атая невольно потянулась к мечу, но он передумал. Остановившись, юноша прижался спиной к шершавому древесному стволу. Собрав все свое дыхание в живот, он раскачал его там, словно сгустившийся шар, встряхнул и направил в гортань, издав такой оглушительный звук, что задрожали ветви деревьев, а шишки и желуди посыпались в траву. Это был рев целой стаи голодных львов - прием, которому также обучил Атая Белый Ведун. Воины остолбенели. Посовещавшись, они развернулись назад, испуганно озираясь по сторонам. Похоже, желания схватиться со сворой кровожадных хищников ни у кого не возникло.
  Атай остался один и смог спокойно обдумать свои дальнейшие действия.
  Люди, которые преследовали его, по своему военному облачению слишком сильно отличались от всех известных ему племен. Бронзовые панцири, большие круглые щиты, расписанные яркой краской, длинные пики и обнаженные бедра навевали в памяти рассказы о воителях городов Иониды. Но каким ветром занесло чужеземцев так далеко от их родного побережья?
  Юноша вдруг вспомнил, что и Крум, и Дэйр также скрылись за укреплениями этой лагерной полосы - сюда вели их следы. Выходит, набег Крума был не простым разбойным налетом. Уж не была ли это разведка перед крупным походом? Что же за силы стоят тогда за этим огромным войском?
  Выбравшись из кустов на тропу, Атай решительно направился обратно к лагерю. Сомнений у него не осталось. Если его о чем-либо спросят, он отговорится именем Крума, скажет, что ищет своего военного начальника. Вот только, на каком языке его спросят, и что будет, если его увидит сам Крум?
  Между тем, ноги принесли юношу к самой границе лагеря, где на укрепленных шестах были развешены продолговатые щиты, обтянутые кожей, и стоял бронзовый гонг. Атай подступил к дозорным в кожаных рубахах с бляхами, лениво зевающими на пригорке.
   - Я ищу старейшину Крума, предводителя сколотов, - произнес он, слегка холодея от мысли, что сейчас воины доставят его прямо пред самые очи его врага.
   - А! Ты из скифов, - понимающе кивнул один, переходя на знакомое Атаю степное наречие. - Твои давно вернулись. Иди дальше! Найдешь их за шатрами галатов - видишь, кабаньи головы торчат, - воин махнул рукой и, что-то пробурчав своим товарищам, уселся на деревянную колоду. Посовещавшись, спокойно повернулись к костру и остальные.
  Атай двинулся краем лагеря дальше.
  Он еще не вполне представлял себе, что скажет и о чем попросит, но по мере того как ноги приближали его к часовым у земляного вала лагеря галатов - или геверов, как чаще называли их у сколотов, - в памяти все отчетливее всплывал день прихода Оршича в Запретный Лес. Именно тогда Белый Ведун вдруг заставил юношу 'стать княжичем' - увидеть другого человека своими глазами и проникнуть умом и чувствами в самое его естество...
  Вот и теперь, приблизившись к дозорному у вала, Атай посмотрел на него в упор, но туманным взглядом - так, словно видел его изнутри себя.
  Воин, высокий бородатый гевер, с длинными светлыми волосами, убранными под ремешок, с овальным щитом, испещренным рисунками звезд, и копьем, наконечник которого он нацелил на незваного гостя, окликнул его.
   - Я иду к Дэйру, - ответил Атай на языке галатов. О том, что уста его источают иноплеменную речь, он догадался, скорее, интуитивно, так как никогда ранее ее не слышал. - Вождь недавно вернулся из разведки.
   - Что-то я тебя не узнаю, - подозрительно покосился на него дозорный, - да и одет ты не так, как мы...
  Но в лице его уже читались следы внутренней борьбы и происходящего преображения. Недолгое время дозорный еще сопротивлялся вторгающейся в самое его нутро чужеродной силе, а потом вдруг напряженные складки на его лбу разгладились, и на губах проступило подобие улыбки. - Ты, наверно, из скифов, что недавно примкнули к его отряду?
   - Именно так, - кивнул Атай и беспрепятственно прошел внутрь лагеря.
  Дэйр вырос как из-под земли. Вряд ли вождь успел позабыть молодого сколота, которого поверг на землю вместе с конем несколько дней назад. Однако сейчас галат смотрел на Атая, как на совершенно незнакомого ему человека.
   - Чего тебе? - спросил он с холодом в голосе.
   - Дозволь остаться в твоей дружине, - попросил Атай неожиданно для себя самого.
  Галат оценивающе оглядел юношу.
   - С недавних пор я недолюбливаю выходцев из вашего племени. Ступай к своим. Вон они встали, на отшибе. После всех недавних размолвок...
  Атай различил в отдалении несколько сколотских шатров, а возле них - людей в стеганых кафтанах и башлыках.
  Над лагерем пропел боевой рог.
   - Гебелейзис опять сзывает всех на сбор, - поднял руку Дэйр. - За мной! - позвал он своих воинов, сразу позабыв о госте.
  С замиранием Атай дождался, пока в лагере останутся только часовые, и проскользнул в шатер вождя галатов.
  Камасария была там. Она сидела у центрального столба, привязанная к нему за руки. Когда Атай вошел, она испуганно дернулась - и с трудом улыбнулась, узнав его. На лице у нее багрово сиял кровоподтек.
  Юноша глубоко вздохнул, пересиливая желание убить Дэйра на месте.
   - Идем, пока нас никто не видит! - одним движением Атай разрезал веревки, стягивавшие запястья девушки.
   - Нет, Атай, - Камасария попыталась подняться на ноги - и не смогла. Атай подхватил ее. - Мы не уйдем далеко. Тут собрались слишком большие силы из разных земель, враждебных нам. Они не отпустят меня. Скачи к старейшинам, предупреди - они идут на нас!
   - Так не пойдет, - нахмурился юноша. Он сам еще не понимал, что сделает - но, прочно обхватив девушку за талию, вынес ее из шатра почти силой. - Ступай к холмам. Сейчас все собрались на совет, тебя могут не заметить. Можешь идти сама?
  Камасария охнула - и тут же опустилась на колени.
   - Вон там, слева, протекает ручей, из которого они берут воду, - Атай нагнулся к ней и быстро зашептал на ухо. - Там трава еще высока и зелена, там можно укрыться. Доберись дотуда, спрячься в кустах и жди меня. Скоро я к тебе вернусь.
  Припадая на ушибленную ногу, Камасария медленно побрела в сторону ручья.
  Прежде чем обсуждавшие что-то у своих шатров сколоты заметили беглянку, она уже скрылась в высокой прибрежной лебеде. Атай постоял, глядя ей в след. Под его пристальным взглядом трава, примятая ногами девушки, вновь распрямилась, точно по ней никто никогда не ходил.
  Убедившись, что Камасария достигла ручья, Атай, не таясь более, направился к поляне совета.
  Меж пятью лагерями, расположенными по разным концам долины, было обширное свободное пространство. Здесь сходились теперь воины самого разного вида - в боевой раскраске, с копьями, с мечами, со щитами, в высоких шлемах, украшенных перьями, крыльями или рогами, или просто в кожаной шапке и с каменным топором в руке.
  На возвышении в центре поляны стоял высокий человек в бронзовых доспехах, покрытых сетью мелких рисунков. Шлем с высоким гребнем он держал в руках, и Атай рассмотрел его лицо - с крупными чертами, чернобровое, окруженное черной гривой волос.
  Половина собравшихся приветствовала его радостным ревом:
   - Гебелейзис! Гебелейзис! Ге-бе-лей-зис! - скандировали воины.
   У него за спиной, на нижнем уступе возвышения из земли и бревен, застыл другой человек. Черная накидка, скрывающая лицо, и выдающийся вперед капюшон делали его похожим на ворона.
  Гебелейзис поднял руку - и народ стих, готовый слушать вождя.
   - Страна сколотов перед нами. Все, что в ней есть - ее женщины, ее хлеб, ее кони - будут вашими. Довольно ждать! Кто не успел присоединиться к нам - пусть догоняет, или запятнает свое имя позором! Мы выступаем.
  Собравшиеся ответили радостным воем. Атаю вдруг показалось, что поле покрыла стая воронов, собравшихся терзать трупы павших, и павшими заполнилась вся степь...
  Стоявший позади Гебелейзиса человек поднялся и что-то прошептал ему.
   - Самые смелые и сильные из тех, кто решит продолжать поход, - вновь заговорил Гебелейзис, - пойдут с нами дальше! После того, как мы сметем сколотов вместе с их кочевьями и курганами, мы вступим в земли будинов. А откуда уже рукой подать до земли благодатной, где текут молочные реки, и вечно стоит лето. Мы заставим будинов показать дорогу в эту счастливую страну, и мы - те, кто пойдет с нами - станем ее полновластными властителями!
   - Да будет так! - отозвались вожди. Атай окинул взглядом равнину - не менее десяти тысяч воинов собрались на ней, и все они истово жаждали крови. Его крови - и крови его сородичей.
  Не привлекая к себе внимания, юноша тихо отступил за спины воинов - хотя ему и показалось на миг, что человек, схожий с вороном, повернул капюшон в его сторону и проводил его невидимым взглядом. Но потом Атай быстро нырнул в траву - и вскоре был уже рядом с Камасарией.
  Тут, в кустах, им пришлось просидеть до вечера. Они слышали гневные крики Дэйра, обнаружившего пропажу своей добычи, слышали, как он яростно разносил часовых и как часовые неловко оправдывались дрожащими голосами, заверяя всеми богами земли и неба, что не видели в лагере посторонних. Но времени искать беглецов уже не осталось - один за другим отряды снимались с лагеря и выступали на северо-восток, сливаясь в длинную походную колонну.
  Погрозив кулаком в сторону кустов у ручья, Дэйр велел сворачивать шатры и догонять уходящее войско.
  
   Глава 6. Избрание.
  У почерневшего от времени идола Гойтосира, стоящего на пересечении трех степных дорог, сгрудился самый разношерстный люд.
   - Зачем мы здесь? - ворчали люди. Еще недавно бывшие добрыми соседями, теперь они недоверчиво косились друг на друга - и вставали в отдалении, каждый со своими сородичами. Некоторые привезли с собой кибитки с семьями, оставив их у дороги, пригнали скот, чтоб не оставлять без присмотра - ненадежно стало в округе.
  Однако, несмотря на вражду, ни один старейшина, ни один вождь не отказался от приглашения, которое разнесли воины будинов по родам и дальним выселкам. Всех созывали на священное место схода.
  Слух о разбойном налете на родовое селение Собадака и возвращении захваченных в полон соплеменников Оршичем, вернувшимся с далекой чужбины, быстро облетел все сколотские кочевья. Из самых разных станов прибыли старейшины и именитые воины, ведуны и простые общинники.
  Под кронами трех вековых дубов расстелили шкуры, войлок и кашму. Говорят, близ этих дубов когда-то торчал из земли священный меч Ария в человеческий рост высотой, но потом бесследно пропал во времена вадарского нашествия. Теперь там чинно воссели на пятки самые почитаемые борустениты, запахнувшись в соболиные и барсучьи шубы. Взгляды, которыми они обменивались между собой, не предвещали ничего доброго.
  Среди сколотских старейшин выделялся одетый в чешуйчатую броню седобородый воин Илег, из числа будинов. Он сидел рядом с другими, положив рядом короткий меч, и хмуро наблюдал за собравшимися. Вдалеке сгрудились его воины, готовые утихомирить излишне горячие головы, если потребует этого их воевода.
  Старейшины ждали, когда успокоится народ, чтобы начать сход. Повсюду запылали костры, кто-то пил патоку, кто-то - кобылье молоко. Вся поляна заполнилась запахом дыма и шерсти. Люди спорили, ругались, и вовсе не обращали внимания на старейшин.
  Наконец Тириксад - старейшина Берестяного Поселка, раскинутого за лесом, - закряхтел, неловко привстав с кашмы. Он поднял руку, чтобы остановить непрекращающийся гул и громкие разговоры общинников. Прокашлялся беззубым ртом - лицо сухое, глаза водянистые. Откинул с груди серый замшевый плащ, заговорил. Народ примолк, чтобы узнать, что скажет старожил.
  - Как жить будем, родичи? - Тириксад обвел взглядом сидящих вокруг людей.
  - А как жили всегда, так и будем, чего спрашиваешь? - крикнул ему какой-то веснущатый юнец в синей дерюге.
  - Ты, я вижу, совсем дурень, ежели еще не понял, что в Степи творится, - спокойно осадил его старейшина под раскатистый смех общинников. - Как жили - так уже не выйдет. Ушло прежнее время.
   - Так на что вы нас всех собрали? - спросил кто-то.
   - Князя выбирать надо. Негоже, чтоб племя без вождя оставалось.
   - А чем тебе Собадак не вождь?
   - Сказывают, отходил он свое по земле, - напомнил Тириксад. - В страну теней подался.
   - Языки бы повырывать тем, кто такое говорит...
   - Что же ты предлагаешь? - поднялся другой вождь, сидевший рядом с Тириксадом, Урамсаг, дородный бородатый мужчина с вышитым золотом поясом. - Или ты сам в князья метишь?
  Тириксад готов был уже ответить на вызов, однако поднялся Илег.
   - Мы тут собрались для того, чтобы решить, что делать дальше, а не обиды старые поминать. Сядь, Урамсаг!
  Вождь запахнул меховую накидку и гордо уселся обратно. Некоторое время старейшины обменивались гневными взглядами, но наконец Тириксад продолжил.
  - Негоже, говорю, без порядка и защиты жить. Народ под князем должен ходить. Видали вы, кто теперь в Степи хозяйничает? Лихоимцев развелось, что волков в лесу и все норовят ощипать, как курей. Нужно князя нового выбрать всем миром.
  - Кого же ты нам прикажешь выбирать? Токсар умер, Крум разбоем нынче промышляет. А вас кого ни выбери, вы друг другу бороды повыдираете! - рассмеялся кто-то из задних рядов.
  - А чем вам Оршич плох? - неожиданно предложил Тириксад. - Не он ли княжеский брат?
  - Труса и предателя в вожди прочишь? - вновь вскочил Урамсаг. - Где твой ум, старый? Вспомни, как он бежал от Собадака с ристалища, хоть и обещал ему свою жизнь отдать.
  - Верно! - поддержали говорившего другие. - Постыдился бы людей, такое предлагать. А то, что полонян и добро отбил, так тем он вину свою хотел перед нами загладить. До сих пор его козни расхлебываем...
  - Не пойдем за Оршичем! - кричали люди. - Не годится он нам. Чтоб народом править, голова нужна. И честь.
  - Ты что же, Урамсаг, на Крума надеешься? - прищурил глаза Тириксад. - Он тебя от врага защитит?
  - По мне лучше Крум, - скривился Урамсаг. - Он хоть из своих. А этот скитался всю жизнь неизвестно где, а теперь вернулся в родные края верховодить. Гнать его из всех кочевий, как поганого шакала! Для таких в старину ни хлеба, ни крова, ни очага не было в земле сколотов.
  - Ты еще Анахарсиса вспомни, - пошутил кто-то.
  - Почему же не вспомнить? Велик был человек, да мудр, а все одно предали смерти за отход от обычаев дедовских. С иованами жил и порядки их принес в степь...
  Казалось, спорам не будет конца. Некоторые общинники так распалились, что готовы были броситься в драку. Но тут поднялся белый как лунь старейшина Навсак, умерив все настроения.
  - Мы собрались, чтобы вопрос решить. Говорите к ряду. Хотите ли вы, чтобы брат Собадака жил с вами на одной земле, делил с вами пищу и кровлю?
  - Нет ему здесь места! - закричали люди, прибывшие из дальних кочевий. - Пусть уходит назад, к иованам!
  Похоже, неприязнь к княжичу была еще очень сильна.
  - Оршич добрый воин, - невозмутимо заметил коренастый дружинник Аримасад, покрутив ус. - И мудрый правитель. Кто из старейшин взялся наводить порядок в степи? Кто сумел скотину вернуть? Кто людей отбил? Кто разоренное селение отстроил? Пока те, кому мы верили, ругались меж собой, Оршич дело стал делать. Вот как теперь Степь благодарит защитников своих? Лучшего князя нам и не сыскать. Или вы Собадака ждете? Так он сейчас за ваше здравие чашу поднимает в шатре своих праотцов.
  - Кто сказал? - послышалось сразу несколько недоверчивых голосов. - Вернется князь, наведет порядок...
  - Князь убит, - из толпы протиснулся плечистый воин в линялом армяке, которого общинники узнали не сразу. Он шел, опираясь на палку, и подволакивал одну ногу.
  - Одрий, ты? - не веря глазам, спросил Аримасад.
  - Я, - невесело отозвался воин. Лицо его потемнело, массивная некогда фигура как будто стала меньше и неприметнее. - Я видел как погиб Собадак. Я был там... Всем бы нам так почить - на груде убитых врагов. Хвала богам, прославил нас князь среди иноземцев.
  Наступило долгое затишье.
  - Так вот что я вам скажу, сколоты, - продолжил Одрий. - Из всех удальцов степи, которых видели мои глаза, только один способен встать на место нашего князя. Это Оршич. Он и смекалист, и силен как два медведя, и ратное дело отменно знает. Да и сам он княжьей крови. Сколь не спорьте, а другого такого нет во всей Степи.
  - Ты что же, готов служить тому, кто тебя на ристалище опозорил? - спросил Урамсаг.
  - Первый вступлю в его дружину, - без колебаний подтвердил Одрий. - И каждый, кто любит свою землю, за ним пойдет. Без Оршича не отстоять нам отчий край, помяните мое слово. Я много воевал, знаю, о чем толкую. А что до позора - так разве позор проиграть сильнейшему?
  - Пусть жрецы раскинут прутья, посмотрим, хороши ли знамения, - предложил кто-то более примирительно.
  - Рано гадать, еще будинов не слышали. Что скажут соседи? - кивнул Урамсаг на молчаливо сидящего Илега.
  - А что нам соседи? - усмехнулся Аримасад. - Им под нашим князем не ходить. Сами решим.
  - Позвать Белого Ведуна! - посоветовали из толпы. - Он скажет, какой князь нам нужен. Он нас рассудит.
  - Довольно! - Тириксад покачал головой, так что его пектораль, изображавшая крылатого льва, натягивающего лук, звякнула на груди. - Мы слишком долго на него полагались. Уберег он нас от набега геверов? Хоть словом, хоть намеком предупредил?
  - Видать, осерчал на нас лесной кудесник, - предположил Аримасад. - Отвернулся от нас за то, что богов забыли. Как ушел в поход Собадак, так и жертвы стали редко приносить.
  - Поголовье оскудело, - проворчал Навсак, - где тут набраться овец и ягнят. Самим есть нечего...
  - Нельзя забывать богов, - стоял на своем дружинник. - Иначе нам жизни в степи не будет.
  Илег встал и одним взглядом остановил начавшиеся пререкания.
  - Я собрал вас всех здесь, чтобы положить конец смуте в вашей земле! Пусть, наконец, Папай поможет вам выбрать достойнейшего вождя. Кого вы желаете видеть князем?
   - Свидетельствую перед родичами всех сколотских станов, что Оршич, сын Фаргабака имеет большее право на княжеский пернач, чем иные общинники, - произнес Тириксад. - Перед лицом вражьей угрозы только за его мечом найдем надежную ограду.
   - Ни за что! - возразил Урамсаг. - Пусть Оксарид принесет жертву и рассудит, угоден ли твой Оршич богам. Что воду в ступе толочь?
  Однако разыскать Оксарида - дряхлого ведуна-гадателя, который проводил все самые важные обряды в племени - не успели.
  Громкий цокот копыт возвестил о прибытии всадника. Он примчался на поляну на совершенно взмыленном коне, с морды которого свисали белые клочья пены. Из седла скорее вывалился, чем слез раскрасневшийся молодец. Головная повязка намокла от пота, грубый кафтан из сыромятной кожи, обвязанный шерстяным кушаком был забрызган грязью, к сапогам пристали обрывки травы и пучки репея.
  - Канит? - удивленно зашептались общинники, признав старшину дозора с Белой Поймы, бывшей самой южной границей борустеновских владений.
  - Они уже по нашу сторону степи, - Канит отер рукавом лицо. - Идут быстро, слажено. Видать, командир у них - голова. И кочевья на пути жгут.
  - Кто идет?! Говори толком! - народ обступил старшину со всех сторон.
  - Войско. Много людей, коней. Идут, но порядок держат. Лазутчиков высылают вперед, хвост охраняют. Словом, все толково. Враг ратное дело разумеет.
  - Сколько идет людей, каких племен? - допытывались старейшины.
  - Те, что в бронзу одеты - иованы. Тысячи две пик будет. Постольку же гетов, трибаллов и данов - главных племен тарчей. Там и пешие, и конные есть. С ними еще геверы - тоже тысячи две, я насчитал больше сорока знамен вождей, - у всех большие щиты и мечи. Эти все одно, что звери - никого не щадят. Два села уже спалили, народ посекли.
  Поляна огласилась проклятиями и стонами.
  - Дождались! - Аримасад развел руками в бессильной досаде. - Пока мы тут сходы водим, недруг наш край губит...
  - Всемогущие боги! Это что же выходит? - Навсак поднялся со шкуры и оперся на посох, который подали ему слуги. - Войск у инородцев тысяч десять будет, и обучено что надо. А у нас? Тысячи три ратников насилу соберем со всей разоренной земли. Отщепенцев, таких, как Крум, развелось как мух на болоте. Юнцов за собой сманивают, рыщут по степи, точно стервятники. От них подмоги не жди.
  - Если вадары врага поддержат, нам всем конец, - сумрачно проговорил Тириксад. - А нет - все равно несладко придется. Конная сила примется теперь терзать налетами кочевья, пешие пойдут вглубь страны, оставляя за собой выжженную пустыню... Что делать будем?
  - Надо звать Оршича! - густым басом выкрикнул Одрий.
  - Верно! - подхватили десятки голосов. - Какого еще знака богов нам надо? Пошлите за Оршичем, приведите княжича! Пусть собирает дружину. Не станем мы ждать, пока нас как щенят передавят - сами ударим!
  - Добрые слова, - Аримасад потер руки. - Накормите коней, наточите мечи. Будем воевать, пока еще есть в руках сила и удаль. Княжич нас поведет.
   - Вот только согласится ли он сам принять власть над вами? - покачал головой Илег. - Сперва надо его найти и спросить.
   - Он в южных выселках, что недавно разорили геверы, - сообщил Канит. - Помогает восстанавливать жилища.
  Старейшины переглянулись.
   - Пошлите за ним немедля! Будем просить его принять княжий пернач...
  
  -...Слушайте, борустениты! - Оршич возвысил голос перед собравшимся народом. - Рожденные от пурпурной крови бога-героя Таргитая, не позабыли ли вы еще свое родство? Слышите ли вы, как ваши предки по ту сторону Млечной Дороги упрекают вас ныне в бессилии? Над вами - бескрайнее небо. Под вами - Великая Степь. Но способны ли вы, как прежде, обнимать их просторы с гордо поднятой головой? Соседи давно забыли силу вашего клича, заморские правители смеются над вашей слабостью. Когда прежде было такое?
  - Тебе ли попрекать нас в слабости? - выкрикнул кто-то из толпы.
  Оршич не растерялся.
  - Солнце и луна обновляют свой лик каждый новый день. Великие горы разрушаются, меняя форму; бесконечные реки оставляют старое русло и ищут новые пути. Так и я давно уже не тот, что был раньше. Слабость свою я изжил вместе с прошлогодним снегом. Но в тяжкий час для моей земли не могу стоять в стороне от ее бед и кручин.
  - Говори, как думаешь справиться с нашими тяготами, - сказал один из старейшин с ожерельем на шее в виде волчьих клыков. - Для того тебя и позвали.
  - Чтобы отвадить пришлых людей от наших станов, нужно сплотиться всем миром, собраться в один железный кулак. Врага мы побьем - я знаю как, но дальнейшее процветание земли сколотской будет зависеть от вас.
  Атай, совсем недавно возвратившийся в селение, стоял среди своих соплеменников, наблюдая за княжичем. Он видел его сейчас словно объятым ало-бордовыми языками пламени, колышущимися в такт произносимым словам. Давно уже научившись замечать скрытые проявления человеческого естества - его тонкие потоки и образы, излучаемые сердцем за покровом плотной формы - юноша отчетливо различал костер духа, пылающий в Оршиче. Этот костер разгорался все сильнее, охватывая руки, ноги, туловище и распространяясь далее за пределы тела. Постепенно поляна насытилась его ало-бордовым цветом, а трава затрещала от едва сдерживаемой, пульсирующей мощи. Сколоты все как один были объяты воодушевлением. Морщины сомнений, гримасы недоверия, насмешливые улыбки сгладились - выражение лиц слушателей сделалось одинаковым. Это был волнительный момент душевного единства.
  - Мы готовы поверить тебе, - сказали княжичу старейшины. - С тобой в наш разоренный край пришла удача и вернулось расположение богов, о котором мы успели забыть. Мы согласны наделить тебя военной властью.
  - Видят боги: я не домогаюсь верховенства над вами, - заверил Оршич, - но желаю лишь благости для отчей земли, подарившей мне жизнь.
  Старейшины поднялись первыми.
  - Мы предлагаем тебе испить из чаши согласия, смешав, как положено по обычаю, вино и жертвенную кровь, - сказал Тириксад. - Твой род велик былыми свершениями, твой символ - разрывающий волка барс - известен во всех кочевьях. Сила борустенитов не иссякла с гибелью князя Собадака и его сына Оксатра, которых призвал к себе Папай. Твое сердце того же цвета. Мы окажем тебе честь, став тенью твоей удачи, но и ты окажи нам честь, возложив на себя бремя наших тревог.
  - На том и порешим, - согласился Оршич. - Я не претендую на право вершить дела внутри ваших общин - решайте их на толковищах, как и прежде, но готов направлять вас на стезе войны и возглавить вашу дружину.
  После совета старейшины и Оршич надломили хлеб и вкусили вина из большой чаши с фигурами чибисов и диких кабанов, предварительно оросив землю становища. Общинники запели песни под бубны жрецов и трели старого гусляра Мадая. Атаю Оршич указал сесть по правую руку от себя, на деревянной колоде, накрытой лисьим полушубком.
  Улучив время, Оршич наклонился к юноше.
  - Я ведь еще не говорил с тобой после твоего возвращения. Что с тобой было?
   - Сейчас не время пересказывать все мои странствования, - отозвался Атай. - Но я был в лагере врагов. Ты знаешь, кто ведет войско?
   - Знаю, - не моргнув глазом, ответил Оршич. - Гебелейзис из племени тарчей. Незаконнорожденный отпрыск царя Одриса Ситалка, создателя могучего царства. Ему не дают покоя лавры его родителя.
  - Ты не все знаешь, - в голосе Атая Оршичу послышалась угроза.
  - Говори! - потребовал князь.
  - Да, Гебелейзис - военный вождь, умело распоряжающийся в бою. Но с ним пришел тот, кто куда страшнее всех воинов, вместе взятых. С ним колдун, подобных которому я еще не встречал. Ему повинуются люди, и он способен повелевать всеми темными стихиями гор, рек и лесов. Этот человек очень опасен.
  - Ты хочешь сказать, - еще не вполне поверив услышанному, начал Оршич, - что нам придется сойтись в смертельной брани не только с воинской силой, но и с духами сумрака?
  Атай молчал, и князь тяжело задышал всей грудью.
  - Все это может нарушить мои замыслы... - озабоченно выговорил он. - Или Белый Ведун поможет нам?
  Атай вспомнил свои видения и покачал головой.
  - Сам этот колдун, пришедший с Гебелейзисом - ничто. Обыкновенный человек, обуреваемый желаниями. Но в его оболочку уже заползло нечто куда более древнее и страшное. Не колдун управляет силами тьмы - они сами ведут его в направлении, неведомом никому из смертных. Существо, движущее им, желает изменить условия жизни и порядок, существовавший на протяжении многих веков. Вот потому война - лишь внешняя мишура, за которой разворачивается совсем иная игра.
  На лицо Оршича упала тень сомнения.
  - Что же тогда можем сделать мы?
  - Искать милости у тех, кого зовем Преждерожденными, - чуть слышно прошептал Атай.
  Оршич помолчал, обдумывая его слова.
  - Будешь ли ты со мной до конца в моих начинаниях? - спросил он наконец. - Поддержит ли меня Белый Ведун?
  - На все воля неба, - так же тихо ответил юноша. - Наставник желает, чтобы я был рядом с тобой. Значит, быть посему. Сейчас наши жизни сплетены, как два конца одной тесемки.
  На другой день юноша разыскал в лесу Белого Ведуна.
  - Я знаю, зачем ты пришел, - встретил его тот на пороге хижины, не дав даже раскрыть рта. - И я отвечу тебе сразу, чтобы исключить любые неясности. Теченье реки перемен невозможно обратить вспять. Оно требует твоего участия во всем, что будет отныне и впредь свершаться на земле сколотов - во всем, что еще только грядет в туманных отсветах облаков на самых вершах небосвода. По-другому теперь не выйдет.
  Старец пригласил юношу войти внутрь.
  Кудесник тихо вздохнул:
  - Об одном сожалею: не всему успел научить тебя из того, что предугадывал изначально. Но бег времени неумолим. Ныне пристало тебе самому о себе заботиться и обрести свой собственный путь на дорогах жизни. Ты должен раскрыть себя, опираясь на те знания и умения, которыми овладел в Запретном Лесу. Пусть они позволят тебе незамутненным взором проницать тайны вещей и не забывать о неделимости мирового пространства, приводимого в действие небесной пружиной.
  Вопросительное выражение не исчезло с лица Атая.
  - Изнуренность ума и тела ведут к рассеянию жизненной силы, - неторопливо заговорил Белый Ведун, опускаясь на лавку. - Чрезмерные потуги разума правителей влекут разрушение их страны и горе для подданных. Неограниченная сила воина становится причиной его гибели. Помни, что лишь пустое вместилище есть основа существования всего. Только позволив проявиться в себе безначальному свету истины, ты сохранишь мир в равновесии. Тогда будет согласие между правым и левым, верхом и низом, светом и тьмой, вещью и ее тенью. Следуя первородному истоку жизни, но не истощая себя в столкновениях вещей, ты сможешь объединить свою земную и небесную природу. Став бесформенным во всех воплощениях своего духа - будешь раскрываться вместе с раскрытием каждого явления, и пребывать в вечном благоденствии...
  Угадав чувства юноши, Белый Ведун подвел его к столу, на котором было разложено множество разных предметов. Атай увидел перстень с хризолитом, короткий меч, жезл-пернач, шейный обруч, свиток из воловьей шкуры и плеть-двухвостку.
  - Сейчас ты сам сделаешь выбор, чтоб убедиться, что промысел богов лишен случайностей и ошибок, - старец кивнул на стол. - Но не спеши. Закрой глаза и почувствуй всем своим существом каждую из находящихся здесь вещей. То, что ты выберешь, определит твою долю, предписанную высшим законом.
  Атай повиновался. Он смежил веки и расслабился. Затем вытянул руку и стал водить ею над предметами. От одного исходил липкий холод, от другого - покалывание, словно тысячи мелких иголок воткнулись в ладонь, что-то сильно обожгло пальцы, будто пламя свечи. И только одна из всех вещей источала мягкое тепло. Она ласкала ладонь, и к ней Атай почувствовал притяжение.
  - Открой глаза, - велел кудесник.
  Юноша увидел, что рука его простерта над жезлом.
  - Разум может подвести, но сердце не лжет, - заметил старец. - Твоя судьба: быть Охранителем и Собирателем земель. Земля - основа твоего естества. Твой путь - созидать благо людей, живущих по заветам Таргитая.
  На миг Атаю стало немного грустно.
  - Выходит, - сказал он, - мне не суждено быть ни Наследником Учения, ни Наперстником Преждерожденных, ни даже отшельником, привольно скитающимся по свету, словно ветер?
  - У каждого своя роль и свое место в пространстве Мироздания. Ты сделал свой выбор. Точнее, его сделали сами Создатели - еще до твоего рождения. Это значит, что теперь путь твой проявится во всей своей полноте, - старец обнадеживающе улыбнулся. - Не унывай: мудрый человек никогда не противоречит своей природе, какова бы она ни была. Он принимает свою стезю и следует ей до конца.
  - Я все понимаю, учитель, - склонил голову Атай.
  - Великая Степь должна стать единой, - продолжал Белый Ведун. - Такова
  необходимость нашего времени. Я не берусь судить, хорошо это или плохо, но так предрешено небом. Это неизбежный черед в движении земного порядка. Когда он свершится сполна и исчерпает себя, наступит другой черед.
  - Это значит, что я... - начал Атай нерешительно.
  - Служитель людей, Верховодец племен. Ты как пастух, направляющий к тучным пастбищам свои отары, будешь ограждать их от невзгод и заботиться об их процветании. Оршич подготовит для тебя благодатную почву, сплотив борустенитов, а ты, когда придет пора, расширишь землю свою до пределов всего степного края. В том не моя случайная прихоть, но предвечная воля судьбоносных сил. Запомни то, что узнал сегодня, однако сберегай до срока в своем сердце...
  Таково было последнее напутствие Белого Ведуна Атаю.
  Юноша вышел из его избушки смятенный и растерянный. Однако грусть его была недолгой, улетучившись, пока он возвращался в селение, где теперь делил один кров с Оршичем. Ведь если ему не суждено стать отшельником - значит, Камасария, дожидавшаяся его в доме своей матери, сможет теперь быть с ним?
  На празднике Колаксая, когда вынесены были жрецами хранимые как главная реликвия племени плуг, ярмо, секира и чаша, отлитые из золота, Оршич предстал перед народом в зеленом парчовом чекмене с золотой пекторалью на груди, изображавшей бой львов и грифонов. Под ноги ему борустениты бросали колосья пшеницы, чтобы воздать почести своему защитнику.
  - Получили что хотели, - услышал Атай чей-то насмешливый голос за своей спиной. - Собадак со всех три шкуры драл, а этот десять слупит и бровью не поведет. Везде уже своих людей поставил за порядком следить...
  Атай, стоявший в толпе, обернулся, но говоривший уже умолк. Возвратив взгляд на луговину в середине поселка, где проходили главные торжества, он увидел, как слуги и воины Оршича, одетые в узорчатые шаровары и рубахи с подкладкой из красного войлока, выносили длинные скамьи и столы для пиржества. Всюду расставили жбаны и котлы, развели огонь, чтобы зажарить туши нескольких заколотых баранов. Народ пригласили отведать вина и яств, а княжич, громыхнув тяжелыми ножнами, усыпанными мелкими стразами, обратился к общинникам племени.
  - На заре времен Создатели мира предрешили самому сильному из сынов Таргитая править всей Великой Степью. Только он сумел натянуть исполинский лук отца-героя. Долго длилось благоденствие степного народа и журавлиные стаи, пролетавшие над кочевьями, разносили весть о счастье и достатке его среди четырех морей. Но зависть людская черна как ночь. Иноземцы ядом хитрых речей разобщили сердца сколотские и рассыпалась Степь на ворох бесчисленных станов, таких же слабых, как сухие осенние листья. Много бед и тягот претерпели с тех пор потомки могучего Таргитая и продолжают терпеть их по сей день. И вот я спрашиваю вас сегодня, братья: не устали ли вы ходить в изгоях у своей удачи? Не пришла ли пора изменить безрадостную судьбу?
  Народ загудел.
  - Я обращался к великомудрым старцам, умеющим прозревать грядущее, - продолжал Оршич, - и вопрошал их о знамениях для Степи. И знаете вы, что было поведано мне их устами, источающими правду небес? 'Когда северный ветер поднимется и превратится в бурю, придет время восхода звезды нового Колаксая'. Таковы знамения богов.
  Княжич помолчал, обводя взглядом общинников и беря в руки широкую чашу, наполненную до краев пурпурным вином.
  - Ныне дорогой, соединяющей окраины степного простора, станет клинок сколотского меча. Благочинный мир невозможен без войны - таково наше время. Иного пути не предложено нам Создателями, а потому для всех недругов, желающих разорения и пагубы для Степи, наши колчаны станут могильным склепом...
  Оршич вдруг замолчал, вперив куда-то напряженный взгляд. Через толпу к нему пробился вестовой в запыленном плаще. Он что-то сказал на ухо княжичу, и тот, нахмурив брови, поднял ладонь, призывая ко всеобщему вниманию:
  - Зажигайте сигнальные огни на вышках, братья. Неприятель в одном дневном переходе от нашего становища.
   Глава 7. Горы Северного Заслона.
  На юге еще золотилась теплая погожая осень, а здесь, на северной окраине Запретного Леса, выли вьюги, и зима уже вступила в свои права.
  Небольшую избушку, выстроенную башмачником Гиамором на опушке, замело почти до самой крыши. Окна, засыпанные снегом, едва пропускали дневной свет. Хозяин недовольно постучал по слюдяной пластине, вставленной в переплет окна.
   - Надо бы выйти, снег расчистить.
   - Сейчас вместе пойдем, - гостем у Гиамора был сам Белый Ведун. Он сидел в накинутом на длинное белое одеяние меховом тулупе, с белым посохом в руке. Фигура его, прямая, несгибаемая, как будто светилась в полумраке избушки.
   - Но прежде того у меня к тебе будет дело.
  Сияние волхва точно померкло, когда он опустил взгляд.
   - Говори, - Гиамор подался к нему навстречу.
   - Далеко ли ты в своих странствиях заходил на север?
   - Я проходил всю землю Будинов, до самого подножия Охранных Гор, и немного поднимался на их южные отроги.
   - А до моря ты не добирался?
   - Случалось и до моря.
   - Ты начнешь путь зимой, по снегу, чтобы к весне быть у истоков реки. Но прежде в Велиграде тебе нужно обзавестись надежными спутниками, которых ты выберешь сам. С ними отправишься к Северному Морю. Сначала вы достигнете истоков Борустена, потом перевалите к истоку Великой Реки, несущей свои воды на Восток. Следуя далее вдоль ее течения, вы войдете в ее приток, струящийся из круглого озера. Там вам предстоит последний перевал в третью реку, известную как Воронья Река - по ней уже доберетесь до моря. Вдоль морского берега в начале следующей весны вам предстоит на лодке обогнуть Охранные Горы.
  Гиамор замер в изумлении.
  - Но туда же никто никогда не заходил!
  - Теперь пришла пора.
  Волхв поднялся.
  - Подожди! - удержал его Гиамор. - Я слышал, это проклятый край, откуда не возвращаются. Где-то там стоит гора Земляной Запор, возле которой постоянно воюют за золотой рудник великаны-циклопы и крылатые грифоны.
  Белый Ведун остался невозмутим.
  - Циклопами ты называешь аримаспов, - пояснил он, - самое дальнее племя, живущее близ Земной Оси. Их встречал Аристей Проконесский, и благополучно вернулся назад. Некоторые ошибочно полагают их демонами, но мы зовем их 'прекрасноконными воителями' или 'друзьями коней', потому что никто лучше них не может объезжать диких скакунов. Они не так опасны, как ты думаешь. Одноглазыми же они лишь кажутся из-за длинных волос, падающих им на один глаз при скачке - да из-за привычки щуриться, ибо они очень умелые стрелки из лука.
  - А грифоны? - не мог успокоиться Гиамор.
   - Я сам никогда не видел этих зверей, - признался волхв, - но знаю, что это слуги Северных Ветров. У них львиное тело, орлиные голова и крылья. Грифоны в равной мере владеют силами света и тьмы. А потому, конечно, лучше избегать встречи с ними.
   - И еще, - вспомнил Гиамор, - там господствуют лютые холода, а гонимый ветрами снег похож на бесчисленные перья.
   - Тебе ли, живущему на северной окраине Запретного Леса, бояться снегов и ветров? - возразил гость, указывая за окно.
   - Вот так задачу ты поставил, - Гиамор вздохнул, озабоченно почесав затылок. - Как бы это путешествие не оказалось последним в моей жизни...
  Белый Ведун остановил его жалобы, подняв руку.
  - Мир - это не только то, что явлено в формах нашим очам. За его видимым слоем ищи мир истинный, тот, что напрямую исходит из зеркального озера твоей души. Если Земные Стволы и Крона Небес соприкоснуться друг с другом через самое твое существо, никакие враждебные силы тебе уже не повредят. Все забавы теней разума не властны скрыть сияние кристаллов истины, не забывай об этом. Когда мы видим вокруг себя все превеликое множество вещей, наделенных превеликим множеством обличий, мы должны сознавать, что смысл за ними сокрыт только один. И этот смысл станет ясен, если свет нашего сердца достигнет всех оконечностей Мироздания.
  Волхв подошел к двери.
  - В одно лето вам не управиться. Скорее всего, вы встретите зиму на берегу, у подножия гор, устроите там заимку. По весне выйдете в море. Запасов возьмите с собой на два лета по меньшей мере, хотя, будем надеяться, все они вам не понадобятся. Остатки перед возвращением сохраните в тайнике, в скалах. Потом вам придется еще не раз туда возвращаться.
  Гиамор молча стоял, слушая волхва. Он не понимал его замысла.
  Тот же не стал более ничего объяснять, заговорив о другом:
   - А теперь пойдем, помашем лопатами, чтоб стала видна дорога к твоему дому.
  
  Осень то кружила снегом, то дразнила поздней оттепелью, и вот в который раз в теплую избу купца Гойтана постучалась капель.
  Вскоре после того, как дружина ушла на подмогу к сколотам, князь снова вспомнил о двух отроках, про которых ему сказывал купец, и призвал их к себе. На сей раз к рассказу Дэвоура о Светозарном Граде Зар Долич отнесся более внимательно.
   - Насколько велика ваша решимость достичь этого города? - спросил князь испытующе.
   - Мы готовы умереть ради этого, - ответил Дэвоур до того просто, что Стозар поежился - сам он умирать был не очень-то готов.
  Поглядев на мальчишек, Зар Долич кивнул им головой:
   - Следуйте за мной.
  Выйдя из хором, они миновали двор, потом городскую стену - и вскоре оказались на опушке леса. Ничем не примечательная роща чуть выдавалась из густой лесной стены.
   - Эту тайну передают от князя к его наследнику, перед самой смертью, хотя бывает, что князь уходит, так и не успев посвятить в нее сына. Но есть и еще один посвященный - верховный жрец. В подобном случае он открывает новому князю тайну пути к Светлому Граду.
   - Значит, он все-таки существует? - не веря своим ушам, вскричал Дэвоур.
  Князь улыбнулся.
   - Ты собрался в дорогу, не зная, существует ли на самом деле твоя цель? Велика же твоя вера, в таком случае. Да, к нему ведет тропа. И она начинается вот здесь, в этой самой роще. Но только путь туда невероятно долог и труден. Обитатели Светлого Града порой появляются среди нас, однако их невозможно отличить от обычных людей. Также никто не знает, кого они изберут достойным своего знания и кому покажут дорогу в свои земли. Некоторым путь туда дается безо всяких усилий с их стороны - словно сами хозяева Града решили пригласить их в гости. Однако тем, кто ищет путь в город сам, на свой страх и риск, приходится преодолевать множество разных преград. Цель отдаляется от них с каждым шагом, и многие, отправившиеся на поиски светлой обители, пропали, погибли или вернулись ни с чем. Не единожды перед нашими князьями вставало искушение испросить помощи у жителей этой загадочной земли, да только ни разу еще ушедший туда не вернулся назад с радостной вестью. Ну, так что? - Зар Долич оглядел подростков пристальным взглядом. - Не пропала у вас охота искать город?
  На один миг Дэвоур помедлил с ответом. Его охватило сомнение.
   - Я не тороплю вас, - внезапно сжалился князь. - Помните, что ступив на эту тропу, вы должны идти по ней до конца. Назад хода нет. Вернувшись с половины пути, вы вряд ли сумеете сохранить жизнь и рассудок. Впрочем, даже добравшись до цели, вы едва ли останетесь прежними. Итак, завтра я жду вашего ответа.
  В задумчивости Дэвоур и Стозар побрели обратно к дому Гойтана. Стозар крутил головой во все стороны, пытаясь отогнать мрачные мысли; Дэвоур же ступал, почти не поднимая глаз. Внезапно Стозар дернул друга за рукав, указывая на странного прохожего.
  Навстречу им шел невысокий, слегка сутулый человек средних лет, кучерявый, с черными, как вороново крыло, волосами. Одежда его выглядела слишком необычной для этих мест, невольно напоминая Дэвоуру его родные края. Взгляд человека почему-то был обращен не на лица встречных людей, а на их ноги. Остановившись на ступнях Дэвоура, он замер на миг и вдруг обрадованно поднял заблестевшие глаза.
   - Я знаю тебя! Ты сын благородного кшатрапавана, которому я обязан своей свободой! Какими путями ты оказался здесь? Здоров ли твой отец? Сопутствует ли ему удача?
   - Отца убили, - нехотя ответил Дэвоур, признав башмачника Гиамора. - Убили те люди, что похитили тебя. А какой дорогой тебя занесло в эти далекие места?
  Известие о гибели Сугдияна повергло Гиамора в страшное огорчение. Дэвоур же был так рад встретить хоть одно знакомое лицо, что продолжал неудержимо расспрашивать башмачника.
   - Почему ты пропал после того, как тебя вызволили из плена? Гилдар говорил, ты бросил свое дело, свою жену и учеников?
   - Да, и ушел, - наконец, заговорил башмачник. - Неожиданно для себя я обнаружил, что мои руки сами выполняют работу, без участия моей головы. Мне вдруг показалось, что меня больше нет, что я - лишь приложение к моим рукам, которые что-то строгают, разминают, подрезают, шьют... И я испугался за свою душу. Неужели она существует лишь для того, чтобы давать жизнь моим рукам? Неужели я всю свою жизнь проведу среди кож и колодок, не увижу просторов и дорог этого необозримого мира? Вот я и ушел вместе с первым караваном. Шел через степи, краем моря, пока не добрался до земли Борустенов. Там же я встретил удивительного человека... - Гиамор внезапно замолчал. - Но как ты сам попал сюда? Я слышал, отец хотел определить тебя в Школу Воинов в столице?
   - Я был там. Но потом слишком многое произошло. Оказалось, что твои похитители имеют всюду большое влияние. У них нашлись друзья и среди вадаров, и среди царских людей. Меня с моим другом выкрали из школы, а потом убили отца... - на глаза Дэвоура вновь навернулись слезы, и он торопливо умолк, чтобы не разреветься.
   - Неужели это я навлек на голову милосердного Сугдияна столь страшное несчастье? - с испугом осведомился Гиамор.
   - Ты здесь ни при чем. Скорее, все из-за меня, - Дэвоур справился с порывом отчаяния и решил сменить тему разговора. - Так что за человека ты встретил?
   - Если будет на то его воля, я вас познакомлю. Он настолько не похож на обычных смертных, что иногда даже кажется мне воплощением бога на земле. Впрочем, сам он утверждает, что является всего лишь человеком, узнавшим вкус настоящего знания. Говорит, что любой из нас способен достичь того же. Он-то и отправил меня сюда с поручением... - Гиамор внимательно посмотрел на мальчика, размышляя, можно ли поведать ему о необычном задании, полученном от Белого Ведуна.
  За минувшие полтора года Дэвоур вытянулся и повзрослел. Скоро - в начале зимы - ему должно было сравняться тринадцать лет. В четырнадцать в их краях многие становились воинами. Но перенесенные несчастья заставили его повзрослеть гораздо раньше.
   - Расскажи для начала, как ты оказался здесь?
   - Мы держим путь в Светлый Град, - просто признался Дэвоур.
  Гиамор едва не подскочил на месте.
   - Не может того быть! Ты решил надо мной подшутить?
   - Почему же? Ты тоже не веришь, что он существует? - удивился Дэвоур.
   - Все дело в том, - башмачник даже растерялся, - что человек, о котором я говорил тебе, как раз отправил меня искать дорогу в Светлый Град... Что же получается? Нас свела сегодня сама судьба?
  Дэвоур переглянулся со Стозаром.
   - Как видно, боги нас не оставляют. Пойдем и скажем князю, что мы согласны. Незачем теперь дожидаться завтрашнего дня.
  На дворе князя их ожидало еще большее удивление. Зар Долич стоял вполоборота к воротам и беседовал с высоким широкоплечим старцем, сохранившим крепость и силы молодости до глубоких седин. Когда гости вошли на двор, старик обернулся к ним.
  - Дедушка?! - не веря своим глазам, Стозар замер на месте.
  Перед ними стоял дед Стозара, пропавший почти год назад, в пору разорения усадьбы Дэвоура.
   - Колад Тарич - твой дед? - не меньше Стозара удивился Зар Долич.
   - Как ты его назвал? - переспросил Дэвоур.
   - Колад Тарич, герой битвы с Тарчами более полувека назад. Недавно он бежал из плена вадаров и добрался до нас степными дорогами.
  Стозар, забыв обо всем, бросился в объятья деда, и тот горячо прижал его к груди.
   - Вот уж не верил, что свижусь, - в голосе старика промелькнуло сдерживаемое рыдание.
  Дэвоур несмело подошел - и тоже удостоился объятий деда Стозара.
   - Судя по вашему скорому возвращению, вы уже приняли решение, - прервал их князь. - Что же вы скажете?
   - Мы идем в Светлый Град, - произнес Дэвоур, отстраняясь от деда Стозара.
  Стозар посмотрел на друга исподлобья - он не горел желанием разлучаться с только что обретенным дедом.
   - Тогда вам не сыскать лучшего проводника, чем Колад Тарич, - заверил князь.
   - Почему? - удивился Гиамор.
   - Я был там, - признался дед. - И даже жил в молодости. Надеюсь, что мне по силам отыскать дорогу туда вновь. Но нам еще рано выступать.
   - Когда же ты предлагаешь идти? - спросил Гиамор.
   - Когда зима вступит в свои права, и мы сможем обновить санный путь. По снегу мы доберемся до истока Борустена, затем по весне - пройдем на лодке по всей Великой Реке, а за лето ее притоками достигнем отрогов гор Северного Заслона. Потом вдоль хребта поднимемся до моря, где окажемся к концу осени. Перезимуем в горах и в начале весны, когда море освобождается ото льда, завершим свой путь.
   - Да, все так, как мне и говорил мой учитель! - воскликнул Гиамор.
   - А кто он, твой учитель? - не преминул спросить князь.
   - Вы знаете его как Белого Ведуна, - ответил башмачник.
  Князь и Колад Тарич невольно переглянулись.
   - Это Белый Ведун послал тебя в Светлый Град? Раз так, то, сдается мне, медлить нельзя, - покачал головой князь. - А то будет поздно. Если уж сам кудесник решил просить помощи у жителей Лебедии - то видно, иной надежды на спасение у нас не осталось.
   - И все-таки, по снегу мы доберемся быстрее. А дальше, за Борустеном, нам предстоит пройти такими краями, которые никто не одолеет зимой, - возразил дед Стозара. - Не только пространство отделяет нас от Светлого Града. Есть множество сил, недоступных нашему пониманию, которые просыпаются именно в зиму, во тьму и мороз. И чем дальше мы будем двигаться на север, тем сильнее они будут становиться - а потому я хотел бы, чтобы самый тяжкий участок похода пришелся на летнюю пору.
   - Но ты же сам говорил: вадары тоже собрались идти на сколотов! А когда рухнет княжество наших соседей, все эти орды обрушатся на нас!
   - Тогда ты должен сделать все, чтобы этого не случилось, - отвечал Колад Тарич. - Да, те самые вадары, что некогда величали себя побратимами сколотов, ныне идут на них войной. Кудеяр - тот, что разорил наше имение! - напомнил он Дэвоуру, - собрал вокруг себя все шайки степи и примкнул к походу тарчей и геверов. И получается, что теперь у сколотов нет иного тыла, кроме нас. Только здесь они еще могут укрыть свои стада и семьи.
  - Тем более вам следует поторопиться! Я забыл вам сказать, но не так давно в селище объявился человек, который уверял, что принес Ключ к тропе. Одет он был в дорожную черную накидку, но выглядел, как жрец из Срединной Державы. Я посмеялся над ним, хотя он и в самом деле показал всем покрытую древними письменами палочку. Некоторые из наших жрецов признали, что она похожа на ключ к Светлому Граду. Однако вид его не вызвал у меня доверия. Он ушел, да только вряд ли отказался от своего намерения. Вот поэтому я боюсь, что вас могут опередить, и дорога будет уже недоступна.
  Колад Тарич покачал головой.
   - По этому пути не дано пройти тем, кому хозяева Светозарной Обители не захотят его открыть.
   - А кому они его откроют? - поинересовался Стозар.
   - Тому, кто идет с чистым сердцем и с искренней просьбой в душе своей, - ответил Колад Тарич. - Безупречна ли чистота наших помыслов - покажет сам путь. Не только горы, реки и леса отделяют от нас Город Света. Нам предстоит пройти землю, населенную служителями Нави - Наврами, великими колдунами и чародеями. Там нельзя верить ничему, все может оказаться обманом и обернуться совсем не тем, чем кажется на первый взгляд. Но мы должны преодолеть свои сомнения и сохранить верность долгу перед отчей землей. Тогда удача непременно улыбнется нам.
   Глава 8. Навь.
  Одрий ехал, сопя и вздыхая. В памяти его всплывали последние напутствия князя.
  'Убеди старейшин прислать нам хотя бы тысячу ратников, - говорил Оршич дружиннику. - Как хочешь упрашивай их, но только поспей до прихода Черного Мага. Он тоже явится к будинам за людьми и может сбить их с толку хитрыми речами или затмить их разум своими чарами'.
  'Все сделаю, князь, - обещал Одрий, ударив себя кулаком по нагруднику, так что тот зазвенел. - Положись на меня. Хоть непривычно мне такое дело - ходить в посланниках, - но во благо земли своей исполню все, как велишь'.
  'Добро, - промолвил Оршич. - Только будь настороже. Мне спокойнее отпустить тебя на бой с целым войском тарчей, чем отправлять туда, где пути твои могут пересечься с носителем тьмы'.
  Князь снял с шеи оберег с костяной фигуркой лебедя.
  'Надень это. Быть может, он спасет тебе жизнь'.
  Воин молча повиновался.
  И вот теперь Одрий спешил, едва не загоняя коня на равнинах, и чуть придерживая его на косогорах и в низинах. Однако когда он достиг окраины земель будинов, распростершихся перед ним душистыми полями и нагромождением дремучих лесов, он вдруг понял, что опоздал. Наблюдательный глаз бывалого воина углядел у всех деревянных идолов, торчащих из земли, сильно сгустившиеся тени. В них уже копошились змеи и ящерицы.
  После неохватного простора равнин изрезанные оврагами лощины и котловины, заросшие дубняком, показались тесными и неуютными. Мимо потянулись трухлявые пни, поваленные деревья и непролазные кустарники. Одрию почудилось, что сердце его стало биться сильнее, но прислушавшись, он понял, что это колотится оберег, словно пытаясь его о чем-то предупредить.
  А природа вокруг притаилась в недобром ожидании. Воин положил ладонь на рукоять меча, напряженно озираясь по сторонам и стараясь держаться дальше от деревьев. И все же звук, прокатившийся по земле, застал его врасплох. Сначала он был совсем низкий, похожий на стон, потом усилился и побежал по траве. Все птицы слетели с верхушек дубов, и Одрий остановил коня. Он никак не мог сообразить, с какой стороны ждет его опасность. Внезапно стон преобразился в истошный вой, разорвавший пространство на части. Дружинник едва удержался в седле - конь привстал на дыбы.
  Вслед за тем беспорядочные тени посыпались, словно из пустоты. Одрий только успел сообразить, что это дикие степные псы. Черная шерсть их стояла дыбом, глаза пылали, налитые кровью, с оскаленных клыков капала пена.
  Вся свора этих оголтелых бестий ринулась на всадника и его коня с таким проворством, что Одрий, выхвативший меч, был ошеломлен невиданной яростью черных зверей. Псы запрыгивали на него, разрывая плащ и вцепляясь в руки и ноги, они вырывали целые куски мяса из тела несчастного коня, дико ржавшего от боли. Доспехи спасли воина, хотя бедра и левое предплечье покрылись рваными ранами.
  Одрий крутил мечом вокруг себя, рассекая безумных тварей на части, так что головы, лапы и хвосты катились с него целым ворохом, барабаня по панцирю и седельной подпруге. Но черные звери совсем не чувствовали боли и не отступали. Они прекращали свои страшные атаки только тогда, когда из их искалеченных тел вылетала жизнь. Обессилев от кровоточащих ран, вороной Одрия рухнул на землю, коленями вперед, и воин кубарем скатился с него. Не выпуская из рук меча, он продолжал обороняться на земле, подтянув к себе ноги - вновь задетая старая рана заставляла его самого выть от боли. Орудуя клинком в правой руке, левой дружинник сжимал в кулаке оберег князя.
  Наконец натиск псов ослаб. Те из них, у кого еще остались конечности, скуля, потрусили прочь. А вокруг громоздились целые завалы мертвых тел, бесчисленные обрубки и заводи клубящейся крови.
  Конь Одрия пал, и доблестный воин, скрепя сердце, закрыл его глаза ладонью. Сам он едва мог шевелиться - целые лоскуты кожи с бедер оказались сорваны, и кровь хлестала неудержимым потоком, ткани левого предплечья были повреждены глубоким прокусом. Только приложив к ранам оберег, дружинник смог остановить кровотечение и немного унять боль.
  Кое-как Одрий доковылял до пригорка, опираясь о землю мечом, и присел на нем, кручинясь о произошедшем. Деревянные ограды стана были уже отчетливо видны сверху, но в сердце заползали тяжкие думы. Неуязвимый воитель, привычный к ратному труду, победам над противниками и трудным походам, он оказался совсем непригодным к противостоянию с силами тьмы. Сможет ли он выполнить веление князя, если уже потерял коня и надежду? Мысленно Одрий призвал на помощь Папая и поцеловал оберег, сохранивший ему жизнь.
  Спуск с пригорка был труден - ноги едва повиновались. Одрий побрел к березнякам, за которыми проглядывали колья палисадов, шатаясь и прихрамывая. В лицо дохнул запах свежего сена. Неожиданно воину повезло: несколько вывалявшихся в траве ребятишек, игравших среди деревьев, заметили его. Окружив со всех сторон шумной стайкой, они взяли его под руки и помогли идти. Но дети повели дружинника не в селище, а куда-то стороной, мимо полей, засаженных льном, репой и морковью, мимо маленьких домов-землянок, пчельников, загонов и хлевов. На отшибе основного городища, у раскидистой ветлы стояла покосившаяся избушка, сложенная из тонких ветвей, связанных лыком, с замазанными глиной щелями.
  - Тебе сюда надо, к деду Волосу, - щебетала ребятня. - Он знахарь и тебя вылечит.
  Опираясь на своих юных помощников, Одрий вошел в избу и огляделся. На полу лежало несколько циновок из травы, в середине был очаг из камней, в углу - охапки сена и шкура косули. Еще две скамьи, деревянная бадья с водой и плетеные короба. На стенах - полотнища с вышитыми рябчиками и тетеревами, у оконца - оберег в форме филина. Но сильнее всего привлекли внимание многочисленные веревки, натянутые под потолком. На них вместе с глиняными грузиками в виде пряслиц висели пучки каких-то листьев, корешков и стеблей.
  - Опять озорничаете, - послышался сердитый голос. - Сладу нет с вами...
  Старец в длинной рубахе из льняного холста повернулся к вошедшим, оторвавшись от глиняного блюда, в котором что-то толок деревянной ступкой.
  Уже собравшись напуститься на детей, он осекся на полуслове, увидев Одрия.
  - Эвон как тебя потрепало, - дед задумчиво почесал затылок. - Медведь, что ли? Или волк?
  - Дикие псы, - молвил дружинник.
  - Псы, говоришь? - брови старца поднялись. - А не шутишь? У нас таких отродясь не водилось... Ну-ка, - прикрикнул он на детей, - оставьте нас!
  Ребятишки, усадив воина на лавку, поспешили убежать, прикрыв дверь.
  - Сказывай, - велел хозяин избушки, - кто таков будешь. Откуда держишь путь.
  - Воевода я, - поведал Одрий. - Из дружины нового князя сколотского. А к вам пришел, чтоб старейшинам в пояс поклониться. Худо нынче живется на нашей земле. Враг поля и села терзает. Вот и хотим о подмоге просить. В одной степи живем, от одних родичей происходим.
  - Насчет родичей, это ты верно сказал, - согласился знахарь. - Я тебя пока подлечу, да на ноги поставлю. А уж там будем думать, как делу твоему пособить.
  - Некогда думать, старик, - твердо сказал воин. - Медлить нельзя. Помоги лучше встретиться со старейшинами. Пошли к ним кого ни то, иначе поздно будет.
  Хозяин избушки неожиданно нахмурился и опустил голову.
  - Заняты они сейчас, - сказал он нехотя. - Гость у них со вчерашнего дня сидит. Все разговоры разговаривают, чего-то для себя там решают.
  - Кто? - Одрий приподнялся с лавки, позабыв о ранах, и тут же застонал от боли.
  Старец налил в деревянную чашу зеленовато-бурого настоя из кувшина.
  - Испей, боль уймешь. А о госте я тебе так скажу: не добрый это человек. С лихой силой дружбу водит. Как появился в Велиграде - всюду в домах плесень пошла, цветы сохнут, скотина хиреет и чахнет.
  - Один пришел?
  - Один. Да только ведет себя так, будто целое войско за спиной стоит. Не сладишь ты с ним.
  - Ну, это мы еще поглядим, - Одрий нащупал пальцами оберег князя.
  Знахарь только головой покачал.
  - Порешим так, - сказал он. - Есть у меня знакомец один - человек сильно во всех делах разумеющий. Я его кликну, и он подскажет, с какого конца к твоему делу подступиться. Зовут его Колад Тарич. Он с самим князем накоротке.
  - С сами князем? - переспросил Одрий. - Это хорошо. Зови своего знакомца.
  - Экий ты прыткий, - усмехнулся дед.
  Подойдя к двери, он приоткрыл ее и что-то шепнул детям, которые по-прежнему крутились возле избы.
  Однако Колад Тарич пришел в дом знахаря не один. С ним был сам князь Зар Долич. Должно быть, обоих уже посвятили в намерения, с которыми прибыл в город посланник Оршича.
  - Беда, - буркнул Долич, едва взглянув на знахаря и дружинника. Нашивные бляшки и пуговицы в виде шариков зерни на его кафтане тихо звякнули. - Наши старейшины совсем ума лишились! Хотят разорвать вековой союз и идти на сколотов войной.
  Одрий побледнел от этой вести.
  - Одурманил их колдун, - покачал головой Колад Тарич. - Утратили волю свою, теперь темные силы их волей правят.
  - Чем же он их взял, ваших старейшин, этот Черный Маг? - сведя брови в одну черту, спросил Одрий будинов.
  - Одним богам ведомо, - ответил Колад Тарич. - Как провели с ним день - совсем другими людьми стали. Подбивают дружины идти на Оршича. Самого князя из совета изгнали, чуть руки на него не подняли!
  - Земля наша стремительно падает во тьму, - с мрачной решимостью произнес князь.
  - У нас теперь только одна надежда - исполнить волю Белого Ведуна, - проговорил Колад Тарич, присаживаясь на скамью. - Иначе гибель ждет всю степь.
  - А где мне сыскать Белого Ведуна? - Одрий посмотрел в глаза Коладу Таричу.
  - Гиамор знает, - отвечал тот. - Иноземец, что у нас прижился. Башмачник.
  Некоторое время он что-то напряженно обдумывал, а потом поднялся с лавки.
  - Мое мнение такое. Ты, князь, - он повернулся к Доличу, - оставайся в стане. Вразумляй старейшин, чтоб дурным уговорам не поддавались - только тебя они еще послушают. Ну, а я с посланником сколотов пойду к башмачнику. Нам, видят боги, предстоит нелегкая дорога.
  Зар Долич не стал возражать. Выйдя за дверь, все увидели, что сумрак окутал небосклон, хотя не истек еще день. Одрию, которому знахарь промыл раны и наложил травяные повязки, помогли взобраться на княжьего коня.
  Башмачник временно обосновался на окраине Велиграда, в небольшой ветхой избушке, почти касающейся земли скатами крыши. Весть о нем как-то удивительно быстро облетела все городище. С утра до вечера к нему заглядывали зажиточные будины, просящие кто починить, кто сделать новые сапоги. Большую часть короткого осеннего дня, если не было дождя, Гиамор сидел на улице, работая молотком и ножницами.
  Но сегодня стемнело как-то особенно быстро. Гиамор поднялся, поглядев на небосклон, и, забрав скамейку, пошел в дом.
  Когда входил в его лесное жилище Белый Ведун, избушка обычно будто освещалась изнутри, приветствуя почтенного гостя. А сейчас - то ли показалось ему, то ли в глазах потемнело - но только полумрак внутри дома только сгустился, собравшись из всех потаенных углов и погребов, и разползся по стенам, пытаясь загородить едва брезжущее светом окошко.
   - Давно я тебя не видел, Гиамор, - произнес чей-то давно знакомый, но неприятный голос. - Вот, оказывается, куда ты забрался.
   - Уртум? - Гиамор обернулся в ужасе, не веря своим глазам. - Ты и здесь меня разыскал?
  - Будь спокоен, башмачник, - с кривой усмешкой сказал маг. - Я пришел не за тобой. Случайно услыхал на торге, как народ хвалит нового искусника в обувном деле, и догадался, что кроме как о тебе, говорить им не о ком. Зашел проведать.
  Маг без приглашения уселся на лавку.
   - Что ж это ты сбежал от меня на край света?
   - Знал, что с тобой мне жизни не будет. Сугдиян, мир его праху, меня вызволил из твоих рук. Да только, как я посмотрю, ты не успокоился.
   - К чему эти мелкие ссоры между двумя давними знакомыми? - ледяное спокойствие в голосе Уртума обеспокоило башмачника еще сильнее, чем само его появление. - Сегодня мы можем просто поговорить под сенью этого крова, не поминая былое. Ты, как я слышал, собрался в Светлый Град? Я не прочь составить тебе компанию.
  Гиамор испуганно огляделся в поисках защиты. В углу стоял образ Мады, Той, Которая Вечно Пребывает, великой матери Сколотов. Башмачник, хоть и привык молиться иным богам, в отчаянии воззвал к ней.
  И она его услышала.
  За дверью раздались шаги, и в избушку, разгоняя мрак, вошли двое. От них сразу повеяло теплом и светом.
  - Ну, здравствуй, маг, - с решимостью в голосе произнес Колад Тарич, обращая на колдуна прямой взгляд.
  Одрий встал рядом, положив обе ладони на рукоять упертого в пол меча.
  Уртум невозмутимо прищурился, разглядывая гостей башмачника. Казалось, их появление не произвело на него никакого впечатления.
  - Глупость человека безмерна, - проговорил он, растягивая слова. - Часто она толкает его добровольно вложить свою голову в пасть зверю.
  Он еще не успел договорить, как дверь, оставшаяся приоткрытой, вдруг с шумом захлопнулась. Одрий обернулся и попробовал надавить на нее плечом, но сразу убедился в тщетности своих усилий. Будто целая скала подперла ее снаружи.
  - С кем состязаться надумали, неразумные? - усмехнулся Уртум, окинув пришедших презрительным взглядом. - Нет, пока глупость правит миром, возможностям настоящих людей не будет предела.
  Одрий поднял меч, нацелив его в грудь колдуна, однако клинок задрожал в его руках, вырываясь из пальцев, и с грохотом упал на землю.
  Стало еще темнее. В воздухе появился удушливый запах гнили, по стенам побежали большие пауки. Гиамор, Колад Тарич и Одрий смотрели на Уртума расширенными глазами, словно в глубоком оцепенении. Ни говорить, ни шевелиться не было сил. Не было даже желания что-либо делать для своего спасения.
  А между тем снаружи что-то происходило. Сначала это были только шорохи, потом начали доноситься какие-то скрипы, стоны и приглушенный вой, переходящий в бессвязное мычание. Стало ясно, что кто-то окружил избушку со всех сторон и теперь царапал стены ногтями, бился в дверь и раскачивал опорные столбы. Зловоние сделалось нестерпимым, хор низких голосов усилился.
  Люди похолодели. Даже Одрий, бесстрашный и доблестный воитель, побелел как воск. В оконной слюде он уже несколько раз увидел мятущиеся тени растрепанных существ, напоминающих мертвецов. Гиамор вспомнил про древнее захоронение у Берестяной Поймы за перелеском. Пол избушки заныл.
  В тот момент, когда всеми уже овладело отрешенное отчаяние, граничащее с безнадежностью, скрипы, толчки и стоны разом прекратились. Звонкий луч света упал на настил пола, лопнула оконная слюда. Вслед за тем в избу впорхнул белоснежный сокол и уселся на плечо Гиамора.
  При виде его глаза Уртума изменились. Сначала в них отразилось недоумение, потом - бессильная ненависть.
  - Это не последняя наша встреча, - бросил он, втянув голову в плечи.
  Большими шагами маг направился к двери, которая распахнулась перед ним.
  - Беги, колдун, пока еще цел, - Гиамор ощутил в себе небывалый прилив уверенности и спокойствия. - Беги, и в Велиграде больше носа не показывай.
  - Благодарение Создателям, - наконец выдохнул Колад Тарич, с лица которого катился пот. - Белый Ведун все же вспомнил про нас...
  Одрий поднял с пола меч и убрал его в ножны.
  Дверь захлопнулась за магом, темень отступила - и только хлопанье крыльев улетающего ворона нарушило воцарившуюся тишину.
  В тот же вечер, после того как Уртум бесславно покинул главный стан будинов, возвращаясь в сколотскую степь, а Зар Долич водворил порядок среди его жителей, Гиамор в тереме князя объявил о воле кудесника.
  - Мы, - он указал на Одрия и Колада Тарича, - должны немедля собираться в дальний поход. Наша цель - страна Лебедия и Город Света. А ты, князь, бери дружину и ступай на соединение с Оршичем.
  - На что мне идти в этот неведомый Город Света? - недовольно заворчал Одрий. - Что ты выдумал? Нам нужны воины, нужна поддержка будинов. Я воин и пойду с князем. Мое дело - война.
  - Свое ты отвоевал, - мягко осадил его Колад Тарич. - Князья и без тебя управятся. А нам в трудном походе защита необходима. Без твоей крепкой руки не обойдемся.
   - Тем более что с нами дети идут, - добавил башмачник.
   - Дети?! - удивился дружинник. - Детей-то зачем берем?
   - Не такие уж они и дети, - возразил Колад Тарич. - Один из них - мой внук, а друг его, Дэвоур, из славного южного рода. Они ни в чем не уступят иному взрослому! Давеча я гадал на Золотом Колесе Предвечной Матери: так оно и выходит. Дальняя дорога предрешена нам пятерым высшим промыслом. Никто ее за нас не пройдет.
   - Моя дружина готова, - произнес князь с довольной улыбкой. - Я готов выступить хоть сейчас.
  Скрипнула дверь, и собравшиеся обернулись в сторону приоткрывшегося проема.
  В горницу вошла статная женщина чуть моложе князя.
   - Я слышала твои последние слова, - произнесла она упавшим голосом. - Неужели тебе так надо туда ехать?
   - Да, люба моя, - князь нежно взял ее за руки. - Не жить нам здесь спокойно, если не отстоим степь.
  Решительно отстранившись от жены, Зар Долич вышел из горницы и свистнул конюхов - седлать коней.
  Под приветственные крики посадских дружина Зара Долича - числом более двух тысяч - выступила в поход, по четыре всадника в ряд, растянувшись на версту. Еще тысяча должна была подойти чуть позже, когда соберутся воины из отдаленных селений.
   Желтыми огоньками светились окна изб, раскинувшихся по пригоркам вдоль дороги. Где-то в лесу слышался стук топора, на речке женщины стирали белье. Спокойствием и уютом дышала земля будинов, укрытая перелесками.
  Но уже побежали цепи сторожевых огней, уже протянулись по земле зловещие крылья полков... Впереди них серыми тенями мчались демоны страха.
  
   Глава 9. Выселок.
  Все, кто откликнулся на призыв князя, собрались в недавно восстановленном родном поселении Атая. Вид их, выстроившихся перед князем, вызвал у Оршича грустную улыбку. Было, конечно, тут немало доблестных вояк, успевших повоевать в разных концах земли, но куда больше пришло молодых, впервые собравшихся принять участие в настоящем бою. Многие из старых дружинников, на которых так рассчитывал Оршич, и вовсе не появились - то ли надумали отсидеться, то ли, как поговаривали, переметнулись на вражью сторону, под стяг наступающего сообща с иноземцами Крума.
  Имена их проклинали, но сами перебежчики, предавшие свои общины, вряд ли страдали от этих проклятий.
  По сообщениям дозорных, войско шло, выжигая все вокруг, однако нигде надолго не останавливаясь. Не дойдя до поселка одного дневного перехода, неприятель повернул к востоку.
   - Хотел бы я понять, на что они рассчитывают, - покачал головой Оршич, обращаясь к Атаю. - Куда они поперлись, на зиму глядя?
  - Они идут к будинам, - прошептал Атай, сосредоточенно выискивая луч разума своих главных врагов. - Но прежде - собираются стереть нас в пыль, чтобы оставить за спиной надежный тыл.
  Князь вздрогнул. Юноша сказал это таким тоном, что Оршич ни на мгновение не усомнился в правоте его слов.
  - От Одрия нет никаких вестей, и будины медлят. Если верно то, что ты говоришь, мы можем не дождаться помощи от соседей. Беспокоясь о защите своих жилищ, они просто оставят нас на произвол судьбы.
   - Они придут, князь, - заверил его Атай. - Не сомневайся в этом. Хотя, быть может, лучше бы им не приходить...
  Сомнений быть не могло - главное войско иноземцев обтекало поселение с востока, и вскоре князь был вынужден объявить об оставлении селения.
   - Куда идти? - ворчали дружинники. - Зима на пороге!
   - Удержаться здесь мы все равно не сможем, - пояснил Оршич. - Тем более, что иованы везут с собой камнеметы. А зима - она и врагу страшна. Он сильнее нас не только числом, но и тем, что везет с собой обозы - вот по ним нам и надо ударить.
  Ручьи по утрам уже сковывал тонкий ледяной панцирь, и пробуждение на сумрачном морозном воздухе давалось с трудом. Хотелось забиться подальше на лавку, к очагу или костру - и не вставать, не вылезать из-под теплой кашмы. Однако чудовищная воля все гнала воинов противника дальше на северо-восток.
  Оршич отдал приказ выступать. Позволить недругу вклиниться между родными кочевьями и краем будинов он не мог. Сколоты вооружались, готовясь к бою.
  Пришлось и Атаю облачиться в железо и бронзу. Примерив на себя панцирь из воловьей кожи, обшитый треугольными бронзовыми бляхами, посмотрел на себя в отражение на оконной слюде, усмехнулся. Словно рыба в чешуе.
   Стариков, женщин и детей, что еще оставались в поселке, решили с собой не брать: если главный удар иноземцев направлен на север, то им ничего не угрожает. В походе же семьи будут обременять войско, сдерживая маневренность лихих конных частей. На всякий случай в становище оставили несколько опытных воинов - следить за порядком и, в случае особой нужды встать на защиту жилищ и мирного люда. Оршичу трудно было расставаться с каждым бойцом, но не позволить остаться тем, кто желал охранять свои семьи, он не мог.
  Наконец, длинная вереница из двух тысяч всадников выдвинулась на перехват обходящим сколотский край неприятельским силам. Уже отъехав от выселка, Атай вдруг вспомнил, что не простился с Белым Ведуном и не сообщил о своем отбытии. Лесной кудесник наверняка знал обо всех событиях в сколотских станах, но навестить его требовал закон ученического послушания. Поэтому Оршич отпустил юношу без возражений. Только лишь просил не задерживаться и скорее нагнать выступившее в поход войско.
  Уже приближаясь к окраинам лесной обители, Атай вдруг остановился, пораженный картиной, которую не мог представить даже в страшном сне. Геверы, рассыпавшись среди древних дубов, поджигали сухой вереск и коряги. Пожар еще только занимался робкими всполохами и дымками, но вскоре грозил распространиться на все селение, тесно прижавшееся к Запретному Лесу.
  Сомнений быть не могло: в гости к родичам Атая вновь пожаловали Крум и Дэйр, причем причиной тому был не лихой разбойный набег или сладострастный порыв похотливого Крума. Они пришли, чтобы отомстить - поразить в самое уязвимое место именно его, Атая.
  Юноша натянул поводья коня, закрыв глаза. В памяти всплыли слова Белого Ведуна о том, что несмотря на успехи в стяжании духа, он сохранил еще слишком много земных привязанностей. Но неужели враг не явился бы сюда, если бы в своем сердце Атай изжил без остатка любовь к своим родным? Едва ли...Юноша желал понять саму причину происходящего с ним.
  Отыскав его близких, Крум и Дэйр смогли нанести ему тяжелейшую рану. Теперь он был скован по рукам и ногам. Но близкие - это не просто слабое место человека. Это ближний круг, который связует его со всем миром. Они - корни его дерева, дающие опору и жизненные соки, позволяющие расти, раскрываться и подниматься к самому солнцу. Это исток, необходимый каждому, чтобы обрести в пространстве жизни свое собственное место. Когда такое место обретено, исток не остается в забвении. Человек не в праве отказаться от сил, вскормивших его своей кровью, но теперь уже весь мир - весь большой круг - становится ему близок. Каждая травинка, каждое дуновение ветерка и былинка в поле становятся его единокровниками. Он даже может отнять кусок хлеба у своих родных - чтобы накормить умирающего от голода неведомого бродягу, ибо тому он нужнее. Он может причинить и боль, и страдание - если по-иному нельзя образумить своих близких, ибо все, и они, и он - часть единого мира, разрушая который, в итоге разрушаешь самого себя, а малое наказание порою удерживает от бед куда больших. Так вождь без трепета и сомнений посылает на смерть своих воинов - чтобы жила его земля. Но он в ответе лишь за тех, кто связан с ним узами родовой присяги, те же, кто поднялся выше, хранители самой земли, в ответе за весь мир. Хранители любят весь мир. Кручина за судьбы его чад не забирает их силы, не заполняет сердца страданием - она наделяет пониманием, куда и как двигаться дальше по жизненной стезе. Однако даже хранители способны чувствовать боль людей. Самые великие из них умели любить даже своих врагов...
  До такой высоты свободы духа Атай пока не поднялся, но он уже ясно понимал, что сам виноват в появлении здесь Крума и Дэйра. Не разрешив однажды вставшей перед ним задачи, не пройдя этот урок жизни, а лишь отсрочив его разрешение - он заставил эту задачу вернуться к нему, да еще и усиленную многократно. 'Неужели было необходимо забрать жизнь Крума, чтобы избежать общей беды?'. Юноша отчетливо различал языки пламени, обнимавшие старейшину со всех сторон. Это был огонь сладострастия и жажды власти. Внезапно он понял, что Крум и его союзники все равно пришли бы к нему в селение. Даже если бы им пришлось довольствоваться разорением пустующих жилищ вместо захвата добычи. Человеку низменной природы необходимо вымещать на чем-то свои обиды и неудачи.
  Выселок на окраине Запретного леса, окруженный недавно отстроенным частоколом, тоже был весь обложен хворостом. Воины Дэйра деловито забрасывали крайние дома вязанками валежника и прутняка.
   - Остановитесь! - произнес Атай, выезжая вперед. - Вы пришли отомстить мне - я перед вами!
  Дэйр и Крум, стоящие чуть в стороне, но порознь - как видно, время не излечило их от недоверия друг к другу, с удивлением обернулись.
  Глаза Дэйра полыхнули огнем.
   - Смотри, Крум! Вот это добыча. Сейчас позабавимся по-настоящему.
  Дэйра Атай тоже видел насквозь. Суровый вождь, воспитавший себя в безжалостности к врагам, гордящийся умением переступить через любого и верностью своему даже случайно сказанному слову, какую бы гнусность и злодейство не обещали его уста, он сошелся с Крумом не случайно. Если всех этих разноплеменных воителей, собранных с разных краев земли гнало на войну чародейство магов, заманчивые посулы предводителей, собственная жадность и жажда славы - то Дэйр пришел в Степь, отчетливо понимая свой мотив. Он вовсе не собирался уступать власть ни Круму, ни кому-либо из сколотских вождей, видя в них временных союзников на пути к заветной цели. А целью его было утвердиться и над сколотами, и над будинами, став их верховным правителем.
  Еще Атай почувствовал, что далеко не все ратники Крума разделяют намерения своего вождя. В отличии от галатов, которые насилие над мирным людом на войне воспринимали непреложным правилом и законом, дарованным богами, сколоты поддерживали старейшину из чувства преданности его роду. Они шли за ним, как за человеком, достойным княжеской власти. Однако происходящее уже посеяло первые сомнения в их душах.
   - Уходи, Дэйр, - Атай спокойно подъехал к галату. Тот на миг обомлел от подобной дерзости, потом его рот исказила презрительная усмешка.
   - Ты пугаешь меня?
   - Просто - уходи. Ты еще можешь спасти себя и своих людей. Возвращайтесь туда, откуда пришли. Остальные уже обречены. Им никогда не вернуться из этих степей. Но у тебя есть выбор - тебя ждут родные леса, горы и реки. Им сладостно было бы еще раз услышать звук твоего рога.
  Безжалостный воитель, казалось, смутился.
   - Я обещал отправить твоих сородичей к их предкам и сдержу свое слово, ибо никогда не отступаюсь от задуманного, - отвечал тот.
   - Как видно, ты считаешь себя сильнее богов, - в голосе Атая появилась жалость. - Даже боги иногда меняют свое решение. Но ты, похоже, ставишь себя выше их?
   - Кто ты такой, чтобы говорить от лица богов?! - Дэйр уже разъярился. Больше всего его раздражало то, что он до сих пор разговаривал с каким-то мальчишкой. Он мог в мгновение ока разрубить его своим тяжелым мечом до самого седла или сделать знак своим копьеносцам насадить на пики. Но тогда все увидели бы слабость своего предводителя, проигравшего словесный поединок противнику. Как вождь, Дэйр обязан был владеть не только мощью оружия, но и даром убеждения.
   - Я ученик Белого Ведуна, - спокойно ответил Атай, мгновенно отметив, что имя это эхом стало передаваться из уст в уста по рядам сколотов Крума.
   - Это тот самый колдун, которым так пугал меня Крум? - усмехнулся Дэйр. - Где же он сам? Мои братья уже давно топчут его землю и льют кровь его соплеменников, а он все молчит, прячась в своих чащобах.
   - Думаю, он еще надеяться спасти твою пропащую жизнь, - изрек Атай. - Встреча с ним будет последним, что ты узнаешь на этом свете.
  Крум невольно подъехал ближе к своему союзнику и зашипел дрожащим шепотом:
   - Дэйр, не гневи богов! Белый Ведун - страшный человек! Ему повинуются все ведомые и неведомые силы...
   - Да где же он тогда? Где его молнии и громы? - Дэйр со смехом раскрыл грудь, раскинув в стороны руки и подняв голову к небесам.
  Молния не ударила с небес. Однако Дэйр покачнулся и бок его окрасился свежей кровью. Уронив меч, он с хрипом выкатился из седла на землю.
  Один из воинов Крума уже опускал лук.
   - Довольно терпеть эти издевательства над нами, братья! - воскликнул он. - Чужаки смеются над нашей верой, над нашими жрецами - а мы будем стоять и слушать?
  Среди галатов началось замешательство. Одни потянулись за топорами и мечами, чтобы свершить немедленное возмездие за раненного Дэйра, другие отпрянули, опасаясь сколотских стрел. Лишившись своего вождя, они не знали, как им действовать дальше.
   - Убить мерзавца! - взревел Крум, указав на стрелявшего плетью.
  Однако, угрожающе зашумев, его воины вдруг сдвинули ряды и закрыли собой мятежника.
   - Уходи, Крум, - вновь попросил Атай. - Ты преступил законы земли и неба, но я все равно готов простить тебя. Другой возможности спастись у тебя уже не будет.
  Крум несколько раз перевел взгляд со своих взбунтовавшихся воинов на одиноко стоящего перед ним Атая. Сообразив, что порядок можно навести, лишь устранив саму причину неповиновения, старейшина выхватил меч и погнал коня прямо на юношу.
  Атаю еще ни разу доселе не приходилось убивать людей. Он хорошо помнил отчие обычаи: человек, не сразивший ни одного врага на войне, не считался у сколотов мужчиной. Но юноша покинул селение и ушел в ученики к лесному кудеснику еще до того, как князь Собадак начал собирать дружину добровольцев для похода в персидские земли. Не случись того, быть может, и он бы уже лежал в чужом краю вместе с павшими воителями своего князя. Судьба сберегла его, но сберегла для того, чтобы принять бой на самом пороге своего дома.
  Атай невозмутимо дожидался приближения Крума. Старейшина так ничего и не понял. Жажда власти, ненависть, стыд ослепили его, и только смерть могла принести ему избавление от жизни, которую он сам же презрел. Потянув коня в сторону, юноша едва заметно махнул клинком перед грудью несущегося на него противника.
  Глухо застонав, старейшина ткнулся в гриву коня. Скакун его замедлил шаг - и наконец замер, а бездыханное тело Крума с выпученными глазами и окровавленной бородой сползло на землю, не выпустив из сведенных судорогой рук ни меча, ни поводий.
  С хриплым карканьем приподнялся на локте раненый Дэйр.
  - Вот и отбегал свое старый хрыч. Вот тебе и княжеский пернач. Вот тебе и родная земля. Но и ты, парень - не радуйся. Ты так и не понял, зачем мы сюда пришли? Крума князем делать? Нет! Он сам прибежал ко мне, уговаривая взять в союзники и услужливо виляя хвостом - знал, старый плут, где таится истинная сила... - галат косо усмехнулся и повысил голос. - А позвал нас тот, кого ты называешь сейчас своим князем. Персидский царевич Куруш дал ему войско, чтобы он силой забрал то, что считал своим по праву рождения. Но он предал нас и бежал. А теперь предал и вас.
  Дэйр верно рассчитал. После его ранения и смерти Крума сила незаметно склонилась на сторону Атая: сколоты, превосходящие галатов числом и способные без большого труда побить их стрелами, не доводя дело до рукопашной схватки, уже придвинулись ближе к новому предводителю. Потому Дэйр нанес удар туда, где еще мог одержать верх. Он вновь поколебал веру в Атая.
   - Я знаю все, что было с Оршичем, - спокойно отвечал юноша. - И даже то, о чем не знает он сам. Ты говоришь верно: горячий порыв заставил его искать поддержки у иноземных правителей. Только он сам отказался от такой помощи, когда постиг в ней угрозу для своего родного края. Он презрел услуги наемников, догадавшись, чем за них придется расплачиваться. Вы же все равно явились сюда за своей долей добычи. Но ты забываешь, что теперь вы - уже не поборники попранной справедливости, которой могли прикрываться, следуя за Оршичем. Вы - враги, и степь будет бороться с вами, как с врагами. И Оршич, наш природный князь, первым возглавит эту борьбу. Потому и нет в его деяниях предательства, которое ты ему приписываешь - вашим вождем он никогда не был. А уж слугой - тем более. Потому, - юноша обвел взглядом неподвижных воинов Дэйра, - еще раз говорю вам: возвращайтесь туда, откуда пришли, и тогда, быть может, уцелеете. А нет - эта земля покроется вашими костями.
  Не обращая более внимания на вождя галатов, к которому подбежали его соплеменники, помогая подняться, Атай повернулся к сколотам, оставшимся без предводителя.
   - На севере назревает большое сражение. Именно туда воины, собранные чужой волей из разных мест, устремились за добычей под водительством Гебелейзиса. Там нужен каждый лук, каждый клинок, и если вы пойдете со мной - вы поможете своей земле и не опозорите память своих предков.
  Сколоты, как один, обступили нового вожака.
  Галаты исчезли. Атай не заметил, куда они ушли, его занимало сейчас иное.
  Жителей поселка необходимо было уводить со старого становища. Стало очевидно, что пришельцы не пощадят никого и ничего, стоящего у них на пути и отделяющего от заветной цели. Потому, собрав пожитки на телеги и согнав скот в стада, родичи Атая вновь двинулись в путь под охраной его отряда.
  Как видно, Белый Ведун оказался прав - не судьба была более встретиться учителю и ученику. Незаметно для всех вздохнув, юноша возглавил колонну, двинувшуюся на соединение с дружинами Оршича.
  Человек, что стрелял в Дэйра, молодой еще воин, пробился в голову колонны, поближе к Атаю.
   - Скажи, вождь, - спросил он его, - почему сам Белый Ведун не покарал святотатца? Где молнии, которые он мог бы обрушить на его главу?
  Атай улыбнулся.
   - Почему же непременно нужно обрушивать молнии? Разве не сам кудесник Запретного Леса вложил в твою душу стремление исправить несправедливость? Разве не он направил твою стрелу? Если мы считаем, что творимое вокруг нас есть зло - разве не мы должны собственноручно его исправлять? Или мы будем ждать, пока разверзнутся небеса? Нет, друг мой, - покачал головой юноша. - Боги даровали людям достаточно силы, и дали достаточно разума, чтобы нам самим разобраться, где правда, а где ложь - и поступать в соответствии с нашим пониманием. Если ты считаешь, что прав - действуй сам. Если же не уверен - почему боги должны защищать твою правоту?
  Парень задумался, отстав на несколько шагов. А Атай с удивлением понял, что, похоже, и у него стали появляться собственные ученики.
  
   Глава 10. Поход.
  По глубокому снегу, когда устоялся санный путь, небольшой отряд двинулся в поход на Север.
  Выступили на двух санях. В первых ехали Колад Тарич, правящий конями, и Гиамор, во вторых - Одрий, Дэвоур и Стозар. Князь дал им невысоких лохматых коней с широкими копытами, способных бежать даже по глубокому снегу. Говорили, они - родственники широкорогих северных оленей, что спокойно находят прокорм в самую лютую зиму.
  Сани будинов походили на обычную волокушу, однако были поставлены на широкие доски-полозья, загнутые спереди наподобие лука. Двух-трех человек с поклажей по снегу легко мог везти и один конь, впряженный в сани, но путники предусмотрительно взяли с собой пятерых, предвидя все тяготы и мытарства передвижения по весенней распутице.
  По левую руку отряда иногда угадывалась широкая гладь потемневшей реки, по правую густел зимний лес. Тропа, вдоль которой двинулись в путь искатели Светлого Града, вскоре спустилась по отлогому склону берега на полотно замерзшей реки - и повела их кромкой льда вверх по течению Борустена.
  Вода не везде еще покрылась толстым ледяным слоем, кое-где выступали черные промоины, и тогда гладкая поверхность начинала трещать под тяжестью людей и поклажи. В таких местах путники вылезали из саней и бежали рядом с конями, восхваляя искусство Гиамора. В Велиграде перед самым отбытием башмачник подарил каждому участнику похода новую пару сапог, сшитых из меха, на широких толстых подошвах, так, что в них можно было свободно ходить по снегу, не проваливаясь, или бежать по льду, почти не скользя, а главное - ноги в них не мерзли и не потели. Колад Тарич тут же окрестил их 'сапогами-скороходами'.
  Дэвоур со Стозаром открыли для себя новую забаву: там, где лед был толще, они вылезали из саней, цепляясь за них сзади, и, пока Одрий управлялся с лошадьми, с гиканьем неслись следом на меховых пятках сапог-скороходов, поднимая тучи снежных брызг.
  Колад Тарич с добродушной ухмылкой оглядывался на резвящихся парней, что-то вспоминая про себя. Гиамор внимательно следил за берегом, чтобы не пропустить знак, переданный ему Белым Ведуном - исполинский черный вяз в пять охватов с глубоким дуплом. Достигнув его, следовало оставить реку и продолжать путь через лес.
  Неожиданно он затаил дыхание и вытянул руку в направлении пологих заснеженных холмов.
  - Что это там за темные точки? - спросил он у Колада.
  - Похоже, волки, - ответил тот, приглядевшись.
  Рука Одрия потянулась к луку.
  - Постой, - удержал его Колад Тарич.
  - Чего ждать? - удивился воин. - Ты хочешь, чтобы они нас загрызли?
  - Это земля лютичей, - объяснил Колод Тарич, - племени, которое поклоняется волку.
  - Что ж с того? - не понял его Одрий.
  - Говорят, у них бытует один древний обычай: раз в год каждый общинник проводит священный обряд и обращается в волка. Потом он бродит по полям и лесам, иногда один, а иногда сбиваясь в стаю своих сородичей. Но такой волк никогда не нападает на людей.
  - Волки это или люди - мне все одно, - буркнул Одрий. - Каждый получит стрелу в брюхо, если приблизится к саням.
  Однако темные точки, в которых все уже отчетливо различили серых хищников леса, так и остались стоять на холме, будто провожая взглядом удаляющихся путников.
   Для привала выбрались на пригорок. Натаскали сухих веток, расчистив землю от снега, устроили шалаш, прикрыли его кожаными накидками - внутри оказалось совсем не холодно. У входа развели костер, и вскоре, поужинав, уже беспечно сидели, глядя в быстро темнеющее над рекой небо.
   - Ты ведь ходил раньше этой тропой? - спросил Дэвоур. - Ты знаешь дорогу?
   - В Светлый Град не ведет ни одна из существующих дорог, - покачал головой Колад Тарич. - Дорога сама выбирает путника, который сможет по ней пройти. В этот раз нашим проводником будет Гиамор, но меня, быть может, еще помнят в Светлом Граде.
   - Расскажи нам о нем! - попросил Стозар.
  Колад Тарич усмехнулся.
   - Что толку рассказывать о том, что превыше всяких слов? Там не бывает невзгод, лишений и вражды. Там нет зла, ибо люди, таящие в душе своей недобрые мысли, не выдерживают света. В немыслимо древнюю пору град сей был создан теми, кто вынес из мрака разрушения светлые крупицы мудрости, уцелевшие от прежних эпох. Покуда он стоит, покуда есть надежда вернуться под его блистающие своды - в моей душе будет сохраняться совершенный покой. Когда тебе покажется, что в мире властвует только мрак, ужас и бессмысленная злоба - приди туда, и ты поймешь, что только наши дела превращают окружающий нас мир в нестерпимое царство страданий. Ты увидишь, что в наших собственных силах сотворить из него блаженное место вечного счастья. Я не пожалею собственной жизни, лишь бы сберечь этот очаг светозарной истины и отстоять право человека вернуться к ее питающему истоку.
   - Но как же так? - с досадой спросил Стозар. - Жители Града живут сами по себе, в благоденствии и радости - а вокруг столько зла? Почему они не исправят это? Почему мы вынуждены идти к ним за помощью, а позади нас гибнут люди?
  Колад Тарич помолчал, не торопясь с ответом.
  - Главная заповедь, данная нам Творцами, Ладой и Свеагором, такова: все, сущее в этом мире, имеет в нем свое законное место и смысл. И нам, людям, дано такое право - искать и находить место для каждого из явлений. Даже беспутному сыну Лады и Свеагора, Харну, несущему, казалось бы, беспросветное зло, мы можем - да что там можем, должны! - отыскать присущее только ему место под небесами. Пусть порой нам и кажется, что пагубный разгул темных сил, обращающий мир в прах, не заслуживает права на существование. Однако мы ищем, и находим. А пока не нашли - необходимы воители, готовые удерживать зло в границах допустимого. Там, на границе зла, они и несут свою нелегкую стражу.
   - Где же эта граница? - удивился Стозар.
   - Повсюду. Но прежде всего: в душе каждого. Нет такого зла, которое не могло бы преобразовать свою природу и служить благу, ибо у зла нет постоянной природы. Его сущность призрачна, она зависит от того, где проявляется. При благоприятных условиях зло изменяется в своей основе, и тогда сумрак становится светом. Но только сам человек, своими искренними усилиями должен породить такие условия. Когда же сил на это не хватает, прибегают к помощи богов. Важно понять, что никто не властен принудить человека стать добрым, поскольку добро также не обладает постоянной природой.
   - Как же тогда жить? На что опираться? - справился Дэвоур.
   - На существующие в этом пространстве законы творения. Это единственная непреходящая истина. Чтобы мир развивался, он должен постоянно обновлять себя, изменяться, двигаясь извне наружу. Так распускается цветок. Это и есть сила созидания. Разрушение - движение вспять, расщепляющее основу вещей. Оно бывает естественным, когда старое изживает себя без остатка. Но оно станет злом, когда разумный порядок явлений меняют насильственным путем, запуская дух разрушения в еще не отжившее и полное сил. Тогда войны стирают с лица земли целые города и страны. Воплощать собой светоносное начало и служить добру - значит, следовать пути цветка, жить по законам творцов мира, а не идти против этих законов, постигать их и направлять в надлежащее русло. В том, быть может, и состоит наш пример Харну. Никто не знает, для чего Творцы породили такого сына, но в том явно кроется их великий замысел. Говорят даже, что в конце времен, когда Харн сумеет наконец постичь замысел своих родителей и вернуться к ним, мир станет невообразимо прекрасен...
  - То есть, ты хочешь сказать, что мы - всего лишь "пример для подражания" Харна? - с недоверием спросил Одрий.
  - Да, и каждый раз, когда мы уступаем его соблазнам - он доказывает Творцам, что мы - не лучший пример для подражания.
   - А как же я сам? Как же все мои мысли? Желания? Устремления? Они ничего не значат?
   - Подумай еще немного - и ты поймешь, что твои мысли, желания и устремления тоже сотворены Творцами. Ты можешь расти и развиваться. Сначала ты растешь в семье, маленьким мальчиком, и учишься всему, что предоставляет для освоения окружающий мир. Когда ты вырастешь, ты сам можешь создать семью и сотворить для нее небольшой мир, в котором она будет расти. И если ты научишься всему, чему должен научиться в этом мире - ты затем обретешь способность творить собственные большие миры, населенные существами по твоему желанию. Ибо все в этой Вселенной обретает собственное бытие лишь по желанию нашего разума, осененного любовью ко всему сущему...
  С каждым днем путники углублялись все дальше на север, и видели, как неуклонно сужаются берега реки - они приближались к ее истоку.
  Наконец, Гиамор тронул своего спутника за рукав.
   - Вот он, - башмачник указал на огромный вяз угольно черного цвета, резко выступающий из заснеженной белизны леса.
   - Тут заночуем, - Одрий оглядел темнеющее небо.
  Как всегда на привале, перед сном, дети подступили к Коладу Таричу.
  - Дедушка, - спросил Стозар, - а почему ты думаешь, что жители Светлого Града вообще захотят нас у себя принять, а тем более помогать станут?
  - Видишь ли, - охотно разъяснил Колад. - Народ наш связан с обитателями Лебедии очень давними связями, о которых сейчас уже никто не помнит.
  - О чем это ты? Расскажи!
  Старик внимательно посмотрел на Стозара и Дэвоура, глаза которых уже блестели в предвкушении увлекательного рассказа.
  - Хорошо, - согласился Колад Тарич, - я расскажу вам Предание о Каменной Воде.
  Услышав столь необычное название, даже Одрий подсел поближе.
  - В незапамятные времена, - неторопливо начал он, пригладив бороду и чуть прикрыв глаза, - будины были народом, отмеченным перстом богов. Не случайно их имя на древнем языке означает Прозревшие. Предки наши общались с создателями мира, вот как мы сейчас говорим друг с другом, а потомки их - с Наследниками Богов, называемыми Предвечными или Преждерожденными. При строительстве новой твердыни в главном граде страны Лебедия, далеко на севере, куда и лежит наш путь, несколько родов будинов помогли Предвечным возвести смотровые башни и каменные хранилища, созидая место, где они будут жить бок о бок с Перворожденными.
  Старание, исполнительность и беззаветная преданность будинов были оценены хозяевами Светозарного Града по достоинству. В это время как раз была завершена закладка врат в Святилище Светоносного Ока, для которых сам бог Кей изготовил невиданное дотоле чудо - камни, подобные застывшей воде. Но это был не лед, они не таяли, а светились и днем, и ночью, светились удивительным зеленым светом, точно солнце проглядывало сквозь густую листву. Говорят, это была душа камней, наподобие тех, что ныне зовутся самоцветами - но куда чище и ярче. Этих камней насчитывалось ровно восемьдесят, и все они приносили благополучие, удачу и процветание, а также излечивали любые недуги и отводили несчастья. И вот, по завершении строительства один камень Наследники Богов подарили старейшинам будинов, велев оберегать пуще ока от дурных людей, охочих до его магической силы.
  С той поры будины стали носителями Каменной Воды, а старейшины - ее Служителями. Это чудотворное изделие сделало народ Прозревших самым счастливым и благополучным среди всех обитателей степей, гор, долин и приморских стран. Слава о них пошла гулять по земле. Говорят, что в мудрости, силе и богатстве они не знали себе равных в то время. О Прозревших слагали сказания и на западе, и на востоке, и далеко за солеными морями. Тропа в Лебедию всегда оставалась открытой для посланников племени, а Наследники Богов с неизменным гостеприимством привечали их у себя, одаривая знаниями и полезными советами. Другим народам и племенам оставалось лишь наблюдать за шагами будинов с богобоязненной почтительностью или бессильной завистью.
  Так продолжалось на протяжении нескольких поколений. Камень был помещен в особое капище и охранялся Служителями. И вот однажды в селение прибыл странник из далекой земли, о которой толком ничего не было известно. Гость сразу приглянулся всем единоплеменникам своей открытостью, здравостью суждений и ладными речами, в которых сквозила мудрость. Прожил он в селении всего несколько дней, но настолько заворожил старейшин своими познаниями, что нарушили они древний завет: позволили инородцу взглянуть на святыню, в обмен на щедро раздаваемые им советы.
  Надо сказать, что род Служителей Камня был самым влиятельным и почитаемым среди Прозревших. Они являлись не только старейшинами племени, вершившими от своего имени дела общин, но и верховными жрецами, отвечающими за все вопросы культа и исполнение законов богов. Только они могли нарушить давний запрет и впустить чужеземца в капище. Впрочем, Служители полагали, что божественный дар способен уберечь себя сам от любых посягательств. Был он столь тяжел, что ни один силач, ни даже целое войско не смогли бы оторвать его от земли и на волосок. Поэтому будины не страшились похищения своей святыни.
  Однако произошло непредвиденное. Странник оказался великим магом и чудотворцем. Наслав туман своими чарами, он усыпил трех Служителей, спустившихся с ним в капище, а потом прочел заклинание - и обратил камень Кея обратно в воду. Божественная вода вытекла из святилища и повела чародея за собой, он же на место исчезнувшей святыни положил скорлупу от ореха, силами магии превратив ее в точное подобие камня.
  Когда чары рассеялись, странник был уже далеко. Служители очнулись, призрачный камень вновь стал скорлупой. Тогда охватили будинов паника и отчаяние: капище было разорено, дар Предвечных утрачен, бесчестие несмываемым пятном легло на все племя. Снарядили погоню из числа самых смелых удальцов. Они ринулись верхами по следу инородца, но назад не вернулись. Позднее в высоком бурьяне нашли мертвые тела людей и лошадей. Их убило зеленое свечение, обернувшееся в дурных руках страшным оружием.
  - А что же странник? - спросил Дэвоур.
  - От Наследников Богов будины узнали, что человек, посетивший их край и лишивший их Каменной Воды, был учеником Великанов из загадочной западной земли, расположенной среди морей. Он достиг цели, к которой стремился. На одном из островов в Срединном Море он создал всемогущее царство и правил там успешно и счастливо, опираясь на силу дара Предвечных, вновь обратившегося его магией в камень, но сохранившего власть над Водой...
  - Как его звали, дедушка? - не удержался от любопытства Стозар.
  - Наши предания молчат о его настоящем имени, но жители Иониды по сей день называют его Миносом, - отвечал Колад Тарич. - Царство его процветало среди всех соседей, вызывая страх и восхищение, а божественный камень был заключен в золотую оправу и хранился в особом склепе со множеством разветвленных ходов. Его стерегло порожденное Миносом чудище - огромный человеко-бык.
  Так и повелось, что с той самой поры боги и Преждерожденные отвернулись от нашего народа. Жрецы наши, стыдясь своей утраты, не смели больше обращаться к ним, и все больше наш народ отчуждался от Предвечных. Связь с Городом Света и страной Лебедия пресеклась, а сама тропа, ведущая в сокровенный край счастья и блаженства, оказалась укрыта таким образом, что только искренние сердцем и крепкие духом люди могли ее отыскать. Прозревшие превратились в одно из многочисленных кочевых племен, населяющих Великую Степь, и спустя ряд поколений уже ничто не напоминало об их некогда избранном положении и высокой судьбе. Осталась только легенда...
   - Значит, нам надо всего лишь вернуть самоцвет обратно, чтобы восстановилась связь с Преждерожденными? - догадался Стозар. Дед его усмехнулся.
   - Не в камне дело. И не в Предвечных. Дело в нас, забывших о доверенном нам сокровенном знании - ради призрака чужих даров...
  Приречные леса постепенно сгущались, обступая частоколом оголенных деревьев. На ночлегах теперь оставляли кого-нибудь из старших сторожить у костра покой спящих товарищей. Опасались и дикого зверя, способного задрать лошадей, и окрестных племен, чьи нравы были неведомы, и нечистой силы, о которой были немало наслышаны.
  Днем продвигались вперед по хрустящему насту, искрящемуся голубыми блестками. Повсюду стелились заснеженные поля, густели полесья. Налетавший ветер порою выл, как голодный хищник, задувая с головы до пят мокрыми белыми хлопьями. Снежинки кололи глаза и щеки, оседали на бровях, мгновенно превращаясь в ледышки. Приходилось часто растирать лицо и теребить коченеющие пальцы.
  Леса и перелески были, по преимуществу, хвойными. Стройные сосны взмывали в небеса, а отяжелевшие от снега ели и пихты тесно жались друг к другу. Редко на пригорках глаз мог приметить осину или бук. Но вот однажды на пути отряда оказались крепкие широкие дубы, которые увлекли людей в обширный тенистый пролесок.
  Дэвоура и Стозара как-то по-особенному поразила величественность этого места. Несмотря на суровый мороз, от которого лица путников раскраснелись, а изо ртов валил густой белый пар, в дубраве было уютно, сухо и безветренно. Среди деревьев темнели многочисленные прогалины, и Гиамор с удивлением приметил на них прекрасно сохранившийся вереск. Еще дальше нашли листья ясменника, даже не покрывшиеся ледяной коркой.
  Тени дубов будто следили за путниками. Они постоянно двигались и смещались, неизменно сопровождая все передвижения отряда. Также от них исходил непривычный шелест.
  - Похоже, место это необычное, - признал Колад Тарич. - Сколько живу на свете, а никогда прежде не слышал, чтобы древесные тени издавали звуки.
  - Лучше будет здесь не задерживаться, - посоветовал Одрий. - Одному Папаю известно, что за силы скрываются за этими стволами...
  - Кони и люди устали, - возразил Колад. - Надо обогреться у огня и передохнуть.
  - Тебе виднее, - махнул рукой воин, - но только помни, что здесь нужно все время быть настороже.
  Коней распрягли и привязали к могучим дубовым сучьям. Гиамор насыпал им из дорожного мешка мелко нарубленных колючек. Одрий, кликнув подростков, отправился за дровами.
  Осмотрев валежник и мелкую поросль, воин с ворчанием отметил, что все они вымокли до основания и для костра не погодятся. Тогда он выбрал стройную молодую осину и пригнул ее, намереваясь срубить под корень. Однако деревце внезапно застонало, и Одрий с перепугу едва не выронил топор. Стозар попробовал сломать несколько сухих ветвей и тоже отпрянул: все они заревели, будто живые существа.
  - Зачем деревья губите? - прозвучал чей-то укоризненный голос.
  Путники огляделись - и замерли перед странной картиной. На пологом холме ярко выделялась хрупкая фигура женщины, закутанной в меховой плащ и восседающей на спине белой рыси. С ушей зверя свисали длинные кисточки, шерсть на брюхе касалась снега. У женщины были черные, запорошенные снежным бисером волосы, рассыпанные по плечам, а строгий взгляд маленьких глаз блистал, как горный хрусталь.
  Путники на миг онемели.
  - Это Дубрава Теней, - молвила незнакомка, - святыня всех древовичей, населяющих наш край. Здесь все деревья живые и обижать их нельзя.
  - Прости нас, хозяйка леса, - с поклоном ответил за всех Колод Тарич, чутьем угадавший, с кем имеет дело. - Прости за недомыслие. Не знали и не ведали, что место это особенное. Хотели лишь обогреться с дороги.
  - Ступайте вперед, - велела женщина. - Вам откроются три озера. Возле них и обогреетесь. Вода в них теплая круглый год.
  - Эти озера тоже непростые? - осведомился Гиамор на всякий случай.
  - Да. Они укажут вам вашу дальнейшую судьбу.
  Тут внимание путников привлек треск ветвей и шум осыпающегося снега за спиной. Пока они осматривались, женщина на белой рыси исчезла.
  - Много всего необычного рассказывают про землю древовичей, - вздохнул Колад Тарич, - но про Чудотворные Озера и хозяйку Дубравы Теней слышать не доводилось...
  Одрий и подростки только теперь очнулись от оцепенения.
  - Что же выходит? - уныло спросил Стозар. - Привала не будет?
  - Прежде мы должны добраться до озер, - решил Колад.
  Коней снова впрягли в сани и продолжили путь среди дубов. Сначала Дэвоур и Стозар часто вздрагивали от шорохов теней, но потом к ним привыкли, и только женские голоса, которые слышались им в этих приглушенных звуках, застилали ум пепельным туманом.
  - Что ты еще знаешь о землях, через которые лежит наша дорога? - с некоторым напряжением спросил Колада Одрий. - Чего стоит опасаться впереди?
  - Вся округа Великой Реки, как известно, кишит разной нечистью, - ответил за него Гиамор. - А где-то впереди, у самых истоков Борустена и Великой Реки, в заповедных источниках обитают Водяные Люди.
  Воин только покачал головой.
  Вскоре лесное пространство немного расступилось, и перед отрядом действительно оказались три круглых маленьких озерца, похожие на зеркала. Расположенные в одной низине, целиком оттаявшей от снега, они отстояли друг от друга на расстоянии всего нескольких шагов.
  Хозяйка Дубравы Теней не обманула. От водной поверхности поднимался теплый пар. Это так восхитило Дэвоура и Стозара, что они стремглав кинулись согревать замерзшие руки. Одрий хотел привязать коней к одиноко торчащему на отшибе деревцу, но вдруг остановился, как вкопанный.
  - Да это же береза, - недоуменно вымолвил он. - Черная береза!
  - Где это видано, чтобы были черные березы? - хотел посмеяться над незадачливым воином Стозар, но осекся, перехватив серьезный взгляд деда.
  - Мне приходилось слышать, - сказал тот, - что в старину все березы и тополя были черными. Тогда каждый из смертных еще владел безграничными волшебными силами. В лесах и степях жили племена, о которых ныне почти ничего не известно. Кто-то называет их Черноокими Людьми. Почему они ушли, не оставив следа, тоже никто не знает, но с их уходом все березы и тополя сразу посветлели, ибо Черноокие Люди забрали с собой их первородную мощь, наделяющую способностью к превращениям.
  - Почему тогда эта береза осталась черной? - спросил Дэвоур.
  Колад Тарич задумался.
  - По воле всевышних путь наш пролегает через края, о которых неведомо не только жителям городов Запада и Востока, но даже сыновьям Великой Степи. Должно быть, именно тут, в этом заповедном мире, овеянном дремучим покоем, еще сохранились отголоски той стародавней эпохи, когда люди жили бок о бок с богами и не знали предела своим возможностям. Боюсь, это не последняя странность, с которым нам довелось столкнуться...
  Однако Дэвоуру не давали покоя озера.
  - О какой судьбе говорила хозяйка леса? - припомнил он.
  Мальчик упорно рассматривал водную гладь, но видел в ней лишь собственное отражение.
  Колад Тарич поднялся с мешков, которые сгрузили с саней, и подошел к нему.
  - Я думаю, ты ничего не видишь только потому, что очень хочешь увидеть. Позволь сокрытому просто проявиться, безо всяких усилий с твоей стороны. Пусть вода будет просто водой. Тогда она сама раскроет все хранимые ею тайны. Ничего от нее не жди и не требуй, тогда все получиться.
  Дэвоур послушался совета. Выбросив из головы все мысли и ожидания, он просто смотрел в темный омут, как в зеркало, отстраненно примечая отсветы проплывающих в небе свинцовых облаков. Внезапно безликая гладь ожила и всколыхнулась. На поверхности ее отразились катящиеся валом речные волны, захлестывающие берега, которые стремительно гнал ветер. Они вздымались с необычайной силой. Потом все пропало.
  - Я ничего не понял, - признался Дэвоур, ожидая подсказки, но Колад Тарич тоже озадаченно молчал.
  Мальчик подступил к другому озеру и так же рассредоточено скользнул глазами по его гладкой, словно отполированной поверхности. Здесь картинка оказалась совсем иной. На долю мгновения озеро отразило какие-то темные пещеры или подземные шахты. Образ рассеялся с той же внезапностью, с какой возник.
  В третьем озере подросток различил зубчатые отроги высоких гор, которые
  вспыхнули голубоватым световым пятном и растаяли серой тенью, смешавшись с серебром воды.
  Когда Дэвоур поделился своими наблюдениями с товарищами, ни Гиамор, ни Колод Тарич не смогли объяснить значение знаков и ответить на вопрос, каким образом картины бурной реки, подземелья и высоких гор могут быть связаны с дальнейшей судьбой отряда. Возможно, каждый из них имел свои соображения на этот счет, но высказывать их вслух никто не пожелал.
  После полудня путники покинули Дубраву Теней.
  Дорога отряда пролегала дальше, через необозримые снежные поля, пересеченные холмами, оврагами и лесами. Бесконечно долго тянулось это утомительное странствие, испытывая терпение и волю людей зимней стужей, свирепыми вьюгами, снегопадами и унылым однообразием пейзажей. И только когда погода переменилась, улыбнувшись первой весенней оттепелью и звенящей капелью, путники совершенно забыли о времени и перестали считать дни.
  Наст уже всюду проседал, обнажились пни, бугры и кочки. Сани теперь только замедляли движение отряда, застревая во всех рытвинах и ухабах, так что от них пришлось отказаться. Разгрузив поклажу, путники двинулись дальше верхами. Они приближались к истокам реки. Где-то там, впереди, уже запела весна, одев еще мерзлую землю платьем из робких трав и напоив воздух запахом жимолости.
   Глава 11. Проба сил.
  Войско сколотов отступило на север, перекрыв дорогу в землю будинов, и заняло небольшой поселок неподалеку от священного изображения Гойтосира, где не так давно избрали Оршича князем. Тут Оршич велел обустраивать стан, делать запасы и готовиться к большой войне.
  Жилище для князя возвели добротное: стены сложили из крепких сосновых бревен с примесью глины, крышу укрепили деревянными столбами и покрыли соломой. Все поселение тоже отстроили быстро. По наказу Оршича его окружили со всех сторон высокой насыпью из земли и щебня, а еще прокопали широкий защитный ров. Князь, искушенный во всех военных премудростях, все делал по уму. Распоряжения давал самые точные, но два раза никогда не повторял. Нерадивых помощников тузил по плечам и спине ножнами своего меча.
  За короткий срок Оршич приучил борустенитов к повиновению и насадил среди общинников отменную дисциплину. Также отстроены были новые загоны для скота и лошадей, выделены помещения под склады и оружейни, чего никогда не делали прежде. Возле них теперь неусыпно стояла стража, сменявшаяся по часам.
  Старожилы ворчали. Многие новшества казались им неудобными или излишними. Но спорить и возражать княжичу уже никто не решался. Осанка Оршича преобразилась еще больше, став величественной и гордой, в голосе появилась властность, во взгляде - искрометность. Попадаться ему под горячую руку никто не хотел.
  Зато княжича очень полюбили оружейники, для которых он поставил новые печи и плавильни. День и ночь выдували они горн, чтобы ковать для стана мечи, латы, секиры и палицы. Самому князю поднесли в подарок наборный панцирь с выгравированными на пластинах кабанами и беркутами, щит с серебряной бляхой в виде сфинкса, длинный меч и шлем с надбровными дугами-валиками, скованный из ромбовидных чешуек.
  Дружину княжич разбил на десятки и сотни, поставив над ними новых начальников. Всех, кто не стоял в дозорах, сутками заставлял упражняться в боевом мастерстве, пока с воинов не сходило по нескольку потов. Стук мечей и копий почти не смолкал в селении и скоро стал столь привычным делом, что люди под него спали крепко.
  Вспоминая полученные некогда уроки, княжич пытался привить соплеменникам и некоторые формы иноземного боя, как то: уменье сплотить пеший строй, оборонять занятые позиции и биться на два фронта в кругу, полумесяце и синтагме. Атай также усердно постигал ратное дело, не отходя от Оршича и слушая его рассказы о битвах и походах.
  В числе новых распоряжений князя был приказ сделать кладовые для пшеницы и ячменя в виде землянок со стенами, обмазанными глиной, чтобы надежнее сохранить их от огня. Все запасы, какие были в селениях, свозились на север, ближе к границам с Будинами, где была сильнее надежда уберечь их от неприятеля.
  Новый князь был хорошо осведомлен обо всех маневрах противника, словно мог читать его мысли. Назначив воевод из числа самых смекалистых и опытных дружинников и закрепив за ними отряды ратников, он поставил каждому боевые задачи. Одни угоняли скот с пастбищ перед приближением вражеского войска, другие - несли разъездные дозоры, третьи - тревожили недруга внезапными налетами.
  Тарчи имели свою конницу, но тягаться в поле с неуловимыми, точно ветер степными воителями они не могли. А потому, дабы обезопасить идущие по-походному боевые колонны, иноземцы стали окружать их строем тяжеловооруженных иованов, большие медные щиты которых отбивали стрелы, как гранитная твердь. За ними теперь укрывались лучники геверов, метавшие стрелы через головы гоплитов при каждом приближении сколотов.
  Аримасад, избранный воеводой летучих отрядов, дразнивших врага короткими атаками подобно соколам, клюющим большого неповоротливого льва, быстро убедился, что воевать иноземцы умеют. В каждой стычке они сохраняли строй, почти не несли потерь и ни на какие уловки не попадались.
  Тогда этот бывалый вояка, изучивший за долгие годы походов разные способы ведения войны, изменил тактику. Он заставлял воинов обматывать стрелы паклей, поджигать и стрелять не по людям, а по телегам и повозкам, в которых везли дорожные припасы. На некоторое время эта хитрость возымела успех. Враг потерял несколько обозов. Но иноземцы вновь перестроили колонны, разместив тягловый скот и повозки в середине войска и обтянув последние кожей, обильно вымоченной в воде.
  Оршичу сообщили, что противник дошел до Каменной Балки и разбил там лагерь, а легковооруженный отряд в четыре сотни геверов отрядил на поиски фуража и провианта.
  Так как коровы, лошади и овцы были уведены с полей, а ближайшие кочевья оставлены жителями, эта вылазка закончилась безрезультатно. Увидев выжженные хранилища и пустые загоны, геверы озлились всерьез. Их отряд занял Вороний Холм с древними курганами, хранящими в себе прах сколотских предков.
  - Шелудивые псы! - Аримасаду только и оставалось, как скрежетать зубами от ярости. - Давно такого позора не было на нашей земле. Не можем могилы дедов огородить от поругания! Пошли, князь, конных молодцов - пусть сбросят этих стервятников с холма, да растопчут лошадиными копытами как навозных жуков.
  - Пусть идут пешие стрелки, - неожиданно сказал Оршич. - От геверов можно ждать любой каверзы.
  Воевода поворчал, однако подчинился. Во всех станах уже знали, что новый князь владеет даром предвидения и зрит то, что сокрыто не только от глаз, но и от мысли человека.
  И действительно, все подступы к холму оказались усеяны железными шипами, скрытыми под тонким слоем свежевыпавшего снега. Это была излюбленная заморская ловушка, предназначенная для выведения из строя кавалерии неприятеля, совершенно, однако, неизвестная в степи. В ходе короткого боя лучникам Аримасада удалось обратить геверов в бегство, хотя те и встретили сколотов свинцовыми шарами из пращей и длинными дротами. Только клубы пыли, взметнувшиеся у перелеска и возвестившие о подходе крупных сил тарчей, спасли отряд иноземцев от поголовного истребления стрелами. Аримасад, следуя наказам князя, тотчас отступил, не искушая судьбу. В становище сколоты вернулись с десятком неприятельских голов, привязанных к поясам.
  - Худо бы нам пришлось, если бы пустили в дело конницу, - угрюмо заметил на совете Илег, вождь отряда будинов. - Враг воюет не по правилам.
  -Ч то ж, - отозвался Оршич, - враг на то и враг, чтобы не соблюдать правил. Но мы ответим ему тем же.
  И он распорядился копать на подходе к становищу длинную колею.
  - Для чего нам ров, если ты не собираешься ждать врага в поселке? - не уловил замысла князя Илег.
  - Приготовим ему теплую встречу, - загадочно ответил Оршич.
  - Ты хочешь дать тарчам большой бой?
  - Нет. Время для этого не пришло. Пока наше дело - чинить недругам ущерб. Нужно, чтоб они несли постоянные потери и терпели лишения. Тогда дух наших противников ослабеет, и мы сможем их одолеть.
  Вскоре вражеское войско подступило к окраинам поселения. Здесь уже не было нужды в дозорных: о продвижении инородцев говорила сама земля. Дороги, луга и холмы гудели, как металл, который отбивают в кузне тяжелым молотом. Катился и нарастал рокот большой волны, от которой даже жерди оград стали подрагивать и скрипеть. Закудахтали куры, завыли собаки. Несколько глиняных горшков, надетых на колья плетней, треснули и разлетелись вдребезги от мерной поступи множества ног.
  Темная цепь пехотинцев и конников, проступившая на косогоре, неуклонно увеличивалась и наконец перетекла в бурную лавину. Ее сотрясал беспорядочный гул голосов, перемешавший в себе гортанные завывания галатов, ритмичные выкрики тарчей и заливистые напевы иованов. Выросли густые кущи пик и знамен над головами солдат. Цокот копыт звучал как дробь бесчисленных барабанов. А в поднебесье, нависая над колосящимся железом войском, уже двигалось, одолевая ветер, другое войско: черная туча воронья. Его хриплое карканье сливалось с металлическим звоном щитов и стуком деревянных копий.
  Тень от иноземной орды скоро накрыла собой все окрестные поля. Воробьи поспешно взлетали, чтобы успеть избежать ее все расширяющегося покрова, пахнущего мраком и смертью. На миг показалось, что солнце погасло и настала ночь. Умолкли собаки, затаились в углах домов сверчки.
  Войско, подошедшее к голым лужайкам, обрамлявшим подступы к стану, встретила тишина. Иноземцы не обнаружили ни воинов, ни жителей, ни крупного домашнего скота. Пустое пространство за насыпью словно остыло. Срубы выглядели чахлыми и безжизненными.
  Вождь тарчей, отбросив с груди скомканный ветром белый плащ с синим подбоем, выехал на пригорок. Гравированные латы сверкнули золотыми лучами. Он долго смотрел на соломенные кровли домов и палисады. Наморщенные брови медленно распрямлялись, складки вокруг прищуренных глаз разгладились. Наконец на губах его появилась презрительная улыбка.
  - Берите тут все! - Гебелейзис вытянул руку с плетью, указав на укрепления, срубы и загоны. - Скифы бегут, как тушканчики от лесного пожара, спасая опаленную шкуру.
  С радостным воем передовой отряд устремился в поселок через распахнутые ворота. Однако вскоре воины замерли в недоумении - везде было пусто. Враг отступил в полном порядке, унеся все запасы и оставив амбары пустыми.
   - Они были тут совсем недавно! - указал один из вождей на еще дымящийся очаг.
   - Ищите! - Гебелейзис сдвинул брови.
  Небольшой отряд трибалов со щитами-полумесяцами, расписанными красными жаворонками, отделился от главного строя и двинулся по следам ушедших скифов. Звякнули топоры и мечи, прицепленные к кожаным ремням. Чтобы поддержать его крылья, Гебелейзис отправил следом с полсотни всадников в бронзовых колпаках и кирасах.
  Однако слишком глубокая тишина не могла не насторожить искушенного военачальника. Он крутил головой по сторонам, жевал губами и с силой тискал поводья. Что-то тут было не так.
  - Отозвать людей! - неожиданно рыкнул он трубачу.
  Но было слишком поздно. Голая земля под ногами трибалов зашевелилась сразу в нескольких местах и с грохотом обвалилась вниз, увлекая в глубокие провалы. Вопли и проклятия прокатились над полями - воины падали на заостренные колья, которыми были усыпаны многочисленные ямы-ловушки, окружавшие стан снаружи сплошным кольцом. Заржали кони, сбрасывая тяжелых панцирных всадников.
  Видя беду, в которую попали его воины, Гебелейзис послал легковооруженных гетов со штурмовыми крюками и веревочными лестницами вызволять боевых товарищей. Рассредоточившись, воины в лисьих шапках устремились на помощь.
  Но едва они добрались до провалов, в которых барахтались, цепляясь за землю и корни, обезумевшие люди, как над ними полыхнули алые огни. Это бесчисленный рой горящих стрел из-за холма посыпался на крыши домов, на ограды, на плетни, в долю мгновения превратив поселок в один пылающий костер. Жаркая стена огня выросла позади гетов, отрезав путь к отступлению. Оставшиеся в поселке воины отчаянно метались в дыму, объятые языками пламени. Многие уже выли от боли и бессилия.
  Гебелейзис, до которого докатился запах горелого мяса, побелел.
  - Камнеметы! - закричал он иованам.
  Метательные машины, груженные на телеги, находились теперь в хвосте построенного в боевой порядок войска. Однако обслуживающие орудия команды и приставленные к ним воины-щитоносцы не успели стащить их на землю и установить на платформы. Неведомым образом сколоты оказались и в самом тылу войска. Вздыбилась земля, и из-под дощатых настилов выросли стрелки в черных башлыках. Целая лава стрел накрыла иованов, буравя их тела смертоносными жалами.
  Тут уже лошади и люди смешались, началась паника. Гебелейзис, пытаясь перекричать гул и вопли, принялся строить тяжелую пехоту в шеренги. Он даже спрыгнул с коня и сам суетился среди солдат, стегая плетью тех, кто самовольно нарушал боевую линию. Целиком захваченный происходящим в тылу, военачальник только по сигналам горнистов понял, что удару подвергся фронт его войска. Тяжелая конница сколотов, появившаяся у становища, с разгону врезалась в ряды тарчей, занятых перестроением, и смяла их с оглушительным кличем, от которого у многих душа ушла в пятки.
  Иованы, тарчи и галаты, каждый вереща на своих языках, похоже, окончательно вышли из повиновения. Не слушая команд командиров, они лишь бестолково метались по равнине. Огромные столбы дыма и пышущее жаром пламя застилали весь обзор и мешали понять, что же на самом деле происходит. Гебелейзис сам оробел: сколоты теперь были со всех сторон, а воцарившийся хаос не позволял привести войско в боевой порядок. В разгоряченном воображении воинов рисовались десятки и сотни тысяч противников - озверевших рычащих степняков, которые обступали их тесным кольцом, жаждая крови. Казалось, что врагов на равнине стало не меньше, чем травинок, торчащих из земли. Страх не давал управлять своими чувствами. Опаленные вороны сталкивались в вышине и дико верещали, теряя перья.
  Кое-как Гебелейзис восстановил нарушенную дисциплину, сгруппировав солдат в каре, развернутое на два фронта. С сильным запозданием гоплиты сомкнули фалангу, а конники заняли свои места по краям позиций. Разброд и суета прекратились в тот самый момент, когда сколоты неожиданно пропали. Войско, изготовившееся к бою и опустившее перед собой лес копий, застыло в недоумении. Мечи и секиры тарчей, уже занесенные для разящего удара, беспомощно опустились. Неприятель растворился без следа, а вокруг остались только мертвые и раненные тела товарищей, обгорелые до черноты и изувеченные кольями солдаты, возносящие проклятия к небесам.
  Такого бесславного сражения у Гебелейзиса еще не было. Потери его оказались немалыми, а уверенность войска в себе и своем полководце - безвозвратно подорвана. Сняв шлем и отерев потный лоб, военачальник обводил тяжелым взглядом выжженные поля. Солнце играло в вышине, разогнав облака.
  - Это еще не конец войны, - услышал он хрипловатый голос за спиной.
  Кто-то коснулся его плеча. Повернувшись, Гебелейзис встретился глазами с человеком в черном плаще с капюшоном.
  - Ты ждал слишком легкой победы и потому проиграл сегодня, - сказал тот.
  - Куда же ты смотрел, колдун? - с закипающей злостью спросил военачальник. - Ведь ты умеешь читать мысли людей. Почему не предупредил меня о засаде?
  Глаза мага потемнели.
  - И я не всесилен. По крайней мере, пока. Человек, стоящий князем над сколотами, совсем непрост. Полагаю, ему помогают силы Светлого Града. Вот потому твоя сегодняшняя неудача - это моя неудача.
  Колдун внимательно наблюдал за солнцем. Оно почти полностью разогнало мрак, а тяжелый смрад, исходящий от темного воинства, развеял налетевший ветер. Он принес с собой запах свежего снега. Поля медленно заполнялись звенящим и чистым светом. Даже остатки теней и потрепанные вороны сжались, пытаясь спастись от нестерпимо яркого сияния небесного светила.
  - Война будет труднее, чем мы полагали, - маг нахмурился. - Но мы добьемся успеха. Ты должен мне верить. Скоро подойдут вадары, прибудут наемники из Ольвии, и твои силы умножатся - силы же сколотов лишь тают, как снег на верхушках весенних деревьев.
   - Но скоро зима! Чем будем кормить людей на этих выжженных равнинах? Как уберечься от холода? Иованы не умеют воевать зимой, да и мои воины, хоть и спустились с гор, не горят желанием застрять тут в самые морозы!
   - Об этом не беспокойся. Зима равно ударит и по нашим врагам. Твое дело - пробиться с войском в землю будинов, а уж там мы в избытке найдем, чем поживиться, - усмехнулся маг. - Я был в их краю не так давно и знаю, о чем говорю - старейшины у них беспечны, как дети. Они не чуют угрозы.
   - Смотри, Уртум! - Гебелейзис стиснул в кулаке стрелу, поднятую с земли, и та с хрустом сломалась в его руке. - Ты первый будешь держать ответ, если мы потерпим неудачу в этих злосчастных степях!
   - Не грозись тому, кому ты не в силах причинить зло, - под тяжелым взглядом колдуна военачальник опустил глаза. - Я на твоей стороне и сделаю все, чтобы привести тебя к победе - так что не спеши хоронить свое высокое будущее, поддавшись мимолетной слабости.
  Гебелейзис овладел собой и отправился проверять, как устроили раненых.
  ...Атай измученно вытянулся на земле. Он видел и слышал разговор неприятельских предводителей так же отчетливо, как если бы стоял с ними рядом. Князь потряс его за плечо, ожидая рассказа. Придя в себя, юноша передал Оршичу все то, что только что узнал.
  - Я всегда удивлялся, как это у тебя получается, - князь присел рядом на камень. Умом, зрением и слухом ты проникаешь в любые слои пространства.
  - Помнишь, как говорил наш наставник? - Атай поднял на него глаза. - 'Путь естества всегда поддерживает того, кто живет в незапятнанной чистоте сердца. Отражая собой корни и ростки мира, позволяешь проявляться всей тьме вещей'.
  - Я помню, - князь кивнул головой, - но только это слишком мудрено для меня.
  - Что ж тут трудного? Держи сердце все время открытым и не давай мутнеть от вороха суетных мыслей, волнений и страхов.
   - Да, всего-то и делов, - усмехнулся Оршич. - И что же, если сердце будет открытым, я тоже смогу слышать все, что захочу?
   - Не только это, - ответил Атай. - Возможность слышать и чувствовать других - лишь малая толика тех возможностей, что открываются перед человеком, претворяющим чистоту мира в самом себе. Но нельзя забывать, что все они - лишь награда за прямоту и искренность твоего пути. Если ты устремишься к обладанию властью, которую дают тебе эти возможности - путь для тебя окажется закрытым. Так учил меня Белый Ведун.
   - Как видно, потому я так ничего толком и не смог освоить из уроков кудесника, - вздохнул Оршич, - несмотря на все мои мучения. И могу лишь надеяться на твою помощь.
  Вечером, сидя у костра, когда в темноте были слышны только переклички дозорных, Оршич вернулся к затронутой теме.
   - Люди считают меня провидцем, не зная, что я всем обязан лишь твоей помощи. Способен ли я сам на что-то достойное? Могу ли оправдать перед небом и людьми выпавший мне высокий удел? С недавних пор я все чаще задаю себе эти вопросы... А самое главное: каково мне придется, если ты вдруг решишь меня покинуть?
   - В каждом из нас дремлют великие силы. В тебе же эти силы приоткрываются с каждым новым днем все ярче и отчетливее. Они помогли тебе стать князем сколотов и одолеть в бою иноземцев. Просто ум наш устроен так, что мы не сразу можем заметить самое очевидное. Я помню, как в первые дни моего пребывания в Запретном Лесу Белый Ведун сказывал мне одно поучительное предание. Оно называется Путник и Зеркало.
  - Поведай мне его, - попросил Оршич.
  Атай приподнялся, оперевшись на локоть:
  - Некогда жил на свете молодец, который мечтал отыскать Гору Истины. Был он от природы наделен пытливым умом, настойчивостью и могучей волей. С самого детства тянулся он к знаниям и хотел выведать все секреты неба и земли. Но когда задумал он начать свое странствие, о цели его случайно услыхал Хранитель Мрака. Он решил сыграть с молодцем злую шутку.
  Приняв облик убеленного сединами старца, Хранитель Мрака сел на пенек у пересечения нескольких дорог. Встретив его, путник спросил, как добраться до Горы Истины и старец указал ему дорогу, пояснив, что за дальним леском откроется ему сверкающая вершина. Поблагодарил молодец старца и пошел по тропе, согреваемый надеждой. Не ведал он, что Хранитель Мрака направил его прямиком в Лес Смерти.
  Долго ли шел путник, иль нет, он и сам не знал. Лесу не было конца и края. Истомившись плутать среди кустов и деревьев, присел молодец на пригорке и вдруг ахнул: увидел он на опушке свою любимую, которую оставил ждать своего возвращения в родном селении. Девушка собирала хворост.
  - Как ты попала сюда? - спросил он ее, не веря своим глазам и обомлев от нежданного счастья.
  Забыв обо всем на свете, молодец сжал любимую в крепких объятиях и заглянул в ее прекрасные глаза.
  - Поцелуй меня, - сказала она, лукаво улыбнувшись, и потянулась к нему.
  Но юноша был сметлив умом, и заморочить его оказалось не так просто. Он почуял исходящий от девушки холод и приметил синеву на ее губах. Вмиг отпрянув назад, он выхватил меч, что висел у него на поясе, и одним махом снес ей голову с плеч. В следующее мгновение превратилась его любимая в лисицу-оборотня, упавшую на землю бездыханно. Отшвырнув ногой голову зверя с оскаленными клыками, продолжил путник свое странствие через лес.
  Ноги уже изнывали от усталости, во рту пересохло от жажды, когда наконец добрел он до маленькой избушки близ пустоши. Хотел было постучать в оконце, да дверь оказалась приоткрыта, и доносился изнутри сильный шум. Вошел молодец в дом и понял, что подоспел кстати. Орудовали там двое разбойников с дубинами, собравшиеся было лишить жизни дряхлую старушку. Кинулся на них путник, разоружил и взашей выгнал, строго-настрого запретив возвращаться. Хозяйка упала ему в ноги.
  - Благодарствую, спаситель ты мой! Одна живу, некому дом защитить. Вот и обижают разные лиходеи.
  Молодец поднял старушку, а она оглядела его с головы до ног.
  - Небось, притомился в дороге. Испей молока, подкрепись немного.
  И поднесла она путнику полный до краев кувшин с молоком, к которому он жадно потянулся пересохшими губами. Но бдительный ум и тут его не подвел. Взяв в руки кувшин и поднеся его ко рту, ощутил путник легкую дрожь в ладонях, а еще заметил, что пар от молока как будто странный, желтоватого отлива. Разбил молодец кувшин об пол, и тут же зашипело, заполыхало огнем колдовское варево, которым надеялась старуха путника извести.
  - Ах ты, старая ведьма! - вскричал он, потянувшись к мечу.
  Да только колдунья, обратившись в мышь, юркнула под пол.
  Так второй раз избежал юноша верной смерти. Покачав головой, продолжил он свой путь.
  К ночи достиг окраины леса. Смотрит - стоит домишка: точь-в-точь, как в его отчем селении. Постучался в двери и обмер: на пороге встретили его отец, мать и старшие братья.
  - Заждались мы тебя, сынок, - сказала мать. - Заходи, клади котомку.
  Окружили тут родные молодца такой заботой, лаской и вниманием, что он совсем разомлел. Все мысли словно отлетели от него, а тревоги и заботы растворились в тепле отчего крова. За угощениями да разговорами не заметил он, как сумрак окутал лес в черный плащ.
  - Намаялся ты за день, - сказал отец, - приляг - отдохни.
  И проводил молодца к лавке, накрытой старой рогожей. От дорожных мытарств и пережитых опасностей гудело у путника в голове, все застилал сплошной туман. С охотой улегся он на лавку, вот только веки сомкнуть не успел: тело сразу как обмерло все. Чует - пошевелить нельзя ни рукой, ни ногой. Оказалась та лавка заговоренной, и отнимала она у человека всю силу его без остатка. Даже кричать мочи не было. А родители и братья обратились в уродливых демонов и притащили большой котел, чтобы сварить несчастного на огне живьем.
  Здесь не выдержал молодец. Взмолился он, воззвал ко всем Светозарным Богам:
  - В чем же провинность моя перед вами, что судьба так жестоко со мной обошлась? - причитал он. - Разве допустил я дурное в делах или мыслях моих? Только лишь к истине, к светочу знания сызмальства влеклась душа моя, как цветок к солнцу! Отчего же расплата моя столь страшна?
  - Все беды твои от того, - отвечали ему Светозарные Боги, - что не научился ты видеть очевидное. Нет на свете никакой Горы Истины. То, что ты ищешь - в тебе самом, ибо сердце человека и есть единственная под небом обитель истины. Оно - Зеркало, которое отражает собой весь мир. Если бы очистил ты его от пыли своих сомнений, то увидел бы все вещи воочию, и не осталось бы для тебя в мире никаких тайн.
  Как услыхал те слова молодец, так сразу и пробудился от оцепенения. Застучало сердце его, раскрылось и засверкало мириадами ослепительно ярких лучей зеркало его существа, словно полуденное солнце. Не выдержали этого сияния демоны и сгорели в нем дотла. А молодец, ощутив в членах былую силу, встал с лавки счастливым и прозревшим. Возблагодарил он Светозарных Богов, ибо достиг всего, о чем мечтал. Ведь тот, что ищет правды мира за пределами себя самого, находит лишь тяготы и несчастья.
  - Если я верно уразумел смысл этой истории, - сказал Оршич, - то когда сердце наше чисто и открыто - мы ведаем все и обо всем. Его светлая сила позволяет нам отражать все существующие вещи.
  - Так и есть, - подтвердил Атай. - Тогда любой клочок земли под ногами становится для нас Горой Истины.
  
   Глава 12. Гиамор.
  Расчеты Белого Ведуна оправдались. Когда путники достигли истоков Борустена, здесь уже ярким цветом расцвела весна. Ветви деревьев покрылись первой листвой, земля облачилась в травяной покров, и запах ранних цветов витал в воздухе, опьяняя после студеных морозов. Мир ожил. Смахнули с ветвей долгое оцепенение кедры, березы и лиственницы, потянувшись к солнцу, в прорехах вереска робко проглянули ягодки черемши.
   Верных коней, сослуживших всем такую добрую службу, отпустили на волю, потому как теперь путникам предстояло спуститься к истокам реки и строить там лодку.
  - Завтра к полудню будем у Журавлиного Мыса, - проговорил Гиамор, что-то высчитывавший про себя. - Будем сплавляться по воде, чтобы добраться до Великой Реки.
  Колад Тарич легким кивком головы с ним согласился. Он поискал глазами Дэвоура: тот опять отстал от остальных, любуясь цветами на пригорках. Похоже, подростком уже овладело весеннее настроение, и он целиком отдался на волю необузданных чувственных порывов.
  Дэвоур любил весну. С ее приходом краски мира словно обновлялись, как будто Творцы стирали пыль, покрывающую землю. Но никогда раньше он не испытывал такого волнующего ощущения возрожденной жизни. Там, на юге, где он вырос, не существовало такого неимоверного разрыва между зимой и летом, не столь печальна была осень - но и не столь сильна радость при наступлении весны.
  И теперь он останавливался у каждой кочки, чтобы рассмотреть трепещущий на ветру белокопытник или коснуться рукой омытых каплями росы нежных лютиков, совершенно перестав обращать внимание на нетерпеливые оклики Стозара. Задирая голову, он словно в забытьи наблюдал за полетом белоклювых гагар и черных казарок. Соловьи заливались песнями в рощах, в траве стрекотали кузнечики.
  'До чего хорошо', - думал мальчик, в очередной раз отбившись от своих спутников и вдыхая полной грудью разлитый в пространстве сладковатый нектар, смешанный с влажным ветром. Однако что-то в этом пейзаже ликующей природы заставило его насторожиться. От неожиданности подросток даже перестал дышать.
  На широком пне с могучими корнями сидел человек, разглядывавший его немигающими глазами. Ничего подобного Дэвоур прежде не видел. Кожа странного незнакомца была зеленого отлива, волосы, борода и усы, свешивающиеся до земли, вились, точно веревки. Нет, это были даже не волосы - речные водоросли. Саван незнакомца состоял из нескольких клочков тины, упертые в пень кисти рук имели между пальцами перепонки, совсем как у утки. И это пучеглазое существо не отрывало взгляда от подростка.
  Дэвоур потер глаза, чтобы согнать наваждение. Когда он снова глянул на пенек, там сидела большая пузырчатая жаба, раздувавшая испачканное в тине брюхо. С лап ее свисали обрывки водорослей.
  'Тьфу ты, почудилось...' - с явным облегчением подумал мальчик, когда сердитый крик Одрия заставил его встрепенуться и броситься бегом догонять спутников, остановившихся на вершине холма.
  - Чего ты там забыл? - с упреком спросил друга Стозар.
  - Все равно не поверишь, - отмахнулся Дэвоур. - Показалось, что какой-то зеленый дед за нами с пенька наблюдает. Не то человек, не то жаба.
  - Пора делать привал, - заметил Колад. - Раз всякую небыль глаза стали видеть, значит, ум тебя от устали морочит.
  Остальные с ним согласились. Трудности пешего перехода через несколько косогоров сейчас напоминали о себе ломотой в мышцах и костях. Ступни ног гудели. На холме сгрузили всю поклажу, развели костер. Одрий отправился в перелесок искать орехи и ягоды, подростки с наслаждением разлеглись на траве, подложив под головы переметные сумы.
  Пока Колод возился с костром, сгребая валежник в одну кучу, Гиамор решил спуститься к реке, чтобы зачерпнуть воды в походный котелок и сварить похлебку из диких бобов, которые набрали недавно в лощине. Все уже порядком истосковались по горячей пище.
  Отчаянный крик башмачника нарушил безмятежный покой, установившийся на холме. Дэвоур и Стозар вскочили на ноги, Колад Тарич выронил огниво. Глянув на береговую отмель, усыпанную пучками тины и мелкими камнями, все увидели, что Гиамор барахтается по пояс в воде. Казалось, что что-то крепко ухватило его за бороду и теперь тянет в реку, на самую глубину. Башмачник несколько раз взмахнул руками и пропал в серебрящемся потоке.
  Первым с холма сбежал Колад и, не раздумывая, прямо в дорожном плаще бросился воду. Вскоре на пригорке показался и Одрий, которого тоже всполошили крики. Вместе они кое-как выволокли башмачника на берег. Гиамор, наглотавшийся воды, кашлял и моргал глазами. Его трясло, словно в лихорадке, и было непонятно, результат ли это нахождения в холодной реке или пережитый ужас.
  - Я видел, видел! - твердил он, тряся головой.
  - Чего видел-то? - нетерпеливо выпытывал Стозар.
  - Там дева была! Под водой! Вся собой пригожая, одно загляденье. Да только не ноги у нее, а хвост - рыбий... Хотела к себе в пучину меня утянуть.
  - Экий ты выдумщик, Гиамор, - махнул рукой Одрий. - Где ж это видано, чтоб у дев рыбьи хвосты были?
  Однако Колад Тарич отнесся к словам башмачника более серьезно.
  - Сказывают в народе, есть такие существа. Живут на дне рек и порою выходят на берег, чтобы губить неосторожных людей. Еще песни поют.
  - Глупости это, - поморщился воин. - Что-то я никакой девы сейчас не углядел. Может, просто рыба?
  - Может, и рыба, - задумчиво произнес Колад Тарич. - Водятся в реках и такие рыбы, что человека способны затащить на глубину. Но мне кажется, Гиамор не из тех, кто рыбу с девой перепутает...
   - Конечно! - горячо поддержал Гиамор. - А уж ноги - это первое, что я в людях замечаю! А тут глянул, а вместо ног - хвост!
  - Пора обед варить, - Одрий остановил спор. - В животе все свело. А ты, башмачник, у костра сейчас живо обсохнешь. Глядишь, и страхи из головы прочь уйдут.
  Гиамор продолжал тревожно озираться.
  - Чувствую, не добрый это край. Лучше нам держаться дальше от реки.
  - Вот-вот! - поспешно подхватил Дэвоур. - И дед еще этот с волосами из водорослей...
  - Какой дед? - удивился Колад.
  - На пне сидел. Я сам видел.
  Одрий плюнул.
  - Еще до Журавлиного Мыса не добрались, а уж все умом тронулись. Девы с рыбьими хвостами и речные деды им мерещатся. Что же дальше будет?
  Несмотря на возражения воина, решили подняться выше за гряду холмов. Там перекусили и высушили мокрую одежду. Вскоре все успокоились, забыв о речном происшествии.
   Когда продолжили путь, за первым же пролеском внезапно натолкнулись на селище. На нескольких крутых отрогах, поросших кривыми ивами, рассыпались плетеные лачуги с плоскими кровлями.
  - Вот так удача! - восхитился Одрий. - А ведь не чаяли здесь никакого жилья встретить.
  - Нам бы поостеречься надо, - предупредил Гиамор, но его никто не услышал.
  В самом деле, вид у становища был самый безобидный. Ни вала, ни частоколов. На жердях были растянуты рыбацкие сети, близ жилищ лежало несколько перевернутых днищем вверх лодок. Впрочем, отсутствие загонов и хлевов немного удивило всех. Поднявшись в селище, не обнаружили даже признаков домашней скотины.
  - Наверно, тут одни рыболовы живут, - сделал вывод Колад Тарич.
  - Посмотрите! - произнес Стозар. - А это что за знак такой?
  На каждой из хибар, прямо над дверным проемом, был выведен углем рисунок коня с рыбьей мордой.
  - Никогда не видал такого, - признался Колад. - Не знаю, что означает.
  Путники обошли все становище, стучась в каждую лачугу. Им никто не открыл. Возникло такое чувство, будто селище вымерло. И только на круглой поляне между домами Гиамор приметил следы свежей золы.
  - Стучитесь сильнее, - сказал он. - Жители должны быть где-то здесь. Наверное, просто боятся чужаков.
  И в самом деле, после настойчивых попыток привлечь к себе внимание, путники наконец услышали, как сдвинулся запор в покосившейся и серой от дождей хибаре на самой окраине стана. Пригнувшись, из дома вышел скуластый человек в рубахе из белого холста, ноги которого от колен до пальцев были туго обмотаны лыком. Вслед за первой открылись двери и других жилищ. Селяне стали появляться перед путниками, вскоре окружив их со всех сторон. Все, включая женщин и детей, одеты были совершенно одинаково. Холщовые белые рубахи, перевязанные лыком ноги. Лица казались бледными, лишенными всякого выражения, водянистые бесцветные глаза смотрели словно в пустоту.
  - Благословение вам и вашему крову! - приветствовал их Колад Тарич, почувствовав невольное беспокойство. - Мы держим путь к истокам реки. Дозвольте, люди добрые, попроситься на ночлег, чтоб в поле не мерзнуть. День к закату клониться, а путь наш еще долог. Не откажите странникам в приюте.
  Скуластый хозяин хижины на окраине стана просто указал на дверь, не говоря ни слова. Остальные селяне так же, молча, разошлись по своим домам.
  Силясь побороть неприятные чувства, вызванные столь странным приемом, путники прошли в хибару. Убранство внутри было очень простым: подсыпанный песком пол, покрытый всего двумя травяными циновками, глинобитный очаг в центре, керамические горшки с насечками, расставленные на скамье, костяные фигурки уток, подвешенные к потолку. Дэвоура и Гиамора слегка насторожило полотнище на стене, сплетенное из водорослей, на котором минеральными красками был изображен все тот же знак - конь с рыбьей мордой.
  Хозяин жестом показал, чтобы гости располагались в дальнем углу хижины, и поставил перед ними деревянную бадью с вяленой рыбой, а также глиняную плошку с какой-то жидкостью, пахнущей рыбьим жиром. На все вопросы он отвечал неизменным молчанием.
  - Немые здесь все что ли? - угрюмо пробурчал Одрий. - Или, может, глухие...
  Ночь подступила быстро. После ужина притомленные дорогой путники расположились на ночлег, постелив на полу шерстяные плащи.
   - Есть одно старое предание, - поведал Колад Тарич. - О людях воды.
  Дэвоур приметил, как насторожился хозяин хибары, прислушиваясь к рассказу краем уха.
   - Говорят, в незапамятные времена люди жили на берегу Великого Моря. Добывали рыбу, охотились. А когда приходили враги или дикие звери, прятались в воде. И потом иные из них стали водить дружбу с морскими хозяевами, которых иованы называют дельфинами... Вот от этих-то людей и ведут свой род Люди Воды.
  Едва хозяин погасил лучину, как могучий храп Одрия заполнил всю хибару. Колад Тарич бесшумно лежал на спине, скрестив на груди руки, подростки мерно сопели, свернувшись калачиком.
  Одному Гиамору не спалось. Он несколько раз менял позу, ворочаясь с боку на бок, но сна не было ни в одном глазу. На душе было тревожно. Совершенно измучившись в бесплодных попытках забыться, башмачник поднялся и сел на лавку. Оглядел все помещение: хозяина нигде не было. Тогда он набросил на плечи плащ и тихонько, чтобы не разбудить товарищей, вышел из хижины.
  Гиамор сразу заметил колеблющийся свет в середине полянки. Донеслись до него и голоса. Осторожно, боясь обнаружить свое присутствие, он прокрался вдоль стен домов и приблизился к месту, с которого можно было незаметно наблюдать за происходящим. Здесь, на углу небольшой рассохшейся хижины рос густой куст дикой смородины. Из-за него башмачник увидел людей с факелами в руках и понял, что на поляне собрался весь люд стана. Скуластый человек, приютивший путников, стоял перед ними и что-то говорил приглушенным голосом. Гиамор догадался, что это старейшина племени. Он прислушался.
  - ...Вот этот благоприятный момент мы и не должны упускать, раз сама судьба послала нам в руки удачу, - слова старейшины были встречены одобрительными репликами жителей. - Князь Реки давно ждет от нас щедрой жертвы, а мы все не можем его уважить. Оттого он и не балует нас своей милостью в последнее время.
  - Верно! - подхватили селяне. - Пять человек - хороший улов, добрая добыча. Владыка будет доволен...
  Дальше Гиамор не слушал. Одолевая внутреннюю дрожь, он поспешил назад в дом, где спали мирным сном его ни о чем не подозревающие товарищи.
  - Вставайте! - позвал он, войдя в дверь и тихо притворив ее за собой.
  Башмачник стянул с Одрия и Колада плащи.
  - Что еще стряслось? - спросонья загрохотал воин, но Гиамор поспешил зажать ему рот ладонью.
  - Не шуми, ради всех богов... Мы в беде. Эти люди служат какому-то Князю Реки. Нас скоро всех убьют...
  Путники сразу лишились дара речи, а Дэвоур и Стозар в ужасе прижались друг к другу.
  - Надо бежать немедля, - продолжал Гиамор. - Я все оглядел: шагах в тридцати от дома есть роща. Это единственное место, где можно укрыться. Если не поторопитесь - все кончим свои дни на дне реки.
  Пораженные страшной вестью, люди задвигались неловко и неуклюже. Только Одрий смог быстро овладеть собой, подхватив сумы и котомки.
  - Берите только легкие вещи, - напутствовал башмачник, - с грузом далеко не
  уйдем.
  Когда вышли из хибары, со всех сторон объяла глухая тьма.
  - Ступайте за мной, - сказал башмачник.
  Гул множества голосов и отсветы факелов скоро стали отчетливо различимы, прогнав остатки сна. Путники, чуть не бегом, устремились к спасительным пихтам и елям, обозначившимся у северного склона холма. Шум позади них все нарастал, подгоняя, словно плетью. Но беглецам повезло: они успели достичь рощи прежде, чем жители селища обнаружили их пропажу. Гневные крики и угрозы с окраины стана возвестили о том, что слуги Речного Князя вошли в покинутую хижину.
  - Тут им будет непросто нас найти, - отметил Колад Тарич, когда ветвистые кроны сомкнулись над головами путников. - Но надо спускаться к реке.
  Здесь, где тесной вязью сплетались ветви хвойных и лиственных деревьев, а кущи борщевика и кедрового стланика образовывали целые ограждения, было темно почти как в склепе. И только лиловая луна, висящая над рощей, высвечивала отдельные куски этого зеленого пространства, помогая не потеряться во мраке. Двигаться приходилось очень медленно, ноги запинались о корни и высокую траву.
  Однако, несмотря на всю тревожность обстановки, беглецы заметили одну странную особенность: жители селища не вошли за ними в рощу. Звуков погони за спиной не было, хотя слуги Князя Реки, обнаружив исчезновение своих жертв, должны были догадаться, по какому пути они ушли из стана. Впрочем, мысль эта, только на миг промелькнув на задворках сознания, сразу же забылась. Все внимание поглотили непролазные тропы рощи.
  Гиамор, как первопроходец, пробивался через трескучие заросли, увлекая за собой остальных. Он даже успевал подбадривать Дэвоура и Стозара, совсем впавших в уныние. Внезапно земля ушла у него из под ног, и он оказался по щиколотки в воде.
  - Болото! - мгновенно сообразил башмачник. - Стойте на месте!
  Одрий протянул ему руку и помог выбраться из хлюпающей жижи. Приглядевшись, путники увидели, что дорогу им отрезала непролазная топь, укрытая ковром из камыша и осоки. Вода здесь ухала и вздувалась, как пузыри.
  Попробовав обойти препятствие левее, беглецы опять натолкнулись на вязкую и зловещую трясину. Подростки даже застонали от отчаяния: для них все эти невзгоды были уже чрезмерным испытанием. Колад Тарич хотел успокоить их, но замер на полуслове. Над рощей прокатился низкий и скрипучий звук, похожий на смех. Беглецы окончательно растерялись. Они не знали, как им быть и что делать. Совершенно утратив способность ориентироваться, они беспомощно крутились на одном месте, а шипящая болотная жижа теперь оказалась у них со всех сторон.
  В роще явно творилось что-то неладное. Скрипучий звук постепенно усилился. Теперь все безошибочно распознали в нем мерзкий старушечий хохот, от которого ветви кустов и деревьев ходили ходуном. Одрий, спасаясь от вездесущей воды, наступил ногой на мшистую кочку, и та, задвигавшись под ним, едва не сбросила с себя воина, так что он чудом успел отскочить. Зашевелились разом и другие, до той поры неподвижные кочки, которые в изобилии выступали из ила и притоптанного вереска. Они вдруг поднялись и протянули к людям мохнатые грязные лапы.
  - В круг! - крикнул Колад. - Никому не разбредаться!
  Одрий, обнажив меч, срубил несколько загребущих конечностей.
  Но Гиамор только покачал головой.
  - Здесь всюду правят силы воды, - сказал он отрешенно. - Нам не сладить с этой стихией.
  - Сделай хоть что-нибудь! - Колад с последней надеждой повернулся к нему. - Неужели Белый Ведун не научил тебя, как вести себя в таком положении?
  - Увы, хозяин реки слишком силен. Похоже, ему подвластны все окрестные земли и их духи, так что мы перед ним беспомощны, словно дети.
  - Что же делать?
  Глаза башмачника неожиданно блеснули.
  - Возвращаться в селище.
  Хохот и буйство в роще нарастали, заставив людей сжаться в комок.
  - Опомнись, Гиамор, - возразил Одрий. - От одной напасти в другую нас толкаешь?
  - Там у нас есть хрупкая, но надежда. Можно попробовать договориться с селянами. А здесь нам не спастись - все уйдем под воду.
  И действительно, даже твердые участки засыпанной хвоей почвы начали хлюпать и проседать под ногами путников, схватывая ступни ног, точно щупальцами.
  - Возвращаемся в поселок, - принял решение Колад Тарич.
  Вся разбушевавшаяся нечисть в роще вдруг разом угомонилась, будто только и дожидалась этих слов. А пятеро путников, скрепя сердце, повернули назад.
  Близ стана их уже дожидались бледные люди с бесцветными глазами.
  - Гневить Князя Вод - себе дороже, - встретил их старейшина. - Наперегонки со смертью долго не пробегаешь.
  - Всякое живое созданье погибели страшиться, - ответил ему Гиамор. - Это в самой природе заложено, не искоренишь.
  - Ты о том с Владыкой потолкуешь, когда перед ним окажешься.
  Гиамор не дрогнул.
  - Что ж, скажу, коли судьба такая. Только товарищей моих отпусти. Позволь идти своей дорогой.
  - Да как же я их пущу? - удивился старейшина. - Они уже Князю принадлежат со всеми потрохами.
   - Что же делает ваш владыка с путниками, отданными ему в жертву? Ест? - попытался придать себе бодрости шуткой Одрий.
  Старейшина посмотрел на него с неожиданным лукавством.
   - А почему ты решил, что вам непременно грозит смерть?
   - Кто может выжить на дне реки? - рассмеялся Одрий. - Может быть, вы?
   - Да, мы можем, - спокойно ответил старейшина. - С рождения этой способностью наделены и часто спускаемся в пучину. Все мы принадлежим Князю Воды и верно ему служим. Он же уберегает нас от врагов. Предки наши когда-то пришли в этот край вслед за Людьми Воды, о которых вам, как я знаю, доводилось слышать, вверх по течению реки. Они же научили нас почитать путь воды. Остальные племена - люди полей и люди лесов - гонят нас и преследуют, называя нечистью. Но мы - такие же люди, что и вы, только живем иными обычаями. А Князю нужны слуги и помощники. Если вам повезет, и он сохранит вашу жизнь, вы тоже будете служить ему и выполнять его повеления.
   - Ну, уж нет! - отрезал Одрий. - Лучше погибель, чем жизнь в услужении подводных хозяев. - У нас слишком важное дело, чтобы мы могли от него отказаться!
   - Но мы не можем вас отпустить! - старейшина развел руками.
  Башмачник посмотрел на него очень внимательно.
  - Ты, я погляжу, мудрый человек. И власть имеешь. К тебе сам Речной Князь наверняка прислушивается.
  Слова Гиамора польстили старейшине, и он потеребил бороду.
  - Упроси его, ты ведь можешь, - продолжал башмачник. - Я готов остаться, но остальные должны идти. Я еще на многое сгожусь.
  - Какой же с тебя будет прок? - старейшина приподнял брови.
   Гиамор задумался на миг.
   - Скажем, научу всех твоих соплеменников обувь для ног мастерить. Довольно уже их лыком-то подвязывать. И ходить неудобно, и размокает быстро. Я сделаю вам кожаные сапоги, непромокаемые, в которых вы сможете забираться в болота и ручьи, и сносу им не будет.
  Неожиданно старейшина засопел.
  - Твоя правда, - признал он, - завсегда с ногами мучаемся, сладу никакого нет. И мозоли вечные на ногах, и простуда, оттого что лазить в воду приходится и весной, и осенью, и даже зимой... Из поколенья в поколенье мыкаемся ...
  - Мое ремесло будет тебе полезным, - заверил башмачник. - Буду верным слугой тебе, твоим людям и вашему Князю, если отпустишь моих товарищей.
  - Чем же ты князю поможешь? Ему по земле не ходить.
  - Как знать, не жалеет ли он об этом? - загадочно улыбнулся Гиамор. - Быть может, я подсказал бы ему, как вернуть себе не только водную стихию, но и давно позабытую землю...
  Старейшина еще колебался.
  - Не в праве я такие дела решать... Ну, да ладно, - тут он оглядел спутников Гиамора и махнул рукой, - пущай идут. Ежели захочет их прибрать к себе Владыка - всюду достанет. Участи своей нигде не избегнут. А за тебя я слово замолвлю. Только придется тебе, умелец, со мной на самое дно реки спуститься, чтоб пред очами Повелителя Вод в его тереме держать ответ. Коли позволит - будешь жить с нами, да о ногах наших заботиться. Коли нет - останешься навек в речной пучине.
  - Благодарю тебя, - поклонился ему башмачник.
  Он повернулся к друзьям, смотревшим на него взволнованными и грустными глазами.
  - Ну же, ступайте! Обо мне не беспокойтесь. Судьба человека во власти провидения. Если повезет, здрав буду. Авось когда-нибудь с вами еще свидимся.
  Колад Тарич, Одрий, Дэвоур и Стозар поочередно простились с Гиамором, пожелав ему удачи. Забрав котомки и сумы, брошенные в хижине старейшины при поспешном бегстве, они покинули селище слуг Речного Князя, чтобы продолжить свой путь.
   Глава 13. Противостояние.
  Будто огромное стадо тяжеловесных кабанов-секачей, прижавших к земле сверкающие клыками гребнистые головы, вспарывали иноземцы Великую Степь, движимые жаждой крови. Это шла тяжелая пехота иованов и геверов, с каждым шагом все глубже вгрызаясь в сколотские кочевья. Она была похожа на огромный стальной квадрат, медленно, но неотвратимо придвигавшийся к границам будинов. А вокруг летели черные коршуны, сминая тонкую наледь луж. Это катилась конница и легкая пехота тарчей и геверов. Рыская во всех направлениях, она последовательно и старательно разоряла все станы, сжигала рощи и остатки пожухлой травы вокруг себя, так что сколоты не могли даже на версту приблизиться к главным неприятельским силам.
  То ли чутьем, то ли колдовством находили они все заимки, устроенные Оршичем, лишая запасов сколотов и пополняя свои обозы. В степи зима малоснежная, но вьюжная и холодная, и теперь уже сколотам приходилось страдать от бескормицы, отступая все дальше, в нетронутые земли.
   В который раз Оршич стискивал с досады кулаки, не зная, как подступиться к противнику.
   - Наша сила - в быстроте и внезапности, - говорил он Атаю. - Но враги наши знают свое дело. Они идут, не позволяя близко к себе подойти. А по весне, когда с ними соединятся вадары - мы утратим даже наше нынешнее, шаткое преимущество.
   - Тогда у тебя есть только один выход - разбить иноземцев по частям, пока они не соединились, - заметил Атай. - Оставь здесь тысячу будинских ратников, пусть они тревожат Гебелейзиса, не давая ему развить наступление. А сам с главной дружиной ступай навстречу вадарам. Говорят, их собралось не больше трех тысяч, так что мы еще сможем сокрушить их нашими силами, если небо пошлет удачу в бою.
  Зар Долич поддержал предложение Атая.
   - Бери половину моих удальцов, пусть их ведет Илег. Я же сделаю все, чтобы враг не переступил пределов моей земли.
  Несмотря на беспокойство и сомнения, царившие в сколотских кочевьях и станах в преддверии решающего столкновения с врагом, перед выступлением Оршич решил возродить древний всенародный праздник Сакея с плясками, играми и весельем. Он сам подал пример остальным, собрав хоровод из своих дружинников.
  - Уж не повредился ли умом новый князь? - шептались старики, качая головами.
  Перед этим все общины, включая старух и детей, несколько дней кряду помогали чистить доспехи, точить мечи и секиры, заготавливать и оперять стрелы. Оружейники отлили множество наконечников: треугольных, лавролистных, ромбовидных и конусообразных. Изготовили пики с крюками, чеканы с двойным обухом и наборные панцири, составленные из медных, бронзовых и костяных пластин. Женщины вышили полотнища для отдельных ватаг: с пантерой, свернувшейся кольцом, бараном с птичьим клювом, соколами и грифонами.
  Старый Оксарид, кочуя от стана к стану, заговаривал оружие, опрыскивая его кровью косули.
  - Войди сила Ария в плоть металла, насыть его мощью своей несгибаемой! - вещал он. - Пусть не затупятся клинки и стрелы, не погнуться топоры и палицы, а несут всем недругам смерть и поругание.
  Много проведено было разных обрядов, возносились моления и жертвы Папаю и Таргитаю. Кости врагов, павших в бою под становищем, сожгли в пыль и развеяли над зловонными болотами и мертвыми прудами, призывая погибель на рать иноплеменную.
  Но сегодня все это осталось позади. Князь Оршич надумал воссоздать единение с предками сколотов в стихии безудержного танца. Всякие думы об опасностях, тревоги и заботы нужно было смыть без остатка.
  Общинники ели иппаку и мед, пили вино и бузат. Сколоты и будины вместе сидели у одних костров, обнимаясь за плечи, как братья. Хмурые лица постепенно начинали светлеть, лихие песни и шутки оживили взгляды. Вскоре разгоряченные плясками и хмелем дружинники стали сбрасывать с себя полушубки и шерстяные армяки, оставаясь в одних рубахах, несмотря на промозглую погоду и порывистый ветер.
  Оршич, накинув на плечи чапак из крашеной верблюжьей шерсти, присел на пенек, наблюдая за веселящимся людом. Атай примостился рядом.
   - Прошу тебя, - сказал ему князь. - Пусть ты и твой отряд останутся с князем будинов. С вадарами я управлюсь и сам, а ему без твоей помощи явно не обойтись.
  Наутро, оставив заслон из тысячи воинов у себя за спиной, Оршич с остальными четырьмя тысячами поспешил наперерез вадарам, чтобы настигнуть их прежде, чем они соединятся с конницей тарчей. По всем донесениям, войско их, едва на юге зазеленела трава, выступило в поход и уже вступило в сколотские земли следом за нарождающейся весной.
  Будины провожали уходящих на битву собратьев тревожными взглядами.
   - Оршич много рассказывал о тебе, - подъехал к Атаю Зар Долич. - Он говорил, ты посвящен во многие жреческие тайны, которыми владеет Белый Ведун. Надеюсь на твою помощь.
  Атай поклонился князю до земли.
   - Коли пребудет с нами благословение богов, мы остановим ворога, - произнес он. - Однако силы и способности мои слишком скромны, недругам же помогает могучий колдун.
   - Мы встречали его, - нахмурился князь. - Но только нет такого колдуна, который смог бы одолеть человека, твердого духом.
  Он оглядел высыпавших на поле многочисленных селян из разоренных кочевий, нашедших убежище в воинском стане. Старики, женщины и дети провожали сородичей напутственными словами и глаза их светились надеждой.
   - Всех беглецов нужно отправить в Велиград, - надумал князь. - Иначе духу нашему будет нелегко сохранять свою твердость и непоколебимость. Как может воин жертвовать собой - если за его спиной стоит мать, жена или дети? Да и свободно перемещаться, обремененными обозами, нам будет трудно.
  По приказу князя все селяне, оставшиеся в стане, грузились на повозки и длинной вереницей уходили на север.
  Перед их отправлением Атай разыскал Камасарию. За минувшие дни он не перемолвился с девушкой и несколькими словами.
   - Тебе надо идти, - произнес Атай с трудом. - Что бы ни было, я непременно отыщу тебя потом. Сейчас же твоя вера и душевная сила поможет тем, кто вынужден покинуть наш край.
   - Я буду ждать тебя, - склонила голову девушка. - Кто ответит мне, чем покорил меня этот парень? - губы ее тронула легкая улыбка. - Подумать только: столько молодцев искали моего расположения, а я сейчас не могу даже вспомнить их лица. Все сливаются в одну туманную полосу, всех затмил твой образ... Не иначе, это тоже колдовство?
   Атай прижал ее к себе, обнял - и потом, боясь, что еще немного - и не сможет оторваться от нее, отстранился - и бросился прочь.
  
  Вадары надвигались черной тучей, растянувшейся вдоль зеленеющей весенней долины, устланной примятым перистым ковылем, одуванчиками и дроком. На миг показалось, что тень от этой тучи остановила ход солнца, и наступила тьма. Но вот уже златосветные лучи светила пробились сквозь гущу приближающегося людского потока. Засверкали шлемы и латы. Вся масса неприятельского войска была конной - Оршич хорошо знал, что вадары не любили и не умели сражаться пешими, а человек, передвигающийся без коня, вызывал у них презрение. Поэтому каждый всадник брал с собой в поход еще двух сменных лошадей.
  Сколоты нетерпеливо дожидались сигнала на пригорке. Лошади покусывали удила, всадники потемневшими глазами всматривались в гущу неприятельских колонн, все увеличивающихся в размерах. Все отчетливо сознавали, как опасны в бою вадары, вот уже не одно поколение терзающие кочевья сколотов и вытесняющие их племена с отчих угодий, завещанных первопредками. В своей доблести, силе и упорстве они ничуть не уступали лучшим сынам Таргитая.
  Показались округлые и остроконечные шлемаки с широкими нащечниками, наносниками и назатыльниками, спускающимися на спину: кожаные пластинчатые, литые бронзовые, вязаные кольчатые. Заискрили белыми лучами панцири: стеганые с железными накладками, обшитые медными бляхами кожаные, кольчато-чешуйчатые с фаларами и льняные с нашитыми роговыми пластинками, связанными между собой бычьими жилами. Знамена с головами барсов, кабанов и орлов вздыбились над летящими кавалерийскими отрядами, а где-то в самой глубине потока вздымался на высоком шесте главный штандарт вадаров: тряпичный дракон из красного полотна с золотой головой.
  - Чего ждем, князь? - спросил Аримасад, придерживая солового жеребца, храпящего и бьющего копытом.
  Гул множества всадников нарастал и вскоре подкатился к пригорку, так что вздрогнули древки копий и сбруйные бляхи.
  - Вот теперь пора, - промолвил Оршич и поднял плеть.
  Из строя дружинников вырвались конные стрелки и понеслись вперед, поднимая коричневые столбы пыли. Лавина вадаров остановилась. От нее тоже отделились верховые лучники в легких шлемах и латах из сыромятной кожи. Многоцветные бусы и кисти из крашеного конского волоса, прицепленные к горитам, заколыхались на ветру.
  Продолжая двигаться навстречу друг другу, конники выпустили из своих тугих луков плотный шквал стрел. Подобно сколотам, вадары неизменно начинали бой атакой кавалерийских стрелков, за которой следовал неотвратимый таранный удар броненосных всадников с копьями и мечами. Стрелы заполонили небо и землю, от белых, синих и желтых оперений зарябило в глазах. Лучшие лучники степей сошлись сегодня, чтобы посостязаться в меткости, быстроте и удачливости. Однако удальцы Оршича в этом споре оказались куда успешнее вадаров, успевая выпускать по нескольку стрел подряд, почти не целясь. Они волчком крутились в седле, поворачиваясь влево и вправо, стреляли с любого бока, отклоняясь назад, свесившись до земли и почти лежа на седле. Были и такие, кто посылал в цель по две стрелы одновременно.
  Остановившись примерно в сотне шагов друг от друга, противники топтались на месте в завесе пыли, которая вскоре сделала пространство почти непроницаемым. С обеих сторон под копыта коней свалилось уже немало людей, прежде чем звуки рога отозвали стрелков назад.
  Когда коричневая пелена рассеялась, Оршич увидел, что на него движется, набирая разгон, вся масса броненосной конницы вадаров. Князь высоко поднял копье, давая знак дружинам спуститься с пригорка. Сколоты только этого и ждали, с громким криком устремляясь в долину.
  - Арий! - грянули они.
  - Апутара! - так же дружно отозвались вадары.
  Когда две неукротимые лавины столкнулись между собой, раздался скрежет и треск, во все стороны полетели щепки, клочки одежд и куски снаряжения. Все молодцы Оршича были хорошо обучены и крепки, как на подбор, но сила вадаров, неодолимая в лобовом бою, дала о себе знать почти сразу. Неприятельские пики с листовидными наконечниками и широкие мечи были гораздо длиннее, так что вадары, удерживая их двумя руками, сбивали с седел дружинников князя, не приближаясь к ним вплотную. Да и латы вадаров отличались завидной прочностью, выдерживая самые сильные удары. Сколоты же, выпустив в противников несколько метательных копий, с бессильным рычанием пытались дотянуться до них короткими клинками.
  Настоящая рубка началась, когда груды тел под копытами коней застопорили движение людей, заставив их сражаться вплотную, лицом к лицу. Удальцы Оршича, сняв с седла секиры и палицы, принялись крушить перед собой все подряд, лихими ударами от плеча перебивая пополам длинные копья и мечи вадаров. Дружинники словно озверели в своей ярости, силясь остановить вражескую рать и обратить вспять ее страшный натиск. Каждый стоял насмерть и падал лишь, рассеченный на части или пронизанный несколькими пиками насквозь. Оршич, Аримасад и другие воеводы бились в самой гуще потоков, ободряя воинов личным примером.
  Однако сила вадаров была слишком велика. Всюду железный напор сколотов натыкался на такую же железную стену, которая почти не давала бреши. Привычные к конному бою, вадары с успехом разили дружинников князя. Равнина клокотала, лязгала металлом и плевалась болью, исходила кровью и стоном. То сколоты начинали теснить вадаров, то вадары теснили сколотов. Убитых и увечных становилось все больше, но никто не хотел уступать. В разгаре битвы не обращали внимания на раны: у кого-то были отрублены пальцы, выбит глаз, раздроблены ребра.
  Лишь через час неистовой сечи сколоты начали медленно оседать, продавленные врагом. Отваги и удали уже не хватало, чтобы далее сдерживать латную вадарскую рать. Сотни доблестных юношей - самый цвет сколотских кочевий, полегли под горой искореженных тел. Видя, что войско его поредело, а сила его иссякла, Оршич велел отступать. Вадары встретили эту весть оглушительным ревом.
  - Апутара! - выли они, устремляясь за сломленным врагом.
  Дружины князя отходили к приречным холмам, неся на плечах наседающих недругов. Пытаясь сохранять подобие порядка, они отбивали вадарские копья, оборачиваясь в седле, и подстегивали взмыленных лошадей. Вадары шумно торжествовали победу. Они так увлеклись преследованием разбитого противника, что не заметили, как оказались внутри полумесяца из высоких узловатых холмов, заросших гребенчуком и дерном.
  Пространство здесь было узкое, не позволяющее двигаться развернутым строем, а потому преследователи вынужденно скучились в тесный поток. Когда кто-то из неприятельских командиров заподозрил неладное и приказал остановиться, остановились и сколоты, вновь развернув навстречу вадарам своих коней. А высокие склоны холмов вдруг обросли поднявшимися из травы лучниками Оршича. Еще мгновение - и целый водопад свистящих стрел рухнул на вадарские порядки, буравя людей и лошадей. Когда лучникам не удавалось пробивать прочные неприятельские латы, они поражали коней под тяжеловесными всадниками, лишь немногие из которых были покрыты пластинчатыми попонами.
  Вадаров охватило смятение. Они с большим опозданием поняли, что угодили в расставленную западню. Клич их сразу утих, боевой порыв угас. Сгрудившаяся масса конников представляла собой отличную мишень и ни одна стрела не пропадала впустую. Впадая в отчаяние, неприятель начал разворачивать ряды, чтобы покинуть пагубное место. Однако единственный путь к отступлению уже был отрезан. Узкий проход между холмами перекрыли пехотные шеренги Оршича с ростовыми щитами, обученные сомкнутому бою. У всех у них были длинные пики с крючьями. Вадары оказались в кольце.
  - Вот теперь повоюем, - кивнул князь дружинникам. - Ну, други мои, вперед! Во имя Ария и Папая довершим начатое дело.
  И конница сколотов вновь атаковала растерянного врага. Вадары, осознав, что они обложены со всех сторон, как беспечный волк охотниками, поняли, что у них остается только один выход - почетно сложить голову на поле брани. Каждый из них вдруг преисполнился беспредельного мужества, желая как можно дороже продать свою жизнь. Вот тут началась настоящая битва, страшная и безжалостная.
  Не звучало ни боевых выкриков, ни ругани, ни воплей - противники дрались в холодном молчании, крепко стиснув зубы. Стало так тесно от обилия мертвых тел под копытами коней, что спешиться пришлось и сколотам, и вадарам. Тех же конников, которые попытались на всем скаку прорвать сомкнутый строй пехоты князя, сколоты стащили с седел крюками. Теперь, на липкой от крови земле, покрытой вмятинами и еще шевелящимися обрубками плоти, рубились люди, доведенные до последней крайности.
  Оршич, пробиваясь через тесные ряды неприятеля, забрызганные кровавыми потеками, кого-то настойчиво выискивал. Под ударами его клинка снопами валились отборные мечники в рубахах из железных колец и высоких шлемах с поперечными пластинами. За ними показались в прорехах воины в доспехах, отделанных серебром, сгрудившиеся вокруг стяга: навершия широколезвийных мечей переливаются янтарем, ониксом и халцедоном, портупейные ремни испещрены золотыми скобами, на плечах - оранжевые плащи с фибулами. Здесь бой особенно жаркий. Даже измочаленные разрезами, черные лицом и сочащиеся кровяными ручьями - они еще опасны. Сколоты рубят им головы с плеч, работая мечами и секирами как дровосеки в чаще.
  Вот и тот, кого он так долго искал. Воин в чеканных латах с фигурками пантер. На высоком шлеме с бармицей навершие в виде сидящего леопарда.
  - Ну, здравствуй, Кудеяр! - окликнул его Оршич.
  Перекошенное ненавистью лицо, затравленный взгляд.
  - Что же ты не приветствуешь своего старого знакомца? - князь одним ударом разбил пополам деревянные щиты двух воинов, попытавшихся преградить ему путь. - Теперь ты у меня в гостях. Не взыщи, если мой прием оказался тебе не по нраву.
  Кудеяр молчал. Кадык и грудь его, закрытая лепестковыми бляхами, тяжело двигались. Ему не хватало дыхания. Рука, сжимающая клинок, дрожала.
  - Сложи оружие и проси пощады, - велел Оршич.
  Глаза Кудеяра налились кровью, на губах выступила пена. Глотнув воздуха, он ринулся на князя со всей прытью, на которую еще был способен. Однако Оршич без труда отбил меч, ведомый нетвердой рукой и, отступив в сторону, нанес столь сильный поперечный удар, что почти перерубил противника пополам. Кровь хлынула как вода из пробитой бочки. Подмяв под себя ноги, предводитель вадаров крякнул и испустил дух на земле. Остекленевшие глаза его остались открыты, гримаса на лице походила на оскал загнанного зверя, пытавшегося укусить на последнем издыхании.
  Слух о смерти Кудеяра в один миг облетел вражеское войско. Вадары пали духом, движения их стали неловкими и беспомощными. Началось избиение. Позже посыльные, разносившие вести о разгроме вадаров по всем кочевьям, говорили о двух тысячах убитых и превеликом множестве пленных, которых утащили в стан на арканах. Как бы то ни было, но выбраться из сколотского края удалось лишь нескольким сотням безоружных и изможденных людей, которые своим жалким видом уже никак не напоминали ратников некогда могучего войска.
   Оршич высоко вскинул меч.
   - Победа!
  Радостным ревом ответили ему измученные воины. Иные без сил опустились на землю, чтобы больше не встать - но остальные вышли на поле, собирая раненых и добычу.
  Однако Оршич оставался тревожен. Возвратившись в лагерь, он разглядел небольшой отряд всадников, несущийся во весь опор с севера, и узнал в нем отряд Атая.
  Юноша соскочил с седла перед князем.
  - Мы здесь, чтобы предупредить, - произнес Атай. - Я слышал землю. Не только мы оказались способны на хитрость. Гебелейзис знает свое дело. Против будинов он оставил свою легкую пехоту и малую часть конницы, чтобы удержать их на месте. Иованов отправил юг, на соединение с вадарами. А вся конница тарчей сейчас идет по вашему следу, чтобы ударить с тыла. Скоро обе половинки клещей сойдутся здесь.
   Глава 14. Колад Тарич.
  Расставание с Гиамором оказало на всех тягостное воздействие. Даже когда добрались до Журавлиного Мыса и начали выбирать материал для строительства лодки, все мысли и разговоры были только о нем.
  - Такова уж видно его судьба, - промолвил Колад Тарич, потупив взгляд.
  - Да какая там судьба, - досадливо отозвался Одрий. - Мы сами от него отступились, вместо того, чтоб стоять до конца.
  - Ты видел, - возразил Колад, - на нас ополчилась такая сила, против которой мечом не помашешь. Вода - первоначало, из которого, говорят, произошла жизнь. До самого Северного Моря все общины воде поклоняются: и навры, и тиса-геты, и йирки.
  - Символ утки есть во всех станах, через которые мы проходили, - вспомнил Дэвоур.
  - Верно, - сказал Колод. - В сказаниях утка - прародительница всех вещей. Она снесла Мировое Яйцо. Из всех стихий вода - самая могучая. Она не имеет формы, но может любую форму принять. Мы просто ничего не могли сделать. А Гиамор это понял первым. Он предпочел пожертвовать собой, чтобы мы могли выполнить свою задачу. И теперь наша задача - дойти. Хотя, - Колад на мгновение призадумался, - как знать, быть может, башмачник как раз осуществил свое земное предназначение, уготованное ему богами...
  - О чем ты говоришь, дедушка? - удивился Стозар.
  - Помните три Чудотворных Озера, которые мы встречали в Дубраве Теней?
  - Конечно, помним, подтвердил Стозар. - Мы попросили у них показать наше будущее, а ничего толкового не вышло.
  - Ну отчего же не вышло. В первом отразилась бурлящая река, во втором - темное подземелье, в третьем - высокие горы. Разве не так? Теперь я понимаю смысл этих видений. Первое предсказание уже сбылось: мы узнали власть реки, с которой смертные, подобные нам, тягаться бессильны...
  - Это значит, что впереди нас ждет встреча с подземным миром? - Дэвоур озвучил то, в чем каждый из путников сейчас боялся себе признаться.
  - Очень может быть... - нехотя пробормотал Колод Тарич.
  - Чепуха все это, - прогремел Одрий. - Не верю я во все эти предсказания. Нам бы скорей до Города добраться...
  Колад Тарич замолчал, и только густые брови его как-то угрюмо топорщились.
  - Ладно, - поднялся он. - Хватит бездельничать. Пора за работу приниматься.
  Посудину соорудили по типу лодки-однодеревки. Свалив в лесу добротный дуб в два обхвата, усекли и обтесали его, а середину выжгли огнивом, смачивая края водой. Для того чтобы закрепить борта, расперли их ясеневыми жердями. К бортам прибили высокие шпиньки, чтобы волны Великой Реки не заливали днище. Также Одрий тщательно просмолил его снаружи.
  Великая Река или Река Рек, как ее еще называли за ее поистине гигантские размеры и многочисленные притоки, поразила воображение путников. Стояла середина весны, но и сейчас ее уровень, напитанный талыми водами, был еще очень высок, охватывая ближайшие луга и песчаные поймы. Местами река простиралась до самого горизонта, что заставляло Дэвоура и Стозара постоянно опасаться за свою жизнь - в этом безмерном потоке их утлая посудина казалась крошечной песчинкой, отданной на волю волн. А волны гремели, ударялись о борта и раскачивали лодку из стороны в сторону, так что Колад Тарич и Одрий, сидевшие на веслах, находились в постоянном напряжении.
  Между тем просторы, открывавшиеся взгляду, были удивительными и чарующими. Берега утопали в пышных зеленых лугах, дремучих лесах и травяных косогорах. Но это были совсем иные луга и леса, чем те, к которым успели привыкнуть путники. Сам облик мира стал древним и первозданным, подобным тому, какой Дэвоур представлял себе, слушая старинные предания. Казалось что здесь, среди травостоя в рост человека и раскидистых сосен, не имеющих возраста, кроются бесчисленные тайны, что в этом не оскверненном людьми краю может совершаться все, что угодно.
  Колад Тарич словно уловил мысли мальчика.
  - Земли, расположенные вдоль течения Великой Реки, никем не изведаны. Толкуют, что тут процветают всевластные духи, которых немногочисленные местные жители называют богами. Но это иные духи, нежели те, что водятся в наших лесах. Они гораздо сильнее, ибо сила их не растрачена в общении с миром людей, а постоянно подкрепляет себя соками земли и неба. Этот заповедный край лежит ближе к Оси Мира и обители Преждерожденных, а значит - существует по другим законам, пока еще неизвестных нам.
  - Как же мы сможем здесь выжить, если не знаем местных законов? - спросил Дэвоур.
  - Самое важное: сохранять чистоту разума и управлять своими страстями, - пояснил Колад. - Они могут сделать человека сильным, но могут и ввергнуть его в пучину бед и разрушений, если хоть одна из них возьмет верх над другими и выйдет из повиновения. Так уже много раз бывало в прошлом; и, боюсь, еще не раз будет в будущем. Помните о них, и держите мысли и чувства свои в незапятнанной чистоте.
  - О каких страстях ты говоришь, дедушка? - присоединился к разговору Стозар.
  Колад Тарич помолчал, разглядывая лица слушателей. Стозар, напряженный, готовый умчаться по первому зову, любопытный и нетерпеливый. И Дэвоур, сосредоточенный, взрослый не по годам.
  Свалив охапку дров возле костра, к ним незаметно подошел и Одрий.
   - Четыре страсти вложено в нас, четыре темные силы, способные помочь человеку уцелеть там, где, казалось бы, ему суждена гибель и забвение. Обычно они находятся в равновесии, и человек может сам владеть своими поступками, в соответствии с тем, что он выбрал себе в качестве цели. Но в случае, когда разум не может принять решение, начинают проявляться они. И Харн, поставленный следить за их равновесием, иногда сам выпускает их на свободу, насмехаясь над людьми.
   - Какие же это страсти? - нетерпеливо спросил Дэвоур.
   - Первая из них живет здесь, - Колад указал на свой лоб. - Это страсть величания. Если утесняют тебя, отнимают надежду на будущее, умаляют справедливость, и все, что для тебя дорого, грозят смешать с грязью - тогда пробудившаяся страсть эта принуждает тебя подняться над обычным смирением. Однако, вырвавшись на волю, она сама начинает умалять других, давить и утеснять, возвеличивая лишь своего владельца. Иначе эта страсть зовется гордыней. Она погубила древнейшую из Держав, ту, что достигла невиданной мощи и попыталась встать вровень с Творцами, изгнав их из этого мира. Но в итоге разрушила лишь саму себя...
   - Вторая страсть, - продолжал Колад, указывая на грудь, - живет в сердце. Когда нападает враг, когда грозит опасность - она просыпается и выходит на волю, давая силу сражаться, даже когда нет надежды на победу. Это гнев. И он, освободившись, рушит все, к чему прикасается, лишает людей дружбы и доверия, ссорит близких и начинает войны. Так пала вторая из известных держав - о ней мы по крайней мере хоть что-то знаем. Это была та самая держава Каменной Воды, обладавшая островами и побережьем и позднее погибшая в междоусобицах.
   - Третья страсть гнездится еще ниже, - Колад указал на живот. - Жадностью ее называют. В малом она толкает человека на поиски пропитания, дабы не умер он от голода. Но став полновластным хозяином человека, она заставляет его собирать больше и больше, стремиться к тому, чтобы все запасы мира стали его собственностью - и чтобы не было никого, кто бы мог на эту собственность покуситься. Увы, Срединная Держава, в которой вы выросли, уже давно идет по этому пути. Там начинают править торговцы - те, кто стремится к безудержному накоплению, к захвату всего, что плохо лежит.
   - Но на западе уже поднимается четвертая держава. Есть и четвертая страсть. Самая низкая, - Колад указал Дэвоуру на низ живота. - Эта страсть, усиливаясь, приводит к рождению детей, к продлению рода, к великим свершениям. Но она же, овладев разумом человека, заставляет его стремиться к неограниченным удовольствиям и разврату, и тогда она называется похотью. Держава, лелеющая ее, недолго будет царствовать в мире, и такая держава сама погубит себя, презрев будущее своих потомков... Увы, рано или поздно те, на ком лежит забота о поддержании этих страстей в подчинении разуму, устают бороться с их проявлениями. Если один человек не может с ними справиться, то ему могут помочь другие, поскольку человек живет в сообществе себе подобных. Другие способны либо ослабить пагубу этих страстей, либо отгородить от них с помощью силы своих традиций. Но что будет, если сами люди, все вместе, вдруг решат, что не стоит удерживать свои страсти под спудом, а нужно отпустить их на волю, всячески поощряя и поддерживая? Произойдет то же самое, что и с лесным пожаром, в который вместо того, чтобы тушить, подкидывают новые и новые дрова. Конечно, рано или поздно он остановится - но только тогда, когда сгорит весь лес...
  Мальчики глубоко задумались.
  - Вот что я еще вам скажу, - добавил Колад. - Любой из нас по своей природе наделен способностью присутствия и в высших, и в низших мирах: и в божественной юдоли, и в чертогах тьмы. В нас в одинаковой мере существуют частички светлых и темных сил, образы духов, богов и демонов. Поэтому они так легко находят способ общения с нами. Когда эти частички начинают кормиться нашими страстями, они делаются могучими, выходят на поверхность и начинают жить самостоятельной жизнью...
  Плавание продолжалось так долго, что путников охватило уже ощущение какой-то бездонности, бесконечности времени и пространства, в которой не существует ни начала, ни конца. Картины дикой природы, предстающие перед ними во всей своей красе, неизменно поражали величием и божественным совершенством. Редкие общины скотоводов и земледельцев казались в этом девственном царстве зелени столь редкими, что напоминали островки в море. Укрепленных станов почти не было, встречались все больше малые селища на холмах в несколько десятков землянок, крытых соломой. Иногда где-нибудь на берегу реки открывались взгляду одиночные бревенчатые срубы. У общинников Колад Тарич и Одрий выменивали на украшения свежее молоко, рыбу и
  мясо. Люди здесь были на удивление доброжелательны и радушны.
  Однако по прошествии еще нескольких дней все вдруг изменилось. Все селения, которые посещали путники, прибиваясь к берегу, оказывались заброшенными и безлюдными. Но не это удивляло сильнее всего.
  - Никогда не видел ничего подобного, - сказал Дэвоур, указывая на многочисленные каменные изваяния, рассыпанные по всему становищу от покореженных хижин до склонов холма. - Что означают эти фигуры?
  Колад Тарич недоверчиво разглядывал темные глыбы, в которых без особого труда можно было угадать очертания мужчин, женщин, детей, кур и овец. Все они словно застыли, замерли в неестественных позах: кто-то присел на корточки с веретеном в руках, кто-то задрал голову к небу, держа в руках кувшин. У некоторых были выпучены глаза и приоткрыт рот, будто они увидели что-то необычное.
  Страшная догадка шевельнулась в душе Колода, и он нахмурился, ничего, однако, не сказав своим товарищам.
  - Идемте дальше. Нам нечего тут делать.
  - А где же люди, дедушка? - недоуменно спросил Стозар.
  - Ушли, - проронил Колад, - может, дальше по течению найдем населенные становища.
  Однако и следующее поселение встретило путников глубокой тишиной, холодом давно покинутых и полусгнивших лачуг, клочьями висящей всюду паутины. На земле валялись остатки разбитой посуды из обожженной дресвы и шамота, костяные отщепы, куски рогожи, оселки и мотыги. И снова, повсюду меж пустых жилищ разметались каменные изваяния в неестественных позах.
  - Кому поклонялись здешние люди? - вопросил Одрий, покручивая ус.
  - Эти, судя по всему, воздуху, - ответил Колад Тарич, как ни в чем не бывало. - Видишь рисунок двух перекрещенных стрел? А в том селище почитали древо жизни - я видел там знак ели с шестью вертикальными ветвями.
  - Я не о том толкую, - возразил воин. - Для чего нужны все эти каменные фигуры? Это что, изваяния? Тогда почему их так много?
  Дэвоур, настороженно ходивший между рассыпанных черепков, черных от времени черпаков и лопаток, вдруг остановился и хлопнул себя по лбу.
  - Это не идолы. Они все были когда-то живыми, а потом обратились в камень.
  - Что ты такое говоришь? - холодея от страха, спросил друга Стозар.
  - Дэвоур прав, - наконец признал Колад Тарич. - Все эти люди и животные стали жертвой неведомой силы, которая хозяйничает в этих местах.
  - Так что же? - засопел Одрий, - мы тоже в опасности?
  - Выходит, что так.
  Стозар испуганно ухватил рукой костяной нож, недавно прицепленный к поясу - защиту от злых духов.
  - Боюсь, это здесь не поможет, - угрюмо молвил Колад.
  - Что же делать?! - одновременно спросили подростки.
  Колад, немного подумал, толкнув распахнутую дверцу пустого загона.
  - Судя по всему, сила, обращающая все живое в камень, господствует на всем пространстве этих земель. Это значит, что ни на реке, ни на берегу мы не можем от нее уберечься. Нужно искать другое укрытие. Поспеть надо до темноты.
  Люди были сильно подавлены новой угрозой, нависшей над их головами. Небо уже подернулось серой дымкой: близился вечер. Поэтому лодку спрятали на берегу, забросав ветками ракитника, а сами двинулись вдоль извилистой береговой полосы.
  - Чего мы ищем? - через некоторое время осведомился Одрий у Колада.
  - Не могу объяснить словами, - отозвался тот. - Только я разумею, что ежели нет нам ограды от лиха на земле, то она должна быть под землей. Переждем ночь в какой-нибудь норе или пещере, чтоб с рассветом оставить этот окаянный край...
  Дэвоур и Стозар, немного успокоенные таким разумным соображением, принялись высматривать у подножия холмов подземные ходы или расщелы.
  Поиски продолжались долго. Только когда небосклон начал чернеть, Стозар натолкнулся у бегущего с холма ручейка на человека, наполнявшего водой кожаную бутыль. Мальчик опешил от неожиданности: незнакомец, заросший длинной пушистой бородой, был так мал, что не доставал ему до груди. Увидев путников, он перепугался и выронил бутыль из рук.
  - Сгинь, наваждение! - Стозар схватился за оберег.
  Незнакомец закрыл голову руками.
  - Спокойно, - Колад подошел ближе, - это такой же человек, что и мы, только иной породы.
  Человечек попытался убежать, но Одрий преградил ему дорогу.
  - Сказывай, кто будешь! - грозно надвинулся он на него.
  - Не убивайте! - заверещал незнакомец, - я не причиню вам зла...
  Он дрожал как осиновый лист и переводил взгляд с Одрия на Колада, готовый упасть им в ноги.
  - Никто тебя не тронет, - заверил Колад Тарич. - Просто скажи нам, кто ты есть и откуда взялся.
  - И что здесь вообще происходит, - прибавил Одрий.
  - Мы - Подземные Люди. Живем под землей вот уже несколько поколений. А на поверхность выходим, только чтоб набрать чистой воды - у нас все ключи соленые или горькие.
  - Откуда вы взялись? Сколько вас? - продолжали допытываться путники.
  - Когда-то наши прадеды были такими же большими, как и вы, и жили счастливо в своих селениях у истоков реки. Все они были пахари и кормились за счет посевов, которые высаживали на полях. Но нас становилось все больше. И вот, в ту пору, когда мой прадед был еще ребенком, часть нашего народа решила двинуться вниз по Великой Реке, чтобы присмотреть для поселения новые места. Говорят, тогда и являлся к нашим жрецам бог Семаргл, и предупреждал, чтобы не ступала наша нога в заповедные земли. Но не послушались мы его, и остались здесь. И тогда проклятие пробудилось, сведя со свету почти все племена и роды. Те немногие, что уцелели, сошли под землю и создали общину. Однако с каждым новым поколением дети их становились все меньше и меньше ростом.
  - Что за проклятие? Почему все живое здесь обращается в камень?
  - Некогда здесь находилось Священное Поле, на котором круглый год колосилась золотистая рожь. Оно считалось неприкосновенным. Семаргл, как владыка дома, очага, семян и посевов строго-настрого запретил трогать колосья, что посадил своей рукой. Пока росла божественная рожь, край был надежно защищен от чар Чернобога - хозяина всех окрестных лесов и повелителя смерти и страха. Но в тяжкую пору засухи и неурожая, когда народ приел всю скотину и люто страдал от голода, старейшины собрались на сход и порешили испечь хлеб из священных колосьев, чтоб избавить семьи от голодной смерти. Если бы они только знали тогда, как тяжко за это придется расплачиваться...
  Человечек вздохнул.
  - С тех самых пор темная сила властвует здесь безраздельно, так как Семаргл отвернулся от нас и не дает нам защиты. Выбираясь из чащоб, Чернобог обращает в камень всех людей и зверей, которые попадаются ему на пути. Потому из укрытия мы выходим редко и только по необходимости. Здесь, на поверхности, всегда очень опасно. Мы не можем уйти отсюда, ибо власть Чернобога простирается слишком далеко, и не можем жить здесь, ибо чахнем и задыхаемся в подземельях...
  Колад Тарич в раздумье смотрел на незнакомца.
  - Что ж, - сказал он наконец, - тогда веди нас в свое жилище.
  Человечек испуганно заморгал.
  - Как же я могу? Чтоб братьев своих выдать? Убежище раскрыть?
  - Сказано тебе, веди! - рявкнул Одрий. - Нам только ночь переждать, а там видно будет...
  - Сам посуди, - примирительно произнес Колад Тарич. - Нельзя нам в сети попасться вашего Чернобога и сгинуть тут без вести для наших родичей. Дело у нас важное. Ты нас у себя схорони, а поутру мы в путь тронемся.
  Видя, что иного выхода нет, человечек вынужден был подчиниться, еще раз глянув на чернеющее небо.
  - Быть тому, чего не миновать. Ступайте следом.
  Двигаясь дальше вдоль берега, дошли до густых зарослей бурьяна и крапивы. За ними оказался лаз, закрытый полукруглым валуном.
  - Подсобите мне, - попросил провожатый, указывая на камень.
  Одрий поднял его руками и впустил в проход человечка и своих товарищей. Сам он вошел последним, кряхтя от того, что пришлось согнуться в три погибели. Лаз снова закрыли валуном.
  На какое-то время наступила кромешная тьма, так что Дэвоур и Стозар, опасаясь, что проводник скроется, догнали его и пошли рядом. Вскоре, однако, забрезжили проблески света. Как оказалось, его излучали многочисленные розовые сталактиты, свешивающиеся с потолка в виде бахромы. Постепенно ход расширился настолько, что даже Одрий смог выпрямиться в полный рост. Пахло сыростью.
  - Чего ты все время прислушиваешься? - спросил Дэвоур проводника, заметив, что тот то и дело замедляет шаг, прикладывая ладонь к уху.
  - Надо быть начеку, - тихо ответил человечек. - И здесь опасностей хватает...
  - Что еще за опасности? - насторожился Колад.
  - Сам Чернобог никогда не спускается в подземелья, но он насылает на нас всякую напасть: страшных гадов, острозубых гиен, огромных летучих мышей... Иногда они появляются прямо из ниоткуда и губят людей. Потому мы не расстаемся с оружием и стараемся держаться все вместе.
  Путники только сейчас заметили меч на поясе человечка.
  - А еще он сотрясает землю, устраивая обвалы, - продолжал тот. - Живется нам тут не сладко. Многие мрут, как мухи.
  - Чем же вы здесь питаетесь? - решился спросить Стозар.
  - Мы выпариваем мох и подземные грибы. Готовим мышей и ящерок.
  Одрий скривил губы.
  - Хорошо, что у нас осталось немного вяленой рыбы, - пробурчал он себе под нос.
  Между тем подземные своды приподнимались все выше. Неожиданно в нос ударил запах какого-то фимиама, и в клубах дыма показалась маленькая женская фигура, закутанная в серое покрывало. Юноша, похожий на служку, нес за ней чашу с ладаном.
  - Добро пожаловать в Подземную Обитель! - произнесла она звенящим голоском. - Мы рады приветствовать долгожданного благодетеля, посланного Семарглом.
  - Это еще кто? - бесцеремонно спросил Одрий у проводника.
  - Наша главная жрица.
  - Ступайте за мной, вас уже ждут старейшины, - снова заговорила женщина.
  - Почему ты назвала нас благодетелями? - осведомился Колад Тарич.
  - Потому, что вы явились изменить нашу судьбу, - загадочно ответила жрица и больше не сказала ни слова.
  Пройдя еще несколько шагов, путники остановились. Навстречу им вышли трое крохотных, седых как лунь старичка, подметая пол пещеры своими длинными бородами. Приблизившись к Коладу Таричу, они низко ему поклонились.
   - Мы ждали тебя, странник.
  Колад Тарич пристально взглянул в их глаза, замерев на миг. В испуге Стозар дернул деда за рукав:
  - Что с тобой, дедушка?
  - Ничего особенного, - как то странно отозвался Колад.
  - Просим посетить наши покои, - снова склонились в поклоне старцы.
  Подземная галерея вскоре разделилась на несколько ходов, но старейшины уверенно вели своих гостей хорошо известной им дорогой. Когда свет от нескольких костров сделал своды подземелья ярко алым, они остановились. Путники увидели перед собой сложенные из валунов жилища, чем-то напоминающие склепы. Между ними прямо на земле горели кострища, возле которых сутулились маленькие человечки, одетые в куртки из шкурок ондатр и выдр. Здесь были и мужчины, и женщины. Кто-то возился с плошками и горшками, кто-то штопал большими каменными иглами лоскуты кожи и шкур.
  Старейшины привели гостей в самое высокое жилище. Стол и скамьи здесь тоже были вытесаны из камня и прикрыты циновками, сплетенными из сухих листьев. В центре находился очаг и стоял черный котел на треноге. На полу лежало оружие и кожаные бутыли для воды.
  - Здесь вы будете отдыхать, - объявили старцы. - Пища наша небогата, но мы рады предложить то, что посылают нам боги: для вас приготовлено жаркое из бобрового мяса.
  - Уж это будет получше, чем мыши и мох, - заметил Одрий.
  - Некогда наши предки ели червей и пили грязную воду, - наставительно проговорил один из старейшин. - Они научили нас с благодарностью относиться к любым дарам земли.
  Одрий виновато потупил взгляд.
  После трапезы Дэвоура и Стозара разморило с дороги. Забывшись крепким сном, они очнулись только от прикосновения и голоса Одрия.
  - Пора собираться, - хмуро сказал воин. - Уже утро.
  Стозар выпрямился на скамье, протирая глаза. Он осмотрелся по сторонам.
  - А где дедушка?
  - Не знаю я, где твой дедушка, - насупился воин. - Как ушел вчера куда-то с этими карликами, так до сих пор не возвращался.
  Дэвоур наморщил лоб.
  - Не нравится мне это.
  Он хотел сказать что-то еще, но увидел, что Колад Тарич показался в проеме.
  - Наконец-то, - пробурчал Одрий. - Надо в дорогу отправляться. Только тебя ждали.
  Однако к всеобщему удивлению Колад отрицательно покачал головой.
  - Вы должны идти без меня. Я остаюсь.
  - Ты что, дедушка?! - Стозар соскочил со скамьи.
  - Не шути так, - Одрий сдвинул брови. - Ты ведь не хочешь бросить родного внука на произвол судьбы?
  - Ты уж за ним пригляди, - решительно, но отстраненно попросил Колад Тарич, - да и за Дэвоуром тоже. Говорил я, что без тебя нам не справиться - так оно и выходит. А мне тут нужно остаться: теперь я знаю тропу своей судьбы. Позаботься о молодцах, как подобает, Одрий. Когда-нибудь еще свидимся.
  - Не бросай нас! - воскликнул Дэвоур - Как же твое обещание привести нас в Город Света?
  Колад опустился на скамью.
  - Всю ночь я беседовал со старцами этого народа. Думал. И понял - я должен остаться. Творцы уготовили мне иную роль: возродить жизнь на равнинах Великой Реки. Без этого и вам не пройти дальше, и людям здесь не жить. А в Лебедию нужно идти вам, - он указал рукой на подростков, - только вы, непорочные телом и духом, можете справиться с этой нелегкой задачей. Я для того слишком стар. Одрий же защитит вас от невзгод и напастей.
  - Одумайся, - вздохнул воин, хотя по непреклонному тону Колада Тарича было уже ясно, что он не изменит своего решения. Видимо, он узнал нечто такое, что не мог сейчас поведать.
  - Выходит, мы снова с тобой расстаемся? - с видом крайней обреченности вопросил Стозар.
  - Так угодно Творцам. Вы еще убедитесь в справедливости их воли. Я же буду неустанно молить их приблизить день и час нашей новой встречи. А еще - просить послать вам удачу и счастливое возвращение.
  Колад Тарич поднялся.
  - Ступайте. Мысли о вас всегда будут согревать мое сердце.
  
   Глава 15. Бой на Рыжей Равнине.
  ' Творцы вселенной! Вы наделили меня дыханием и формой, позволив распуститься как цветку среди лугов жизни. Солнце, луна и звезды сокрыты в моем естестве, ибо одно исходит из многого. Голова моя - само небо. Ноги - земля. Дух мой - искрометный жезл, которым высекается среди хаоса вещей дорога истины. По воле Всевышних, завещавших мне правду совершенного созидания, не отступлю от пути Лучезарного Света и направлю по его стопам всех тех, кто нуждается в моей помощи', - эту молитву, которой научил его Белый Ведун, Атай пламенно повторял накануне решающего сражения. Для этого у него были веские основания.
  С севера на последних защитников степи надвигалась конница тарчей. Воины, вернувшиеся из погони за разбитыми вадарами, сообщили, что с юга подступают новые отряды иованов. И наконец, главные силы противника во главе с Гебелейзисом приближались с запада, оттесняя сколотов в вадарскую степь.
  Оршичу оставалось либо отступать, либо попытаться прорваться через этот железный круг, который с каждым днем все плотнее сжимался вокруг него. Он долго размышлял и советовался с Атаем, прежде чем принял решение: попытаться пробиться на север - туда, где лежали еще не тронутые войной селения будинов, в которых можно было получить помощь и людьми, и конями, и провизией.
  И вот, когда до встречи с врагом оставался всего один переход, и воины, и воеводы, и сам князь внезапно утратили веру в победу и в собственные силы. А потом в главном стане войска, разбитом у Рыжей Равнины, начали происходить странные вещи.
  Мечи, топоры и наконечники стрел вдруг покрылись слоем ржавчины, которую никак не удавалось счистить. Острие оружия необъяснимо затупилось, и ни один точильный круг не мог его заточить. Полотнища знамен прогнили вместе с древками. Кони хромели и сбивали копыта без всякой видимой причины. В придачу ко всему каменный идол Таргитая начал обильно кровоточить, напугав всех окрестных жителей.
  Сник и Оршич. Он принес Атаю свой бронзовый щит с золотым оленем. На его блестящей поверхности теперь постоянно мелькали уродливые тени каких-то крылатых существ.
  А на днях князю приснился тревожный сон. Сначала он увидел колосящуюся ковылем степь, по свеже-зеленым стебелькам которой скакали бойкие кузнечики. Потом степной чернозем превратился в песок пустыни, а все травинки - в белые человеческие кости, по которым ползали черные жуки.
  - Что все это значит? - хмуро спросил юношу Оршич.
  - Все силы и духи тьмы собираются сейчас воедино, чтобы погасить очаг Первородного Света, освещающий Великую Степь с незапамятных времен. Нам предстоит действительно страшная битва... - ответил Атай.
  В утро великого сражения Рыжая Равнина выглядела непривычно угрюмой. Свистал едкий мокрый ветер, сгоняя в кучи прошлогодние палые листья, сухие ветки и траву. Сколоты, выехав в поле для построения, втягивали головы в плечи. Воеводы, завернувшись в плащи, отдавали приказы хриплыми, простуженными голосами, переходящими в кашель. Они походили на окоченевших от холода пичуг, поджавших свои крылья.
  Отряды же, еще остававшиеся в стане, невозможно было выгнать в поле и оторвать от костров, над которыми воины грели посиневшие ладони. Только оклики Оршича заставляли их с усилием разгибать спины и разминать плечи и поясницу. В седла взбирались медленно, шерсть на холках лошадей стояла дыбом. От усиливавшихся порывов ветра скрипели пластины на панцирях. Атай заметил, какими тусклыми стали взгляды людей, их оружие и доспехи. Щиты-полумесяцы, плетеные из бересты и обтянутые дубеной кожей выглядели почти черными.
  Князь, объезжая заполнившее равнину воинство, был мрачен. В этих съежившихся шеренгах людей и лошадей не ощущалось дыхания жизни. Народ уныло сопел. Внезапно небо над равниной лопнуло, словно туго натянутая ткань. Это громовой раскат сотряс пространство, а вслед за тем дальний горизонт осветился вспышками молний. От этого звука содрогнулись не только люди и кони, но даже земля и деревья. Несколько чахлых берез, коряг и пней, разбросанных близ оврагов, заполыхали алым пламенем.
  Сколоты смотрели в небо с предчувствием беды. Разыгравшиеся молнии выписывали там дуги, кольца и овалы. Эти пламенные сферы плясали в каком-то неистово буйном порыве, переходя порою в косые фигуры. Воины угадывали в них очертания копий и стрел.
  Атай, видя, что соплеменники его впали в трепет, окончательно утратив боевой дух, тронул поводья Златосвета и выехал перед дружинниками. Оршич подбодрил его взглядом.
  - Братья! - закричал юноша, вложив всю силу в звук собственного голоса. - Радуйтесь! Всемогущий Арий посылает нам знамение близкой победы! Вы видите отсветы неодолимого оружия наших предков. Боги с нами. Они помогут нам сокрушить иноплеменную рать.
  На мгновение дружинники воспряли духом. Они стали бить копьями по нагрудникам и издавать воинственные кличи. Ряды выровнялись, и князь с удовлетворением отметил, что боевые порядки расположились согласно его замыслу.
  Центр позиций заняла личная дружина Оршича из числа самых опытных воинов, имевших тяжелое снаряжение. Среди них был и Атай. Правое крыло, там, где равнину бороздили ухабы и проплешины, взял на себя Аримасад. На левом крыле встали будины Илега. Все эти части были конными. Чуть позади панцирной конницы Оршича начинались заготовленные заранее укрепления на холмах, окруженные с внешней стороны палисадами и валом. За ними разместилась пехота - лучники и копейщики. В Кленовой Роще князь спрятал резерв из четырех сотен легковооруженных всадников.
  Казалось, к сколотам вернулась поколебленная уверенность и боевой задор. Однако погода снова переменилась. Серое морозное небо помутнело, растекшись в дымчатый туман молочного оттенка. В считанные мгновения он сделал равнину почти непроглядной. Оршич привстал в седле. Заерзали и его дружинники. Впрочем, вязкая пелена держалась недолго, постепенно освобождая пространство. Когда клочья белесого марева спали, словно лоскуты большой паутины, перед сколотским войском оказался черный лес зловеще ощеренных пик. Неприятельские шеренги стояли на поле в полном боевом порядке, хотя никто не слышал звуков их подхода и построения.
  'Будто из-под земли выросли, - подумалось Атаю. - Как сорняки'.
  За ночь две главные части вражеского войска успели соединиться, и теперь стояли единым фронтом. Но отступать было поздно.
  Войско Гебелейзиса выглядело громадным, исполински растянувшись поперек равнины через все возвышенности, низины и овраги. Противник казался неисчислимым - люди и кони заполонили пространство от края до края, словно река без берегов. В середине, прямо напротив конницы князя, холодно поблескивала бронированная рать иованов. Сумрак теней уже размяк, обнажив отполированную медь круглых щитов, шлемов и кнемид. Конные притоки на крыльях тоже были узнаваемы. Тарчи - своими высокими колпаками и косыми длинными мечами, галаты - продолговатыми щитами, кольцевыми рубахами и рогами на шлемаках.
  Рассмотреть же силы, размещенные за внешней линией Гебелейзиса, было невозможно - ряды уходили в бесконечность, размываясь вместе с дымчатым горизонтом. Со стороны вражьего войска уже катился гул и рык, будто на поле выпустили свору разъяренных зверей. Забили барабаны, завыли рога.
  Оршич еще не успел дать знак к началу битвы, как вся темная армада Гебелейзиса тронулась с места. Князю показалось, будто качнулась и ожила целая каменная гряда. Мгновенно переменился ветер. Став совсем ледяным, несущим снежную крошку, он ударил в ряды сколотов и своим бешеным напором едва не расстроил их ряды. Кони вздыбились и заржали от боли - ветер хлестал и сек их кожу точно кнут. Воины подняли щиты, по которым забарабанила мелкая дробь.
  - Держать строй! - крикнул Оршич, объезжая передовую линию.
  А между тем вся глыба иноплеменной орды сдвинулась еще на несколько шагов. Атай увидел, что иованы в своих чопорных шлемах с гребнями, делающими их похожими на петушиную стаю, разом спустили перед собой стену пик. Небо опять потемнело, и мохнатая туча побежала вперед, заглотив свет. Юноша понял, как опасен удар противника, остающегося неразличимым. Он достал спрятанное под подкладкой панциря белое лебединое перо и подул на него. Это было то самое перо Лебединой Девы, которое он некогда подобрал в пещерах Земляной Головы Запретного Леса и сберег, следуя советам Белого Ведуна.
  Сначала ветер и ледяная крошка заколотили о щиты и латы с еще большей силой, потом стали крутиться спиралями, поднявшись выше в воздух, и, наконец, осыпались вниз, перейдя в вялый трепет травы. Темнота схлынула, и под малиновыми куполами облаков проснулось солнце. Атай, возблагодарив Деву-Спасительницу, вставил перо в недоуздок Златосвета и посмотрел на князя.
  Оршич поднял руку. Рога запели протяжный мотив, увлекая в атаку. Князь повел в бой девять сотен отборных панцирных всадников, вооруженных копьями, мечами и секирами. На ходу они перестроились, образовав верхушку треугольника - страшный таран, способный проломить любую стену. Конные стрелки двигались с двух его краев в рассыпном порядке, застилая строй неприятеля дождем стрел.
  Фаланга иованов зашлась мелкой дрожью, но фронт ее не расстроился, хотя несколько человек осели в траву: князь дал наказ стрелять только в незащищенные броней ноги противника, выводя его из строя. В ответ из-за чешуи щитов вылетели свинцовые шары, выпущенные из пращей. Но они лишь раззадорили всадников. Миг столкновения был уже близок - фаланга перешла на бег.
  'Воздух, земля, вода и огонь! - взывал Атай, поднимая копье. - Все свойства стихий да сойдутся в один росток, чтоб расщепить вражескую твердь'.
  Водопад сколотской конницы размыл казавшуюся нерушимой гряду иованов, разметал ее на осколки и крошки, будто она была сделана не из железа, а из глины. Расписные щиты захрустели как смятая скорлупа. Следом за князем Атай на всем скаку влетел в широкий провал по груде смятых тел. Огненное дыхание сколотских жеребцов обжигало все вокруг, дружинники разили врага копьями и мечами в совершенном опьянении духом боя. Иованы суетливо пытались сплотиться, собрать по кирпичикам разрушенное здание фаланги и остановить бешеный напор. Все больше щитов вставало на пути, все больше пик жалило ноги коней, нанося им глубокие раны. Некоторые из дружинников не удерживали равновесия, натыкаясь на скрещенные копья, или перелетали через беспорядочно падавших противников, отделяясь от седла. Но грозный натиск был неудержим. Будто стая матерых тигров продиралась сквозь дебри орешника, царапая свои шкуры о ветки, но ни на миг не отступала от своей цели, силясь добраться до белеющего за густой чащей просвета.
  Фаланга оказалась разрублена на две неравные части, а сколотские стрелки, довершая успех железного клина, жалили смешавшиеся ряды врага вездесущеми стрелами. Тела раздавленных и рассеченных иованов разметались повсюду подобно вырванным бурей деревьям. Те же, что еще продолжали отбиваться от панцирных удальцов Оршича, выглядели поистине дико: исступленные взгляды с изрезанных лиц с лохмотьями кожи, слипшиеся от крови пучки красных волос, выбивавшихся из-под искореженных шлемов.
  Однако и дружинники князя, впавшие в боевой угар, несли потери. Иованы стремились теперь поражать не защищенных броней лошадей под ними, а воинов, слетавших на изрытую горячими ямами землю, добивали сверху копьями и мечами. Некоторые падали под копыта коней своих же товарищей, неостановимым валом катившихся следом, и оказались затоптаны.
  Появился желанный просвет: середина вражеской рати пробуравлена насквозь. Если сейчас развить свой успех, ее можно без труда разбить по частям. Так подумалось Оршичу, прежде чем сразу трех его дружинников, идущих рядом в стремительном галопе, вынесло из седел огромными ростовыми стрелами. Конники в недоумении остановились перед маленьким овражцем, за которым били по цели с бревенчатых платформ расставленные вдоль позиций стрелометы Гебелейзиса. Груда стрел, выпускаемых с немерянной силой этими иованскими машинами, сдувала всадников, будто игрушечные деревянные фигурки.
  Оршич заколебался. Пытаться прорвать линию стрелометов, невзирая на неминуемые потери лучших бойцов, или отходом выманить недруга к палисадам? Думать ему не пришлось, потому что из проемов между орудиями вылетели конники, звякнувшие рельефными латами и округлыми шлемами с пучками черных перьев. У всех были короткие плащи пестрых расцветок, легкие кавалерийские щиты и страшные секачи на длинных рукоятях. Оршич сразу узнал Бесстрашных - отборную гвардию Гебелейзиса, целиком состоящую из гетов.
  Подстегивая скакунов, тарчи с визгом неслись на сколотов. Удары махайр, как назывались эти демонические конные мечи, сеяли ужас. Они не ранили, не поражали, а просто разделяли на части любое встречное препятствие.
  Завязавшийся конный бой был лютым. Видя, что ослабленная дружина уже не в силах совладать с Бесстрашными, Оршич приказал отступать. Он рассчитывал, что геты, раззадоренные его бегством, последуют за ним беспорядочной лавой и будут двигаться, пока не напорются на сколотские палисады. Однако князь ошибся. Похоже, тарчи были предупреждены об обманных маневрах сколотов. Сохраняя полный порядок, Бесстрашные придержали горячих коней, беспрепятственно позволив дружине князя оставить позиции. Оршич вынужден был отдать должное предусмотрительности и дальновидности Гебелейзиса, который являлся поистине опасным противником.
  С ловкостью искушенного военачальника князь изменил замысел боя, решив добиваться перевеса на флангах и попытаться зайти Гебелейзису в тыл. Половину панцирных всадников он отрядил во главе с Атаем на правое крыло - там вел упорный бой с галатами корпус Аримасада. Остальных Оршич развернул и повел на выручку будинам, так же увязшим в кровопролитной сече.
  Когда Атай со своим отрядом достиг северной оконечности равнины - самой выпуклой и шероховатой, там образовался целый завал из сцепившихся между собой людей. Это было похоже на замысловатую вязь, беспорядочно сросшиеся дебри разнородных растений. Юноша не сразу различил, где свои, где чужие. Ясно было только одно: воины с обеих сторон изнывали от тяжести боя. Сколоты были отважны, как барсы или беркуты, но галаты дрались остервенело, подобно взбесившимся волкам или гиенам. С нечеловеческими воплями они кидались прямо на выставленные пики, не думая об опасности. Все они будто вошли в транс или опились колдовского зелья. Вращая своими топорами, длинными мечами и усыпанными гвоздями палицами, они буквально вгрызались в плоть сколотов, запрыгивали на них и терзали все на своем пути. Однако это не было бесконтрольным безумием. Атая поразила непривычная ему тактика бойцов и выучка лошадей: всадники галатов порою соскакивали на землю и рубились пешими, а потом вновь взбирались на свои потники из волчьих шкур - скакуны послушно дожидались рядом своих хозяев. Молодцам Аримасада приходилось туго: они и на десяток шагов не потеснили окаянных рыжебородых воителей с рогами на шлемах.
  Удар отряда Атая пришелся очень кстати. Он сразу сдвинул, спихнул в низины свирепого неприятеля и вернул надежду истомленным сородичам. Угловатая масса орущих бойцов оказалась примятой, подобно кустарникам, на которые с вершины скатился огромный валун.
  Галаты подались назад, однако не пали духом. Видя угрозу своего положения, они окончательно озверели. Многие с презрением отбросили теперь деревянные щиты и с воем разорвали на себе кожаные куртки, обнажив торс. Они кидались на врага, не замечая ран, не чувствуя боли. В первом ряду Атай узнал Дэйра, бившегося широким длинным мечом. Каждый взмах его клинка повергал на землю одного из дружинников.
  Обескураженные нечеловеческой яростью недругов, сколоты замерли, опуская оружие. Казалось, что обуздать эту дикую стаю невозможно.
  - Убивать, - бурчал Аримасад, панцирь которого был уже пробит в нескольких местах, - убивать как бешеных собак всех этих нелюдей...
  Земля под копытами коней стала хлипкой, точно ее размыло ливнем. Это хлюпала кровь, которой заполнились все вмятины и ухабы. Ноги лошадей и людей разъезжались, не хватало твердой основы, чтобы как следует размахнуться, поэтому удары мечом и секирой оставляли, скорее, царапины, чем серьезные раны. Они больше злили, чем выводили из строя. Копья же и вовсе соскальзывали, не врезаясь глубоко в плоть.
  - Арканы! - протяжно прокричал Атай.
  Сколоты мгновенно поняли молодого вождя. На каждом седле был приторочен пук конопляной веревки, с которым степняки обращались не хуже, чем с луком. Теперь эти веревки с прочными петлями взвились в воздух разом со всех сторон, намертво стягивая шеи упорных рогатых воителей. Дэйра и многих других рядом с ним тут же стащили с лошадей и проволокли по свежевспаханной пашне брани, задевая об торчащие всюду обломки оружия.
   Масса галатов поредела. Там, где еще недавно шелестела копьями роща отчаянных всадников, осталась пустошь с редкой порослью. Но и эту поросль теперь нужно было рубить, очищая поле от черного сорняка. Воздух стал совсем мутным, вобрав в себя слишком много пыли, пота и кровяных паров.
  Когда основные порядки галатов сравняли с землей, выкорчевали, рассеяли, растоптали копытами коней в черную кашу - сколоты даже застонали от усталости. Такой непосильной работы им делать еще не приходилось. А между тем, это был еще не конец сражения, и главный труд ожидал их впереди.
  Юноша краем плаща вытер кровь со щеки, стряхнул белую пену с глаз Златосвета и погладил его огненную шею. Он обозрел клубящееся степное пространство, пытаясь разобрать, что происходит на равнине. Битва, распавшаяся было на несколько разрозненных схваток отрядов, разбросанных по всему полю, стала почти цельной, собравшись в огромное озеро на южной окраине, подходящей к отрогам и косогорам. Там скопилось большое количество конной и пешей силы. Атай понял, что пока он бился с галатами, в других местах успех сражения склонился на сторону неприятеля. И Оршич, и Гебелейзис ввели в бой свои последние резервы. Не было уже шеренг и боевых линий - общая форма сражающихся потоков напоминала издали фигуру лежащей лани. Но огромный перевес врага делал свое дело - сколотов вокруг Оршича окружили, прижали к холму и методично уничтожали.
  - Ты понимаешь, Аримасад? - Атай взглянул на воеводу заблестевшими глазами. - Если мы сейчас ударим - мы еще можем их спасти!
  - Где ж силу взять? - угрюмо пробурчал тот себе под нос, - и людей... От моих, - он оглянулся, - и трети не осталось. У тебя - не наберется и сотни.
  - Арий с нами, - напомнил юноша древний сколотский клич.
  - Арий с нами!!! - подхватило сразу множество глоток. Воины сразу позабыли о ранах и усталости.
  Оценив их отчаянный порыв, Аримасад кивнул.
  - Веди нас. Удача отметила тебя своим знаком.
  Оставив на месте лишь тех, кто уже не мог держаться в седле, Атай выстроил дружинников в клин. Набралось около трех сотен бойцов, готовых сражаться до славной победы или стать пеплом и черноземом Рыжей Равнины.
  'Во имя Творцов, взрастивших корни неба и земли, оделивших вещи обликом, а жизнь смыслом, - прошептал юноша, - молю тебя, Первородный Свет, указать мне верный путь! Да удостоится каждый того, что заслужил, и пусть высший промысел распорядиться судьбами людскими в разумении с божеской правдой...'
  Небо над раскаленной равниной прояснилось, облака окрасились золотом. Казалось, удивительное спокойствие и безмятежность царили там, в высших сферах. Этот благовест словно почуяли и люди, и кони. Прочь откатились сомнения. Глаза зажглись огнем духа, сердца наполнила невозмутимая, но могучая вера.
  - Смотрите, братья! - вдруг крикнул Атай, простирая руку к небесам.
  На фоне далекого моря окрашенной лазурью синевы появилась белоснежная точка. Когда она увеличилась в размерах, все увидели грациозного лебедя, который парил над землей, словно бесплотный дух.
  - Это Светозарная Дева, - молвил Атай, - она прочит нам победу.
  Сколоты замерли, следя за полетом птицы завороженными глазами. Величественный свет, похоже, проник в каждого из них, напитав душу умиротворением. Разгладились суровые складки на лицах, распрямились хмурые брови. Это был высший пик небесного равноденствия, тот редкий момент, когда человек достигает полного согласия с божественным началом. Через поле отряд Атая летел, словно на крыльях.
  А между тем, пламенная сеча бойцов Оршича и Гебелейзиса не утихала ни на мгновение. Спутавшиеся воедино, словно буйные лесные лозы, разноплеменные отряды образовали многоцветное полотнище, ткань из неровных лоскутов. Но над этой громадной тканью уже веяла другая, холодная ткань, сковавшая воздух. Это была тень смерти. Конные, пешие воины, все смешались даже уже не в битве, а в давке, в беспорядочной толчее, где каждый бился подручным оружием, которое мог найти. Все звуки человеческих голосов, лошадиного ржания, скрежета железа и треска материи превратились в оглушительный рваный гвалт.
  Воины Атая, посвежевшие и приободренные, со всей стремительностью вплелись в этот вращающийся волчок фигур. Направляя Златосвета в неприятельские ряды и поражая противников в головы проворным, точно ветерок, мечом, Атай различил здесь и Бесстрашных Гебелейзиса - уже порядком потрепанных и обескровленных, и трибаллов, и наемников меотов: все последние силы, которые недруг кинул в дело. Со стороны поредевших сколотов и будинов сражались пешие ратники с линии укреплений и резерв из Кленовой Рощи - последняя надежда сколотских земель.
  С приходом дружинников Атая и Аримасада сколоты возликовали. Секиры, мечи и копья застучали гораздо быстрее, отяжелевшие руки вновь стали наносить точные удары. Вороги поникли, как цветы, размоченные проливным дождем. Застонала неприятельская сила, заныла от отчаяния. Стала она шаг за шагом проседать, поддаваясь сколотскому напору. Должно быть, только страх перед собственным командиром еще удерживал тарчей и наемников от того, чтобы разбежаться подобно стаду напуганных овец. Земля уже была устлана их обезображенными телами как осенняя роща листвой. Те же, что продолжали сражаться, дрались обломками пик и мечей, кинжалами и ножами. Шлемы и шапки были потеряны или измяты, щиты обратились в труху. Назревал коренной перелом в ходе боя.
  Однако не только воины с обеих сторон почуяли это. Атай вновь уловил в пространстве присутствие темной силы. Она будто проснулась сейчас, зарокотала, задвигалась, готовая вмешаться в дела людей. Черный Маг был где-то поблизости, хотя никто его не видел. Должно быть, осознав всю неизбежность поражения своей орды, он сам решил вступить в тяжелую борьбу, происходившую на равнине.
  Прокатившийся над полями звук поначалу расслышал только Атай. Это был не вой, не визг, не скрежет, но почти бесшумное содрогание воздуха, катящаяся волна, исторгнутая из черного зева. Она покачнула сколотов, поглощенных битвой, сотрясла их до самого основания. Из ушей у многих пошла кровь. Те из общинников, что выжили в этом жестоком противостоянии, рассказывали потом, что головы их в этот миг точно сдавили кузнечными тисками. Воздух пульсировал, оглушал, отнимал волю к сопротивлению. Однако удар этой незримой звуковой волны был очень точно выверен, потому как его испытали на себе только воины князя. Человек, сумевший его породить, соединил в едином горловом выбросе все пневмы своего естества.
  Бойцы Гебелейзиса воспряли, видя, как искажены от боли лица противников, как оружие валится у них из рук. Дружины Оршича подались. Понимая, какой оборот принимает битва, Атай начал проталкиваться сквозь ряды сражающихся, выбираться из густых потоков. Кое-как пробившись за пределы живого кольца, он погнал коня среди примятых трав и уже остывающей земли. Там, где гул сражения был слабее, а перед взором открывался пустующий простор неподвижных полей, он придержал Златосвета и откинулся в седле. Какой-то незримый советчик подсказал юноше, что нужно делать. Разведя руки в стороны, Атай попытался вобрать в себя голос тьмы, вытянуть из пространства всю силу сумрака, выпущенную на волю колдуном. Нарастающий звук разрушения вошел в него, обдав трепетом праха. Юноша пропустил его через все свое существо и сумел сдержать.
  Когда воцарилась долгожданная тишина, Атай вывалился из седла как древесная колода. Силы ушли из него. Ползком добравшись до белесого круглого камня, торчащего из земли, он припал к нему руками, испуская прочь из тела яд Черного Мага. Камень вмиг потемнел, но к юноше вернулась жизнь. Златосвет ждал, тревожно кося умными глазами на своего хозяина. Атай немного полежал на спине, потом поднялся и подошел к нему, беря за узду. Погладил гриву, приласкал.
  Однако чары колдуна еще не иссякли. В разных концах равнины вдруг появилось большое количество диких зверей: барсов, вепрей, волков и пантер. Прижав головы к земле и сверкая красными безумными глазами, они приближались, сжимая кольцо вокруг сражающихся людей.
  Медлить было нельзя. Вскочив в седло, Атай направил коня к месту побоища. Ворвавшись в ходящие ходуном дебри бойцов, и срубив на своем пути несколько вражеских голов, он закричал сколотам во все горло:
  - Победа наша! Арий с нами!
  Дух воинов вновь вспыхнул, словно уже погасший костер от дуновения свежего ветра. Казалось, никакие силы тьмы уже не могут остановить торжества сколотов. Неистовый клич дружинников пронесся над полями, и был он столь могуч, что недруги сжались от страха, а звери, жаждавшие крови, разбежались без оглядки.
  Атай искал князя. Орудуя клинком, он прорубался через перелески вражеских шлемов и мечей. Юноша видел, как убывает круг ратоборцев. Будто огромное некогда озеро высохло и ушло с занимаемых берегов, оставляя после себя только сухой песок и водоросли. Вместо обширного водоема осталась лишь мелкая лужа. Там, за холмами бездвижных и еще шевелящихся тел оказался небольшой пригорок, на котором сошлись остатки враждующих войск. Тут еще пламенел бой.
  Атай со скорбью увидел распластавшихся в разных позах сородичей из числа славных общинников его стана: Лигдама, Агара, Саура... Все они были мертвы. Погибнув от ран в этой страшной сече, они устлали свою дорогу в небесные угодья Таргитая десятками и сотнями убитых иноземцев. Среди тех, кто еще держался на ногах, был сам Оршич и несколько его лучших дружинников. Залитый собственной и чужой кровью, князь бился пешим, опираясь о землю обломком копья - левая нога его была перебита. Рядом, поддерживая и закрывая вождя своими телами, сгрудились Аримасад, Илег и старик Сайтар. Лица их были порублены, руки тряслись от измождения, а панцирные куртки, изрезанные и исколотые вдоль и поперек, походили на колючие лохмотья.
  Оршич дышал тяжело и движения его давно замедлились. Он сразу узнал Атая, хотя взгляд его был уже затуманен. На губах проступила слабая улыбка.
  - Победа наша, - прошептал князь. По его бледному лицу было видно, что он
  потерял слишком много крови.
  Атай хотел спешиться и встать в ряд дружинников, но Оршич остановил его.
  - Ищи Гебелейзиса. Сверни шею стервятнику, пьющему кровь сколотов. Не дай ему уйти с поля.
  - Как же ты, князь? - с волнением спросил юноша. - Я не могу тебя бросить!
  - Ступай! - со всей твердостью, которую он еще мог проявить, велел Оршич. - Мы здесь управимся. Но только помни, - голос его стал хриплым, - с тобой связано будущее нашей земли. Чем бы не закончилась эта битва - ты возьмешь на себя все княжеские заботы.
  Атай хотел возразить, однако князь ему не позволил.
  - Коль слово мое еще хоть что-то значит в степи, я объявляю тебя своим наследником...
  С досадой и сожалением юноша погнал коня, сбивая копытами тарчей. Ему не хотелось покидать Оршича в этот тяжелый миг, но он не мог ослушаться приказа.
  Побоище подходило к концу. Неприятель, сломленный и духом, и телом начал медленно отступать. Атай, преследуя тарчей, был беспощаден. Клинок его взлетал быстрее молнии и не ведал промаха. Множество недругов нашли от него смерть на просторах Рыжей Равнины.
  Однако разыскать Гебелейзиса юноша не успел. Смешавшиеся ряды противника, уже охваченные паникой и готовые обратиться в безоглядное бегство, внезапно остановились и замерли. Остановились и сколоты. Победный клич застыл у них на устах. Весь грохот сражения, от которого еще недавно содрогалась равнина, мгновенно утих и повис в какой-то неестественной, пугающе холодной тишине. Мечи и палицы опустились: сколоты напряженно вглядывались в линию горизонта.
  Атай повернулся в седле. С запада Рыжей Равнины, там, где желтели редкие островки высохших кустарников, проглянули еще неясные контуры надвигающегося людского потока. Когда они увеличились в размере, юноша увидел длинный палисад пик и знамен, оттенивший небосклон густой зубчатой линией. Шло войско. Мчалась конница, маршировала пехота, бежали пращники.
  Воины Гебелейзиса все как один издали громогласный вопль ликования, взлетевший под самые небеса и распугавший птиц. Сколоты безжизненно поникли. Всего мгновение назад находившиеся в шаге от победы, они уныло осознали теперь собственную обреченность. Как видно, на помощь Гебелейзису шли отряды с юга, о которых поведали разведчики.
  Омрачились сердца сколотские. Увяла воинская доблесть. Угас пламень духа. Руки уже не могли сдержать выпадающего оружия, ноги подгибались от устали и ран. Дрогнули княжеские дружины, поддались ворогу. А тарчи, возрадовавшись и осмелев, принялись крушить силу их пуще прежнего, заклевывая противника подобно стае курганников, облепивших со всех сторон раненную антилопу. Опрокинули они воинство сколотское, сокрушили его твердь, потопили в крови его славу.
  Атай стонал от собственного бессилия, от горя за судьбу сородичей. Он сделал все, чтобы принести победу отчей земле, да видно самим богам было угодно провести сынов Великой Степи через тяжбы потерь и заставить испить сполна чашу позора.
  Повернув Златосвета и горя последней надеждой вызволить из рук недруга хотя бы князя, Атай неожиданно вздрогнул. Его поразила странная догадка. Подступающее к месту боя войско не издавало никакого шума. Не звенели доспехи, не стучали копыта коней. Не клубилась пыль. Юноша пригляделся: вражеские воины не походили ни на тарчей, ни на галатов, ни на иованов. У всех у них были серые лица, пустые глаза.
  - Призраки... - прошептал юноша, не веря своим глазам.
  Он слишком поздно сообразил, что сколоты стали жертвой чар Черного Мага.
  - Стойте, братья! - закричал Атай, будто очнувшись от сна. - Это не войско, это обман! Тени без плоти и крови...
  Но слова его запоздали. Его уже никто не слышал. Битва превратилась в жестокую бойню, где дружинники гибли один за другим. На равнине полновластно царила смерть. Каким-то чудом из этого кипящего пекла удалось вырваться лишь сотне бойцов, которые вынесли на руках тело своего князя. Оршич уже не дышал. Илег, Сайтар и лучшие удальцы кочевий на Борустене, прикрывая своими телами их отход, полегли до последнего человека.
  Гебелейзис, упоенный успехом, не стал преследовать ничтожные остатки сколотского воинства, побежденного не силой оружия и воинским умением, но магическим искусством темного чародея. С тяжким стоном покидали борустениты равнину, покрытую ковром мертвых тел и еще дымящейся кровью товарищей.
  Тем не менее, им удалось пробиться на север, и вскоре они встретили на своем пути отряд Зара Долича, спешивший на помощь своим собратьям.
   - Вы опоздали, - выдохнул Атай и покачнулся в седле.
   - Я знаю, - скорбно отозвался князь. - Нас удержал на месте чудовищный морок, наведенный вражеским колдуном. Когда мы открыли обман, было уже поздно.
  Князь спешился и подошел к Оршичу.
   - Неужели все было напрасно? - спросил Аримасад, едва сдерживая рыдания.
  Князь покачал головой.
  - Вы проиграли - но поражение это выше иной победы,
  - Что же теперь? - все общинники взволнованно посмотрели на Атая.
  - Он назвал тебя нашим князем, - Аримасад протянул Атаю княжеский плащ, расшитый оленями. - И нет среди нас того, кто не согласился бы с его решением.
  Зар Долич набросил плащ на плечи Атаю и отступил, приветствуя нового князя сколотов.
  Молодой вождь огляделся. Не войско, но всего лишь горстка храбрецов, покрытых кровью и потом, стояла вокруг него - все то, что уцелело от сколотских кочевий.
  - Люди будут помнить этот день, - Атай возвысил голос, - и говорить о вашем мужестве и бесстрашии. Вы сделали невозможное: повергли в пыль, быть может, самого лютого врага, который когда-либо приходил в наши степи. Не только наши дети и внуки будут складывать предания о битве на Рыжей Равнине, но даже иноземцы за стенами своих гордых городов станут отныне отзываться о доблести сколотской со страхом и восхищением. Здесь, где лучшие наши братья легли костьми, чтоб отстоять свою отчизну, начинается новый день Великой Степи. Здесь зародился путь, освещенный зарею победы. Мы пойдем по нему, чтобы стать хозяевами собственной судьбы и возродить благоденствие земли, отмеченной богами.
  - Что же это за путь? - спросил Аримасад.
  - Единение, - ответил Атай. - Сила сколотов - в единении и согласии меж собой. А потому, все потомки великого Таргитая вновь должны стать одной большой семьей. Не врагами, не равнодушными соседями - но братьями, готовыми помочь друг другу и в горе, и в радости. Такова была мечта князя Оршича, сына Фаргабака. Мы должны претворить ее ради его светлой памяти. Пусть там, за гранью леса теней, в Золотой Степи наших предков он посмотрит на наши свершения благодарным взглядом, и лицо его озарит ясная улыбка и гордость за нашу судьбу.
   Глава 16.Одрий.
  
  Лодка медленно несла троих путников по широкой реке.
   - Гиамор говорил, нам надо отвернуть в левый приток, - напомнил Дэвоур.
  Одрий, безразлично работая веслом, вздохнул.
   - Какая теперь разница! Мы все равно не доберемся до цели без Колада и Гиамора. А даже если доберемся - не успеем спасти тех, кто остался позади нас!
  Дэвоур тревожно переглянулся со Стозаром. Как видно, на воина навалилось уныние, от которого они не знали средства.
   - Нам остался всего один долгий переход, - попытался взбодрить Одрия Дэвоур. - Прошу тебя - не отчаивайся! Мы непременно выполним то, ради чего отправились в этот трудный поход.
  Одрий равнодушно оглянулся на своих спутников.
   - Я обещал Коладу сопровождать вас, и я это сделаю. Но большего от меня не требуйте.
  Великая Река, вобрав в себя множество дочерних рукавов, становилась все шире и необъятнее, однако вскоре путникам пришлось распрощаться с ее молчаливой силой, повернув в небольшой приток, входящий в нее с севера. Еще три дня пути - и река затерялась в осоке и извилистых ивах.
  Теперь надо было тащить лодку на себе по кочкам и оврагам, так что Дэвоуру и Стозару приходилось нелегко. Они приуныли и почти не разговаривали между собой. А когда потянулась череда зловонных зеленых болот, которые с риском для жизни обходили по хлипким и ненадежным перешейкам, хрустящим сухостоем, Одрий не выдержал.
  На очередном привале, когда, злые и молчаливые, перемазанные в грязи, путники отчаянно отбивались от мошкары, Одрий с грохотом бросил принесенную им вязанку хвороста и выпрямился.
   - Все. Я ухожу. Я возвращаюсь. Там гибнут мои друзья и родичи, и я должен быть с ними!
   - Одрий, мы для того и идем, чтобы спасти их! - напомнил Дэвоур. - Только сила Светлого Града еще может встать на пути наших врагов...
  - Нет никакого города! - закричал Одрий в отчаянии. - Нет и быть не может! Довольно нам продираться через глушь и топи, пора возвращаться домой. Ну? Кто из вас идет со мной?
  Подростки молчали. Они не знали, как убедить павшего духом воина продолжить путь.
  Один долгий миг Одрий стоял, оглядывая своих юных спутников, тяжело дышал и даже не замечал тучи мошкары, облепившей его лоб, щеки и подбородок. Внезапно краска стыда прилила к его щекам.
   - Вот уж не думал, что доживу до такого позора, - хрипло сказал он, присаживаясь на поваленное бревно возле костра. - Безусые юнцы готовы идти до конца - а я, опытный ратник, распустил нюни, как отрок...
  С этих пор Одрий стал совсем хмурым и молчаливым. И только когда путники доволокли лодку до реки, именуемой местными племенами Воронья Река, и спустили ее на воду, чело его немного прояснилось.
  Следуя вдоль живописных берегов, покрытых ракитником и кедром, из которых доносились неугомонные птичьи трели, воодушевились и подростки. Во время стоянок лакомились кедровыми орехами и ягодами бузины. Одрий, не раставвшийся с луком, неизменно добывал для трапезы дичь, которую обжаривали на костре или пекли в углях.
  Приречные леса снова стали густыми, землю плотно устилали мхи и хвойные стланики. Несколько раз видели огромные грибы, стоящие вровень с кустарниками, а однажды Стозар еле унес ноги, спасаясь от выбежавшей из чащи медведицы. Впрочем, это была не единственная опасность, которой подверглись путники.
  Как-то ближе к полудню лодку вытащили на отмель близ огромного поля, шумящего на ветру спелыми колосьями ржи. Заслышав звуки песни, которую напевали печальные женские голоса, Дэвоур и Стозар отправились прогуляться и встретили девушек в блестящих платьях с серпами в руках. Увидев ребятишек, они ласково им улыбнулись, поманив их к себе.
  - Бежим! - внезапно закричал Стозар, и судорожно сгреб друга за запястье.
  - Ты что? - опешил Дэвоур.
  - Бежим, потом объясню.
  И они припустили с поля во весь дух, пока не добрались до лодки, возле которой безмятежно разлегся на плаще разморенный полуденным солнышком Одрий.
  - Что несетесь, как затравленные сайгаки? - недовольно спросил тот, приподнимая голову.
  - Межевые духи! - с шумом выдохнул Стозар. - Мне дед о них рассказывал. Ты видел их волосы? - он обернулся к Дэвоуру.
  - Не успел рассмотреть, - признался подросток.
  - Они все из колосьев, - с жаром продолжал Стозар, - точь в точь, как описывал дедушка.
  - Чем же так страшны твои межевые духи? - недоверчиво поинтересовался Одрий.
  - В полдень они заманивают людей в поля и там либо душат, либо отрезают им головы серпами. Их еще полудницами называют.
  Воин только покачал головой.
  Окрестности вновь изменились. Еще после расставания с Гиамором Колад Тарич предложил отряду иной путь движения к Горам Северного Заслона. Был он гораздо короче, но изобиловал трудными участками, на которых нужно было идти против течения реки и совершать пешие переходы вдоль ее берега. Теперь Дэвоур, ставший негласным предводителем похода, решил этим путем воспользоваться.
  Петляя вдоль заливных лугов, река вскоре покрылась бурными порогами. Через несколько дней утомительной борьбы с речными струями, грозящими разнести лодку, путники заметили на горизонте угловатые горы с редкой растительностью.
  - Неужели это и есть Горы Северного Заслона? - с волнением спросил Дэвоур.
  - Похоже, что да, - Одрий внимательно вглядывался в каменные твердыни. - Если это так, мы достигли внешних врат Севера. Впереди должен быть Мыс Быка.
  И в самом деле, за криволесьем, протянувшимся вдоль всей береговой полосы чередой скрученных и согнутых лип, обнажился точеный обрывистый мыс, напоминающий своей формой голову быка с двумя рогами.
  Здесь путники устроили последний привал у реки. Теперь им следовало оставить лодку и двигаться дальше пешком. Предстояло нелегкое восхождение в горы.
  Воздух в горах был кристально чистым и словно таял на губах. Картины, открывающиеся перед людьми, несли в себе особую торжественность и грандиозность.
   Особенно был поражен Одрий. Он видел далекие южные вершины, видел холмы запада - но тут в молчаливом величии вставали неизмеримые пики, холодными башнями вырастающие из желтого покрова окрестных равнин.
  Воин постоянно озирался, подмечая каждую мелочь. На некоторых отрогах он усмотрел непонятные узоры, напоминающие человеческие рисунки.
  Светло-фиолетовые каменные стены поднимались теперь со всех сторон грозными цитаделями, словно оберегающими сон вечности. Путники двигались очень медленно, стараясь не делать неосторожных движений. Камни крошились у них под ногами, слетая с узкой тропы, которая вилась между зубчатых круч. Каждый звук мгновенно разносился на множество верст, заставляя испуганно вздрагивать.
  Краем глаза Дэвоур разглядывал вздымающиеся вдалеке острые пики. Некоторые напоминали ему гордых скакунов, поднявшихся на дыбы, другие - лежащих быков. Фиолетовым хребтам, уходящим за горизонт и лишь местами рассекаемым дымчатыми ущельями, не было ни конца, ни края.
  - Смотри! - Стозар вдруг дернул друга за рукав, указав на две вершины, стоявшие особняком от остальных. Одна из них переливалась сочным зеленым цветом, другая - темным пурпуром.
  - Провалиться мне на этом месте, если это не изумруд и порфир, - проговорил Одрий, останавливаясь. - Целые горы из драгоценного камня...
  Он подошел ближе, чтобы полюбоваться редким зрелищем, и облокотился локтем о высокий уступ. Однако неустойчивый валун вздрогнул, затрещал и гулко откатился в сторону, увлекая воина в глубокий провал. Подростки закричали от ужаса. Бросившись к образовавшейся расщелине, заполнившейся густой пылью, они попытались заглянуть в нее. Снизу донесся сухой кашель Одрия.
  - Жив, хвала Таргитаю... Спускайтесь сюда, тут пещера.
  Дэвоур и Стозар боязливо приникли к провалу. Похоже, под ними действительно было пустое пространство. Первым юркнул в темный лаз Стозар: Одрий подхватил его снизу и поставил на землю. За ним последовал Дэвоур.
  В высоту пещера была невелика, но по протяженности достигала не менее двух десятков шагов. Сразу бросилось в глаза, что стены ее очень ровные, будто вытесанные в толще камня.
  - Может, это чье-то жилище? - предположил Стозар, но Одрий покачал головой.
  Никаких следов утвари в пещере не было. Зато в середине находилась большая каменная платформа в полтора человеческих роста с ровными краями, накрытая какой-то полуистлевшей материей, похожей на холст.
  - Что бы это могло быть? - Стозар с любопытством потянул край ткани и стащил ее на землю, подняв облако едкой пыли.
  - Не трогай! - хотел предостеречь друга Дэвоур, но не успел.
  От увиденного зрелища путники обомлели. На обтесанном каменном ложе прямоугольной формы лежали костные останки человека необычно больших размеров. Могучая грудная клетка, широкий шароподобный череп и длинные конечности.
  - Что за невидаль... - ахнул Одрий.
  - Я понял, - прошептал Дэвоур, попятившись. - Это какое-то древнее захоронение.
  - Какое еще захоронение? - возразил Стозар. - Где это видано, чтобы люди были такого исполинского роста? Скорее, мы влезли в склеп какого-то бога...
  - Боги не умирают, - резонно промолвил Одрий. - Похоже, мы добрались до горы Земляной Запор.
  - Это той, где живут аримаспы? - припомнил Стозар.
  - Аримаспами их зовут у нас. Твой дед называл их горянами. Это племя великанов.
  Все трое с необычайным волнением рассматривали потемневший скелет гиганта. Задерживаться здесь явно не хотелось.
  - Не будем нарушать покой усопших, - решил Одрий, - ищите внимательно, тут должен быть другой выход.
  Обследовав все оконечности пещеры, подростки действительно обнаружили в ее глубине контуры свода, задвинутого каменной плитой и пропускавшего узкие золотистые лучи. С немалыми усилиями Одрий сдвинул плиту, расчихавшись от пыли. В глаза сразу ударил бодрый солнечный свет. Выбравшись из склепа, путники оказались на гребне скалы, от которого спускалась вниз по склону зажатая угловатыми валунами тропа. Едва глянув вдаль, на изрезанный горными вершинами горизонт, Одрий снова заворчал.
  - Никогда мы не выберемся из этих теснин...
  Со стоном он начал первым спускаться по тропе. Подростки двигались за его широкой спиной. Тропа была очень извилистой. Она так замысловато петляла и змеилась, будто играла с людьми. Через некоторое время впереди вырос громадный дуб, заслонив собой солнце. Крона его была непроглядно густой, бугристая поверхность ствола походила на множество вздувшихся пузырей.
  - Ай да дерево, - присвистнул Стозар. - Видать, давно на свете живет.
  Однако дорогу к кряжу путникам преграждал круглый валун, сплошь обросший желтым мхом. Обойти его не позволяла узость тропы и Одрий, поднатужившись, откатил его в сторону, сбив в пропасть несколько тяжелых камней.
  - Хорош удалец, - тут же услышали путники чей-то одобрительный, но сиплый голос. - Добрый силач.
  Все растерянно огляделись. Они были на тропе совершенно одни.
  - Кто ты? - напрягшись как струна, спросил Дэвоур, догадавшийся, что звук доносится из древесной кроны. - Человек или дух?
  - Зови меня Вещун, - откликнулся сиплый голос. - Я страж Стародуба.
  - Чего тебе нужно? - Одрий положил руку на рукоять меча.
  - Ничего. Жизнь щедро всем наградила. А вот вам бы удача не помешала, ибо ждут вас впереди превеликие напасти.
  - Что за напасти? Говори! - потребовал воин.
  - Поведай нам, чего сторониться, раз ты тут стоишь и все обо всем знаешь, - более любезно попросил Дэвоур.
  - Будь по-вашему, скажу, - согласился Вещун. - За тропою у подножия склона ждет вас развилка. По правую руку будет Горюч-Гора. Перемалывает она судьбы людские, долю и недолю раздает. Редкий человек под ней пройдет и не сгинет под обвалом. По левую руку будут два горных ключа, но вода в них не простая. В одном ключе живая, в другом мертвая. Но лучше вам к тем ключам близко не подходить, чтоб не накликать беды.
  - А если пойдем прямо? - нетерпеливо спросил Одрий.
  - Через версту будет кузня. Живут там два молодца - молотобойца Вестрень и Ярун, которым столько же годов, что и самим горам. На заре времен нашли они клещи и молот, упавшие с небес, и с тех пор исправно трудятся на благо людей. Куют для горян и рало, и плуг, и меч, и топор. Лучших умельцев нет во всем белом свете. А еще, избавили они некогда край наш от лютого чудища, что раз в год здесь объявлялось и народ губило без счета.
  - Как же это они сумели? - полюбопытствовал Стозар.
  - Заманили к кузне, да и затворили перед носом железную дверь. Чудище в нее билось, а все тщетно. Стало тогда языком лизать, пока язык внутрь не проник. Тут Верстень схватил его раскаленными щипцами, а Ярун молотом расплющил. Заскулило чудище от боли, кровью изошло. Так и забыло оно с тех пор наш край.
  - Вижу я, мастак ты всякие небылицы рассказывать, - усмехнулся Одрий.
  - Может, небыль, а может, быль - поди знай, - загадочно ответил Вещун. - Да только не пройти вам через землю горян, ежели братья-молотобойцы вам не помогут.
  - С чего бы это им нам помогать? - спросил Одрий.
  - Время никого и ничего не щадит. Даже древних гор. Тяжко стало братьям дело свое делать без помощников. Вот и ищут они себе подмастерья, да такого, чтоб и телом крепок был, и духом могуч.
  Дэвоур сразу смекнул, куда клонит Вещун.
  - Что же нам делать? - не понимал Одрий.
  - Требу воздать. Если не хотите в бурьяне под горой лежать. Без того в Землю Нави вам не попасть.
  - Это еще что такое? - нахмурился воин.
  - Сами уразумеете.
  Голос умолк.
  Поклонившись Стародубу, путники двинулись дальше в сильном смятении.
  Когда они спустились со склона, перед ними действительно предстало перепутье трех дорог, на которые разделилась горная тропа. Не желая искушать судьбу, путники послушались совета Вещуна и пошли прямо. Вскоре они добрались до массивного бревенчатого строения, стоящего между двух горных отрогов, с огромными железными воротами. Из отверстия в кровле валил густой белый дым. Похоже, это и была кузня.
  Одрий постучался кулаком в ворота. Ждать пришлось долго. Наконец внутри что-то зашумело, загремело, и с лязгом отворились засовы. На пороге появился в клубах едкого пара человек, перед которым даже дюжий детина Одрий показался совсем ребенком. Дэвоур и Стозар отпрянули, устрашенные видом гиганта. Умелец, обвязанный кожаным передником поверх рубахи, глянул на них с высоты своего исполинского роста. Черные волосы его были стянуты ремнем, со смуглого лица с ровными и прямыми чертами смотрели прищуренные глаза.
  - Кто будете? - прогрохотал великан, уперев могучие руки в бока.
  - Здрав будь, добрый человек, - ответил ему Одрий, поборов невольную робость. - Странники мы. Идем в Светлый Град. А сюда нас Вещун направил, страж Стародуба. Сказывал он, будто могут тут делу нашему помочь.
  - Отчего ж не помочь, - великан задумчиво пожевал губами. Он внимательно изучал гостей, и широкие плиты его груди шевелились от глубокого дыхания. - Вот только надобно еще посмотреть, на что вы можете сгодиться...
  Кузнец не успел договорить. Его взгляд, устремленный в небо, потемнел, на лбу пролегла глубокая рытвина.
  - Живо в кузню! - грянул он. - Шевелись, коль жить охота.
  Слова его испугали путников. Заскочив в приоткрытый проем, они посмотрели на кузнеца.
  - Что стоите? Навались! Помогайте затворить ворота.
  Вместе сдвинули тяжеленные железные створки и вставили засовы. Едва управились, как наступила кромешная темень, и огонь в печи погас. Вслед за тем удар страшной силы сотряс все строение. От него раскатистый гул прокатился по полу, чуть не опрокинув подростков. Молоты, крючья и гвозди попадали со стен. За первым ударом последовали другие, а от железного скрежета заложило уши. Будто били стенобитным орудием. Ворота стонали, гнулись, но выдержали ужасный натиск. Скоро все стихло.
  Люди отерли градом катящийся пот. Кто-то снова разжег печь и в отсветах пламени проступили очертания горна и наковальни. Потом из темноты появился второй гигант: светловолосый, румяный и голубоглазый с округлым лицом и пухлыми губами - он выглядел полной противоположностью своему товарищу.
  - Я Верстень, - молвил великан. - А это мой названный побратим Ярун. Мы живем здесь испокон веку.
  Бледные как мел путники заговорили не сразу.
  - Что творится в вашем краю? - решился спросить Одрий.
  - Беда у нас одна, - отвечал Верстень, - мы кличем ее Чернокрылами. Еще прежде, когда они на Изумрудном Пике жили, были мы с ними не в ладу. А ныне, ополчились они на наш народ крепко. Стонут сородичи наши в станах, не знают покоя. День и ночь куем теперь мечи да стрелы для дружин, что на сечу с ними отправляются. Да только не можем отвадить окаянных от нашей земли. Много уже добрых воинов пало, много и чудищ повергнуто. Но они вновь и вновь прилетают, чтоб терзать людей. Не иначе, как хотят со свету нас сжить.
  - Чернокрылы это грифоны по-нашему, - догадался Дэвоур. - Твари с туловищем, как у льва, а головой и крыльями - орлиными.
  - Верно толкует отрок, - согласился Ярун.
  Одрий как будто что-то припоминал.
  - Говорят, в краю вашем много злата?
  Кузнецы ничуть не смутились.
  - Правда твоя, странник. То злато нам бог Белун завещал стеречь еще в стародавнюю пору, - произнес Верстень. - Когда-то был рудник на горе у Красной Вербы, но он давно разорен. А все самородки с него, каждый из которых величиной с бычью голову, храним в тайном месте до той поры, пока не придут за ними из Светозарного Града...
  Пока Верстень говорил с путниками, Ярун разглядывал Одрия, обходя его со всех сторон.
  - Ну-ка, молодец, - сказал он ему, указав на наковальню, - подыми-ка мой молот.
  - Это еще зачем? - удивился воин.
  - Подыми, - велел кузнец.
  Одрий послушно подошел к округлой наковальне с большим рогом и наличником с отверстиями, стоящей на высокой древесной колоде, поднатужился, и поднял прислоненный к ней продолговатый молот на длинной рукояти.
  - И даже не раскраснелся, - одобрительно отозвался Верстень.
  - Добро, - признал Ярун. - Ты нам подходишь.
  - Для чего подхожу? - все еще недоумевал воин, тогда как подростки, давно обо всем догадавшись, уныло опустили глаза.
  - Будешь в кузне нам помогать, - объяснил Верстень, - горн раздувать, литьем и ковкой заниматься. А в час брани с Чернокрылами с дружиною в строю стоять. С мечом, как я посмотрю, ты обращаться тоже умеешь. Глядишь, всем миром отвадим эту нежить.
  Одрий почесал затылок.
  - Вроде как, не могу я с вами остаться. Надобно мне в Светлый Град идти, да отроков охранять.
  - В Град они и без тебя дорогу найдут, - заверил Ярун. - Мы им поможем. Подскажем, как туда без помех добраться. А чтоб не сгубили их Чернокрылы, дадим испить особого зелья из бузины, сусака и осиновых листьев, после которого чудища их не почуют. Они малы, проберутся там, куда ни нам, ни тварям хода нет. Но помни, ежели откажешься ты с нами остаться, никто из вас троих до Града не доберется, ибо земле горян треба надобна, чтоб могла она обновиться и новые силы из себя породить.
  - Что ж это получается? - вздохнул Одрий. - Сколько ни идем, все время кого-то теряем! Гиамора - в земле водяных людей, Колада Тарича - в подземном краю... Теперь до меня черед дошел?
  - Так вот и выходит, - заметил Ярун, - что не случайно судьба вас всех вместе свела. Каждый в свой черед свою долю нашел. Не прошли бы вы до конца, если бы хоть один испугался или уклонился от своего жребия.
  - Ты пойми, удалец, - мягко промолвил Верстень, - чтоб такое дело сладилось, нужно Мать Сыру Землю уважить. Уж больно задача у вас тяжела. Вода, это кровь Земли. Не сослужив ей добрую службу, и на шаг вперед не продвинешься. Пещеры да подземелья - ноздри Земли, которыми она дышит. Не пособив дыханию Матушки, успеха не сыщешь. А горы - кости Земли. Не почтив их, как подобает, ни с чем назад воротишься.
  - Почему все так сложно? - удивился Дэвоур.
  - Этот мир - вообще сложно устроен, - с улыбкой объяснил Верстень. - Каждый шаг твой вливается в неделимый поток мира, каждый вдох - вписывается в его пеструю ткань. Обитатели Светлого Града понимают больше других и смотрят дальше других, кто же может до конца понять их замысел? Кое-что, правда, я объяснить вам могу. Все это время Хранители Града, коим дарами земли распоряжаться назначено, за вами наблюдают да присматривают. Решают, достойны ли вы в их край ступить и помощи просить. Ибо не только брать и получать рожден человек на белый свет, но еще и отдавать, собою жертвовать ради сбережения единого порядка всех живущих. Это и зовется требой.
  - Выходит, только дети и могут в Город Света войти? - прозрел Одрий. - Какова же их служба?
  - Придет время, и они воздадут Создателям и Матери-Земле за заботу и благую долю, - сказал Верстень. - Пока же они до конца не раскрылись, их дело - соки жизни в себя впитывать подобно росткам в поле, да уму-разуму набираться. Когда-нибудь и они этому миру понадобятся...
  
   Глава 17. Последний оплот.
  
  Все пространство внутри городских стен было забито повозками, шатрами и конями беглецов. Сюда свозили запасы из окрестных сел, сгоняли скотину, чтобы идущим с юга силам захватчиков досталась лишь голая земля.
  По краю города быстро возводили новый вал и ров, вкапывали частокол - старые крепостные стены были слишком малы, чтобы укрыть всех тех, кто пришел сюда искать спасения от вражеского нашествия. Трудились и днем, и ночью, но времени все равно не хватало.
  Иногда город замолкал в тяжком ожидании, словно в болезненном забытьи, и тогда снег укутывал его, точно погребальный саван. Зима заканчивалась, приближая время пахать землю и сеять хлеб. Только некому уже будет идти за плугом и бросать в землю зерна...
  Зар Долич с горечью рассматривал последнее ополчение сколотов и будинов. Тут были почти одни старики и молодые парни, недавно взявшие в руки оружие. Все зрелые воины полегли в двух битвах на Рыжей Равнине, и защищать последний оплот - Велиград - собралась лишь горстка дружинников, уцелевших от отряда князя.
   - Что делать, Атай? - все чаще князь будинов советовался с молодым кудесником, ставшим ныне князем сколотов. - Мы не можем покорно дожидаться здесь неизбежной гибели. Наши посланцы вряд ли доберутся до цели, на что еще мы можем рассчитывать?
   - Все в руках богов, - отвечал Атай. - Велиград хорошо укреплен, и надолго задержит недруга. Здесь сама наша земля, все ее силы будут помогать нам; чужаки же вскоре ощутят ее мощь на собственной шкуре. Если бы мы имели дело с обычным противником, его армия давно бы уже разбежалась; только колдовская сила еще держит в строю людей. Если мы сумеем одолеть колдуна - мы победим.
   - Что толку в нашей победе! - горестно сказал князь. - Сколько воинов полегло! И сколько еще погибнет. Те, кто не успел укрыться в городе, падут от рук чужеземцев, а те, кто сейчас сидит в этих стенах, умрут от голода и болезней. Как сможет возродиться наша земля?
   - Малые подрастут и заменят ушедших. Главное, чтобы было, кому их обучить и наставить. Ваши старейшины, ваши старики будут воспитывать тех, кто придет на смену. Нескончаема череда веков и лет...
  Вечером поле на южной оконечности города засветилось огненным маревом. Это подкатились передовые отряды тарчей - их конница и легкая пехота. Число их тоже поредело за последние несколько месяцев - но прослышав об успехах захватчиков, потянулись новые охотники из числа вадаров и тарчей, подошли наемники из Ольвии, о которых когда-то Уртум говорил Гебелейзису... Казалось, все битвы, выигранные Оршичем, были напрасны - вновь не менее десяти тысяч воинов расположилось лагерем близ стен города.
  Зар Долич в сопровождении Атая и нескольких дружинников осматривал лагерь неприятеля с южной стены, когда к нему приблизились трое старейшин.
   - Мы не удержим город, - спокойно, но твердо, так, что, казалось, ему невозможно возразить, произнес старший из них, Стан Вотич. - Надо уходить в северные леса. Воины еще могут сражаться, однако падение наше - лишь дело времени. Оно неотвратимо и мы это знаем, - по его словам князь догадался, что старейшины говорили с богами.
   - Тогда я велю всем беглецам готовиться к отходу, - отвечал князь.
   - Нет, - мягко удержал его второй старейшина, Лихан Крутич. - Пусть сколоты остаются. Враги пришли сюда за ними, так пусть они добровольно примут свою судьбу.
   - Судьбу?! - поразился князь. - Мы дали им убежище - а теперь хотим прикрыться их телами, позорно бросив на погибель?
   - Иноземцы пришли не за нами, - вступил в разговор Атай, и голос его прозвучал сурово и грозно. - Если вы и в самом деле умеете слышать богов - вы уже должны знать, чего они добиваются. Им не нужны наши леса и степи. Им не нужны даже пленники - все они станут рабами или погибнут, но не в том заключается их цель. Они ищут тропу в Город Света.
  Стан Вотич не удержался от смеха.
   - В Город Света? Что ж, пускай ищут! Многие пытались ее найти...
  Смех старейшины внезапно умолк под пристальным взглядом молодого князя.
  - Похоже, общение с колдуном из Срединной Державы заставило вас позабыть свои родовые корни, - угрюмо произнес Атай.
  Старейшины напряглись.
   - Даже если и так, - невразумительно промямлил Стан Вотич, - но для чего вести целое войско туда, где не способен пройти и один?
   - Я отвечу тебе, - сказал Атай. - Я слышал разговор Уртума и Гебелейзиса. Войско не пройдет - но колдуну и не нужно войско. Будины - последний народ, который еще хранит память о Светлом Граде. Во всех иных краях знание о нем давно превратилось в ветхое предание, которому никто не верит. Если не останется никого, кто знал бы о нем и верил в него - он как бы исчезнет, растворится. Будет стоять там, в далеких горах, неприступный и сияющий - однако дорога к нему навеки забудется, люди не смогут обращаться за помощью к его хранителям, а из его врат перестанут выходить мудрые наставники, чтобы учить нас своим искусствам. И тогда Уртум превратится в последнего и единственного носителя знаний об Обители Света. Он сможет безраздельно использовать его мощь в собственных целях. Но Уртум уже служит Харну! Получается, что самый оплот сил, противостоящих Харну, окажется у него же на службе. Разве это не чудесный замысел? Для его воплощения нужно лишь истребить народ будинов. Вот потому помните: заслоном на пути недруга были и есть наши мечи и воля, а цель его - ваша земля и народ. Теперь, - юноша обвел трех старцев внимательным взглядом, - можете принимать любое решение, которое подскажут вам разум и сердце.
  Старейшины в смущении отступили.
   - Возможно, мы неверно истолковали значение небесных знаков, - пробормотал, словно оправдываясь, Стан Вотич. - Мы будем снова говорить с богами.
  Когда они ушли, Зар Долич с удивлением обернулся к Атаю.
   - Правда ли то, что ты говорил?
   - Да, - подтвердил Атай. - Каждый из наших противников выступил в этот поход со своими целями. Тарчи и геверы мечтают о земельных владениях с безропотными невольниками, которые будут не покладая рук трудиться на них. Иованы идут, прельщенные обещанной богатой наградой. Вадары, как и всегда, жаждут грабежа и добычи. Но их настоящий предводитель, Уртум, смотрит дальше. Он ищет бессмертия для себя - и власти над всеми земными стихиями. А еще - награды от своего нынешнего хозяина. Хотя, кто знает, может быть, оседлав небо и землю, Уртум надеется сам стать хозяином мира...
   - Но тогда нам остается только умереть здесь, - задумчиво вздохнул князь. - Светлый Град - не просто наша надежда на будущее. Это - тот мир, ради которого мы живем. За ним стоит совершенная истина, заложенная самими богами, правда неба и земли. Сколь бы ни было тяжко сейчас, одно его существование уже наполняет душу музыкой вечности. Даже если Город Света всего лишь сказка - это сказка, ради которой не жаль отдать свою жизнь...
   Старейшины более не являлись к князю с предложением оставить город. Неизвестно, что повлияло на них сильнее: беседа с Атаем или новые предсказания жрецов, но только теперь они стали появляться и на стенах, всячески воодушевляя защитников крепости.
  С самого утра враги пошли на приступ, однако были быстро отбиты. Атаю показалось, что намерением их было только прощупать силы защитников, а не добиться немедленного успеха. И еще - сколько не вглядывался юноша, сколько не силился дотянуться мыслью до главного своего противника, Уртума - он нигде не ощущал его присутствия. Временами он подмечал неподвижную фигуру колдуна рядом с Гебелейзисом - но в ней не чувствовалось прежней силы, не было того грозного и необузданного сосредоточения темных потоков, которое так беспокоило раньше. Казалось, Уртума слишком мало занимает то, что разворачивается перед его глазами и душа его бродит в краю, отделенном от Велиграда многими верстами...
  Объяснения тому могли быть самые разные. Возможно, Черный Маг полагал, что его помощь Гебелейзису уже не потребуется - враг был крепко заперт в ловушке, и оставалось лишь терпеливо дожидаться падения города. Но скорее всего, он пытался мыслью своей пробраться в обход Велиграда, достигнуть путников на их тропе - и потому совершенно не уделял внимания разворачивающемуся сражению.
  Как бы там ни было, иноземные воины шли на штурм без всяких колдовских ухищрений, с которыми пришлось познакомиться сколотам в битве на Рыжей Равнине. Они подкатывали осадную башню, наспех собранную из бревен, старались подступиться к стенам под прикрытием переносных укреплений, связанных из ивовых щитов, но неизменно отходили назад, неся потери. Даже попытки подпалить Велиград не дали результата: княжеские воины постоянно обливали стены студеной водой, а вражеским стрелкам не позволяли подойти близко, поражая их меткими стрелами.
  Все сильнее ощущалось лето. Из лесов тянулся горячий дух; от воды разливалась приятная прохлада... С унынием и тоской взирали зажатые в стенах жители на покрывающуюся травами землю, забывшую плуг.
  Каждый день Гебелейзис испытывал прочность защиты будинов, предпринимая новые и новые атаки. Однажды ночью стража схватила двух иованов из числа жителей города - они пытались открыть ворота отряду своих соотечественников.
  Пылая гневом, Зар Долич повелел собрать всех иованов на площади и приказал им покинуть Велиград со всем своим добром и семьями.
   - Много лет наши предки жили под одним кровом в дружбе и согласии. И вот теперь, перед лицом общей опасности вы решили купить милость недруга ценою наших голов? Убирайтесь! Это единственная милость, которую вам могут оказать будины, избавив вас от расплаты за подлое преступление. Пусть никогда впредь ни вы, ни ваши родичи не переступают предела наших земель.
  Когда отворились ворота, к ним резво устремились всадники Гебелейзиса, но их тут же отогнали со стены густым потоком стрел. Длинная вереница повозок потянулась из города.
  А дальше сколоты и будины стали свидетелями неприглядного зрелища. С дикими воплями и тарчи, и геверы, и иованы ринулись к изгнанникам. Напрасно те кричали наемникам Гебелейзиса из городов Эгеиды, что они одной с ними крови и поклоняются общим богам, напрасно умоляли о пощаде. Женщин хватали и вязали ремнями, мужчин истребляли на месте или затаптывали лошадьми в безумном азарте, а уложенные в мешки пожитки с обозов растаскивали с хохотом, радуясь нежданной наживе. Похоже, озверевшие от затяжной войны бойцы Гебелейзиса утратили последние остатки человеческого достоинства.
  Князь не выдержал первым.
  Сбежав со стены, он велел вооружаться и вывел на вылазку отборный отряд своих ратников.
  Забывшие строй тарчи, геверы и иованы сначала попытались отразить атаку, укрывшись за повозками, но отбить напор дружинников князя было им не под силу. Тогда, побросав награбленное, они в беспорядке бежали в лагерь. Гебелейзис, видя панику у ворот, начал строить свою конницу и пехоту в боевой порядок.
  Однако прежде чем он с основным своим войском приблизился к городу, в ворота Велиграда заскочили обезумевшие от страха изгнанники, сопровождаемые ратниками Зара Долича. Одни ревели от полученных ран, другие - стенали о погибших сородичах, третьи - сокрушались об утраченном имуществе.
   - Зачем выгнал нас на погибель? - с горькой укоризной взывала какая-то женщина, обращаясь к князю.
  Зар Долич посмотрел на нее с сожалением.
   - А на что вы обрекли моих людей, когда открыли ворота врагу? Разве не той же участи им желали?
   - На нас нет вины: призываем богов в свидетели! - шумели иованы. - А этих отщепенцев мы не знаем, пусть земля развезгнется у них под ногами!
   - Не знаете? Разве это не Сатис и Калис из Заречья?
   - Отрекаемся от всякого родства с ними! - высказал за всех старейшина иованов. - Казни их, князь - но не подвергай каре невинных! Мы узнали твою милость и будем верно тебе служить.
  В тот же день городская община иованов выставила отряд в триста пехотинцев, составленный из добровольцев. Он усилил ополчение будинов, защищающее крепостные стены.
  Однако шло время, и запасы в крепости истощались. Появились болезни, вызванные ослабленностью защитников и большим скоплением людей. Недуги гуляли и по вражеским рядам - но там заболевших сразу отправляли в дальний стан, и зараза не наносила ущерба остальным. Из города же, подвергнутого всем тяжестям осады, больным деваться было некуда...
  Чаще стали вспыхивать ссоры и разногласия в тесных стенах, разобщая войско. То будины припоминали сколотам старые обиды, то сколоты начинали обвинять будинов в своих бедах, то иованы ворчали на своих хозяев...
  И стоя на башне, Зар Долич все чаще обращал свой взор на север, вспоминая посланников в Светлый Град с последней молчаливой надеждой...
  То и дело осаждающие, обложившие город плотным кольцом, проверяли бдительность его защитников. Один раз Гебелейзис попытался совершить прорыв со стороны реки, где стоял лишь невысокий палисад, но из-за несогласованности атакующих отрядов не смог добиться успеха. Будины вовремя отбили это нападение. В другой раз с севера, из леса, в город полетели горящие стрелы из стрелометов, однако жители были начеку, не дав распространиться огню и затушив его водой. Все эти мелкие стычки не позволяли защитникам спокойно вздохнуть и исподволь, понемногу, лишали их сил. А более всего отнимало силы осознание того, что лето было уже на исходе, запасы таяли и восполнить их было нечем и неоткуда...
   - Хотел бы я знать, где сейчас наши посланники, - с грустью сказал однажды Зар Долич, пересчитав оставшихся в строю ратников. Их было чуть больше двух тысяч, включая и стар, и млад.
   - Ты еще надеешься на хранителей Города Света? - в вопросе Атая впервые промелькнуло сомнение, удивившее князя. Еще не так давно он сам пламенно убеждал Оршича в помощи Перворожденных, но последние события сделали его веру не столь прочной. Злосчастная битва на Рыжей Равнине и изнурительная осада Велиграда не давали повода к радости.
   - Нам больше не на что рассчитывать,- мрачно ответил князь.
  Вместе с Атаем они спустились с башни на стену. В темнеющем восточном небе плыли редкие облака, вспыхивая по краям алыми и золотыми бликами.
   - Смотри! - князь с внезапной силой сжал руку юноши, указав ему на дальний горизонт.
  Там, где небосклон был темнее всего, появилось легкое золотистое облако. Но двигалось оно совсем не туда, куда неслись прочие его собратья, плывущие вдаль спутанной густой вереницей. Будто втягиваемое в себя гигантским воздушным круговоротом, оно постепенно раскручивалось и становилось все ярче. Вскоре перед изумленными взглядами защитников Велиграда предстала исполинская золотая спираль, озарившее небо над городом ярким сиянием.
   - Это знак Светлого Града! - боясь поверить своим глазам, прошептал Зар Долич.
  Он повернулся к Атаю.
   - Теперь я знаю, что нам делать.
  На эту ночь князь назначил вылазку. Он собрал всех, кто был еще способен носить оружие, и расположил их у главных городских ворот. Остающиеся в городе женщины, дети и дряхлые старики должны были закрыть ворота за выступившим в тишине войском. Возвращаться князь не собирался.
  Однако прежде, отыскав Камасарию, Атай привел ее к старейшинам.
   - Я не знаю, как сложится наше будущее, - сказал он ей. - Но до последнего вздоха душа моя будет рядом с твоей. Готова ли ты быть со мной?
  Девушка посмотрела на него.
   - Я пошла за тобой, когда ты был простым общинником. Теперь ты князь - неужели ты думаешь, что я покину тебя в этот час?
   - Возможно, это мой последний час. Подумай, нужен ли тебе такой супруг, который к утру может стать бездыханным трупом?
   - Ты не погибнешь, - с непререкаемой уверенностью произнесла девушка. Подойдя Атаю, она крепко обхватила руками его шею и заглянула в глаза. - Ты вернешься ко мне, и мы будем счастливы.
  А на закате, перед лицом Творцов, Земли и Неба, немного отступив от принятого обряда, старейшины общин будинов и сколотов отдали Камасарию, дочь Токсара, в жены Атаю, сыну Олкабы.
  У ворот уже собирались конные и пешие дружины. Пеших стало больше - слишком много коней погибло от бескормицы. Но свою личную дружину князь берег до последнего.
   Стемнело. Только золотые нити продолжали в небе таинственное кручение.
   - Помни, Атай, и вы все помните! - обратился Зар Долич к собравшимся вокруг воеводам и старейшинам. - Если мне уготовано пасть в битве - я объявляю тебя своим преемником! Пусть под твоей твердой рукой объединятся и сколоты, и будины, возродив былое величие Степи.
   - Да будет так, - склонил голову Атай. - Но если мне не суждено вернуться, твои преемники будут по праву владеть землями будинов и сколотов.
   - Увы, - молвил Зар Долич с волнением, - боги не подарили мне наследника; так пусть знают Свеагор и Лада, я не желал бы лучшего сына, чем ты!
  Он взял в руку копье и кивнул двум ратникам у ворот.
  Поздней ночью последние рати защитников Велиграда выехали в поле. Темными тенями они достигли лагеря Гебелейзиса прежде, чем его дозорные успели поднять тревогу. И теперь, когда до врага оставалось меньше броска стрелы, все воины издали пронзительный боевой клич, устремляясь в последнюю решающую схватку.
   Глава 18. Земля Нави.
  Оставив Одрия в кузне братьев-молотобойцев, Дэвоур и Стозар покинули край горян. Верстень и Ярун дали им несколько дельных советов и помогли благополучно выбраться за пределы Гор Северного Заслона.
  Теперь путь искателей Светозарного Града пролегал через вотчину Велеса - темную и загадочную Землю Нави, о которой когда-то предупреждал их Колад Тарич.
  'Навь, чертог, который постоянно меняется, - всплыли в памяти подростков слова деда Стозара, - подстраивается под каждого человека. Он как слепок формы - принимает оттиск личины нашей, служит отражением самой сокровенной нашей сути, о которой мы даже ведать не ведаем. Тем он и опасен'.
  Поначалу все складывалось хорошо. Подростки уверенно продвигались широкими тропами по полям и лугам, чтобы отыскать первый ориентир, о котором поведал им Верстень: гору Пик Жемчужного Ожерелья. Солнце ярко светило в небе, горихвостки прыгали под ногами, в кустах что-то напевали дрозды. Однако вскоре тропа потерялась в густом травостое, и путники начали бесцельно блуждать среди холмов и плоскогорий.
  Они уже выбились из сил и потеряли всякую надежду, когда словно из пустоты появился седобородый старик в развевающемся на ветру белом плаще. Он стоял на гребне холма и смотрел на них с улыбкой.
  - Многопочтенный старец! - поспешил обратиться к нему Стозар с поклоном. - Помоги - заплутали! Мы ищем землю Лебедия и уже целый день без толку бродим по этим кручам. Нам сказали, что дорога туда начинается от подножия горы Пик Жемчужного Ожерелья. Но где она, эта гора? Где нам искать этот Пик?
  - Вы почти пришли, - ответил старик. - Держите путь севернее этого предгорья. Если никуда не свернете, то скоро увидите перед собой горную вершину Пик Перевернутой Чаши. Ее связывает с Пиком Жемчужного Ожерелья большой мост.
  - Что за мост? - удивился Дэвоур.
  - Мост Тысячи Хрустальных Звуков. Вы узнаете его, если будете верить.
  - Во что верить? - не понял Дэвоур, но старик больше ничего не сказал.
  Стозар, торопливо поклонившись, уже убежал вперед по тропе, даже забыв поблагодарить старика. Дэвоур, произнеся слова благодарности, отправился догонять товарища, хотя ему очень хотелось задержаться и расспросить старика обо всем более подробно.
  Они шли вдоль едва различимой тропы, окруженной темными пихтами и большими ломаными валунами. Клочья облаков, словно паруса, качались над головой, многоголосым эхом разносился клекот орлов. В предгорье было довольно ветрено, но сам массив горы, называемой Пик Перевернутой Чаши встретил подростков настоящим порывистым вихрем. Гора эта действительно очень напоминала чашу или кубок, который невидимая рука великана перевернула вверх дном.
  Восхождение далось мальчикам нелегко, и они основательно выбились из сил, прежде чем достигли вершины. Здесь, на почти плоской скалистой площадке Дэвоур и Стозар осмотрелись. Пик Жемчужного Ожерелья вздымался напротив. Они легко узнали его по узловатым обветренным отрогам, которые окружали основание горы подобно шейному украшению. Между двумя вершинами пролегало ущелье.
  - Ну и где тут мост? - с досадой развел руками Стозар. - Этот вредный старикашка нас одурачил!
  - Погоди, не горячись, - успокоил его Дэвоур. - Давай вспомним, что он нам сказал: 'Вы узнаете его, если будете верить'.
  - Ну и что это значит? Ты понимаешь?
  - Кажется, да, - глаза Дэвоура блеснули. - Мост существует тогда, когда ты в него веришь. То есть, на деле его нет, однако если ты сумел построить его силой своего воображения - он будет действовать. Так я думаю.
  - Ничего себе задача: построить мост! - Стозар совсем потерял спокойствие. - Здесь что, все так странно устроено?
  - Поглядим - узнаем, - спокойно ответил Дэвоур. - Но сначала нам нужно как-то попасть на ту сторону.
  Он еще раз посмотрел на темнеющий провал между двух вершин. В лицо ему из разверзшейся пустоты дохнул страх. Глухая пропасть, дна не различить... Неужели это и вправду тупик? Что же делать?
  Дэвоур поднял глаза вверх: солнечные лучи искрились в голубых разводах неба. Точно перламутр. Воображение Дэвоура невольно навеяло ему образ радуги. Он представил себе светящуюся разными цветами арку-дугу, скрепляющую землю с зыбкой вышиной. И вдруг - показалось, что в лазоревом море небес с бирюзовым отливом проступают совсем туманные контуры сводов. Целая вереница куполоверхих сводов, образующих арочную конструкцию. Почти прозрачные, они угадывались очень смутно.
  - Я вижу мост, - сообщил Дэвоур Стозару.
  - Где? - не поверил тот, протирая глаза.
  - Иди за мной!
  - С ума сошел?! - Стозар похолодел. - Хочешь, чтобы мы оба разбились?
  - Давай руку и ни в чем не сомневайся. Доверься мне.
  Стозар подчинился. Сын Сугдияна умел убеждать!
  Дэвоур первым приблизился к обрыву и занес ногу над пугающей пустотой. От страха у него у самого замерло сердце, а холодный ручеек побежал по спине. Но он пересилил себя. Стопа уперлась в незримую твердь.
  - Есть! - сказал Дэвоур. - Мост перед нами.
  Его безумная уверенность передалась товарищу. Подростки осторожно ступили вперед и нащупали пальцами ног прочную ступенчатую опору. Вниз старались не смотреть и не думать о пропасти.
  Мост Тысячи Хрустальных Звуков вполне оправдывал свое название. Он звучал множеством звенящих голосов, расходился переливами различных тонов и оттенков. По краям поднимающихся ввысь ступеней ощущались перила в форме соединенных между собой цветочных лепестков, которые тоже позвякивали и вздрагивали на ветру.
  Дэвоур и Стозар шли, почти не дыша. Несмотря на основательность платформы моста, хрустальные звуки навевали опасные мысли о хрупкости и непрочности.
  'Лишь бы не провалиться', - крутилось где-то в голове Дэвоура, словно жужжащая муха, от которой нужно было постоянно отмахиваться.
  Наконец мост закончился, и мальчики оказались на вершине Пика Жемчужного Ожерелья. Здесь оба с шумом выдохнули.
  - Перешли! - не веря удаче, устало улыбнулся Стозар. - Мы смогли, мы сумели...
  Но Дэвоур, похоже, его уже не слышал. Он впился глазами в блистающее пространство, которое расстилалось у самой линии горизонта. Точеные шпили высоких каменных башен и треугольные своды терялись в облаках.
  Подростки спустились с вершины по горной тропе и оказались на душистом просторном лугу, усыпанном белыми и желтыми хризантемами. Здесь было очень красиво, однако они ускорили шаг, чтобы быстрее добраться до города, чье туманное мерцание неудержимо манило их к себе. Трава доставала до груди, и мальчики раздвигали ее руками. Неожиданно впереди появилась тихо мерцающая заводь, тронутая легкой ряской.
  - Эх, искупаться бы! - мечтательно вздохнул Стозар.
  Но Дэвоур, склонившийся над водой и что-то внимательно разглядывавший на ее поверхности, отрицательно покачал головой.
  - Она не отражает предметы.
  Он подобрал сорванный с дерева кленовый лист и бросил в воду. В тот же миг лист вспыхнул ярким пламенем и сгорел.
  - Ничего себе... - ошалело выдохнул Стозар, потрясенный увиденным зрелищем.
  - Пошли дальше, - сказал Дэвоур, увлекая за собой товарища, - обойдем заводь краем.
  Мальчики продолжили свой путь, хотя Стозар все чаще стал жаловаться на усталость и голод - в их переметных сумах остались только крошки.
  - Вон, смотри! - Дэвоур указал на маленький огонек, вьющийся впереди на высоком косогоре. - Там и отдохнем. Должно быть, охотники на привал встали. Может, чем угостят?
  И они с новыми силами устремились к колеблющемуся лепестку огненного цветка. На косогоре подростки действительно нашли костер, а еще закипавшую на огне бобовую похлебку в медной плошке, надетой на толстый прут. Рядом, на расстеленном белом полотнище лежал разломленный пополам ломоть черного хлеба.
  - Где же люди? - Стозар недоуменно крутил головой по сторонам. - Тут явно кто-то собрался отобедать.
  Он громко позвал в пустоту, но не получил ответа. Только взгляд его случайно упал на большого черного ворона, сидящего на ветке ивы. Птица поводила блестящим глазом.
  Стозар поспешно снял с огня плошку, прихватив горячий прут рукавом.
  - Подожди, - Дэвоур хлопнул товарища по руке, уже потянувшейся к хлебу. - Мы не можем брать чужое без разрешения хозяина. Кто-то же разжег этот костер и приготовил пищу?
  - Ладно тебе, - отмахнулся Стозар - Ты же видишь: мы здесь одни. Кого спрашивать? Давай лучше есть. Скоро солнце сядет, а путь впереди неблизкий.
  Дэвоур сдался. У него возникла странная мысль, что эта еда оставлена им двоим.
  Мальчики сытно перекусили, довольно отерли ладони и стряхнули крошки с одежды. В кожаной бутыли у них оставалось еще немного воды, и они честно поделили ее пополам.
  - Не нравиться мне этот ворон, - Стозар снова покосился на неподвижную птицу, взгляд которой, казалось, неотступно следил за подростками. - Чего он высматривает?
  Дэвоур поднял глаза на ветку и поежился.
  - Отец мне рассказывал о черных магах, - пришло ему на память, - которые во время сна отпускали свою душу бродить по свету. Она вылетала изо рта черным вороном и носилась над землей, бдительно наблюдая за делами людей. Точно также светлые маги отправляли свою душу в странствие белым соколом.
  У Стозара сразу испортилось настроение.
  - Ну и нагнал ты жути, - с досадой сказал он. - Теперь вот буду думать об этой птице. Пошли лучше отсюда!
  Спустившись с косогора, подростки чуть не налетели на гладкий вертикальный валун, обтесанный с двух сторон. На нем был выбит рисунок креста, замкнутого в круге.
  - Он был здесь раньше? - с тревогой спросил Стозар.
  - Не помню, - отозвался Дэвоур растерянно. - По-моему, нет.
  Они торопливо пошли по вытоптанной тропе среди пустошей, стараясь отгонять прочь дурные мысли.
  До самой ночи продолжался их путь. Со всей своей настойчивостью Дэвоур и Стозар стремились к городу, однако стремление это оказалось напрасным. Проходя каждый раз по целому фарсаху, и почти сбивая ноги в кровь, они делали привал, но непостижимым образом обнаруживали рядом с собой все тот же странный камень.
  - Что же это получается? - в голосе Стозара появилось отчаяние. - Мы идем и идем, и все время возвращаемся на одно и то же место? Как это может быть?
  - Не знаю, - хмуро откликнулся Дэвоур.
  Он почему-то начал подозревать, что они не смогут попасть в город без посторонней помощи. Смятение ребят усиливал ворон, который тоже всегда оказывался поблизости и смотрел на них блестящим глазом.
  - Вот окаянная птица! - злился Стозар. - Никак не хочет оставить нас в покое...
  Сгустились сумерки, и пришлось остановиться у камня на ночлег.
  - Утром решим, что делать дальше, - сказал Дэвоур. - А пока давай спать. Ноги гудят...
  Однако на рассвете, когда подростки проснулись, они не поверили своим глазам. Они очутились на маленьком круглом острове, крестообразно рассеченном торчащими из земли каменными кряжами. Вокруг, покуда хватало глаз, плескались бурные воды непривычно белого цвета.
  Стозар присел на отмели и коснулся воды. Он зачерпнул ее в ладонь и поднес к губам. Догадка его подтвердилась.
  - Молоко! - вымолвил он восхищенно. - Честное слово, молоко.
  Дэвоур недоверчиво набрал воды в руку и понюхал ее, не решаясь пробовать.
  - Похоже, здесь текут молочные реки, - отметил он задумчиво. - Только что нам с того? Мы теперь отрезаны от земли, а до Города нужно как-то добираться...
  - А ты уверен, что этот Город вообще существует? - вопрос Стозара был неожиданным.
  Дэвоур не сразу нашел, что сказать.
  - Чтобы не потеряться без следа в этом краю, где все так быстро меняется, - начал он размышлять, припоминая школьные уроки, - мы должны на что-то опираться. Иначе останемся здесь вечными скитальцами.
  - Что же ты предлагаешь?
  - Давай просто предположим, что Город существует, и попробуем его достичь.
  - Пробовали уже, - кисло напомнил Стозар. - С каждой новой попыткой наше положение только ухудшается...
  - Я просто не знаю другого решения, - честно признался Дэвоур, пожимая плечами. Он еще раз оглядел остров. - По-крайней мере, ворон пропал...
  Мальчики беспомощно толкались на берегу, соображая, из чего сделать плот. К их сильной досаде, на острове не было ни одного деревца. Они уже совсем было пали духом, как вдруг Стозар что-то приметил вдалеке.
  - Лодка! - выкрикнул он радостно. - Смотри! Она плывет прямо к нам. Неужели нас заметили?
  Дэвоур проследил за направлением жеста товарища. Действительно, небольшая утлая посудина, скорее челн, раскачивалась на волнах, медленно приближаясь к острову. Однако радость подростков очень скоро опять сменилась сомнениями: лодка была пуста.
  - Что будем делать? - в полном смятении чувств, спросил Стозар. - Либо это наше спасение, либо новый подвох.
  - Воспользуемся тем, что посылает в наши руки судьба, - принял решение Дэвоур.
  Стозар подчинился.
  - Как бы не пришлось потом жалеть... - только и проворчал он себе под нос.
  Лодка взрезала край береговой отмели, дрогнула и остановилась. В ней мальчики нашли две пары весел.
  - Пусть боги укажут нам путь, - прошептал Дэвоур, берясь за весла. - Намерения наши прямые и искренние.
  - Что ты там бормочешь? - спросил Стозар.
  - Ничего, - Дэвоур жестом велел ему залезать в лодку.
  Так началось их путешествие по бескрайним просторам молочных вод. Хрупкую посудину долго носило по бурлящим волнам, пока не прибило к плоской скалистой гряде. Мальчики узнали ее сразу. Они уже видели ее с вершины Пика Жемчужного Ожерелья.
  - Город находится сразу за этим массивом, - припомнил Дэвоур, - нам нужно только пересечь нагорье.
  Стозар молча кивнул, не веря еще в столь удивительную удачу.
  Возблагодарив небеса, подростки пристали к каменистому берегу и начали взбираться по склону, изрезанному обилием расщелин и провалов. Здесь нужно было соблюдать осторожность, потому что камни и щебень осыпались из-под ног при каждом шаге. Среди рыхлых уродливых выступов гуляло гулкое эхо. Они успели пройти благополучно не более двух десятков шагов, огибая расщелы и вертикальные отроги, появляющиеся на пути, как вдруг земля затряслась у них под ногами. Горы заходили ходуном так, будто началось землетрясение. Скальные обломки, песок и пыль стали лететь со всех сторон, засыпав и без того узкую тропу. От ужаса и отчаяния мальчики растерялись, не зная, что им делать. Стозар зажмурился: он ждал, что горы вот-вот рухнут на них всей своей тяжестью, навеки похоронив под обломками. Однако скалистая твердь устояла.
  Зато над горной грядой нависла такая огромная тень, что почти накрыла собой пространство. Стозар не отважился поднять на нее глаз, но Дэвоур украдкой успел различить очертания великана, оказавшегося прямо у них за спиной. Мальчику показалось, что это невероятный исполин в доспехах и остроконечном шлеме с длинной пикой наперевес, ведущий в поводу такого же тяжелого и большого коня. Своими непомерными размерами он в два раза превосходил великанов-горян.
  - Я Хранитель Гор, Светозарный Воин, - будто громовой раскат расколол небо на части. - Ступайте смело - никто не причинит вам вреда в моих владениях. Но все изменится, как только вы окажетесь в долине за горами. Путь в Город лежит через лес. Там будьте настороже. Сторонитесь беззубой Хозяйки Пустоши, которая подстерегает доверчивых путников. Не попадайтесь в ее сети.
  Дрожащими голосами Дэвоур и Стозар поблагодарили великана. Снова загромыхала земля, и гулкая поступь Светозарного Воина разнеслась по всей округе, медленно затихая в беге речных вод.
  Не сразу придя в себя после пережитого страха, мальчики продолжили продвигаться через нагорье. Все еще пребывая под впечатлением только что увиденного, они почти сразу забыли совет Хранителя Гор.
  Миновав скалистую гряду и найдя почти пологий спуск с одного из ее склонов, они оказались в цветущей солнечной долине среди фиалок и пионов. Здесь на пути им встретилась старая мельница, на которую они заглянули из простого любопытства. Представившаяся взгляду картина вызвала у мальчиков недоумение. Сразу несколько жерновов и дробилок работали, перетирая и раскалывая зерно, но людей возле них не было. И только хорошо присмотревшись, они различили целую гурьбу маленьких человечков не более ладони высотой, которые бойко суетились вокруг. Были они такими блеклыми, почти прозрачными, что Дэвоуру даже пришлось опустился рядом на корточки, чтобы получше их рассмотреть. Человечки тоже заметили гостей и все разом остановились.
  - Вы кто такие? - спросил Дэвоур странных тружеников.
  - Люди Утренней Росы, - ответил самый высокий из них, который, судя по всему, был старшим. - Капли Рассвета.
  - Что же вы делаете на мельнице?
  - Наше дело - служить хозяину, поручения которого мы выполняем.
  - А кто ваш хозяин?
  - Вы встретитесь с ним, если пойдете прямо.
  Дэвоур не стал больше ни о чем расспрашивать. Он лишь покачал головой, поражаясь непостижимости всего существующего на свете. А вот Стозар, похоже, уже начал привыкать к непривычным прежде явлениям и большого удивления не выказал. Вскоре тропа, по которой шли подростки, достигла окраины густого леса.
  - Ты не помнишь, что нам говорил Воин-Хранитель о лесе? - вдруг озаботился Дэвоур.
  Стозар напрягся.
  - Чего-то там надо остерегаться. Только я не помню чего.
  - Ладно, - Дэвоур махнул рукой, - разберемся. Главное - не разделяться. Если встретим что подозрительное - просто обойдем стороной.
  Они вступили под сень ветвистых кленов, тополей и лип. Лес казался неживым: не пели птицы, не стрекотали кузнечики, не шелестел ветерок. Совершенная неподвижность деревьев и кустарников, листья которых не шевелились и на волосок, объяла глубокой тишиной.
  - Нужно скорее миновать это место, - сказал Стозар, беря товарища за рукав. - Есть в этом что-то недоброе...
  Он еще не успел договорить, как прямо перед подростками выскочила растрепанная черноволосая девушка с большими заплаканными глазами.
  - Благодарение небу! - воскликнула она. - Какое счастье, что встретила вас. Помогите, славные отроки! Не оставьте в беде...
  - Что случилось? - живо спросил Стозар, моментально позабыв о своих предостережениях.
  - Мой отец охотник, - объяснила девушка, сдерживая рыдания. - Пошел проверить яму на волка, да сам в нее и угодил. Ногой напоролся на кол. Кричит так, что сладу нет. Идемте, вместе мы его вызволим!
  Дэвоур и Стозар без колебаний последовали за незнакомкой, проникнувшись чужим несчастьем.
  Через груды валежника, нагромождений рябин и елей они добрались до колючих зарослей, за которыми находилась волчья ловушка.
  - Совсем затих, - всхлипнула девушка. - Живой ли?
  Мальчики подступили к яме.
  - Возьмите, - незнакомка передала им длинную сучковатую корягу. - Пусть цепляется за нее, а вы его вытянете.
  Склонившись над ямой, подростки спустили конец коряги вниз.
  - Где же твой отец? - собрался спросить Стозар, окинув взглядом зияющий черной пустотой провал, да не успел. Обоих мальчиков столкнули вниз с решительной, совсем не женской силой. А в следующий миг над головами их раздался скрипучий смех старой лесной ведьмы.
  - Вспомнил! - выкрикнул Стозар, больно ударяясь о дно ямы. - Хозяйка Пустоши, вот о ком говорил Воин!
  - Ты вовремя вспомнил, - угрюмо пошутил Дэвоур. Сам он упал неудачно, подвернув ступню, и теперь с трудом сдерживал стоны.
  - Охраняй! - услышали подростки тот же скрипучий голос.
  На краю ямы примостился большой черный ворон.
  - Так вот куда он вел нас всю дорогу! - с негодованием выдохнул Дэвоур, сразу узнав птицу. - Как же мы были глупы! Так нелепо попасться в западню...
  Досада бередила его еще сильнее, чем боль от поврежденной ноги.
  Стозар ему не отвечал. Он сделал несколько попыток взобраться по стенкам ямы, цепляясь за выступающие из нее корни и ворохи травы, но все они закончились безрезультатно. Яма была слишком глубока, а сырая и рыхлая земля не давала возможности удержаться. К тому же проклятый ворон начал угрожающе ухать над головой.
  - Как же мы могли забыть! - продолжал размышлять вслух Дэвоур. - Ведьма умеет изменять свое обличье...
  - Брось, - откликнулся Стозар. - Теперь ничего не поделать. Мы в ее власти.
  - Что же с нами будет?
  От этого вопроса в груди похолодело у обоих. Мысли одна страшнее другой полезли в голову.
  - Выходит, все было зря? - Дэвоур ощутил глубокую безнадежность. - Выходит: всему конец?
  Он не скоро успокоился. Стозар же затих, похоже, смирившись с неотвратимостью своей судьбы. Только губы его чуть шевелились, повторяя мольбы к Фраваши-заступникам. Наступила тишина, и подростки впали в тревожное забытье.
  Уже начинало смеркаться, когда до слуха их донеслись приближающиеся шаги. Сердца мальчиков снова сжались от страха. Однако вместо мерзкой старухи они увидели над собой седобородого человека в высоком черном колпаке с белыми крылышками. Склонившись над ямой, он внимательно оглядел пленников переливающимися, словно хризолит глазами.
  - Вы-то мне и нужны, - отметил незнакомец.
  - Кто бы ты ни был, добрый человек, - обратился к нему Стозар, - мы отдаем себя в твои руки, надеясь на твое благородство и великодушие.
  - Ваши злоключения закончились, - голос, которым были сказаны эти слова, в один миг рассеял все сомнения подростков. - Я Звездочет из Города Света. Вы продолжите путь под моей защитой.
  Человек не удержался от улыбки:
  - Долго наблюдая за вами, я убедился, что вы так и не научились отличать истинное от ложного, прямое от кривого и предмет от его тени. А потому: существование ваше под небесами остается шатким и ненадежным. Без хорошего поводыря вы пропадете и в мире людей, и в Краю Северных Ветров.
  - Так за тем мы и идем в Город Света! - пылко воскликнул Дэвоур. - Чтобы не пасть жертвой лихих сил и людей. Чтобы найти мудрецов, готовых научить нас разумению жизни. Чтобы...
  - Не утруждай себя, - остановил его Звездочет. - Я знаю о вас все. И даже то, что вы сами о себе не знаете. Сегодня я беру вас под свою опеку и покровительство, а завтра вы будете держать речь перед Мудрейшим в его покоях. Нити от ваших судеб - в его руках.
  Звездочет сделал какое-то едва уловимое движение двумя ладонями, и в яме закрутился стремительный ветряной волчок. Он чуть не опрокинул подростков своим холодным дыханием, но потом подхватил их в мощном порыве и вытолкнул на поверхность. Дэвоур сразу заметил, что нога больше не беспокоит его.
  - Странствие к поставленной цели часто уводит человека в причудливый мир его фантазий и представлений, - заметил Звездочет. - Так случилось и с вами. Пора начинать странствие подлинное, в котором дорога пряма, ровна и не разбегается вереницей окольных троп, а вещи успевают показать свое собственное нутро до того, как мнительный разум превратит их в балаган призраков.
  
   Глава 19. Светлый Град.
  
  Город, спрятанный высоко в горах, сразу словно бы и не был виден. Он затаился за завесой зеленых лесов и седых водопадов, низвергающихся с крутых обрывов. В необъятной вышине, на самой вершине самой высокой горы глаза зоркого охотника могли различить темную точку храма в окружении вечных снегов, откуда брали начало горные ручьи и речки, но все то, что находилось ниже него, было скрыто за окружающими храм горными склонами, подобно крепостным стенам возносившимся к небесам.
  Когда Дэвоур и Стозар в сопровождении Звездочета достигли каменистых холмов на подступах к городу и перед ними проступили очертания загадочной обители Перворожденных, они невольно зажмурились. Ослепительное сияние многочисленных кровлей, взметнувшихся ввысь, показалось им нестерпимо ярким.
  - Вот он, 'Град, который не то в небе, не то на земле, созданный пречистым оком богов и росой жизни!' - припомнил Стозар слова деда.
  - Счастливая земля, - прошептал Дэвоур в восхищении.
  Город Света казался огромным многогранным алмазом, излучение поверхностей которого создавало невообразимое сочетание алых, розовых, золотистых и серебряных оттенков. Это выглядело тем более странным, что при ближайшем рассмотрении большинство строений оказались каменными. Самые большие были, по-видимому, вытесаны из цельных скальных пиков и представляли собой фигуры хохлатых птиц, другие - сложены из каменных блоков в причудливые островерхие фигуры. Основное пространство града обносили длинные крепостные стены с башнями и только несколько маленьких капищ и деревянных домиков ютилось на вершинах разбросанных по округе холмов.
  По расширившейся тропе, превратившейся вскоре в мощеную камнем дорогу, Звездочет провел путников к широким полукруглым воротам. Приблизившись к ним, подростки затрепетали от страха: с земли поднялись рослые тигры с длинной шерстью огненного отлива и тяжелыми лапами.
  - Все в порядке, - успокоил ребят Звездочет, - это стражи. Вам нечего бояться.
  Взяв Дэвоура и Стозара за руки, он переступил с ними врата цитадели.
  Внутри оказалось еще светлее. Дэвоур, недоуменно рассматривавший каменные сооружения, никак не мог понять, каким образом они могут блистать, подобно злату и драгоценным каменьям? Стены зданий были испещрены глубоким рельефом: тут преобладали фигуры человекоподобных птиц, женские лица в обрамлении крыльев, спирали и окаймленные кругами кресты вроде того, который подростки видели в Земле Нави. Были строения и деревянные, сложенные наподобие бревенчатых срубов, но с резными кровлями в виде голов драконов, топорищ и цветочных бутонов. Перед одним из них Дэвоур и Стозар остановились, пораженные до глубины души. Дом был сооружен из бревен, брусьев и планок таким образом, что походил на гигантскую голову воина в остроконечном шлеме, а окнами в нем служили проемы на месте глаз и ноздрей. Помимо зданий на всех улицах было множество конусообразных столбов, увенчанных каменными шарами, и изваяний филинов с бородатыми мужскими лицами.
  В городе царило совершенно спокойствие: не суетился народ, не гремела речь. В первые мгновения путникам даже показалось, что город необитаем. Звездочет вел их через аллеи высоких деревьев неизвестной породы с листьями в три человеческих ладони величиной, мимо пахнущих фиалками прудов и треугольных храмов, на кровлях которых распростерли свои гордые крылья каменные журавли. Сияние, источаемое самим пространством, оказывало на ребят какое-то гипнотическое воздействие. Забывалось все то, что они знали и помнили прежде. Бескрайнее забвение времени словно побуждало их плыть в пространстве, перемещаться, не чуя собственного тела. Это было течение реки блаженства, вскормленной небесным равновесием. В ушах даже звенели переливы музыки, напоминающей звучание тонких кристаллов, колеблемых ветерком.
  - Препоручаю вас Смотрителю Янтарных Палат, - голос Звездочета пробудил затуманенный ум гостей города, прогнав овладевшее ими магическое упоение.
  Подростки стояли перед входом в длинное здание, кровля которого была украшена коньками в виде оленьих голов и подперта по всему фасаду витыми
  каменными столбами. Над его двустворчатой дверью выделялось огромное изображение солнца с восемью лучами. На входе Звездочета и его спутников уже приветствовал голубоглазый старец в длиннополом кафтане с широкими рукавами и накидке из белых перьев. В руках он сжимал посох с набалдашников в форме головы цапли.
  - Мы еще увидимся с вами позже, - проронил Звездочет, покидая Дэвоура и Стозара.
  Подростки растерянно посмотрели ему в след, не понимая, что им теперь делать.
  - Ступайте в дом, - молвил старец с посохом.
  Убранство внутри смотрелось довольно простым, но стены переливались, словно янтарь. Над длинными скамьями, стоящими по углам, подростки тоже приметили резные изображения: знак молнии, колосья пшеницы и большую звезду, над каждым лучом которой помещались женские и мужские лики.
  - После того, как откушаете с дороги, - сообщил старец, - отведу вас к Мудрейшему.
  - Нельзя нам время терять, - горячо возразил Стозар, - тем более после всего, что пережить довелось. Веди сейчас. Край моих предков в беде.
  - Мы держим путь из земли сколотской... - начал было объяснять Дэвоур, однако Смотритель Янтарных Палат поднял руку, прерывая его.
  - Откуда пришли, мне ведомо. Но только намерений ваших я пока не пойму.
  - Да какие там намерения? - вскричал раздосадованный Стозар. - Война позади нас лютует, кровь человечья рекой льется! Вражья сила отчизну прадедов моих гнетет, а люд ее на корню извести хочет...
  - Останови свой пыл и умерь желания, - неожиданно строго сказал старец. Под взглядом его подросток сразу притих и успокоился. - Цель ваша, с которой шли, одолевая напасти в страну Лебедия, мне известна. Но я спросил вас о намерениях. Что каждый из вас собирается делать, чтоб утраченное равновесие своей земли воссоздать, чтоб помочь людям, оставшимся позади, и терпящим невзгоды?
  - А разве мы можем что-то сделать? - Дэвоур недоуменно переглянулся со Стозаром.
  - Именно вы, - подтвердил старец, - способны и обязаны в столь тяжкий час помочь своим родичам.
  - Как же это? - удивился Стозар.
  - Узнаете, если сможете прояснить свою исконную природу, понять свое собственное естество, которое нерасторжимо связано с естеством других людей и отделено от него лишь завесой вашего ума. Только помогая себе, вы помогаете другим. Прозревая до самого дна свою первородную натуру, можно очистить и выправить весь окружающий вас мир. Если же внутри вас не будет равновесия и чистоты, хаосу земель вокруг никогда не наступит предел.
  Подростки совсем растерялись. Смысл слов Смотрителя Янтарных Палат был им не понятен.
  - Прошу тебя, - обратился к старцу Дэвоур, - просвети нас. О чем ты толкуешь? Что нам нужно делать?
  - Не моя забота учить вас. Это дело Мудрейшего. Только он укажет путь, по которому вы должны будете пройти.
  После трапезы в Янтарных Палатах старец проводил гостей Светозарного Града в покои Мудрейшего, расположенные выше по склону горы. Хранитель Земли Лебедия принял их в своем саду. Одетый в распашной белоснежный халат, окаймленный алыми фигурками трезубцев и солнечных лучей, он сидел на высоком деревянном ложе, а у ног его мирно дремали пятнистый леопард и молодая антилопа. В саду веяло душистыми хризантемами. Дэвоур вгляделся в лицо Мудрейшего. Окладистая борода, расчесанные на пробор длинные волосы, скрепленные золотой тесьмой, глубокие глаза, подобные двум маленьким озерцам. Безмятежный покой окутывал всю его фигуру.
  Подростки низко поклонились.
  - Мы рады приветствовать тебя, правитель Светозарного Края! - проговорил Дэвоур. - Много дорог нам пришлось одолеть, чтоб предстать пред твоими ясными очами.
  Выражение лица Мудрейшего осталось невозмутимым.
  - Дозволь просить помощи и защиты для люда Великой Степи! - вступился Стозар.
  На миг в озерцах глаз Мудрейшего отразились солнечные лучи.
  - Просьба ваша услышана, - произнес он протяжным и отстраненным голосом. - Вы можете остаться гостями в Городе Света.
  Подростки переглянулись.
  - И это все? - недоверчиво спросил Стозар.
  - Нет, - брови Хранителя Земли Лебедия изогнулись. - Вы должны оправдать выпавший вам жребий судьбы. С завтрашнего дня вы оба начнете постигать искусства Предвечных Небес. Вы вступите на путь Светозарной Истины.
  - Но как же Степь? Что будет со сколотами и будинами? - не мог успокоиться Стозар.
  - Теперь это не ваше бремя. Судьба степного народа уже предрешена божественным промыслом: мир и согласие скоро возродятся на всех просторах его земель. И свой вклад в воссоздание единства человеческого и небесного вы уже внесли.
  От слов Мудрейшего исходила безграничная уверенность, так что подростки поверили ему безоговорочно, впервые за долгие месяцы дорожных мытарств ощутив душевный подъем.
  На другой день с самого восхода солнца в Янтарные Палаты явились вестники от Хранителя Лебедии. Они принесли мальчикам новую одежду: белоснежные рубахи с красной каймой и такие же белоснежные штаны. Потом Дэвоура и Стозара препроводили в высокогорный храм Солнечного Камня, где развели по разным покоям.
  - Разве мы не вместе будем учиться? - удивились они.
  - Каждому человеку светит своя звезда, - ответили вестники. - Вы должны идти по тропе, которую прокладывает во мраке ее неугасимый свет. Как не существует двух одинаковых звезд на небе, так нет и одинаковых судеб у тех, кто движется по земле через лес жизни.
  Это объяснение совсем не удовлетворило друзей, но они вынуждены были подчиниться. С этого дня они виделись лишь во время общей трапезы и в часы коротких прогулок по городу, когда им было позволено покидать храм. Даже опочивальни у них находились в разных уголках обители. Особенно строго Дэвоуру и Стозару запрещалось обсуждать формы и методы своего обучения.
  Прошло немало времени, прежде чем подростки свыклись со всеми особенностями и ограничениями своей новой жизни.
  Однажды Мудрейший привел Дэвоура к подножию скалы, с которой открывался вид на бушующее пенными волнами необозримое море.
  - Сегодня я попытаюсь прояснить для тебя важные моменты, связанные с особенностями человеческого ума. Это необходимо для того, чтобы остановить бесконечное порождение иллюзий, которые ты сам высекаешь резцом своего воображения из однородного древа жизни.
  Дэвоур поднял на него внимательные глаза.
  - Существует три вида воспринимания окружающего мира. Первый и единственно верный из них - это Кристальное Распознавание.
  - Что это значит?
  - Видение вещей в их подлинном, чистом свете до того, как их преображает работа ума. Увы, на это способны лишь совершенные люди, те, чье Око Света полностью раскрыто. Они видят мир таким, каков тот на самом деле.
  Второй вид воспринимания: Дорога Общих Образов. Это видение мира, которое закладывается в нас еще в детском возрасте родовыми устоями, обычаями и традициями. Влияние сообщества на формирование отдельного человека создает у него Взгляд Представлений. Поэтому целый Лес Символов становится полем жизни и для сколотов, и для персов, и для эллинов. Их изначально приучают верить в богов и духов, почитать предания племени и не сомневаться в избранности собственного народа, отмеченного некими творцами реальности. Поэтому люди подчас встречают не только своих богов, но и духов воды, земли, камней и деревьев, сведения о которых заложены в их памяти с материнским молоком. Они способны их видеть и даже с ними взаимодействовать.
  Дэвоур по-настоящему ужаснулся.
  - Уж не хочешь ли ты заставить меня усомниться в богах и духах?
  - Я лишь объясняю тебе, что реальные боги и духи выглядят совсем иначе, чем их привыкли себе представлять. В них гораздо меньше показной внушительности. Да и дела людей их мало интересуют.
  Дэвоур открыл было рот, но Мудрейший продолжал, не давая ему опомниться.
  - Однако гораздо опаснее третий вид воспринимания мира. Он зовется Играми Тумана или Колыбелью Призраков. В нем уже ум каждого отдельного человека производит из себя образы вещей, побуждаемый к этому непониманием жизни и страхом перед ее неизвестностью. Такие образы у всех особенные. Они зависят от уровня развития человека, его наклонностей и интересов. Наблюдая мир из Колыбели Призраков, человек создает то, чего не может быть, и закрепляет плотную оболочку за своими иллюзиями. Но это только мертвые формы.
  - Ты хочешь сказать, - взволнованно проговорил Дэвоур, - что и общинные предания нереальны, и наш собственный ум нас тоже запутывает?
  - В обоих этих случаях, - спокойно отвечал Мудрейший, - ум имеет дело с реальностью, однако не может распознать ее в чистом проявлении. Лишь Совершенные, взошедшие на Божественную Вершину, познают истинную действительность и никогда не совершают ошибок. Ибо как можно ошибиться, когда все ясно и понятно?
  Дэвоура поразила одна внезапная догадка, и он тут же высказал ее, не в силах сдержаться.
  - Тогда получается, что все наши дорожные злоключения, такие, как встречи с водными людьми, окаменевшими селениями, карликами, великанами и жителями Земли Нави - совсем не то, что мы в этом увидели?
  - Можно и так сказать, - признал Мудрейший. - Но каждый из этих образов содержит зерна настоящих явлений. Просто ваш ум в силу отдельных и общих причин смог развить их в иллюзорные Картины Событий. За причудливыми существами и необычными превращениями кроется правда, только она совсем не такая, какой ее видели ваши глаза.
  Никогда еще Дэвоур не испытывал таких сильных чувств. Весь мир в нем словно перевернулся.
  - Мне не хотелось бы тебя разочаровывать, - прибавил Мудрейший, - но в действительности мир - довольно прост и безыскусен. Все его чудеса заключаются в его простоте. И еще в том, - тут Мудрейший улыбнулся, - что он наградил нас столь затейливым разумом, который сам творит свою реальность! Пожалуй, наш разум - единственное сложное образование в этом мире. От него исходят все тяготы и несчастья человечества, но с ним же связаны и все его главные достижения. Хотя... Вот только нужны ли для подлинной жизни эти достижения?
  - То есть, как? - не понял Дэвоур.
  - Когда ты постиг простоту и безыскусность мира, ты более ни в чем не нуждаешься. У тебя уже все есть: небо и земля, леса и реки. Небо прикрывает, земля поддерживает, леса и реки кормят. А главное - бессмертный свет согревает сердце, которое каждое мгновение отражает собой великую истину...
  Этот день стал переломным в жизни и судьбе Дэвоура. Он словно переродился, увидев реальность совершенно новыми глазами.
  С течением времени менялось не только восприятие жизни мальчика, но и его ощущение собственного тела. Дэвоур научился управлять различными пневмами, кровеносными токами и тончайшими жидкостями собственного существа.
  - К знаниям Низшего Мира относится покорение первостихий, - объяснял ему Мудрейший. - Средний Мир - слияние Неба и Земли в человеке. Высший - Путь Преображения и познание Божественного Дыхания.
  - Что означает Божественное Дыхание? - спросил Дэвоур.
  - Сущность воздуха. То загадочное вещество, которое мы вдыхаем непрестанно, но никогда не отдаем себе в том отчета. Приручение этой невидимой силы делает человека неичерпаемым в превращениях. Опираясь на множественность своих тел, он может проявляться одновременно в разных частях света. Еще освоение Высшего Мира включает в себя умение создать Звезду Пути.
  - Я, кажется, понимаю... - начал было Дэвоур, однако Мудрейший остановил его.
  - Да, ты уже знаешь, что Звезда Пути подразумевает личную судьбу человека. Но здесь, как и в случае с Древом Жизни, мы имеем в виду еще и особую работу по самосозиданию.
  Увидев нахмуренные брови Дэвоура, Мудрейший улыбнулся.
  - Если Древо Жизни мы выращиваем внутри позвоночного столба, что называется 'Крона Тянется к Солнцу', то Звезда Пути создается в голове, вот здесь, - он приложил палец ко лбу. - Она позволяет проникать в многочисленные слои реальности, перемещаться через разные эпохи.
  - Наверно, это очень сложно, - Дэвоур попытался представить то, что говорил ему Мудрейший.
  - Узнаешь в свое время. А пока целиком сосредоточься на том, что уже изучил. Ты должен находиться в непрестанном созерцании мира вокруг себя. Это способ орошения сердца всеми водами жизни. Из созерцания вытекает глубокое осознание пространства, всех его срезов и собственной в него помещенности. Осознание позволяет добиться осиянности духа божественным светом.
  Вскоре Дэвоура научили выстраивать воображаемую спираль внутри туловища и делать ее осязаемой, вращая и закручивая яркие светоносные потоки. Так достигалось очищение и перераспределение первородных пневм естества, заложенных в него его родителями. В своем сердце мальчик воспроизводил образ креста, замкнутого в кольцо. Сначала он наполнял этот образ силой света, расширяя до размеров собственного тела, потом выводил за его пределы, создавая вокруг себя блистающую сферу, и, наконец, вбирал обратно в сердце, уменьшая до размеров лесного ореха. Так раскрывался центр творческих способностей. Работая с Седалищем Духа - зоной, расположенной в переносице, Дэвоур привлекал в нее истечения солнца, луны и звезд, неустанно очищая и кристаллизуя внутреннее сияние своего Небесного Ока.
  Время летело незаметно. Дэвоур возмужал и сильно изменился. Познание тайн мира сделало его уверенным в себе человеком, понимающим мельчайшие связи пространства и времени. Он оказался поистине способным воспитанником учителей Светозарного Града.
  Но вот настал час испытать приобретенные умения. По распоряжению Мудрейшего Звездочет привел Дэвоура в старую приземистую башню с расколотыми и уродливо торчащими зубцами над смотровой площадкой. Она стояла особняком и от основной цитадели города, и от жилых строений.
  - Это Башня Сумрака, - тихо проронил Звездочет.
  Дэвоур невольно вспомнил цокольную башню с подвалом в Школе Воинов.
  - Здесь ты будешь совершенствовать полученные навыки, - голос Звездочета стал очень серьезным и мальчик догадался, что его ожидает нешуточное испытание. - Простому человеку, не знакомому со способами защиты души и тела, здесь не прожить и часа. Все потому, что стены этой заброшенной обители населяют могучие темные духи. Как ты заметил - башня отделена от других зданий, а единственную дверь запирают несколькими тяжелыми засовами.
  - Что я буду здесь делать? - спросил Дэвоур, силясь побороть подкрадывающееся волнение.
  - Учиться контролю над разумом, дыханием и пространством внешней среды. Из естественных пневм своего тела ты создашь силы, которые будут оберегать тебя. Пришло время вспомнить все наши уроки.
  Дэвоур выглядел слегка озадаченным и Звездочет посмотрел ему прямо в глаза.
  - Когда-то Колад Тарич рассказывал тебе о четырех страстях, имеющих власть над человеком. Так вот, есть еще одна страсть - страх. Он способен в долю мгновения уничтожить человека, но он же может и сохранить его там, где ему грозит неминуемая гибель. Страх, как уведомление самих Творцов, обостряет наше восприятие, когда нам грозит опасность. Поддавшись его разрушительной силе, человек может сгореть как лучина, потеряв не только жизнь тела, но целостность души. Так бывает, если движение страха идет вспять человека, повергая в руины его естество и искажая первоприроду. Однако все меняется, когда мы преображаем силу страха в деятельную пневму огня. Тогда мы способны одолеть целое войско врагов и противостоять всемощным духам. Помни об этом.
  Дэвоур осмотрел верхнюю келью, в которую Звездочет провел его по каменной лестнице. От стен и плит пола веяло сыростью и вязким холодом. Но было здесь еще что-то такое, что нагоняло необъяснимую тревогу. Какая-то гнетущая тяжесть, мгновенно ослабляющая дух и волю. Мальчик физически ощутил за гнилостным запахом стен чье-то незримое присутствие.
  Из всего убранства кельи была лишь простая деревянная скамья, накрытая оленьей шкурой. Под потолком поблескивали узкие, не шире ладони щели-бойницы.
  - Ты готов? - испытующе посмотрел на Дэвоура Звездочет.
  Тот кивнул, стремясь не показать своей слабости.
  - Тогда я оставлю тебя. Через три дня служители освободят тебя из этого заточения и выведут на свет. Если конечно найдут тебя живым и в здравом рассудке. На нижнем этаже есть провизия и вода.
  Шаги Звездочета вскоре затихли на лестнице, и мальчик услышал лязг железных засовов, которыми запирали скрипучую дощатую дверь. Осталась лишь темная пустота и вопросы, так и не успевшие слететь с уст.
  Дэвоур попытался здраво осмыслить положение, в котором он оказался. Внимательно изучив стены, испещренные выбоинами и неровностями, мальчик передвинул скамью на середину помещения и залез на нее, подобрав под себя ноги. Прикрыв глаза и выровняв дыхание, он попробовал интуитивно определить главные зоны опасности. Их было несколько. На потолочных балках, прямо над его головой уже сгустились черные тени. Из всех четырех углов доносился приглушенный шелест - будто раскачивалась листва. Пол едва заметно поскрипывал.
  Пока Дэвоур сосредотачивал свой дух и раскрывал главные жизненные центры, он оказался словно на маленьком острове в целом море мрака. Протерев глаза, мальчик сразу увидел многочисленные мятущиеся фигуры вокруг скамьи. Это было настоящее болото теней, трясина, разверзшаяся у его ног. Неясные очертания перемещались по полу, издавая пока еще слабый шум и свист.
  Активизировав Седалище Света в переносице, Дэвоур начал поспешно распространять его сияние вокруг себя. Однако тени мешали и отвлекали его. С потолка посыпались пыль, щебень и осколки каменной кладки, падая на скамью. Стоило мальчику только на миг растеряться, как весь этот серый ворох превратился в скорпионов, расползающихся по оленьей шкуре.
  Дэвоур вскочил, распрямившись во весь рост, и стал вызывать Дыхание Северного Ветра. Ему это удалось. Колыханье свежих воздушных струй, сразу обступивших его, расчистило скамью и разогнало тяжелый смрад. Вернувшись в сидячую позу, подросток выпрямил спину и усилил свою концентрацию. Теперь важно было создать Световой Кокон - защитную оболочку тепла вокруг тела, которая не пропускала бы внутрь вредоносные силы, а образы, непроизвольно создаваемые предательским умом - разрушала в зародыше, не позволяя им обретать форму. Нужно было непременно победить все сомнения, добиться непоколебимой устойчивости духа. Но как раз с этим не все обстояло гладко.
  Сильное шипение и шорохи, доносящиеся теперь прямо из-под скамьи, вынудили Дэвоура немного наклониться вперед и осмотреться. Этого было достаточно, чтобы разрушить твердь сосредоточения. Кольцо пневм, выстроенное с таким трудом внутри организма сразу дало брешь. А пол уже сотрясали глубокие толчки. Скамья заходила ходуном как судно при морском шторме. Мальчик уперся ладонями в шкуру, чтобы удержать равновесие, однако руки его тут же обвили крепкие путы веревок, вылезшие словно из ниоткуда. В один миг все тело Дэвоура оказалось захомутанным и привязанным к скамье так, что он не мог даже пошевелиться.
  Стараясь не поддаваться отчаянию, мальчик представил себе рассекающее острие Меча Свеагора и сумел освободиться. Понимая, как непросто ему будет сейчас сформировать защитный Кокон, Дэвоур решил прибегнуть к другому способу: окружить себя надежными Стражами. Он хорошо помнил эту технику из наставлений Мудрейшего.
  Дэвоур знал, что область грудной клетки, заключающая в себя дыхание человека, соответствует белому цвету Мироздания. Направив на нее все внимание своего ума, мальчик воспроизвел из ее глубины образ-оберег дыхания: Белого Волка. Он даже почувствовал в воздухе запах этого зверя, который, проявившись среди гнетущей темноты большим белым пятном, бесшумно улегся у его ног.
  Поясница, хранящая первородную пневму жизненной силы, соотносилась с черным цветом. Дэвоур призвал Черного Филина. Взмахнув крыльями, эта мудрая птица уселась ему на плечо.
  Центр сердца имел красный цвет. Мальчик предельно точно воссоздал в памяти образ чудесной птицы Красного Феникса, известной у служителей капищ Града под именем Жар-Птица. В келье сразу стало светло и просторно. Широко разведя в стороны алеющие, словно пламя костра тонкие крылья и гордо вскинув точеный длинный клюв, Красный Феникс вспорхнул к своду башни и уселся на потолочной балке.
  Облеченные самостоятельной формой, тонкие сущности дыхания, первородной силы и сердечного начала разогнали все тени вокруг и насытили пространство кельи ласкающим кожу теплом и спокойствием. Наконец-то Дэвоур смог немного расслабиться. Напряженная борьба с духами башни потребовала от него таких беспримерных усилий, которые ему еще не приходилось совершать в своей жизни. Оставив Стражей ограждать его покой, мальчик устало заснул все в той же сидячей позе.
  Он проснулся только от ощущения непонятной, пугающе звенящей тишины. Внимательно огляделся. Стражи бесследно исчезли, зато у дальней стены появилась еще одна скамья, накрытая оленьей шкурой - точно такая же, как и у него. Еще не веря своим глазам, Дэвоур уставился на фигуру подростка в белой рубахе, неподвижно восседающего на скамье. На мгновение взгляды их пересеклись, и Дэвоур похолодел: он отчетливо увидел самого себя. Силясь отогнать наваждение, мальчик встряхнул головой и тщательно растер ладонями лицо. Фигура двойника не исчезла, хотя что-то в ней изменилось. Дэвоур почувствовал это, скорее, интуитивно. С каждым мгновением она наполнялась силой и внутренним светом, тогда как сам он заметно ослабел.
  Плечи стали какими-то рыхлыми, руки повисли, а спина заболела и согнулась, не справляясь с тяжестью собственного позвоночника. Неуклонно дряхлея, Дэвоур обнаружил, что совсем не может двигаться, раздавленный небывалой телесной немощью. Существо его угасало, как задутая свеча.
  Что же это было? Мальчик никак не мог отыскать причину своего незавидного положения. Либо он стал жертвой новых происков духов башни, либо сам совершил какую-то ошибку, перепутав порядок и последовательность применяемых методов. Кровь отливала от его конечностей, кожа сохла и желтела. Двойник же становился все румянее, увереннее, от него исходила настоящая жизненная мощь. На Дэвоуре же даже одежда вдруг обветшала. Она тлела на глазах, обращаясь в лохмотья.
  Последним усилием собрав воедино волю, мальчик заставил вновь разгореться померкший сердечный центр, а потом начал настойчиво его вращать. Расширяя нарушенный ток пневмы, он применил технику Огненной Спирали или Тропы Змеи, прогоняя горячие потоки по всему телу таким образом, чтобы они своими извивами напитали каждый участок его отмирающего организма.
  В тело медленно возвращалась жизнь. Кровь забурлила, заполняя вены, хрупкие кости отвердели, а в мышцах и сухожилиях пробудилась сила. Бросив взгляд на фигуру двойника, Дэвоур заметил, что она стремительно стареет. Кожа сначала натянулась, потом засохла, углами выступили кости. Потом, будто кора, сдираемая с дерева, сошла вся вместе с клочьями одежды, обнажив белый скелет. Вскоре и он раскрошился, превратившись в серую пыль вместе со скамьей. Дэвоур снова остался в келье один.
  Переведя дух, мальчик с трудом поднялся с лавки и подошел вплотную к бойницам. Теперь, чтобы восполнить израсходованные запасы пневмы, ему был необходим солнечный свет.
  Дэвоур не знал, сколько времени провел в башне. Прошло ли несколько часов или дней - определить было невозможно. Но на его счастье солнце стояло в зените, и он смог втянуть в себя его лиловые лучи, растопившие тело точно воск горячими игривыми ручейками. Вскоре мальчик почувствовал себя гораздо лучше.
  Когда срок заточения истек и служители, озаряя стены отсветами чадящих факелов, поднялись за ним в келью, мальчик невозмутимо сидел на лавке, предаваясь созерцанию Корней Жизненности.
  - Твое испытание завершилось, - из-за спины жрецов прозвучал голос Звездочета. -Ты можешь покинуть Башню Сумрака.
  В тот же вечер Мудрейший уже ждал Дэвоура в своих покоях.
  - Путь человека на земле либо мелок, либо глубок, - сказал он. - На мелком пути бури, грозы и ураганы жизни играют им как щепкой в реке или сорванным с дерева листком. Швыряют из стороны в сторону, повергая в уныние и вынуждая делать ошибки.
  Глубокий путь исходит из Осознанности Сердца. На нем мы постоянно достигаем слияния со всеми ростками мира и черпаем силы из открытого истока. Потому и основание нашего разума покоиться на понимании Божественной Вершины: мы можем выходить за пределы всех относительных форм и пребывать в незамутненной ясности.
  Возникнув в океане пустоты, человек лишен постоянного облика, лишен любых устойчивых очертаний. Он - челн, бороздящий волны вечных перемен. Но этот челн несет в себе искру божественного пламени, никогда не затухающую в путешествии, называемом Жизнью. Мудрый бережет эту искру, сознавая, что она - дар создателей Вселенной, позволяющий ему постичь ее тайны. Он движется через Мир Тысячи Обличий и Бесформенное Ничто, прозревая в них одну и ту же нерасторжимую реальность. Любой уголок в пространстве времен - дом его души.
  Ты уже познал возможности разума и вкусил плоды с Божественной Вершины. Но это лишь первый шаг на длинной лестнице самосовершенствования. За слиянием духа и тела тебя ожидает объединение с Созидательными Началами и Преображение Человеческого в Небесное. Только освоение этих высших уровней позволит тебе стать прямым проводником воли богов в этом мире. Тогда среди всех полюсов Вселенной ты будешь вечно свободен, проявляясь в начале и конце вещей. Ты сможешь скользить по миру подобно солнечному лучу без тени и звука, отмечая благодатью небес все мириады живых существ, уравновешивая события и обращая в светоч совершенной истины каждую былинку необозримой бездны существования...
  
  
   Часть 3. Рассвет.
   Глава 1. Возвращение.
  
  Череда эпох и времен движется, не ведая предела и остановки. Старое - ветшает и слабеет. Народившееся новое - крепнет и цветет бурным цветом молодости. Меняется облик мира, преображаются его формы. А за гранью видимых изменений происходит преображение незримое - сменяются и обновляют свой порядок причины, лежащие в основе событий. Ни предки вещей, не праотцы вселенских законов не властны избегнуть печати времени. Но если преображение божественных начал остается за гранью видимого и понимаемого, то дела людские всегда на виду. Истощается путь держав и царств, находившихся в зените, иссыхает исток прежних традиций, меркнет слава правителей и полководцев, наполнявшая гордостью сердца современников.
  Величие Лакедемона оказалось слишком кратким, угаснув в раздорах, неурядицах, помраченности собственным могуществом и вырождении родовых нравов. Звезда Тебай, взошедшая на небосклон Эллады вслед за ним, светила еще меньше, закатившись после смерти беотархов Эпаминонда и Пелопида.
  На Востоке - ослабленная собственными противоречиями трещала по всем швам Срединная Держава. Усилий 'Владетеля праведного царства' Артахшассы Оха едва хватало на то, чтобы гасить бесконечные очаги волнений и дворцовые интриги. На Западе - изнывали в вековом противоборстве Сиракузы и Карт-Хадашт, терзая друг друга в бесплодных попытках добиться решающего перевеса.
  Казалось, что все средоточие свежих, пышущих жизнью сил мира сместилось теперь на север: на просторы Великой Степи и в край потомков Теменидов - правителей гористой Македны.
  Не торопясь вступить в черту городских стен, одинокий всадник спешился у ворот и задумчиво подошел к обрывистому морскому берегу. Внизу расстилался простор Геллеспонта, окаймленный желтыми песчаными отмелями. По серой глади моря бежали торопливые волны.
  Горот Бизант, так не понравившийся когда-то Сугдияну, за минувшие более чем полвека разросся и разбогател. Его напарник, Хризополь, расположенный на персидском берегу, тоже поднялся вместе с ним. Постоянная торговля меж берегами приносила огромную прибыль купцам, позволяя строить новые храмы, дороги и городские укрепления.
  Север, куда отплывали корабли из городской гавани, также залечил свои раны за истекшее время. Теперь великая держава окружала греческие города, притулившиеся на берегу Гостеприимного Моря, и в тех городах знали имя ее правителя Атая.
  Атай постоял на берегу, потом вдруг решительно сел в седло и поскакал прочь от берега, вглубь тракейской земли.
  Годы прибавили ему морщин и седины, но не отняли юношеской бодрости и смелости. Глядя на этого подвижного старика, мало кто подумал бы, что возраст его уже перевалил за восьмой десяток.
  Оставив свою державу на советников и мудрых старейшин, сам он пустился в далекий путь к своему давнему союзнику и хорошему другу, укрепившему свои владения не в последнюю очередь благодаря помощи сколотов - нынешнему царю горделивой Македны, принявшему иованское имя Филипп.
  Столица Македны Пеллий, что означало Камень или Каменный, раскинулась у подножия гор. Это был еще достаточно юный город, ставший центром страны вместо древних Эг, хранивших помять о легендарном царе Мидасе и его Розовых Садах. Когда-то, много веков назад в этот гористый и суровых край, продуваемый ветрами со всех сторон света, пришел из далекого Аргоса Кейран, сын Пеанта с несколькими вооруженными спутниками. Дельфийский оракул предрек ему высокое будущее: создание могучего царства. Для воплощения предсказания Кейран должен был следовать за стадом коз. Козы привели горстку аргивян в скудную землю, окруженную лесами и скальными утесами, которые пересекали две необузданных в своем течении полноводных реки: Стримон и Галиакмон. Здесь властвовали дикие племена боттиев, орестов и эордеев.
  Под покровом густого тумана Кейран и его товарищи вступили в город Мидаса Эдессу, Город Воды, двигаясь за козами, и овладели им, прежде чем жители успели организовать отпор. С тех пор город стал называться Эги, Город Коз, а жители края - эгиты. Кейран превратил землю Эматию в сильное царство, завоевав окрестные пространства. До сих пор изображения козы украшали македонские монеты, а козьи рога - шлемы македонских воинов. В Эгах македонские цари со времен Пердикки хранили три великих реликвии власти: топор, солнечный кубок и священный хлеб.
  Впрочем, эллинское влияние, и без того бывшее призрачным, быстро растворилось среди заснеженных горных пиков и бездонных ущелий, оставив после себя лишь робкое эхо. Народ Македны, сплотив несколько племен, родов и колен в единую общность, существующую согласно единообразным законам, давно снискал себе славу отважных воинов, умелых наездников и чистосердечных соседей, воспитанных в простоте и безыскусности нравов. В них, должно быть, еще сохранились черты тех исконных племен, что населяли этот край на заре мира.
   Древние обитатели македонской земли подчинялись не царям и знати, но силам природы и их естественным циклам. Они умели вбирать в себя первородные силы мира, управляя изменениями вещей. Четыре племени обитали здесь прежде. Первых знали как Людей Рыси, линкестов, и они, облаченные в рысьи шкуры, кочевали на пространстве от Галиакмона до Пинда, порою меняя человеческий облик на ипостась этого прозорливого и неуловимого зверя. Вторые - Люди Гор, орестии, жили в уединении на неприступных скалистых кручах, отличаясь безмятежным спокойствием и умением созерцать причины Вселенной. Третьи - Люди Песка, эмафии, подобно сколотам прославились умением укрощать и разводить скакунов, составляя с ними одно нераздельное целое. Четвертые - Люди Проса, элимии, слыли лучшими земледельцами, которые черпали свою жизненную силу из материнских соков земли-основы.
  Однако сейчас, проезжая каменистые мостовые и мраморные колоннады дворца, украшенные резными капителями и статуями лежащих каменных львов над ступенями, Атай грустно улыбнулся: презрев древние обычаи предков, Филипп изо всех сил стремился подражать иованам, своим южным богатым соседям. Знать уже позабыла родную речь, город в изобилии наводнили поэты, актеры, кифареды и философы. Камышовые и тростниковые кровли домов сменились черепичными, на улицах появились астиномы - блюстители общественного спокойствия.
  Но вовсе не каменные храмы сделали иованов богатыми. Им пришлось пройти долгий путь, прежде чем все богатства Средиземноморья стали собираться в их торговых городах. И были на этом пути и войны, и предательства, и обман, и людское горе. Но живущие сейчас уже не помнят об этом пути. Им кажется, что их богатство и знания были у них испокон веков, и они с горделивой снисходительностью поучают своих соседей.
  Переняв у иованов их взгляды, традиции и культуру, царь Филипп стал обладателем и всех многочисленных пороков, которые давно и безнадежно укоренились в мировоззрении 'просвещенных эллинов'. Из великодушного и благородного вождя горных воителей он неуклонно превращался в расчетливого и бескомпромиссного политика, не останавливающегося ни перед какими препятствиями на пути к своим целям.
  В просторном дворе с фонтаном и несколькими тощими маслинами, Атай спешился, отдавая слугам поводья коня. Здесь он увидел покрытую позолотой колесницу Филиппа, на которой все чаще теперь разъезжал повелитель Македны. Атай знал, что этот обычай царь ввел после своего завоевания Потидеи, вскружившего ему голову. Вокруг распахнутых кладовых сновали рабы с факелами, носильщики с большими плетеными корзинами, воины и полупьяные флейтисты. Из крытых галерей дворца доходили ароматы жареного мяса, перебивая уличный запах цветущих жасминов. Все это насторожило Атая. Судя по оживлению и распрягаемым лошадям с тяжелой сбруей, у Филиппа были и другие гости.
   - Что это за старик к нам пожаловал? - спросил молодой стражник с выбритым лицом в начищенных до блеска латах у своего товарища, перехватывая тяжелое копье.
   - Ты не знаешь его? - удивился второй - сухопарый чернобородый воин в годах с перебитым носом. На щите его красовался оскал клыкастого вепря. - Это правитель всей Скифии, царь Атай!
   - Царь? И разъезжает вот так, в одиночку, без охраны? - молодой македонец презрительно оглядел грубый кожаный кафтан сколота.
   - А зачем ему охрана? - удивился стражник. - Кто вздумает причинить ему вред - горько о том пожалеет. Говорят, он ведает все, что творится вокруг, и даже то, что еще только будет.
  Расслышав этот разговор, Атай лишь улыбнулся про себя, взбегая по каменным ступеням. Увы, будущее для него оставалось сокрытым. Он мог лишь предчувствовать грядущие события, но кто наверняка способен измерить все замыслы богов? Впрочем, быть может, это и к лучшему - жизнь должна сохранять покров волнительной тайны.
  Атай прошел через длинную галерею, стены которой были расписаны изумрудно-лиловыми фресками с изображениями Геракла и Посейдона. Гул разрозненных голосов стал ближе.
  - Клянусь колесницей Гелиоса, царь Атай почтил нас своим вниманием! - громкий брюзжащий голос, переполненный насмешливым высокомерием, заставил князя остановиться.
  Перед ним нетвердо стоял с чашей в руке раскрасневшийся от вина рыжеволосый человек с припухлыми щеками, отвислой нижней губой и мелкими черными глазками, в которых было что-то от степного шакала, пресыщенного падалью. Плющевый венок, надетый на завитые кудри, съехал на бок. Атай узнал его. Это был Аттал - македонец знатного рода, друг и военачальник Филиппа. Однако в отличие от других полководцев Македны - сурового и молчаливого Антипатра и благодушного, но рассудительного Пармениона, он в большей мере прославился своим богатством и умением угождать царю, нежели успехами на поле брани.
  Аттал стоял перед князем, покачиваясь. Белоснежный гиматион с широкой алой каймой и глубокими складками был уже испачкан розовыми каплями вина.
  - В здравии ли царь Филипп? - с совершенной невозмутимостью спросил Атай.
  - О, царь Филипп любимчик богов! - расхохотался полководец. - Сегодня и персы, и атенцы соревнуются в лизоблюдстве, желая как можно лучше угодить ему. Виляют хвостом, как псы, клянчащие кость...
  Атай прошел мимо залившегося неудержимым смехом царедворца.
  Военные успехи Македны в последнее время были очевидны для всех. Победы над пеонами, тарчами и иллурами, захваты могучих городов иованов: Амфиполя, Пидны, Потидеи, Абдер, Маронеи и Мефоны сделали Филиппа хозяином обширного и сильного царства. Правда, под Мефоной некий лучник Астер, имя которого быстро стало нарицательным в устах всех противников македонского царя, выбил ему стрелой правый глаз... Армия Македны, закаленная в бесконечных боях, стала страшной силой, которая тревожила и пританов Атен, и приближенных Артахшассы Оха. Мало кто знал, что у истоков ее стоял простой неприметный старик, направлявший юного правителя в военном деле. Тогда Филипп еще умел быть благодарным своему учителю.
  Но не только военные достижения Филиппа заставляли искать с ним союза и дружбы. В области Кренид на горе Пангей, где когда-то страдал от мучений сладкогласый Орфей и жили темные духи, были открыты золотые рудники, позволившие македонскому царю стать богатейшим человеком в Элладе. Теперь даже те, кого Филипп не мог одолеть силой оружия, были готовы склониться перед блеском его 'филиппиков', как стали называться македонские монеты.
  Однако богатство делает уязвимым. И неспроста у престола царя Македны вились, словно свора голодных собак, торговцы из числа иованов и парнов. Не подлежало сомнению, что выжав из тех и других своих 'временных' союзников все соки, царь просто отбросит их, как огрызок съеденного яблока, оставив в дураках. Атай слишком хорошо изучил характер своего бывшего друга. Но вот обманывать себя он не мог позволить никому.
  Когда князь сколотов возник в дверях пиршественного зала, по обе стороны от которого стояли бледные статуи нимф, опутанных сетью длинных волос, его встретил гомон голосов, звуки тимпанов и лир. В зале, пол которого был выложен сине-белыми квадратами, горело несколько десятков светильников и пахло свежими цветами.
  Атай огляделся. За пиршественным столом возлежали на широких ложах разомлевшие от вина гости и воеводы с венками на головах, вокруг которых кружили слуги в коротких черных хитонах. Стол и плиты пола были в изобилии забросаны гиацинтами, фиалками и розами, уже частично раздавленными и залитыми вином. Сам царь Филипп, облаченный в шкуру леопарда поверх белоснежной туники, держал в одной руке чащу, а в другой - обвитый живой виноградной лозой жезл-тирс Диониса. Дионис был любимым богом царя Македны, которого тот искренне почитал.
  У задрапированной пурпуром портьеры в дальнем углу зала разыгралось целое сценическое действо, которым развлекали гостей рабы и рабыни Филиппа. Атай, знавший некоторые иованские мифы и предания, понял, что рабыни изображали дочерей Миния. Эти непослушные девушки из рода царя Орхомена отказались признать культ Диониса-Вакха и, подобно всем женщинам Беотии, славить божество в темных рощах, предаваясь играм Менад. За это Дионис превратил их ткацкие станки, на которых они пряли пряжу, в виноградные лозы, а на самих девушек наслал диких зверей - пантер и львов. Именно эту ключевую сцену разыгрывали сейчас невольники, наряженные в звериные шкуры. Они нелепо ползали на четвереньках, издавали страшный рык и пытались хватать за руки разбегающихся рабынь, чем доводили зрителей до исступленного хохота.
  Однако Филипп увидел Атая сразу. Он сделал знак, и сразу наступила тишина.
   - Ну, здравствуй, старый друг! - царь даже поднялся ему навстречу. - Проходи и присоединяйся к нашему веселью!
  Походка его была не самой твердой, но она не могла скрыть безупречной военной выправки. На окривевшем и розовом от вина лице еще читались следы той суровой мужской красоты, которой Филипп покорил всех женщин Македны.
  - Раздели со мной радость счастливой вести.
  - Какой вести? - Атай остался невозмутимым.
  - Ференике! (Победоносной!) - Филипп редко теперь говорил по-македонски, но сегодня что-то побудило его вспомнить о своем происхождении. - Атенос и Парса у моих ног!
   - Прости, царь, я только приехал и желал бы отдохнуть в твоем саду. Тебе тоже не помешает прогулка на свежем воздухе после столь обильного возлияния.
  Филипп посмотрел на гостя недобрым взглядом, но, сняв с себя шкуру и бросив всем краткое - 'Продолжайте!' - вышел вслед за князем.
  Они направились в обширный тенистый сад, расположенный на заднем дворе дворца. Здесь, на присыпанных белым песком аллеях, окаймляющих островки зелени и квадраты водоемов, веяло свежестью, влажным миртом и душистыми анемонами.
   - Тебе надо чаще работать в своем саду, - заметил Атай, разглядывая протянувшиеся ровными рядами кипарисы, лавры, смоковницы и маслины.
   - Это еще зачем? - удивился Филипп, все еще находящийся под влиянием винных паров.
   - Когда царь кланяется земле, он понимает, что чувствуют его люди, кланяющиеся ему.
   - Надеюсь, ты не затем оторвал меня от пира, чтобы читать нравоучения? - с нетерпеливостью спросил Филипп.
   - Ни в коей мере. Меня более занимает, что ты собираешься делать теперь, когда и послы Царя Царей, и торговцы свободой пришли к подножию твоего трона, чтобы добиться твоей дружбы.
  - Какое мне до них дело! - насмешливо ответил Филипп. - Хотят дружбы - пусть учатся ждать. А я буду пировать! Не желаю сегодня видеть их глупые физиономии.
  Однако Атая нельзя было провести таким напускным безразличием.
  - Думаю, Филипп, ты намерен обмануть и тех, и других, - князь сколотов пристально посмотрел на македонского царя. - Но только ссориться сразу со всеми я не рекомендовал бы тебе даже при всем твоем богатстве.
  - С кем это я собираюсь ссориться? - Филипп на миг принял вид послушного ученика, однако это получилось у него не слишком естественно. - О чем ты говоришь?
  - Я знаю, зачем они приехали. Им не дает покоя давняя вражда и соперничество. И каждый из них надеется направить твои силы против другого. Но и твои мысли я тоже знаю. Сперва ты заключишь союз с одним - и оттяпаешь значительный кусок земель у второго. А потом помиришься с разбитым противником - и нападешь на первого. И так будет продолжаться, пока ты не съешь их обоих. Только боюсь, что раньше они догадаются о твоих скрытых замыслах и остановят тебя теми средствами, которые им будут доступны. Так что отступись, пока еще не поздно!
   - Один раз я уже послушал тебя, изменив свои планы. Не слишком ли многого ты от меня хочешь? Что именно волнует тебя сейчас?
   - Я хочу знать, что ты намерен делать с Бизантом, - в упор спросил Атай.
  Филипп смутился.
   - Мои замыслы тебя вряд ли касаются.
   - Более, чем ты думаешь. Впрочем, ты можешь ничего мне не говорить. Я сам поведаю тебе о твоих заветных планах. Захватив Бизант, ты получишь его флот. И этот флот перевезет твою армию на берег Парнов. Потом ты овладеешь Хризополем. После этого к тебе вновь явятся посланцы от парнов и атенцев, но на сей раз ты предпочтешь сторону царя царей. И уже с его помощью ты покоришь города Эллады, стоящие под эгидой атенского союза, а если очень повезет, доберешься и до самих Атен.
  При каждом слове гостя Филипп медленно менялся в лице, то краснея, то бледнея.
   - Твое воображение слишком далеко унесло тебя за горизонт реальности, - пожал он, наконец, плечами как мог более равнодушно. - Я вовсе не мыслил о таком развитии событий и не заглядывал в столь туманное будущее.
  Атай покачал головой.
   - Пока ты пользовался моей дружбой и моими советами, ты понимал, что в мире есть много сил, помимо твоих желаний и твоей армии. Но ты близок к грани, за которой уже невозможно остановиться. Достигнув ее, ты будешь расти, пока не лопнешь.
   - Оставь свои степные присказки! - недовольно отмахнулся Филипп. - Я в ответе не только перед тобой. Все мои люди ждут моего решения, они пойдут за мной даже в подземелья Тартара. Да и с какой стати мне давать ответ старику-варвару?
  Атай посмотрел на македонского царя с жалостью:
  - В твоем сердце сейчас уживаются и свет, и тьма. Зевс и Аид ведут упорный спор, но решающая победа достанется тому из них, кого ты кормишь дарами своих поступков.
   - Довольно я открывал перед тобой свое сердце и душу! - рассердился Филипп. - Если бы я всегда слушал тебя...
   - То до сих пор смотрел бы на мир двумя глазами. Разве хоть раз мои советы не принесли тебе благо? И разве хоть раз, когда ты отступал от них, ты не получал воздаяние незамедлительно?
  Филипп взглянул на старого друга и учителя исподлобья.
   - Хватит меня опекать! Я уже не желторотый юнец, который жадно ловит каждое твое слово. Я способен решать за себя сам.
  Атай грустно кивнул.
   - Что ж, поступай, как знаешь. Наверное, я оказался плохим учителем...
   - Подожди! - Филипп, сорвавшийся один раз, внезапно взял себя в руки. - Если тебя так волнует судьба этого города, так удачно оказавшегося у самой границы моих владений, я готов оставить его в покое.
  Атай внимательно воззрился на царя. В глазах того пряталась ехидная улыбка - он явно задумал что-то еще; но пока приходилось довольствоваться и таким обещанием.
   - Я видел, послы персидского царя уже прибыли к твоему двору? - Атай решил переменить тему. - Дозволишь ли ты мне переговорить с ними?
   - О чем тебе с ними говорить? - удивился Филипп. - Впрочем, ты все равно сделаешь то, что сочтешь нужным... Ступай, они в правом крыле дворца. Аминта тебя проводит.
  Атай не ошибся - все самое главное происходило не на официальных приемах. В просторных покоях с золотыми канделябрами на мозаичных стенах, отведенных персидским посланникам, уже появились и послы эллинских городов.
  Их было двое. Первым был молодой и обаятельный Эсхин, сын Атромета, тот самый Эсхин, который приложил столь большие усилия к заключению Филократова мира с Филиппом. Он уже целиком завладел вниманием персидских вельмож, показывая недавно приобретенные драгоценные камни в оправе перстней на своих руках и объясняя значение каждого из них. Второй, Исократ, сын Феодора, оставался чуть в стороне, но не упускал ни одного слова, сказанного персами.
  Хотя Эсхин, с его искрометностью, с умением жонглировать искусными речевыми оборотами и способностью управлять вниманием слушателей, с его живостью и неутомимостью, казался здесь главным, Атай внутренним чутьем безошибочно угадал, что в этой паре ведущая роль принадлежит тихому и спокойному Исократу. Будучи значительно старше Эсхина, он старался держаться в тени своего речистого собеседника, однако немногими краткими фразами, оброненными вполголоса своему спутнику, свободно изменял русло разговора, а мог и вовсе заставить Эсхина покинуть компанию.
  Остановившись в дверях, Атай пристально изучал послов. Внезапно фигура старого мага в звездчатой накидке заставила его вздрогнуть.
  'Не может быть! - пронеслось у него в голове. - Сколько лет прошло? Я думал, твои кости давно гниют в бурьяне на просторах степи... Но если ты здесь - то что это может означать?'
   - Так вы собираетесь навестить царского наследника? - со смехом вопросил Эсхин, завершив свою речь о камнях.
   - Безусловно, - подтвердил главный посол, высокий дородный перс с окладистой бородой в шелковом чехле. - Необходимо уважить стремление наследника приобщиться к государственным делам.
   - А не потому ли вы стремитесь завоевать расположение наследника, что царь оказал нам предпочтение перед вами? - предположил Эсхин.
  Спутник его резко дернул говоруна за гиматий, и тот прикусил язык.
   - Мы прощаемся с вами, - поклонился Исократ. - Пусть боги благоволят вам в ваших делах.
  Эллины вышли, бросив удивленный взгляд на замершего у резных переплетов дверей старика. Маг в звездчатой накидке проводил гостей глазами - и тоже заметил сколота. Взгляды их на миг встретились. Атай понял, что тот его тоже узнал, хотя ничем это не выдал. 'Видно, не зря я приехал именно сегодня', - отметил про себя князь, выходя из гостевых покоев в широкую крытую галерею. Он узнал все, что хотел.
  Да, теперь, по прошествии почти десяти лет, Атай отчетливо сознавал, что персидские посланники не случайно искали встречи с совсем еще маленьким мальчиком семи лет, которому было уготовано править Македной после отца...
   Глава 2. Амулет.
  Александр нетерпеливо ерзал на подушках высокого отцовского трона, разглядывая большую мозаичную фреску. На ней мускулистые воины в развевающихся гиматионах пытались поразить мечами загнанного льва. Подобно 'Похищению Елены', 'Дионису' и 'Охоте на оленя', украшавшим стены и пол ойкоса и андронов дворца, эта картина была выложена из гальки и морских ракушек искусником Гносисом во времена правления царя Архелая.
  Этот решительный и целеустремленный властитель некогда перенес столицу царства из Эг в Пеллу, в самый центр Эматии - Песчаной Области, раскинувшейся в устье рек Аксий и Галиакмон. Архелай перестроил прежний захолустный городок Боунометия, основанный боттиями, превратив его в жемчужину Македны. Им же была воздвигнута мощная крепость Факос из сырцового кирпича, несколько беломраморных святилищ, а главное - великолепный дворец, над созданием которого трудились лучшие архитекторы Эллады. Поговаривали, что он обошелся царю в четыреста мин золота.
  Этот дворец, расписанный самим Зевксисом, восхваляли странники, музыканты и поэты, им восхищались Фукидид, Агафон и Еврипид, находившие приют при македонском дворе. Язвительный Сократ даже отмечал, что только красоты Пелиона, а вовсе не гостеприимство царя Архелая, привлекают в столицу Македониды знаменитых эллинских мужей.
  И вот теперь наследник славы Архелая Александр, сын Филиппа, восседал в Тронном Зале, опираясь локтями на подлокотники, отлитые в форме спин кентавров, а над ним, у навершия резной спинки, переходящей в головы орлов, красовалось своими сверкающими выступами Солнце Теменидов. Эта древняя эмблема царства представляла собой звезду и насчитывала двенадцать лучей по числу главных Олимпийских богов.
  - Послы уже здесь, - шепнул на ухо мальчику невозмутимый Эригий. - Они дожидаются позволения лицезреть наследника престола.
  Александр тряхнул золотистыми кудряшками, придав своему лицу серьезное выражение.
  - Пусть входят. Я готов их принять.
  Сейчас нужно было произвести на варваров из далекой страны должное впечатление, и царевич поджал нижнюю губу и сдвинул брови, копируя мимику лица царя Филиппа. В душе мальчика осталась обида: с самого утра его сестра - насмешница Клеопатра уже успела вволю потешиться над братом. Как же, молодой царевич изъявил желание беседовать с заморскими послами! Какая честь для царедворцев Артаксеркса.
  В желании выглядеть внушительнее, Александр даже выпятил подбородок вперед, но вдруг обнаружил свою оплошность. Его ноги, зашнурованные ремнями сандалий с бляшками из камней агата, смешно болтались в воздухе, не доставая до пола. К счастью, находчивый Эригий вовремя исправил положение, подставив под ступни царевича валик, обитый леопардовой шкурой. Теперь все было в порядке.
  Объявили посланников царя царей, и в зал неторопливо вступили персы. От их громоздкой поступи затрепетали огоньки масляных светильников в оправе из бронзовых листьев аканта. Послы двигались осанисто, высоко держа головы, и полы их длинных одежд шелестели по керамическим плитам пола, на которых мускулистый Геракл, предок македонских царей, усмирял Эриманфского вепря. Когда они вышли на свет и мраморные статуи у стен, ларканы и треножники перестали мешать обзору, мальчик всмотрелся в лица и облачение иноземцев.
  Все персы выглядели рослыми, с завитыми накладными бородами и глазами, обведенными черной краской. Их высокие головные уборы показались Александру нелепыми. Это были цилиндрические шапки с зубьями, торчащими кверху, и колпаки, обмотанные черными и белыми повязками, а один из послов - в белой накидке, усеянной звездами - и вовсе имел на голове войлочный конус, перетянутый голубой лентой.
  На шаге полы красных и желтых кафтанных халатов разлетались, открывая широкие узорчатые штаны, заправленные в сафьяновые сапоги с острыми носами. Эти халаты так густо были расшиты золотом и серебром, что стоило немалого труда угадать в их орнаменте соколов, львов с мечами в лапах, солнечные диски и распростертые вокруг шара крылья. На руках персов гремели браслеты, а пальцы рук сверкали многочисленными перстнями.
  Македонские царедворцы, сгрудившиеся за троном, тоже во все глаза рассматривали и оценивали гостей, а большой пес Александра, которого воспитатель Леонид держал за ошейник, глухо ворчал. Когда послы оказались перед царевичем, Александру ударил в нос сильный запах шафрана, мускуса и еще каких-то незнакомых терпких масел.
  - Пусть солнце вечно дарит свой свет наследнику престола македонских царей, а боги наполняют его дни радостью и блаженством! - приветствовал царевича широколицый перс с тяжелым ожерельем на шее, и послы склонили головы перед троном.
  Довольный Александр поискал глазами Лисимаха Акарнанца, сделав ему знак принести клисмосы.
  - Пусть уважаемые посланники царя Артаксеркса сядут, - сказал он.
  - Благодарим тебя, наследник, за великодушие, - ответили персы, и мальчик про себя отметил, что они неплохо говорят по-эллински.
  Однако же некоторая надменность все же сквозила в движениях и взглядах послов, что совсем не понравилось Александру.
  - Правда ли, что ваш повелитель такой могучий, как о нем говорят? - задиристо спросил он, сощурив глаза.
  - Истинная правда, - подтвердил широколицый перс. - Владыка Артахшасса высок как небо, и тверд как земля. Как небеса повелевают грозой и молнией, так и он управляет делами людей. Одним движением бровей он решает судьбы стран и народов, одним шевелением пальца заставляет мир покоряться своей воле. Его могущество сродни власти бессмертных богов.
  - Разве же могут люди равняться богам? - не поверил Александр.
  - Только если это властители Великой Персии, которые сами относятся к божественной породе людей, - не растерялся посол. - Недаром каждый хшатра из рода Ахеменидов носит титул Царя Царей. Это значит, что он может повелевать царями и правителями всех остальных стран и земель.
  - Но только не царем Македны! - вспыхнул мальчик.
  Посол потупил взгляд, хотя слова, едва не слетевшие с его уст, Александр угадал. Всего сто с небольшим лет назад царь Александр, сын Аминты, поднес Ксерксу землю и воду, добровольно признав его власть над своей страной. Но ведь так много изменилось с тех пор! И персидские посланцы здесь, в Пелле, ведут себя уже не так самоуверенно, как прежде. Своими победами царь Филипп заставил считаться с собой всех: и просвещенных эллинов, и заносчивых варваров. Только безумец или слепец, не способный видеть очевидное, не захочет признать, что за нарождающейся Македной таится большая сила.
  Посол в звездной накидке поспешил прервать неудобное молчание, установившееся в зале.
  - Здоров ли царь Филипп? Благоприятствуют ли ему боги, и как скоро он сможет, отвлекшись от ратных трудов, одарить нас своим драгоценным вниманием?
  - Отец в добром здравии и боги не обделяют его удачей, - ответил царевич. - Своим острым мечом он бросает к престолу Македны один город за другим. Только военные заботы и приготовления помешали ему сегодня принять вас.
  Персам не слишком понравился такой ответ, но они постарались не показать своих чувств. Зато Александр, похоже, распалялся все больше и больше, и щеки его уже заливал румянец.
  - Если ваш царь царей так велик и могуч, как вы говорите, то за ним должна стоять сильная армия. Так ли это?
  - Истинно так, мой царевич, - уверенно ответил широколицый перс.
  - А все ли эти воины верны своему царю, все ли будут сражаться за него, не щадя живота?
  - Все как один готовы своими костями вымостить дорогу для ног несравненного царя царей.
  Однако Александр не уступал, осаждая послов все новыми вопросами.
  - Много ли войска у царя царей?
  - Тьма, - заверили персы. - Великое множество самых отборных воинов, даже сосчитать которых не под силу смертному. Это все равно что пытаться счесть все звезды на небе.
  - Армия царя царей состоит из отрядов разных стран и народов, образующих огромную Персидскую Державу, - объяснил посол в звездной накидке. - В нее входят племена от ионийского побережья до земель Хинду и от Египта до степей сакутов.
  - Но ведь большое число еще не дает полной непобедимости! - Александр даже привстал на троне. - Вот ваш Ксеркс пошел на Элладу с несметным войском. И что из этого вышло?
   - Удача и поражение во власти великого Ахора Мады, - попытался утихомирить распалившегося царевича перс в звездной накидке. - Великое царство может по воле его обратиться в прах или из праха подняться к величию.
   - Ага! - торжествующий царевич чуть не подскочил. - Значит, нам ваш бог тоже благоволит сильнее, чем вам!
  Послы засопели, нервно покручивая браслеты. Эригий попытался спасти их из неловкого положения.
  - Не подать ли почтенным посланникам Артаксеркса вина и явств с дороги? - шепотом предложил он царевичу.
  Александр словно не слышал его.
  -У меня есть еще вопросы, - сказал он, наклоняясь к персам и делая сосредоточенное лицо. - Как вы воюете?
  Посол снисходительно улыбнулся.
   - Великий царевич желает знать наши воинские обычаи? Весьма похвально для столь юного возраста.
   - Да. Есть ли у вас тяжелая пехота, которая ходит в бой сплоченным строем? Есть ли быстрая конница, которая нападает с флангов, пращники, метательные машины?
  Послы переглянулись в недоумении. К таким вопросам юного царевича, которого они сначала посчитали несмышленым ребенком, они явно были не готовы.
  - Это военная тайна, - словно оправдываясь, буркнул перс с широким лицом, - и мы не можем ее раскрывать под страхом смерти.
  Только лицо посла в белой накидке и остроконечном колпаке со звездами оставалось спокойным, и Александру вдруг показалось, что он довольно улыбается.
  - Хорошо, - вдруг согласился мальчик. - Я не стану выпытывать ваши тайны. Но скажите, разве большая армия может быстро перемещаться с места на место? И как управлять войском, состоящим из разных племен и говорящим на разных языках?
  Послы снова переглянулись.
  - Для передвижения войск у нас построены большие дороги. Они соединяют всю державу. А управляться с разноплеменными отрядами - дело полководцев, которые над ними поставлены.
  Персам явно хотелось переменить тему разговора.
  - Благородный наследник престола должен знать, что страна наша прославлена не только военными традициями, - вкрадчиво заговорил широколицый посол. - У нас много красивых городов с дворцами, храмами и садами. Они так восхитительны, что ничего подобного не создавалось более нигде на земле.
  - А какие ваши главные города? - поинтересовался царевич.
  - Это Парса с огромным дворцом и стоколонным тронным залом; Хаг-Матана, окруженная семью стенами семи разных цветов, возвышающимися одна над другой, и - несравненный Баб-Иллу с семиэтажным храмом, уносящимся в небеса и садами, в которых поют птицы, собранные со всех концов света.
  - Эти города действительно так хороши?
  - Да, мой царевич. Это жемчужины в тиаре персидских царей.
  - Что ж, - немного подумав, ответил мальчик. - Я обязательно посещу их. Только позже. А кому вы поклоняетесь, кому служат ваши жрецы?
  Перс в звездной накидке выступил вперед.
  - Мы почитаем всевластного Ахора Маду, которого эллины зовут Ормуздом. Но есть у нас и другие высокие божества.
  - А кто будет сильнее, наш Зевс или ваш Ормузд? - бесцеремонно справился Александр.
  Перс опустил глаза:
  - Нам, простым смертным, не дано судить о делах божественных. Если в высших сферах и случаются раздоры между небесными владыками, то они разрешаются без ведома людей.
  - Я понял, - сказал мальчик, и взгляд его упал на усыпанную жемчугом шкатулку, которую посол достал из-за отворота своего халата.
  - Позволь, высокородный наследник, вручить тебе небольшой подарок в знак нашего глубокого уважения к дому македонских царей, - проговорил перс.
  - Подарок? - переспросил мальчик, и глаза его загорелись. - Подарки это хорошо. Особенно тот гнедой скакун во дворе, которого вы привезли моему отцу.
  - У тебя еще будет много таких скакунов, - улыбнулся перс в звездной накидке. - Но пока мы хотим поднести тебе вот эту вещицу, - и он вынул из шкатулки золотое ожерелье с круглым кулоном, обрамленным фигурными крылышками.
  - Побрякушка! - скривил губы Александр. - Такие украшения пристало носить женщинам.
  - Не спеши с выводом, мой царевич, - возразил перс. - Это не украшение и не
  безделица. Это особый фаравахар, второго такого не существует. Он является амулетом, приносящим удачу своему хозяину.
  - Амулет? - сразу оживился мальчик.
  - Чудодейственный символ, который позволит тебе достичь всего, чего ты только пожелаешь.
  - Мои учителя Леонид и Лисимах говорят, чтобы я не слишком верил в чудеса, - грустно сообщил царевич. - Они учат меня, что только усердным трудом человек может добиться успеха.
  - Но разве не лучше будет к усердному труду прибавить еще и помощь богов? - хитро улыбнувшись, спросил перс в звездной накидке.
  - Хорошо, - согласился Александр, принимая ожерелье из рук посла. - Я буду носить этот подарок в память о нашей встрече и в знак признательности царю Персии. А что здесь за буква, так похожая на нашу Альфу?
  - Мы подумали, что если амулет будет украшен первой буквой твоего несравненного имени, то он будет служить тебе одному, - ответил перс, однако в глазах его на миг промелькнул лукавый огонек. - Пусть он позволит тебе подняться в неведомые выси и достичь предела мечтаний.
  - Я благодарен почтенным послам, - сказал царевич, надевая на шею амулет. - Но, к сожалению, уже должен вас покинуть, - Олимпиада показалась в высоком дверном проеме, жестом подзывая сына. - Надеюсь, вам не придется скучать в мое отсутствие. Сейчас накроют столы и подадут лучшие вина и яства. Обязательно попробуйте осетрину, фаршированную фигами и сладкими бобами!
  И мальчик проворно соскользнул с трона.
  - Пусть процветает наследник македонского трона и весь его славный род! - разом возгласили персидские послы, провожая взглядом удаляющегося Александра.
  Посол в звездной накидке нагнулся к широколицему персу:
   - Придет время, и он осуществит то, что не удалось Курушу.
  Тот ответил непонимающим взглядом. Маг же словно продолжал разговаривать сам с собой.
  - У Харна есть две надежды. Одна - далекий город на западе, который уже начал поднимать свою голову. Вторая - этот маленький мальчик в небольшой горной стране. Когда-нибудь он станет царем, и тогда в его руках окажутся судьбы всего мира...
  
   Глава 3. Колодец в степи.
  
  ...Там, где еще совсем недавно пролегали пути длиннорогих туров и крапчатых антилоп, поднимавших вязкую бурую пыль, и можно было лишь по воле случая повстречать одинокого всадника, перегонявшего табун молодых жеребцов-трехлеток, теперь появились широкие дороги. На высоких холмах, утопавших в караганнике и лапчатке, выросли бревенчатые укрепления. Обширные пустоши и черноземные луга, где прежде находили приют суслики и чеканы, были размечены пашнями.
  Зарена не узнавала сколотскую степь. Черноокая девушка с немного вздернутым носиком и хорошо очерченными, плотно сжатыми губами с высоты седла оглядывала дымчато-желтые просторы, придерживая пятками горячего каурого скакуна. Броня из медных бляшек в виде птичьих перьев, нашитых на льняную куртку, позвякивала и искрила на солнце. В руке - короткое копье с пунцовым темляком. На поясе с портупейной бляхой в форме головы барана - длинный меч с серповидным навершием. На седле - лук, горит и аркан.
  Кочевье на Борустене близ Рыжей Равнины, где она родилась, девушка помнила смутно. Отец увез ее еще ребенком, подавшись искать счастья в краю вадаров. Старый Мастир был известным среди борустенитов умельцем, изготовлявшим украшения из бронзы, золота и серебра. Война с тарчами наградила его тяжким увечьем - раздробленной левой ступней, и закрепила за ним обидное прозвище Колченогий. Для сколота нет большего несчастья и позора, чем потерять возможность сидеть с седле. Долго мирился Мастир со своей невеселой участью, но после смерти жены покинул выселок, забрав с собой малолетнюю дочь.
  Немало поскитавшись по городам иованов, таврическим степям и селениям синдов, умелец наконец нашел себе приют в земле аорсов. Вадары, всегда испытывавшие недостаток в хороших ремесленниках, отнеслись к старику благожелательно, дочь же его привлекла внимание самой княгини Дамиры из рода Черной Пантеры. Эта грозная воительница, стан которой стоял на реке Асиак, отметила в девочке природную своенравность и боевитость, забрав ее в свою дружину. Позже в стан переселился и сам Мастир.
  За минувшее время уклад вадаров заметно изменился. Потери многих воинов в сражениях с соседями привели к тому, что теперь женщины возглавляли и род, и племя, и союзы. Девочек-вадарок сызмальства обучали сидеть в седле, стрелять из лука без промаха, набрасывать аркан и биться длинным копьем. А еще - охотиться, читать знаки степи и переносить любые лишения. Все эти навыки, столь странные для большинства женщин сколотского народа, привыкших делить с мужем любую судьбу, посылаемую богами, Зарене давались легко. Они целиком соответствовали ее нраву: независимому, искрометному и целеустремленному. Именно за это ее и полюбила Дамира, одно имя которой наводило страх на всех соседей.
  Образ жизни аорсов сильно отличался от сколотского. Хотя они так же, как и борустениты разводили лошадей, кочевали в войлочных кибитках, ели сыр и мясо, пили молоко и бузат, но поклонялись при этом совсем иным богам и стихиям. Главной небесной владычицей вадаров была Аргимпаса-Апутара, святилища которой, окруженные круглым высоким валом, стояли во всех вадарских станах. Также аорсы почитали огонь и солнце. Но не только в божественном пантеоне и иерархии родовой власти женщины занимали лидирующее положение. Служить культу и отправлять религиозные обряды тоже должны были женщины. При погребении воительниц в могилы их клали мечи и копья.
  Эти особенности вадарского быта, столь поразившие на первых порах старого Мастира, сразу пришлись по душе Зарене. Под руководством своей наставницы она настойчиво осваивала воинские умения и премудрости жизни в степи, стремясь доказать всем и каждому, что женщина ни в чем не должна уступать мужчине. Однако наука эта была не из легких. Девочку заставляли охотиться на кабанов и волков, вооруженную лишь коротким кинжалом, спать на голой земле, переплывать широкие реки, подолгу обходиться без пищи и воды, с первого взгляда распознавать лечебные травы и объезжать самых диких лошадей. Лошади вадаров были гораздо выносливее сколотских, потому что их тренировали особым образом - они должны были нести на себе большой вес и проходить без передышки огромные расстояния. Юным воительницам также объясняли способы применения различных ядов минерального и животного происхождения. Ядами обычно обрабатывались наконечники стрел и опытные вадарки знали, как поразить врага мгновенно, как заставить страдать от нестерпимой боли, и как растянуть смертные муки на несколько дней. Главным ингредиентом самых опасных ядов была кровь ехидны, выдержанная в течение определенного срока.
  Когда Зарена подросла, Дамира начала брать ее с собой в боевые походы. Отряды аорок ходили на Тиру и Никоний - города иованов, сражались против синдов и дандариев, неизменно вызывая трепет и панику в рядах неприятеля. Бешеный напор женщин-воинов, которых иованы называли амазонками, сминал вражеские силы с одного натиска. Боевой клич Черной Пантеры был для них самым главным кошмаром.
  Зарена уже успела побывать во многих серьезных схватках и, по обычаю аорок, вела счет убитым врагам, делая отметки на чехле горита. Однако теперь, когда старик Мастир покинул этот мир, девушка вдруг решила навестить места, из которых происходил ее род. Молва о переменах в Великой Степи не обошла стороной вадарские становища. Всюду - и у аорсов, и у сираков, и у языгов - только и разговоров было, что о цветущей державе князя сколотов Атая, которая как-то неуловимо вобрала в себя обилие самых многочисленных областей и племен, долгое время бывших разрозненными - от агафирсов до гелонов. Говорили о счастливой и безбедной жизни, о новой доле, о благоденствии, скрепленном волей богов.
  Князь Атай, покоривший столько земель скорее мудростью, нежели силой оружия, выстроил большой город на Борустене, который стал столицей его государства. В простонародье цитадель эту так и называли - Город Атая. Теперь туда стекался люд со всех концов неохватных степей, чтобы быть полезным великому правителю: воины, кузнецы, строители, гончары, кожевники, ткачи и торговцы. Зарене очень хотелось побывать там и собственными глазами увидеть всесильного князя, о котором ходило множество самых невероятных легенд и преданий.
  Путь ее пролегал по невысокому гребню холма меж двух небольших речушек, затаившихся в густых зарослях камышей. Утомленный жаркой погодой конь направился к блеснувшей справа водной глади, но внезапно Зарена увидела на берегу, там, где река делала крутой поворот, обнажая песчаную отмель, молодого человека в одних холщовых штанах, увлеченно строившего крепость из песка.
  Поначалу девушка хотела презрительно проехать мимо, однако что-то в движениях юноши заставляло думать, что он не просто так развлекается детской забавой. Он не оторвался от своего занятия, даже когда тень коня Зарены легла на его постройку.
  Девушка не могла не отдать должное искусству строителя. Стены были выровнены, выглажены и казались каменными. По углам высились круглые башни с остроконечными зубьями. Внутри стен расположилось множество мелких домиков, прикрытых травяными крышами. Были даже ворота, ров и мост через него, сооруженный из мелких палочек.
   - Твое строение размоет первым же ливнем, - с сочувствием предупредила Зарена.
   - Все творения рук человеческих бренны, - отозвался парень, не оборачиваясь. Он внимательно рассматривал свое сооружение, выискивая одному ему ведомые недочеты. - Во сколько раз мой город меньше своего старшего брата - настолько и короче у него окажется жизнь.
   - Зачем же так стараться? - Зарена слезла с коня, предоставив ему пить вволю из журчащего холодного потока. - Если все равно размоет?
   - Ты только посмотри, какой чудесный берег! Какой чудный песок! Какой замечательный день... - мечтательно произнес юноша, заложив руки за голову и подставив лицо солнцу. - Разве можно было пройти мимо?
   - Как видно, тебе вовсе нечем заняться, - посочувствовала Зарена.
   - Ты угадала, - лукаво посмотрел на нее парень. - Сейчас у меня было только одно занятие - дождаться тебя и успеть закончить свою постройку до твоего прихода.
   - Ты ждал меня? - искренне удивилась Зарена. На всякий случай, положила руку на меч, заподозрив в незнакомце любителя приставать к одиноким девушкам.
   - Тебе нужно вот сюда, - взяв небольшую палочку, ее неожиданный знакомый воткнул ее в строение внутри крепости, выглядевшее больше других и напоминающее целый дворец. - Ты проедешь в ворота, - показал он, - пройдешь по главной улице и достигнешь дворца Атая. Повелителя пока нет, но он появится как раз в тот момент, когда ты будешь въезжать к нему на двор. По дороге ни с кем не заговаривай - у нас слишком много любителей позубоскалить, особенно над красивыми девами, собравшимися на войну.
  Зарена вспыхнула, залившись краской до самых ушей, прячущихся под густыми волосами.
  Словно не заметив этого, парень влез в длинную рубаху, скрывшую его фигуру до самых пят, набросил серую накидку с капюшоном, и, заложив в рот два пальца, свистнул так, что Зарена опять схватилась за меч.
  На свист ответило звонкое ржание. Издалека к берегу несся белый конь, такой невероятной красоты, что даже скакун Зарены прекратил пить и поднял голову, наблюдая плавный полет белоснежного красавца. Домчавшись до хозяина, конь замер, как вкопанный, склонив тонкую шею.
   - Поехали! - юноша вскочил на голый круп коня, на котором, как разглядела девушка, не было ни уздечки, ни попоны. - А то ты можешь и опоздать. Если позволишь, я проеду с тобой до ближайшего селения. Не качай головой - напрашиваться в спутники к тебе я даже и не думал.
   - Как хоть тебя зовут? - спросила Зарена, изо всех сил стараясь не выдать своего любопытства.
   - Дэвоур, - отозвался тот и поскакал вперед. Девушка сообразила, что не назвала своего имени - но, похоже, ее спутник и без того знал достаточно.
   - И ты правда ждал меня все это время? - спросила она недоверчиво, когда ее конь поравнялся с конем Дэвоура.
   - С того момента, как обнаружил твое приближение, - ответил тот.
   - Да ты был так увлечен своей песчаной крепостью, что я могла бы тебе голову снести, а ты бы и не заметил! - воскликнула Зарена, пытаясь вложить в возглас как можно больше презрения. Спутник ее, спокойный и невозмутимый, постоянно заставлял ее чувствовать какую-то неуверенность в себе. А эти глаза цвета бездонного моря на таком молодом лице казались глазами древнего мудреца...
  Дэвору вдруг глянул на нее с серьезным выражением.
   - А ты и вправду считаешь нужным первым делом сносить головы новым знакомым?
   Зарена потупилась.
   - Я знал, что ты проедешь тут. Хочу тебя предупредить, ты росла среди женщин, и наши мужчины не потерпят над собой твоего превосходства. В окружении Атая к твоей славе будут ревновать, строить козни; постарайся не нажить там ненужных врагов.
   - Пусть это беспокоит моих врагов! - девушка блеснула глазами.
   - Заедем в селение, - предложил Дэвоур неожиданно, указывая на неизвестно откуда взявшуюся деревушку, притулившуюся в высохшей балке ручья.
   - Слава богам, приведшим тебя в наши края! - встретил его старейшина, возглавлявший довольно большую толпу жителей. - У нас пересох колодец, поивший нас водой многие годы, и мы не знаем, где копать новый.
  Дэвоур быстро спешился, отошел к старому колодцу - и вдруг, закрыв глаза, медленным шагом двинулся вокруг плетеных хижин селения. Иногда он покачивался из стороны в сторону, иногда замирал на месте, прислушиваясь - наконец, внезапно открыв глаза, убежденно указал на землю у себя под ногами.
   - Подземная водная жила ушла с прежнего места из-за обвала выше по течению реки, - махнул он рукой куда-то вдаль. - Теперь вам придется брать воду из другой жилы.
  Не слушая благодарностей жителей, он вскочил на коня и подъехал к Зарене. Та смотрела на него со все возрастающим любопытством.
   - Так ты - водознатец? - спросила она. Дэвоур улыбнулся.
   - Это лишь одно из моих умений.
   - А ты уверен, что они найдут воду?
   - Уверен, но на всякий случай вечером вернусь и проверю, добрались ли они до жилы.
  Вскоре Дэвоур указал ей на темнеющую вдалеке зеленую полоску.
   - Краем леса ты доберешься до Борустена, а там тебе укажут путь к городу Атая. Тут я покину тебя; но думаю, мы еще встретимся.
  Он развернул коня и помчался назад, не оглядываясь, хотя и знал, что Зарена, не отрываясь, смотрит ему вслед...
  
   Глава 4. Наследник подрастает.
  От дворца Филиппа князь сколотов направил коня далее на юг, в самое сердце Эллады. Более в Македне его ничего не держало - все, что мог, он уже сделал, и исправить свершившееся был не в силах. События неслись совсем в ином направлении, нежели он предполагал изначально, да и направляла их совсем другая рука. Атай мог лишь корить себя за то, что, занимаясь Филиппом, совсем упустил из виду его наследника. В последнее время отношения между царем и его сыном стали весьма напряженными, хотя еще совсем недавно Филипп в нем души не чаял.
  Но сильнее, чем Атая, этот вопрос мучил самого царя - когда и где он упустил свою власть над сыном?
  ...Мощеный каменными плитами и присыпанный песком двор в Саду Диоскуров являлся в Пеллионе и стадионом, и палестрой. Здесь упражнялся царь Филипп, в часы, свободные от походов, пиров и любовных утех. Здесь же, в тени стройных кипарисов, суровый Леонид приучил заниматься и Александра. Царевич осваивал гимнастику, атлетику и кулачный бой.
  Леонид, уроженец заснеженных склонов Эпира и родственник царицы Олимпиады много путешествовал в юности по Беотии, Аттике и Арголиде. Он в совершенстве освоил жесткие методы воспитания подростков и культуру гармоничного развития тела. Теперь все свои знания он пытался привить своенравному сыну Филиппа.
  С царевичем приходилось нелегко. Александр инстинктивно не желал никому подчиняться и делать то, что ему не нравилось. Но если его терпеливые учителя поэзии, музыки, риторики и греческого языка лишь вздыхали, робко увещевая мальчика и пугая его гневом отца, то Леонид действовал по-другому. Невозмутимый эпирот, не раз ночевавший в снегу на горных утесах, побывавший в серьезных боях и покрытый белыми выбоинами шрамов от ключиц до щиколоток просто не давал царевичу спуску. Начиная очередное занятие, он неизменно испытывал такое чувство, будто входил в клетку к опасному хищнику. Нельзя было и на долю мгновения показать свою слабость.
  Но чем беспощаднее был Леонид, подавляя царевича своей волей и настойчивостью, тем большие это приносило плоды. Александр понимал только язык силы. А потому - он никогда не жаловался отцу на ссадины и синяки, полученные от увесистой палки воспитателя, скрывая их под одеждой.
  Помимо прыжков, бега, метания диска и копья Леонид учил одиннадцатилетнего подростка спать на голой земле по-солдатски, завернувшись в плащ, купаться в ледяных ключах в роще Дриад и совершать утомительные восхождения к скальным отрогам Кабунских гор.
  Олимпиада стала замечать, как обветрилась кожа сына, как огрубел его голос, еще недавно звеневший в коридорах дворца словно колокольчик. Несколько раз она хотела поговорить с Леонидом наедине - упросить быть с ним мягче, заботливее, но потом сама удерживала себя, лишь тихо вздыхая в стороне.
  Царица понимала, что не имеет права вмешиваться в дело воспитания сына, будущего наследника и правителя Македны. К тому же, ей так необходим был теперь сильный защитник в доме! Выходки Филиппа с каждым днем становились все несноснее. Он часто оскорблял ее в присутствии слуг и, похоже, не пропускал ни одной женщины в городе, появляясь на пирах в сопровождении все новых фавориток. Дорогу к ее супружескому ложу в гинекее царь давно забыл.
  Бывало, Олимпиада обхватывала ладонями голову Александра и крепко прижимала к груди, в этом немом жесте выплескивала всю свою обиду и отчаяние. И мальчик всегда понимал ее без слов. Но теперь Александр стал так стремительно меняться, что царица не узнавала его. С ним уже трудно было шутить, говорить о разных пустяках, а из объятий он решительно высвобождался. Мальчик редко улыбался и грезил лишь войнами и сражениями.
  Отмечая его успехи в физическом воспитании, Филипп позволил Александру тренироваться в Саду Диоскуров со своими друзьями - отпрысками знатных македонских родов. Первым среди них по праву считался Гефестион, сын Аминты, с которым царевич был неразлучен. Этот высокий черноволосый мальчик мог часами ходить за Александром, точно его тень, выслушивая его восторженные рассказы о подвигах Геракла. Он был неразговорчив и пребывал в постоянной задумчивости.
  Птолемей, сын Лага - крепыш с немного угловатыми плечами и простодушным лицом, отличался открытым характером и завидной исполнительностью, за что и получил от сверстников прозвище Простофиля.
  Филота, сын Пармениона, казался среди всех самым изнеженным. Еще он был, что называется, сам себе на уме, а потому часто стоял в стороне от резвящихся подростков, с пеной у рта обсуждавших очередную победу царя Филиппа на халкидских нагорьях.
  Были и другие - Неарх, Гарпал, Лаомедонт. Все они увлеченно упражнялись, соревнуясь в ловкости, быстроте и силе.
  С Гефестионом Александр тренировался обычно до седьмого пота, пока на лбу у сына Аминты не выступала испарина. Они вместе бегали, поднимали тяжести и упорно боролись, оттачивая до блеска хитроумные приемы, придуманные эллинскими атлетами. Еще много фехтовали деревянными палками. Однажды Гефестион сумел провести чистый бросок и царевич при падении ободрал бедро. Однако выражение глаз Александра совсем не изменилось, и он продолжал упражняться, как ни в чем не бывало. В другой раз Гефестион случайно рассек ему палкой бровь. И опять - никаких эмоций.
  - Александр! - не удержался от вопроса сын Аминты. - Ты правда совсем не чувствуешь боли или просто сдерживаешь себя, чтобы не показать виду?
  - Боль? - удивился царевич и пожал плечами.
  До некоторых пор Александру не приходило в голову, что он чем-то отличается от своих ровесников. Но друзья, с которыми он проводил свое время, стали все чаще замечать, что сын Филиппа не только не чувствителен к болевым ощущениям, но еще и обладает необычайной выносливостью. Он никогда не жаловался на усталость и не отдыхал, пока другие припадали к лавке или обливались водой из кувшинов на тренировочной площадке.
  - Александр то у нас - несгибаемый, - улыбался Неарх. - Из чего ты сделан, Александр? Из железа, из камня, из мрамора?
  -Плоть настоящего героя неуязвима, - полушутя - полусерьезно ответил за царевича Гефестион. - Александр у нас не простой смертный. Он особой породы, Избранной.
  - Это как Ахилесс что ли? - нахмурил лоб Птолемей, который никогда не понимал шуток.
  - Как Ахилесс, - согласился Гефестион под дружный смех мальчишек, - только еще лучше. Скорее, как Геракл: получеловек, полубог.
  Царь Филипп, благодушно выслушивая доклады учителей, наперебой хваливших сына, только улыбался. Как-то вечером, после возвращения из похода в Иллирию, он позвал Александра к себе в ойкос.
  - Хочу с тобой поговорить, сын, - сказал он серьезно. - Присядь!
  Царевич посмотрел на отца. Высушенное ветром и солнцем лицо, так и пахнущее воздухом высокогорий, потрескавшиеся губы, вытекший глаз, за который недруги называли царя Кривой, а еще несколько сломанных и неправильно сросшихся костей - вот и весь облик победоносного героя. Иногда Александру казалось, что вино и женщины есть та единственная отрада, в которой может забыться человек, ведущий столь суровую жизнь.
  - Слышал про твои успехи. Леонид тебя хвалит. Говорит, всех обходишь в упражнениях. Тело закалил. Но сила воина не только в крепости тела и точном ударе.
  - А в чем еще, отец? - удивился царевич.
  Филипп приложил палец ко лбу.
  - В этом. Воин, полководец, царь должен уметь хорошо мыслить, просчитывая все действия на несколько шагов вперед. А не только мечом махать.
  - Мыслить? - переспросил Александр.
  - Принимать верные решения, - пояснил Филипп. - Находить выход из трудных положений и, по возможности, меньше ошибаться. Война ошибок не прощает.
  Александр молчал.
  - Хорошо, - сказал Филипп, - я приведу тебе пример, чтобы ты меня понял. Ты ведь много слышал об отваге и мужестве спартиатов?
  Царевич кивнул.
  - Веками они не знали себе равных в Элладе, - продолжал Филипп. - Это прирожденные воины. Война для них - все равно, что праздник. Они отправляются на нее с песнями, украшая головы венками. А ты знаешь, как они воспитывают своих детей?
  - Знаю, - кивнул Александр. - Мне Лисимах рассказывал. - По законам Ликурга. Это значит - уметь подолгу не спать и не есть, переносить любые трудности и добиваться цели любой ценой.
  - Верно. С семи лет спартиат живет только для войны. Его отдают в агелу таких же, как он детей-воинов. Там упражняются целыми днями, не щадя ни своей плоти, ни своих товарищей. А ночами охотятся на волков в ущельях Тайгета и ...на людей в селах илотов. Подготовка спартиатов не знает изъяна, ведь возвращаться без победы с поля боя для них - несмываемый позор. Вот и посуди, как опасен на войне такой враг: дисциплинированный, закаленный, не знающий слабостей и не привыкший отступать. За многие века никто не мог сладить с их войском.
  - Я знаю, - сказал царевич. - Они били персов при Платеях. И атенцев тоже били.
  - И все же, даже такую совершенную твердь смогли сокрушить. Ты слышал об Эпаминонде?
  Александр покачал головой.
  - Это полководец из Тебай, беотарх, как у них говорят. Он был моим учителем в военном деле, когда я жил в Тебаях.
  Да, и от матери, и от кормилицы Ланики царевичу доводилось слышать что-то смутное о прошлом отца. На правах почетного заложника он провел несколько лет где-то в Беотии.
  - Редкого ума был человек, - Филипп в раздумье прикрыл единственный глаз и запрокинул голову. - По виду, казалось бы, хиляк хиляком - никогда большой силой не отличался. А мыслить мог так, что любую мелочь просчитывал вдоль и поперек. С малых лет от книжек не отрывался. Философ, словом.
  - И он победил спартиатов?
  - Да. Придумал, как победить. Тебайцы, как и все беотяне, крепкого войска ведь никогда не имели. Но спартиаты своими налетами и постоянным разбоем заставили их полюбить ратную науку. Натерпелись беотяне от Лакедемона сполна. Города их грабили, людей пленяли, пашни выжигали. Да еще и Кадмею захватили - это крепость главная в Тебаях. Там спартиаты свой гарнизон разместили. Тут уж терпение у тебайцев иссякло. Эпаминонд поднял всю Беотию на борьбу с врагом. Началась большая война.
  Александр слушал отца, затаив дыхание.
  - Сначала страшно было, - продолжал Филипп. - Спартиаты отродясь сражений не проигрывали. Но Эпаминонд придумал хитрую систему и с меньшим войском сумел разбить неприятеля на голову. Такого никогда прежде не случалось.
  - Как это было? Расскажи! - загорелся царевич. - Сколько у него было воинов? Как стояла фаланга? Были ли всадники?
  Филипп улыбнулся.
  - У Эпаминонда было шесть тысяч гоплитов и полторы тысячи всадников. А у спартанского царя Клеомброта - десять тысяч гоплитов и тысяча всадников - перевес немалый. Потому и строй у спартиатов был длиннее. Клеомброт рассчитывал на охват. Он построил пехоту в двенадцать шеренг - фалангу, значит. Он сам, эфоры и все лучшие воины встали, как водится, на правом крыле. Ты же знаешь: эллины всегда так воевали. Ставили сильнейшие части на правом крыле, левое слабое крыло врага сминали, а потом начинался бой победивших крыльев.
  - А что беотяне?
  -Эпаминонд этот порядок нарушил. Он поставил сильнейших бойцов не на правом, а на левом крыле. Всех лучших там собрал, вместе со Священным Отрядом. Получился строй глубиной в пятьдесят щитов.
  - Ого! - удивился царевич.
  - Это эмбалон называется. Клин. Такого удара спартиаты не выдержали. Пытались, конечно, перестроить ряды, когда увидали глубину беотийского строя, да поздно было. К тому же конники Эпаминонда спартанских конников тоже обманули перед боем - сделали вид, что уходят в свой лагерь, а сами неожиданно повернулись и атаковали. Так что спартиаты уже свой порядок перед боем смешали. А эмбалон спартанскую фалангу развалил. На правом крыле спартиаты дрались до последнего - лучшие мужи там пали вместе с царем. Но что они могли? Если на одном участке численный перевес, то в лоб его не одолеешь. А спартиаты, иначе как грубым навалом воевать не умели. Разбить же левое, слабое крыло Клеомброта, где стояли спартанские союзники, было только делом времени. Вот и получилось, что самое могучее и подготовленное войско в Элладе было побеждено не силой, но разумом.
  Александр задумался.
  - Эта наука называется стратегией, - подчеркнуул Филипп, - а освоить ее можно, если неустанно тренировать свое мышление. Тогда сможешь находить неожиданные решения, которые сбивают врага с толку. Ты думаешь, как я столько городов завоевал?
  - Да, я помню, как ты обманул атенцев с Амфиполем, пообещав завоевать его для них, а Олимф взял зимой, когда никто воюет! - восхищенно воскликнул Александр, который хорошо знал все военные компании отца. - И Метону, и Теры...
  - У тебя хорошие учителя, - Филипп поднялся со скамьи и подошел к проему окна. - Все они развивают разные грани твоих способностей. Но для того, чтобы ты узнал истинные возможности разума и раскрыл в себе его безграничную силу, способную изменять мир, нужен совсем другой человек.
  - Ты уверен, отец? - спросил царевич.
  - Да, - твердо сказал Филипп. - Тебе нужен тот, кто объяснит тебе, что такое человек, общество, государство. Кто сможет научить тебя понимать законы, по которым существует и движется окружающий мир. У мира множество тайн и секретов. Если ты научишься в них разбираться, то всегда будешь оставаться хозяином положения. Ты будешь достигать своих целей с минимальными затратами.
  - Но где же найти такого человека?
  - Я знаю одного, - Филипп почесал бороду. - Когда-то мы были с ним хорошими друзьями... Нужно будет непременно пригласить его в Пеллу. Это Стагирит, ученик Платона.
  - Хорошо, отец, - безропотно согласился Александр. - Если ты хочешь, чтобы меня учил философ, я буду слушаться его во всем. А сейчас - можно мне пойти во двор? Мы хотим поиграть в мяч с Гефестионом.
  - Ступай, - Филипп сделал легкий жест рукой.
  Невольно его взгляд упал на крылатый кулон амулета, поблескивающий на шее мальчика.
  - Ты хоть на ночь его снимаешь?
  - Зачем? - поднял брови Александр. - Мне с ним хорошо и спокойно. Я все время чувствую себя защищенным и ни в чем не сомневаюсь.
  Филипп взглядом отпустил сына.
  Это было в последний раз, когда они разговаривали спокойно, как отец с сыном.
   Глава 5. Последний эллин.
  -...Если кто-то из вас, граждане атенские, думает, что с Филиппом трудно вести войну, и судит об этом по тому, как велики имеющиеся у него силы, и еще потому, что государство наше потеряло все укрепленные места, то судит тот, конечно, правильно. Но пусть он примет в расчет то, что мы, граждане атенские, когда-то владели как своими, Пидной, Потидеей и Мефоной, и многие из племен, действующих теперь заодно с ним, были самостоятельны и предпочитали дружить с нами.
  Демостен стоял как воин, изготовившийся к бою. Глаза его метали молнии.
  - Филипп все покорил и всем владеет. Одними местами - как военной добычей, другими - на правах союзника. Действительно, все хотят быть в союзе с ним и иметь дело лишь с тем, кто имеет в руках силу.
  - Почему же и нам не быть в союзе с Филиппом? - крикнул кто-то из толпы.
  Демостен цепким взглядом выделил говорившего из густой людской массы, собравшейся на Пниксе.
  - Да неужели, граждане атенские, вы не видите всю опасность существующего положения дел? Забыли про коварство и вероломство Филиппа? До какой дерзости дошел этот человек: он не дает нам даже выбора! Он не таков, чтобы раз завладев чем-то, довольствоваться достигнутым, но захватывает все новое и новое, расставляя против нас сети. Ему всего мало! А мы, тем временем, медлим и сидим, сложа руки. Так когда же наконец, граждане атенские, вы будете делать то, что нужно? Чего вы еще дожидаетесь? Опасность уже дышит вам в лицо.
  Народ слушал оратора взволнованно. Почти всех беспокоили успехи Македны. Амфиполь, Потидея, цветущий некогда Олинф, который ныне лежит в руинах: все оказалось в пасти македонского хищника. Что дальше? Армия Филиппа очень сильна и сладить с ней еще никому не удавалось. Амбракия, Левкада стали новой жертвой Македны. Даже на Эвбее - в Орее, Филипп копьями своих солдат утвердил своего ставленника - тирана Филистида. Под самым носом атенцев! Нужно было любой ценой остановить это страшное продвижение.
  Толпа рукоплескала вдохновенной речи Демостена. Никто не знал и не ведал, как долго пришлось ему работать над собой, чтобы суметь завоевать ее внимание. Сколько дней и ночей провел он на берегу Фреатидской Бухты, неустанно оттачивая ораторское мастерство. Демостен набирал полный рот гальки, чтобы не картавить и не заикаться, подвешивал над плечом острый меч, чтобы искоренить нервозные подергивания. Там, среди клокочущих волн Эгеиды, он даже научился перекрывать своим голосом шум морского прибоя.
  И совсем никто не знал, что именно послужило началом такого переворота в душе ныне прославленного оратора...
  ...Если стоять на самом краю огромного Камня Тефиды во Фреатидской Бухте, высокие волны разбиваются о его отполированную твердь у самых ног тысячами колючих и жадных брызг. Они будоражат своим ледяным паром, заставляют раздуваться ноздри. Из этого бурного фонтана опьяняющей свежести рождается дух подлинной свободы.
  Демостен любил море. Он мог проводить здесь долгие часы, пока туника его не прилипала к телу, а легкая дрожь не начинала сводить плечи. Но это лишь наполняло его необъятным волнением и побуждало сердце сильнее биться в груди. Перед лицом этой рокочущей бездны вод, завораживающей своей божественной мощью, он был сам собой. Ему не нужно было притворяться и играть чужие роли.
  Демостен грезил о великой судьбе, воображая себя новым Фемистоклом. Вот так же, должно быть, Спаситель Отечества взирал со скалистых высот на пенную пучину Эгеиды, вынашивая планы Саламинского сражения. Увы, весь пыл душевного возбуждения пропадал, как только Демостен покидал бухту. Возвращаясь в тесные кварталы Лимны, Агре и Диомеи, он вновь становился неудачником, рожденным на свет для потехи сограждан. Здесь его называли Батталом и презрительно ухмылялись вслед. Что могло быть унизительнее этой дурацкой эпиклесы? Назвать афинского юношу именем нелепого флейтиста, который всю жизнь проходил в женских нарядах и был слабее тростинки!
  Да, природа не оделила Демостена физической силой. В отличие от своих сверстников с улицы Тренога - ладно скроенных и мускулистых ребят - он никогда не ходил в палестру, так как упражнения давались ему с непомерным трудом и угнетали дух. Нескладный, с оттопыренными лопатками, вечно дергающимся плечом и искривленным носом он мучительно сознавал свою неполноценность, страшась даже показаться на Агоре или пройтись по Керамику. Женщины никогда не смотрели в его сторону. Это тоже угнетало Демостена, потому как все его знакомцы давно уже прославились любовными подвигами и слыли опытными обольстителями.
  С самого детства Демостен был приучен жизнью к лишениям и невзгодам. Немалое состояние, унаследованное от рано умершего отца, присвоили себе братья матери Афоб и Анетор, назначенные опекунами. Средств порою не хватало даже на то, чтобы оплатить учебу в школе и купить приличную одежду и обувь. Приходилось по нескольку лет ходить в обносках. Желтая туника без канта давно выцвела и села от частой стирки, сандалии стоптались, а задники на них Демостен латал сам. Гиматион тоже был только один - дыры на нем нужно было старательно штопать и прятать за складками, продавленными тяжелым камнем, нагретым на решетке очага.
  Все деньги, которыми он располагал, шли на оплату уроков Исея и покупку книг по судопроизводству, истории и философии. По меньшей мере, вопрос о том, чем заниматься в жизни, у Демостена никогда не стоял. С того самого дня, как он услышал на Пниксе вдохновенную, но взвешенную речь Исея в защиту пострадавших от недобросовестных кредиторов геоморов из дема Коллитос, он начал учиться ораторскому искусству. Возможность словом воздействовать на умы и волю слушателей показалась Демостену настоящей магией, и он рьяно принялся за дело, осваивая рекомендации учителя. К тому же, ораторы неплохо зарабатывали - не зря же судебные процессы составляли центральную часть всей общественной жизни в Атенас.
  Исей, конечно, не являлся самым ярким образцом красноречия в городе, но его услуги были вполне доступны для стесненного в средствах юноши. В школу же к прославленному Исократу, слава которого гремела по всей Аттике как большой медный гонг из Эрехтейона, путь для него был явно закрыт.
  Демостен каждый день жил надеждой на светлое будущее. Ничего иного ему просто не оставалось. Он ждал, что однажды проснется знаменитым. Сначала он непременно отсудит у нечестивых опекунов мебельную мастерскую на углу Коэле и оружейню у Дипилонских Ворот, вернет все сбережения отца в золотой и серебряной монете, а там... Там уже открывался полный простор для самого смелого воображения.
  Впрочем, когда Демостен начинал думать о своих предстоящих успехах на ораторском поприще, его вновь охватывали сомнения. Да, за неполных четыре года обучения он в совершенстве освоил теорию построения речи, приемы софистики и логики. Научился сам составлять речи для суда и декламировать на память речения известных ораторов.
  Только вот голос его по-прежнему оставался слабым и невнятным, как в раннем детстве. Еще он немилосердно картавил, заикался и нервно дергал непослушным плечом. Одна единственная попытка подменить заболевшего учителя в суде закончилась полным провалом. Такого позора Демостен еще никогда не испытывал! От свиста и ругательств, летевших в него словно камни из рядов слушателей, он убежал, закрыв лицо руками. Как побитая собака...
  Но и расставаться со своей мечтой Демостен тоже не хотел. Пережив самый пик отчаяния и разочарования в себе, он пришел, как ему показалось, к единственно правильному выводу. Нужно развивать голос. Что он еще может делать в этой, такой враждебной к нему жизни? Он не видел больше ни одной области для приложения своих усилий. Для военного он был слишком немощен, хоть и грезил по ночам лаврами Мильтиада и Аристида. Открытию доходного предприятия мешало отсутствие начального капитала. Писать стихи и сочинять музыку? Для этого не было таланта.
  И Демостен начал приходить к берегу моря, чтобы в полном одиночестве оттачивать свою речь. Еще он гулял здесь, наслаждаясь покоем; кормил слетающихся к нему чаек, отламывая куски от припасенных лепешек; садился на корточки и погружал ладони в темно-сиреневые с изумрудным отливом воды Эгеиды. Он думал о былой славе Атен.
  Некогда величайший город эллинского края, одухотворявший поэтов, художников и философов, неуклонно приходил в забвение. Где же твой сиятельный блеск, Град Паллады? Светоч мудрости, питавший своим огнем целый мир, давно померк и в его жалких огарках уже не увидеть следов прежнего великолепия. Тяжелая длань богов наказала атенцев за высокомерие и жадность. Пожары и кровь Пелопонесской войны оставили свое страшное клеймо. Но куда хуже была разъедающая душу горечь поражения. Граждане, считавшие себя первыми под солнцем, ныне вынуждены влачить бремя униженных и согбенных... Где они, новые Перикл и Кимон? Никто уже не печется о попранной славе. Люди в Атенах живут только повседневными заботами. Их волнует, как плотнее набить брюхо, где услышать скабрезные новости о любовных похождениях пританов с гетерами, как заработать хорошие барыши на бегах или занять престижное место в театре Диониса...
  А он снова и снова приходит к морю, что есть силы, декламируя патриотические оды Каллина и Тиртея:
  '...Так как потомки вы все необорного в битвах Геракла,
   Будьте бодры, еще Зевс не отрекся от вас!
   Вражеских полчищ огромных не бойтесь, не ведайте страха,
   Каждый пусть держит свой щит прямо меж первых бойцов...'
  Так вещал Демостен, но все его слова бесследно тонули в бушующем грохоте Эгеиды. Однако юноша не сдавался. Выставив правую ногу вперед, как это обычно делал Исократ, он совершал величественные жесты руками, отрепетированные дома перед зеркалом, и неутомимо возглашал к небесам, силясь пробиться голосом через хоралы пенных волн:
  '...Гордостью будет служить и для города и для народа
   Тот, кто, шагнув широко, в первый продвинется ряд.
   И, преисполнен упорства, забудет о бегстве позорном,
   Жизни своей не щадя и многомощной души...'
  Дух юноши воспламенялся, кровь стучала в жилах. Он почти кричал, вкладывая в древние строки все свое существо:
  '...Стойте под сводом щитов, ими прикрывши ряды,
   Каждый в строю боевом: Памфилы, Гиллеи, Диманы,
   Копья, угрозу мужам, крепко сжимая в руках.
   И на бессмертных богов храбро во всем положившись,
   Без промедленья словам будем послушны вождям...'
  - Положиться на богов можно, когда знаешь их промысел, - раздался вдруг за спиной Демостена скрипучий голос, нещадно коверкавший благозвучный аттический говор.
  Быстро обернувшись, юноша увидел насмешливо разглядывающего его старика в черном фригийском колпаке, измятых штанах, нелепо выглядывающих из-под хитона, и запыленном плаще одрисского покроя. Вся эта разнородная одежда, конечно, не могла скрыть варварского происхождения незнакомца. В его заостренных чертах загорелого лица Демостен безошибочно распознал скифа.
  Дело в том, что бабка юноши тоже была скифянкой из какого-то далекого племени за Борустеном. Дед взял ее в жены, нарушив все правила и обычаи, чем доставил много проблем своему сыну, с трудом сумевшему сохранить права атенского гражданства. Демостен не любил вспоминать о своих родовых корнях.
  - Что тебе нужно? - спросил он, придав своему лицу строгое выражение. Юноша боялся, что имеет дело с очередным насмешником.
  - Привет тебе, благородный Демостен, от верховного повелителя всех сколотов царя Атая, - сказал старец, приложив руку к сердцу. - Стоило немалых трудов разыскать тебя. Дороги очень плохие, в Тракее и Тессалии полыхает война...
  Демостен копался в памяти. Имя скифского царя казалось ему смутно знакомым, будто он где-то его уже слышал.
  - Я маленький человек, - сказал он наконец, не зная еще, как ему относиться к этому странному заявлению. - Какое дело может привести ко мне человека от царя скифов? Или ты просто вздумал потешаться надо мной?
  - Обман и лукавство не в чести у борустенитов, - невозмутимо ответил незнакомец. -Ты мог бы узнать это от своей бабушки, если бы в детстве внимательно слушал ее рассказы.
  - Откуда... - у Демостена перехватило дыхание, - откуда ты можешь знать?! Кто ты? Зачем ты здесь?
  - Считай, что я пришел по велению Атая, - скиф говорил медленно, стараясь правильно расставлять ударение в слогах. - Царь желает тебе долгой и счастливой жизни.
  - Откуда он знает меня?
  - Атай много чего знает, - в речи незнакомца появилась загадочность. - Может быть, ты слышал, что о нем говорят? Люди толкуют, будто взору его открыты все земные пути и даже произволение небесных владык.
  - Ты хочешь сказать, - Демостен напрягся, - что твой царь наделен жреческим даром предвидения? Я слышал, что такие давно перевелись со времен правителей Кносса.
  - Атай и царь, и воин, и жрец в одном лице, - отвечал незнакомец. - Как царь он управляет народом на своих многочисленных землях; как воин - повергает недругов на поле брани; как жрец - читает знаки людских судеб. Он знает и твою судьбу, Демостен.
  Юноша недоверчиво усмехнулся.
  - И что же такого увиделось ему в моей судьбе, что он отрядил ко мне посланника с самого Борустена?
  - Он увидел в тебе защитника Эллады от лютой беды, подобной которой никогда еще не знали ваши города, - сумрачно молвил скиф.
  Улыбка не исчезала с лица Демостена.
  - Я? Защитник? От кого же повелит защищать греков прозорливый царь Атай? От спартиатов? От персов? От тебайцев?
   - Есть враги гораздо страшнее, - понизил голос незнакомец.
   - Уж не о богах ли ты говоришь? - усмехнулся Демостен.
   - Боги приложили руку к их существованию, - отозвался скиф. - Но не богов следует винить за то, что эти враги окружили вас. Я говорю о человеческих страстях и пороках. Атены развращены богатством и жадностью, стяжательством и сладострастием. Каждый из вас почитает себя центром мира - и потому ни один из вас не придет другому на выручку. А между тем, уже появился тот, кто знает все ваши слабости и сумеет использовать ваших внутренних врагов - против вас самих.
   - Кто же это? - улыбка медленно сползала с лица юноши.
  - Это Македна, - спокойно ответил старец. - Македна и ее царь Филипп, сын Аминты.
  -Ты смеешься надо мной? - возмущенно вскричал Демостен, потеряв всякое терпение. - Филипп? Дикарь? Царь полуварварской страны? Чем же он так страшен Элладе?
  - Для вас сейчас представляет опасность любой, сколь-нибудь сильный, вождь, - ответил гость, не поведя и бровью. - А этот человек стократ опаснее для греков, чем Дарий или Ксеркс. Прежде всего потому, что он слишком хорошо вас знает. Лучше, чем вы сами знаете себя. И потому, что ваши сограждане сами ищут дружбы с ним, они открыты для него. Если вы не одумаетесь, он просто проглотит Элладу, как змея беспечную лягушку. Черная туча уже нависла над вами. Отогнать ее может только могучий герой, спаситель отчизны, вдохновитель людей. Так говорит тебе царь Атай.
  - С чего я должен верить в опасность Македны? - упирался Демостен. - Я даже толком не знаю, где она находиться. Где-то между Тессалией и тракейскими горами, на которых никогда не тает снег... На самом севере, где волосатые дикари, почти не слезающие с лошадей, в пьяном угаре именуют себя 'благородными эллинами'. Да и кто такой этот Филипп, сын Аминты?
  - О, это непростой человек... - глаза скифа затуманились воспоминаниями. - Филипп много лет жил заложником в Тебаях. Там он вдоль и поперек изучил всю подноготную военного дела, запоминая приемы строевого боя Эпаминонда и Пелопида. А еще он изучает вашу философию, вашу систему обучения молодежи, ваше оружие, ваши навыки управления. Также набирается опыта у Персии, у Скифии, и создает свою систему боя. Такую, какой еще не было ни в Элладе, ни в Персии.
  - Что ж с того? - не понимал Демостен.
  - Если вы хотите противостоять ему, вам нужно забыть свои обиды и недоверие. Вам нужно объединиться, и день и ночь учить и учить своих воинов, а не предаваться развлечениям. Иначе армия Филиппа просто сомнет ваши разрозненные отряды с одного натиска, - проворчал незнакомец, начиная сердиться, - так, что и костей не соберешь. Пройдется, как косарь по спелому лугу, как горная лавина по спящей долине.
  - Ваш царь Атай проявляет поистине отеческую заботу об Элладе, - заметил Демостен с легким сарказмом. - С чего бы это у нас появился такой благодетель?
  - Похоже, дух борустенитов совсем выветрился из твоей крови, раз ты подвергаешь сомнению их мудрость и благородство, - старик бросил на Демостена изучающий взгляд. - Атай много лет доказывал свое право называться Всеведающим. Он зрит многое из того, что пока сокрыто. И он уже знает - Эллада падет. Спасти ее может лишь доблестный муж, способный силой своего слова сплотить все роды эллинов. Только собравшись в железный кулак, вы отразите македонского зверя.
  Демостен задумался.
  - Разве царю скифов есть дело до нашей участи? Борустен далеко. Македонские копья не перепрыгнут через снежные перевалы и глубокие реки.
  - Ты ошибаешься. Если ты не выдернешь своих соотечественников из оцепенения, подобного смертному сну, не вернешь минувшую славу Элладе. Македна сперва сожрет вас - а потом сама, отравленная ядом ваших пороков, станет заражать весь остальной мир. И уже через нее эта отрава потечет в наши тихие степи, сначала тонким ручейком - а потом сметающим все неудержимым потоком...
  - Похоже, ваш Атай либо всезрячий пророк, либо занятный сказочник, - Демостен покачал головой. - Я пока не разберу. Но почему, скажи, он послал тебя ко мне? Не к Харету? Не к Харидему? Я не полководец и не политик.
  Глаза скифа ярко блеснули.
  - Потому что ты - Последний Эллин. Тот единственный, кто еще в силах возродить древнюю гордость Эллады.
  - Я? - изумился Демостен. - Ты издеваешься надо мной? Да нет во всей Элладе неудачника большего, чем я! Что я могу? Кого и в чем способен вразумить? Да даже нищий на рынке обладает большим даром убеждения. Его, по крайней мере, слушают. А меня однажды едва не оплевали...
  - Ты пока не знаешь себя,- как-то отдаленно произнес незнакомец. - Спроси же прямо сейчас. Кто ты, Демостен? Для чего ты живешь на этой земле? Желаешь ли ты и дальше потешать своей слабостью народ атенский, или же превратишься в колосса духа, за которым пойдут толпы?
  - Подожди, подожди, - смутился Демостен. Он вдруг почувствовал нарастающее смятение. - Все то, что ты мне говоришь, так странно... Так неожиданно.
  - Ты, Демостен, сын Демостена - Спаситель Эллады, глас свободы и доблести всех эллинов! - оглушительно прокричал скиф, заглянув юноше в глаза. - Ты слышишь меня? Спаситель Эллады! Твоя слабость исчезнет как старая волна, сменившись новой, - он вытянул руку в сторону моря, - высокой и мощной волной, ведущей за собой бурю. Ты будешь вестником справедливости, символом благородной борьбы с миром праха и тьмы. Я слишком ясно видел твое будущее и открываю его тебе сегодня. Думай над моими словами. Запомни: если не ты, то никто. Ты - Последний Эллин!..
  Отголоски слов удаляющегося скифа медленно замирали, мешаясь с нарастающим ревом прибоя. Демостен еще долго стоял у самой кромки моря, неподвижными глазами уперевшись в малиновый горизонт, над которым дымились лазоревые облака...
  ...Встреча со странным скифом, представившимся посланником царя Атая у Камня Тефиды, перевернула весь его мир. В душе Демостена словно зажглась яркая звезда, и теперь она направляла его вперед своим неугасающим светом. Речи против Филиппа открыли жителям Атен глаза на угрозу, нависшую над древней эллинской отчизной. Должно быть, ни один полководец в Элладе не причинил столько вреда царю Македны, сколько искрометное слово Демостена. А сколько опасных планов Филиппа было предупреждено и сорвано его неуемными стараниями!
  Но расшевелить эллинов и заставить их сплотиться было очень трудно. Одни еще не верили в реальность существующей угрозы, другие, подобно Исократу и Эсхину, подкупленным Филиппом, держали сторону Македны и вносили разлад в общественное мнение. Третьи были нерешительны и просто ждали, чем же все закончиться. Демостен боролся один. И против Македны, и против нерадивых сограждан, и против своей тяжелой судьбы. Однако он больше не сомневался в себе. Он принял свой путь с совершенной решимостью сердца. Теперь нужно было идти до конца: победить или погибнуть.
  Наибольших усилий для Демостена потребовала борьба за Олинф - могучий процветающий полис, бывший некогда колонией атенцев. Оказавшись на пути македонского завоевателя, Олинф воззвал к своей исторической метрополии. Трижды, пока тянулась эта изнурительная война, Демостен выступал на Пниксе, призывая сограждан к противодействию Филиппу.
  Результатом его усилий стала отправка флота и войска под руководством искушенного стратега Харета. Однако бои против прекрасно подготовленной и сплоченной македонской армии завершились полным поражением. Весь боевой опыт и искусство атенцев и олинфян оказались тщетными перед железным напором монолитной фаланги Филиппа, выстроенной в шестнадцать рядов, и его неудержимой конницы.
  Олинфяне держались, как могли. Высокие крепостные стены спасали город. Тогда Демостен, почти сорвав голос, убедил Народное Собрание снарядить новое войско. Его повел Харидем. И снова атенцев ожидал полный разгром.
  Близилась зима. Олинф и Атены жаждали передышки в войне. Они надеялись, что Филипп отступит, позволив им собраться с силами. Зимой все военные действия прекращались. Это был неписаный закон, которому следовали со времен седой древности любые правители и полководцы.
  Однако Филипп презрел все традиции, начав в самый разгар зимы свою третью олинфскую компанию. И снова Демостен, пылая справедливым гневом и возмущением, обращался к патриотам родного города. Превозмогая отчаяние, он умолял сограждан вспомнить Марафон и Саламин. Третье войско было собрано, но когда корабли атенцев бросили якорь в порту Олинфа, самого Олинфа уже не было. Он дымился в руинах.
  После этого сограждане Демостена словно перестали его замечать. На севере гремели бои фокидян против Македонии и Тебай, Филипп продолжал набирать силы - но атенцы безмолвствовали. Убедить их выступить вновь, после понесенных неудач, было невозможно; все чаще звучали голоса о необходимости союза с восходящей звездой Филиппа, а не противостояния ей...
  Страшная участь Фокиды, как Олинфа до того, так ничему и не научила атенцев. Казалось, кара приближается. И Демостен, отчаявшийся убедить других в своей правоте, обрадовался, когда ночью после его выступления в дом к нему вошел все тот же скиф, некогда передавший послание Атая.
  
   Глава 6. Город Атая.
  
  Продвигаясь от стана к стану и расспрашивая жителей, Зарена наконец достигла приречных холмов, на которых растянулись стены и башни столицы сколотов. Город стоял на левом берегу Борустена, на месте впадения в него притока Конский Ручей. Он был окружен высоким валом и рвом, а на юго-западе над гребнем вала возносилась мощная твердыня из сырцового кирпича. Девушка внимательно рассматривала внешние укрепления - отмечала высоту стен, глубину рвов. Стены и башни были подогнаны друг к другу плотно - ни щели, ни бреши. Склоны холма - слишком крутые, чтобы приладить к ним штурмовые лестницы. Единственный подход, где могли бы поместиться в ширину три всадника - наклонная насыпь у главных ворот. Все это Зарена отметила зорким глазом воительницы, заодно с удивлением признав сходство настоящего города с его песчаной копией, созданной Дэвоуром.
  На подъезде к тяжелым дубовым воротам, окованным железом, девушка сразу привлекла к себе внимание воинов. Их было двое - оба в войлочных башлыках, стеганых куртках, опоясанных бронзовыми поясами, с длинными копьями и щитами-полумесяцами. Алые шаровары расшиты бисером. Один - чернявый и коренастый, с кривыми ногами. Другой - долговязый и рыжеволосый, с голубыми глазами, широким ртом и жидкой бородкой.
  - Чего пялишься? - резко осадила Зарена рыжеволосого стража, с интересом разглядывавшего тонкий стан воительницы. Все советы Дэвоура разом выветрились у нее из головы.
  - Далеко ли собралась, красавица? - с ухмылкой произнес он, скользя взглядом по вадарским доспехам и рисунку черной пантеры на горите. - У нас таким гостям не рады.
  - Тебя не спросила! - фыркнула девушка. - Уйди с дороги, пока не отведал моей плетки.
  - Вот наглая девка! - подивился чернявый воин. - Видишь, Амзар, что выходит, когда бабам волю дают...
  Зарена двинула на него коня, заставив попятиться.
  - Уймись, дуреха, если голову на плечах носить не надоело! - рыжеволосый попытался вскинуть копье, но Зарена опередила его, направив острие пики ему в лицо.
  - Попробуй, - она презрительно скривила губы. - Тебе бы не копьем махать, а за плугом в поле ходить.
  Чернявый покачал головой.
   - Негоже, явившись в гости, с грубости начинать.
  Воительница обвела стражников уничижительным взглядом, от которого они почувствовали себя неуверенно.
  - Уйдите с дороги! - решительно заявила Зарена. - Я приехала сюда не к вам, а к князю Атаю.
  - Нужна ты нашему князю, - пробурчал чернявый, нехотя отступая в сторону. - Он гордячек не любит. А с вадарами и вовсе дружбы не водит...
  - Это мы без вас разберемся, - надменно ответила Зарена. - А вы - лучше не мешайте. Все равно не остановите!
   - Да ступай, - пожал плечами чернявый. - Небось, князь на тебя управу найдет.
  Они разошлись в стороны, пропуская странную гостью.
  - Ты видел? - только и спросил рыжеволосый, когда девушка въехала в ворота.
  Сразу за стенами начинались узкие улочки с многочисленными домами. Крайние напоминали, скорее, землянки и были окружены скотными дворами, но за ними шли ряды добротных строений, сложенных из бревен, либо из плетней, соединяющих опорные столбы и обмазанных глиной. Было даже несколько прямоугольных каменных зданий. Проезжая через город, Зарена с удивлением замечала площади, торговые лавки, кузнечные цеха.
  'Да, изменился сколотский край', - думала она про себя, осматриваясь по сторонам.
  Слишком многое напоминало ей города иованов, которые она повидала во время походов в Тавриду. В душе появились непонятные чувства: недоумение и недоверие граничили с какой-то странной досадой. Девушке трудно было принять очевидное: люди в ее отчей земле уже давно жили по-новому. Они пахали землю, строили прочные жилища, возводили каменные крепости, торговали с иноземцами... Во все это было трудно поверить кочевнице, жизнь которой прошла в войлочных шатрах и кибитках среди некошеной травы, в перезимовках, скитаниях и войнах под ржание лошадей и свист ветра.
  Сколоты изменились и внешне. Стали одеваться в богатые кафтаны, расшитые стразами и золотым тиснением. На некоторых Зарена видела рубиновые вставки, бирюзу и гранат, на руках - тяжелые литые браслеты. Воины гарнизона щеголяли в иованских закрытых шлемах, латах и поножах. Признаки достатка и довольства были ясно написаны на лицах людей - тех людей, что уже успели позабыть гнет испытаний и тяжесть ратных невзгод. Город Атая процветал, и жители были счастливы доставшейся им судьбой, но от этого девушке становилось необъяснимо грустно.
  Медленно продвигаясь через запруженные ремесленниками, торговцами и самым разношерстным народом улицы, Зарена ловила на себе косые взгляды.
  - Смотрите, вадарка! - шептались люди у нее за спиной.
  Мужчины хмурились, женщины старались убрать за спину детей. Зарена делала вид, что не слышит этих беспокойных реплик и не видит недружелюбных взглядов. Глаза ее уже разглядели за кварталом кожевников высокие стены Внутреннего Города, сложенного из камня, который у иованов принято называть акрополем, Верхним Градом. От непривычной людской суеты и шума у девушки рябило в глазах, а в голове стоял гул.
  - Кого-то ищешь, красавица? - насмешливый голос заставил Зарену обернуться.
  На другом конце улочки остановились, придерживая холеных, лоснящихся жеребцов, шестеро вооруженных всадников. Один, в ярко красном чекмене, на лицевой стороне которого был вышит золотом Таргитай, спасающий от грифонов оленя, был похож на вождя или воеводу. Плечи его покрывал плащ из горностаевого меха, черный башлык был усыпан золотыми бляхами в виде фигурок ястребов.
  Зарена прищурилась, изучая незнакомца. Высокий лоб с большими надбровными дугами, карие глаза, шрам под губой над подстриженной русой бородкой, такие же русые курчавые волосы.
  - Князя вашего ищу, - отвечала девушка, - Атая. Сказывай, где он.
  - Ишь ты, какая прыткая! - осадил ее сколот в красном чекмене. - На что тебе наш князь?
  - Не твое это дело, - воительница гордо вскинула голову. - Говори, коли знаешь. А нет - ступай своей дорогой.
  Сколот даже растерялся от уверенного и дерзкого тона девушки. Какое-то время в нем боролись гнев и любопытство. Внезапно в глазах загорелся озорной огонек.
  - Поезжай за нами, - с усмешкой предложил он, - если такая смелая. Князь в Каменном Городе. Проводит воинские игрища.
  Лицо Зарены преобразилось, словно исторгнув поток огненного жара, и это почему-то развеселило воинов. Девушка сдвинула брови.
  - Показывай дорогу! - повелительно сказала она всаднику в красном чекмене. - Давно хотела посмотреть, что за удальцов себе князь Атай в дружину подбирает.
  Сколот, поборов улыбку, сделал приглашающий жест. Маленький отряд мелкой рысью проследовал мимо закопченных кузниц, соломенных гончарен и высоких амбаров с берестяными кровлями. Зарена двинула каурого скакуна следом, но держась в некотором отдалении.
  Каменный Город сразу ошеломил девушку высокими строениями в иованском стиле с портиками, колоннами и фресками. Несколько повозок, запряженных костлявыми волами, везли плиты белого мрамора. Провожатые Зарены, оглядываясь и видя ее недоумение, развеселились еще больше. Но девушка на них даже не смотрела. Она во все глаза изучала вертикальные стелы, покрытые глубоким рельефом, черепичные крыши домов, над которыми вились белоснежные голуби. Здесь были даже фонтаны и сады.
  Попадающиеся на глаза горожане были одеты еще более ярко и кичливо. Зарена поняла, что в Каменном Граде обитает высшая сколотская знать. Миновав несколько длинных зданий с треугольными сводами, всадник в красном чекмене и его спутники выехали на просторную площадь перед высокой постройкой со ступенчатыми лестницами, чем-то похожей на святилище. Здесь было очень тесно и шумно от обилия народа. Однако мастеровых или праздных зевак, как в нижнем городе, девушка не увидела. Все собравшиеся выделялись своими ладно скроенными фигурами и статью. В основном, это были зрелые мужи или юноши, одетые в легкие холщовые или кожаные куртки. Лишь особняком держалась кучка старцев в полушубках, рассевшихся на каменных скамьях под тенистыми ясенями на самой окраине площади.
  Зарена сразу оценила обстановку. В плотно утрамбованную землю квадратной площадки перед святилищем были вбиты деревянные колья, на которых висели щиты и гориты. Два плетня в стороне пестрели от множества закрепленных на них мечей, топоров и палиц. А между ними боролись, разбившись на пары разгоряченные молодцы, стреляли из луков по войлочным мишеням, состязались на мечах и копьях.
  Прибытие шестерки всадников и сопровождающей их девушки прошло бы совершенно незамеченным, если бы русоволосый воин в красном чекмене не закричал во все горло басистым раскатистым голосом:
  - Да пошлет Папай радость великому князю Атаю и нашим мудрым старейшинам!
  Все сколоты на площади откликнулись на этот клич дружным ревом.
  'Вот дуралей, - с досадой подумала Зарена и поморщилась. Хаотичный гул, поднятый толпой разгоряченных мужчин, показался ей бессмысленным и диким. - И чего было так орать?'
  - Кто это с тобой, Баксаг? - спросили юношу воины. - Новой подружкой обзавелся?
  Зарена вспыхнула от гнева до корней волос.
  - Привел еще одного бойца для состязаний, - сколот в красном чекмене улыбнулся во весь рот и подмигнул сородичам. - Не девка - огонь! Разве что молнии не метает.
  Воины на площади расхохотались. Множество глаз уставились на воительницу, изучая ее от головы до пят.
  - Давно вадаров не видали на Борустене, - сутулый пожилой воин с проседью и одним подслеповатым глазом протолкнулся через стену сгрудившейся молодежи. - Дайте хоть посмотрю поближе.
  Зарена хмуро воткнула копье в землю перед собой.
  - Ты ошибся, старик, - с трудом пересиливая недовольство, сказала она. - Я из сколотов, из борустенов. Дочь умельца Мастира с Рыжей Равнины.
  - Да ну? - недоверчиво хмыкнул тот. - Слыхали?
  Он обернулся к народу.
  - Пусть покажет, что умеет, - предложил тот, кого называли Баксагом. - Видать, вадары ее научили не только глазами сверкать. Может, и в оружии толк знает?
  'Ну, погоди у меня, шутник', - Зарена скрипнула зубами, однако промолчала.
  Сколоты на площади все больше распалялись.
  - Верно! - громыхнул круглолицый воин в синем башлыке, заросший лохматой бурой бородой. - Пусть покажет, чего стоит, раз доспех на себя надела, да меч нацепила.
  Еще не успели отзвучать его слова, как девушка с молниеносной быстротой вскинула лук, и народ скорее услышал, чем увидел свист летящей стрелы, сбившей головной убор с насмешника.
  Вздох изумления разнесся среди всех свидетелей этой сцены. Круглолицый воин растерянно ощупывал голову дрожащей рукой. Он не досчитался целой пряди волос. Народ от хохота схватился за животы.
  - Что я вам говорил? - оглядел сородичей Баксаг. - А ну, кто хочет с ней на мечах побиться - выходи!
  Люди притихли.
  - Что? - Баксаг удивленно приподнял брови. - Нет среди славных сколотов удальца, способного одолеть девчонку?
  - Я хочу! - вперед выступил рослый детина с мясистым лицом, покрытым оспинами. Грудь его выдавалась колесом, бугры мышц перекатывались под льняной рубахой, опоясанной черным кушаком.
  Зарена проворно соскользнула с коня и бросила поводья стоящему рядом безусому юнцу.
  - Придержи! - велела она.
  Накал страстей на площади достиг своего пика. Люди с азартом подбадривали противников.
  - Не убей девку, Агуз! - кричали здоровяку. - Вдруг еще на что сгодиться.
  - Полегче с ней! - неслось со всех сторон. - Еще родит от одного твоего удара.
  Зарена извлекла широкий меч из ножен и огляделась по сторонам взглядом затравленной пантеры, готовой к броску. Зрители умолкли.
  Противники сошлись внутри тесного круга, образованного наблюдателями. Клинки отбрасывали пляшущие белые блики на лица стоящих поблизости людей. Агуз выжидал в нерешительности. Похоже, он прикидывал, как опозорить вадарку, в то же время, не причинив ей серьезного вреда. Это совсем вывело из себя Зарену. В стремительном наскоке она метнулась к сколоту и одним легким, неуловимым движением перерубила на нем кушак.
  - Штаны не потеряй! - загоготали зрители.
  Лицо Агуза с белой, как у поросенка кожей густо налилось кровью. Он засопел, словно бык, которого раздразнили и выпустили из тесного загона. Со всей прытью он ринулся вперед, наклонив голову. Тяжелые удары вспахали воздух. Их свист вызвал охи в толпе. Похоже, сколот решил больше не церемониться со своей противницей.
  Однако меч не достал девушку, несколько раз расчертив пустоту вдоль и поперек. Зарена без усилий ушла от всех выпадов. Неожиданно она сократила расстояние, шмыгнув под руку гиганта, и рассекла на нем рубаху от ворота до живота. Народ ошеломленно затих, признавая безупречную точность движений воительницы. Агуз осторожно ощупал грудь - лезвие даже не задело кожи.
  - Эдак она тебя целиком разденет, - качали головами сколоты.
  Агуз взревел, раздув ноздри. Он настырно наседал на девушку, силясь до нее дотянуться. Но это было подобно попыткам медведя ловить воробья. Девушка свободно уворачивалась, часто оказываясь за спиной гиганта. Разница в скорости была слишком велика. Когда ей надоела эта игра, она зашла сбоку и срезала большой кусок ткани с шароваров Агуза.
  - Довольно! - остановил поединок Баксаг. - Моя очередь!
  Русоволосый воин в красном чекмене задиристо подмигнул Зарене.
  - Со мной сразишься?
  - Давно хотела, - процедила та сквозь зубы и во взгляде ее блеснула угроза. - А то ты только языком чесать мастак.
  Юноша пропустил насмешку мимо ушей.
  - Будем биться на топорах, - неожиданно серьезно заявил он, поворачиваясь к своим товарищам. - Несите большие щиты!
  Сколоты зашевелились, и от взгляда Баксага не укрылось невольное беспокойство девушки. Она не понимала смысла этих приготовлений.
  - Скоро узнаем, кто из нас самый ловкий и сильный, - улыбка юноши была недоброй.
  Несколько воинов принесли тяжелые щиты из деревянных рам, обтянутых кожей, и положили на землю перед Баксагом.
  - Что стоишь? - юноша кивком головы указал на них Зарене. - Залезай! У нас так принято драться. Или сразу сдавайся.
  - Еще чего! - фыркнула воительница возмущенно.
  Баксаг запрыгнул на один из щитов, и его тут же подняли над головами воинов.
  Зарена не подала вида, что смущена этим необычным испытанием. Она сняла с седла топор и встала ногами на второй щит. Когда ее поднимали в воздух, девушка слегка покачнулась, но сохранила равновесие. Опора казалась совсем ненадежной, шаткой. Зарена непроизвольно напряглась и вновь поймала на себе насмешливый взгляд противника.
  - Проучи ее, Баксаг! - закричали воины. - Не посрами славы отца!
  Когда схватка началась, девушка отметила, что парень необычайно проворен и ловок. Он играючи балансировал на колеблющемся щите, разворачивался и крутил топором на длинной рукояти с такой скоростью, что тот превратился в размытую белую черту. Девушка давно не встречала воинов, способных потягаться с ней в быстроте, и закусила губу.
  Зрители с волнением следили за боем. Зарена почти сразу освоилась в непривычном для себя положении и начала яростные атаки. Топор ее закружился, как вихрь, исторгая ветряные струи. Но парень не отставал. Противники наносили удары, блокировали, парировали, уклонялись, старясь не потерять равновесия и не слететь на землю. Наблюдатели не могли отдать предпочтение никому из бойцов. Впрочем, Баксаг тоже казался удивленным. Правда его изумила не быстрота девушки, а неожиданная для женской руки тяжесть ударов. Пару раз он едва смог отклонить их от цели. Покачиваясь и двигаясь всем корпусом, противники выискивали недостатки в обороне друг друга, чтобы добиться перевеса. Оба уже были достаточно раззадорены и не желали уступать. Наконец Баксаг с такой неистовой мощью опустил топор на голову воительницы, что у Зарены, успевшей подпереть удар всем топорищем, оружие разлетелось в щепки.
  Зардевшийся юноша уже собирался крикнуть что-то обидное обезоруженной противнице, но не успел. В мгновение ока сорвав с себя портупейный ремень, она со всей силы хлестанула его по ногам, зацепив широкой фигурной пряжкой за щиколотку. Не удержавшись, Баксаг с грохотом свалился со щита на руки подбежавших товарищей.
  - Добро, - спокойный, но властный голос заставил Зарену повернуть голову.
  Она увидела плечистого седовласого воина в кожаном кафтане, смотревшего на нее из-под густых бровей лучистым взглядом.
  - Отменная работа, - заметил незнакомец. - Пойдешь ко мне в дружину?
  - А ты кто таков? - спросила девушка.
  Народ возмущенно загудел, словно пчелиный улей.
  - Кланяйся князю!
  Зарена поняла, что перед ней князь Атай.
  
   Глава 7. Искушение.
  -... Должно быть, дикие охотники, которые случайно забрели в долину Нила, остановились и замерли в немом изумлении, пораженные открывшейся им картиной, - голос учителя звучал очень размеренно и казался мелодичным - Стагирит выдерживал паузы между фразами и усиливал окончания отдельных слов. - Столь разительно эта земля отличалась от рыжих песков пустыни, что пришельцы сразу назвали ее 'Кемет', 'Черная'...
  Птолемей Лаг сидел с раскрытым ртом, чем вызывал насмешливые взгляды Гарпала и Лаомедонта. Неарх и Филота слушали заворожено, их глаза светились живыми огоньками. Один Александр выглядел сегодня непривычно отстраненным, далеким. Гефестион косился на друга с тревогой.
  - Просторы Нила неоглядны, - продолжал учитель. - Это самая большая река на земле, которая катит свои могучие воды через пески, нагорья и низины, превращая почву вокруг в жидкую глину, а окрестные долины делая цветущими и плодородными. Однако истоки ее до сих пор неизвестны и потому люди, пришедшие из пустыни и осевшие на ее берегах, изображают реку в виде божества с покрытой головой. Они называют ее Етер. Некоторые предполагают, что воды Нила выходят на поверхность где-то между Сиеной и Элефантиной, разделяясь далее на южное и северное направление. Однако определенного взгляда на этот вопрос нет...
  Цветы вокруг беседки благоухали. Пестрокрылые мотыльки и стрекозы резво витали над головами учеников, отвлекая их внимание своими забавами.
  - ... Но именно тут, на берегах Нила был посажен росток древней и великой культурной традиции. Охотники пустынь поняли, что эта благодатная земля способна с избытком прокормить их и обеспечить всем необходимым, и возблагодарили небеса за свою удачу...
  Ветви кипарисов раскачивались от дуновения легкого ветерка. Здесь, в Нимфейоне, все дышало уравновешенным покоем. Городок Миеза на берегу напористого Стримона был невелик. Окруженный со всех сторон лугами, крестьянскими пашнями и пастбищами для скота, он более походил на поселок или большую деревню. Впечатление это еще больше усиливали многочисленные хижины, разбросанные по округе в живописном беспорядке, скотные загоны и сараи. И только вокруг Святилища Нимф, среди лавровых рощ и маслин белели мрамором храмы, портики и галереи домов македонской знати, искавшей уединения на лоне природы после столичной суеты и беспокойства.
  В самом деле, Пелла уже давно превратилась в средоточие всей политической, экономической и культурной жизни Северной Греции. Наводненная разношерстным народом, она пропахла духом интриг, кровью бесконечных военных походов и смрадом уличного разврата. И Филипп, и философ Стагирит, прибывший к царскому двору для воспитания наследника трона, хорошо понимали, что кипучая атмосфера столицы не позволит Александру обострить восприятие ума для усвоения новых знаний. Поэтому решено было отправить царевича вместе с самыми ближайшими товарищами и друзьями в неприметный сельский городок, чтобы обеспечить благоприятные условия для обучения. В Миезе, далекой от шумных царских пиров и неусыпного ока Олимпиады, подросток начал постигать азы эллинских наук под руководством своего нового наставника.
  Здесь, среди тенистых кущ и источников с ледяной горной водой даже солнце, казалось, светило по-другому, а земля еще помнила прикосновение ног богов и героев Олимпа. Стагирит преподавал своим ученикам историю, географию, риторику, поэтику, физику и основы философии. Этот худощавый человек с высоким лбом, окруженным серыми редеющими волосами, поджатой нижней губой, аккуратно подстриженной бородкой и задумчивым взглядом голубых глаз источал неискоренимую уверенность в торжестве человеческого разума. Он умел воодушевлять своих воспитанников особым душевным огнем.
  Александру науки давались легко. Его цепкий ум схватывал новые знания жадно и настойчиво, а там, где возникали трудности, он боролся с ними словно воин с врагами на поле боя. Однако с некоторых пор философ стал подмечать за наследником случаи потери внимания, когда взгляд его на краткие доли мгновения вдруг утрачивал свою осмысленность и начинал блуждать в каких-то неведомых далях. Впрочем, Стагирит списывал это на горячий нрав наследника и его кипучую жизненную энергию, которую было трудно сдержать в отведенных рамках.
  -... Правитель Менес, первым объединив Верхний и Нижний Египет, создал могучее государство, которое при его преемниках овладело Синаем, Иудеей, Сирией и Финикией, - доносился до Александра неторопливый голос учителя. - Он сделал столицей своего царства город Мемфис, который на языке египтян называется Хет-ка-Птах, Владение души Птаха.
  Стагирит встал со скамьи и прошелся по беседке.
  - В те времена, когда эллины ютились в плетеных лачугах и жарили на костре мясо убитых на охоте ланей, а персы, одетые в шкуры зверей, пасли на голых полях диких жеребцов, в долине Нила процветали ремесла, культура и сложные религиозные обряды. Египтяне строили масштабные сооружения, врачевали больных с помощью хирургических инструментов и выделывали папирус для письма. Получили развитие многочисленные науки...
  Гефестион осторожно коснулся локтя Александра, чтобы вывести его из оцепенения. Царевич заморгал глазами и тряхнул золотыми кудряшками. Помутневший взгляд вновь вспыхнул горячим пламенем.
  -... Что же погубило такую великую державу? - спросил Птолемей, когда учитель замолчал.
  - Войны, - ответил Стагирит. - Затяжные кровопролитные войны, которые правители Египта вели за пределами своей страны. Они подорвали ресурсы государства и превратили его в легкую добычу молодых, голодных хищников, явиввшихся с востока...
  Когда дневные занятия в беседке Гестии закончились, и ученики начали расходиться, Стагирит придержал царевича.
  - Здоров ли ты, Александр? - спросил он, внимательно вглядываясь в лицо наследника.
  - Да, учитель.
  - У тебя есть вопросы по сегодняшнему уроку?
  - Только один, учитель.
  Стагирит кивнул головой, ободряя царевича.
  - Как победоносные войны могут ослабить страну? - глаза Александра полыхнули, как костер.
  Философ снисходительно улыбнулся, ответив не сразу.
  - Ведь если армия крепнет в боях и походах, - с жаром продолжал царевич, - а государство расширяется за счет новых земель и богатеет за счет военной добычи, оно должно процветать.
  - Видишь ли, Александр, - Стагирит говорил терпеливо и спокойно. - Когда основное мужское население страны участвует в регулярных войнах - хозяйство приходит в упадок. Вместе с ним страдают ремесла. Культура становится вульгарной, нравы падают, традиции предков неизбежно вырождаются. Так произошло с Египтом, с Ассирией, с Вавилоном. Теперь пришел черед обширной Персидской Державы.
  Александр упрямо сжал губы. На лбу появилась напряженная складка.
  - Ты хочешь сказать, учитель, что и политика моего отца рано или поздно причинит вред Македне?
  Стагирит уклонился от прямого ответа.
  - Пока Филипп лишь хочет упрочить положение своего царства в Элладе и сплотить его население. Но широкая экспансия вовне может быть опасна...
  Александр грустно опустил голову.
  - Ты не понимаешь, учитель, что значит быть царем Македны! Столетиями мои предки отбивали нападения орд дикарей, бились за каждый клочок нашей земли. Варвары захлестывали нас как паводок. Они проходились по стране, оставляя после себя кровь и пепел. Персы, трибалы, меды, одрисы, тавлактии... Каждый норовил поставить на колени. Все наши цари познали военную долю, жили войной или пали в боях: и Пердикка, и Аргей, и Алкет, и Павсаний... Эроп Первый принял власть еще младенцем - его колыбель стояла позади войска во время битвы с иллурами. Пердикка Третий пал в бою, убив своей рукой множество варваров.
  Царевич распалялся все сильнее.
  - Вот и представь, учитель, каково это: каждый день вглядываться в горизонт с башен Пеллиона и ждать, не идет ли враг, не горят ли села. В вечном напряжении прошла жизнь всех царей Македны. Отец решил положить этому предел. Довольно уже трястись от страха за стенами крепостей. Македна должна сама наводить страх и владеть соседними землями. Само ее имя пусть повергает недругов в трепет...
  На лице философа появилась тень, и Александр, похоже, угадал мысли учителя. Стагирит вспомнил гибель родного города, который оказался на пути войска Филиппа в Халкидской войне. Вспомнил разрушенные дома, истребленных и угнанных в рабство жителей.
  - Можно управлять людьми и странами, не подавляя их своей волей, - сказал он. - Это возможно на основе взаимопонимания и добровольного сотрудничества. Такова была мечта Перикла. Он хотел создать Общеэллинский Союз государств с равными правами, но под эгидой сильнейшего среди них - Атен.
  Губы царевича пренебрежительно скривились.
  - Перикл не смог даже защитить своих сограждан в Архидамовой войне. Ему не хватало сильной руки и твердой воли.
  - Возможно, Александр, - согласился философ, - однако он был высоко просвещенным человеком и хорошо понимал интересы государства. Внешние условия и расстановка политических сил не всегда благоприятствует самым расчетливым планам.
  - Вот потому, учитель, - Александр едва не захлебывался в своем порыве, - я и хочу, чтобы Македна не зависела ни от каких условий! Чтобы условия создавали мы, а остальные - принимали их, как неизбежность, как закон, ниспосланный богами...
  Стагирит лишь невесело улыбнулся.
  Гефестион уже дожидался друга под статуей Лахесис у маленького родника, бившего из земли. Здесь, среди миртов и кипарисов, разливающих в воздухе сладкий аромат, он взял Александра за руку и вгляделся в его лицо.
  - Ты сегодня другой, - осторожно начал он. - Что происходит, Александр? Расскажи мне! У нас никогда не было секретов друг от друга.
  Царевич колебался. Глаза его потемнели.
  - Ты изменился, и это меня тревожит, - Гефестион сильнее сжал руку наследника. - Тебя что-то заботит?
  Александр сдался.
  - Не знаю, как тебе объяснить, - запнулся он. - Вроде бы, ничего особенного... Один и тот же сон. Я вижу его почти каждый день, и он не дает мне покоя.
  - Расскажи!
  - Понимаешь, я вижу звезду. Это большая яркая звезда в небе. Она освещает весь небосклон и зовет меня к себе. Словно показывает мне путь. Мне хочется дотянуться до нее, и я смотрю на нее восторженными глазами, а она...
  - Что она?
  -Вдруг сама падает с небес прямо в наш Пруд Эвменид! Я бегу к ней, начинаю искать в воде, но вода чернеет, как копоть, а со дна всплывает мертвая рыба...
  - Ну, - протянул Гефестион. Он не находил, что сказать. - Сны разные бывают. Порой и не такое привидится.
  - Нет, - возразил царевич. - Этот сон все время возвращается. Он изводит меня. Я даже обращался к Гераклу и Дионису, молил их помочь мне...
  Установилось неудобное молчание, и Александр, научившийся воспринимать друга, как продолжение своего существа, уловил ход его мыслей.
  - Здесь нет вины моей матери, - уверенно сказал царевич.
  Он понял, что Гефестион припомнил те темные и таинственные ритуалы, которые Олимпиада, как посвященная жрица проводила по ночам в храме богини ночи Никты и благодаря которым она снискала себе в Пелле мрачную репутацию колдуньи. Когда-то именно ночные посвятительные мистерии свели на острове Самофракия юную эпирскую красавицу и молодого царя Македны Филиппа, также тяготевшего к культам темных богов...
  - Я чувствую, это какой-то знак для меня, но никак не могу его понять, - размышлял вслух Александр.
  Сын Аминты вдруг посмотрел на него с неожиданным подозрением.
  - Ты с каждым днем становишься сильнее, Александр. Как мы ни пытаемся, мы не можем за тобой угнаться. А еще... У тебя появляются странные умения.
  - Ты про тот случай в Зале Гемеры? Это просто случайность...
  Два дня назад во время занятий по географии Александр, чем-то раздраженный, одним взглядом опрокинул стоящий на столе учителя светильник на бронзовой подставке и погасил его. Никто тогда не придал значения произошедшему, и только сейчас сын Аминты вдруг осознал всю необычность этого события.
  - Ступай, Гефестион - царевич мягко высвободил запястье из пальцев друга. - Я хочу побыть немного один.
  Гефестион покорно повиновался. Он слишком ценил Александра, чтобы возражать и противоречить ему. Царевич вдохнул полной грудью терпкий дух цветов, потянулся плечами навстречу ласковому солнечному сиянию. Он не спеша прошелся вдоль беломраморной открытой колоннады по присыпанной песком дорожке. В кустах акаций пели соловьи.
  Облегчив душу после разговора с другом, Александр почувствовал себя спокойнее. Ласкающее щеки тепло и благозвучное журчание источников нагоняли легкую дрему. Тело стало почти воздушным. Внезапно царевич остановился и на висках его выступил ледяной пот. Стройные ионические колонны вокруг пропали, сменившись черными уродливыми вязами с растопыренными сухими ветками. Песчаная дорожка превратилась в лесную тропу, поросшую бурьяном. А впереди чернела непроглядная чащоба, пахнущая мхом, лишайниками и древесной гнилью. Из нее доносились неразборчивые голоса, охи и стоны. Александру показалось, что кто-то зовет его, приглашая ступить под своды дремучих темных чертогов...
  ...Замысловато вьющиеся тропки среди зарослей плюща и олеандра порой обрывались у спуска с каменистого холма или близ прозрачной водной отмели. Взгляд утопал в густой зелени рощ Нимфейона, словно камушек, упавший в глубокий омут. Александр любил приходить сюда после занятий и слушать перезвоны родниковых струй, бродить в тени величественных олив. На занятиях со Стагиритом он, подчас, уставал не меньше, чем на изнурительных уроках Леонида в Саду Диоскуров. А ум, обремененный грузом новых знаний, искал покоя и тишины.
  В полном безмолвии царевич мог долго разглядывать танцующих на мелководье окуней и карпов, проворно поводящих гребешками, исследовать темные гроты, лакомиться фисташками в каштановых перелесках. Бездонная тишина, овеянная запахам ладанника и мирта, не нарушалась ни криками куропаток в небе, ни шуршанием полевок в грунте. Первозданность этих не оскверненных человеком мест завораживала. Здесь по сей день с поразительной отчетливостью звучали древние мотивы олимпийцев. Казалось, что достаточно только коснуться кончиками пальцев ветвей старых грабов, как оживут голоса богов и героев...
  Ради ощущения этого непреходящего духа волшебства царевич часами блуждал под сетью дерев и вдоль гряды травяных холмов, нависающих над займищами и озерами в низинах. Александр подпитывал свои грезы и мечты о величии близостью к первородному естеству земли.
  Однако сегодня царевич не узнавал знакомых и милых сердцу мест. Не узнавал известняковые каменные глыбы, облепленные древовидным вереском, высоких ореховых деревьев и полукруглой, словно лошадиное копыто, камышовой заводи, окруженной сеткой опунций и агав. Все это было новым и непривычным. Александр шел, недоуменно оглядываясь по сторонам. Дотронувшись до древесных стволов, он поразился их тягучему, проникающему внутрь холоду. Шелест травы настораживал, в нем чудился какой-то странный заговор теней. А еще сквозь посвисты ветра пробивалась далекая мелодия сиринги.
  У искрящегося серебром ручья Александр остановился. Ему показалось, что над верхними холмами, усыпанными земляничными деревьями, промелькнул человеческий силуэт. Царевич несколько раз оглянулся, впиваясь взглядом в темно зеленые кроны, и вдруг уперся взглядом в фигуру старика в овечьей шкуре, который притулился на самом склоне с необычной свирелью, сплетенной из травы. Из своего инструмента он извлекал тонкий печальный напев, от которого стало тяжело на душе. Александр интуитивно понял, что это не крестьянин. Он несколько раз окликнул музыканта, но ответа не получил. Старик в овечьей шкуре даже не удостоил наследника трона беглым взглядом. Это рассердило юношу. Царевич хотел уже выкрикнуть что-то гневное, как вдруг услышал плеск воды прямо у себя за спиной.
  Между камышами и акациями тоже проскользнула неясная тень. Показалось, что она вынырнула прямо из водного омута. Последовав за смутной фигурой берегом ручья, Александр почти уже уверился, что перед ним человек. Он видел широкие мужские плечи, край белой туники, пшеничного цвета шевелюру, в которой, однако, просматривались зеленоватые оттенки, венок из тростниковых ветвей, стягивавший кудри незнакомца. Сердце царевича забилось сильнее. Он почти нагнал удаляющегося человека и хотел уже удержать его, положив ему руку на плечо, как вдруг обмер. На царевича глянули бессмысленные глаза с сиреневого лица. Незнакомец одарил Александра грустной улыбкой, которая оказалась настолько пугающей, что заставила отшатнуться в сторону. Потом он пропал среди кустарников.
  Царевич опустился на камень, обхватив колени руками. Что-то настойчиво, но еще несвязно всплывало в его памяти. Конечно! Несчастный юноша Акид был убит циклопом Полифемом где-то в этих местах. Он утонул в ручье, а потом стал речным духом...
  Смятение в голове, вызванное соотнесением увиденного со старым мифом вынудило Александра провести на камне немало времени. Обычно, он встречал в рощах лишь одиноких коз или лисиц. Но сегодня что-то переменилось, и он не мог найти этому внятного объяснения. Из тревожного забытья наследника вывели женские голоса. Они насытили собой просторы холмов и кущ. Шептались, пересмеивались, кого-то окликали. Александру почудилось, что зовут его. Он встал, пригляделся к деревьям. Среди них кружили белые тени, шелестели подолами длинных одеяний.
  'Дриады, - сообразил царевич, - древесные духи'.
  В душе он посмеялся сам над собой, представив строгое лицо учителя, поборника чистых умозаключений, основанных на объективных фактах.
  Женские голоса не смолкли. Игривый шепот вплетался в колыхание кипарисов и ясеней, но не терялся в них. Александр решил последовать за белыми тенями. Они словно подгоняли его, подстегивали.
  Тропы укрылись густым плащом листвы, хвоя скрипела под сандалиями. Ступая по траве и корням, юноша внезапно ощутил другой, более сильный и настойчивый зов, который увлекал его в дебри зарослей. Он уже даже не удивлялся непривычным образам, порою открывавшимся ему в прорехах кустов. Притаившийся огромный вепрь с тяжелыми клыками, проехавший на осле плешивый дед с длинной, волочащейся по земле бородой...
  Александр словно попал в какую-то другую, неведомую страну, где все было и так, и не так. Вроде бы те же деревья, родники, травы, но они были совсем незнакомыми. Черноокое пространство распахнуло для него свои недра. Царевич подспудно ощущал на себе взгляд, следивший за каждый его шагом и движением. Это был путь через тернии света и тьмы, через сплетение разных полюсов, которые сходились и разделялись между собой, через пределы четырех сторон света, оберегаемые таинственными властителями. Хотелось скорее достичь пробела в гуще ветвей и опереться на что-то надежное, незыблемое. Здесь, в этих безродных далях имен и названий еще не знали, а в едином уживалось многое, изменчивое и противоречивое.
  - Иди дальше один, - шептали и пели дриады. - Тебя ждет тот, кого нельзя видеть, нельзя звать...
  Александр чуть не наступил на большую пятнистую ящерицу, свернувшуюся под раскидистым платаном. В памяти почему-то мелькнуло воспоминание об Аскалафе, садовнике Подземного Царства, который нередко любил принимать облик этой мерзкой рептилии.
  Солнце светило не ярко и не тускло. Ветер повис над землей. Звуки водных струй будто оледенели. Даже время замерло, отступило куда-то в сторону. Оно позволило человеку проникнуть в незнаемое - в самые врата сокровенной тайны. Александр как никогда прежде ощущал волнительную важность настоящего момента, и это настоящее, расширившись до размеров целой вселенной, стало для него Всем.
  Женские голоса вдруг вернулись. Однако это были уже не дриады. Звуки - низкие, надломленные, но полные силы и безумной истомы, воспитанной торжеством ночи. Они покачнули кусты краснотала и поразили царевича. В них было все: стон, мольба, надрыв. В отражении бледного ручейка со стоячей водой Александру почудились очертания женщины, обросшей шерстью, с тонкими ногами ослицы.
  'Эмпуса! - мысль, как молния пронзила наследника. - Демон с берегов Амелета.'
  Неужели он, искатель лучезарного света богов, по воле высших сил очутился в Долине Мрака?
  Там, где еще недавно светило солнце, стало сумеречно. Это небо и земля сошлись друг с другом, точно две громадные створки одной двери. Мир обратился в тень, которую уже невозможно было проницать взглядом глаз и ума. Царевич теперь почувствовал небывало мощное присутствие рядом с собой какой-то необоримой силы. Ощутил того, кто был необъятен, неизмерим, непознаваем и немыслим.
  - В тебе нет страха, - это донесся его глухой, но все проницающий голос.
  Александр не вздрогнул.
  Повисла долгая тишина, остановившая бег мира, за ней - грянул раскат.
  - Проси, чего пожелаешь. Но только помни: это должна быть твоя самая заветная, сокровенная мечта, ради которой ты готов будешь пойти до конца. Презреть все границы, все условия, все порядки. Мечта, способная оправдать твой земной удел.
  Царевич ни на миг не поколебался.
  - Есть такая мечта. Самая сильная, самая страстная. Ради нее - ничего не пожалею, даже своей жизни.
  - Назови ее!
  - Ты же знаешь, - Александр вдруг неудержимо рассмеялся, ощутив необъяснимую смелость. - Тебе ли не знать? Дай мне венец над всеми народами. Позволь повелевать миром смертных.
  Снова настало глухое затишье, и снова пробежал под кронами дерев необъятный глас.
  - Ты получишь то, чего просишь. Но цену своего желания ты назвал сам...
  Когда далеким эхом отзвучали эти слова, налетел порывистый ветер, вздыбив ветви ясеней.
  Из-под ног у Александра будто ускользнула земля. Он перестал ощущать собственное тело, но в то же время сознавал умом его неограниченную пространность, всеместность, не знающую границ. Дух вольным орлом воспарил к заоблачным далям и оттуда, с вышины, надзирал за развернутым, словно разноцветный ковер, миром. Он видел причудливые города среди оазисов и красных песков пустынь, видел дороги, полноводные реки и высокие горы. А еще - пышные сады, дворцы и храмы, нескончаемые людские потоки, вереницы караванов, остроносые корабли с белоснежными парусами.
  Александр с подступившим волнением вдруг понял, что все это принадлежит только ему, что он хозяин, господин, путеводное светило для всего мириада живых существ, готовых в страхе и трепете припасть к ногам нового человеко-бога. Единственный под солнцем. Равный в славе и мощи Вседержителям...
  Но вот яркий круговорот картин задвигался еще быстрее, завертелся, как волчок, так, что стало невозможно рассмотреть деталей. Превратившись в пестрящий клубок нитей, он озарился розовым огнем. Теперь это была уже пылающая сфера, огромный костер, который было невозможно погасить. И в этом костре, пламенеющем неумолимо, словно рок, сгорало все старое, древнее, исконное. Когда он догорел до конца, гора серого, остывающего пепла вздрогнула, покачнулась и рассыпалась в прах.
  Наступила болезненная тишина, охватила пустота, темень. В остывшем и беспризорном мире не на что стало опереться. Душа похолодела.
  'Вот оно, твое величие, вот он, твой венец!' - ветерок, упавший с небес и причесавший поникшую траву, точно смеялся над ним...
  ...Александр с усилием разомкнул веки, пошевелил окаменевшими плечами. Вот так дела! Он даже не успел спуститься сегодня к ручьям: его сморило на холме под большим кипарисом, и он все это время проспал на своей хламиде. Бойко галдели в перелесках соловьи, поскрипывали стволы лавров, ласково журчали воды источников. И только в голове юноши после увиденного сна осталась неприятная вязкая тяжесть.
  Наваждение отступило, словно морская волна. Остался только холод и пот, каплями падающий с лица на грудь. Царевич растер оледеневшие виски и щеки. Он посмотрел на небо: солнце все так же ярко светило над горизонтом, разогревая рощи Нимфейона, однако ветви изящных кипарисов и треугольные кровли портиков подернулись кружевом серых теней.
  
   Глава 8. Путь.
  Зарена в удивлении разглядывала прославленного князя сколотов.
  Одежда Атая, запыленная и местами порванная, свидетельствовала о том, что князь только что вернулся из дальнего и нелегкого путешествия. Но более он ничем не отличался от окружающих его подданных, смотревших на него с нескрываемым восторгом. Разве что сквозившая в каждом движении уверенность и спокойствие заставляли выделять его из толпы.
   - Ступай за мной, - велел Атай Зарене и, повернувшись, пошел внутрь своих хором.
  Несмело оглядевшись, девушка последовала за князем. Никто более не потешался над ней, и они вошли под крышу в полной тишине.
  Когда князь ступил в горницу, с лавки навстречу ему поднялся юноша в длинной серой накидке. Зарена с удивлением узнала Дэвоура, каким-то образом сумевшего добраться до города раньше нее. Как видно, ему были ведомы иные, более короткие тропы.
   - Ты слышал, что Уртум вернулся? - спросил Атай, обменявшись с юношей чуть заметным кивком головы вместо приветствия. Он снял запыленный кафтан и бросил на лавку, оставшись в одной вышитой рубахе и холщовых штанах.
   - Я догадывался об этом, - Дэвоур наклонил голову.
   - Кроме хранителей Светлого Града, более некому было помочь ему. Но только зачем они это сделали?
  Атай уселся на небольшое резное кресло возле дубового стола, накрытого парчовой скатертью. Дэвоур, державший себя в присутствии князя более чем вольно, развалился на лавке.
   - Мы оба хорошо помним мировоззрение хранителей Града. Согласно ему, когда-то, в незапамятные времена, в самом начале времен великий дух и творец, Свеагор, создатель всего живого, и Лада, первооснова и великая матерь этого мира, породили все сущее. Все, что существовало на свете, было ими, и не было ничего, что бы ими не было. Они были столь всесильны и всемогущи, что могли создать даже то, что им неподвластно; и у них появился сын, не являвшийся частью их - хотя они были всем... Не старайся понять это, - Дэвоур взглянул на Зарену, внимательно вслушивавшуюся в его рассказ. - Это за пределами человеческого понимания. Я лишь повторяю то, что говорили мне, но сам я тоже вряд ли смогу это себе представить. Зато то, о чем речь пойдет дальше, касается нас напрямую и уже непосредственно принадлежит нашему миру. Ибо это нечто, порожденное Свеагором и Ладой, по замыслу их должно было тоже придти в наш мир и стать его частью. Обитатели Светлого Града не считают, что со злом надо бороться - однако считают, что у всего в этом мире есть свое место, что любое зло можно обратить во благо, надо лишь найти, как. Борьба же есть лишь временная мера, дабы сдержать зло, пока не отыщется ему его место и пока не будет оно введено в положенные границы. Только границы Харна, сына Лада и Свеагора - за пределами этого мира, он - вне его, и пока он есть зло. Однако же Лада и Свеагор создали иного сына, сходного с Харном - но берущего начало в них самих. И этот сын дал начало человеческому роду и всему нашему миру, окружающему нас. Ибо мы, близкие Харну по духу, должны расти и набираться мудрости вместе с ним - и вести его за собой. На этом пути очень легко оступиться. Поэтому, когда мы упадем в бездну Харна - нам нужно из нее подняться и поднимать его, чтобы в конце концов он обрел свое истинное предназначение, а мир наш стал бы беспредельным... Уртум, добровольно выбравший служение Харну, конечно, уже пал и вряд ли выберется сам. Однако благодаря ему и его деяниям жители Светлого Града надеются исправить самого Харна. Потому, думаю, сохраняли его столько лет и дали ему свободу.
   - А теперь он проник в доверие к наследнику царя Македны, - задумчиво покачал головой Атай. - Боюсь, уже скоро Харн получит новых последователей и верных слуг.
   - Ты видел его? - уточнил Дэвоур.
   - Да. И он меня видел. Но остановить его сумеешь только ты.
  Атай указал на Дэвоура Зарене.
   - Отправляйся вместе с ним. Ты будешь его охранять. Вряд ли ты сможешь помочь ему в борьбе против Уртума, однако отогнать от него обычных врагов тебе вполне по силам. И помни, что за жизнь Дэвоура ты отвечаешь своей головой.
  Зарена наклонила голову в почтительном поклоне. Она не раз выполняла подобные поручения своей бывшей повелительницы.
  Всего день дал им князь на отдых, и уже утром следующего дня Дэвоур и Зарена выехали в сторону моря, вниз по течению Борустена. На первом же привале, прикрываясь заботой о безопасности Дэвоура, девушка попыталась вызвать его на поединок - формально, чтобы проверить его боевые качества. Однако тот мягко, но решительно отказался.
  Рядом с Дэвоуром Зарена постоянно чувствовала какую-то непонятную ей тревогу и неуверенность. Чтобы избавиться от своих сомнений раз и навсегда, она вновь дернула спутника за рукав.
   - Почему ты отказываешься от поединка со мной? Боишься?
  Дэвоур мягко улыбнулся, освобождая рукав.
   - Ну, посуди сама. Если ты меня одолеешь - как будешь уважать потом? А если я тебя одолею - затаишь обиду и не сможешь быть верным боевым товарищем. Так зачем тебе выяснять, кто из нас лучше владеет мечом или копьем? Или без этого тебе спокойно не жить?
  Зарена покраснела - Дэвоур точно угадал ее мотивы.
   - Не знаю, - смутившись, произнесла она. - Не пойму я тебя.
   - Тем лучше, - ответил Дэвоур, собираясь вновь забраться в седло. Внезапно он обернулся, сжалившись над своей спутницей.
   - Но если ты так этого хочешь - изволь. Бери свой меч.
  Обрадовавшись, Зарена быстро извлекла клинок из ножен, однако уже в следующий миг почувствовала еще большее беспокойство. Цель, совсем недавно казавшаяся ей столь желанной, вдруг утратила свое очарование. Но отказываться было поздно.
  Она двинулась навстречу Дэвоуру мягким, внимательным шагом.
  А тот, казалось, вновь позабыл о ней. Взяв в руки легкое короткое копье, он изящно крутил его вокруг пальцев, вокруг пояса, перебрасывал из руки в руку, точно забавляясь. Потом замер, отведя копье в сторону для удара - и взглянул прямо в глаза девушке.
  С криком Зарена отпрянула назад, выронив меч. Из плотно сжатых губ, из прищуренных глаз противника на нее смотрела сама Смерть...
  Но уже в следующий миг взгляд Дэвоура смягчился. Затем он заискрился лукавством, столь задорным и беззаботным, что Зарена не смогла удержаться и рассмеялась.
   - Ты все шутишь, - произнесла она обиженно, поднимая меч.
   - Ничуть, - отозвался Дэвоур. - Если надо, я могу и убить. Но разве это надо?
   - Как ты это делаешь? - спросила Зарена. - Ну, вот этот взгляд?
   - Я прошел хорошую школу, - задумчиво отозвался Дэвоур. - Как-нибудь расскажу. А пока - поехали!
  Зарена забралась на коня и некоторое время ехала молча, переживая свою неудачу и пытаясь разобраться в своих чувствах. Но вскоре ее стойкость опять поколебалась, уступив место природному любопытству.
   - Если ты такое умеешь - зачем Атай послал с тобой меня? Ты и сам любого врага одолеешь.
   - Не любого, - возразил Дэвоур. - На затылке у меня глаз нет. А могут напасть и со спины. Да и кто возьмется постичь замыслы князя Атая? Он всегда смотрит на много шагов вперед и видит скрытые причины событий...
   - А кто ты ему? - поинтересовалась Зарена. - Сын? Внук?
   - Да можно сказать, что никто, - признался Дэвоур. - Просто когда-то, много лет назад, мы сообща сражались с одним опасным недругом и делали одно общее дело.
   - Много лет назад? Сколько же тебе сейчас? - Зарена с удивлением оглядела молодого человека, невозмутимо ехавшего рядом с ней.
   - Не пугайся. Не многим больше, чем тебе, - улыбнулся Дэвоур. - Но последние десять лет я провел в очень необычном месте... И мои десять лет продлились несколько дольше, чем это бывает у других людей.
   - Где же ты был?
   - В Светлом Граде, - ответил Дэвоур.
  Зарена недоверчиво улыбнулась.
   - Его же не существует. Это же сказка!
   - Многие так думают... И ему бы хотелось, чтобы так думали все...
   - Кому? Тому, к кому мы едем?
   - Да. Однако это не сказка. Я в самом деле был там. Поэтому знаю, что те, кто для нас - лишь далекие и холодные боги, для них - близкие друзья и советчики. Только ведь мы сами неправильно думаем о своих богах. Нам кажется, они где-то очень далеко, на заснеженных вершинах гор, на кромке небес среди звездной пыли - а они каждое мгновение смотрят на этот мир из наших глаз...
  'Ты прав, мальчик, - Атай с грустью проводил их мысленным взором, усаживаясь на стул возле окна. - Но мало кто вмещает в себя этот взгляд богов. Нам бы остаться хотя бы просто людьми. Где уж являть пример падшим богам!'
  Он вызвал Баксага и велел ему собирать дружину. Атай до последнего не хотел прибегать к этому крайнему средству, но, похоже, иного пути остановить вошедшего во вкус хищника не оставалось.
  Также он отправил гонца в Срединную Державу, ко двору царю царей, однако ответа оттуда не получил. Парны были слишком озабочены своими внутренними делами, нескончаемыми заговорами против правителей и борьбой с узурпаторами, чтобы хоть сколько-нибудь заинтересоваться проблемами далекого окраинного города, даже не подвластного их державе.
  Филипп действительно настойчиво рвался к своей цели, но, как уже понял Атай, главная опасность заключалась вовсе не в нем. Филипп был разумен, хоть и не слишком щепетилен в выборе средств. Однако за ним уже шел другой - тот, кто мог воспользоваться всей созданной Филиппом машиной войны - как раз для того, для чего она и была предназначена. Тогда многое, созданное за минувшие века, с легкостью обратилось бы в прах, оказавшись не угодным и не нужным новому владыке.
  'Что ж, Дэвоур, - вновь мысленно обратился к своему посланнику князь. - Может быть, ты сумеешь не только остановить вырвавшегося на волю колдуна, но и образумить его зарвавшегося ученика? Пока мир еще не превратился в руины...'
  Филипп юлил и хитрил, пытаясь запутать врагов, хотя для Атая его замысел был виден, как на ладони. Ему был нужен Бизант: заполучив его и овладев обоими берегами Пролива, Филипп смог бы диктовать свою волю всем торговцам Эллады, везущим хлеб с берегов Понта. Иованы гордились своей независимостью - но именно эта независимость и должна была стать для них роковой, ибо ни один из них не желал жертвовать личной выгодой ради всеобщего дела. Каждый был готов, скорее, погибнуть в одиночестве, нежели объединиться с соседом, уступив ему право верховенства. Было очевидно, что когда Эллада падет, Филипп получит множество ищущих дела воинов, которые будет бесконечным ручьем стекаться к его двору. И вся эта мощь двинется на Восток, против хиреющей Срединной Державы.
  Однако что бы ни рассказывали про древнюю державу Парнов, Атай знал: только там за долгую историю мира смогли создать единое цельное государство, предоставляющее всем народам, входящим в него, право жить согласно их природным обычаям. Общими были заботы по строительству дорог и защите границ, объединяя усилия подданных со всех концов страны. Но каждая область, включенная в состав обширной Срединной Державы, имела свое самоуправление. Парны не вмешивались во внутренние дела подвластных земель, предоставляя их разумению правителей, и эти правители, избиравшиеся из самых древних родов, судили народ сообразно их древним законам и почитали своих родовых богов.
   Быть может, у Филиппа даже хватило бы здравого смысла сохранить порядки, устои и условия жизни, формировавшиеся до него столетиями. Однако его нетерпеливый сын, окруженный столь же жадными до славы и власти товарищами, вряд ли захочет терпеть старые правила и нормы, пропитанные самобытностью и вольномыслием покоренных народов...
  Когда-то давно, впервые встретившись с Демостеном в годы его юности, Атай хотел лишь подбодрить начинающего оратора, вдохнуть веру в возрождение великой Эллады и мудрости иованов, погрязших в роскоши и пороках. Тогда Филипп казался еще послушным, способным и верным учеником, которому Атай позволял учиться на собственных ошибках. Рассказывая о нем Демостену, князь сколотов скорее гордился своим последователем, нежели беспокоился об опасности, от него исходящей. Но сейчас многое изменилось. А потому во время последней их встречи Атай говорил Демостену совсем иное.
  ... - Македне будет мало любых завоеваний. Это как огромный волк, который очень долго голодал, лежа в своей дремучей норе, а теперь никак не может насытиться, дорвавшись до легкой добычи. За Македной будущее. Это могучая сила, но сила тьмы и праха, которая не способна созидать. Она будет кормиться кровью мертвых тел и дымом руин. Ее путь - разрушение всех старых устоев мира.
  Хотелось верить, что Демостен услышал его. Во всяком случае, он внял предупреждению о проливах. Хотя бы жадность, угроза торговле и боязнь утратить хлебные пути из Тавриды еще могла заставить правящие круги Атен встрепенуться.
   - ...А почему ты не хочешь жить, как все? - спросила Зарена своего спутника. Привыкшая неукоснительно выполнять приказы и поручения, она зорко поглядывала по сторонам, хотя в глубине души подозревала, что это совершенно излишне. - Какая тебе радость мотаться по всей земле, выполняя поручения князя, который тебе даже не повелитель?
   - Но ведь и ты не стремишься к обычным семейным радостям, как я успел заметить, - возразил Дэвоур.
   - Ни за что! - вскричала она столь пылко, что Дэвоур вновь улыбнулся.
   - А напрасно. И обо мне ты судишь не совсем верно. Я не просто выполняю поручения князя, и он не просто князь. Довольно давно я научился воспринимать себя не отдельной частью Мироздания, а быть нераздельным с ним. И потому мои желания и есть желания этого мира. Уверен, что когда придет время, я, следуя примеру самих Свеагора и Лады, создам семью - но будет это не потому, что так делают все, а потому, что в том действительно заключается великая тайна и цель человеческого существования. Однако нельзя создать семью - и обособиться от мира. Нельзя противопоставить себя ему. Нельзя стремиться к тому, что ведет к его разрушению. Нельзя не потому, что запрещено - а потому, что сейчас мне покажется противоестественным сделать что-то подобное. Скольких я знаю людей, что прикрываясь мнимой заботой о семье и роде, предавали собственный народ, свою веру - все то, что составляет основу жизни, почву реальности. Так кто же вырастет в подобной семье? Чему научат они детей своих? Вот потому я все еще остаюсь учеником Атая и тех, кого с благодарностью могу назвать своими наставниками, ибо знаю: каждый наш шаг должен быть созвучен пульсации мира, а не идти ему наперекор...
  Зарена слушала, затаив дыхание. Что-то в сказанном Дэвоуром было удивительно близко тому, о чем она сама думала не раз...
  Атай отвлекся. Вошел Баксаг, сообщил, что дружина построена.
   - Отправляйтесь немедленно, - приказал князь. - Пройдете Железными Вратами в Каппадокию, откуда двинетесь на запад, к Хризополю, берегом Понта. По дороге постарайтесь поднять воинов Срединной Державы. Если они услышат мои предостережения, то присоединятся к вам. Я же тем временем соберу ополчение и выступлю к Бизанту. Надеюсь, мы успеем хоть что-то предпринять. В этот раз одной моей властью спор решить не удастся...
  Баксаг, не привыкший обсуждать приказы князя, поклонился и вышел.
  Мысли Атая унеслись в недалекое прошлое. Тогда, два года назад, произошло его первое столкновение с дотоле верным последователем. Филипп впервые проявил своеволие, и тогда вмешательство Атая еще смогло все остановить...
   Глава 9. Разлад.
  ...Горные кручи, расщелы, ущелья. Войско ползет по ним уже третий день, как большая и неповоротливая каракатица. Люди сбивают подошвы сандалий на каменистых тропах. Повозки с баллистами застревают в разломах, стоит камню попасть в колесную ось - ломаются спицы. Очень трудно заставить лошадей взбираться на почти отвесные вершины, где непросто пройти и козе, хотя македонские жеребцы приучены к высокогорьям.
  Филипп недовольно кусал губы. Ему казалось, что войско движется слишком медленно. День потеряли из-за ошибки проводника - сатра, который прозевал обходную тропу за Перевалом Теней, заставив карабкаться на зубчатые отроги. Пришлось всыпать ему пятьдесят плетей и пригрозить распять на кресте.
  Солдаты не ворчали, не сетовали на тяготы переходов. За минувшие два десятка лет непрерывных походов царь приучил их жить в строю, не замечая военных невзгод. Филипп и сам то и дело слезал с коня, вставая в ряд тяжело бредущих пехотинцев с громоздкими щитами на спинах. Топтал ногами гравий и камни, глотал пыль. Помог вытащить из ямы телегу, груженую снарядами для камнеметов. Нес на плече бронзовый штандарт пеллийских астегетайров - правда, всего несколько шагов.
  Он словно говорил солдатам: смотрите, ваш царь такой же, как и вы, делит с вами все тяжбы военной доли. А раз так, то и вы не подводите своего царя. Весь этот рисковый маневр с походом через высокогорный хребет Тейи Филипп затеял с одной целью: спуститься к Эдону нежданно для противника - как лавина сходит с гор.
  Это была его излюбленная тактика. Запутать, обмануть, застать врасплох. Атенских полководцев Филипп презирал - слишком предсказуемы. Воюют по канонам и правилам. Для Филиппа все каноны и правила - пыль и прах. Важно только то, что приносит успех. Не единожды он изменял план военной компании уже на марше, чтобы сбить с толку всех. Как матерый волк, который петляет, запутывая свои следы, а потом внезапно бьет в спину.
  Непредсказуемость и быстрота всегда были главным оружием царя Македны. Потому, когда какие-либо помехи возникали на его пути, Филипп ожесточался сердцем. Лоб покрывали морщины, провал пустой глазницы чернел как пещерный зев, а брови нависали грозовой тучей. Он становился молчалив и военачальники не решались попадаться ему под руку. Только невозмутимый Парменион, с которым царя роднила давняя дружба, мог без острастки подойти к нему и заговорить, не опасаясь гневного взгляда или крепкого солдатского словца.
  Вот и теперь, когда воины в конец выдохлись и жаждали передышки, а Филипп настойчиво гнал их вперед, только Парменион осмелился возразить повелителю Македны.
  - Войску нужен привал, Филипп. Какой будет толк, если ты бросишь в бой людей, едва держащихся на ногах? Они не погодятся в дело, и все труды пойдут прахом.
  - Судьба похода на весах, - хмуро произнес царь. - Город нужно взять до того, как очухаются атенские стратеги. И раньше, чем прознают скифы...
  Филипп с высоты скалистого гребня уныло рассматривал растянувшееся многими извивами войско, наполовину скрытое в дымчатой серой пыли. Пехота плетется, едва переставляя ноги. Лица фалангитов бледные, с синими кругами под глазами. Конники проворнее, но им не обогнать на узкой тропе пешие таксисы и не обогнуть неповоротливые повозки. Несколько лошадей идут, спотыкаясь - похоже, сбили копыта.
  Вздохнув, Филипп велел трубить привал. Присев на круглый камень, он посмотрел на угловатые скалистые пики, теряющиеся в сиреневой дымке горизонта, словно мог перелететь через них взглядом. Старый слуга тевкр попытался укутать его теплым плащом, но царь прогнал его прочь. Гетайры и фалангиты облепили склоны, расположившись на круглых щитах. Кашляли, отплевывались, растирали ноги. С обеих сторон горной гряды били бурные ключи, наполняя воздух сыростью. Становилось все холоднее.
  Филипп посмотрел в облачную высь. Пустое небо. Ни орла, ни ястреба. Плохо. Перед походом не успели принести жертвы богам, узнать знамения. Царь снова вздохнул.
  Могучий тракейский город Эдон давно привлекал его внимание. После разгрома и низложения царя Керсоблепта Филиппу была просто необходима эта цитадель, стратегически удачно расположенная у побережья. Тогда в его руках будут важные пути и дороги, контроль над всей Южной Тракеей и доступ к областям Пропонтиды. Лишь бы успеть. Лишь бы не вмешался дурной случай.
  Дозорные, отправленные разведать обстановку в теснинах перед спуском в Долину Ледяного Озера вернулись, когда Филиппу разбили палатку на отшибе. Откупорив канфар, царь сидел на походном клисмосе с чашей вина в руке. Лица воинов были мертвенно бледные, глаза смотрели в землю.
  - Что? - приподнялся Филипп, буравя их взглядом. Недоброе предчувствие сдавило ему горло, и он попытался глубоко вдохнуть. - Говори, Кастор!
  Смуглолицый воин со сросшимися бровями и мясистым носом сопел. Нижняя губа его подрагивала.
  - Царь! - Кастор втянул голову в плечи и заморгал. - Белый Всадник!
  - Ты что городишь? - Филипп подошел к нему вплотную. - Ума лишился?
  - Мы все видели, - подтвердили другие дозорные, перетаптываясь с ноги на ногу. - Он появился на вершине утеса. Белый человек, белый конь. Долго на нас смотрел, а потом растворился как дым...
  Филипп замер в предчувствии недоброго и пальцем подозвал Пармениона, стоявшего в углу палатки. Тот тихо подошел к царю и что-то зашептал на ухо.
  - Ты прав... - нехотя согласился Филипп.
  Взгляд царя стал свинцовым и под его тяжестью воины, принесшие странную весть, съежились.
  - Слушайте меня, тупологовые. Никто в войске не должен ничего знать. Поняли? Иначе решат, что это плохой знак...
  Дозорные покорно склонились перед Филиппом.
  - Если проговоритесь, - напутствовал он, - отрежу языки.
  Когда воины, боязливо пятясь, вышли из палатки, царь окончательно помрачнел. Известие о Белом Всаднике, сколь бы невероятным оно не казалось, навеяло мысли, которые он совсем не хотел терпеть в своей голове. Филипп выпил еще вина, однако нехорошие предчувствия не оставляли его. Перед ним упрямо маячил образ Атая.
  'Будь ты проклят, скиф, - думал он, - не зря тебя колдуном называют... Но мне, что человек, что колдун, что полубог - не вставай на пути! Раздавлю!'
  На рассвете следующего дня перед македонским войском предстал город Эдон. Темные каменные стены, уже порядком источенные ветром. Зазубрины приземистых пузатых башен. С южной стороны - сверкающее озеро, окруженное несколькими сухими платанами - вода там всегда студеная. Бесцветные вытоптанные луга вокруг.
  Солдаты двигались в полном молчании, стараясь не шуметь и не греметь оружием. Дозорные с башен заметили опасность шагах в тридцати от города. Заскрипели дудки, поднялась тревога. На стенах заметались люди в бурых кожаных шапках. Филипп криво усмехнулся. Стены не слишком высоки, гарнизон не велик. Должен успеть.
  Обложив Эдон со всех сторон, чтобы отрезать пути подвоза продовольствия и возможность подхода подкреплений, царь Македны начал правильную осаду. Он объехал крепостную линию несколько раз, отмечая достоинства и недостатки цитадели, наличие удобных подступов и твердость земляного грунта. Потом распределил воинские части по участкам, приказал сделать насыпи для установки метательных машин.
  Эдониты с унынием следили за этими приготовлениями. Их стрелы из луков и камни из пращей не доставали македонских воинов. Единственная попытка вылазки окончилась провалом: тракейские конники, вылетев из распахнувшихся ворот, чтобы рассеять землекопов Филиппа, подверглись удару гетайров Лага. Построившись в кавалерийскую фалангу и положив сариссы на плечи товарищей, македонцы мгновенно смяли врага. Эдониты будто попали под гигантский стальной молот.
  После этого все стычки приняли вялотекущий характер. Тем временем инженеры Филиппа соорудили тараны и осадные башни. Когда все было готово, царь сделал попытку овладеть городом с одного приступа. Однако тракейцы отбивались изо всех сил. Они разобрали часть каменных построек внутри города и теперь сбрасывали на македонцев большие каменные блоки, лили горячее масло. На стенах с копьями и луками стояли даже женщины. И хотя тараны пробили в кладке укреплений небольшую брешь, воспользоваться успехом воины Филиппа не смогли. Отчаянное сопротивление осажденных заставило их отступить с потерями.
  Филипп не падал духом. Лишь бы успеть, снова думал он. На другой день царь приметил у восточной стены, стоящей в низине и поросшей диким плющом, место, удобное для подкопа. Он решил сделать там подземный лаз, а внимание эдонитов отвлечь мощной атакой на другом участке. Мелеагру Филипп поручил забросать крепость зажигательными снарядами из камнеметов и постараться вызвать в городе большой пожар, а Пармениону - вести на штурм гипаспистов, пока отдельная команда агриан занимается подкопом.
  Передовые отряды Пармениона в составе десяти линкестийских лохов двинулись вперед с лестницами наперевес, затянув пеан. Шлемы и латы их алели на солнце, сливаясь в густое световое пятно. Однако то, что произошло потом, стало полной неожиданностью для всех наблюдателей этой картины. У стены начал клубиться вязкий туман зеленоватого отлива, скрыв людей в своих дымчатых парах. Филипп в первые мгновения даже обрадовался этому, подумав, что сами боги пришли ему на помощь. Но когда туман рассеялся с той же внезапностью, с какой появился, вместе с ним испарились без всякого следа и македонские воины.
  Наступление было приостановлено. Военачальники Филиппа и сам царь пришли в полное замешательство. Они никак не могли объяснить себе исчезновение почти двух сотен гипаспистов. Гладя в недоумевающие глаза македонцев, в беспорядке сгрудившихся вокруг него, царь проклинал небеса. Он не знал, что теперь говорить своим людям и чем их воодушевить.
  Прошла ночь, но воины так и не вернулись. Все македонцы пали духом. Заставить их возобновить штурм стало невозможно. 'Боги против нас', - шептались солдаты.
  Удалившись в свою палатку, Филипп рычал и ругался, отмеряя пол большими шагами. Он прогнал всех - и друзей, и слуг, и телохранителей. Потому, когда пурпурный полог шатра приподнял старый ветеран Пелопс, стоящий на страже, Филипп едва не набросился на него.
  - Царь, - робко обратился к нему воин, - к тебе гость...
  Было что-то странное в интонации его голоса, в ней угадывалась какая-то тревожная многозначность.
  - Кто? - сузившийся до размеров маленькой щелки глаз Филиппа метнул молнию.
  - Царь Атай.
  Филипп бессильно застонал.
  - И еще... - Пелопс отступил на шаг.
  - Говори! - приказал Филипп.
  - С перевала спустилось большое скифское войско.
  Царь Македны выслушал это известие, как смертный приговор. Он безнадежно махнул рукой, отпуская стражника. Вскоре в палатку бесшумно ступил Атай. Бросив на искаженное лицо Филиппа спокойный взгляд блестящих как янтарь глаз, он покачал головой.
  - Я не раз говорил тебе, что ты не всесилен. Сколь бы не были велики прилагаемые тобой усилия, судьбы людские определяет, прежде всего, воля небес. И эта воля опирается на законы созидания. Ты же слишком привык разрушать...
  Глаз Филиппа стал совсем черным.
  - Ты... - хрипло выдохнул он, но сил, чтобы говорить у него не было.
  Атай посмотрел на царя Македны непреклонным взглядом.
  - Отведи свое войско от стен Эдона. Этот город под моим покровительством и защитой. Заключи мир с эдонитами и возвращайся в Пеллу. Тогда ты ничего не потеряешь.
  Скиф уже повернулся к выходу из шатра, однако вдруг остановился. Голос его стал тихим, но очень выразительным, заставив царя Македны вздрогнуть.
  - Прощай, Филипп. Я буду молить богов, чтобы больше нам не пришлось встречаться врагами.
  И он быстро вышел из палатки. Филипп опустил голову, не сказав ни слова.
  
   Глава 10. В море.
   Великое необъятное небо, всемогущий Путь без начала и конца, обнимающий вечность, который из недр безмолвного отсутствия созидает круговорот непрерывных превращений... Наделенные формой, мы двигаемся среди теней и бликов событий, не помня о ней. В каждой капле и в каждом мгновении жизни мы видим появление и преображение всего мира...
  Он чувствовал на своих щеках свежее дуновение ветра жизни. Он видел дымчатые отливы дальних вершин, петли дорог, опутавших сизые предгорья. В памяти вставали назидания Мудрейшего: сердце человека, охватывающее окружающие вещи, неотличимо от них. Дерево есть твое сердце, щепоть земли есть твое сердце. Листва, ветви и желуди зарождаются вместе с твоим существом в обширных далях реальности. Каждое движение бытия отзывается в тебе рокотом и шелестом бесчисленных вещей.
  Не отстраняться от этого трепещущего океана существования. Не потерять землю единства под своими ногами. Мир непостоянен и текуч, как и сам человек, но в основе своей он лелеет бессмертную невозмутимость и абсолютную неподвижность. Его потери и исчезновения не ведут к увяданию, его изменения не нарушают сущностный облик, который вечно юн и прекрасен.
  Объять реальность во всей ее полноте, со всеми ее оттенками, не расчленяя на отдельные части - вот путь совершенного человека. Неустанно воспринимать мир в его совокупности, не деля на малое и большое, на частное и общее. Иначе возникает подспудное искушение утвердить себя в нем, как-то выделить и обособить. Обособление приводит к желанию обладать его вещами и получить контроль над его законами. Это путь в никуда, поскольку человек исконно является всем тем, что его составляет, а возможности его могут исчерпаться лишь с исчерпанием возможностей самого мира...
  - Смотри, не пережарь, - голос Зарены остановил поток размышлений юноши.
  От костра уже далеко распространился во все стороны дразнящий запах жареного мяса лани. Нарезанное кусочками, скворчащее жиром, нанизанное на деревянные тонкие палочки и разложенное над углями, оно представляло для желудка изголодавшихся путников немыслимое искушение.
  Однако Дэвоур не торопился подавать свою готовку.
   - Между прочим, - с улыбкой заметил он, переворачивая самодельные вертела над огнем, - многие занятия, которые полагаются чисто женскими, являются жизненно необходимыми для всех. Например, умение готовить. Будь ты воин, будь ты пахарь или башмачник, но навык отловить дичь и приготовить ее на костре тебе точно потребуется.
  Зарена, уже привыкшая за время пути к рассуждениям своего спутника, на сей раз восприняла их с некоторой обидой.
   - Ты хочешь сказать, я не умею готовить?
   - Понимаешь... - протянул Дэвоур, прикидывая, как объяснить свою мысль и не обидеть спутницу, - ты так долго вела жизнь, не свойственную другим женщинам, что всякое дело, которое обычно считают женским, воспринимаешь с неприязнью. Ты отвергаешь в себе само женское начало - но ведь ты не можешь изменить свое естество. Ты родилась такой, и противиться тому, кто ты есть - значит, идти наперекор божественной воле. Махать мечом, стрелять из лука и ездить на коне может выучиться любой, тут нет особой заслуги. Равно как и готовить или латать рваную одежду тоже вполне может каждый. Кто-то делает это лучше, кто-то хуже. Однако есть вещи, которые может только женщина.
   - Ты о чем? - с вызовом осведомилась девушка. - О том, что дело женщины - сидеть дома и рожать детей?
  Дэвоур покачал головой.
   - Маленького человечка мало родить. Его надо вскормить, вырастить... До пяти лет он остается в неразрывной связи с матерью, и никто ему ее не заменит... И разве кто-то может его понять, утешить, приласкать - так, как это сделает женщина? Конечно, если так сложится судьба, женщина может взять в руки оружие - но горе тем народам, которым пришлось вступить на этот путь! Поистине несчастливой была их доля, раз им довелось дойти до подобного...
  Дэвоур замолчал, вдыхая степной воздух. Позади шумело море, перед ним колыхалась необъятная степь. Путники остановились на ночлег в том самом месте, где много лет назад он вместе со Стозаром бежал из каравана невольников. Тогда состоялась его первая и последняя встреча с князем Собадаком. Со Стозаром их тоже развела судьба. В Светлом Граде у каждого был свой наставник, и они редко встречались; а потом, возвратившись в этот мир, и вовсе потеряли друг друга из виду. Только волнующий дух степи неожиданно резко вернул к жизни давно забытые воспоминания...
  Когда Зарена проснулась, на берегу возле моря опять высилась песчаная крепость. Дэвоур задумчиво равнял ее стены - ему лучше думалось, когда он занимался строительством. На сей раз перед взором девушки предстали высокие стены, обносящие развилки узких улочек с храмами и тесными домиками у морского побережья.
   - Если мое предчувствие меня не обманывает, нам надо ехать в Бизант, - сообщил юноша, указывая на свое творение.
  В тот же день погода испортилась. Небо заволокло тучами, и наутро следующего дня хлынул дождь. Земля размокла, по всем ложбинам и руслам пересохших ручьев неслись водяные потоки, с грохотом срываясь в море. Кони брезгливо ступали по раскисшей почве, тщательно выбирая место, куда поставить копыто.
  Дэвоур закутался в свою накидку и молчал, лишь изредка бросая на спутницу быстрые взгляды. Зарена тоже молчала. Она никогда еще не забиралась так далеко от родных мест, и где-то было даже удивительно, что, несмотря на огромное расстояние, отделявшее ее от дома, здесь так же идет дождь, так же колышется трава и так же живут люди.
  Через несколько дней впереди показался приморский город. Сквозь непрерывные водяные струи, скрывающие дальние очертания серых каменных строений, Зарена все же смогла рассмотреть его удивительное сходство с песчаной копией.
  Вскоре они вступили в высокие ворота.
   - Где ты думаешь искать его? - спросила Зарена.
  Юноша замер, точно прислушивался к чему-то неизмеримо далекому.
   - Тут его нет. Отсюда мы поплывем дальше на корабле, который доставит нас в нужное место.
  Зарена хотела спросить, откуда он знает, на каком корабле плыть, но промолчала, решив полностью довериться своему странному спутнику...
  Пузатое торговое судно с двумя рулевыми веслами, обшитое досками из красного бука, медленно катилось с попутным ветром на запад. Высокие волны бросали его из стороны в сторону, заливая часть палубы через бортовые решетки, обтянутые кожей, и Зарена, никогда до того не плававшая по морю, вздрагивала от страха. Дэвоур ободряюще обнимал ее, не забывая осматривать берега. Реи и мачты над их головами протяжно скрипели.
  Выйдя из Боспора, корабль шел к Геллеспонту, проливу, отделяющему Мраморное Море от Эгейского. Потом был долгий путь через неспокойную Эгеиду, от острова к острову, во множестве разбросанным по водной глади - и, наконец, последняя остановка перед Атенами в Стагире. Город этот совсем недавно был возрожден из руин Филиппом в знак уважения к учителю своего сына...
  ...Стагирит в глубокой задумчивости ехал верхом на муле, покачивая лысеющей головой. Он вспоминал последнюю встречу со своим учеником, наследным царевичем Македны.
  - Вовсе не умение повелевать странами и морями делает человека великим, Александр, а тот огонь духа, который способен облагораживать мир вокруг, одухотворять все вещи, - Стагирит заехал в Пеллу только для того, чтобы проститься с царевичем перед своим отбытием в Атены.
  - О каком огне ты говоришь, учитель? - нахмурил брови юноша.
  - О том самом, который Прометей принес в дар человеку. Ты же помнишь, что сотворив людей и выведя их на свет из темных недр, боги поручили Эпиметию и Прометею наделить их основными жизненными навыками. Эпиметий дал им способность к самозащите, добыванию пищи, построению жилищ, созданию орудий труда и предметов быта. Ему казалось, что он все делает правильно. Но Прометей, увидев плоды его работы, нашел их неудовлетворительными: люди у Эпиметия получились механическими и бесчувственными, словно ожившие истуканы. В них не было той искры, которая говорила бы о причастности к божественному началу. Тогда Прометей похитил священный огонь у Гефеста и Афины, чтобы наполнить людские души божественным пламенем. С тех пор человек отличается от всех других живых существ.
  Александр размышлял, опустив взгляд на мозаичные плиты пола. На них нарядный Аякс Телемонид убивал троянца Пиларта. Учитель и ученик сидели в мегароне одни, и только майский ветерок проникал через окно, донося сладкий запах гиацинтов из сада.
  - Конечно, это не более чем миф, - продолжал Стагирит, - но ты должен понять, что огонь духа - это не только власть над себе подобными или над силами природы. Это, прежде всего, мудрость. Способность постигать законы Вселенной и жить с ними в ладу.
  Царевич сжал губы. На юном лице появилась та напряженная, упрямая гримаса, которая говорила о его недовольстве, столь часто изливавшемся теперь на головы его товарищей и домочадцев. Но сейчас перед ним был его учитель, и Александр не решался возразить.
  Однако Стагирит, заметив колебание юноши, ободрил его взглядом.
  - Если человек есть создание богов, - осторожно заговорил царевич, - то он должен стремиться стать столь же могущественным, как и они. Разве Олимпийцы не повелевают силами природы? Для чего им жить с этими силами в ладу, если они могут заставить их служить своей воле?
  - Ты должен понять самое главное, Александр, без чего все наши взгляды на Мироздание лишены всякого смысла, - Стагирит высоко поднял палец, чтобы привлечь внимание юноши. - Боги не могут являться первоосновой мира. Даже если они реально существуют в нем и создали нас, людей, то сами они производны от этого мира, выступая всего лишь его первичным порождением. Каждый эйдос, представляющий собой объект наличного свойства, как то одушевленные и неодушевленные вещи, имеет свою предпосылку. Безначален лишь первопринцип мира. Этот первопринцип - исходный двигатель, запускающий все жизненные процессы. Будучи сам неподвижным, он приводит в движение пружины вещей, наделяя каждую их них формой и материей. Он задает вещам отправные цели. Но для того, чтобы двигатель продолжал успешно овеществлять мир, необходимо соблюдение баланса сил уже существующих. Иначе ход жизненных процессов исказиться, и это скажется на самой порождающей основе. Тогда тех, кто населяет наш мир, ждут многочисленные беды.
  Александр немного загрустил, однакг потом вновь оживился.
  - А как же великие герои?
  Стагирит улыбнулся в ответ.
  - Я знаю, что ты по-прежнему грезишь военными подвигами и желаешь уподобиться резвоногому Ахилессу, - сказал он. - Но вспомни, чем закончился поход ахейцев. Истребление данайцев и сокрушение Илиона принесли победителям лишь лютые несчастья. Лучшие сыны Эллады пали на поле брани, семьи их осиротели, род прервался, а в их исконных владениях воцарились хаос и раздоры. Такова плата за нарушение равновесия на земле. Мы до сих пор воспеваем Ахилла, Аякса и Диомеда, вместо того чтобы сделать их примером человеческой глупости и трагической недальновидности. Вот потому я говорю тебе, что огонь духа есть не всепожирающий пламень войны, но свет мудрости, очищающий мир. Как там у Эмпедокла?
  '...Так, под плотным покровом Гармонии, там утвердился
   Шару подобный, окружным покоем гордящийся Сферос.
   Ни непристойной борьбы, ни ссоры нет в его членах...'
  - Отец всегда говорил, что настоящий мужчина созидает себя в борьбе, - глухо проговорил царевич. - Тем важней для потомков Геракла утверждать свое право быть первыми в мире.
  - Твой отец сильно изменился со времен нашей юности, - заметил Стагирит задумчиво. - Когда-то при дворе Аминты мы оба истово стремились к постижению устоев Мироздания и разгадке его божественных тайн. Но ныне Филипп преуспел в умении завоевывать города и подчинять своей власти народы. А чего хочешь ты, Александр?
  Царевич словно воспламенился.
  - Хочу превзойти все пределы, объять всю Ойкумену! Вонзить свое копье там, куда никогда не ступала нога смертного!
  Стагирит лишь тихо вздохнул. Как же все-таки неумолимо время! Еще совсем недавно этот голубоглазый мальчик с золотыми кудрями восторженно внимал в Миэзе его рассказам об устройстве Вселенной и движении небесных тел. А теперь в этих повзрослевших глазах полыхают молнии Ареса, способные обратить в пепел и прах все живое...
  Это была последняя встреча учителя и ученика. Стагирит покидал Македну навсегда. Он прибыл в родной город, чтобы сесть на корабль - утомительный переход по горным дорогам стал для него слишком тяжел. Хотя ему не было еще и пятидесяти, трехгодичное обучение наследника престола обошлось ему слишком дорого, точно высосав из организма все силы...
  На судне-триаконторе кроме него были только два пассажира: довольно молодой еще мужчина в длинном походном плаще - и юная девушка в мужском наряде, в каких, если верить описаниям Геродота, ходили савроматки. Они устроились на носу, неподалеку от возвышения наварха, и молча смотрели на тающий вдалеке берег под зычные команды гортатора, отдаваемые гребцам.
  Молча стоял и Стагирит, провожая удаляющуюся родину. Демостен, один из известных атенских политиков, предложил ему вернуться в город, откуда Стагирит некогда бежал столь поспешно. У философа появилась возможность воплотить свою давнюю мечту - основать школу близ храма Аполлона Ликейского, где некогда смущал юные умы дерзкими речами несчастливый в своей судьбе Сократ. По прошествии многих лет Стагирит пришел к определенным выводам: он твердо знал, чему учить подрастающее поколение и как воплотить идеалы, которые так и не прижились в сердце наследника македонского трона.
  К тому же философ был близок к завершению труда по обобщению знаний различных народов в области космологии, систематизированных им по принципу иерархии всего сущего. Однако для того, чтобы внести последние штрихи в работы 'О небе' и 'О возникновении и уничтожении', Стагириту не доставало некоторых данных и материала. Поэтому в Атенах его так же ожидала встреча с одним персидским священнослужителем, обещавшим философу древние свитки халдейских мудрецов. В них содержались знания, долгое время скрывавшиеся от непосвященных. На них Стагирит возлагал теперь большие надежды.
  Вообще, он несколько недолюбливал персидские труды. Как и все варварские народы, персы были больше подвержены чувству, нежели разуму. Они не принимали строгие логические умозаключения, предпочитая жить сердцем, порывом. Для них в любом знании важно было понять, хорошо это или плохо, тогда как Стагирит доказывал, что эпистема, или базис знания начинается за пределом всех чувств. В прошлый раз, когда философу довелось общаться с персидским жрецом, тот настолько вывел его из себя, что в гневе Стагирит вопросил: 'А треугольник, по-твоему, хороший или плохой?' Маг не смутился и тут же ответил: 'Треугольник, как и прочие фигуры, сотворен великим Агором Мадой, а потому он благ'.
  Однако для воссоздания полной картины мира, к которой так стремился философ, было не обойтись без персидских рукописей, и он скрепя сердце согласился встретиться с магом. Тот, правда, изначально обговорил для себя некоторые условия, но Стагирит был заранее на все согласен.
  Неожиданно юноша, замеченный философом, приблизился к нему с вежливым поклоном.
   - Ты знаешь меня? - Стагирит поднял на него удивленный взор.
   - Еще нет, - как-то странно ответил тот. - Но убежден, что вскоре о тебе узнают очень многие.
  Еще издалека, подплывая к древнему городу, путники заметили блестящий золотом скат крыши Храма Партенос, возвышающегося на центральном холме. Сам город расположился на зеленых холмистых склонах и далеко раскинулся вокруг, охватывая близлежащие равнины до горных отрогов Эгалеос и Парнита.
   После поражения в войне Атены утратили свои знаменитые Долгие Стены, и порт Пирей пришел в упадок. Из трех гаваней, некогда вмещавших до четырехсот триер, теперь действовала только Зея, окруженная нависающими над водой большими доками, в которых подвешивали на просушку городские суда. Вдоль всего берега тянулись пристани с каменными насыпями, в море выдавались длинные молы. Шум весел, крики чаек, плеск волн и ругань носильщиков создавали здесь обычный портовой гул.
  Стагирит, ступив на широкую дощатую платформу, не поехал в Центральный Город. Демостен должен был ожидать его в округе Элеонас, в небольшом заброшенном доме на берегу, принадлежавшем брату Проксена, опекуна, воспитывавшего Стагирита в юности. Здесь повсюду раскинулись распаханные поля, сады, пестреющие алыми анемонами и желтыми нарциссами, прямоугольные, крашеные известкой жилища сельских жителей с уличным стоком.
  Философ медленно ехал на муле вдоль берега. Шум большого города, его спешка и беспокойство не доносился до окрестностей Элеонаса с его тихими пашнями, рощами и зерновыми складами. Поэтому резкий крик и топот позади, на самом подходе к закругленному серому дому из сырцового кирпича с дверным проемом в заборе двора, заставили Стагирита неприятно удивиться.
  - Зарена, туда! - Дэвоур указал девушке на скрывшегося за изгородью из опунций человека, а сам подбежал к раненому, лежащему на дороге. Это был человек средних лет в длинной белой хламиде грубого покроя.
   - Помогите! - простонал тот.
   - Ты позволишь занести его в дом? - попросил Дэвоур, поднимая глаза на Стагирита.
  В раненом философ с ужасом узнал Демостена, своего покровителя.
   - Конечно, - вымолвил он. - Его-то я и разыскиваю.
  
   Глава 11. Встреча.
  
  Ранен предводитель демократической партии Атен был не сильно - нож убийцы рассек лишь кожу на левом плече, не повредив ни связок, ни сухожилий. Видимо, испуганный внезапным появлением Зарены и Дэвоура, нападавший поспешил скрыться и не рассчитал силы броска.
  Демостена пронесли через всю пастаду и уложили на высокое клине, которое он сам приготовил для прибытия Стагирита.
   - Мне кажется, мы недалеко от цели, - Дэвоур посмотрел на пострадавшего. - Тот, кого мы ищем, всегда оставляет за собой подобные следы...
  Он изучил рану на предмет проникновения яда или заразы, но нож, как видно, был чистым. Его Зарена подобрала недалеко от места покушения, возвращаясь после неудачного преследования.
   - Тебе опасно одному передвигаться по городу.
   - Тучи сгущаются, - жадно припав к поднесенной Зареной чаше с водой, проговорил Демостен. - Похоже, я основательно ужалил моих врагов, раз они решили отправить меня к Эребу.
  На губах оратора проступила слабая улыбка. На сей раз он добился своего: атенское войско стратега Фокиона, которое Демостен убедил сограждан послать на Эвбею, сбросило ставленников Филиппа и вернуло остров под власть экклесии. Это была серьезная победа, но она повлекла за собой и серьезные неприятности.
  Однако Дэвоур лишь покачал головой. Вождь демократов, как и большинство людей, усматривал причины явлений в обычных человеческих посылах и устремлениях. А между тем, сейчас были все основания полагать, что дело обстоит иначе. Ведь прежние победы Демостена, когда он заставил Филиппа снять осаду с Коринфа или удержал аргивян и мессенцев от союза с македонцами не имели столь тяжелых для оратора последствий. Тут явно маячила чья-то большая и темная тень...
   - Все, теперь им не отвертеться, - прикрыв глаза, рассуждал вслух Демостен. - Очистили Эвбею от прихвостней Филиппа, очистим и Атены. Пусть народ знает имена своих продажных сограждан. Завтра же я скажу об этом во всеуслышание.
  - До завтра еще надо дожить, - тихо возразил Дэвоур. - Надеюсь, твои противники не пойдут на приступ этого дома.
  Приподнявшись на подголовнике ложа, Демостен извиняющимся взглядом посмотрел на философа.
  - Прости меня, достойный Стагирит. Я позвал тебя в наш город в надежде, что он станет для тебя мирным и благодатным садом, где ты сможешь обрести покой и без помех заниматься своей работой. А на деле втянул в неприятную историю...
   - Как бы эта история не возымела еще более неприятного продолжения, - мрачно отозвался философ, присаживаясь на край клинэ, накрытого шерстяным покрывалом.
  Он только сейчас заметил, что появление попутчиков с корабля его совсем не удивило.
   - Хотелось бы знать, - Стагирит развернулся к Дэвоуру и Зарене, - что привело наших юных друзей на землю Аттики. И какие боги указали им на место обговоренной встречи, известное лишь нам двоим.
  Дэвоур склонил голову с виноватым видом.
   - Прости, мудрейший. Просто мы ищем одного человека и этот человек, насколько я знаю, имеет к тебе некоторое отношение. Его имя Уртум.
  На лице Стагирита появилось удивление.
   - Я действительно должен завтра встретиться в Атенах с этим персидским жрецом. Только не понимаю, какое у вас к нему может быть дело?
   - Если ты разрешишь, мы хотели бы сопровождать тебя. Время сейчас слишком опасное, чтобы безмятежно ходить в одиночестве по городским кварталам.
  Стагирит был вынужден признать, что юноша прав.
   - Тогда, быть может, ты откроешь мне, откуда меня знаешь?
   - Мы обучены читать в своих сердцах, - с поклоном отозвался Дэвоур.
  Он тихо подошел к раненому и склонился над ним.
  - Исократу и Эсхину я давно стою поперек горла, - блеснув глазами, прошептал Демостен. - Наконец они набрались духу устранить меня руками заговорщиков. Но теперь им конец! Завтра они узнают, что такое гнев и воля народа...
  Дэвоур коснулся пальцами лба раненого, чтобы проверить, не поднялся ли у того жар в теле. Потом угрюмо покачал головой.
   - Бойся обвинить невиновных.
  Демостен посмотрел на юношу с непониманием.
   - Если не они, то кто?
   - Прежде ответь самому себе, способны ли на такой шаг твои политические противники?
  Вождь демократов умолк, откинувшись на изголовье. Было видно, что он погрузился в раздумья.
   - Как бы там ни было, сегодня лучше не покидать порога этого дома никому из нас, - подвел итог Дэвоур. - Будет новый день, и он принесет с собой ясность. Места здесь хватит всем. Мы с Зареной, - он указал на девушку, - разместимся в южном крыле с видом на улицу. Завтра поутру отправимся в город.
  Дэвоур сообщил это таким тоном, что никому не пришло в голову ему возразить. За окном слышались завывания ветра и крики чаек. Каждый в доме думал о чем-то своем.
  Демостен вспоминал свою давнюю встречу с загадочным скифом, изменившую всю его жизнь. Еще он упорно размышлял над головоломкой, поставленной перед ним Дэвоуром, пытаясь доискаться истоков случившегося.
  Стагирит перебирал в уме аргументы, которые должны были раз и навсегда опровергнуть концепцию Гераклита, все еще популярную в философских школах Внутреннего Керамика и в знаменитой гимназии Геракла у Диомейских Ворот.
  Дэвоур унесся мыслями в далекие и туманные миры, названия которым еще не было придумано смертными.
  Зарена лежала без сна, вслушиваясь в шорохи ночи. Дыхание Дэвоура стало ровным - похоже, он наконец уснул, - но к девушке сон упорно не шел.
  Поднявшись с циновки, постеленной прямо на земляном полу в комнате с облупившейся отделкой стен, на которых угадывались геометрические узоры, она вышла во двор. Черная ночь в гроздьях звезд стелилась вокруг, и в звездном блеске слабо сияли бегущие к далекому берегу волны.
  Вновь небывалое чувство одиночества охватило ее. Она вспоминала бессчетные дни пути, что отделяли ее от степи, и ей показалось, что она так же одинока, как луна среди звезд в тех краях, где блуждают души ушедших предков... Лишь один человек связывал ее с этим чужим для нее миром. Он был всегда рядом, и Зарена сейчас вспомнила его с теплотой и благодарностью в сердце.
  Спокойствие ночи так не вязалось с опасностью, таящейся за ее пологом. Девушка присела на гранитный камень между двух кипарисов, всматриваясь и вслушиваясь в тишину - и не заметила, как Дэвоур приблизился к ней бесшумными шагами...
  - Хочешь, я расскажу тебе одно старое предание? - спросил он, точно уловив ее настроение и ощутив глубину ее грусти.
  Зарена кивнула.
  - ...Случилось это во времена давние, о которых и памяти не осталось у ныне живущих. Говорят, что звезды тогда сияли ярче, солнце грело сильнее, а небеса были прозрачны и чисты, отражая жемчужные выси божественной юдоли. По всей огромной земле люди славили имена своих богов, но превыше всего возносили Творца Сущего, породившего из безымянного сумрака бытие всех вещей и явлений. Взывали они к нему страстно, трепетно и восторженно под сводами капищ, кровлями жилищ и пологом дремучих лесов. Шептали истово устами: 'Восстань над миром в блеске высокой славы, яви образ свой неумолчной звездой!' Однако же глубоко в сердцах людских праведная вера в силу божества уже дала первую червоточину сомнения.
  Среди множества общин и племен зародились первые раздоры и противоречия, возникли зависть, ненависть и вражда. Заветы предков оказались преданы забвению, нормы небес, дарованные смертным, исказились. И тогда, дабы вернуть людей на исконную стезю благочинного мира и озарить светом истины омраченные души, Создатель сам снизошел к ним на землю.
  Желая испытать смертных в искренности их чувств и воле к прозрению, изменил Творец свой внешний облик до неузнаваемости, представ пред людьми нищим бродягой в изношенном рубище. И так ходил он по земле от селения к селению и от града к граду, заговаривая с жителями и пытаясь вразумлять их проникновенной силой своих слов. Однако же отовсюду он изгонялся с позором, и вослед летели ему только камни, проклятия и оскорбления. Слепы стали глаза людей, очерствели их сердца, ожесточились души. Не встретил Создатель понимания ни у держателей власти, ни у служителей культа, ни среди простого народа. И не было никого, кто мог бы воспринять высокое откровение небес.
  Опечалился тогда Творец, убедившись в том, что далеко ушли люди от своего исконного Пути. Презрели они совершенную истину и отказались от божественной правды. Обойдя пределы земель и морей, завершил свои странствия Создатель в маленьком горном селении на берегу Северного Моря. Никто из местного люда не пожелал впустить его в свое жилище, никто не поднес ни яств, ни даров, и только один единственный человек, живший в покосившейся лачуге на отшибе холма и отличавшийся природной прозорливостью, вышел приветствовать небесного владыку. Преклонив колени, человек этот предложил всемогущему повелителю жизни кров и ночлег, восславив его имя почтительными словами. Звали его Одинокая Вершина.
  'Ныне светилу, спустившемуся с заоблачных высей, тесно в теснинах людского невежества', - так молвил он, выказав Творцу все положенные знаки внимания.
  'Ужели померкла слава человека? - вопросил его Творец, - ужели иссохла, как старый колодец в пустыне его мудрость? Или земля стала так мала, что не может вместить полноту небесной истины? Ведь духовный огонь должен питать кровь, дыхание и волю людскую подобно солнечным лучам, взращивающим полевые цветы. Зерна божественной правды посеяны мною в сердцах всех и каждого, так отчего они не дают новых всходов?'
  'Увы, - отвечал Одинокая Вершина, - оскудела нива сердец человеческих, ибо презрели люди свой первородный исток, а душа их не хочет более откликаться свету. Забыв, кто и для чего сотворил этот мир, создали они силой своего тщеславия
  собственные миры и в них поселились. Там стали они сами себе господами и хозяевами. Они уже не помнят небесной правды и давно отреклись от ее смысла'.
  'Поистине, это прискорбно, - произнес Создатель, - но таков, видно, их выбор и такова их стезя. Вернуться к подлинной благодати смогут они теперь, лишь сполна изведав беды и лишения. Однако удел человеческий потребно изменить, дабы свет небесного огня вновь озарил потемки заблуждений'.
  'Как же сделать это? - спросил Одинокая Вершина. - Люди ныне не верят никому, кроме самих себя, а своеволие полагают настоящей свободой'.
  'Ты станешь поводырем, ведущим незрячих к горящему очагу, - решил Творец. - Вдохновленные величием твоей судьбы, они последуют к свету по твоим стопам. Собирайся в дорогу!'
  Утром, когда Одинокая Вершина вышел из своей лачуги, он не узнал родное селение. Все строения занесло песками почти по самую кровлю, и только его дом блистал беломраморным фасадом, утопал в зелени душистого сада и благоухал яркими цветами. Ничего не сказал Одинокая Вершина, послушно отправившись за небесным владыкой.
  'Сегодня, - молвил Творец, - я покажу тебе Обетованный Край, над которым никогда не садиться солнце. Луга там тучны, деревья плодоносны, реки полноводны. Берега его омываются молочными водами'.
  Достигнув окраины селения, где начиналось большое озеро, Одинокая Вершина с удивлением увидел у отмели перевозчика и узнал в нем правителя области. Согбенный и одряхлевший, тот был одет в грязные лохмотья вместо богатого кафтана, величественное выражение его лица сменилось скорбным. Завидев Создателя, бывший владетель земель пал пред ним на колени и слезно молил простить его. И понял Одинокая Вершина, что скромностью и тяжким трудом назначено правителю искупать свою гордыню до самого смертного часа. Пригласив Творца и его спутника в лодку, тот перевез их через озеро на раздольную равнину.
  Здесь небесный владыка велел Одинокой Вершине взяться за его рукав, а вслед за тем - поднялся с ним в заоблачную высь. Они проносились над городами, горными ущельями, лощинами и лесами.
  'Мир - безмерная пучина, у которой нет краев, - говорил Творец. - Он как огромное колесо, свободно катящееся в пространстве вечных перемен. Человек, сознающий его естественные свойства, способен странствовать сквозь все его стихии без препятствий. Он может стать частью этого неостановимого движения, сделаться волной этого безначального потока'.
  Так летели они над землей, двигаясь за золотой колесницей солнца, а когда достигли скалистых склонов, поросших рощами и дубравами, Создатель сказал:
  'Это Блаженный Остров. Роса, струящая по хлябям небесным, обращается здесь в молоко, едва достигая земли. Она окружает сей край со всех четырех сторон'.
  Одинокая Вершина восторженно разглядывал высокие горы и колосящиеся луга. Однако когда они спустились на отмель и сделали несколько шагов, откуда ни возьмись, появился дремучий старец, с трудом волочащий ноги, и преградил дорогу спутнику бога. Выцветшие глаза его были пустыми, кожа напоминала высохшую осеннюю листву. Но небесный владыка своим повелительным жестом велел ему отойти в сторону.
  'Кто это был?' - не удержался от вопроса Одинокая Вершина, когда старец остался далеко позади.
  'Старость, - поведал Творец. - Ты больше никогда не встретишь ее на своем пути'.
  Через некоторое время они достигли горного перевала, проходом в котором служила огромная многоцветная радуга-арка. При виде Одинокой Вершины с большого валуна поднялась костлявая женщина в пыльном плаще. Вытянув тощую руку, она показала спутнику бога мерцающий светильник в прокопченной глиняной плошке. Однако Создатель отстранил ее и забрал у нее светильник.
  'Это Смерть, - пояснил он чуть позже. - С ней ты тоже больше никогда не встретишься, а хранителем огнива собственной жизни станешь сам. Отныне путь к вечности для тебя открыт'.
  На Блаженном Острове, который боги называли Обитель Высшей Чистоты, звучала прекрасная музыка, нисходящая прямо с небес, пели удивительные птицы. Как поведал Творец, каждую весну светлоокие богини Утренней Зари прилетали сюда на белоснежных крылатых скакунах, чтобы купаться в родниковых ключах, вода которых здесь была мягкая и легкая, как лебяжий пух, и собирать неувядающие цветы для своих венков.
  'Ты - первый из смертных, кто ступил в священную юдоль счастья и покоя, - сказал Создатель Одинокой Вершине. - Теперь это твой дом. Крепость твоей веры в Правду Неба, искренность помыслов и непорочность в духе открыли для тебя врата сокровенного и позволили преодолеть пределы всех земных сфер. Ныне здесь, в этом благодатном краю будет положено начало новому роду человекобогов, коих будут величать Предвечными Созидателями. Мудростью и неугасимым духовным светом их сердец будет питаться мир смертных меж всех Четырех Морей'.
  Так вещал небесный владыка, таков был верховный закон, определивший путь движения грядущих эпох. Человек по прозванию Одинокая Вершина остался на Блаженном Острове в тиши высоких гор и глубоких вод. От брака его с Девой Безбрежной Дали родились дети, в жилах которых текла человеческая и божественная кровь. Позже, в Земле Высшей Чистоты был основан Лучезарный Град, а сам остров стали называть Страной Света. Благовест великой северной традиции, народившийся в этом обласканном богами краю, вернул людям ближних и дальних стран веру в справедливость земного удела, воссоздал утраченное равновесие и очистил от скверны обычаи и нравы. Мир изменился. Долгие столетия среди его народов царили согласие и гармония...
  Юноша перевел дух.
  - ...И хотя сейчас исконный путь смертных вновь подвергается искажению, а единство с Творцом Сущего безвозвратно утрачено, само существование Светлой Земли удерживает мир от погружения в хаос противоречий и пучину разрушения. Светозарный Град - оплот благоденствия человека на земле. И по сей день жители Блаженного Острова не ведают ни горя, ни болезней, ни избытка, ни недостатка. Красою своей подобны они вечно молодому месяцу, мудростью превосходят самых искушенных жрецов и философов наших городов. Всякий из них живет по своей воле, но что бы он ни сделал - все исходит из божественной правды, все созвучно истине небес. И все они бесконечно счастливы...
  Дэвоур внимательно посмотрел на Зарену, слушавшую его, затаив дыхание.
  - Вот такое предание некогда поведал мне мой учитель, - добавил он.
  Девушка подняла на него глаза, в которых читалась задумчивость.
  - Что же, по-твоему, есть высшее счастье? - спросила она, наконец.
  - Счастье - это когда о нем не думаешь, - ответил Дэвоур. - Когда живешь, и каждый твой вздох, каждый удар твоего сердца пронизан осознанием полноты жизни, природного совершенства и незыблемости. Счастье исходит из такой вседостаточности, к которой больше нечего приложить. Тогда в душе - и вокруг тебя - всегда сохраняется покой, ибо нет суетных стремлений. Не с кем состязаться, не за что бороться.
   - Значит, воин счастлив быть не может? - опечалилась Зарена.
   - Отчего же? Свободный человек тоже воин - только он сохраняет в душе покой. Ведь все раздоры среди людей происходят от того, что человек ощущает внешнюю или внутреннюю неудовлетворенность своей жизнью. Она заставляет что-то искать и пытаться изменить свой удел. В итоге мир полыхает пламенем войн и заговоров. Осознавая полноту собственных свойств, положенную Создателем этого мира в основу нашего существа, мы видим, сколь нелепы любые усилия что-либо подчинить и чем-либо овладеть. Небо и Земля, жар и холод, движение и покой - не какие-то странные слова иованских философов, а неотъемлемая часть нас самих, проявляющаяся в нас каждый миг и находящая отклик в наших телах и душах. Человек от рождения содержит в себе весь мир, сверху донизу, до самых тайных уголков мироздания - потому природа его совершенна. Вот только мало кто помнит об этом...
  Дэвоур вздохнул.
  - Нет ничего в целом мире, чем можно было бы овладеть, потому что вещи неустанно изменяются. Ловишь что-то, что казалось незыблемым - а это оказывается призрачный блеск солнечного луча, или струйка песка, или рябь на воде под ветром. Если бы об этом чаще думали завоеватели, на земле не проливались бы реки крови. Ничего нельзя удержать, и потому ничего нельзя присвоить. Но весь этот необъятный мир уже наш. Он принадлежит нам по праву рождения, поскольку нас невозможно с ним разъединить. Как же это удивительно! Путешествовать по дорогам явлений, изменяясь и обновляясь вместе с ними! В каждом звуке пространства читать все мировые звуки, в каждом образе видеть отражение всех мировых образов...
  Утренние лучи пробудили всех ото сна, осветив низкие потолочные перекрытия. Демостен слабо застонал, попытавшись двинуть раненой рукой - и проснулся.
   - Мои друзья наверняка от беспокойства глаз не сомкнули, а я тут прохлаждаюсь, - он поднялся на ложе с намерением немедленно отправиться в город.
   - Благонадежнее будет сделать это в обществе Зарены, - заметил Дэвоур.
  Девушка нехотя подчинилась ему.
   - Прошу об одном, - сказала она на прощание. - Никуда не уходи без меня!
  Дэвоур с улыбкой обещал.
  Вскоре Стагирит остался один в доме со странным человеком, который знал его, но выглядел столь юным. Они переместились в комнату с очагом и трапедзой, заставленную вдоль стены старыми ларями.
   - Итак, юноша, кто же ты такой? - напрямик спросил философ, чтобы покончить с неизвестностью.
   - Человек, - просто ответил Дэвоур.
  Вопросительное выражение на лице Стагирита не исчезло - он ждал разъяснений.
  - Сейчас это не столь важно, - словно извиняясь, промолвил юноша, - да и имени моего в этом краю никто не знает.
  - Тогда поговорим о том, что знаешь ты, - под пристальным взглядом Стагирита Дэвоур улыбнулся.
  - Я знаю о том, что последние несколько лет своей жизни ты отдал ученику, так и не научившемуся ценить плоды настоящей мудрости, - сообщил он.
  Философ с удивлением поднял глаза на гостя: тот явно прочел сомнения, уже долгое время угнетавшие душу воспитателя царевича.
  - Человеку свойственно слышать то, что он хочет слышать. Однако задача истинного наставника - привить ему умение правильно воспринимать мир в совокупности и во всех его составляющих. Стало быть, я с этой задачей не справился.
  - Думаю, тут нет твоей вины, - веско промолвил Дэвоур. - Ты сделал все, что мог и, быть может, даже больше того.
  - Тогда в чем ошибка?
  - Над отдельными судьбами смертных не могут властвовать даже боги.
  - Что же мне теперь делать?
  - Завершить начатое. Закончить свои труды для блага будущих поколений.
  Стагирит внезапно спохватился.
  - Персидский маг ждет меня в Лимне, - вспомнил он. - Он купил дом на склоне холма Киносарг, у реки Илиссос.
  Собрав котомки с книгами, философ вышел во дворик, чтобы покормить перед дорогой своего мула.
  Вскоре вернулась Зарена, сообщив, что Демостен заручился поддержкой своих сторонников и уже собирает народ на Пниксе, дабы поведать согражданам о новом коварстве врагов свободы.
  Дэвоур в задумчивости покачал головой.
   - В толпе человек так же одинок, что и на берегу моря. Но за его судьбу нам не держать ответ перед Всевышними. Он сам найдет в темноте свечу, чтобы осветить себе путь во мраке. Нас же ждет встреча с моим давним знакомым...
  Вместе со Стагиритом Дэвоур и Зарена отправились по цветущим полям Элеонаса к древнему городу Паллады. Они вошли в него через северные Акарнейские Ворота, миновали Внутренний Керамик и достигли дема Милет, за которым уже отчетливо виднелся вдалеке увитый лаврами массив холма Киносарг.
  Находясь всего в нескольких шагах от цели, Дэвоур вдруг ощутил давно забытое волнение. У каменного перистильного дома с наличником у портала входа, четыре малых портика которого окружали просторный двор, юноша остановился, придержав Зарену. Внутрь философ вступил один.
  Уртум ждал гостя в большой комнате на нижнем ярусе, облицованной трехцветными фресками и выходившей окном на реку. Отсюда хорошо было наблюдать рассвет.
   - Приветствую тебя, почтенный Стагирит, - маг поднялся навстречу философу. - Вот то, что я обещал тебе.
   Он протянул гостю несколько свитков. Развернув их, Стагирит едва не забыл о присутствии хозяина. Это было именно то, о чем он так долго мечтал: наблюдения жрецов Баб-Илу за ходом небесных светил. Переведенные на персидский язык, теперь они стали доступны и ему...
   - Позволь мне напомнить и о твоем обещании, - вывел его из созерцательного раздумья голос мага.
   - Да, да, - Стагирит со вздохом свернул свитки. - Я испросил для тебя у наследника престола Македны место нового учителя, вместо меня. Надеюсь, ты меня не подведешь и окажешь благотворное влияние на будущего царя. Вот письмо Филиппа с его печатью, по которому тебя допустят во дворец Пеллия.
   - Не беспокойся, - пробормотал Уртум, пряча письмо. - Тебе надлежит отдыхать, заниматься философией и постигать тайны мира, а придворная жизнь не очень способствует этому.
  На том они расстались. Стагирит неторопливо вышел через скрипучую калитку, шаркнув ногами по белым каменным плитам. Тут он раскланялся с дожидавшимися его возвращения Дэвоуром и Зареной. Вдвоем те вошли во двор и сразу же остановились, приметив у деревянной террасы человека в длинном парчовом халате.
  При виде новых гостей Уртум рассмеялся высоким каркающим смехом.
   - Неужели мои глаза вновь видят тебя? Вот уж не думал, что после стольких лет наши дороги вновь пересекутся.
   - Я тоже совсем не горел желанием тебя видеть, - отозвался Дэвоур. - Но к несчастью, даже жизнь в Городе Света не смогла исцелить твоего сердца. Оно все так же наполнено черным ядом. И теперь ты упорно пытаешься вернуть в мир своего повелителя, вдохнув его силу и дух в юного наследника Македны.
  Уртум резко стал серьезным.
   - Откуда ты знаешь? Впрочем, - он спохватился, потеребив бороду, - Атай меня видел...
  Маг на миг умолк, потом глаза его вспыхнули холодным блеском.
  - Ты опоздал. Царевич уже встал на уготованный ему путь, и только смерть может остановить его. Сам Харн принял его в свои объятия. От меня теперь почти ничего не зависит.
   - Тогда зачем тебе место при македонском дворе? Зачем продолжаешь строить козни и подбиваешь Филиппа на преступления, а его сына - ведешь к гибели? Не лучше ли доживать старость в своем доме, под присмотром родных и близких?
   - Родных? Близких? - Уртум рассвирепел. - Я лишился всего по милости персидских царей - так разве могу я теперь успокоиться? Три долгих года я пробирался по вашим следам, указанным мне глазами моей души во время вашего странствия. Три года преодолевал сугробы, болота и леса, отбивался от гнуса и от местных дикарей. Три года шел к городу, в котором хранился ключ ко всем моим надеждам. И вот, наконец, я дошел до заветной цели. Что же дальше? Меня даже толком не выслушали - сразу отправили в заточение, и последующие шесть лет я провел в пустом склепе, где меня принуждали отречься от моей веры и моих убеждений. Только убедившись в твердости моей воли и тщетности своих усилий, Хранители Города вынуждены были меня освободить. Вся их хваленая магия оказалась бессильной перед моей стойкостью. Они забыли, что я - не какой-то заурядный заотар, которыми города Парсы кишат, будто собачья шерсть блохами. Я - маг, древний потомственный маг, служитель великого Харна, Анхра-Манью, хранителя порядка и справедливости в нашем мире! Пришедшие на смену моей высокой религии прислужники жалкого степного болтуна объявили моего бога носителем зла - но что они понимают в добре и зле?
   - Моего отца ты, конечно, не помнишь, - произнес Дэвоур с немыслимой грустью. Зарена вздрогнула, ощутив всю глубину скорби своего спутника. - Но я простил тебя. Ты разорил страну Атая, приведя в нее чужеземцев - но он тоже простил тебя. Он простил даже тех, кто явился как вор и разбойник на его землю - тех, кто согласился искупить свою вину трудом. Да, те, кто жег наши села и посевы, теперь живут рядом с теми, чьих братьев они убивали. Пашут землю, пасут скот, и никто не поминает им старые обиды - ни словом, ни намеком на прошлое. Дети их играют с нашими детьми, меж ними не ищут различия. Такова благодатная мудрость Атая, такова справедливость истинного правителя, живущего в согласии с небом и землей. Потому и край наш залечил свои раны так быстро. Однако твой повелитель требует иной справедливости. Он не умеет прощать. Единожды совершенное зло взывает к неизбежному отмщению и многократно себя умножает. Должно быть, об этом тебе не раз говорили служители Светлого Града, но ты оставался глух к их словам.
   - Прощение? Только тот, кто не способен справиться со своим врагом и держать в руках все нити своей судьбы, говорит о прощении! Прощение - удел слабых и беспомощных. Сильный должен покарать обидчика, а не прощать его. И тот, кто ныне идет мне на смену - он действительно силен. Он пройдет той дорогой, которой не удалось пройти мне. Он сокрушит Срединную Державу и вас, жалкие ублюдки, забывшие о своем родстве!
   - Пойдем, - Дэвоур грустно позвал Зарену и повернулся к калитке.
   - Стой! Куда ты? - лицо мага вдруг исказилось от гнева. - Остановись, мальчишка! Я запрещаю тебе уходить!..
  Однако Дэвоур равнодушно вышел за ворота двора, не обращая внимания на крики Уртума, и затворил за собой дверь.
   - Он уже не опасен, ибо вся его сила перешла к его ученику. Но он по-прежнему неисправим, так что мне жаль тратить время на попытки его вразумления, - объяснил он догнавшей его девушке. - Пусть живет, как умеет. Нам же следует направить свои усилия на искоренение посаженных им семян, пока они еще не дали всходов...
  
   Глава 12. Вкус сумрака.
  ...Дорога к городу сплошь поросла сорными травами и колючками. Присматриваясь к серым, шероховатым и уже рыхлым стенам, путник невольно замедлял шаг. Хмурые зазубрины башен смотрели на него безжизненно, нелюдимо и устало. Небо над городом тоже было серым - ни единого облачка, ни маленького солнечного лучика. Тишина. Трухлявые деревья на пригорках. Плавающие в лужах жухлые листья. Муравейники, кочки и завалы. Где-то далеко - шум водного потока.
  Несколько раз путник останавливался. Его удивили собственные следы: каждый шаг его сандалий оставлял глубокие вмятины на бурой ткани дороги, которые тут же зарастали травой. Прелый запах забивал ноздри. Наконец он пришел. Перед ним - покосившиеся ворота с раздвинутыми створками. По краям - двое стражей в коричневых от ржавчины панцирях. Обратившись к ним, путник сразу понял, что они его не замечают. Снова долгая, надсадная тишина. Он вгляделся в сухие морщинистые лица воинов, беспорядочно заросшие клочками жесткой щетины. Все ясно: они слепы и глухи.
  Когда вступил в черту города, тишина стала еще невыносимее - она уже била по ушам. Под ногами захрустели осколки алебастровой вазы. Повсюду - горы мусора, прутья, холщовые мешки, разорванные бусы, куски корабельных канатов. Очень много дерна - он прорастал даже сквозь каменные плиты мостовых и площадей. И никаких людей на захламленных улицах. Только множество черных птиц: горлиц, чибисов, стрижей, ласточек. Птицы были повсеместно: на черепичных крышах домов, на камнях, на ступенях, на земле. От их обилия у путника перед глазами забегали черные точки.
  Он долго ходил между домов, искал людей. У старого фонтана ему повезло: маленький мальчик в дырявом хитоне сидел на корточках и что-то чертил тростинкой на земле.
  - Где горожане? - спросил его путник.
  Мальчик расплакался, вскочил на ноги и начал торопливо стирать свой рисунок. Потом успокоился и снова взялся за тростинку.
  - Ты слышишь меня? - путник подошел ближе.
  - Оставь его в покое, он тебе все равно не ответит, - раздался негромкий голос за спиной. - Он безумен.
  Перед обернувшимся путником стоял приземистый человек в грязной экзомиде с заплатами. Нос с горбинкой, глаза чуть навыкате, черные как вороново крыло волосы тронуты сединой на висках.
  - Иди за мной! - сказал незнакомец. - Я гончар. Кроме нас с ним, - он кивнул на ребенка, - в городе нет людей.
  Путник подчинился. Гончар привел его на пустырь за брошенной торговой площадью, усыпанный горой керамических осколков. Здесь стоял гончарный круг, была замешана в чане глина. А рядом потрескивал костер. Вместо поленьев в нем горели ножки стульев, доски от лавок, створки деревянного ларя.
  - Садись к огню, - пригласил путника человек. - Утка почти готова. Я запек ее в углях, обмазав глиной.
  Но путник покачал головой.
  - Может, ты объяснишь мне, что происходит в городе?
  - Что тут объяснять? - гончар отмахнулся. - Это все птицы. Их с каждым днем все больше и больше. Они выжили людей. Испортили статуи богов...
  - Когда это началось? - в голосе путника прозвучала тревога.
  - Месяца два назад. Сначала разлилась река, затопив все поля и лишив нас посевов. Тогда и подступил голод.
  - Это та река, которую все зовут Рекой Времен?
  - Да, - подтвердил гончар. - После разлива и появились птицы. Они в один день опустошили все амбары с зерном, обрекли нас на голодную смерть... Сначала с ними, конечно, еще боролись. Ловили, шугали. Потом поняли, что тщетно. Людей с каждым днем становилось все меньше, а птиц - все больше. Теперь они хозяева города.
  Путник почему-то не осмелился спросить, что случилось с оставшимися жителями. Он беспокойно оглядывался: пустырь уже со всех сторон окружили дрозды и пищухи. Гончар заметил его волнение.
  - Тебе нужно идти в храм Аполлона. Только там ты надежно укроешься. Сам видишь - они следят за каждым твоим шагом. Пока не нападают, но как только потеряешь бдительность - жди беды. Мне все равно, а вот ты...
  Путник инстинктивно напрягся.
  - Ты меня проводишь?
  - Да. Под защитой Феба тебя не тронут.
  Человек подошел к гончарному кругу и начал мять комки жидкой глины.
  - Ничего не выходит... - бормотал он сквозь зубы. - Каждый день леплю и обжигаю горшки, а потом их разбиваю. Сил уже нет...
  Обескураженный путник промолчал. К пище он не притронулся: слишком много непонятного и тревожного происходило в городе. Он знал только одно - покинуть город не удастся, пока он не отыщет причину постигшей людей беды.
  Храм Аполлона стоял напротив разрушенной базилики - в пыли, паутине, саже и грибных наростах. Внутри оказалось очень холодно. Простившись с гончаром, путник плотно затворил двери и осмотрелся. Почерневший треножник, расколотая амфора, разбросанные по полу листки лавра. На мраморном постаменте - статуя лученосного Феба. Ее путник изучал долго и внимательно. Поверхность была всюду покрыта пылью, мошками и трещинами.
  - Почему же ты отвернулся от людей? - заглянув в мраморные глаза, уныло вопросил путник. - Почему не защитил свой город?
  Ледяная тишина была ему ответом. Однако проведя ночь в храме, путник внезапно осознал истину, до глубины души поразившую его своей жестокой неотвратимостью. Птицы, захватившие город, были эриниями - богинями мщения. А роковая судьба города напрямую вытекала из его собственной судьбы. Похоже, это страшное откровение ниспослал путнику сам бог Аполлон...
  С этого момента путник потерял всякий покой. Он только и делал, что слезно молил светлоокого Феба явить ему милость.
  - Я не знаю, в чем моя вина! - шептал он дрожащими губами. - Не понимаю, чем прогневил тебя, почему ты не отвел беду от города и людей...
  Но мраморное божество молчало. Гнетущая тишина лучше всяких слов отвечала ему, что все свершившееся - есть кара за предательство, за пренебрежение путем совершенного света, дарованного небесами.
  Путник так и жил в храме. Питался плодами с большого орехового дерева, распростершего тенистую крону у самых дверей, спал на плаще у ног статуи. Как-то он случайно поранил палец кожурой ореха. Капля крови, упавшая на каменный пол, тут же проросла темной травинкой. Это взволновало путника, но не испугало. Однако когда к вечеру жестких, колючих и твердых травинок стало много, он пал духом. Храм начал необратимо обрастать дерном.
  Решившись выбраться в город, чтобы посмотреть, не произошло ли каких изменений и там, путник тоже оказался неприятно поражен. Количество черных птиц увеличилось еще в несколько раз - ими кишели все улицы. Сухой дерн доставал уже до груди - он рос теперь не только из земли, но из стен домов, кровлей и колонн. И только маленький безумный мальчик по-прежнему чертил линии на земле и в отчаянии уничтожал их, а гончар на пустыре лепил и бил свои горшки.
  Правда, и в них случилась перемена. При виде путника они угрюмо опустили глаза и отвернулись. Было ясно, что они уже знают подлинную причину трагедии города.
  Путник с еще большим тщанием принялся вымаливать прощение у Аполлона. Он стонал, кричал, плакал и ползал на коленях, разрывая на себе одежду. Так продолжалось много дней и ночей. Порыв человека был искренен и страстен. Должно быть, божество наконец уступило. Мольбы путника тронули холодное сердце Стрелоносца.
  На рассвете путника разбудил какой-то неожиданный звук. Это было блеянье ягненка. Он вскочил на ноги и увидел перед собой чудесное животное с золотистым руном. Ягненок косил на человека умным взглядом.
  - Откуда ты взялся? - спросил путник в радостном недоумении. - Как забрел в храм? Ну, теперь солнценосный бог не сможет мне отказать...
  Недолго думая, он взял с треножника жертвенный нож, схватил ягненка за шею и заклал его на алтаре, чтобы почтить Аполлона достойной жертвой. Однако едва алой струей брызнула кровь, как заскрипела статуя бога. Трещины на ней стали больше, всюду пошла зеленая плесень. Путник вскричал от бессилия и ужаса. Нож вывалился из его руки. Упав на плиты пола, он закрыл голову руками: он понял, понял! Это сам Аполлон Феб, вняв мольбе человека, снизошел к нему в образе златоносного агнца, чтобы вывести из города и спасти от лютых эриний. А он, несчастный, не распознав божество, хладнокровно убил его на его же собственном алтаре...
  Путник поднял глаза на статую: она почти целиком заросла плесенью. Тени приближающихся птиц появились на стенах и потолке. Эринии пришли за ним. Спасения от возмездия больше не было, храм наполнился гнилостным запахом смерти...
  ...Александр проснулся на своем ложе весь в холодном поту. Во дворе было шумно: ржали кони, о чем-то спорили люди.
  Как оказалось, запыхавшийся гонец принес вести с севера. Царевич принял его в отцовском андроне, напряженно присев на край длинного клинэ под высоким лампионом. Антипатр уже был здесь. Он пришел обсудить с наместником тяжелое положение, сложившееся в Пропонтиде - атенцы, подстрекаемые Демостеном, собирались снарядить на помощь Перинфу большое войско.
  - Что-нибудь с отцом, Гегелох? - взволнованно спросил царевич, узнав старого воина.
  - С Филиппом все в порядке, - заверил гонец. - Войско его по-прежнему стоит под Перинфом. Город почти взяли - ворвались через разбитые таранами стены, но с моря подошли бизанты и наемники Артаксеркса. Они выбили нас обратно к молу и уже залатали все бреши. Успех выскользнул из рук.
  - Это все вести, которые ты принес? - уныло спросил Антипатр.
  - Нет и, клянусь богами, вторая весть много хуже первой...
  - Говори! - приказал Александр.
  Гегелох потупил взгляд.
  - Меды, - наконец смог выдавить он. - Они объединили племена и вторглись в долину реки Стримон. Теперь грабят наши села, убивают мужчин и уводят женщин.
  - С медами у нас заключен союз, - припомнил Антипатр. - С чего бы им поднимать оружие против Македны?
  - Все дело в неудачах царя Филиппа, - опасливо пояснил Гегелох. - Варвары знают о его потерях. Они решили не упускать удобный шанс и разорить Македну, пока главное наше войско терпит лишения под Перинфом. Надеются взять в набеге большую добычу...
  - Разве они забыли про гарнизонные отряды, резервные корпуса и тессалийских всадников, находящиеся в Македне? - Александр даже побагровел от возмущения.
  - Прости, царевич, но вожди варваров не боятся стада без пастуха...
  - Значит, меня они ни во что не ставят? - юноша вскочил со своего места.
  - Успокойся, Александр, - хладнокровно одернул его Антипатр. Казалось, ничто не может вывести из себя этого невозмутимого человека с седыми висками и задумчивым взглядом маленьких карих глаз. - Я в четыре дня соберу войско и выступлю против медов. Из Метоны и Диона прибудут отряды, акарнанцы пришлют помощь. Врага мы встретим у Крусийской гряды и прогоним обратно в горы.
  - Нет! - жестко сказал юноша, и точеные черты его безупречно правильного лица вдруг хищно исказились. - Ты, Антипатр, останешься наместником Македны в мое отсутствие, - царевич снял с пальца перстень отца. - Таков мой приказ.
  - Как это? - Антипатр недоуменно поднял брови.
  - Мне хватит двух дней, чтобы стянуть силы, - размышлял вслух царевич. - Я возьму гипаспистов Полиперхонта из Тимфайи, астегетайров Койна из Элимиотиды и легких тессалийских всадников. Еще лучников из числа агриан.
  - Но это не более семи тысяч воинов, - быстро подсчитал Антипатр.
  - Больше мне не потребуется, - уверенно сказал царевич. - Я и с этими силами раздавлю варваров. Но я не стану загонять их в горы, а вырву самый корень войны.
  - Разумно ли это, Александр? - мягко спросил Антипатр. - Филипп никогда не простит мне, что я отпустил тебя одного. Военный поход - опасное предприятие...
  - Ты мне не нянька, чтобы меня опекать, - осадил его царевич.
  - Но ведь ты никогда не был в настоящем бою! - увещевал Антипатр. - Ты не знаешь, что такое строить боевую линию в условиях вражеской угрозы, прикрывать тылы и распределять резервы под натиском неприятеля. Война - не маневры, к которым ты привык. Там обстановка меняется в долю мгновения и нужно успевать принимать верные решения, чтобы не сгубить себя и своих людей.
  - Я разберусь, - холодно заверил царевич.
  - Хорошо, Александр, - внезапно согласился полководец. - Но скажи мне, что будет, если меды разобьют тебя и выйдут к Пелле?
  - Этого не случиться, - ни один мускул не дрогнул на лице юноши, ни проблеска сомнения не отразилось в его глазах. - Прошу тебя, Антипатр, собери Военный Совет незамедлительно. Я хочу выслушать всех хилиархов. А к Полиперхонту и Койну пусть пошлют вестников прямо сейчас, чтобы они привели отряды так быстро, как смогут.
  - Как тебе будет угодно, - смирился полководец, почтительно наклоняя голову.
  Слух о решении наследника разнесся по дворцу быстро. В андрон Геракла бесшумно ступил Гефестион - единственный человек в Пеллионе, имевший право входить к царевичу без доклада и в любое время суток.
  - Александр! - тихо позвал он.
  Царевич вздрогнул. Погруженный в свои мысли, он сидел, уперевшись локтями в колени и обхватив руками виски. Когда он поднял голову, сын Аминты впервые не узнал друга. На него смотрело совсем чужое далекое лицо. Куда исчез тот задорный и жизнерадостный мальчуган - товарищ всех детских и юношеских забав? Перед ним был рано повзрослевший человек с немигающим взглядом глаз, уходящих в темную бесконечность. Тяжелая, вязкая и пугающая сила, так и веяла от его фигуры. Губы словно каменные, застыли в надменном изгибе.
  - Александр! - ласково повторил Гефестион. - Уверен ли ты, что должен идти в этот поход? Не лучше ли будет доверить дело Антипатру, который не раз воевал с горцами и знает тракейские тропы вдоль и поперек? Я не хотел бы, чтобы ты понапрасну искушал судьбу.
  Вместо ответа царевич поднялся и подошел к другу. Стиснув руками его плечи, он заглянул ему в глаза:
  - Ты в меня веришь?
  Александр всегда был невелик ростом, а рядом с гигантом Гефестионом и вовсе смотрелся маленьким. Но сейчас сыну Аминты вдруг показалось, что он стоит у подножия исполинского утеса, до которого не в силах дотянуться ни один смертный. И голос царевича нисходил к нему с этой невидимой, божественной вершины.
  - Я верю в тебя, Александр, - прошептал Гефестион с неожиданным волнением.
  - Ты пойдешь со мной, и будешь биться плечом к плечу?
  - Да, мой Александр. Я буду с тобой всюду. И мы непременно вернемся с победой, потому что боги наградят тебя удачей.
  Царевич улыбнулся, и вся его отчужденность на миг пропала. Перед Гефестионом снова стоял тот самый Александр, которого он помнил с детства.
  - Я знал, что ты не подведешь меня, - царевич обнял друга. - Ты должен верить в мою счастливую звезду, подобно тому, как Патрокл верил в Ахилесса. И я обещаю тебе, Гефестион, что поведу тебя к таким необычайным свершениям, о которых люди будут помнить вечно!
  Едва умолкли слова Александра, как Гефестиону почудился стук босых ног за окном. Он порывисто приблизился к фигурному бронзовому проему - никого.
   - Ты что-то потерял? - с улыбкой спросил царевич. - Идем, нас ждут на совете.
   - Да, идем, - ответил Гефестион, направляясь следом за Александром. Однако перед уходом не выдержал и обернулся.
  Теперь уже у дальней стены как будто мелькнула какая-то тень, но тотчас пропала. В напряженном ожидании Гефестион проследовал за царевичем. На душе его было неспокойно.
  Путь юношей пролегал через сад, выращенный еще Филиппом. Тот самый сад, в котором Атай прогуливался с царем Македны, обсуждая дальнейшие его планы. Предчувствия ли заставили Гефестиона обернуться, или он вновь заметил тень за деревьями - но в последний момент он успел повалить царевича на землю, закрыв его своим телом.
  Прямо над ним в ствол дерева вонзился кинжал. Александр в возмущении и непонимании стряхнул с себя друга - и остолбенело уставился на клинок.
   - Стража! - голос Гефестиона неожиданно для него самого сорвался почти на визг. Он обернулся - и успел увидеть, как к первой, легкой и невесомой тени присоединилась вторая.
  Дэвоур тащил за собой Зарену, как мешок, и девушка почти не сопротивлялась. Ее проводник всякий раз угадывал, в какой проход нужно свернуть, за мгновение до того, как там появлялись стражники. В южную колоннаду дворца они успели проскользнуть в тот момент, когда сад заполнился телохранителями царевича, и теперь неслись темными переходами к раскрытым воротам.
  Их словно никто не замечал, и вскоре они выскочили за пределы внешних дворцовых павильонов, однако не замедлили бега, пока не оказались за стенами громоздкой крепости Факос. Здесь, на берегу мелкой речушки, беглецы наконец повалились на землю, укрытые ветвями кипарисовой рощи.
   - А теперь объясни, зачем ты это сделала, - потребовал Дэвоур.
   - Но как ты сам не понимаешь! - горячо воскликнула Зарена, вскакивая на ноги. Сильная рука Дэвоура вновь усадила ее на землю. - Ты ведь слышал, что говорил Уртум! С царевичем связана вся надежда Харна. Начав войну, он не остановится, пока не сметет все препятствия на своем пути, пока не разорит все земли и страны!
   - И ты думала, что, убив его, спасешь всех? Ты, слышавшая наши рассказы, наши речи, все то, о чем мы говорили со Стагиритом в день покушения на Демостена - вдруг все это забыла и решила стать такими же, как они? Нет, девочка, раны Харна так просто не лечатся. Даже если бы Александр сейчас пал - вместо него поднялся бы кто-то другой, какой-нибудь неведомый нам воитель из захолустного окраинного городка. Или торговцы из дальней колонии, подобные тем, что правят Карт-Хадашем, собрали бы сообща большое наемное войско. Я даже не знаю, что еще могло бы случиться - но беды были бы многократно умножены. Ты думаешь, почему Уртум добивался, чтобы Филипп подослал убийц к Демостену? У царя Македны уже достаточно сил, чтобы открыто овладеть Градом Паллады. Но тогда Филипп сохранит свою внутреннюю, душевную свободу. Власть же, достигнутая через злодеяние, свяжет его с Уртумом и его хозяином нерасторжимыми узами. Так, незаметно, предлагая нам простые решения наших забот, Харн и ловит нас. Мы должны сами воспитывать себя и вести за собой Харна, а не давать ему возможность потешаться над нами и нашими усилиями. Вот здесь, - он указал на свою грудь, - только здесь идет главная битва, и убийство Александра ничего бы не изменило в этой борьбе. Хотя нет, я ошибаюсь - оно изменило бы очень многое, сделав нашу борьбу куда более тяжкой. Своим поступком мы сами поставили бы себя на одни весы с худшим из порождений Харна или стали бы еще ниже его. Ведь те, кто служат Харну, уже лишены выбора. Но мы, зная о существовании разных путей, по которым может идти мир, знаем и цену каждого нашего поступка. А потому не можем опуститься до откровенного насилия, которое вернется к нам гораздо более разрушительными последствиями.
   - Так что теперь?
  Дэвоур в задумчивости опустил голову на грудь.
   - Подумать надо, что теперь.
   - Будешь опять строить песчаную крепость? - Зарена с опаской переводила взгляд с Дэвоура на желтеющую полоску песка у речной отмели.
   - Нет, - усмехнулся Дэвоур. - Буду строить воздушный замок. Значит, ты говоришь, они собираются разбить вторгшихся медов?
   - Я разве говорила? - удивилась Зарена.
  Дэвоур лукаво поглядел на нее.
   - Говорила или нет, не важно. Важно, что так оно и есть. Как ты думаешь, что нам теперь делать?
   - Думать - это твоя задача, - пожала плечами Зарена.
   - Но если бы не было меня, что бы сделала ты?
  - Если нельзя убить царевича - я бы отправилась сражаться с ним на стороне его врагов, и добилась бы победы. Только я не понимаю, почему убить десятки тысяч людей в сражении лучше, чем убить одного.
  Дэвоур покачал головой.
   - Люди, идущие на битву, имеют выбор. Тем и отличается открытое сражение от убийства беззащитного. Воин бьется с воином, и у каждого из них есть возможность победить. Убийца убивает того, кто никак воспротивиться ему не может. Потому человек, вышедший на битву, побеждает свой страх - и поднимается вверх. Человек, убивший из-за угла, уступает своему страху - и падает вниз. Вот и все. Однако сейчас у нас нет такого выбора - даже убив одного, ты не спасешь десятков тысяч, ибо война все равно будет. Хотя в одном ты, бесспорно, права. Едем к медам. Не думаю, что они смогут победить царевича, но я хотя бы попытаюсь направить их силу на пользу общему делу - для защиты осажденного Филиппом Перинфа.
  
   Глава 13. Нить времен.
  
  Жрецы принесли на руках блеющего барашка, искрящегося холеным густым руном. Александр уже ждал на площадке перед парадной колоннадой дворца, по углам которой торчали постаменты с большими каменными чашами. Белоснежный хитон, окаймленный двойным меандром, был застегнут на правом плече фибулой в форме морской звезды, от завитых волос исходил запах благовоний. Сразу за спиной царевича его гирасписты, гвардейцы-телохранители, Пердика и Леонатт держали тяжелый золотой щит с изображением Никэ Асперос.
  Александр казался совершенно спокойным. Его лицо, столь же туманное, как очертания Аполлона Гекаэрга на фризе аттика, было обращено к толпе. Сегодня на площади собрался самый разноликий народ Пеллы: мужчины, женщины, дети. Было много воинов и приближенных царя Филиппа. Олимпиада жадно следила за каждым движением сына.
  - Вот он, настоящий герой рода Аргеадов! - шепнула она Ланике. - Какая величественная осанка, какой взгляд. Не то что пропойца Филипп...
  - Во славу Ареса и Никэ! - гулом морского прибоя прокатился над площадью голос царевича, - внемлющим нам с эфирных высот. Пусть отвратят вредоносные жала Кер и пошлют многославную победу сынам Кейрана!
  Приняв из рук жрецов блистающий ярче солнечных лучей кинжал, юноша одним точным движением вспорол барашку брюхо и обильная темная кровь, забрызгав его лицо и одежду, потекла в жертвенный канфар.
  Македонцы издали торжествующий крик. Жрецы высоко подняли гранат и миртовый венок - знаки победы.
  - А ведь ему всего шестнадцать, - задумчиво произнес Антипатр, обращаясь к своему сыну Кассандру.
  - Клянусь водами Стикса, он еще посрамит царя Филиппа своими подвигами! - сказал какой-то старый ветеран из рядов воинов.
  Войско выступило на рассвете. Майское солнце уже позолотило кроны пихт и грабов у подножия окрестных гор, но снег по-прежнему лежал на вершинах и поверхность лугов и равнин, рассеченных длинными оврагами, исходила сизой моросью. Александр, облаченный в фигурные бронзовые доспехи с позолотой, двигался в голове колонны, ощущая под собой широкую теплую спину Быкоглава. Конь сопел и косил глазами по сторонам с каким-то едва сдерживаемым нетерпением.
  Ближе всего к царевичу держались гирасписты в посеребренных шлемах с козьими рогами, а чуть сбоку - Гефестион и Птолемей Лаг, два верных друга-сверстника, для которых предстоящий поход тоже был первым серьезным испытанием. За ними катилась, цокая копытами породистых скакунов ила гетайров Эврилоха - две сотни отборных конников из самых знатных родов Македны. Начищенные до блеска широкополые шлемаки с накладными венками и разноцветными гребнями, белые линотораксы с птеригами и золотистого цвета хламиды с пурпурной каймой разительно выделяли их из всей массы македонского войска. Все как один - широкоплечие и мускулистые воины, закаленные в боях царя Филиппа. Они немало повидали на своем веку и были главной ударной силой Теменидов.
  Продрома тессалийцев шла сразу за гетайрами. Эти легкие гиппотоксоты в фиолетовых хламидах с белым кантом, называвшимися 'тессалийскими крыльями', были не менее сноровисты в конном бою, чем коренные македонцы. Прирожденные коневоды и укротители диких лошадей, они сознавали своих верных скакунов прямым продолжением собственного тела.
  Выдвинувшись за границы Эматии, Александр сразу же перестроил походную колонну, отрядив вперед гипаспистов. Когда-то этот род войск был создан Филиппом под влиянием гамиппов Эпаминонда и использовался в смешанном конно-пешем бою, когда пехотинцы шли в бой, прикрывая щитами гетайров и держась за лошадиные гривы. Но с той поры задачи их изменились, и эти подвижные воины, снабженные большими аргивскими щитами, с одинаковой ловкостью сражались и на открытом пространстве, и на холмистой местности. Часто они заслоняли основные боевые порядки от внезапных атак вражеских лучников и дротикометателей.
  - Клянусь Зевсом, разумно, - проронил сумрачный Полиперхонт. - Царь Филипп не отдал бы лучшего приказа.
  Шагах в тридцати от гипаспистов царевич растянул шеренги тяжелой пехоты по всей ширине дороги, за каждой синтагмой поместив стрелков и дротикометателей. Пэдзетайры в высоких пилосах и льняных котфибах, отороченных красной замшей, ступали слаженно, шаг в шаг - не зря же Александр целыми сутками гонял их на учебных построениях и маневрах. Сариссы скрипели от ветра, как корабельные мачты.
  Войско шло налегке. Царь Филипп давно приучил македонцев обходиться без тяжелых обозов. Самое необходимое несли слуги из числа пенестов, а метательные машины волокли мулы в хвосте колонны, прикрытые легковооруженным отрядом пеонов.
  Царевич спешил, изучая донесения разведчиков. По их сведениям, меды уже разграбили все селения в верховьях Стримона и теперь шли к Крусийской гряде. Отряды, отягощенные добычей, вожди варваров оставили замыкать войско, а самые боеспособные части, выстроенные клином, вели быстрыми переходами по старой Архелаевой дороге. Их отделял от Александра всего день пути. Царевич снова и снова расспрашивал вестников, стремясь узнать состав неприятельского войска. Да, у варваров была и копьеносная пехота, и всадники, и стрелки из луков. Но особенно опасны, по словам македонских ветеранов, были бойцы с румфайями - серпоносными мечами, которые рассекали человека от ключицы до таза. Этих всегда нужно было держать на расстоянии длины копья.
  Дорога тянулась дальше над глубоким ущельем, мимо зубчатых отрогов, заросших соснами и глухим кустарником. Часто камни осыпались под ноги воинов, пугая лошадей. Александр вдруг подумал о том, что ничего так и не изменилось в Македне за долгие века. Точно так же, как и во времена его прародителя Кейрана, большую часть страны занимали высокие горы и дремучие леса...
  Внезапно, будто удар грома в безоблачный день, на дороге возник огромный желто-серый лев с рыжеватым отливом и косматой темной гривой. Хищник выпрыгнул из кустов прямо перед царевичем, вызвав настоящий переполох в рядах македонцев. Кони гираспистов сразу отпрянули назад, едва не сбросив своих всадников. Один только Быкоглав остался спокоен, лишь приложив уши и раздув ноздри. Александр, погладив рукой его шею, с интересом разглядывал дикого зверя. Лев был действительно очень большим, с широкой мордой и массивными пушистыми лапами. Окинув тяжелым взглядом сверкающих оружием людей, он внимательно посмотрел на наследника и, тряхнув гривой, потрусил прочь.
  - Вы видели? - возбужденно спросил Птолемей. - Лев испугался царевича!
  - Откуда здесь взяться львам? - пожал плечами морщинистый Протомах. - Последний раз их видели в Македне персы во время похода Ксеркса...
  - Это высший знак, - прошептал Гефестион с восхищением. - Ни зверь, ни человек не в силах вынести величия нашего Александра. Никто не может встать у него на пути.
  Слух об этом происшествии молниеносно облетел войско, вызвав подъем настроений среди македонцев. Даже бывалые рубаки, ходившие с Филиппом против иллуров и фокидян и еще относившиеся к юному полководцу со смесью недоверия и насмешливости, вдруг преисполнились к нему почтения. Еще бы, сами боги отметили наследника македонского трона!..
  
  ...Выступившие в поход меды шли быстрым маршем, скрипя на ветру кожаными панцирями и задевая коленями за большие деревянные щиты. Дэвоур и Зарена, застыв над обрывом, наблюдали, как тянется у них под ногами муравьиная вереница людей. Внизу собралось несколько тысяч воинов, готовых к бою, но отсюда, с обрыва, они казались беззащитными мелкими букашками.
  К вечеру меды подошли к удобной стоянке для лагеря, где увидели двух человек, вышедших им навстречу. Вскоре Дэвоур в сопровождении Зарены уже стоял перед вождями.
   - Чем нападать на города Македны, лучшим было бы для вас объединить свои усилия с ее врагами и двинуться на помощь осажденному Перинфу, - говорил Дэвоур, стоя посреди круга вождей. Зарена замерла позади него, зорко следя за каждым, кто мог бы к нему приблизиться. - Разорять беззащитные селения своих бывших родичей - не лучшее занятие для воина.
   - Верно говоришь, когда-то мы были родичами, - угрюмо согласился Натпор, верховный вождь медов в этом походе. - Но Агреады уже забыли свое древнее родство, вооружившись иованской мудростью - и иованской безжалостностью. Теперь они смотрят на нас как на диких зверей, гонят в горы, отбирая плодородные земли и заставляя ютиться в скалах - а на наших полях строят каменные города и дороги. Скажи, разве по божеским это законам - роскошествовать самим, ввергая соседей в непроглядную нищету? Отбирая место для жизни и пропитания у ближних, чтобы построить там каменный храм? Теперь, когда нам выпала возможность вернуться на нашу землю - мы не упустим ее.
   - Вы не сможете противостоять силе Македны в одиночку, - покачал головой Дэвоур. - Она сомнет вас, даже не заметив, и потом обрушится на уцелевшие города и племена. А ваш гнев - это гнев бессилия. Вы не можете уничтожить врага - а потому лишь пытаетесь укусить.
   - Они еще услышат о доблести Медов! - горделиво встал второй вождь. - Ты пытаешься унизить нас, сравнив с мелкой собачкой - но ты не заставишь нас забыть о своей родовой гордости.
   - Ни в коей мере я не собирался унижать вас, - поспешно возразил Дэвоур, прижав руку к груди. - Однако ваши мечи нужнее на побережье. Там собираются большие силы, в союзе с которыми вы можете рассчитывать на победу. Здесь же - сначала вы обагрите руки кровью невинных, потом - понесете за это заслуженное наказание, умножив славу вашего победителя.
   - Мы выслушали тебя, - поднял руку Натпор. - Теперь отправляйся своей дорогой, нам же предоставь идти своей.
   - Ваше право, - отступил Дэвоур. - Как говорил мне мой учитель, невозможно спасти того, кто твердо решил умереть...
  Юноша умолк. Он вдруг поймал себя на том, что голос его необъяснимо слабеет, теряется и растворяется в зыбкой пустоте. Картины скалистых отрогов Пенея и дальних селений, алеющих черепичными кровлями, стали блестящими, будто горный хрусталь. Сначала они сделались плотными, потом размякли, расплылись, но вот уже натянулись туго, как слюда. Еще миг - и пейзаж лопнул, распавшись на множество мелких осколков. Пространство настоящего сбросило свой покров, обнажив давно позабытую реальность ушедших времен.
  Дэвоур уже отчетливо слышал вокруг себя нестройные голоса древних обитателей Македны, видел лица и фигуры людей, отделенных от него столетиями. Вся окраина равнины у горного склона, перед которым стояли они с Зареной, заполнилась хижинами, сплетенными из крепкого прутняка и завешенными звериными шкурами. Кое-где между ними возвышались вытесанные из камня идолы каких-то непонятных существ. Потрескивали костры, плечистые суровые люди в одежде из рысьих шкур разделывали на траве туши двух принесенных с охоты косуль.
  'Все слои реальности существуют и движутся все вместе в едином поле Мироздания, - припомнились юноше уроки Мудрейшего. - Наблюдай полотно бытия открытыми глазами. В каждом срезе пространства уже содержатся контуры прошлых и будущих событий. Они текут и преображаются вместе со временем и пространством твоего настоящего. Нет и не было ничего минувшего, отжившего, утраченного - все присутствует прямо здесь и сейчас. Умей видеть и слышать мир...'
  Дэвоур с интересом рассматривал стан у горного склона. Он уже понял, что это линкесты, Люди Рыси. В их обветренных и закопченных дымом очагов лицах угадывался сильный дух, непреклонная воля. Но эти охотники, воители и жрецы, обосновавшиеся в холодных предгорьях дикой Эматии, были неотторжимы от окружающей их природы, они жили в поле ее влажного, терпкого дыхания и не знали преград на своем пути. Вот белоглавый орел, кружащий в небе, опустился на остроконечный каменный выступ на самом отшибе стана. Неподвижно стоящий рядом человек протянул руку, и птица покорно уселась на его предплечье. Осанка, властный взгляд и тяжелое костяное ожерелье на шее безошибочно выделяли в этом совсем еще юном воине вождя племени. Но где Дэвоур мог видеть его раньше? Эти золотистые вьющиеся волосы, прямой нос, надменный изгиб тонких губ, слегка вздернутый подбородок. Сомнений быть не могло: одно лицо, один облик. Древний повелитель Людей Рыси как две капли воды походил на сына Филиппа, царя Македны. Вот она, нить времен...
  
  ...Быкоглав с трудом вознес своего седока на крутой уступ, возвышающийся над окрестными перевалами. Отсюда Александр хотел осмотреть местность, чтобы решить, какой дорогой двигаться дальше. Он поднялся в полном вооружении, со щитом, с копьем, в высоком золоченом шлеме и в длинном пурпурном плаще, падающем четкими фалдами на круп коня.
  Вершина уступа оказалась плоским треугольником, две дальние стороны которого заканчивались умопомрачительными обрывами, и только с той стороны, откуда поднялся царевич, можно было забраться на эту кручу. Александр отметил про себя, что небольшой отряд, укрепившись здесь, мог бы отбиваться от целой армии.
  Вокруг простирались зеленые горы, холмы, скалы, наваленные, точно из огромного мешка. Внизу ровными рядами маршировали воины Македны. Замечая царевича на вершине уступа, они приветствовали его победными криками, и довольный Александр отвечал им взмахом руки.
  'Александр! - вдруг отчетливо прозвучало в голове. - Александр, остановись. Еще не поздно вернуться. Мир этот подобен лугу, покрытому разнотравьем; не торопись закрашивать его алым!'
  Царевич обернулся. У дальнего конца уступа, возле самого обрыва, возникла белая фигура, напоминающая скорее бесплотного духа.
   - Чего тебе надо? - резко спросил царевич.
  'Вернись, Александр, - голос продолжал раздаваться прямо у него в голове, а фигура не шевелилась. - Иначе тебя ждет смерть'.
   - Что есть смерть? - презрительно пожал плечами царевич. - Венец героя! Разве стоит страшиться ее настоящему воину?
  'А знаешь ли ты, что ждет тебя после смерти? Знаешь ли ты, с кем заключил свой договор и чей амулет ты носишь на своей груди?'
   - Да кто ты такой? - не выдержал Александр, направляя коня к белой фигуре.
  В один миг незнакомец исчез, и вновь появился уже у другого края.
  Он еще немного постоял неподвижно, а потом сделал навстречу Александру несколько шагов, оказавшись в середине площадки. Здесь он начал что-то чертить на земле концом своего посоха. Александр понял, что это круг.
  'Посмотри сюда, царевич. Ты сможешь увидеть своими глазами, каким был облик этой земли когда-то'.
  Александр нехотя покосился на круг, и в этот момент тот неожиданно весь посветлел и задвигался. В нем замелькали цветовые пятна, блики и очертания фигур. Когда изображение стало четким, Александр различил большую предгорную равнину, озаренную лучами солнца. Потом он увидел людей. Под раскидистым буком сидели старцы, укутанные в шкуры, а у ног их дремали волки и пантеры. От них веяло глубоким спокойствием. Рядом человек с костяной чашей на поясе вполголоса напевал какой-то мелодичный мотив - он был похож на жреца. В высокой траве резвились розовощекие юноши и девушки с венками на головах: радость столь явно читалась на их открытых приветливых лицах, что даже воздух вокруг них, казалось, звенел каким-то особым торжеством жизни, беззаботной песней свободы и покоя.
  'Мир твоих праотцов, Александр, - продолжал звучать откуда-то из неведомой пустоты размеренный голос, - был прост и безыскусен. Но в нем царило совершенное счастье и согласие. Умения людей были безупречны, ибо естественным образом происходили из корней земли-матери и дыхания неба-отца. Вражды и лжи среди них не существовало. Прекрасные своим обликом и чистые душой, были они гордостью этого мира и любимцами богов. Путь их был поистине неисчерпаем'.
  Человек как будто вздохнул.
  'А теперь посмотри сюда'.
  Круг сначала потемнел, потом залился багрянцем. Вслед за тем он начал густо клубиться каким-то алым туманом. За мятущимися тенями, проступившими в нем, и неожиданным рваным шумом царевич не сразу смог что-либо разобрать. Но вот он присмотрелся и узнал сверкающих медью воинов, за спинами которых слышались женские крики и детский плач. Взлетали и опускались мечи, повергая на землю бездвижные тела. Налитые кровью глаза смотрели с перекошенных от ненависти лиц. Александр долго не мог понять, кто с кем сражается. Наконец он сообразил: македонцы. И с той, и с другой стороны - македонцы. Зарево пылающего рядом храма окончательно сделало людские фигуры красными, словно они вылезли из подземной реки Флегетон в преисподней.
  'Такой можешь сделать эту землю ты плодами своих деяний. Посмотри! Брат идет на брата, сын на отца. Гробницы царей в Эгах будут разорены, святилища Пеллы - обесчещены, слава Македны - втоптана в грязь на потеху недругам'.
  Александр невольно побледнел.
  'Уже сейчас, - голос стал еще выразительнее, - души людей этого края запутаны, а духовный свет, наполнявший смыслом сердца их пращуров, давно померк. Желания и привязанности сделали македонцев слабыми, однако они полагают их истинной силой. Если не потушить этот очаг заблуждений и дать ему разгореться - он превратит в пепел не только Македну, но и цветущие города всего мира'.
  - Замолчи, глупец! - не выдержал царевич. - Ты говоришь вздорные и нелепые слова. Что ты понимаешь в силе и славе? Сила Македны только нарождается, как солнце на заре. Слава ее потрясет мир.
  Незнакомец усмехнулся.
  'Ты ведь тоже становишься сильнее с каждым днем. Не так ли, царевич? А известен ли тебе источник этой силы?'
  - Мне нет до этого никакого дела, - Александр начал багроветь.
  'Вспомни, Александр: великий Аякс однажды почувствовал себя настолько сильным, что в одиночку истребил всю рать Атридов. Но оказалось, что Дева Паллада помрачила его разум, и он перерезал всего лишь беспомощных баранов. Пеней нашел в себе способность передвигать огромные горы, однако умение его было лишь безумием, ниспосланным Дионисом. Ослепленный своими все возрастающими умениями, ты на редкость равнодушен к их происхождению. Это во все времена губило героев. Не лучше ли будет умерить свою гордыню и просить Зевса и Аполлона прояснить твой затуманенный разум?'
  - Это ты затуманил мой разум нелепыми видениями и глупыми словами, - выдохнул Александр. - Но я не собираюсь более этого терпеть, кем бы ты ни был...
   'Одумайся, царевич. Тебе носить венец Македны после отца. Ты видел сам: это великая страна. Так не губи ее величие и величие окрестных держав в безумном желании славы! Быть может, ты одержишь много побед и даже завоюешь весь мир - но ты навсегда лишишься друзей, любви и простых человеческих чувств. Страх поражения будет гнать тебя все дальше и дальше, пока ты не обнаружишь бессмысленности всех своих усилий. Ты никогда не ощутишь радости и покоя в душе своей, пока не сгоришь, как одинокая свеча в пустом склепе'.
   - Прочь! - воскликнул царевич. - Хватит меня запугивать! Или ты думаешь, что все мои полки повернут назад из-за дурацких фокусов бродячего болтуна?
  'Как ты стал похож на своего хозяина, - голос стал грустным. - Выбрав подчинение своей единственной страсти, ты утратил свою волю. Ты даже не можешь сейчас изменить своего решения, оправдывая его тем, что воины не послушают тебя. Разве же это свобода? Разве ты сам - хозяин своей судьбы?'
  Александр вновь погнал коня на незнакомца, однако тот вновь исчез перед самым его носом. Быкоглав успел встать на дыбы почти на краю, и на миг сердце царевича обмерло: он представил себе головокружительный полет с обрыва.
   - Трус! - Александр с презрением обернулся. Незнакомец ждал его в центре площадки.
   - Ты хочешь поединка? - спросил тот уже обычным, молодым и звонким, голосом. - Что же будет, если ты проиграешь?
   - Этому не бывать! - упрямо произнес царевич. - К бою! Или ты умеешь только пускать пыль в глаза?
   - Лучше было бы, если бы ты прислушался к моим словам, - с невероятной грустью произнес Дэвоур, и посох в его руке вдруг превратился в острое копье.
  Александр помчался прямо на него, и ударил копьем - точным выверенным движением, не знающим промаха. Однако к собственному недоумению он вдруг почувствовал, как теряет спину коня и летит на землю. Дэвоур стоял над ним.
   - Я пытался остановить тебя, взывая к твоему разуму. Теперь я обращаюсь к твоему стыду: все твое войско узнает, как их царевич валялся под ногами у безвестного бродяги, поверженный в прах!
  Вместо ответа Александр стиснул зубы, выхватил копис и бросился в бой, прикрываясь круглым щитом. Дэвоур пропустил его клинок подмышкой и вдруг, зажав руку царевича между своим предплечьем и бедром, резко вырвал оружие у того из рук.
  Александр застонал от злобы и боли.
   - Довольно, царевич. Ты проиграл.
   - Никогда! Я загрызу тебя зубами, и ты отправишься в Аид!
  Отбросив бесполезный щит, Александр кинулся на обидчика с пустыми руками, намереваясь поймать его в захват - и вновь оказался на земле.
  В руках Дэвоура возникло копье, нацеленное острием в горло Александра. Царевич замер, осознав, что это его последний миг. В глазах стоящего над ним человека он прочитал свой приговор. Однако выражение лица наследника македонского трона не изменилось: ни тень сомнения, ни страх не тронули его тонкие, точеные черты, так похожие на прекрасную, но бесчувственную маску.
  - Мне жаль тебя, мне искренне тебя жаль, - неожиданно прошептал Дэвоур, отбрасывая в сторону оружие. - Душа твоя заплутала впотьмах и не может пробиться к свету. Но я еще могу указать тебе дорогу назад.
  Долго длился их безмолвный поединок взглядов.
  Дэвоур протянул руку Александру. Тот с ненавистью оттолкнул ее.
  Когда царевич поднялся на ноги, чтобы вновь броситься на врага - того уже нигде не было, а на уступ взбиралась длинная черная фигура персидского мага в сопровождении нескольких воинов.
   - Не стоит тревожиться, наследник престола! - произнес Уртум торжественно. - Сами боги снизошли сегодня до тебя. Это было испытание, которое ты выдержал с честью и достоинством. Так разве может отныне кто-либо противостоять тебе на этой земле, о величайший из великих?
   - Боги? - Александр ошеломленно поднял на него глаза. - Конечно же, ты прав... Этот ореол, этот голос. Как я не догадался сразу! Так значит, я достоин их выбора?
   - Да, ведь ты не отступил ни на шаг. Ты превозмог все виды и формы искушений, которым был подвергнут, и даже вступил в противоборство с самим Всевышним. Пройдя это нелегкое испытание, ты доказал, что достоин своей высокой судьбы. Теперь путь твой предрешен...
  Зарена смотрела на Дэвоура с восторгом, близким к благоговению. И она еще предлагала ему выяснить, кто из них лучше владеет мечом? Девушка наблюдала за поединком со склона соседней горы, придерживая коней, и едва дождалась возвращения своего спутника.
   - Ты был неподражаем! - она бросилась ему на шею, не сдержав своих чувств.
  Дэвоур подхватил ее на руки.
   - Что бы я без тебя делал? - улыбнулся он, поставив ее на землю. - Вот только все мои усилия оказались напрасны. Царевич выбрал свой путь и стал земным отражением того, кто избрал его орудием своей воли...
  Стемнело. По ночному небу быстро проносились вспышки.
   - Знаешь, что это? - спросил Дэвоур, когда они лежали у костра под одним плащом.
   - Конечно. Это падающие звезды, - ответила Зарена.
   - А у нас говорят, что это Великая Матерь мира зашивает порванную ткань неба быстрыми стежками, - поведал Дэвоур.
   Девушка перевернулась на бок, свернулась клубочком и уснула. Дэвоур укрыл ее плотнее, а сам остался лежать, глядя в небо и размышляя о будущем.
  
   Глава 14. Осада.
  '...Я, Артахшасса Третий, перс, сын перса и потомок великого Ахемена, принявший Артой освященную тиару и власть над пределами Парсы от Яуны до Гинда, вняв мольбам униженных, повелеваю, - читал громозвучно вестник в парчовом халате, - помощь и защиту городу Перинфу оказать. Я, Артахшасса Ох, сын Артахшассы Благословенного, добронравный царь и повелитель всех арийских народов, к прошению слабых снизошел во имя светлого Мирты - первого из язатов, кто восходит над вершиной Хара и предшествует бессмертному солнцу. Доблестное воинство сынов Авесты, облеченное силой и удачей, по воле моей станет опорой Перинфа и щитом, отгоняющим злонамеренных асуров.
  Во славу Мады, наполняющего водой моря и реки, взращивающего деревья и травы, разгоняющего тучи и заботящегося о процветании рода людского, вступаем мы в эту войну на стороне праведных, и да сопутствуют нам победительные Фравашай Заратуштры Спитамы и Тахма-Урупи. Мир, сотворенный Мадой во всеобилии, красе и сиянии усилиями нашими будет огражден от порождения змея Дахаку, опасного дружда, попирающего благодатность святого закона. Пребывая на страже всех малых и больших народов, Ахурой созданных, я, Артахшасса Третий, препоручаю благородному Аполлодору, сыну Лисиппа, силою оружия водворить порядок на побережье Скудры и в проливах Яуны во имя Духа Светлейшего и творца всех телесных миров...'
  Народ в гавани восторженно внимал речи глашатая, окруженного копьеносцами Срединной Державы. Воинство царя царей прибыло в город как нельзя вовремя...
  Филипп действительно сдержал свое слово. Он не напал на Бизант. Но, как и всегда, словом своим он распорядился по собственному усмотрению.
  Войска его двинулись южнее, к одному из подвластных Бизанту мелких городов - Перинфу, бывшей колонии Самоса, расположенной между заливом и подошвой горы. Этот город являлся, по сути, ключом к Бизанту, удерживая подступы не только к нему, но и к торговым путям, связывающим Пропонтиду с Аттикой.
  Однако на сей раз предупрежденные Атаем и поднятые Демостеном, на поддержку Перинфу прибыли ополчения городов Бизанта, Хиоса, Эвбеи и Родоса, а также пять тысяч атенских гоплитов. Для города наступил день испытаний.
  Осадные машины Филиппа высотой в восемьдесят локтей нависли над всей прибрежной полосой Перинфа словно огромные чудища, спустившиеся с гор. Возвышаясь над крепостными стенами, они начали методичный обстрел города из метательных орудий. Камнеметы били непрерывно и с разных позиций. Камни падали на мостовые, проламывали крыши домов, разбили статуи богов-пенатов и колонны нескольких храмовых портиков. Брешей и проломов в стенах становилось с каждым днем все больше. Перинфяне трудились, не покладая рук. Они обтесывали глыбы, месили раствор в больших чанах, чтобы успевать заделывать опасные пробоины. Когда кирпичей и каменных блоков стало не хватать, разобрали часть городских строений и даже стены палестры.
  Потом с шипением и лязгом на город поползли обитые железом тараны Филиппа, покатился медный ручей касок и щитов штурмовых отрядов пехоты. Напор македонцев был очень страшен - Филипп постоянно сменял устававшие в бою части, но атак не прекращал. Перинфяне и их союзники изнемогали. Они мужественно отбивались, длинными крюками сбрасывая лестницы и ломая их кусками мрамора от разрушенных зданий. Только воины Филиппа были как железные. Их не ничто не могло остановить. Даже когда командиру пэдзэтайров Антигону выбило глаз стрелой, македонцы ни на миг не поколебались. Вскоре им удалось овладеть внешними стенами и обратить их в руины. Но защитники предусмотрительно возвели вторую стену, отстоящую от первой на десять стадиев, так что Филиппу достались лишь обломки цитадели, несколько брошенных складов и пустых винных погребов.
  Перинфяне неустанно возносили мольбы и жертвы богам, упрашивая их отвести от города опасность. И днем и ночью тоскливо выли собаки. Дух защитников слабел, площади были завалены телами павших, сраженных македонскими камнями и стрелами. Потерь уже никто не считал. На стены встали даже подростки, метая дротики и сбрасывая на воинов Филиппа амфоры с маслом. В самый последний момент, когда дрогнула вторая стена, и завязались бои внутри города, а некоторые из македонцев уже занялись грабежами и поджогами, со стороны гавани подоспели персидские и атенские отряды. Общими усилиями они смогли вытеснить войска Филиппа из Перинфа.
  Срединная Держава прислала на помощь городу одно из своих лучших соединений, кьорд Спарды. Всего в империи насчитывалось семь таких постоянных соединений, по одному в каждой Великой Кшатрии - кьорды Парсы, Мады, Бабируша, Мудраи, Спарды, Харауватиш и Бактриш. Кроме того, было еще около двадцати нерегулярных кьордов из малых кшатрий, в мирное время имевших небольшую численность, но пополняемых в условиях войны местным ополчением.
  По замыслу преобразователя, Дараявахуша Великого, каждый кьорд имел в своем полном составе тысячу лучников, вооруженных наборными луками, бившими на триста-четыреста шагов, тысячу тяжеловооруженных пехотинцев с большими щитами, длинными копьями и мечами, и две тысячи легких пехотинцев - пращников, копейщиков, мечников. Тяжеловооруженными пехотинцами часто служили наемники из ионакских городов. В число легких пехотинцев входили и разведчики, числом более сотни. Несмотря на облегченное вооружение - они были оснащены мечом или топором с кинжалом и не имели защитного доспеха, - это были наиболее опытные воины, использующиеся не только для разведки, но и для засад. В бою они составляли третью, запасную линию, вступая в дело только в случае крайней необходимости.
  Кроме пехоты, кьорд имел и конницу - тысячу двести легких всадников, с копьями и короткими луками, и триста тяжелых конников, детей знатнейших воинских родов, вооружавшихся за счет дохода от родовых владений, или же наемников из числа вадаров. У них даже кони были защищены кожаными доспехами с нашитыми костяными и бронзовыми пластинами, а всадник покрывался чешуйчатой щебневой броней до самых глаз: голову его облегал шлем, тело - панцирь с широкими оплечьями. Защиту составлял небольшой круглый или полукруглый щит, наступательное оружие - копье, а также меч или топор для ближней схватки.
  Наконец, каждому кьорду придавалось пятнадцать колесниц с тремя воинами на каждой. Таким образом, боевой состав кьорда превышал пять с половиной тысяч человек, а с учетом всех вспомогательных команд и служб - кузнецов, стремянных, поводных, поваров, лекарей, - численность достигала шести тысяч. Именно такой кьорд под главенством Датиса и Артаферна некогда попытался высадиться поблизости от Атен. Но атенское ополчение, предусмотрительно заняв все удобные для высадки места, опрокинуло передовой отряд, сумевший сойти на берег. Это неблагоприятное начало военных действий, а главное - угроза подхода к иованам подкреплений из Лакедемона, вынудили тогда парнов отступить, отказавшись от своего намерения наказать Град Паллады за подстрекательство к мятежу городов Иониды.
  Однако за прошедшие со времен Дараявахуша века к поддержанию полного численного состава и к боевому порядку в Срединной Державе стали относиться более легкомысленно. Либо сами наемники уклонялись от службы, либо правители пытались на них экономить, так что, как правило, до полного состава отряд не дотягивал. Сильнее всего это сказывалось именно на ударных видах войск: тяжелых пехотинцах, колесницах и кавалеристах. Вот и к Перинфу прибыло менее четырех тысяч воинов, усиленных, правда, дружиной Баксага.
  В гарнизоне самого Перинфа первоначально насчитывалось почти пять сотен человек, из которых около сотни составляли легковооруженные всадники. Однако из этих пятисот лишь сотня имела профессиональную выучку, тогда как остальные были набраны из местного ополчения. Они горели пламенным желанием защищать свои дома - но умения у них было слишком мало, что и показали тяжелые бои с македонцами.
  Со стороны Македны перинфянам и эллинским союзникам противостояли прекрасно обученные, закаленные в беспрерывных боях воины, не знающие неудач. Двенадцать тысяч пехотинцев и пять тысяч знаменитой тяжелой конницы, наводившей ужас на врагов, расположились лагерем в межгорной равнине, во главе которых стоял искушенный полководец и расчетливый завоеватель. Следом за его боевыми частями сюда пришли и вспомогательные - крестьяне, снабжавшие войско продуктами, кузнецы и строители. Создавалось такое впечатление, что Македна бросила против самосского города почти всю свою военную силу, намереваясь добиться долгожданного контроля над проливами и получить ключ к дальнейшему наступлению на восток - против Срединной Державы.
  Прибывшему в Перинф Аполлодору, заставшему почти разрушенный город и обескровленное бесконечными боями эллинское войско, стало ясно, что спор, начавшийся здесь, на побережье Пропонтиды, может перерасти в противоборство двух крупнейших государств своего времени. Теперь персидский военачальник мог лишь досадовать, что легкомысленно отнесся к предупреждению Атая, и не собрал большие силы.
  Филипп обложил город со всех сторон, даже в море появились его корабли, постоянно вступающие в столкновения со сторожевыми судами Бизанта. Осада велась по всем правилам. Лишь колоссальным напряжением сил парнов, атенцев, бизантов и перинфян удалось ослабить стальную хватку македонского царя.
  И ныне Филиппу оставалось лишь уныло оглядывать с холма вытоптанные окрестные поля и виноградники, дымящиеся головешки деревянных сараев и амбаров. Только к утру убрали тела людей и лошадей, которые забили проломы в стенах несколькими слоями и вызвали сильную свалку во время последнего натиска.
  Македонцы отступили, но у царя еще оставалась надежда на атаку со стороны моря. Филипп рассчитывал разместить на своих триерах осадные башни и стрелометы. Однако появление атенского флота в заливе сорвало и этот последний шанс. Проклиная судьбу и завистливых до людской славы богов, Филипп скрежетал зубами от бессилия.
  После всего случившегося он не сомневался, что Атай должен был объявиться под Перинфом; но, как и всегда, царь скифов возник совершенно неожиданно, и прямо у входа в царский шатер.
   - Почему я не вижу радости в твоих глазах при встрече старого друга, царь Филипп? - усмехнулся в бороду Атай, спешиваясь с коня возле копий стражи.
   - Ты не можешь меня упрекнуть, что я не сдержал свое слово, - единственный глаз царя Македны походил на черную щель в скале. - Чего же ты хочешь теперь? Что еще собрался мне предложить?
   - Что может предложить старый друг старому другу? Только прогулку и дружескую беседу. Но поскольку твой сад слишком далеко отсюда, а в твоем шатре слишком мало места и слишком много ушей, я предлагаю тебе прогуляться вдоль берега моря.
  Филипп настороженно посмотрел на полоску прибоя, разбивающегося о серый берег вдалеке.
   - Там, на песчаной отмели, мы будем как на ладони у твоих лучников, - заверил Атай. - А шум прибоя заглушит наши голоса, так что нам незачем бояться случайных лазутчиков.
   - Что ж, пойдем, - сумрачно согласился Филипп, сделав знак нескольким гираспистам следовать за ним.
  По лагерю разбрелись истомленные боями воины: обмотанные грязными тряпицами, потемневшие от сажи пожарищ и запекшейся крови. Грубая брань разносилась от палатки к палатке, безжизненно поскрипывало железо: шлемы и кирасы погнулись, мечи затупились и зазубрились. Лишь немногие еще находили в себе силы смыть с тела пот, грязь и кровь.
  Оставив охрану наверху крутого обрыва, Филипп следом за старым скифом полез вниз по крутой тропе. Атай же сбежал легко, как будто не было висящих на его плечах лет.
  Остановившись у самой кромки вод, сырые брызги которых с шумом разбивались у его ног, Атай поджидал царя.
   - Я сдержал слово и не тронул твой любимый Бизант, - пробурчал Филипп, догнав скифа.
   - Поверь мне, друг мой, я давно вышел из того возраста, когда правителя волнует, кому будет платить налоги Бизант или где будут покупать хлеб Атены. Я пришел поговорить с тобой о куда более серьезных вещах. О тех, что касаются тебя самым прямым образом - о твоем сыне.
   - Об Александре? - черты лица Филиппа обострились, в них появилось напряжение. - С ним что-то случилось? Я оставил ему печать наместника и всю власть в стране. Письма из Пеллы не вызывали беспокойства...
   - Увы, это так, - согласился Атай.
   - Я тебя не понимаю, - удивился Филипп, заглядывая в глаза старцу.
   - С ним действительно ничего не случилось. Сейчас. С ним что-то случилось уже очень давно.
  Вопросительное лицо Филиппа внезапно стало унылым.
   - Клянусь плащом Диониса, мой сын изменился, - нехотя признал он. - Я не знаю, что тому виной. С некоторых пор он стал совершенно неуправляем! Сначала я списывал это на козни Олимпиады против меня, но теперь вижу, что причина в ином...
   - Все дело в том, что он выбрал не свою дорогу. Давным-давно один мудрый человек говорил мне, что у всего в этом мире есть свое место и назначение. К сожалению, ни мы, ни сам человек зачастую не знает о своем предназначении, и потому тратит жизнь на всяческую суету. У твоего сына было великое будущее. Я признаю, что ты был хорошим правителем...
   - В том есть отчасти и твоя заслуга, - вернул комплимент Филипп.
   - Нет-нет, - решительно отверг его лесть Атай. - Я помогал не только тебе. Если молодые парни одного селения ходят стенкой на стенку против парней соседнего селения, это ничуть не мешает гармонии мира. И даже если взрослые воины, облачившись в доспехи и шлемы и взяв мечи, пойдут выяснять, кто может пасти своих коней в межевой горной долине или где должна проходить граница между их полями, это приведет к смерти некоторых из них - но не приведет к гибели их народов. Однако если победители, вместо того чтобы довольствоваться победой, явятся в селение побежденных, сожгут их дома, заберут их скот, обратят в рабов их жен и детей, а стариков оставят умирать голодной смертью или, как бы из жалости, перебьют - это уничтожит некогда свободный народ! Дети этого народа станут рабами, забудут свой язык, забудут свои обычаи, и мир этот потускнеет, лишившись одной из своих красок...
   - Так было всегда, с начала времен, - Филипп пожал плечами, - одни падают, чтобы могли подняться другие. Даже слабый зверь в чаще становится добычей более сильного. Чтобы жили и процветали одни, другие должны быть принесены в жертву их удачливости.
   - Я говорю о другом, - хмуро промолвил Атай. - О том, чтобы не стать жертвой собственных страстей и желаний. Зверь убивает, подчиняясь закону естества. Он получает добычу, но никогда не берет столько, сколько не в состоянии съесть. Человек же, встав на путь пагубной страсти к порабощению других, часто уже не может остановиться. Он поглощает земли и народы в безумном азарте, в упоении своей властью и удачей. Это и становится началом его конца. Ведь нарушив равновесие естественного порядка жизни, человек неминуемо разрушает сам себя. Так уже было с ашурами, с мидянами, с самодержцами Баб-Иллу. Всех их сгубила жажда порабощения и унижения иноземных народов. Они стали рабами своих страстей, даже не заметив этого. А в результате гибнут и побежденные, и их надменные победители. Цветущие земли мира на долгие годы обращаются в безводную пустыню...
  По мере сил я старался, чтобы подобного больше не произошло. До сих пор я знал лишь одну державу, сумевшую объединить множество разных народов, но сохранить их своеобразие и самобытность традиций. Это Держава Ахемена. Под властью ее уцелели и Хоразмия, и Баб-Иллу, и Та-Кемет: они сберегли свой язык, свой образ правления, свои храмы. Да и приморские города Иованов тяготились разве что налогами на свою торговлю, но не утеснениями в прочих делах. Однако чтобы удержать такую разнородную страну в единстве, нужны поистине нечеловеческая тонкость и мастерство управления. Цари же Персии были только людьми, хоть и пытались уверить всех в своей божественности. И потому сейчас их держава трещит по всем швам.
   - Почему же ты отговариваешь меня от войны с ними, если они утратили свое древнее дарование?
   - Потому что ты должен был не покорить их земли - но создать свое государство, которое могло бы вдохнуть новую жизнь в их старые члены. Ты мог бы стать творцом державы, объединившей мудрость иованов и смелость сколотов, величие Персии и опыт Та-Кемета. Одряхлевшие города иованов вновь ожили бы и безболезненно покорились тебе, как покорялись ранее Ахеменидам. Ты создал бы новый мир, однако ты решил для начала разрушить старый.
   - Так всегда бывает, - усмехнулся Филипп. - Чтобы построить новый дом, стоящий на его месте старый надо разрушить.
   - Но ты создаешь свой дом на новом месте, - возразил Атай. - И тебе незачем разрушать старый. Когда же твоя держава, сильная, процветающая, богатеющая и прославленная во всех концах света, перешла бы к твоему сыну, он мог бы стать величайшим правителем, мудрецом на троне, перед престолом которого собирались бы философы со всего Средиземноморья. Македна стала бы средоточием всех движущих сил Европы и Азии, в ней пышным цветом расцвели бы науки и искусства, а люди не знали бы голода и бед.
   - Что? Мой сын - философ? - презрительно скривился Филипп.
   - Да, вот так ты ему и внушал с самого детства, воспитывая любовь к войне. Только если человек берется не за свое дело - в нем всегда живет страх, что он окажется негодным для него. Он всегда, каждый миг, всем и каждому должен доказывать, что он способен, что он достоин, что он прав. Твой сын умен, и ты не зря выбрал Стагирита для раскрытия его дарований. Да, он сумеет многого достичь в военном деле, ибо у него хорошие учителя и советники. Но он всю жизнь будет доказывать тебе, себе и другим, что он - величайший, лучший, божественный. Вместо того чтобы просто следовать своему пути.
   - Он сам может выбрать свой путь, - пожал плечами Филипп.
   - Он уже выбрал его, только не по своей воле, - отозвался Атай. - Теперь его вечно будет мучить непонятная ему самому тоска по утраченному. Он будет заливать ее вином, топить в крови врагов и в бешеной скачке коней, но все равно она будет выползать на свободу и терзать его по ночам. Присущие ему таланты будут прорываться порой: в делах правления, в речах, в поступках. Однако это будут случайности, которые, скорее, станут его пугать, но не радовать, ибо они есть проявления его - иного! Такого, каким он мог бы стать, и каким не стал никогда, выбрав вместо этого суету земной славы и презрев свое предназначение!
  Филипп молчал, пораженный услышанным.
   - Старик, откуда ты можешь знать о его истинном предназначении? - наконец, спросил он в гневе. - Разве ты бог, пифия или жрец?
   - Я знаю многое, о чем ты даже и не догадываешься, - ответил Атай. - Ты тоже мог бы постичь все это, если бы прислушивался чаще к своему сердцу, а не к словам своих советников. Жизнь человека - это путь по узкой грани, шаг влево или шаг вправо от которой есть падение в пропасть необузданных страстей и сил, только и ждущих возможности вырваться на свободу. Отступление от своего пути может слишком дорого стоить. Александр уже никогда не будет подчиняться тебе и внимать твоим советам, однако всегда будет стараться превзойти. Если ты не веришь мне - послушай, что тебе скажет гонец, - он указал на торопливо сбегающего по обрыву человека в запыленной одежде.
   - Царь! - запыхавшийся македонец поклонился, прижав руку к груди и встав на колено перед царем. - Вести из Пеллы.
   - Что-нибудь с Александром? - встревожился Филипп, метнув на Атая ненавидящий взгляд.
   - С севера вторглись меды, - отозвался гонец, протягивая свиток царю. - Царевич выступил навстречу им со всеми силами, оставшимися в наших городах.
   - Мальчишка! - разозлился Филипп. - Я же велел ему сидеть и ждать моего возвращения!
   Атай усмехнулся, но промолчал, пока царь читал донесение о битве с медами. От мысли, что скиф опять оказался прав, Филиппа охватила ярость.
   - Откуда ты все это знаешь? Что ты опять устроил? Убирайся, колдун, и не показывайся больше мне на глаза!
   - Прости, Филипп, - Атай неглубоко поклонился царю и быстро направился прочь кромкой моря. Уже скрываясь за изгибом берега, он резко свистнул. По гриве обрыва прокатился стук копыт: конь Атая мчался за своим хозяином.
  
   Глава 15. Вызов судьбы.
  
  Миновав Аргилосский перевал, македонское войско достигло входа в Долину Желтых Утесов. Теперь по столбам дыма на дальних отрогах легко можно было распознать присутствие неприятеля. Александр собрал военачальников. Изучив местность, он пришел к выводу, что долина очень благоприятна для полевого сражения, но преимущество в нем будет иметь тот, кто укрепиться на ее верхней, покатой части, позволяющей атаковать, используя угол разгона. Поэтому царевич тут же направил стрелков и дротикометателей занять выгодную позицию.
  Александр понимал, что теперь дальнейший путь для варваров закрыт. Им остается либо вступить в сражение, либо отходить назад к Стримону. Отступление таило в себе для медов немалую опасность, так как македонцы могли настичь их на переправе и атаковать в неблагоприятных условиях. Видимо, это прекрасно понимали и вожди варваров. По тому, как оживились горные склоны, стало ясно, что меды решились попытать счастья в битве. Были уже отчетливо видны их островерхие колпаки, блестящие нагрудники и копья.
  Распределяя боевые порядки, Александр не преминул укрепить метательными машинами дальний левый склон, протянувшийся на две стадии в сторону ущелья, чтобы предотвратить возможный обход неприятеля по краю македонских позиций. Правый край занимал полноводный ручей. Тем временем варварское войско уже начало спускаться в долину. Зорким взглядом царевич следил за перемещением его разношерстных потоков, отмечая все достоинства и недостатки. К его удовлетворению, слаженности в рядах медов было мало.
  Македонцы тоже закончили построение под руководством своих начальников. Александр сознательно поставил пэдзетайров с интервалами между синтагмами, велев им сомкнуться в единую фалангу только при приближении противника и после того, как легкая пехота, забросав варваров стрелами и дротами, отступит назад в промежутки строя. Также он поместил по их внешнему краю гипаспистов Койна, поручив им охрану флангов и взаимодействие с конницей. Тессалийские конники Арета встали на левом крыле боевой линии, гетайры - на правом. Их вел в бой сам царевич.
  Гортанный низкий вой огласил долину. Варвары, словно безумные, начали колотить рукоятями мечей по своим продолговатым щитам. Македонцы ответили им дружным боевым кличем, ударяя концами копий о землю. И вот уже замелькали коричневые тени - это стрелки медов в звериных шкурах высыпали как полевая саранча. Навстречу им Александр послал агриан. Шипящие россыпи стрел вспорхнули в небо почти одновременно с обеих сторон. Только на миг зависнув в облачной вышине, они заколотились и загудели, сталкиваясь друг с другом, пробивая людские тела, вонзаясь в сухую землю.
  Царевич наблюдал за происходящим с холодной невозмутимостью. Вот упали первые убитые, заныли раненные. А за стрелками уже поспешала колышущаяся деревянными щитами масса варварских пехотинцев. Александр подал знак пэдзетайрам. Громыхнув доспехами, македонцы пошли вперед в отблесках бронзовых щитов, шлемов и кнемид. С каждым шагом они увеличивали темп и скоро сплотили строй, опустив длинные копья. Теперь это была настоящая передвижная крепость, катившаяся на врага с неумолимостью горной лавины.
  Варвары не выдержали уже первого столкновения с фалангой. Сариссы македонцев прорыли глубокие коридоры в их рядах. Эта сплошная гряда пик просто не позволяла пробиваться вперед, нанизывая на себя порой по два человека сразу. Меды только рычали от отчаяния, откатываясь вспять, как море от острых рифов. Сдержать фалангу хотя бы на мгновение было невозможно. И вот уже некоторые из варваров бросали свое оружие, обращаясь в бегство и расстраивая и без того смешавшиеся ряды. Македонцы же бились молча, с совершенным хладнокровием. Буравя врага сариссами, они оттесняли его к отрогам, затаптывая ногами тех, кто падал от ран. В рядах медов начиналась давка. Густая пыль обволокла сражающихся, забивая глаза, грохот стоял такой, что от него едва не лопались уши.
   Александр обернулся, поискав глазами Гефестиона. Сын Аминты ждал, сжимая рукой поводья, щеки его покрыл румянец. Взмахнув рукой, царевич повел в битву гетайров. Затряслась земля под копытами тяжелой конницы Македны. Один только вид этих неудержимых воинов в зеркально отполированных латах, с развевающимися гребнями и плащами, похоже, нагнал оторопь на варваров. Вместо того чтобы идти в лобовую атаку, они беспомощно топтались на месте. При приближении македонцев конники медов попытались остановить их длинными дротами, посылая их в цель с ревом и бранью. Но этого было явно недостаточно, чтобы сдержать железный шквал гетайров, воспламененных духом и волей царевича. Несколько всадников Эврилоха упали, однако остальные тут же заполнили создавшиеся прорехи, выровняв острие кавалерийского клина. А уже в следующий миг этот клин рассек толщу неприятеля, будто нос корабля, бороздящий пенные воды. Копья македонцев взвизгнули, прошибая варваров и их коней. После того, как боевая линия их раскрошилась, как ворох сухих листьев, враги показали спину.
  Александр яростно преследовал медов, врезаясь на полном скаку в самую гущу бегущих. Пылая, как огонь жертвенника, он неутомимо работал копьем, сея вокруг себя смерть. Казалось, молнии вылетали из его глаз, сжигая пространство вокруг, а пролитая кровь питала душу, придавая новые силы. Но даже в порыве сечи, царевич не терял головы, помня о том, что нельзя далеко отрываться от собственной пехоты и оголять ее фланг. Битва перешла в избиение. Охваченные ужасом варвары еще пытались сопротивляться, однако гипасписты царевича, вклинившись в промежутки таксисов и ил, довершили дело, беспощадно рассекая косыми кописами и тех, кто еще стоял на ногах, и тех, кто уже приник к земле, обратив к небесам серые лица, искаженные болью, скорбью и безнадежностью.
  В этот день пало убитыми шесть тысяч медов. Всех раненных, а также тех, кто сдался в плен, Александр приказал добивать без разбора. Он сожалел лишь о том, что главным вождям варваров удалось ускользнуть с поля боя. Долина, просмердевшая железом, потом и кровью, еще не остыла от кипящего жара, когда царевич, вознеся хвалу богам, собрал Военный Совет.
  - Всыпали от души, - потер руки Койн. - Теперь долго к нам не сунуться.
  - Дело сделано, царевич, - подхватил Полиперхонт. - Можно возвращаться в Пеллу. Добычу мы отбили, варваров проучили. Клянусь волосами Эриний, Аид соберет сегодня отменную жатву. Да и царь Филипп будет доволен.
  Александр покачал головой.
  - Мы только начали наш поход. И самое главное дело ждет впереди. Это Петра! Главный оплот мятежа и постоянная угроза Македне. Мы уйдем только после того, как захватим ее, истребив всех защитников, а их жен и детей пригоним в Пеллу в цепях.
  Голос царевича звучал настолько непреклонно, что никто не осмелился ему возразить. Полководцы Филиппа, уже видевшие Александра в бою, а теперь слышавшие его раскатистые слова, в которых звучал скрежет металла, опустили головы. Будто не человек, но ожившее каменное изваяние с адитона храма вещало им сейчас о своей воле.
  Похоронив убитых и отослав в столицу два лоха гипаспистов с тюками серебра, перехваченными у варваров, войско двинулось в Южную Тракею. Путь македонцев пролегал по каменистым тропам Скамийских гор, конусоверхие пики которых были покрыты белыми шапками. Здесь постоянно приходилось соблюдать осторожность из-за крутизны склонов и порывистого ветра. Несмотря на то, что проводники выбирали самые надежные дороги, несколько баллист и лошадей все же упали в пропасть.
  Через три дня Александр различил на горизонте громаду горы Гем. Свое имя 'Кровавая', она получила еще в далекой древности. Согласно мифу, когда-то прямо здесь разыгралось противоборство Зевеса-Олимпийца и Властителя Северного Ветра Тифона. Тифон бросал в Громовержца большие скалы, а Кронид поражал его перунами, так что все тело исполина покрылось кровоточащими ранами.
  У перевала, с которого начиналась дорога на главный город медов, Александр разбил привал. Из донесений разведчиков он узнал, что варвары не ждут македонцев, полагая, что после своей победы все их войско вернулось домой. У царевича сразу возник план. Вообще, Александр и сам с недавних пор не мог себе объяснить, откуда брались его военные идеи. Каждое из принимаемых им решений рождалось молниеносно и естественно, будто какой-то незримый советчик нашептывал их ему на ухо. Даже опытные македонцы изумлялись приказам юного полководца, озадаченно переглядываясь между собой. Поистине, ни Антипатр, ни Филипп не смогли бы поступить удачнее. Неизменно выслушивая доводы хилиархов и таксиархов, Александр все делал по-своему, однако выбранная им тактика всегда оказывалась единственно верной.
  Так абсолютная убежденность в собственной силе и глубокое всеведение направляли и окрыляли царевича, а он направлял и окрылял своим неиссякаемым пылом солдат и их командиров. Некоторым из них даже виделось в этом что-то божественное, нечто такое, что выходило за рамки обыденного понимания. Невольно вспоминали Геркулеса Кераминта, от которого по преданию вел свое начало род македонских царей.
  У самой Петры, когда македонцы, обвязав тряпицами доспехи и оружие, бесшумно подступили к городу, царевич отобрал четыре сотни наиболее ловких юношей из числа линкестийцев и поручил им взобраться на крутую скалу, почти примыкавшую к северной стене города. С помощью веревочных зацепов с крючьями они должны были попасть внутрь укрепления.
  Когда на рассвете затрубили македонские горнисты, линкестийцы уже овладели частью стен, перебив охрану. Появление врага одновременно снаружи города и в собственном тылу вызвало у медов сильную панику. А после того, как шквал камней из катапульт и таранные удары по воротам начали сотрясать Петру, враг дрогнул. Македонцы вступили в город.
  Бои внутри почти сразу распались на серии разрозненных схваток. Косматые варвары с искаженными от ненависти лицами еще пытались защищать свои жилища и семьи, но участь их была неизбежна - все они падали под ударами македонцев.
  - Мужчин не щадить! - велел царевич, въезжая на узкие городские улочки в сопровождении гираспистов.
  И вновь, объятый бушующим жаром, он направлял коня на метущихся недругов, без промаха разя длинным копьем. Пердикка и Леонатт не поспевали за ним. Один из варваров - горбоносый приземистый воин с растрепанной бородой попытался стащить царевича за полы плаща, но Александр поднял Быкоглава на дыбы и сбил его с ног копытами. Гирасписты прибили упавшего к земле копьями.
  Вскоре все было кончено. Петра пала, и улицы ее заполонили дымящиеся кровью трупы медов. Македонцы бросились грабить дома и хватать женщин. Раненных защитников добивали до тех пор, пока руки совсем не обессилели от рубки. Мечи, затупившиеся и липкие от крови, уже не рассекали, а только рвали мясо, застревая в телах.
  По решению царевича взятый город должны были теперь занять переселенцы из северных районов Македны. Он получил имя Александрополь.
  ...- И что же? - спросила Зарена со страхом и надеждой, выслушав рассказ Дэвоура. - Его самого не устрашило то, что он сотворил?
   - Ни в малейшей степени, - хмуро ответил Дэвоур.
   - А ты? Где был ты? Ты пожалел его - и вот, что получилось... - Зарена едва не рыдала. Она не могла простить Дэвоуру, что он отослал ее к Атаю с известием о походе Александра вместо того чтобы позволить сражаться рядом с ним. Она была уверена, что хотя бы в бою, но непременно добралась бы до царевича.
   - Тех, кого смог, я увел в лес, - отозвался Дэвоур. - Но одолеть семь тысяч озверевших бойцов, жаждущих крови и слепо верящих в своего предводителя, не под силу ни одному человеку. И даже двоим. Потому - не кори себя. Все, что ты смогла бы сделать, это со славой пасть в бою. Однако твоя жизнь нужна нам... Мне...
  ...Их было около двадцати. Семь женщин, изможденных, истерзанных страхом за собственную судьбу и судьбу своих близких, несколько дрожащих младенцев, которых они судорожно прижимали к груди, несколько детей чуть постарше, плотно жмущихся к матерям, один еще не окрепший подросток и раненный камнем из пращи мужчина - он перевязал бедро обрывком плаща и теперь неловко ковылял позади остальных. Дэвоур шел рядом с ним, прикрывая отход беглецов. Они уже вырвались из горящего города, но сразу за воротами, когда до спасительного леса оставалось всего несколько десятков шагов, их заметили всадники. Это были македонцы в тускло мерцающих латах, которые, придержав коней, разглядывали спасающихся горожан. Один из них - в высоком шлеме с козьими рогами - негромко что-то сказал, и вот уже все пятеро с криком устремились за беглецами, предвкушая легкую добычу.
   - Бегите! - велел Дэвоур, останавливаясь и делая знак раненому меду последовать его примеру. Нужно было любой ценой задержать всадников.
  Однако предводитель македонцев вновь что-то сказал своим товарищам, и всадники разделились. Двое, наклонив головы и опустив копья, устремились на Дэвоура и его спутника. Остальные - с громким гиканьем ринулись преследовать женщин и детей.
  Беглецы уже не могли двигаться быстро. Они шли, с трудом переставляя ноги. Вдруг подросток, решительно остановившись и сверкнув глазами, подобрал в траве сучковатую палку и повернулся навстречу македонцам, готовый защищать свою мать. Всадники неслись на него во весь опор и смели бы, даже не заметив. Он побледнел - но не пошевелился. Только лицо его стало мертвенно бледным.
   - Попытайся задержать этих двоих! - попросил Дэвоур раненого меда.
  Сам он бросился наперерез остальным, со всей стремительностью, на которую был способен. Он мчался над травой, почти не касаясь земли.
  Он успел. Всего за мгновение до того как кони врезались в мальчишку, Дэвоур оказался прямо перед македонцами и схватил их коней за уздцы.
  Потом была короткая схватка, сбитые на землю воины Македны с трудом ворочались в траве, не в силах подняться, а двое других, пронзив копьями кинувшегося на них меда, вдруг резко повернули коней. Похоже, они не решились повторить судьбу своих товарищей.
  Потом Дэвоур пытался увести жену убитого меда, рыдавшую и рвавшуюся к телу своего мужа, потом плакали дети - хоть до того не смели, пораженные общим ужасом. Наконец беглецы скрылись в высоких кустарниках спасительного леса...
   - Что же нам теперь делать? - Зарена шагала из угла в угол княжеского шатра, где дожидалась возвращения Дэвоура. - Может быть, нужно показать ему то будущее, которое его ждет и к которому он так упорно стремиться?
   - Ты веришь, что он испугается? - с усмешкой осведомился Атай, устроившийся в углу на нескольких шкурах.
   - Он человек, - заметила Зарена. - Человек из плоти и крови, который еще способен чувствовать.
  - Не думаю, что в его будущем есть хоть что-то, что способно его напугать, - возразил Дэвоур. - Телесных страданий он не боится, а муки совести ему несвойственны. Он боится лишь неудач - но его нынешние друзья-соратники сделают все, чтобы он не испытал их горечи. Еще он боится забвения, но и оно ему, увы, не грозит. Он будет уничтожать народы, разрушать города и сжигать труды древних мудрецов - а люди в ответ будут восторженно ему рукоплескать, возводить в его честь храмы, писать поэмы, восхваляющие его подвиги, создавать его скульптуры и портреты. Женщины будут называть детей его именем, а дети будут считать его своим кумиром и играть, воображая себя им. Более того - другие правители будут настойчиво следовать его примеру. Они точно так же станут обращать в рабство народы и разрушать города, оправдывая свои поступки деяниями величайшего героя, которого видел мир. Пройдут века, и наши далекие потомки, оценивая их путь, решат, что наша эпоха была слишком сурова и не ведала ценности человеческой жизни, что жестокость и вероломство являлись неотъемлемыми спутниками нашего бытия и свойствами нашей природы. Ведь если искусство, призванное служить отражением человеческого духа, воспевает насилие - значит, насилие есть основа естества человека, значит по сути своей оно возвышенно и прекрасно! Именно так будут думать люди, созерцая многочисленные произведения, возносящие судьбу этого человека. Только для чего нужно прекрасное, если оно разрушает мир?
   - Разрушая, человек стремится сделать облик реальности таким, какой соответствует его существу, - объяснил Атай. - Он должен уничтожить мир старый, где не находит для себя места, и сотворить на его обломках новый - такой, который будет отвечать всем его представлениям. Впрочем, властители Македны будут громогласно заявлять, что просто восстанавливают некую ущемленную справедливость. Это демагогия царя Филиппа, который любит прикрывать свои авантюры обще эллинскими интересами. Среди иованов она всегда найдет самый горячий отклик...
  Князь снова невесело усмехнулся.
  - Некогда иованы вели войну со Срединной Державой, которая, по сути, закончилась ничем, - поведал он Зарене, мало что понявшей из его речей. - Однако впечатлительные по своей натуре иованы, осознав, что смогли смирить столь могучего врага, провозгласили себя победителями и истинными героями Ойкумены. Люди с берегов Эгеиды, как известно, наделены пылким воображением. Даже в малом им свойственно видеть великое - вы знаете это по их мифам. Творя свою поэтическую реальность, они очень четко прописывают в ней все роли. Должны быть герои и должны быть злодеи. Поэтому в этой занимательной пьесе иованы - победители, достойные божественного венца, а воители Срединной Державы - дикари и святотатцы, осквернившие вотчину олимпийцев. За это они и заслужили кару небес, воплотителями которой будут люди. И вот уже Филипп, прямой потомок Геракла, собирает всех доблестных мужей под свои знамена, чтобы свершить высокое возмездие. За осквернение эллинских городов и храмов Держава Ахемена должна быть стерта с лица земли...
   - Я родился и вырос в ней, - произнес Дэвоур задумчиво. - Она тоже покоряла своих соседей, тоже вела битвы не на жизнь, а на смерть. И моя отчая земля изначально ей не принадлежала, и мы были завоеваны. Но, невзирая на это, я сохранил язык своих предков, родственный соплеменникам Атая, без труда сумев объясняться с ними, когда выпала нужда. Какая еще из великих держав может похвалиться подобным? Держава Ахемена сохранила не только жизнь подчиненным народам, но предоставила право жить своим родовым укладом: почитать своих богов и героев, носить свою одежду, проводить свои обряды и ритуалы, и даже избирать своих правителей. Конечно, она тоже не была безупречной, нет, - он опустил голову, вспомнив события своего детства. - Однако она сберегала себя в равновесии на протяжении столетий, вовсе не являясь тем уродливым проявлением деспотии, которым изображают ее иованы. Поистине странно, что люди могут настолько гордиться собственными деяниями и настолько презирать всех остальных.
  - Гордость за сделанное своими руками вполне естественна, - заметил Атай.
  - Да, пока она не переходит в самоослепление, способное исказить облик мира и повлиять на судьбы иных народов. Иованы так настойчиво пытаются навязать другим свою картину мира, что, не задумываясь, растопчут любые чужие традиции и культуры, питавшие землю веками. Полагая свои ценности и уклад жизни образцом совершенства, они будут утверждать их до тех пор, пока собственное высокомерие не станет причиной их гибели.
  - Несмотря на то, что мы с тобой почти ровесники, ты все-таки еще очень юн, - улыбнулся Атай. - С годами приходит мудрость, незаменимая никаким обучением. Со временем ты увидишь то, что пока проходит мимо твоего взгляда.
   - Но твои предки все же сожгли Атены? - с вызовом спросила Зарена.
   - Я их не оправдываю. Атены долго мутили воду, подбивая на бунт города иованов, подвластные Срединной Державе. Много раз эти города восставали, а затем покорялись вновь. Но истинный корень недовольства всегда находился там, за морем. Поэтому погасить очаг мятежа до конца никогда не удавалось.
   - Быть может, тому были причины?
   - Причины есть всегда. Человек всегда чем-то недоволен и мечтает о лучшей доле, вот только он не знает, как она выглядит и что с ней делать, когда она оказывается в его руках. Поэтому жители Карии, Эолии и Троады, обретая долгожданную независимость, не находили ей применения. Вместо безмятежной и мирной жизни, они начинали бороться друг с другом, а потом, истощив себя в бессмысленных распрях, опять просились под крыло ахеменидского орла. Они хорошо знали, что Срединная Держава всегда предоставит им защиту, справедливый суд и возможность без помех торговать со всем миром. Свобода же... Каждый человек свободен, когда он сам выбирает, куда ему идти. Надо всего лишь понимать, какой у него выбор. Некоторые, скажем, осознанно идут на смерть. Свободного человека невозможно принудить к чему-либо, где бы он ни жил и кто бы его ни окружал. Но слишком много людей путают со свободой своеволие, позволяющее делать все, что душе угодно. К подлинной свободе эти хаотичные метания из крайности в крайность не имеют никакого отношения.
   К счастью для городов Иониды, их вожди действительно знали ценность настоящей свободы. Поэтому они и выбрали в итоге подчинение своему могучему соседу - Срединной Державе.
  Однако даже после этого попытки Атен разжигать недовольство не прекращались ни на мгновение, и царь вынужден был принять меры. Он собрал флот и армию, и повел их в поход. Дальше была война. Иованы сражались отчаянно, главный их город был разрушен, но население спаслось, переправившись на острова. Потом были битвы на море, наши войска лишились снабжения, которое перехватывали быстроходные атенские суда. В результате, пришлось отправить домой большую часть действующего войска, а его остатки - три кьорда Мардона - иованы сумели разбить общими усилиями. Правда даже после своей победы они вновь увязли в безобразных раздорах, выясняя, кто внес больший вклад в борьбу с врагом. Нет, я не осуждаю их - но понять не могу. Мы причинили им зло - но не большее ли зло они причиняют другим и самим себе?
   - Всякое деяние наносит вред человеку ровно настолько, насколько он позволяет это, - заметил Атай. - Часто его просто убеждают в том, что то или иное явление является злом. Между тем, главное и, может быть, единственное зло - наше непонимание мира. Непонимание своего места в пространстве жизни, непонимание обстоятельств, условий и целей событий. Это как раз то, с чем мы встретились теперь. Мы способны изменить этот мир - но не его законы и не людей, которые пришли в него, чтобы осуществить свое жизненное назначение. Мы просто можем дать право выбора этим людям: показать великий и бескрайний путь совершенства духа, делающий смертного обладателем бессмертной вселенной, их окружающей. Очищая себя от противоречий и стихийных терзаний, человек очищает само мировое полотно. Не зная о возможности выбора, человек совершает ошибки, двигаясь через мир наугад, как олененок, заплутавший в буреломе. Он может погибнуть и может нанести вред другим по собственному неразумию. Тогда солнце жизни меркнет, скрываясь за тучами. Путь истины становится тропой войны...
   Атай поднял глаза на своих гостей.
   - Ступайте! Пока пусть все идет своим чередом. Да помогут нам Всевышние в наших начинаниях.
  Дэвоур вышел первым. Зарена последовала за ним, коснувшись его накидки, и почувствовала, как забилось ее сердце. Это было страшно и прекрасно, неведомое ей дотоле чувство охватило ее с ног до головы, и она со сладким ужасом поняла, что безоглядно влюбилась в этого странного человека.
  
   Глава 16. Полет.
  
  Союзники ликовали. Не выдержав постоянных налетов сколотской дружины Баксага, согласованных действий персидских отрядов Аполлодора, атенских кораблей и ополчений Бизанта и Перинфа, царь Македны вынужден был отступить.
  Он даже попытался напоследок захватить Бизант, считая себя не связанным более никакими обязательствами перед Атаем и пользуясь тем, что главные силы этого города стояли на перинфских укреплениях. Однако там Филиппа встретили объединенные отряды сколотов, атенских таксиархов и бизантского стратега Леона, предупрежденные скифским князем.
  Теперь Филипп ясно понимал, что обречен вечно топтаться под крепостными стенами, теряя людей. Между тем, начиналась осень, и пронизывающие морские ветры свирепствовали на побережье. Ночью стало холодно, дров для костров не хватало. Солдаты Филиппа уже давно срубили для изготовления осадных машин и башен все окрестные сосны и кедры на десятки стадий кругом, и теперь на них неприветливо смотрели оголившиеся холмы и высохшие равнины.
  А потому царь Македны отступил. Но сдаваться не собирался.
  Он понимал, что дальше так продолжаться не может. В конце концов, должен был остаться кто-то один. Земля слишком тесна для двух повелителей. Филипп хорошо сознавал, что пока Атай жив, любое новое его начинание обречено на провал. Пора раз и навсегда решить самый главный вопрос: кому будет принадлежать будущее? И отойдя от стен обоих городов, македонский царь соединил все свои войска, чтобы обрушить один мощный удар на главного врага, на самый корень своих бед и неудач.
  Когда атенцы, персы и жители Бизанта и Перинфа праздновали свою победу, наблюдая отходящие колонны неприятельских воинов, в степь уже мчался гонец с посланием от царя Македны:
  'Царь Филипп царю Атаю желает здравствовать. Следуя долгу перед богами моего рода, я намерен почтить моего предка Геракла Мусагета и поставить ему меднолитую статую в устье Истра. Таков был мой давний обет, который я собираюсь выполнить теперь без отлагательств. Как друга и союзника прошу тебя не чинить мне препятствий и позволить вступить в твои владения'.
  - Взгляни, - Атай протянул вошедшему в шатер Дэвоуру свиток.
   Дэвоур быстро пробежал его глазами.
  - Что ты ответил?
  - Что пущу его статую на наконечники для стрел, если он переступит пределы моей земли, - усмехнулся Атай, однако усмешка его получилась угрюмой.
  Дэвоур помолчал.
  - Это значит, война? - спросил он негромко.
  - До смерти или победы.
  Дэвоур опустился на медвежью шкуру в углу шатра.
  - Настал решающий час, - вздохнул царь сколотов. - Армия Македны придет в Великую Степь, чтобы попрать ее землю и ее народ. Филипп хочет погасить пламя нашей жизни и нашего духа. Он движется быстрым маршем и скоро будет здесь. Свершилось. То, что произойдет на равнине Истра, определит облик стран и судьбу народов на несколько столетий вперед...
   - Мы можем победить? - Дэвоур в напряжении сдвинул брови.
  Князь сколотов посмотрел на юношу внимательными глазами.
   - Что ты думаешь о сущности мира, в котором мы живем? - спросил он неожиданно.
  Дэвоур пожал плечами.
   - Это сложно выразить в двух словах.
  Атай улыбнулся ободряюще.
  - Знающий ответ на этот вопрос способен понять и все остальное. Лучшие эллинские умы по-разному пытались истолковать нашу реальность и объяснить механизмы движения вселенной. Так, Стагирит в своих трудах описал мир как существующий объективно. Его реальность всегда познаваема. Его законы, определяющие развитие природных процессов и общественных отношений - точны и логичны. Это плоскость постоянного становления естественных начал и величин.
  Платон - певец сокрытой реальности. Для него за всем видимым миром с его логическим порядком явлений всегда стоял мир иной - сверх-реальный. В нем привычные категории разума, обобщающего вещи, перестают действовать. Жизнь и смерть теряют четкую грань, нормы и критерии общества обращаются в пустой звук, а между вещами не существует границ и препон.
  Однако и Платон не постиг всей полноты сущего, поскольку два его уровня мира находятся в постоянном противоречии друг с другом. Но, как говорил когда-то учитель из Запретного Леса, не может быть двух солнц на небе! Мир един, а потому мир человеческих отношений и мир божественной тайны - одно и то же пространство.
  Проницательный ум способен увидеть потаенно-божественное даже в неприглядных обыденных заботах, а в сферах высшей чистоты подметить заурядность и обыденность. Для такого ума, вкусившего истины жизни, нет границ не только между отдельными вещами, но и между целыми вселенными. Это ум человека, следующего Пути Естества. Существующее и несуществующее - почва, на которую опираются его ноги. Человеческое и божественное - всего лишь два конца его посоха. Он не помнит своего прошлого и не интересуется своим будущим - однако при этом он знает все. У него нет имени, потому что никак невозможно обозначить его в череде явлений. У него нет целей, потому что любая цель предполагает завершение и предел, а он безначален и бесконечен, как само мироздание. Он ничего не стремится приобрести - но все получает. Он не пытается навязать другим свою волю - но люди восторженно следуют за ним.
  Если он и управляет людьми - люди не замечают его власти и не тяготятся ей, полагая, что живут своими желаниями. Подобный правитель невидим и не находим и для подданных, и для соседей. Никто не претендует на его власть, так как ее невозможно выявить и распознать. Никто не стремиться причинить ему зло, ибо он не заявляет себя как личность и потому не сеет конфликтов и противоречий. Беды не могут отыскать его по причине его духовной бестелесности. Когда он движется, проявляя себя в явлениях - его самого не видят, но радуются плодам его деяний, приносящих всеобщую пользу. Когда он покоится, становясь несуществующим для мира явлений - один лишь незримый аромат его отсутствия уже облагораживает бытие и приближает его к благодати.
  Таков совершенный правитель, Дэвоур. Я же, увы, всего лишь пытался уподобиться благородным мужам Пути, но претерпел в этом неудачу... Тем горше ошибками своими навлечь несчастья на целое сообщество людей, считавших меня своим отцом и благодетелем. Я не оправдал надежд своего учителя.
   - Ты не раз и не два говорил мне, что каждый человек сам выбирает свой Путь, - заметил Дэвоур. - И несчастья на себя мы навлекаем сами. К чему же ты обвиняешь себя в том, что тебе неподвластно?
   - Увы, мой друг, - покачал головой Атай. - Тот, кому дано больше, кто понимает глубже и видит дальше - тот и способен на большее. Он может создать реальность, в которой будут существовать другие. Пусть это будет призрачная реальность - однако для других она станет настоящей, подлинной и совершенной. Люди будут полноценно жить в ней и умирать за нее. А настоящий путь человека - в том, чтобы увидеть за иллюзорным покровом жизни золото истинного мира. Вот этому я и не смог научить тех, кто доверился мне.
   - Поверь, люди прославят тебя в веках, и имя твое станет примером справедливого и благородного правителя, - заявил Дэвоур убежденно.
  Атай грустно улыбнулся.
   - Что есть слава человеческая? Сколько имен навсегда кануло в небытие, обратилось в пыль, как ворох высохших листьев, сорванных ветром! Но эти безвестные люди жили, и находились, быть может, куда ближе к миру истинному, нежели все цари и жрецы прошлого. Внимая шепоту вечности, они стали ее частицей и растворились в пустоте небытия, не оставив по себе следов. Как облака в небе, как капли дождя, высушенного полуденным солнцем. И все же, их путь оказался куда более совершенным, чем мой. Они ни в чем не знали изъяна, а поэтому о них ничего не в силах сказать ни люди, ни боги. Это и есть мудрость.
  Князь отвернулся от Дэвоура, погрузившись в свои мысли, и юноша, догадавшись, что лучше ему не мешать, удалился из шатра.
  Слова Атая лишь встревожили его, не принеся желанного успокоения. Ему оставалось искать ответа совсем у других советчиков.
  Покинув лагерь, Дэвоур быстрыми шагами направился к морю. Тяжелые валы катились к берегу, с шипением разбивались о песчаную отмель - и откатывались прочь, чтобы набраться новой силы.
  Словно щепки, прыгал на волнах одинокий корабль. Паруса были убраны, весла подняты - и судно казалось просто куском древесины.
  Дэвоур уперся в посох, расставив ноги, и закрыл глаза.
  Его подхватил яркий поток, подхватил - и понес к облакам, потом за облака - в леденящую прозрачную синеву... Земля осталась где-то далеко внизу, а Дэвоур летел все выше, и голова его закружилась от невесомости и яркого света, заливающего все вокруг. Слов человеческих не хватало, чтобы описать те чувства, которые переполняли его, он словно знал, как вокруг все прекрасно и совершенно, но не мог этого выразить...
  Он увидел свет, яркий и живой, наполненный всеми цветами и оттенками, пронзительный и всеобъемлющий. Этот свет окружил его со всех сторон и проник внутрь, растворяя все существо, наполнил теплом и радостью. Этот свет был жизнью, но он отступил.
  И перед ним распростерся мрак. Мрак клубился, поглощая свет, дышал и рос, и в нем тоже открылась жизнь.
  А потом он услышал голос. Голос был мягким и грозным, успокаивающим - и тревожащим самые тайные струны души.
   - Вот два моих сына, и оба они - части меня, - вещал голос. - Одному из них дано все, другому - все остальное. Один объемлет все сущее, другой - все, что лишь может придти в этот мир. Почему же раздор меж ними? Ведь мрак - это то, куда изливается свет...
  Внезапно белая завеса разверзлась, открыв облик Земли. Зеленые леса шумели на ее поверхности, синие нити рек прорезали их толщу, серыми громадами высились горы, и блестела морская гладь.
   - Ваши державы, - продолжал голос, - лишь слабое отражение того, что существует и движется в иных сферах. Всякая из них имеет исток как вверху, так и внизу, и этот незримый исток есть направление и русло земных путей. Потому даже ничтожнейшее по своим размерам государство подчас получает силы, превосходящие возможности более могучих и славных соседей. Однак силы эти также исходят из воли, духа и стремления людей, населяющих его и питающих кровью своей судьбы. Они зависят от того, стремятся ли эти люди ввысь, или низвергаются вниз. Сотни тончайших нитей: из мрака в свет, из прошлого в будущее проходят через человеческие души и через земли, одухотворенные людскими деяниями. Вот потому зерна, из коих произрастают всходы ваших свершений - творят не только грядущую судьбу ваших стран, но и всего земного мира.
  Столкновение, война - есть не более чем определение границы. Понимание своих пределов и возможностей. Всякая граница существует лишь в твоем воображении - но она существует на самом деле. Это трудно понять и трудно принять, однако лишь граница, которая есть запрет, создает все сущее.
  Если что-то существует - то лишь потому, что оно отделено от остального. Если убрать запреты и границы, исчезнет все. Посмотри, леса ограждаются полями, степи - горами; убери границы, и все обратится в пустыню, и даже сверх того - в бездну мертвой пустоты, ибо песчинки в пустыне тоже имеют пределы.
  Однако можно подняться выше и увидеть, что леса, поля, горы и реки все вместе образуют единый лик земли. Вот почему я говорю, что границы существуют лишь в твоем воображении - хотя они реальны. Только ты разделяешь мир на части - но ты же и складываешь эти части затем в единую картину. Всякое творение есть запрет, есть отделение бытия от небытия. И каждый человек творит свои пределы и свои запреты, иногда - по своему разумению, а иногда - получает их как данность от других. Мудрецы называют удержание существующих границ равновесием, однако, поднимаясь, ты понимаешь, что можно сохранить имеющиеся границы - но можно и создать свои.
  Что происходит, когда люди не понимают пределов? Война становится их вечной сущностью. И только от людей зависит, кем они будут друг для друга: помощниками и собратьями или кровными недругами.
  Перед взглядом Дэвоура появилась быстро расширяющаяся алая точка на поверхности Земли. Словно прорвало запруду, и алый поток устремился к Восходу, заливая землю. Но вот он докатился до горных громад - и замер, и обессилел, и ушел в песок.
   - Ты беспокоишься о судьбе своей родной земли, - Дэвоур услышал в глубоком безраздельном голосе отзвук сочувствия. - Но, увы - время ее исчерпано под этим солнцем. Я мог бы сказать тебе, что отчий край, слепивший твой телесный и духовный облик, выстоит перед бурями бед и лишений, перед громом и хаосом чужеземных нашествий, однако естество его будет нарушено необратимо. Одни обычаи будут сменяться другими, новые ценности придут на смену обветшавшим старым. Порядок жизни станет меняться вновь и вновь, не ведая остановки. Нельзя удержать гармонию настоящего. Но ты должен понимать мудрость этого мира. Все изменяется, и, более того, каждая вещь, каждое явление может существовать только в движении. А потому - не спеши давать имена тому, что преобразится уже в следующий миг, и сохранить то, что не подлежит сохранению. Привязываясь к отблескам настоящего, ты теряешь всецелость, не ведающую постоянного места, времени и пространства. Созерцай мир в его вечно текущем потоке, в его нескончаемом 'здесь и сейчас', из которого происходят бесчисленные формы и знаки бесчисленных миров и реальностей. Земля ваша дала жизнь тем, кто пожелал ее принять. Кто сумел - освоил полученный урок и поднялся на иные уровни существования. Кто не сумел - вернется, чтобы пройти одну и ту же дорогу снова и снова, пока не сможет преодолеть свою ограниченность. Путь его будет долог и темен - в иных пространствах, в иных временах. Земля же ваша, меж тем, будет продолжать меняться, стареть, как стареет все живое. Но из праха ее отживших образов родятся новые. Наступит пора новых деяний, новых народов и новых свершений.
  Дэвоур слушал заворожено, хотя в груди его нарастала печаль.
   - И прорастет молодая трава, и поднимутся новые державы, окропленные свежей кипучей кровью, - вещал голос. - Горе перегорит, разлетится прах. Ничего не останется неизменным, хоть трудно принять перемены. Находясь в самом сердце их, наблюдая их корни и ветви, ты пробудишь новую, тихую радость от осознания неостановимости существования, неисчерпаемости граней вселенского бытия. Это самое главное счастье, которое дано человеку и которое уравнивает его с богами-создателями - путешествие духа в великом океане вечности.
   - Игрушки сына моего тоже недолговечны, - с грустью продолжал голос. - Он отрицает свет, а потому не может созидать. Те, кто пройдет по вашим землям с мечом в руке, вдохновленные мерцанием его черной звезды, также падут. Падут от собственной вражды и раздоров, на долгое время оставив растерзанную плоть земли залечивать раны и ожоги. Потом придет другая волна. Это будет лавина, которая смоет контуры прежнего мира и установит новый порядок. Она накатится с Запада.
  Дэвоур присмотрелся. К западу от его родных земель, залитых красным, тоже шла война. Люди сражались на суше и на море, являя чудеса доблести - и обращая покоренных в рабов.
   - Они тоже не ведают своих границ, и будут расти, пока не рухнут. Их сила духа в ином. Когда сын мой устанет играть с нынешним своим воспитанником, он примется за них. Они пройдут победным маршем по всем землям, но мало что принесут в этот мир. Правда, многое, прежде остававшееся сокрытым, откроется благодаря их походам - однако гораздо большее погибнет, возвратившись в небытие.
   - Значит, Харн победит? - спросил Дэвоур. И почувствовал, как ласковое тепло охватило его. Вместо Свеагора, великого создателя всего сущего, к нему прикоснулась Лада, Матерь Мира, прекрасная и неуловимая, несущая совершенный покой и любовь.
   - Может ли ребенок, ломающий свои игрушки, победить собственных родителей? Разве возможна меж ними война и что она способна принести? Нет, мы только лишь назидаем капризного и непослушного отпрыска, но не в силах обойтись в этом без помощи вас, смертных. Пока память о нас присутствует в ваших сердцах, позволяя вам двигаться по темным путям бытия, выбираться на свет и вести за собой Харна - вы неодолимы. А мы - мы всегда где-то рядом. Иногда явно, иногда незримо. Мы можем дать вам светильник, однако зажечь в нем огонь, озаряющий мрак, способны только ваши руки. Когда вы становитесь совсем большими, вы начинаете идти своей дорогой. На этой дороге мы - лишь советчики и утешители, но не вожди и не властелины.
  'Атай выйдет на битву, - отчетливо осознал Дэвоур. - Выйдет, чтобы погибнуть. Ибо он должен явить пример всем ныне живущим - пример доблести, бесстрашия и стойкости человека перед лицом судьбы. Он удержит границы мира и равновесия, остановив волну, рвущуюся на свободу. Но не в его власти победить'.
   - Великие деяния не исчезают в безвестности, - продолжала Лада, видя его грусть. - Они зовут потомков к новым свершениям, не позволяют опустить руки перед волей неумолимого рока. Самопожертвование во имя бессмертия духа и есть победа - победа человека над собственной судьбой, над тем, что довлеет над ним и над всеми вами. Такой человек становится примером для бесчисленных поколений, поскольку воплощает собой несокрушимое мужество, достойное его божественных прародителей. И потому гибель его будет превыше победы.
   Дэвоур оглядел простирающуюся перед ним картину. По всей необъятной земле рождались, вырастали, старели и умирали люди, подчас не ведая, к чему уготовлены небом и в чем заключена их земная стезя.
   - Да, я знаю все это, - произнес голос в ответ на невысказанный вопрос. - Жизнь человеческая имеет предел, но если ты понимаешь, что ты - лишь часть этого мира, и голос твой неизменно сольется с его хором - то смерти не существует. Ибо без этой маленькой части не может существовать целого...
  Голоса отдалились. Дэвоура вновь объял холод, и ветер ударил ему в лицо.
  Он открыл глаза. С запада летели тучи, мохнатые, понурые, и далеко позади них проступали отблески пламени.
  
   Глава 17.Выбор.
  Атай вглядывался в еще белесое поднебесье. Каждое утро восходит над землей лучезарное солнце, каждый вечер спускается оно за темнеющий горизонт. Похоже, его солнце, так долго питавшее живительным светом равнины Великой Степи и сердца свободных сколотов опуститься сегодня в последний раз, чтобы уже никогда не подняться над землей. Ему не суждено озарить утро рассветного мира спелыми лучами.
  Князь перевел взгляд на огромную равнину, вытянувшуюся вдаль до самой кромки Истра. Гул, грохот и металлический лязг уже заполнили ее туманное пространство. Это македонская армия растеклась, словно паводок, затопивший все окрестные берега. Атай явственно осязал запах этого сумеречного потока: тяжелый и едкий - как у большого хищного зверя. Перед ним была настоящая твердь, стихия силы и необоримая железная стена, отгородившая прошлое народов и стран от их сурового будущего. Старый порядок мира исчерпал себя, а новый создавался теперь на полях сражений из металла, боли и крови.
  Перед Атаем словно громоздилась исполинская глыба, нависшая над степью зубчатой тенью и заставившая все зверье на многие версты кругом искать спасения в глубоких норах. Но тень эта нависла не только над степью, но и над целым миром, и князь сколотов сознавал, что ему уже не по силам ее отвести.
  Скоро начнется решительная битва, скоро гром войны расколет облик жизни на множество уродливых осколков. А пока красные гребни македонских воинов мелькают на холмах, в низинах, в оврагах. Филипп начал перестроение, выравнивая всю массу густого людского потока.
  Атай дал знак Баксагу и другим воеводам выводить дружины на позиции, а сам повернулся к стоящему рядом Дэвоуру.
   - Ну, вот и пришло мое время, - задумчиво, словно беседуя сам с собой, проговорил князь. - В этом мире столько непонятного и загадочного, что, кажется, всю жизнь разгадываешь его - а он все равно тебя удивит напоследок. Друг мой, - князь пристально посмотрел в глаза Дэвоура, - я прошу тебя уехать.
  - Но ведь будет битва!
  - Что же? Это лишь одна из многих битв, которые еще предстоит встретить тебе на своем пути.
  Атай опустил глаза.
  - Ты еще слишком мало прожил на этом свете, и смотришь на мир вечно юными и восторженными глазами сына кшатрапавана. Твой отец хорошо тебя воспитал. Но тебе еще очень многое предстоит узнать. Поэтому послушайся моего совета и дружеской просьбы - возвращайся с Зареной в Велиград. Это не твое сражение.
  Дэвоур хотел что-то возразить, однако Атай продолжил:
  - Тебе предстоит вести мой народ к великому освобождению, которое откроет перед людьми врата небесной истины. Попытайся сделать то, что не смог и не успел я.
   - В твоих словах слишком сильны прощальные ноты, - насторожился Дэвоур.
   - Я стар, друг мой, я очень стар. Мало кто из живущих принимал на себя бразды верховодства людьми в том же возрасте, что и я. Мало кто сумел сберегать равновесие, процветание и порядок своего края столь долгое время. Но теперь условия мира изменились. Мне нужен наследник, преемник начатого дела. Ты знаешь, что Камасария давно ушла в страну предков, а дети наши последовали за ней. Мой род закончится на мне. Вот потому я могу надеяться лишь на тебя. Пусть не по крови, но по духу ты - вождь и учитель. Ты будешь не только правителем - ты будешь наставником мудрости, помощником в печали и в труде для всех жителей нашего сколотского края. Надеюсь, со временем ты сумеешь оправдать предназначение всевышних и станешь тем, кто поведет за собой самого Харна...
  Дэвоур поднял брови с некоторым удивлением.
   - Не слишком ли большие надежды ты на меня возлагаешь? Я действительно кое-что понял в этой жизни, но, боюсь, до подлинной мудрости мне слишком далеко.
   - Ты знаешь, в чем беда Харна? - неожиданно спросил Атай. - Его беда - в том же, в чем и любого из нас. Он отделен от мира. Он противостоит ему. Есть он - и есть мир. Наша самость, наше желание сохранить себя особняком, а не быть частью мира - вот источник большинства бед, страданий и утраты своего пути. Только к чему мы должны идти? Ведь если ты помнишь предание, которое когда-то прочитал в древнем свитке, Харн был чем-то иным, несмотря на то, что Лада и Свеагор объяли все сущее. Каждый из нас, слившись с миром, будет всем миром - и чем-то еще. Вот то самое, в чем творцы сделали нас похожими на своего беспутного сына. Вот к чему мы должны привести и его. К полному приятию сущего - и расширению его собой. Ибо мы есть все сущее - и еще немного... Вот это ты понял, а остальное - дело наживное. Так что, надеюсь, ты окажешься лучшим вождем, нежели я, и не совершишь моих ошибок. Зарена тебе в этом поможет. Ты любишь ее?
   - Да, - порывисто ответил Дэвоур, невольно краснея.
  Атай улыбнулся.
   - Жрец и воин - что может быть лучше этого великого союза? Его освятили сами небеса. Вы будете достойны славы лучших вождей и сможете с честью увлекать за собой людей. Быть может, вашему роду уготовано вдохнуть новую жизнь в тело этого дряхлеющего мира, изменить его пути и выправить судьбу будущих поколений сообразно законам божественной правды. Может быть...
  Атай вздохнул.
  - А теперь - ступай! Я должен вести мой народ в последнюю битву, какой бы итог ей не уготовили боги.
  И действительно: раскаты надвигающейся угрозы уже достигли лагеря сколотов, пошатнув столбы коновязи. Македонцы, растянув поперек равнины конные и пешие части, двинулись вперед под звуки пеана. Блистающая белизной гладь этих ощеренных пиками шеренг на мгновение стала розовой в лучах солнца. Атаю подвели коня.
  В последний раз Дэвоур остановился, оглянувшись на сдвигающиеся полки.
   - Почему он отсылает нас? - догнала его Зарена.
   - Он знает, что погибнет, - ответил Дэвоур. - Но гибель его не должна быть напрасной. Мы не спасем его, однако мы можем спасти многих других...
  Он вспомнил свиток, сгоревший в огне костра неподалеку отсюда много лет назад. Там говорилось и о битве, великой битве Таварда, наставника людей, первого из людей, принявшего и указавшего путь - и Харна, против которого он осмелился восстать. Теперь эти строки с необычайной яркостью всплывали в памяти, оживая, пламенея, занимаясь разноцветными красками...
  '...И поднялся тут столь страшный шум, что горы покрылись трещинами, реки обмелели, а небо застонало. Золотое светило померкло, и в сгустившемся сумраке началась самая лютая сеча, какую видел мир. Просторы земель озаряли лишь всполохи молний-стрел, испускаемых противниками, и отсветы огненных всадников.
  Вышедшее из темных недр воинство Харна сеяло всюду страх, смерть и разрушенье. Но не устрашились его воители Таварда, мечи коих были кованы в небесных кузнях. И разили они врага без устали, во всеупорстве своем и решимости. Столь велика была доблесть светозарных воинов, что не выдержал и дрогнул недруг, посрамленный блистательным мужеством сынов света. Однако уже новые силы Харна, не мерянные числом и обликом ужаснее прежнего, встали на место поверженных своих братьев. Каждый из темных воителей был не только могуч, но владел неисчислимыми чарами, кои преумножали его смертоносные умения. Наваждение сделало вид армии тьмы поистине диким: многорукие, многоглазые и испускающие огонь, они вздыбили воды морей и озер округ себя, разметали скальные вершины. Вслед за ними выбрались на поверхность земли низшие духи пещер, болот и мертвых источников.
  Со стороны же Таварда выступили теперь древесные великаны и хранители гор - заговоренным оружьем своим низвергли они немало нечисти. И восклицали они, обращаясь к своему предводителю:
  'Да святится имя Творца, пречистого Свеагора! Ты - владыка наших клинков и отец нашего духа. Во славу твою сокрушим мы сегодня Черного Властелина и все порожденья его во всех их ипостасях'.
  Дабы поддержать Таварда, явились повелители зверей, смотрители священного огня и хозяева ветров. Под этим грозным напором осела темная рать. Увяла отвага многоруких исполинов, заклубились черным дымом и пеплом тела поверженных духов.
  Но не дрогнул Харн, господин вселенского сумрака. Не ослабла его воля и вера в победу. И кликнул он в помощь себе всех владык мертвых и всех демонов ужаса, облеченных магическими умениями. И вновь смертоносные жала, яд и гибельные чары встали заградой Черного Властелина, потеснив светлое воинство. Столь тяжкой была эта битва, что разом усохли на земле все водоемы, а травы и цветы увяли. И вздохнули тогда светозарные боги и духи с сомнением, и молвили они так:
  'Ужели уготован миру холодный прах, и никогда не поднимется над ним более звезда Светлейшего Духа? Ужели восторжествуют нечестивые супостаты над правдою Священного Закона?'
  Уже много дней и ночей продолжалась сеча, так что даже утренняя заря сделалась кровавой. И вызвал тогда пречистый Тавард, равный Свеагору и Ладе, Дев-воительниц из облачных садов Вечного Блаженства. Напором своим обратили они вспять черные армады. Но поднялось тогда из логовищ зла самое мерзкое воинство Харна - безобразные чудища, покрытые гноящими язвами и одним видом своим внушающие нестерпимое отвращение. И отступили тогда воительницы, смущенные отталкивающей ипостасью врага.
  Но сказал Тавард:
  'Благие дети мои! Лучезарные герои! Да не убоитесь вы коварства недруга всего живого, оделенного черной сутью. Да не уступите гнету бесчестного злодеятеля - осквернителя правды небесной. Во имя процветания всех миров, небес и земель, пусть пребудет с вами до конца вера в истину Совершенного Света. Пусть разрушит она все козни злонамеренных врагов и остановит черный поток'.
  И тогда, воодушевленные этими словами, Девы-воительницы и все светозарные ратники обратили на воинство Харна солнценосные колесницы, и разметали вражью силу, так, что даже следа от нее не осталось.
  Но рано торжествовали победу дети Свеагора, ибо на пути их уже встал Хозяин Холодной Пучины, умеющий обращать все живое в лед. Своим морозным дыханием смирил он лучезарное сияние, а воителей Таварда сковал, обратив в недвижимые изваяния. Видя бедствие, коему подверглись его воины, призвал Тавард Небесных Громовержцев из личной свиты Свеагора. Лишь их могучими стараниями удалось разрушить чары холода, стоящие на службе Черного Властелина.
  Когда утраченные силы вернулись к светлым воителям, содрогнулась от натиска их армада тьмы. Подались слуги Харна, откатились далеко назад, а многие и вовсе принялись искать укрытия в пещерах и трещинах земли. И вышел тут вперед своего войска Тавард, и молвил, обращаясь к Черному Властелину:
  'Склони главу пред Творцом нашим - повелителем всего явленного и сокрытого. Подчинись тому, кто сам рождает себя во всех сферах сущего и странствует в океане вечности. Именем его призываю тебя отречься от зла и скверны, что влекут страданья и беды для прекраснейшего нашего мира и для всех иных миров. Смири гордыню, и даровано будет тебе прощение'.
  Однако лишь усмехнулся Харн словам этим и отверг их с презрением. Выступив вперед своего мерзкого воинства, бросил он вызов на поединок самому Таварду. И вздохнул тогда Создатель Людей, убедившись в том, что бессилен он обуздать неразумие отступника здравыми увещеваниями. И взял он свой лучезарный меч, и принял вызов.
  Расступились тут два войска, дабы дать возможность своим предводителям решить судьбу тяжкого противостояния. Едва лишь начался этот бой, как увидели сыны и дочери Свеагора, сколь сильным стал Черный Властелин. Земля под ногами его обратилась в железо, воздух - в ядовитый туман. Меч Харна, кованный в горниле ночи, извергал из себя шипящее пламя. И вот уже существо Черного Властелина преобразилась: разделилось оно на множество черных частей, и каждая из этих частей тоже стала самостоятельным существом, оделенным обликом и телесной мощью. В безумной ярости и жажде победы обрушились все проявления Харна на Создателя Людей под покровом густого тумана. Окружили они его тесным кольцом, и трудно пришлось тогда Таварду.
  Но не отступил он, не посрамил имени Творца и бился с жестоким врагом отважно и неустрашимо. И мириады двойников Черного Властелина пали от его меча, так что вскоре остался в живых лишь сам первородный Харн. Однако и тут не исчерпалось коварство и упорство богоотступника. Мертвящим своим дыханием извергал из себя Харн разных ядовитых гадов, взглядом своим прожигал металл, так что вскоре доспехи Таварда оплавились и развалились на куски. И только праведная вера в справедливую истину Бессмертного Света вдохновляла его на продолжение страшного этого противоборства.
  Долго длилась схватка, шедшая в трех мирах. Бились на земле, бились в воздухе, бились под землею. Наконец, начал уставать Харн. Тавард теснил его, чувствуя, что одолевает черного супостата. И воспряли тут духом дети Свеагора, а воители Харна приуныли. Создатель Людей побеждал Черного Властелина всюду: наседал на него в котловинах высохших озер, настигал на скальных отрогах, отыскивал в лесах. Так, преследуя отступающего врага, очутился Тавард глубоко под землей, в черном подземелье, и каменная твердь сомкнулась над главой его. И только тут понял Создатель Людей, что обманул его вероломный Харн, заманив в свою ловушку.
  Оказавшись в гибельном этом месте, где из земли били мертвые источники, а стены источали дурман и отраву, заметил Тавард, что сила его необъяснимо уходит из тела, а воля становится вялой. Свинцовая тяжесть точно оковами сдавила все его члены, дремучая мгла погасила свет его очей. Собрав последнюю свою мощь, попытался Тавард пробить брешь в каменном мешке, дабы лучами солнца напитать отмирающее существо, но сломился его светоносный меч, заржавевший от подземного яда. И в этот самый миг вонзил Харн свой черный клинок ему в самое сердце.
  Только лишь вздрогнул Создатель Людей, опускаясь на одно колено. Нить его жизни, казавшаяся вековечной, была перерезана, а светлый дух воспарил к небесам, оставив на земле бесчувственное тело. Когда же вышел на поверхность Черный Властелин, торжествуя великую победу, сумрак объял души воинства Таварда: руки у всех опустились, души омрачились. И обрушилась на них в ликовании вся темная армада, словно лавина с гор, и искажено было равновесие высшего, божественного порядка и облик самого прекрасного из созданных Свеагором миров.
  'О, сын мой! - со стоном молвил Творец, видевший итог суровой битвы с небес. - Скорбит по тебе мое сердце, а вместе с ним скорбит и плачет все живое. Померк светоч, озарявший мир подобно тысяче солнц. Стал ты теперь странником в безмерной пустоте, ищущим новое воплощение, и оскудела без тебя земля'.
  Вселенская печаль, охватившая пречистого Свеагора, не затмила ему разум. Погруженный в скорбь, он все же принял решение, неизбежное для спасения высшей реальности и всех иных миров. Харн должен был отныне отбывать повинность: тяготами и страданиями искупать свою вину перед породившим его Создателем, сынами и дочерьми его, а также силами всего мироздания до самого скончания времен...'
  
  ...Медленно остывала истерзанная битвой равнина. Облака, повисшие над ней слипшимися лохмотьями, казалось, вобрали в себя еще клубящиеся от земли кровяные испарения и сделались грязно-розовыми. Груды мертвых тел устлали пространство, где еще утром колосились васильки и клевер - от речной поймы до сизого предгорья.
  У победителей, измученных многочасовой рубкой, уже не было сил, чтобы радоваться своей победе и добивать раненных врагов. Лишь некоторые, подобно стервятникам, слетевшимся со всей округи и уже копошащимся в обрывках трепещущей плоти, обходили убитых. Они сдирали украшенные золотом панцири с самых именитых сколотов, собирали в мешки кольца, браслеты и ожерелья.
  Тишина стояла даже в македонском лагере. Здесь разносился лишь приглушенный шепот и стоны воинов, которых приносили с поля боя на щитах. Молча разводили погребальные костры македонцы, чтобы отдать последний долг своим павшим товарищам. Не было ни хвалебных речей, ни торжественных гимнов.
  И только один человек - без шлема, в измочаленной хламиде, с засохшими кровяными брызгами на лбу и щеках - неподвижно стоял на пригорке. Он дышал прерывисто, учащенно, обозревая равнину мрачным взглядом единственного глаза. Здесь, в центре поля, заваленном сплетенными телами противников, еще недавно полыхал самый страшный бой. Шла последняя, отчаянная сеча, о которой теперь напоминала булькающая в овражцах и вмятинах земли кровь - она образовала многочисленные пруды и протоки. Здесь сошлись в решительном противоборстве личная дружина князя Атая и гетайры македонского царя.
  Жар уже сменился леденящим холодом. Филипп слышал землю: она скрипела и стонала под плащаницей людских тел. Ему даже казалось, что он слышит голос земли - далеко разносящуюся по бездвижным просторам песнь скорби. Это Великая Степь, вдруг обратившаяся в мертвую пустыню, оплакивала своего любимого сына и хранителя.
  Человек, даровавший покой и блаженное счастье этим необъятным далям, теперь сам ушел в страну вечного покоя. Ушел навсегда, оставив отчий свой край осиротевшим и беспризорным. И сколоты, и македонцы, видевшие последний час князя Атая, сраженного копьем македонского царя в упорном поединке, еще долго наблюдали в небе полет белоснежного сокола. Расправив свои широкие крылья, он свободно парил в зыбком пространстве среди облаков и небесной лазури. И знали люди, что это движется в долину вечного блаженства душа могучего воина, созидателя и мудреца - того, кто останется в памяти будущих поколений под именем Атая Великого.
  Но не только воители на холодной равнине близ берега Истра следили за этим прекрасным полетом. Двое всадников, остановившись у родника в перелеске, безмолвно провожали сокола внимательным взглядом. Это были юноша и девушка. Птица словно показывала им путь, увлекая на север: на простор дремучих лесов, полноводных рек и широких равнин, еще не омраченных тенями войны.
  
   Эпилог.
  Путь сущего иногда кажется неизбывно безмолвным, бездействующим и словно покоящимся в своей природной завершенности. Его сокровенная тишина выглядит такой же постоянной, как вечно голубеющий свод небес. Однако и небеса никогда не остаются неизменными: они меняют свои тона и оттенки, они озаряются блеском светил и бегом комет.
  Здесь, в мире смертных, подвластном закону рождения и уничтожения, Река Времен обновляет берега и отмели жизни ежемгновенно. В каждом таком обновлении вспыхивают новые образы, звучат новые имена. Существование неустанно выдыхает из себя зерна новых событий.
  В год, когда под темными сводами цокольного храма Амона-Ра, озаренного лишь чадящим светом нескольких факелов, великий завоеватель мира Александр был наречен сыном бога, многострадальная земля его предков стала ареной новых потрясений, интриг и военных авантюр.
  Лишь только был погашен очаг тракейского восстания, заполыхало пламя лаконской войны. Свободолюбивый царь Лакедемона Агис поднял эллинские города на борьбу с Македной, намереваясь сбросить ярмо иноземной власти. Однако в кровавой битве под Мегалополем наместник Антипатр похоронил луч его надежды под могильной плитой копьями своих фалангитов.
  Александр Молосский, брат царицы Олимпиады из рода Пирридов, отбыл к италийским берегам с большим войском, откликнувшись на призыв тарентинцев. Вдохновленный сияньем славы своего победоносного племянника, он пытался снискать венец героя, но нашел лишь смерть среди болот Лукании в бесплодных попытках покорить местные племена. Так, растрачивая силы в бесконечных распрях и противоборствах, потомки первых повелителей Эпира и Македны просмотрели восход новой звезды на небосводе мира. А между тем совсем рядом, на семи холмах Лация уже поднялся и окреп город, которому совсем скоро предстояло править судьбами всего Средиземноморья и пробудить в стихии войны неуемный дух Черного Властелина. В год, когда в Граде Волчицы консулами были избраны Гай Валерий Потит и Марк Клавдий Марцелл, потомки Ромула уже владели всеми землями латинов, Южной Этрурией и Капуей, добились ошеломительных побед в Галльской, Самнитской и Латинской войнах.
  В самой же Македне полным ходом шли приготовления к великому северному походу. Полководец Зопирион - бывший казначей Филиппа и смотритель Пангейских рудников, наместник Понта и герой битвы при Херонее - лелеял мечту о завоевании всей Великой Степи до самого Гирканского Моря. Желая покрыть себя немеркнущей славой, собрал он под свои стяги могучее воинство, не знающее страха.
  И вот уже свирепые ветры войны вздыбили пенное море, объяли землю. С заката солнца потекли в сколотский край броненосные рати, груженые на многочисленные суда. Отзвуки этих ветров, глашатаев скорби и горя, принесли в Великую Степь птицы и звери. На все голоса, на все стороны степных просторов вещали они о грядущем бедствии, о лютой пагубе для людей, городов, угодий и пашен. Зопирион вел свою флотилию вдоль тракейского побережья к Счастливой Ольвии.
  А в это время в Велиграде, под раскидистым Древом Согласия, возле священного меча Ария и большого огнища сбиралось воинство сколотское, чтобы воспеть славу высоких богов и пращуров - тех, кто даровал детям Таргитая свет, мудрость и силу.
  - Восхвалим, братья, Свеагора - предка всех божеских и людских родов, дыхание которого есть Жизнь и Благость для мира! - то разносились, повторяемые раскатистым эхом слова вождя сколотов, могучего воина и прозорливого правителя, нареченного людской молвою Пресветлым Князем. - Всеправеден путь Творца меж миров, и должно нам, сыновьям его, уберечь от печали цветущий сей край, созданный заботой его и любовью. Встанем род к роду, племя к племени, и лад на земле воцарится вновь. Заедино с силою небесного света отринем недругов, алчущих боли для мира и нашей погибели.
  Так говорил князь, и откликались ему сердцем не только ратные люди и семьи их, но и сама земля.
  Между тем, Счастливый Град, уже познавший на себе великую крепость Македны и упорство ее ратей, терпел страшные лишения. Взятый в осаду Зопирионом, стенал он и содрогался от тяготы бесчисленных боев. И с моря терзали его македонцы, подведя к молу суда с высокими башнями, и с суши, стенобитными машинами вгрызаясь в его твердь, и с неба, где от камней и стрел не стало видно ни облаков, ни солнца. Наступил миг, и дрогнули ольвиополиты. Не могли они доле выносить тяжести войны ни телом, ни душой. Прошел тогда среди горожан ропот:
  - Зопир пришел взять нас мечом и кровью. Сил больше нет терпеть злую нужду. Где же Пресветлый Князь, что Отцами Небес поставлен заступником всех сирых и обездоленных? Ужели бросил нас на погибель, на заклание македонскому льву?
  А другие им вторили:
  - Надо сдать город Зопиру. Не выстоим против Македны. Атенцы не выстояли, тебайцы не выстояли, лаконцы не выстояли, парны не выстояли, - где ж нам сладить?
  И только юноша по имени Каллиник, эллин по роду, вышел перед народом Счастливого Града и молвил:
  - Что дрожите, как овцы пред волком? Неужели хотите тянуть рабский хомут на чужбине? Пресветлый Князь, идущий за солнцем, имеет заботу о нас. Было ль хоть раз, чтобы оставил в невзгодах он сородичей, собратьев и побратимов, связанных с ним кровным союзом? Устыдитесь, сыны Счастливого Града! Ваши боги смотрят на вас с небес. Не дайте прорасти меж себя сомнению, не разобщайте ряды слабостью. Воссияет еще над нами полуденное светило, а хребты недругов будут повергнуты и прорастут сорной травой. Тот же, кто убоится ныне железа и огня македонского будет проклят в памяти детей своих и потомков.
  После слов этих воспряли самые малодушные, и бились, и урон чинили Зопириону, хоть многие пали костьми и стали прахом. Говорили так:
  - Не дадим ни отдыха себе, ни покоя, покуда враг терзает край наших отцов.
  Настала суровая пора. Солнце укрылось в ночи яростных схваток. Громы орудий, лезвия пик и мечей македонских вершили зло на земле, а дух тлена витал над водами и поднимался к небесам. Не знали защитники, сколь долго пребудет с ними еще их отвага и доблесть.
  Но уже утренняя заря предрекла избавление ольвиополитам и победный венец. В ясном небе взыграла лучами Звезда Теменидов, однако была расколота огненной молнией и упала в море. Весть о могучем воинстве Пресветлого Князя и о катящейся лаве его дружин принесли белые лебеди и хохлатые журавли. И вот уже пал сердцем Зопирион. Страх объял его с головы до пят, и понял он, что сеча с войском сколотским не сулит ему ничего, кроме дороги к подземным ключам. А ольвиополиты вздохнули полной грудью.
  - Пресветлый Князь не зря наречен небом Защитником Людей, - ликовали они. - С ним пребудет высокая сила Севера, неискоренимая правда пращуров наших. Скоро грянет на недругов громом мечей и порушена будет македонская кость. Творите славу заступнику!
  Македонцы же поникли духом, темень отчаяния родилась в их сердцах. Не желая гневить судьбу, Зопирион снял осаду, чтобы искать спасения в бегстве. Погрузив свое воинство на суда, он оставил землю Ольвии, отплыв к родным берегам.
  И тогда Пресветлый Князь, соединив вместе силу духа, воли и помысла, вздыбил громадные волны на море, поднял лютую бурю, разметав флот захватчиков, словно щепки. Лишь малая часть воинства, пришедшего попрать сколотский край, сумела избегнуть погибели и пристать к берегу. Был с ними и Зопирион. Видя печальную участь лучших своих воителей, еще надеялся он вызволить тех, кто остался. С этими силами двинулся он через Гетийскую Пустыню, по пескам, оврагам и безжизненным склонам. Но судьбы и печати небесного рока не властны избегнуть ни люди, ни дети богов. Нашел свой исход и властитель Понта, верховодитель македонских полков.
  В миг, когда возмечтали захватчики, что спасение их уже близко, взгремел сильный гром, и окрасилась бесплодная земля сумрачными тенями. Пред македонцами встали, будто из пустоты рожденные, отборные сколотские дружины под стягами отчих богов. Строй степных удальцов был похож на фигуру огромной птицы, раскинувшей в стороны мощные крылья. Сила эта летела на них безудержно, блистая железом, полыхая жаром возмездия. Грянул бой. И хоть тверда еще была рука у македонцев, клинки остры, а умение совершенно, не выстояли они против Пресветлого Князя и были повержены ниц. Лучшие ратники Пеллия сложили слои головы, и с ними - полководец Зопирион. Так, пришедшие напоить кровью Великую Степь и надеть ярмо на сынов ее, стали они прахом и беспризорными тенями унылой пустыни, а путь их, средь мрака рожденный, во мраке себя исчерпал.
  Тем свершилось торжество правого дела. Однако после славной этой победы Пресветлый Князь вернулся в Велиград и, собрав округ себя сколотский народ, говорил к нему так:
  - Хоть сильны мы сейчас духом, божественной правдой осияны и ни в чем не имеем ущерба, а законов мира преодолеть не можем. Перемены грядут, и облик нашего края изменится необратимо. Остановить обновление жизни не в нашей власти, ибо путь высшего естества лежит за гранью человеческой воли и исходит из таинств, превосходящих понимание смертных. И я вещаю сейчас вам, дети Великой Степи: с полудня придут вадары и займут луга и равнины пращуров ваших, с вечера - геты и даны, а после них - еще тьма иных племен. Не можем мы вечно стоять борьбою и питать душу земли кровью и тленом. Не к тому рожден человек произволением великих творцов.
  Потому, говорю к вам: ступайте со мной в северный край за пределы дыхания праха. Устала степь от ратных трудов, а сердца ваши стали темны, хоть уготован им блаженный покой и путь созидания. Высшая доля живущего - ступать по следам богов и учиться мудрости у Первейших - тех, кто этот мир взлелеял и утвердил справедливый его уклад.
   Мы пойдем туда, где сиянием Севера освящена земля, где от века и до века родники небес источают первородный нектар благодати, а природа совершенна в своей исконной простоте. Да, жизнь эта трудна и требует постоянных усилий: мы будем корчевать лес, раять почву и сеять злаки. Но там, среди светлых озер, великих рек и густых лесов, где прежде лишь птицы баюкали сонные чащи своими песнями, мы сотворим обитель нового мира и уверенно пойдем по стезе свободных людей, не оскверненных сомнениями. Мы создадим храмы из потаенной глуши лесов, из рощ и дубрав, из холмов и трав, и будет то пристанище юдолью всем блаженным духом. Там, где прежде реял лишь сумрак и бродили заплутавшие духи, воцарится равновесный порядок человеческой жизни для всех родов и племен. Утвердив новый путь на земле в любви и согласии, мы сбережем этот край для наших потомков и сделаем его достоянием всех грядущих эпох.
  Те же из вас, братья, кто твердо решил жизни отдать ограде Великой Степи и отчих могил - останутся здесь в жертвенном служении предкам. Честь вам и хвала. Пусть будет тяжкой ваша доля, но, не взирая на гнет неустанной брани с врагом, сохраните вы дух сколотский и вечную память о наследниках могучего Таргитая на этих обширных просторах. Сколь бы сильно ни изменялся мир, но люди, что ступят сюда после вас, еще долго будут воспевать в преданиях вашу доблесть и мужество...
  После этого Пресветлый Князь сколотов, известный у арийских народов под именем Дэвоура, увел за собой несколько степных племен, и следы их затерялись в безвременье, так что не осталось о том никаких достоверных свидетельств. Некоторые полагают, что люди эти дошли до самого Светлого Града и осели где-то у дальних его окраин, возродив, тем самым, союз человеческий с Преждерожденными. Будто и поныне преемники их живут благочинно, и не гремят над ними житейские грозы, не воют вихри войн и разрушений. Получая советы и наставления от наследников богов, воплощают они пример чистоты человеческого удела, но незримым и таинственным остается их путь.
  Другие убеждены, что исход сынов Таргитаевых привел к появлению новых племен и родов на пространствах Великой Реки и ближайших к ней землях. Утверждают, что именно от них пошла Русколань, несколько веков спустя сплотив в новую могучую державу потомков великого Атая.
  Как бы то ни было, но сказы и легенды о детях Великой Степи, обретших дорогу к сокровищу духа бессмертного Севера, и по сей день передаются из уст в уста, являясь неиссякаемым кладезем знаний для тех, кто в деяниях старины ищет крупицы божественного смысла и ответы на главные вопросы человеческой жизни.
  
  
   Примечания
  Борустен - более правильное прочтение названия реки, известной как Борисфен (Днепр).
  Ораль - Арал.
  Клобук - головной убор у скифов, вавилонян и персов.
  Пектораль - нагрудное украшение.
  Табити - богиня огня, именовавшаяся 'царицей скифов'.
  Канфар - сосуд для питья с двумя вертикальными ручками.
  Армяк - долгополый кафтан.
  Чапак, чекмень - формы мужской верхней одежды у скифов.
  Горит - колчан для лука.
  Килик - сосуд для напитков плоской формы.
  Папай - бог-отец у скифов.
  Вадары - Хор-вадары, или хорваты - известные как сарматы; Май-вадары, или Варканцы - жители Гиркании.
  Кшатрапаван - наместник царя, правитель провинции в Персии (дословно - Хранитель Царства). В греческом это понятие позднее превратилось в Сатрап
  Маги - в Персии - жрецы культа Ахура-Мазды (Ормузда или Асура-Мады). Считалось, что они владеют колдовством.
  Варкана, или Гиркания - персидская провинция по южному побережью Каспийского моря (Гирканское море - Каспийское)
  Уваразмия - провинция Хорезм (Хоразмия, Хорасмия) в Средней Азии.
  Заотар - верховный жрец.
  Атраван - зороастрийский странствующий жрец.
  Аристофан - древнегреческий драматург (444-380 гг. до н. э.)
  Ионаки, ионака - так персы называли греков.
  Воху Мана - Благой Помысел а зороастризме.
  Духахва - ад в зороастрийской религии.
  Яшны - зороастрийские гимны.
  Спитама -Заратуштра (Заратустра) -родоначальник зороастризма.
  Анаксириды - персидские штаны в виде шаровар.
  Сепобода - военачальник в Древней Персии.
  Лисандр - спартанский наварх (452 -396 гг. до н. э.)
  Аргбад - персидский начальник городского гарнизона.
  Асуры - демоны или боги.
  Фраваши - благие духи в зороастризме.
  Хазаропатиша - Верховный Советник (визирь) в Древней Персии.
  Ардвисура Анахита - богиня воды и плодородия (перс.)
  Дараявахуш Великий - персидский царь Дарий Первый (522 -486 гг. до н. э.)
  Атены, Атенос - Афины.
  Хшатра(Кшатра) - царь (перс.)
  Гарпии - мифические существа, дочери Тавманта и Электры (греч.)
  Хламида - греческий плащ.
  Феб - прозвище Аполлона.
  Пифон - мифический дракон, живший на Парнасе.
  Амфиктионы - союз племен, живших по соседству со святилищем и связанных общим культом.
  Агамед и Трофоний - мифологические зодчие, возводившие храм в Дельфах.
  Гея - богиня (мать) земли (греч.)
  Иерофант - первосвященник.
  Анты - выступы продольных стен здания.
  Апотропеи - рельефные изображения богов -охранителей.
  Экзомида - хитон, крепившийся на левом плече (греч.)
  Экклесия - народное собрание в Афинах.
  Декелея - город в Аттике у подножия Парнаса. Один из важнейших стратегических пунктов афинян, оккупированный спартанцами во время последнего этапа Пеллопонесской войны.
  Никий - афинский государственный деятель и военачальник (470 -413 гг. до н. э.)
  Архонт - высшая должность в греческих полисах.
  Эргастерий - мастерская для рабов.
  Неокоры - храмовые смотрители и стражи.
  Опистодом - задняя (внутренняя) часть храма, отделенная стеной (греч.)
  Мойры - богини судьбы.
  Энтелехия - 'осуществленность' (греч.)
  Плейтра - палочка для игры на струнном музыкальном инструменте (греч.)
  Пронаос - передняя или проходная часть храма.
  Адитон - особая комната в храме.
  Пифия - предсказательница в Дельфийском святилище.
  Теоксении - священные праздненства.
  Мусийские агоны - состязания в искусстве.
  Профеты - толкователи.
  Омфал - древний культовый объект в Дельфах, считавшийся пупом Земли.
  Эпифании - богоявления.
  Ликейский Пан - божество лесов и полей (греч.)
  Ритон - сосуд в виде рога.
  Даария - священная страна Гиперборея.
  Эманация - истечение (греч.)
  Демиург - 'творец' (греч.)
  Фарсах (парасанг) - древнеперсидская мера длины, примерно равная 5,5 км.
  Шушинак - ассирийский бог судьбы.
  Ашуры - ассирийцы.
  Ашурбанапал (Ашурбанипал) - царь Ассирии (668 -627 гг. до н. э.)
  Куруш Великий (Кир) - создатель Персидской Державы (559 -530 гг. до н. э.)
  Камбуджия (Камбис) - царь Песии (530-522 гг. до н. э.)
  Ападана - многоколонный дворец (перс.)
  Кардухи - племена из Верхней Мессопотамии (Кордуены.)
  Агни - божество огня в зороастризме.
  Авеста (Зенд-Авеста) - священная книга зороастрийской религии.
  Саошьянты - 'Спасители', пророки будущего.
  Фарвардин - один из благих духов Авесты, именем которого назван месяц персидского календаря.
  Фарвардин -Яшт, Замиад -Яшт - зороастрийские тексты.
  Астиаг - царь Мидии (585 -550 гг. до н. э.)
  Адуканиша - месяц древнеперсидского календаря, соотвествующий марту-апрелю.
  Пелуш (Пелусий) - город в Древнем Египте, возле которого в 525 г. до н. э. произошло сражение между Камбизим и Псамметихом Третьим.
  Язаты, 'Достойные Почитания' - божества-охранители в зороастризме.
  Дипивара - писец (перс.)
  Лох - боевое подразделение греческой пехоты, равное 256 чел.
  Фенехи - финикийцы.
  Трибаллы - одно из фракийских племен.
  Аризанты - древнейшие маги Мидии.
  Гадес (Аид) -подземное царство у греков.
  
  Иованы (яваны) - скифское наименование греков (ионийцев), обитающих на побережье Черного моря.
  Галаты, Гельветы, Геверы (Эверы) - названия различных кельтских племен, которые часто переносились на название всех кельтов вообще.
  Тракейцы (тарки, или тарчи) - Фракийцы (Греческая Фита в названии читается как Т - Тета)
  Битва под Кунакшом - сражение между Киром (Курушем) и Артаксерксом (Артахшассой) в гражданской войне в Персии; подробно описана Ксенофонтом в сочинении 'Анабасис'. Многие исследователи полагают упоминание скифских стрелков там позднейшей вставкой, ибо они не упоминаются ни до, ни после; но учитывая цель Ксенофонта - показать героизм именно греков, выбирающихся на родину, - скорее можно предположить, что именно там Ксенофонт случайно о них проговорился, дальше переложив честь сопротивления персам на самих греков.
  
  Терем - в силу того, что в арабском есть заимствование из персидского 'тарим', есть похожие слова типа 'тэрэм' в кипчакском - можно предположить скифское происхождение этого слова, а потому его использование у скифов вполне законно.
  Пельтаст - легковооруженный воин в древнегреческом войске.
  Гиппарх - начальник конницы в древнегреческом войске.
  Гойтосир - бог-хранитель скота у скифов.
  Таргитай - в скифской мифологии первочеловек, прародитель скифов. Отец Липоксая, Арпоксая и Колаксая, положивших начало разделению скифского общества на роды.
  Колаксай - сын Таргитая, получивший верховную власть.
  Пернач - разновидность булавы, которая служила символом верховной власти.
  Иппака - сыр из козьего молока.
  Ситалк - царь Одрисского Государства во Фракии, правивший в 431-424 г.г. до н. э.
  Анахарсис - скиф, получивший воспитание в Греции, потом вернувшийся на родину и убитый соплеменниками за отступление от обычаев предков.
  Минос - мифический правитель Критского Царства, основавший город Кносс.
  Ватага - боевое соединение у скифов.
  Апутара - богиня сарматов, соответствующая азиатской Астарте.
  Семаргл - бог огня и луны, дома и очага, хранитель семян и посевов у протославянских и славянских племен. Мог оборачиваться крылатым псом.
  Чернобог - бог холода, смерти, зла и безумия.
  Велес (Волос) - бог скота, хозяин дикой природы и повелитель Нави.
  Белун (Белбог) - бог блага, счастья и света.
  Эпаминонд (418 - 362 гг. до н.э.) - полководец и политический деятель Фив и Беотийского Союза.
  Пелопид (378 - 362 гг. до н.э.) - полководец времен Беотийской Войны.
  Беотарх - должностное лицо в Беотии, отвечающее за дипломатические отношения с другими государствами и ведение военных действий.
  Карт-Хадашт - Карфаген.
  Темениды (Аргеады) - династия македонских царей.
  Мидас - легендарный фригийский царь, который владел частью Македонии, но был изгнан Караном (Кейраном).
  Иллуры - иллирийцы.
  Пританы - выборные лица в Афинах, председательствующие в народном собрании.
  Орхомен - город в Беотии.
  Менады - вакханки, бассариды, мифические спутницы бога Диониса.
  Тартар - бездна под Аидом.
  Ойкос (экос) - помещение в древнегреческом доме.
  Андрон - мужская комната.
  Зевксис (работал в 420 - 380 гг. до н.э) - живописец из Гераклеи, ученик Аполлодора.
  Архелай (413 - 399 гг. до н. э) - царь Македонии, предпринявший первые попытки объединения страны.
  Ларканы - лари.
  Клисмос - стул (греч.)
  Фаравахар - разновидность крылатого диска с символами зороастризма.
  Диоскуры - братья-близнецы Кастор и Полидевк, персонажи греческих мифов.
  Дриады - божества или духи деревьев у греков, покровительницы рощ и лесов.
  Генекей - женская часть дома.
  Ликург - древнеспартанский законодатель.
  Агела - товарищество спартанских мальчиков 7-12 лет, в котором они проходили первый этап воинского воспитания.
  Илоты - представители побежденных племен в Спарте, лишенные всяких прав.
  Эфоры - высокие должностные лица в Спарте.
  Фемистокл (525 - 460 гг. до н. э.) - афинский архонт в период греко-персидских войн, победивший персидский флот при Саламине.
  Геоморы - владельцы участков земли (греч.)
  Демы - территориальные округа в Аттике.
  Эпиклеса - прозвище (греч.)
  Каллин (7 в. до н. э.) - элегический поэт из Эфеса.
  Тиртей (7 в. до н. э.) - поэт, писавший в стиле ионийской элегии.
  Кносс - древний город на острове Крит, бывший центром Минойской цивилизации.
  Менес (30 в. до н. э.) - основоположник первой династии египетских фараонов.
  Гестия - греческая богиня дома и очага.
  Архидамова война (431 - 421 гг. до н. э.) - первый этап Пелопоннесской войны.
  Эрехтейон - храм, посвященный культу Афины в акрополе.
  Мильтиад (550 - 489 гг. до н. э.) - тиран Херсонеса Фракийского и афинский стратег, победивший персов при Марафоне.
  Аристид (530 - 467 гг. до н. э.) - афинский полководец эпохи греко-персидских войн.
  Кимон (504 - 450 гг. до н. э.) - афинский полководец эпохи греко-персидских войн.
  Лахесис - одна из мойр, назначающая жребий человеку.
  Эвмениды - богини благодетельницы.
  Гемера - богиня дневного света, олицетворяющая день.
  Сиринга - род продольной флейты.
  Акид - мифический сын Пана и нимфы Семетиды.
  Эмпуса - женщина-демон из окружения Гекаты.
  Эдон - фракийский город Эдесс на побережье.
  Гетайры - тяжеловооруженная конница Македонии.
  Астегетайры - царские пиконосцы.
  Лох - боевая единица македонской фаланги, имеющая 16 рядов в глубину и численность в 256 тяжеловооруженных воинов.
  Таксис - подразделение македонской пехоты в 1,5 - 2000 тыс. чел.
  Гипасписты - щитоносцы.
  Агриане - вспомогательные части македонского войска.
  Тейя - титанида, дочь Урана и Гейи.
  Канфар - греческий кубок с двумя вертикальными ручками.
  Керсоблепт - сын Котиса, фракийского царя одрисов.
  Мегарон - мужская часть дома (греч.)
  Эйдос - классификационная единица, подчиненная роду в философии Аристотеля.
  Эмпедокл (490 - 430 гг. до н. э.) - греческий философ, врач и жрец.
  Диомед - царь бистонов, принимавший участие в походе греков на Трою.
  Кьорд - отряд по-персидски
  Гирасписты - телохранители македонских царей.
  Пэдзетайры - тяжелая пехота фаланги.
  Кнемиды - поножи.
  Хилиархи - тысячники в македонском войске.
  Клинэ - ложе (греч.)
  Меандр - орнамент, символизирующий вечность.
  Аттик - декоративная стенка над карнизом.
  Ила - конное подразделение в 200 чел.
  Керы - богини беды, дочери Нюкты.
  Линоторакс - доспех из нескольких слоев льняной ткани.
  Птериги - защитные полосы кожи или ткани, защищавшие плечи и бедра воина и прикрепленные к доспеху.
  Продрома - легкая конница фессалийцев или фракийцев, которой командовали македонские командиры. Вооружалась дротиками или саррисами. Всего насчитывалось 4 илы продром по 200 чел. в каждой.
  Гиппоконтисты - всадники с метательными копьями.
  Гаммипы - воины, обученные совместному бою с всадниками в Беотии.
  Синтагма - македонское подразделение тяжелой пехоты, состоящее из 16 лохов (256 чел.)
  Пилос - полуконический греческий шлем.
  Котфиб - македонский панцирь.
  Наварх - флотоводец или лоцман.
  Атриды - сыновья царя Атрида, возглавившие поход ахейцев на Трою.
  Датис и Артаферн - военачальники персов, сражавшиеся при Марафоне.
  Яуна - Ионида.
  Асуры - злые духи (зороастр.)
  Тахма-Урупи (Тахмурас) - мифический древнеперсидский царь.
  Пенаты - боги домашнего очага у греков.
  Та-Кемет - Египет.
  Копис - косой македонский меч.
  Таксиархи - военачальники таксисов тяжелой пехоты.
  Перистильный дом - дом с крытой колоннадой и садом.
  Пастада - крытый проход древнегреческого дома.
  Трапедза - греческий стол.
  Кария, Эолия, Троада - греческие области на побережье М. Азии, подвластные Ахеменидам.
  Тавард (Фавард) - прародитель людей в зороастризме.
   Персидские провинции
   Великая сатрапия Персия (др.-перс. Парса) (столица Пасаргады (Патрагада))
  o Центральная основная сатрапия Персия (др.-перс. Парса) (столица Пасаргады (Патрагада))
   Центральная малая сатрапия Персия (др.-перс. Парса) (столица Пасаргады (Патрагада))
   Округ Пайшияаувада
   Округ Яутияа
   Малая сатрапия Кермания (столица Керман)
  o Основная сатрапия Сузиана (др.-перс. Уваджа) (столица Сузы)
   Центральная малая сатрапия Сузиана (др.-перс. Уваджа) (столица Сузы)
   Малая сатрапия Элам
   Великая сатрапия Мидия (др.-перс. Мада) (столица Экбатаны, др.-перс. 𐏃𐎥𐎶𐎫𐎠𐎴, Хаг-Матана)
  o Центральная основная сатрапия Мидия (др.-перс. Мада) (столица Экбатаны, др.-перс. Хаг-Матана)
   Центральная малая сатрапия Мидия (др.-перс. Мада) (столица Экбатаны, др.-перс. Хаг-Матана)
   Округ Кампада
   Округ Нисая (административный центр Рей (др.-перс. Рага)
   Малая сатрапия Малая Мидия
   Малая сатрапия Паретасена
   Малая сатрапия Колхида
  o Основная сатрапия Парфия (др.-перс. Партава) (столица Тус, Сусия)
   Центральная малая сатрапия Парфия (др.-перс. Партава) (столица Тус, Сусия)
   Малая сатрапия Гиркания (др.-перс. Варкана) (столица Цадракарт)
  o Основная сатрапия Хорезм (др.-перс. Уваразмия)
   Великая сатрапия Сарды (др.-перс. Спарда) (столица Сарды, др.-перс. Спарда)
  o Центральная основная сатрапия Сарды (др.-перс. Спарда) (столица Сарды)
   Центральная малая сатрапия Сарды (др.-перс. Спарда) (столица Сарды, др.-перс. Спарда)
   Малая сатрапия Морские острова (др.-перс. Тияйя Драяхйяа) (столица Даскилион)
   Малая сатрапия Иония и Кария (др.-перс. Яуна ута Карка) (столица Галикарнасс)
   Малая сатрапия Великая Фригия (столица Келене)
   Малая сатрапия Фракия (др.-перс. Скудра)
  o Основная сатрапия Каппадокия (др.-перс. Катпатука)
   Центральная малая сатрапия Каппадокия, прилегающая к Понту
   Малая сатрапия Каппадокия, прилегающая к Тавру
   Малая сатрапия Пафлагония
   Великая сатрапия Вавилония (др.-перс. Бабируш) (столица Вавилон, (др.-перс. 𐎲𐎠𐎲𐎡𐎽𐎢, Бабиру))
  o Центральная основная сатрапия Вавилония (др.-перс. Бабируш) (столица Вавилон, (др.-перс. Бабиру))
   Центральная малая сатрапия Вавилония (др.-перс. Бабируш) (столица Вавилон, (др.-перс. Бабиру))
   Округ Дубала
   Малая сатрапия Ситтасена (Саттагу) (столица Ситтасена (Саттагу))
   Малая сатрапия Сагартия (др.-перс. Асагарта) (столица Арбела, (др.-перс. Арбайра))
  o Основная сатрапия Ассирия (др.-перс. Атура)
   Центральная малая сатрапия Ассирия (др.-перс. Атура)
   Малая сатрапия Заречье (Эбирнари) (столица Дамаск (Дар-Масак))
   Малая сатрапия Киликия (Киликку) (столица Тарс (Тарса))
   Великая сатрапия Египет (др.-перс. Мудрая) (столица Мемфис)
  o Центральная основная сатрапия Египет (др.-перс. Мудрая) (столица Мемфис)
   Центральная малая сатрапия Египет (др.-перс. Мудрая) (столица Мемфис)
   Малая сатрапия Верхний Египет (столица Фивы)
   Малая сатрапия Ливия (др.-перс. Путая)
  o Основная сатрапия Нубия (др.-перс. Кушая) (столица Мероэ)
  o Основная сатрапия Аравия (др.-перс. Арабая)
   Великая сатрапия Арахосия (др.-перс. Харауватиш) (столица Хараувати)
  o Центральная основная сатрапия Арахосия (др.-перс. Харауватиш) (столица Хараувати)
   Округ Гандутава
  o Основная сатрапия Дрангиана (др.-перс. Зранка) (столица Прада)
  o Основная сатрапия Гедросия (др.-перс. Мака) (столица Пура)
   Центральная малая сатрапия Гедросия (др.-перс. Мака) (столица Пура)
   Малая сатрапия Оританс (столица Рамбакия)
   Малая сатрапия Ариаспа
  o Основная сатрапия Саттагидия (др.-перс. Татагуш) (столица Таксила)
   Центральная малая сатрапия Саттагидия 1 (столица Таксила)
   Малая сатрапия Саттагидия 2
   Малая сатрапия Саттагидия 3
  o Основная сатрапия Индия (др.-перс. Хидуш) (столица Синдимана)
   Центральная малая сатрапия Индия 1 (столица Синдимана)
   Малая сатрапия Индия 2
   Малая сатрапия Индия 3
   Великая сатрапия Бактрия (др.-перс. Бактриш) (столица Бактра, др.-перс. Бактри)
  o Центральная основная сатрапия Бактрия (др.-перс. Бактриш) (столица Бактра, др.-перс. Бактри)
   Центральная малая сатрапия Бактрия (др.-перс. Бактриш) (столица Бактра, др.-перс, Бактри)
   Малая сатрапия Маргиана (др.-перс. Маргуш) (столица Мерв, (др.-перс. Маргу))
  o Основная сатрапия Согдиана (др.-перс. Сугуда) (столица Мараканда)
   Центральная малая сатрапия Согдиана (др.-перс. Сугуда) (столица Мараканда)
   Малая сатрапия Дирбаэна
  o Основная сатрапия Гандхара (др.-перс. Гадара) (столица Кандагар, (др.-перс. Гадара))
   Центральная малая сатрапия Гандхара (др.-перс. Гадара) (столица Кандагар, (др.-перс. Гадара))
   Малая сатрапия Упарисена (столица Кабул (Кабура))
  o Основная сатрапия Ариана (др.-перс. Харайва) (столица Артакоана)
  o Основная сатрапия Саки из-за моря (др.-перс. Сака Парадрая)
  o Основная сатрапия Саки в остроконечных шапках (др.-перс. Сака Тиграхауда)
  o Основная сатрапия Саки, опьяняющиеся хаомой (др.-перс. Сака Хаумаварга)
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"