Владимиров Николай Петрович : другие произведения.

Сход 4-й. Исцеление Позором или о пользе унижения России

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    ОГЛАВЛЕНИЕ I. Слово 1. Исцеление позором или о пользе унижения России. Памфлет П. Слово 2.Сон. Слово 3.К радости с черного хода. Очерк Слово 4. Лос Анжелес-обратно. Очерк. Ш. Слово 5. Сомнение. Шесть дней с махараджем. Очерк. Слово 6. Дуэль. Интернет-переписка с дьяволом. Слово 7. Эзотерическая любовь. Рассказ о рассказанном. IV. IV Cлово 8. Адольф Петрович. Рассказ. Слово 9. В гости к Комарам. Рассказ. Слово 10. Дома. После второй Чеченской. Рассказ. V Слово 11. Всепрозрение. Ответ оппоненту.

  
   Николай Владимиров
  
  
  
  
  
  
  
  
   СХОД 4-й
  
  
  
  
   ИСЦЕЛЕНИЕ ПОЗОРОМ
   или о пользе унижения России
  
  
  
  
  
  
   Памфлет, полемика, эссе, проза
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Москва. 2006
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Николай Владимиров. СХОД 4-й. Исцеление позором или о пользе унижения России. М., 2006, 12 л. Памфлет, очерки, интернет-переписка, проза, ессе.
  
   Книга профессора Николая Владимирова посвящена острым проблемам формирования в условиях обретенных нами свобод духовно полноценной, нравственно стойкой личности, возможность чего, увы, многими ставится под серьезное сомнение. Автор пытается понять, сможет ли российское общество прочно встать на ноги, опереться на фундаментальные, проверенные временем нравственные принципы и нормы жизни? Стремясь найти ответы на эти вопросы, он, с одной стороны, прибегает к средствам научно-логического, с другой, - эмоционально-образного анализа, что делает естественным соседство на страницах книги и памфлета, и полемической статьи, и философского эссе, и очерка, и рассказа, и подлинной интернет-переписки и даже сновидения. Сход - так автор определил жанр книги, поскольку каждый из его участников говорит своим голосом и по-своему на волнующую тему. И потому предлагаемый сход - не обмен мнениями, но - поиск истины, движение от разных отправных позиций, через сомнения и откровения, что придают книге искренность, новизну чувства и мысли, доверительность.
   Адресуется всем ищущим духовного возрастания.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ОГЛАВЛЕНИЕ
  
   Слово 1. Исцеление позором или о пользе унижения России.
   Памфлет......................................................
   П
  
   Слово 2.Сон...................................... ........................
   Слово 3.К радости - с черного хода. Очерк.....................
   Слово 4. Лос Анжелес-обратно. Очерк...........................
  
   Ш
   Слово 5. Сомнение. Шесть дней с махараджем.
   Очерк...........................................................................
   Слово 6. Дуэль. Интернет-переписка с дьяволом...............
   Слово 7. Эзотерическая любовь. Рассказ
   о рассказанном.............................................
   IV
   Слово 8. Адольф Петрович. Рассказ........................... ...
   Слово 9. В гости к Комарам. Рассказ..............................
   Слово 10. Дома. После второй Чеченской. Рассказ............
  
   V
  
   Слово 11. Всепрозрение. Ответ оппоненту.....................
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   I
  
  
   Слово 1
   ИСЦЕЛЕНИЕ ПОЗОРОМ или о пользе унижения России.
  
  
   Как-то на одном американском сайте я прочел о готовящейся в Сан-Диего конференции. Заинтриговала тема - "Религия в посткоммунистическом обществе". Да ведь это же о нас! Детективную историю о том, как я добивался попасть, а потом добирался на тот международный форум, опускаю*.
   И вот я слушаю доклады собратьев-социологов из Венгрии и Югославии. Доклады-исследования, можно сказать, аналитические эссе, с выводами, комментариями. И недоумеваю. В них - ни одного доброго, а, главное, правдивого слова о Росси, переменах, происходящем в нашем обществе. Зато очень много о прошлых советских грехах, порках сегодняшней российской жизни, не дающих нам шансов на будущее. Но больше всего поразила реакция на весь этот абсурд коллег, социологов разных стран - согласно-одобрительная, поощряющая докладчиков. Невозможно было спокойно взирать на это. Тем паче - отвязаться от обжигающих вопросов. Как это понять и объяснить? Почему стало хорошим тоном "вмазывать" русским всюду, где можно и нельзя, за дело либо просто так, унижать нас по любому и везде - от глумливого засуживания в спорте, до пренебрежения мнением нашей огромной страны в международной политике?
   Что это?
   Наговоры, напраслина?
   А может, сермяжная правда? Разве не охватывает порой самих нас оторопь от собственных нелепостей и ляпов? Не удручает иногда до боли, до отчаяния? Разве уже доказали самим себе и всему миру, что мы, как народ, как цивилизация, обретя свободу, - самодостаточны и состоятельны? Что способны умело решать наши насущные проблемы, развивать в экономику, принимать разумные законы, одолеть коррупцию, пресекать наглые убийства среди бела дня и т.п.? Разве потеряло уже свою остроту в миг отчаяния реченное: "страна наша велика и обильна, а порядку в ней нет"? Или более удобным и устроенным становится наш житейский уклад, так фатально уступающий укладу западному с его стандартами разумности, продуманности, адекватности техническим, социальным и гуманитарным запросам граждан? И, сравнивая их, все еще не задаемся ли мы вопросом: почему же иначе у нас? Или мы глупее, дурнее их?
   Да что там Запад с его укладом!
   Обернемся на Восток, в сторону, скажем, Китая, еще недавно пребывавшего в глубочайшем экономическом и духовном кризисе. Сегодня это одна из наиболее динамично развивающихся стран мира. Зримы его достижения в овладении современными технологиями, строительстве, культуре, спорте. Ну а о таком феномене, как китайский ширпотреб, известно, наверное, во всем мире. У самого уже который год кожан китайского производства. Удобный, прочный, по современному м н о г о ф у н к ц и о н а л ь н ы й. Что за мастак его кроил! Как верно схватил он линию, потребу, нужду российского непогодного, зимнестойного края!
  
  
   А где же наши умелые, головастые, всепонимающие закройщики? Почему и поныне наш костюм, наши часы, наш телевизор, наш автомобиль хуже, если не китайского, то уж конечно корейского, японского, немецкого и т.д.?
   Где наши дерзновенные умельцы? Перевелись на корню? Вымерли как мамонты в годы социалистического оледенения? Но уже пора подняться новой поросли, постсоветскому поколению мастеровых! Пора им заправлять делами.
   Но увы, увы!
   ...Об этом и многом другом задумался я на конференции в Сан-Диего. К вечеру пришел ответ. По крайней мере, для меня. Ибо именно к концу дня, после моего крамольного, в пику всем сделанного выступления, я в сопровождении охранников был выдворен из отеля, где проходила конференция, поскольку наивно полагался на американское гостеприимство и, в итоге, оказался на улице без средств, стола и ночлега *.
   Отпущенную порцию позора испил до дна.
   И проснулся
  
   * * *
  
   Разговор об этом.
   Убежден: необходимость пробуждения нас всех, как русского этноса, как народа, как сообщества, как самодостаточной цивилизации, - самая главная сегодня. И дурной имидж наш за рубежом, и неважные дела дома - результат всеобщей духовной летаргии.
   Мы все пребываем в дремотном дурмане, не понимаем, что творится вокруг нас. Мы никак не можем встряхнуть его с себя, пробудиться от спячки. И есть только один способ достучаться до всеобщего сонного сознания - через наше национальное унижение.
   О, оно набирает и набирает обороты. Оно нарастает, углубляется. И нет этому конца. Пока мы не исцелимся позором все - и министр, и своекорыстный депутат, и олигарх-воротила, и ректор университета, и инженер, и торговец, и "крышующий" его "браток", и заглатывающая по "стакану" троица немытых бомжей.
   Исцеление позором - это не усовещение всех и каждого: ай-яй-яй, как некрасиво! Надеяться на такое в условиях процветающей расхлябанности, необязательности, лени, вороватости, некомпетентности, алчности, царящих в стране, - утопия. Нет, исцеление позором - это, если угодно, пробуждение инстинкта самосохранения. Это осознание близости общего нашего конца, того, что наше время вышло, что еще неделя, день, час такой работы, такой жизни, - и вот она погибель. Когда ты, именно ты, а никто другой, станешь ничем. Ты - ноль, пустота. Которая по закону природы будет вытеснена, замещена, что и происхо дит в нашей жизни, достаточно присмотреться к происходящему на рынке товаров, услуг, в сфере финансов, в области культуры и т.д., где постепенно российское замещается инородным...
   Исцеление позором и пробуждение инстинкта самосохранения откроют очевидное уже всем: мир меняется ежедневно, ежечасно - он становится глобальным. И уже стал таковым. Но не вообще глобальным, - а америко-глобальным. На наших глазах формируется кибер-пространство, виртуальная реальность, по законам которой живут уже массы людей. А в перспективе - погрузится все человечество.
   Эта кибер-реальность наднациональна, - как утверждают ее творцы? Она не знает границ? Или она америко-национальна, америко-язычна, америко-ментальна, и ее границы - это виртуальные границы США?
   Исцелиться позором - это видеть, что лидер глобальных процессов США, а Россия - их периферия.
  
  
   ...Четыре года назад автору случилось участвовать в научной дискуссии о быстром мире 21 века. Докладчик американский политолог убедительно обосновал мысль о необходимости ускорения динамики движения стран вперед в новом столетии, а также о том, что бремя "пришпоривания" медленных народов взвалили на себя США, которые не намерены считаться с режимами, организациями, а также какими бы то ни было соглашениями, связывающими ей руки. "Мы притащим медленные народы к процветанию за волосы", - убежденно возглашал он. Как видим, сегодня это - реальная политика.
   Не забыл политолог и России, указав ей способы превращения из медленной в быструю: овладение достижениями американской демократии, техники, технологии, отказ от наших устаревших, квасно-бражных национальных традиций, противоречивой культуры и, быть может, - русского языка, как слишком сложного, малораспространенного; разумнее с малых лет переходить на англо-американский... Впрочем, на последнем политолог не настаивал...
   Ничего не утверждая, подчеркну: такова данность. Россия в теперешнем ее положении - глухая окраина глобальных процессов. Средств для выравнивания линии у нее пока нет. Пока. Но они появятся?
   Никогда. В атмосфере нынешней летаргии, при условии, что мы упускаем месяцы, годы в этой гонке, - никогда! Ибо в силу известных причин мы только выходим на старт, другие же несутся по дистанции стремглав. К тому же появилось немало тех, кто умело помогает нам увязнуть в трясине безвременья. Идеологи вчерашнего дня. Сепаратисты. Криминал. Наркочума. Нет, не подняться нам во весь рост. Никогда!
   Если! Если мы не примем внутрь, к самому сердцу это горькое снадобье - свой вселенский позор. Если не поймем, что так жить дальше - значит трансформироваться в неоколонию, уйти из большого мира.
   И, тем самым, погубить его.
   Понять это - значит, исцелиться позором. И, наконец, пробудиться.
   В этом нуждаемся, конечно, прежде всего, мы. Но и мир тоже.
   ...Однажды, разговаривая с образованным, благополучным, исповедующим здоровый образ жизни молодым американцем, гостившим у нас, я был ошарашен неожиданным признанием:
   - Вообще-то, - произнес он несколько виноватым тоном, - вся надежда у меня только на Россию. У нас там не жизнь - склеп, модернизированная, компьютеризированная могила. Нет будущего. Уповаю только на вас, на РУССКУЮ ДУХОВНОСТЬ...
   Это и есть единственный наш шанс.
   Но воспользоваться им мы сможем только после исцеления позором. И всеобщего пробуждения.
   ========
   * Подробнее об этих приключениях см. Слово 3 "Лос Анжелес-обратно" во втором разделе настоящего "Схода".
  
  
  
   *** *** *** ***
  
  
  
  
  
  
  
   П
  
  
   Слово 2
  
  
  
   Мы сделали это!
   Да восславится свобода!
   Да завяжутся узлом языки, говорящие иное!
   Это ли не победа? Разве не похоронены запреты, не отброшены ограничения? Разве м ы теперь не открыты в с е м у и в с я, разве н а м не доступно отныне все культурное достояние мира, все возможности для духовного воспарения личности?
   Да. Да. Да!
   Также как и, увы!, возможность впасть в... прелесть.
   СОН
  
  
   Был он коротким, но зримо-рельефным и красочным. Запом­нился до мелочей.
   ...После долгого-долгого отсутствия возвратился я в отчий дом.
   Я - это именно "я", то есть теперешний, зрелый и немало по­видавший муж и отец семейства, вполне пристойный и слегка важный. В то же время жизнью не удовлетворенный, и, не смотря на вполне благополучную городскую судьбу, внутренне неспокой­ный.
   Я - в родительском доме милом, хорошо знакомом и при том странном, непривычном.
   "Дом" - шатероподобное сооружение на большой солнечной лесной поляне. Крыша и стены его сделаны из ветвей или стеблей, перевитых толстыми жгутами золотистой соломы. А, может быть, все жилище - из соломы, укрепленной на легком каркасе и отражающей лучи солнца настолько глянцевито-ярко, что приходится прищуривать глаза.
   Возле меня мать - Анна Михайловна, сегодняшняя, здравствующая, хотя преклоннолетняя, во сне же молодая. Одета необычно: в красивый, с вышивками и поддевками национальный костюм. Только вот какой нации, не знаю. Точно не русский, однако, мне, т о м у, во сне ведомый, дорогой и родной.
  
  
   Сон фиксирует момент, когда первые волнующие, со слезами и восклицаниями минуты встречи уже позади. Мать спокойна, деловита, со светящимся от пережитой радости лицом, хлопочет, собирая праздничный стол. Я отдыхаю на удобном широком топчане.
   Но есть в этой идиллии маленький изъян.
   Дело в том, что если выйти из жилища, то сразу же натыкаешься на сооружение, как можно догадаться, - коптильню. Это довольно вместительная яма со сферической крышей, выложенной пластами дерна с еще свежей травой. Из отверстий, проделанных в этой крыше, выходит хотя и не густой, но довольно едкий, с ароматом аппетитных копченостей дым. Потоки воздушной тяги заносят его внутрь жилища, раздражая зрение и нюх.
   Мне это удивительно. Ведь дом устроен так разумно руками отца и матери, а также силой давно установленной традиции. И вдруг такая оплошность! Мать же совершенно на сие не реагирует и это при ее-то нетерпимости ко всему, что неудобно, неладно.
   И тогда на столь очевидную промашку в планировке обращаю внимание матери я: ведь места предостаточно, можно было бы перенести коптильню подальше.
   - Ничего, - отвечает она. - Ничего. Она не долго дымить будет. Ну, еще полчаса. И загасим. Почти год топить не станем. Зато близко окорока доставать. - И продолжила свои хлопоты. А я как зачарованный смотрел на нее, на дом, на коптильню, на сказочно прекрасную поляну, уставленную такими же как наш шатрами (юртами, вигвамами?).
   Вот весь сон.
   Но он заставил задуматься о многом.
   Откуда я? Что было со мной до того, как я стал нынешним "я"? Почему так близок и одушевлен для меня тот странный отчий дом? И почему это шатер? Отчего мое сегодняшнее внутреннее состояние так схоже с тем, пережитым во сне, ибо и ныне я, городской, вполне преуспевающий в жизни человек, также как тот, во сне "осчастливливаю" редкими наездами родителей, теперь, после ухода отца, - мать, никогда национальных одежд не носившую и в шатрах не жившую? А в годы моего младенчества вместе с отцом скитавшуюся по государственным барачным коммуналкам и совсем недавно переехавшую в стандартную однокомнатную квартиру в Екатеринбурге.
   Вообще-то любой психолог сможет ответить на эти вопросы вполне научно: здесь причудливое сочетание фантазии и реальности, как это и бывает во сне.
   Все так. Но...
   Есть у меня сегодняшнего особины: отроду наделен я рыжей кучерявой шевелюрой и огненной вспыльчивостью нрава. И при этом - неизбывной жаждой общения с людьми, сердцем свободными и добру открытыми. В простой по жизненному укладу семье нашей, где нет ни рыжих, ни кудрявых, ни задиристых, говаривали:
   - В прадеда пошел, в цыгана Ивана Григорьевича, царство ему небесное. Вот уж кто горяч до ужаса был, кого унять-то не могли. И кудряв - голову не расчешешь, да как смоль, кольцо к кольцу вились. А рыжий - в прабабку, Авдотью Никитишну. Не женщина - огонь! И жалостива к людям беспримерно, последний кусок отдаст... Так и этот: нищего в дом затащит.
   Так обычно отец характеризовал меня перед соседями, пред­рекая - и совершенно справедливо при том, - сколь много тягот и шишек выпадет по этому случаю на мою долю.
   Припомнил все это я уже после сна. И только после него, разъявшего мое пространственно-временное бытие - ибо, не на предшествующей ли родине я побывал в том сне? - стал сопос­тавлять и наблюдать.
  
  
   И кое-что нашел.
   Нашел кудряша, чернявого хохмача и выдумщика в моем двоюродном брате Александре. Пацаны звали его Санькой-кудес­ником за сообразительность, бесшабашность и безотказность в помощи малой ли большой. Таким он ушел служить на флот, где в увольнении кому-то чем-то подсобил, был напоен, задержан патрулем, повздорил с ним, получил срок, с отсидки пришел ин­валидом и скоро умер. Теперь я понял трепетные чувства свои к нему в годы, когда мы жили рядом.
   Узнал теперь я смысл и своей глубокой любви к родному брату - Рудольфу, человеку, которого "своим" считали все, кто его знал и для которых он был тоже бесплатной палочкой-выручалочкой. Душа-человек, разумеющий любое дело, он, также как и я, превыше всего ценил сердечную и душевную свободу доверительного общения с людьми. До невозможности доходило: остановят его, идущего домой, где жена, дети, да ужин горячий ждут, попросят что-то объяснить, чего-то помочь, - и является уже заполночь, чаще во хмельном придыхании.
   Могло это быть случайным совпадением - похожесть двоюродного и родного братьев? И то, что по настоящему живущим я чувствовал только тогда, когда оказывался рядом с ними? Откуда у нас эта общая черта?
   Наконец, разбирая старые семейные фотографии, нашел истертый с рифлеными вензелями дагеротип. На нем донельзя кудрявый бородатый господин рядом с дородной, купецкого вида дамой.
   - Кто это? - спросил я у матери.
   - Это? Так Иван Григорич и есть, покойничек, папкин дедушка. Где ты взял ее? - удивилась мать. - Надо же, а мы ее потеряли. Смотри, глаза-то какие! А волосы-то, волосы! Цыган, как есть цыган!
   Вот такие свидетельства я нашел. Связующие сон и реальность. Чем больше я об этом думаю, тем явственнее воспринимаю окружающее как нечто сущее во мне вместе с памятью о нем. И что кто-то оттеснил меня от знаемого всегда. А без этого нынешняя жизнь сиротлива и скудна.
   Время преодолеть грань настало...
  
  
   1983 г.
  
   *** *** ***
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Вот так - мистически - стали восприниматься события, перед закатом российского коммунизма. Утратив веру в "братский Эдем трудящихся", устав от навязанной идеологии, с азартом первооткрывателя ринулся в дружеские объятия новых "доктрин" и "практик". Благо, их в те годы явилось на нашу землю предостаточно...
  
  
  
   СЛОВО 3
   К РАДОСТИ - С ЧЕРНОГО ХОДА.
   Очерк
   Зов
  
   Учитесь делать рекламу.
   Смотрите, читайте или слушайте ее.
   ...С крохотным газетным объявлением в руках, предлагавшим "радость" и "счастье", еду, не имея ни того, ни другого, по указанному в нем адресу. Обещаны: духовная музыка (!), медитация (?!), рассказ о человеке-симфонии, "учителе", познавшем тайны земли и неба (??!).
   Еду, потеряв половину жизни, и уже не надеясь найти другую. Без веры. Без просвета. Из безотчетного интереса, скорее - импульса.
   Место встречи - ДК. Вход СВОБОДНЫЙ.
   Неподвижногубая дежурная указала: второй этаж.
   На стене в конце пролета тысячекратно увеличенное изображение глаза: заведение окулистов?
   В бордовом от новых мягких кресел зале, насыщенном сладковато-терпким ароматом восточных курений, человек со­рок - пятьдесят. Такие же потерянные? Или, наоборот, просвет­ленные? Приглядевшись, понял: горемыки скудного духа, как и я.
   Высокий, поджарый, светоструйный оратор, как он был представлен, - носитель Учения "гуру", швейцарец, с д у х о в н ы м именем Абарита завладел вниманием умело. Переводчик - еврей средних лет - доносил смысл его слов с пристрастием.
   Забыл на время о хорошо натренированной "советской" привычке иронизировать над "докладчиками". Только к концу выступления швейцарца вернулся к ней, подумав кар­тинно: с Марса упал? О чем толкует?!...
   А говорил он вещи нереальные. Что человек, мол, каж­дый-всякий и любой из сидящих, по натуре феноменологичен. Что всяк, не ведая, таит и носит в себе к о с м и ч е с к и е силы. А вызволить их на свободу и дать взвиться и взлететь на них как на крыльях, якобы, может любой. Через волю, внутренний покой и у с т р е м л е н и е к Богу.
   "Маразм крепчал..." - выдало сознание ерническое присловье студенческих лет. И предложило в захлебе самоиронии собственный образ: человек-маловер, точнее, пустовер, вдоволь с пеленок напотешавшийся над молитвенным бормотанием матери и бабки, стихийно и явочно приносивший атеизм везде, где надо и не надо, порвав
   ший немало жил в борьбе против религиозного "дурмана", - это я.
   И мне, т а к о м у, устремиться к Богу!!!???...
   Поднялся, чтобы демонстративно, а совсем не "по-английски" выйти из зала. Но снова сел, согнулся и как можно глубже вдвинулся в кресло, пораженный с о в п а д е н и е м. (Единственно признаваемая мной примета-знак).
   С о в п а д е н и е м еще с одним зовом к Богу, прозвучавшим за полгода до этого на еще более нереальной встрече, о которой почти забыл.
   Предтечей ее был... да-да! - тот самый эфир на радио "Россия", где говорили о долгожителях.
   ...Год 1989-й.
   Горбачевская перестройка на излете. Предощущение мрачных событий. Издав прощальный вопль, умер мой клуб умельцев "ЭПРОН", с муками переоформленный в кооператив "ВЗАМОДЕЙСТВИЕ". Но и этот без нала, на безденежье, в нарождавшемся рынке задыхался. Идея всебратания помочью умирала на глазах. Всех занимало одно - как выжить. И уж совсем тяжко стало немощнолетним, покинутым в одиночестве.
   И в том эфире, их, кому за 90, призвал ко взаимодействию, хотя бы телефонному и взимоучастию друг в друге, хотя бы словом. И еще - к воспоминаниям. Для историков, для потомков написанное ими - жемчужные россыпи. Писать и присылать нам.
   Много чего пришло. И среди прочего - письмо девяностодвухлетней, как было сказано, "носительницы фамилии стародворянского рода Соколовых" с его жизнеописанием. А в конце - номер телефона и просьба о "великодушной любезности" позвонить по нему "единокровной сестре Ирине Владимировне по весьма важному поводу".
   Какое дело до меня у неизвестной сестры неведомой носительницы стародворянской фамилии?
   Деньги?
   Наследство?
   Крик о помощи?
   Загадка разрешилась в грохочущем подземелии станции метро "Аэропорт", где была назначена наша таинственная встреча. Г-жа Соколова явилась безупречно в оговоренное время. Была сухощава, одета просто. С большим пакетом в руках.
   Удостоверившись, кто я, передала мне свою довольно тяжелую ношу, тихо, заговорщически пояснив:
   - Перепечатки из "Агни-Йоги". Здесь не публиковались. Надо сохранить. - Помолчав и не поднимая взгляда, быть может, чтобы не видеть недоуменно-сочувственного выражения моего лица, добавила: - При благоприятных обстоятельствах нужно издать или огласить по радио. При опасности - передать в надежные руки. И довести до людей. Вопреки властям и слепцам из Патриархии. Полагаю, "ВЗАИМОДЕЙСТВИЮ" вашему это посильно. Вручаю и поручаю вам это от Е г о имени и Е г о воли?
   Сможете?
   Обещал, не понимая, ч ь е то имя, ч ь я воля, и как ее осуществить?
   - Надеюсь. Называю вам человека, на которого можно положиться. Вице-президент Центра Рерихов. Из немногих достойных и зрячих. Сойдитесь и совместно с ней сделайте, что надо. Но непременно с самой, а не с кем другим. Там, у нее в Центре и гебистов и иуд... предостаточно.
   Протянула маленькую, высохшую ладонь.
  
  
   - Не увидимся с вами более. Господь благоволит вам! Идите к Нему.
   И, не сказав больше ни слова, удалилась.
   ...Тем временем швейцарец Абарита включил новинку для нас - видео с проекцией на большой экран. По выражению его лица было понятно: пришел момент истины! Козырям козырь и довод доводам - цветное многокрасочное изображение самого "гуру".
   И зал уже зрит живого кудесника, улыбчивого блаженнотворца - "учителя" и слышит о нем невероятное: написал более восьми сотен книг, двухсот тысяч (?) живописных полотен, неисчислимо - стихов, песен, мелодий, самим же исполняемых и не просто, а на известных в природе музыкальных инструментах. Притом он - чемпион нескольких штатов Индии в марафонском беге. И - чудо! сенсация! - уникальнейший тяжелоатлет, поднявший штангу почти в т р и т о н н ы весом...
   - И все это силой Бога, вызванной им в себе, - волнуясь, возглашает еврей-переводчик.
   Водопад ошарашивающих картин и сведений подавлял.
   Посланец-мессионер торжествовал: видеосъемке не верить невозможно. Взор его, обращенный ко всем, кажется, в первую очередь, достигал меня: что, беглец, маловер, УБЕДИЛСЯ? Нет, смотрит куда-то мимо, показалось.
   Кончив, и призвав прийти еще раз назавтра, он пригласил всех на какой-то п р о с а д (прашад). И, удивительно: неведомый мне, этот просад-прашад многим оказался процедурой вполне знакомой. Они, а вслед за ними и все остальные, выстроились в длинную очередь (родимая!) на сцену. За метр до нее сбрасывали обувь, ступали на подмостки, подходили и склонялись, точнее - кланялись полуметровому портрету мужчины с отрешенным лицом -человеку-симфонии, "учителю". Ладони при этом складывали домиком, разжимая их при поклоне и поднимая из расставленных на полу подносов угощение: яблоки, бананы, конфеты, пирожные и что-то в шелестящей обертке. Даром! И свежо, калорийно, сытно - можно не ужинать!
   Мда-а-а... Во время п р о с а д а посланец Абарита предложил остаться обладателей оргопыта, в лице которых хотел бы видеть учредителей будущего первого Московского Центра медитации.
   При таком повороте, почему бы нет?
   ...Охота за съестным была в те времена и д е е й ф и к с. Вертелись, как могли. Одни заводили дружбу в торговых "кругах", другие харчились через бартер, третьи колдовали с заказами, четвертые пробивались к спецраспределителям по карьерной линии и т. д.
   Не имея ни того, ни другого, ни третьего, придумал собственный, трусцовый метод отоваривания - ежеутрений бег по окрестным продмагам.
   Соединил приятное с полезным. В трех случаях из десяти получалось. И тогда согбенно-ликующим под тяжестью удачно и почти без очереди купленного товара представал пред очи всегда недовольной жены, изрекавшей непременное: "Мало!". И с чувством выполненного долга ехал на работу.
   А тут дармовой п р о с а д, аппетитный, сортовой...
   Приманка?
   Акция милосердия сочувствующего сердца?
   Ритуал братания яством?
  
  
   Будоражащие вопросы эти колотились в голове весь путь домой - в метро, электричке, на которой возвращался в свой загородный "вагончик", где обитал последние полтора года.
   Ответа не было.
   Может, он в листовке, что розданы участникам встречи?
   Достал, развернул.
   На сером квадрате газетной бумаги фотоизображение улыбающегося индуса, того самого, кому кланялись на сцене. Вокруг портрета изречения и афоризмы на темы радости и счастья. Перечень невообразимых его достижений.
   Прочел. И трижды о его фантастическом рекорде - взятом им почти трехтысячекилограммовом весе. Всмотрелся в облик: обычный, совсем не атлетический типаж. Попробовал представить его поднимающим невероятную тяжесть.
   Нет!
   Немыслимо!
   Обман!
   Умиротворенно-успокоенный добрался до двери "вагончика" - пристройки меж двух домов, купленной когда-то втридорога для "прописки". Теперь вот - мое обиталище.
   ...Было то в трясинном 71-м году. Провлачив почти двадцать месяцев ярмо подневольной журналистики в секретном "ящике" ракетной фирмы С.П.Королева, положил заявление на стол: прошу уволить. Заботливо взращенное детище великого конструктора после его смерти сыпалось. Вмененная же властями газета предприятия, куда был распределен комиссией журфака МГУ, захлебывалась от рапортов о переперевыполнении.
   Искать лазейки в бетонной ограде охранительной идеологии было невмоготу. Оставалось единственное, допускавшее вольницу, идти в науку, причем самую малоконтролируемую, в эстетику. Не в храм ее, конечно, а в прихожую с длиннющей очередью диссертантов и соискателей. Пристроился к ним.
   Оказавшись после увольнения бездомным, стал искать. И нашел недалеко от Королева в подмосковной деревеньке Звягино эту пристроичку, купил, заработав в бригаде шабашников на Сахалине надобную сумму, перепрописался, снял комнату в Москве. И принялся за диссертацию.
   Потом женитьба. Дочь. Семейные распри. О халупке забыл. Но ребенок, нужда в свежем воздухе заставили вспомнить.
   Дочь выросла. От жены ушел. И вот "вагончик", по остроумному словечку приятеля, - уже мой дом, дом "соломенного" бобыля.
  
   Око
  
   ...В Центр Рерихов пришел не сразу.
   Долго звонил по телефону. Памятуя завет г-жи Соколовой, требовал саму руководительницу. Но - больна. Но - уехала в Индию (Англию, США). Но - в Совмине и т.п.
   И вот соединили...
   Объяснил, кто, что, с чем.
   - ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ? Неизданные тексты? От Соколовой? - в компьютерном стиле повторила она ключевые слова из услышанного. И назначила встречу.
   К указанному часу - четырем ноль-ноль - опоздал на шесть минут. Кое-как отдышавшись от бега, нашел в коридоре Центра, пропитанном тонким ароматом трав,
  
   нужный кабинет. Рядом, издавая серебряный перезвон колокольчиков, открывались и закрывались двери других комнат.
   Руководительница плотная, сбитая, энергичная, седые волосы до плеч, моим опозданием недовольная, молча протянула и пожала руку. Молча выслушала рассказ о радио-эфире, долгожителях, письме носительницы рода Соколовых, встрече в метро и поручении "единокровной" сестры, текстах "Агни-Йоги", у нас в стране не публиковавшихся.
   - Публиковалось все, - заметила. - Но давно и куце. Теперь переиздано. И даже - наконец-то! - двухтомник писем Елены Ивановны. Уникальнейших. Читайте обязательно.
   Полистала переданные ей машинописные странички г-жи Соколовой, кивнула:
   - Отдам в научный отдел. Новое, едва ли. Скорее, перепечатки из зарубежных выпусков. Наш парадокс. Иноземцу доступно - нам, кому адресовано, нет. И вот вам самиздат. Надеюсь, с этим кончено. Да, нужно нести "Этику" людям. Такова задача Центра. Но по-другому, не кустарно. А это, - кивнула на листы г-жи Соколовой, - вчерашний день. Надо - через семинары, коллоквиумы, конференции.
   И предложила войти в научную группу Центра, дабы предварять и готовить, ставить и заострять вопросы насущнейшие из мира духа и материи.
   Выходя из здания особняка Лопухиных, понял: жизнь круто поворачивает. Отныне все силы "Этике". В ней н е ч т о. Что подвигло людей читать, изучать и перепечатывать тексты. За ней - вневременная работа Центра Рерихов, под взыскующим оком з р я ч е й руководительница Центра. За "Этикой" настоящее и будущее. Жаль, не встретился с нею раньше. Не прочел ни одной книги.
   С этого начну.
   И снова, как когда-то в дни диссертацио-бдения, обуяло желание, после защиты начисто утерянное, - ринуться в книжную бездну за текстами "Живой Этики". Для разбега перелопатил фонды, и немалые! институтской библиотеки. Напрасно. Трудов Рерихов не было. Там-то, в газетном зале, куда заглянул полистать "Вечерку", и наткнулся, на объявление о виртуальной встрече с "человеком-оркестром". Встрече, которая началась вечером в ДК окулистов, а закончилась глубоко заполночь в моем звягинском "вагончике".
   И закончилась ли!
   ...Напитанный сытным п р о с а д о м, ужинать не стал, уселся в псевдо-монументальное, времен сталинского "вампира" кресло - обдумать увиденное и услышанное в ДК окулистов. Положил перед собой листовку с фотоликом "гуру". Внимательно всмотрелся в его черты, особенно - в прикрытые, слегка навыкате, глаза.
   Бег мыслей сам по себе замедлился, потом вовсе прекратился. Появилось ощущение отрешенности, неявной упокоенности.
   И вдруг произошло нечто негаданное и странное. Человек на листовке, словно бы ожив, открыл глаза. Из-за плохой печати его зрачков не было видно, но теплый, участливый взор читался отчетливо. Обращенный прямо ко мне, он пронзал...
   Этого не могло быть!
   Отложил бумагу. Перевел дух.
   Померещилось.
   Взял книгу, расправил на нем лист с изображением "человека-оркестра" - не бумага ли морщинит, создавая иллюзию открывающихся глаз?
  
  
   Снова всмотрелся строго, напряженно - без шуток мне! Все повторилось. "Гуру", едва приметно кивнув головой, опять открыл большие, навыкате глаза. Сочувствие и понимание изливались из них.
   С этим поразительным ощущением уснул.
   Утром, которое мудренее вечера, все повторилось: при взгляде на него "учитель" мгновенно открывал глаза.
   Никому ничего не сказал: не поверят... Да и сам сомневался: может, от переутомления? Но медитировал на моргающий снимок каждый день...
   ...Вторая встреча с Абаритой была похожа на первую. Запомнилась же еще одним неправдоподобным, необъяснимым событием, случившимся во время коллективной, с его участием, медитации.
   ...Кое-как подавив въедливую иронию, понемногу сосредоточился, отрешился от тревожных мыслей, закрыл глаза и погрузился в паутину своего "я".
   Постепенно пространство его раздвинулось, наполнилось клубящимися сероватыми облаками. Неожиданно из глубин их вырвался тонкий лучик света. Пронзая пространство и расширяясь, он достиг земной поверхности и стал шарить по ней, определенно что-то выискивая. И вдруг наткнулся на меня, слегка ослепил, не лишив, однако, способности видеть. Желая найти источник света, стал подниматься зрительно по лучику вверх и замер. То был... глаз! Огромный, необыкновенно красивый, ясный, не суровый и не благодушный, но критически оценивающий, в с е в и д я щ и й.
   Он был вполне человеческим, скорее женским, в густых длинных ресницах. И одновременно - и н о р о д н ы м: ресницы как бы вращались вокруг него по орбите. Отчетливо различалась структура глаза: хрусталик, роговица с голубоватыми прожилками и цветовыми бликами, подвижный, чуткий зрачок. Взгляд был направлен на меня. Он проницал, взвешивал...
   Вот он приблизился совсем вплотную и - прошел сквозь меня, осветив изнутри. Вот исчез. Затем появился снова, но уже на отдалении. Все еще изучая, всматриваясь в саму суть моего "я", двинулся влево, затем вправо, приостановился и, не изменив выражения, растаял, пропал...
   Что это? Гипноз? Мираж? Или я видел Его ОКО?! Ироничный рассудок, впрочем, подсказал: пригрезился глаз-великан с лестничного пролета ДК окулистов...
   Но чувство, пережитое тогда, по сей день во мне...
   Шаги
  
   ...Посланец Абарита действовал энергично, по отлаженной методе.
   К концу третьей встречи с москвичами собрал вокруг себя десятка полтора волонтеров, проявивших интерес к услышанному и увиденному. И, пригласив их на квартиру, предоставленную ему под офис гостеприимной феминизированной хозяйкой и ее отроковицей-дочерью, каждому нашел дело.
   Мне выпал поиск именитых персон, не чуждых мистико-эзотерического взгляда на вещи, и мужественно-демокртичных настолько, чтобы согласиться стать учредителями Центра медитации.
   Штаб по организации будущего Центра духовного тренинга, которым стал офис Абариты, работал в полную силу: принимал по факсу послания "Учителя" из Нью-Йорка, размножал их на принтере, тиражировал его стихи, песни, суждения и изречения, отвечал на сотни звонков, формировал и отправлял "просад" в арендованный для медитаций Клуб на Шабололовке.
  
   Абарите в его суетно-рутинных оргвопросовских делах помогала столь же моторная югославка с также д у х о в н ы м именем Джиготарини. В противоположность рационалистичному и расчетливому Абарите, который, как выяснилось, был предпринимателем и покрывал немалые расходы рождавшегося Центра, она казалась открытой, радушной, гостеприимной и сердечной наседкой-мамой.
   От нее волонтеры как бы ненароком узнали, что становящемуся на ноги Центру медитации требуется президент, которого определит сам "гуру", конечно при согласии наличных русских учеников, которые, можно надеяться, поддержат его. Что выбор этот он сделает в Германии, куда через неделю прилетает и куда всех нас приглашает.
   Сведения эти вызвали ощущение неизбежности надвигающейся на меня участи. Слишком много с о в п а д е н и й благоприятствовало этому - доцентство в институте, успешный лов именитых учредителей Центра медитации, только что полученный на руки загранпаспорт с опять же только-только оформленной в ы е з д н о й визой. Ни на что не рассчитывая, внутренне напрягся в ожидании. Жизнь открывала новые стороны, неисхоженные, необжитые. Включала ресурсы, о которых не подозревал: интуицию, уВЕРЕнность, предзнание. Становилась многонаправленной: в институте, "ВЗАИМОДЕЙСТВИИ", в Центре медитации, в рядах рериховцев.
   ...Учрежденная научная группа Центра Рерихов начала работу без промедления. Через два дня после нашей с ней встречи первый семинар.
   ...Небольшая комната со сводчатыми потолками, в наиболее сохранившемся и потому уже отреставрированном крыле усадьбы Лопухиных. Ряд скамеек из полированных жердей. Столов нет. Удобно не очень, зато свежо, будоражаще. На жердях, заняв оптимальные позы, расположилось восемь первозванных участников семинара. Половина из них штатные рериховцы, остальные, как я, - искатели от науки.
   Повестка собрания - план работы научной группы: о чем дискутировать, что исследовать.
   Конечно, уровни человеческого "я".
   И обители многомерного мира.
   Еще проблему начала и конца.
   Также - реальности мира т о н к о г о.
   Структуру бессмертия.
   Разгоряченный собственной дерзостью и отчаяньем ученого запала кто-то уже возгласил тему БОГА КАК СВЕРХБЫТИЯ.
   Появившаяся руководительница Центра вернула на землю.
   - Нужно переосмысливать "Живую Этику" с позиции времени. В свете последних достижений науки. Чтобы, не повторяя сказанного, не цитируя, идти дальше. Безупречно знать тексты. Не только Рерихов, но и ментально близких авторов. Учиться воспринимать их энергиею и, дополняя своей, передавать людям.
   Просмотрев наметки плана семинара, ничего не сказала, не прощаясь, ушла. План был принят. Темы закреплены за собравшимися. Заслушивание и обсуждение первой - через месяц: о духовной неисчерпаемости человеческой личности.
   Загранпаспорт оформлялся для поездки в Канаду. Благодаря "ВЗАИМОДЕЙСТВИЮ", неожиданно, шутя, невзначай выскочившему на международную орбиту.
   ...В какой-то газете заинтриговал заголовок: "Помогу ПЕРЕСТРОЙКЕ". Некий г-н Великсон, эмигрировавший еще из брежневских потемок, предлагал желающим нефинансовые деловые контакты со страной Кленовых Листьев. Написал ему по неясному,
  
   со множеством цифр адресу. И через пару месяцев получил ответ с приглашением посетить его скромный двухэтажный особняк в провинции Квебек. Это походило на сон, но это было. Сказывались веяния горбачевских свобод.
   Оформление паспорта, визы, обмен рублей на доллары заняли ГОД. В течение которого появились и Абарита, и медитации, и открывающиеся глаза "учителя". Благодаря этому поразительному с о в п а д е н и ю вырвался за кордон. Но не в Канаду - в Германию, только что объединившуюся, Западно-Восточную. Навстречу с "гуру" и новом поворотм в своей судьбе.
  
   "Гуру"
  
   В Берлин прибыл на сутки позже основной группы: среди бумаг, необходимых для предъявления таможне, не оказалось моих. Просьбы, мольбы не помогли. К огорчению четырех членов группы и особенно - Джиготарини - пришлось возвращаться домой.
   - Догони, Николя-а-а.й, - расстроенная повторяла она из-за пограничной перегородки. - Обязателно догони...
   Догнал. Но после того, как заехал на квартиру феминизированной хозяйки, ставшей секретарем офиса (по дороге вспомнил ее заверения, что документы есть н а в с е х), и нашел среди валявшихся в углу приглашений свое, даже не заполненное.
   Заполнил. И на другой день, благополучно одолев таможенный контроль, прилетел на немецкую землю. Обменял часть канадской валюты на марки и ночью на такси прибыл по указанному в приглашении адресу - в тесное, холодное чердачное помещение какого-то дома. Улегся возле объятых чутким сном незнакомых мужчин, почивавших в пальто и плащах прямо на полу.
   Утром вместе с ними поднялся и двинулся, не зная куда.
   Оказалось, в парк.
   За ночь продрогшему, осенний берлинский парк показался оцепенелым от дождя и росы. Меж деревьев - бетонированные дорожки, окаймляющие просторную зеленую лужайку. В центре ее по стриженному травяному ковру прогуливался господин с собакой и совочком в руках. Время от времени он нагибался, подбирал за ней и аккуратно укладывал в пакет.
   На дорожках парка множество народу одетого в яркие спортивные наряды. Молодые мускулистые парни и девушки приседали, крест-на-перекрест взмахивали руками, прыгали на месте. Ясно - разогревались. Перед чем? Скорее всего, перед забегом. Быстро выяснил - посвященным крушению Берлинской стены и воссоединению Германий.
   Неожиданно народ заволновался, сбился в кучу и отступил к кустам, освобождая путь приближавшемуся величественно черному "Мерседесу", неведомо как прокравшемуся сюда по узким дорожкам.
   Медленно подруливая к транспаранту с надписью Start, автомобиль остановился в нескольких метрах от него. Приоткрылась дверца, тут же подхваченная сразу несколькими сильными руками бегунов. Из-за нее вначале просунулось колено, обтянутое трико, затем смуглая лысая голова пассажира. Наконец, весь он выбрался наружу - улыбающийся, приветливый, любопытный, миниатюрно-огромный в просторно-облегающих сине-красных штанах и ветровке-дутике с капюшоном.
   Это и был "учитель".
   Бегуны, которых он должен был отправить на дистанцию, а также зрители восторженно приветствовали его сложением ладоней перед подбородком. Захваченный общим порывом то же сделал я. "Гуру" бросил быстрый, зоркий взгляд на приветствовавших, ответил таким же сложением рук. Потом неожиданно присел и вдруг принял положение "на старт". Окружающие недоумевали. Кто-то, подражая ему, уже пригибался к земле. А он внезапно и быстро рванул вперед, красиво-показательно взмахивая руками и высоко выбрасывая ноги. Достигнув транспоранта Start, остановился и махнул рукой: вперед!
   Бегуны, поняв, что это и есть команда к началу гонки, окрыленные озорным примером своего "учителя", весело устремились в забег. Холод в душе растаял. Я в миг был пленен обаянием "гуру".
   ...Молитва пугала. "Отче наш, иже еси..." казалось мрачным надгробным причитанием, жалобой раздавленных жизнью людей, удел которых шептать эти окаменелые слова. Рериховская "Этика" была ближе, понятнее. Особенно в изложении популяризаторов, с которых начал постигать ее. Одну из книг купленного в Центре трехтомника захватил с собой в Берлин, приникая к нему при малейшей возможности. Устроившись на удобной скамеечке под кленом с желтеющими листьями, поглощал страницу за страницей в течение всего забега в честь Германского Единения.
   ...Закончился он к полудню.
   "Учитель" давно уехал, но присутствие его ощущалось: победители ходили женихами, остужаясь на свежем ветру и измороси. К транспоранту, откуда начинался бег, а теперь красовалась надпись Finish, подъехал небольшой фургон с пончиками, вареной кукурузой под соусом, кофе и фруктами.
   Просад? Завтрак? Обед?
   К распахнутым задним дверцам выстроилась длинная очередь. Получив положенное, кто-то ел сразу, стоя под деревьями. Кто-то предварял трапезу краткой медитацией с ритуальным сложением ладоней у подбородка.
   Скоро, показывая друг другу, куда и за кем, бегуны потянулись к выходу из парка, к стоявшим возле него автобусам. Заполнив их, отправились, как пояснили знатоки, из Восточного Берлина, где находился парк, - в Западный, к месту расположения гостиницы.
   Забрался в тот, где слышалась польско-югославско-болгарская речь.
   И не ошибся. Вскоре зазвучала русская. Наши!
   Да, вон один, молодой, еще не остывший от бега, из победителей марафона. Мельком видел его в Московском офисе Абариты. Зовут, помнится, Валентин.
   Привстав, махнул ему рукой. Он живо и радостно ответил, указав на меня еще одному нашему. Тот, знакомый мне еще меньше, приветственно закивал головой, сохраняя при этом неподвижными руки, в которых держал зажатый между двумя бумажными тарелками просад - еду из фургона.
   - Больному, - громко крикнул он на весь салон, объясняя, скорее, прочим едущим, нежели мне, почему это он - не голодающий же! - везет через огромный город съестное. Впрочем, может, и впрямь больному...
   Гостиница почти в самом центре Западного Берлина, недалеко от знаменитого зоопарка - четырехэтажное, взятое ребристой глянцевой плиткой здание.
   Вышел из автобуса последним, пропустив вперед спешащих под душ марафонцев. Вслед за ними вступил в фойе отеля и... замер. На чистом кафельном полу в виде кучки вполне определенного свойства валялся "просад" для хворого: вареная кукуруза под красным соусом.
   Все ясно: "наши" прошли...
   Поляки-югославы-болгары удивленно, затем, прыская от сдерживаемого смеха, старательно обходили свидетельство рухнувшей заботы о ближнем. Наших тоже не было. В самом деле, не собирать же месиво руками... Миновал его и я.
   Гостиница поразила: узкие коридоры, двухъярусные кровати, коллективные отхожие места. Не подозревал, что такое возможно в центре Европы. Впрочем, для братьев-славян в самый раз... Дело обычное.
   Расположился, привел себя в порядок и предался отдыху как раз на верхнем ярусе шаткого ложе.
   Лифтинг
  
   ...Вновь едем на автобусах из слившихся воедино Берлина Западного в Восточный, на встречу с "гуру".
   Переезды эти - символ соединения двух частей города в одно - замыслил "гуру". Организовать встречу с ним неподалеку от гостиницы не проблема: рядом институты, концерт холлы. Но надобны нити, скрепляющие обе половины города магически. Их-то и ткут этими ездками ученики.
   Зал какого-то учреждения. Светлые коридоры, широкие переходы между этажами с зимним садом на гигантских лестничных площадках. Развалы книг Учителя на разных языках, галантерея, спортивная одежда с его портретом и высказываниями, кассеты с его медитативной музыкой.
   Покупаются бойко, азартно.
   Учение ради бизнеса?
   Гибрид устремления и пользы?
   Не продается вдохновенье, но можно рукопись и майку и музыку продать?
   Повсюду неисчислимо - ученики со всего света: женщины в сари, мужчины в белоснежных брюках и рубахах. Лишь пятеро среди них в серо-темных костюмах, джинсах, свитерах - русская делегация, впервые за тридцатилетнюю историю влившаяся в Движение "Учителя".
   Мы держимся группой, ловим на себе пытливые взгляды просветленных "дисайплов" - давних учеников его. Не знаю, как моим товарищам, но мне весело и интересно. Настолько, что некогда раскрыть популярное изложение "Агни-Йоги", которое, в отличие от первоисточника, легкочитаемо.
   ...Да, штудирование книг "Йоги" напоминало подъем на нехоженую вершину: пред тобой то обрыв, то непреодолимая скала, то ревущий поток. С первой попытки не взять. Тренировался по текстам г-жи Соколовой, вскоре возвращенным мне, как ценности не представляющим. То были вырванные из школьной тетради листки, заполненные с двух сторон тесными машинописными строчками - речениями. Сжатые, емкие, упрощенные афоризмы складывались в труднодоступные формулы. Сообразил: нужна система - от простого к сложному, заложенная в самих книгах. Надо читать их одну вслед за другой.
   Но где? Даже в книжном магазине Центра продавались только разрозненные тома.
   В "Ленинке". Там есть все.
   Выбрал день, чтобы весь отдать "Этике", заполнил формуляры "требований". И - опять скала, даже здесь, в храме знания: книг Учения в свободном доступе нет.
   Как?
   А так.
   А гласность?
   Пожалуйста, в спецхране, для спец изучения.
   И проник, на правах доцента и участника творческого семинара Центра Рерихов. Потратив время, раздобыв и предъявив запрошенные справки... И припал к первоистоку. И стал рериховцем. Оставаясь им даже здесь, в Берлине, на встрече с "Человеком-оркестром".
   ...Она тем временем начиналась.
   Гигантский актовый зал. На сцене - металлическая конструкция, напоминающая трап, как позже выяснилось, сконструированная самим Гуру. Ученики его рассаживаются по местам. Из первого ряда кресел машет рукой Джиготарини, зовет, перекрывая шум:
   - К мине! Здес русски делгаца. Сюда.
   - Николя-ай, как хорошо пришел, когда? - это она разглядела меня, пробиравшегося к ней. Вслед за мной - остальные четверо "русски" стайкой воронов в своей черно-серой одежде рассаживаются среди белых чаек - давних последователей "Учения".
   - Така удача, - сияя объясняет Джиготарини, нажимая на первые слоги. - Гуру поднимет победител на платформа. И, может, русски делегаца.
   - Как поднимет? Куда? - вся наша пятерка почти в голос.
   - На платформа. Лифтинг наверх, ну, лифт русски, слово лифт. - Жест матронессы в сторону трапа. Но больше ничего сказать не успела.
   Зал взорвался аплодисментами: на сцене появился Учитель. Традиционное его приветствие собравшихся сведением ладоней и зеркальный их ответ Учителю. Он усаживается в мягкое, коричневой кожи кресло особого дизайна - с низкой спинкой и выдвижной подставкой для ног, стоявшее посреди сцены. Погас свет. На экране красочные, умело снятые видеокадры сегодняшнего марафона: бегущие пять, двадцать человек, весь забег.
   Потом крупно - портреты победителей. Вот они медитируют до начала состязания перед портретом Учителя. А вот озорной старт Гуру и веселая кутерьма первых метров гонки. В зале оживление, смех, хлопки. Вот один за другим лидеры обходят менее быстроногих. Вот финишируют. А вон наш Валентин. Пришел вторым. Первым - австралиец, лишь в финишном рывке обошедший нашего.
   Свет, овации. Победителей вызывают на сцену.
   ... "Гуру" в светлой тенниске, смуглый, улыбающийся - уже под трапом. Над ним подвижная металлическая платформа со скобкой для толчка или жима вверх. К лестнице трапа приблизился австралийский триумфатор. Придерживаясь за поручень, поднимается на платформу, замирает. "Учитель" прикрывает глаза. В воцарившейся тишине звучит запредельная медитативная мелодия. Вот левой рукой он берется за скобку.
   Ждет. Ловит миг.
   - Хэг! - Платформа взлетает и сразу же опускается на место.
   Победитель поднят! Спускается вниз, встает на весы, высвечивающие на электронном табло: весит столько-то фунтов. Ого! - выдыхает зал.
   Аплодисменты, гул восхищения.
   Место ушедшего занимает девушка-европейка в тонком индийском сари, взволнованная, на щеках румянец. Победительница среди женщин взлетает и опускается на платформе легким мотыльком. За ней еще одна - второй призер. И тут:
   - Valentin! Go, Valentin... - вызывается лучший из наших.
   Бледный, со смущенно-растерянным лицом "наш" подходит к трапу. Ему, поддерживая с двух сторон, помогают подняться на платформу ассистенты "гуру". Минута-пауза.
   - Хэг! - поднят и он. Спускается на сцену, в лице ни кровинки.
   Все? Нет, "учитель" что-то произносит. По залу шелестом: Russians, Russians...
   - Русски, - переводит Джиготарини. - Николай, иди. К Гуру, к "гуру". - И кивает, указывает рукой туда, на сцену.
   Я? Мне? Зачем? Я не участвовал...
   Но все уже смотрят в мою сторону, взглядами, хлопками побуждая встать с места, шагать через сцену к трапу-лифту. Там четыре руки подхватывают и направляют меня по узким ступеням, ставят на крохотной площадке. Мои пальцы цепляются в оказавшийся у живота поручень.
   Подо мной и предо мной - огромный зал, темно-серый и цветной одновременно. Тысяча глаз, любопытных, понимающих, равнодушных. Десятки фотовспышек, прицел видеокамер. Кажется, вот взлечу и упорхну на затемненный балкон.
   И вдруг... лечу в самом деле! Молниеподобно. Оставляя в низовом слое жизни все земное. Став чистым, другим. Один в бездне.
   Радость охватила душу и тело. Ощутил: весь состав мой сотрясает дрожь. Из глаз льются слезы.
   Еще немного - и воспарю...
   Но легкий толчок под ступнями ног и облаком слетаю вниз. На весы.
   Ого, вот это "гуру"! Такого гиганта - одной рукой! Хлопки, крики "Браво"!
   Я - русский
  
   ...Научный семинар Центра Рерихов собирался четырежды. Головоломные доклады, уходящая в непостигаемые дебри аргументация, блеск эрудиции.
   Биение мысли. Бурная работа чувств.
   Возвращался после них в свой "вагончик" напоенным энергией. И... опустошенным.
   Многое постигал на них. Не находил стержня.
   Жизнь как и прежде шла по инерции, без сердечной идеи.
   Да, научные искания были. Открытие смысла текущих дел - нет. А без этого все прахом.
   Но, быть может, он в "учении" "гуру", в поразительной его личности, его супердостижениях? Может, он в "лифтинге", давшем чувства полета-очищения, замеченные не только мной? В антракте ко мне подходили незнакомые дисайплы, пожимали руку, поздравляли, произнося: Nikolai, Nikolai! Grate Russian sole, и взволднованная Джиготарини, повторявшая: "Николя-а-ай, плакал, Николя-а-ай, как дити".
   Происходившее после антракта тоже показалось исполненным исходного смысла.
   ...Под шквал аплодисментов "гуру" является вновь, теперь в алом, атласного блеска наряде. На сцене - невиданные музыкальные инструменты.
   Переходя от одного к другому, он извлекает из них мелодии, ритмы, им слышимые и нам доносимые.
   Теперь в его руках флейта. В полнейшей тишине звучит ее голос, идущий из каких-то непостижимых глубин. Слева от него располагается, как можно догадаться, когорта первоучеников, среди которых Абарита. Похоже, это хор, участвующий в выступлении. Он подхватывает начатую "учителем" мелодию, потом другую, третью, которые тот выбирает, видимо, по своему настроению.
   Вдруг он обрывает игру на полу-фразе. Замирает и хор. "Гуру" отнимает флейту ото рта. Несколько минут сидит молча. Тысяча глаз устремлена на него в тишине. Но вот губы его начинают издавать звуки, хриплые и протяжно-вибрирующие. Он поет! Нет, он подбирает, ищет, нащупывает какой-то мотив.
   Похоже, он сочиняет. Точно.
   Вне всякого сомнения, это так. На наших глазах свершается таинство рождения мелодии. Хор, очевидно, зная эту манеру "учителя", неслышно уходит за кулисы. Но вот участники его появляются снова с нотной бумагой и карандашами, рассаживаются на сцене - ноги калачиком - и, напряженно вслушиваясь в издаваемые "гуру" звуки, начинают записывать их на своих листах.
   Он, отрешенно сосредоточенный, с вдохновенно обезображенным лицом и ввалившимися глазами взвывает выше, ниже, возвращается к начатому, поправляет найденное, меняет тон, вибрацию и т.д.
   И вдруг звуковые кусочки и рулады начинают складываться в ясную мелодию, обретая при этом американо-язычное словесное выражение.
   - И-и-и, а-а-й, м-м-м... Ай эм рашиа, ай эм рашиа (I am Russia, I am Russia).
   Даже мне, слышавшему американский английский впервые, было ясно, что он поет: "Я - российский". То есть представляет или ощущает себя россиянином. По крайней мере, в данный момент он в образе русского.
   И, словно подтверждая это, он поет дальше:
   - Руш, руш, руш ай эм (Rush, Rush, Rush I am) - русский я.
   Полностью, с повторами это звучало так:
   - Я - российский, я - российский, я - российский. Русский, русский, русский я-а-а... - Причем, это "я-а-а..." он длил и длил, то, блуждая по басам, то, взметаясь к фистуле, пока мелодия не обрела надрывно-протяжную выразительность.
   "Гуру" продолжал сочинять, а участники хора - заносить на бумагу ноты и слова извергавшейся из его рта песни. Листочки с ее записями тут же из рук в руки передавались аудитории. Конвейер этот действовал бесперебойно. И вот уже несколько голосов зрителей подхватило новую песню. Потом их стало больше, еще больше... И, наконец, весь зал, опьяненный ароматом только что явившегося на свет творения, запел: "Я - русский, русский, русский. Россиянин я".
   Мы, пятеро молчали, оглушенные происходящим. И ощущали, как в нас что-то меняется. И слились в порыве чувства с "гуру", который пытался внять стенаниям нашей скорбной души и выразить ее своим хриплым, рыдающим пением.
   Слитность, единение всех, каждого с каждым в этом зале, в этом мире - вот что ощущал я в своем сердце.
   Но ведь это то, что было всеважнейшим для меня, к чему стремился с ранних лет жизни!
   Явь и сон
  
   Международная конференция рериховцев. Собрание посланцев всего бела света, алчущих истины.
   Метро "Выхино".
   Арендован просторный, помпезно-торже-ственный зал бывшей Высшей школы ЦК ВЛКСМ.
   Регистрация в холле, почему-то платная. В фойе главной аудитории ярмарочная толчея - книжная лавка с полу-запретной и мало-доступной литературой: брошюрами теософов былых и нынешних дней, книгами по буддизму, кришнаизму, современной эзотерике.
   Но цены! цены!
   Обстановка - отчужденно-радушная. Все приветливы, улыбчивы, но почему-то каждый отдельно от другого. Словно семья, где все забыли друг друга. Даже участники н а ш е г о научного семинара порознь. Одного-другого поприветствовал издали - отвернулись, вроде не заметили.
   Только Наташа, сотрудница МРЦ и, кажется, секретарь Людмилы Васильевны, выдавая значок участника конференции и программу, по доброму улыбнулась и сообщила:
   - Вы после перерыва, где-то около трех часов. Готовы? Текст - орггруппе. Собираемся издавать. И не забудьте: по окончании - оптический театр.
   Это о моем выступлении, к которому полгода готовился, для которого провел со студентами социологическое исследование. И, корпя над которым, открыл для себя, а, может, и не только для себя, нечто рубежное - социодуховный метод анализа явлений. Доклад - об этом.
   ...Зал переполнен.
   Свидетельство силы Движения? Похоже, да!
   Всеохватного, Рериховского, ведущего в новый век!
   Вот его лидеры рассаживаются в президиуме.
   Приветствие президента-академика.
   И - слово Шапошниковой. Ну, держись рутины с догмами. Говорит вечно "Живая Этика" - откровение о человеке и мире...
   Но не откровение звучит в ее слове, возмущение. Подлым провокационным искажением принципов правоприемности н а с л е д с т в а Рерихов. Коварными и ловкими попытками захватить его индианкой-домосмотрительницей музея-усадьбы в Каль-кутте. Корыстной позицией Совмина. Его намерением пересмотреть волю завещателя о внегосударственном статусе Центра Рерихов и завещанной ему собственности и переподчинить ее властям. Акциями русской православной церкви, поддержавшей власти и устроившей идеологическое судилище - отлучение рериховцев от церкви.
   - Но мы выстоим и победим! - Оптимистический финал выступления Людмилы Шапошниковой прозвучал, однако, похоронным аккордом...
   Сигнал к драке? Наших бьют? Кошелек или жизнь? Атмосфера кулачного боя воцарилась в зале.
   Последующие доклады смазались, в сознании не укладывались.
   Какая наука! Какое развитие идей, когда дело о запрете, изгнании и дележе н а с л е д с т в а ! Не наследия, не Учения - богатства.
   И это желанная свобода? Это духовный ренессанс? Не гашение ли это их? Не набег ли орд, жаждущих передела всего и вся? В связке с примкнувшим к ним крылом православной церкви!
   С в о й доклад на фоне треклятых перипетий казался схоластическим умствованием. Звучал натужно, искусственно. Не удивился, получив записочку из президиума: "Регламент..." В отключенном состоянии просидел до закрытия форума.
   Оптический театр только добавил холоду. Перетекавшие из одной в другую формы, круги, линии напоминали улетающую вотще силу умных, душевных, но неприкаянных собравшихся индивидуумов...
   ...Зато здесь, рядом с "учителем" и вокруг него - аура взаимопритяжения, трепетности, нечаянной устремленности. Ощутил это особенно ясно на следующий день, во время четырехчасовой речной прогулки.
   Две палубы туристского парома заполнены дисайплами. Судно медленно движется вдоль залитых осенними красками берегов. Холодно. Сотни учеников-экскурсантов разместились в громадных размеров кают-холле. Посреди него уже знакомое "эксклюзивное" кресло. Вокруг плотными кругами сидят на полу ли, низких ли диванчиках его преданные послушники. Наша пятерка в первом круге. "Гуру" объявляет тему встречи - Россия. Он хочет п р е п а р и р о в а т ь русских учеников, то есть вскрыть их душу, увидеть их сердце, через которые можно понять, чем живет страна, поведать об этом присутствующим, приоткрыть ее завтра.
   Первым пред "учителем" предстал "больной", кому так и не донесли обед-просад из Берлинского парка. Он и вправду выглядел неважно. "Гуру" сделал руками несколько пассов, надо полагать, изгонял из него простуду, и заговорил. Я впервые слышал его близко и был поражен произношением: чередой льющихся хриплых звуков, по моему восприятию, даже и не складывавшихся в слова. Переводчик же - молодой парень с русским носом и еврейскими глазами - излагал его речь легко и просто.
   "Учитель" говорил о здоровье русских, духовная составляющая которого могуча, телесная же истощена. Потому что русская душа все еще заперта в темнице. Нужно дать ей волю, тогда вылечится и тело.
   Вторым пригласили меня.
   - Hi, Nikolai, - улыбаясь кивнул Гуру. Типично американское приветствие это я знал. Но дальше пошла не дешифруемая лексика. Я ничего не понимал.
   Да еще переводчик стал говорить почему-то с задержкой, пропусками целых фраз, явно побуждая меня самого распознавать произносимое. Я же стоял чучело-чучелом. Потом он вообще замолчал, лукаво скашивая глаза в мою сторону: мол, давай-давай, тужься сам.
   Пришлось, собрав волю и внимание, на какие был способен, вслушаться в слова "учителя".
   И - еще одно чудо? - начал понимать их. Каким образом?! Не смог бы объяснить. Но воспринимал, и не только основную мысль, но и ее оттенки. Скоро сообразил, что вообще не слышу звуков его речи, а слежу лишь за движением губ. И понимаю произносимое ими.
   А говорил он о том, что люди в СССР, как нигде в мире сильны духом, и что они, разогнувшись, поднимут небо над человечеством, как атланты, и т. д.
   Его размышления вслух длились минут двадцать. В течение всего этого времени продолжался мой мистический контакт с ним.
  
   Он и сейчас памятен мне даже в деталях...
   ...Через день вернулись в Москву, гудящими от впечатлений. А я еще и - облаченным полномочиями президента Московского Центра медитации. Абарита сообщил об этом решении "гуру" на встрече с московскими учениками. Они беспрекословно приняли выбор "Учителя".
   Подсадка
  
   Президентские обязанности были:
   - сочинить Устав создаваемого Центра медитации, выправить документы для его регистрации;
   - собрать представительную группу учредителей;
   - стоять в очередях, топтаться в коридорах власти, объясняя чиновным лицам, что это за зверь - Центр медитации и кто таков этот "учитель-гуру". И выхлопотать их соизволение и подписи на множестве форм.
   Занимался этим рьяно и через полгода узаконил то, что "по факту" существовало: аренду вместительного клубного зала, где дважды в неделю пять сотен дев и мужей медитировали перед портретом "учителя", разучивали и пели его песни, читали его книги, изречения и письма, получаемые и Нью-Йорка и переводимые в арендованном же офисе Центра.
   Закончив дело, вырвался-таки на неделю в Канаду. Оформлялся - к поклоннику "перестройки" г-ну Великсону, пригласившему для "гуманитарного" сотрудничества, за год, впрочем, канувшему в безвестность. Отправился же к коллеге - президенту Монреальского Центра медитации, по закону солидарности распахнувшего предо мной двери своего коттеджа.
   Поездка оказалась знаковой: во время нее понял смысл ПОДСАДКИ.
   Пока обновлял выездную визу, погашенную в Берлинском вояже, опоздал на с в о й рейс до Монреаля. Но "Аэрофлот" в этом случае позволяет лететь с п о д с а д к о й на свободные места других рейсов. Мудро: не пропадать же, в самом деле, билету стоимостью в четыре доцентских зарплаты!
   Узнав об этом, упаковал чемодан, попрощался с домашними и - в Шереметьево. На удачу. Вдруг кто-то занемог, загулял, не успел "на борт".
   И - щелчок по носу, да повод для самоедства: мог бы и догадаться! Советская обыденщина: на подсадку очередь. Гигантская. Многомесячная. С записью фломастером номеров на ладони - кто за кем, - ежедневной перекличкой и выбыванием отсутствующих.
   Не спал несколько ночей. Сообразил: "подсаживаться" надо, когда никто об этом не помыслит - ранним утром Нового года. До которого пара недель.
   ...Ночь с 1990-го на 1991-й. Решил: сегодня!
   "Благоверная", как всегда саркастически: пустая затея. Другие не глупей - явятся.
   Ну, едва! Чтобы три сотни "посадчиков" с номерами на ладошке не напились, не забылись, не махнули по случаю новогодия рукой на унылую прозу перекличек? Не может быть!
   И вот пешком по безлюдному ночному мраку бреду к аэропортовскому автобусу - прочие еще не ходят. Такси вызвать нереально. Если и повезет, только за сверхденьги. И бреду своим ходом. Снег, безнадежность, как сосульки, издевки жены.
   Пусть!
   И добрался.
   "Шереметьево" безлюдно. В зоне регистрации тихо, чинно. Ни намека на минувшую новогоднюю ночь.
   Подсадчиков... двое! Я - третий.
   Один за другим проходят пассажиры к а н а д с к о г о рейса. Вот последний. И сведения из самолета: девятеро не явились. Желающих лететь с подсадкой приглашают занять свободные места...
   Не веря в фарт, иду. Чемодан в погрузку, таможенный контроль и через рукав-гармошку - в самолет. Занимаю кресло возле окна. В ряду всего один пассажир, вежливо посторонился, пропуская...
   Разбег. Взлет.
   Ай да подсадка! Сработала!
   Самолет оторвался от земли. Летим в Канаду!
   Когда за окном ничего интересного, кроме облаков уже не было, обернулся к пассажиру-соседу. И обмер.
   То был Владислав Третьяк. Приветливый, улыбающийся, обаятельный, доступный.
   Одиннадцатичасовой перелет рядом с ним был подарком. Любимец, кумир миллионов, по славе, выпавшей на его долю, сравнимый, быть может, только с самим Юрием Гагариным, охотно отвечал на вопросы, делился заботами. В СССР уволен из армии, разжалован, лишен чинов и званий. За океаном - почетный гражданин, руководитель школы ледовых вратарей. И желанный гость.
   - Лечу вбросить шайбу на турнире детских команд. Конечно - за их счет.
   - За то, чтобы подобное было у нас!
   - Хоп! - беззвучно чокались мы мягкими прозрачными стаканчиками, которые наполняла приставленная к нам (к нему!) стюардесса.
   Потом кто-то из экипажа увел Третьяка в кабину пилотов. Перед тем как скрыться за дверью, Владислав приятельски подмигнул мне.
   Оставшись один, задумался.
   Вот подсадка. Волей случая, нет - судьбы! - забросившая на другую орбиту, иной маршрут. Встреча с кумиром целого поколения, знакомство, общение с ним - все благодаря ей.
   Но больше!
   Разве не подсажен я к учению "гуру"? Ведь и в Канаду я лечу на подсадку - к президенту Монреальского Центра медитации, в его дом, под его опеку. Что это, как не подсадка на почву, возделанную "учителем"?
   Но разве не подсадка вся наша жизнь? На древо своего народа, его обычаев и культур. И это нормально. Частица становится одной и составляющих целого. Хуже, когда наоборот. Когда целое превращается в часть чего-то, например, "подсаживается" на некое "Учение". Это противоестественно. Противно природе вещей. А ведь именно это произошло с нашим народом и другими государствами в начале ХХ века, когда они были подсажены (а мы вскарабкались сами!) на революционный паровоз под названием "в коммуне остановка"!
   Но, оказалось, мчались в пустыню, покуда не кончилась колея. И теперь вот выбираемся оттуда по колено в обломках и мусоре, полуголодные и виноватые перед всем миром. А сегодня?
   Не стремимся ли подсесть сами и подсадить огромную не разворотную Россию на рейс стонущего под игом демократических завоеваний электронно-компъютерного Запада? Нужно наоборот - подсаживать лучшее из его достижений на наше древо!
   Хотя, если на "древо", то не подсаживать. Прививать, как ветвь. Привой нового сорта на древнее древо только омолодит его и принесет новый плод, не повредив ни корней, ни кроны. А само дерево будет цвести. И впервые догадка: а не подсажен ли я на Учение "Живой Этики"?
   Ощущение подсадки возникло и во время другой заокеанской ездки, в августе 1991-го.
   ...Шри Чинмою 60 лет.
   Двадцать пять русских учеников впервые мчат в его гнездовье - в Нью-Йорк.
   И вот Америка. Руганная-переруганная, далекая, заокеанская, хваленая-перехваленая, закормленная-перекормленная, запретная-доступная.
   Первые впечатления: многолюдно и нечем дышать. Аэропорт - как небольшой город со множеством петляющих улиц-проходов через таможню и неостановимо движущемся сквозь них народонаселением. И уже в очередях на выход, особенно на подъездных площадках для автомобилей ощутил нехватку кислорода.
   Пожрали тысячи моторов? Непрерывно взмывающие вверх самолеты? Но в зеленом районе города, куда поселили делегацию и где располагалась обосновался "учитель", - то же самое. Выгибаешь грудь, забираешь предельно воздуха, чистого, свежего, напоенного ароматом приветных улыбок и - стеснено дыхание. Так - будто сдавлены легкие, сжаты ребра. И только возвратясь в Москву, поставил диагноз - субстанцианальная недостаточность.
   Впрочем, она с лихвой перекрывалась ежедневным и ежечасным пребыванием на открытом теннисном корте, принадлежавшем Гуру, где он играл с учениками, где проводились медитации, концерты, ставились спектакли и т.д. и т.п. И где прошли два ярких месяца жизни в Штатах.
   ...9-00. Время утренней медитации.
   На "фанкшен", как здесь называют теннисный корт, все в сборе. Нью-Йоркские и другие иноземные ученики кто с книгами Гуру, кто в наушниках, источающих мелодии Учителя, кто, просто положив руки на колени, - в предмедитационной готовности.
   Из подрулившего к корту БМВ выходит Шри Чинмой. Ему помогают водитель и охранники. Сидящие на скамьях корта приветствуют его буддийским сложением ладоней. Цикады на деревьях вокруг корта, до того неслышные, стрекочут ошалело громко.
   Гуру проходит в палатку. Устраивается все в том же, знакомом по Германии персональном кресле. Через приоткрытый полог и прозрачную пленку видна его жизнь. Вот он пьет соки, отвечает на телефонные звонки, смотрит телевизор, потом видео, что-то записывает. Откидывается на опущенную почти горизонтально спинку кресла. Возле его ног склоняются двое учеников.
   Разогревают перед выходом на корт, массирует, лечат? Вообще, Учитель жалуется на боль в суставе - следствие давней травмы. Даже объявлен конкурс на лучшее приспособление для тренинга ноги. Обещана хорошая премия.
   Но вот он поднимается и выходит к ученикам. Цикады неистовствуют. Гуру возносит ладони-домик пред очи - все вторят, заряжаясь исходящей из него энергетикой.
   Вот едва заметный его знак и ученики спускаются из зрительных рядов на поле корта, длинной, непрестанно движущейся змейкой пересекает его вдоль, потом поперек, затем из угла в угол. Сообразив, - так надо - где-то посередине русская делегация. И смутное ощущение - ее подсадили на отлаженный конвейер "фанкшена"-действа.
   Новый знак, и змейка перестраивается в колонну по одному во всю ширину площадки. "Учитель" снова возводит ладони гору, и ввысь к вершинам деревьев устремляются низкие хрипловатые, душу раздирающие звуки:
   - О-о-о-о-о-о-о-У-у-у-у-у-у-у-М-м-м-м-м-м...
   ...Колонны подхватывают их, умножая стократно. Тело пронизывает дрожь, горло щекочут электротоки. Еще знак - и, продолжая пение, масса людей приходит в движение. Теперь хаотичное, произвольное. Затем вдруг вслед за "гуру" начинает совершать кто короткие разовые, кто двойные, кто высокие прыжки-шажки.
   Потом узнал - это динамическая медитация, сбрасывание оболочек, корост обыденности. Внутреннее омовение учеников в очищающем контакте друг с другом. А, главное, с самим "учителем". За полтора часа процедур начинаешь чувствовать собственное "я".
   В конце действа мускулистые, загорелые парни в чистейшей белизны шортах выносят и расставляют объемистые ящики с коробками пиццы, винограда, бананов, яблоками, арбузами, киви и еще какими-то неведомыми плодами.
   Просад.
   Разбирается с ритуальными поклонами, сдержанно. Поглощается с хрустом, смаком, играючи. По жаре лучше не придумать! Гурманам на зависть.
   Эх, повторить бы! Вон там сколько еще всего!
   Но нельзя. Всем по порции, больше ни-ни.
   Но "гуру" хитро подмигнув, дает знак: на добавку налетай! И вокруг ящиков в момент куча мала - хватай, что успеешь. А он, виновник всего этого, улыбается. Доволен творимым спектаклем? Или жизнью-игрой, им придуманной?..
   Так или этак, там или здесь, мы, из России, на этой солнечной сцене - статисты. Выведены из-за кулис в готовый спектакль под названием медитация.
   Подсажены на рейс в небо, в рай, ко Всевышнему.
  
   ГКЧП
  
   19. 8.91.
   В Москве путч.
   Америке - сенсация. Нам - удар в пах, внезапный, предательский. И будто нарочно, сразу после невиданно красочного, торжественного и многолюдного чествования 60-летия "гуру" в Манхетен-Центре.
   Возвращались домой глубокой ночью, обессиленные и опустошенные после излитых на юбиляра сердечных сил. А, выйдя из метро на поверхность, попали в сплошную стену воды, под небывалый здесь дождь.
   Как оказалось, - предзнаменование.
   Утром, хотя по-прежнему лило, принудил себя выскочить на пробежку. Орошаемый струями сверху и брызгами из-под собственных кроссовок снизу, потрусил к ресторану, где на доске распорядок дня.
   За сотню метров до него из обогнавшей и притормозившей машины донеслось:
   - Russian? (Русский?)
   Совершенно незнакомый господин обращался ко мне, приспустив оконное стекло.
   - Russian? - повторил. - Hi! (Пока!) - и помахал рукой. Пораженный тем, что кто-то распознал "рашена" в бегуне, на коем из платья только красные спортивные трусы - уж не по ним ли? - ответил ему кивком и улыбкой. И тут:
   - Do you know? Collaps in Moscow. Gorbachev is killed. Perestroika is stopped. Tanks are in the Red Squere.
   - Что? Что? - по-русски крикнул вдогон уходящему автомобилю. Но тот дал газу и скрылся.
   Поверить в сказанное было невозможно. Что в Москве какой-то коллапс. Что Горбачев убит, а на Красной площади танки.
   На пределе сил вбежал в ресторан. Там толком ничего не знали. Ни радио, ни телевизора. Из репродуктора растекалась только сладкая медитативная мелодия "учителя". Но, оказалось, от него был звонок - в России беда. Сбор через час после окончания дождя.
   Тревожные взгляды американских дисайплов в мою сторону. И обычные хлопоты: подошел фургон с продуктами. "Nikolai, help!" Помог разгрузить и - быстрее к своим.
   И огорошил еще сонных "рашенов" услышанным. Словно червяки, перекатываясь и потягиваясь, выползали из ночного онемения, заброшенные на другое полушарие от путча. Только Герман, измученный приступами язвы и бессонницей, бледный, красивый, статный и совершенно голый из-за жары:
   - Теперь мы невозвращенцы. Гебешные подвалы ждут нас.
   Успокоил: пока ничего не известно. Нужны достоверные сведения.
   Решили тут же отправиться, стучаться в любой дом. Ведь вся Америка прильнула к телевизорам. Смотрит, что там в России?
   - В дом не пустят. - Это Леня-переводчик и знаток США. - Не принято.
   Но путч. Но Горби - их любимец - убит! И осенило: предъявить, как пропуск, книгу "учителя" о нем, которую с дарственной надписью он передал мне вчера вручить из рук в руки Отцу Перестройки.
   Понимая очевидную нереальность поручения - дотянуться, тем более, лично, до полубога-небожителя, даже если он Отец Перестройки, - обещал; отказывать нельзя. Поклялся сделать возможное и невозможное.
   Однажды уже пробовал.
   ...Через неделю после регистрации Центра в него прибыли два эмиссара "учителя" с посланием Перестройщику Михаилу Горбачеву в поддержку и с благословением его деяний. Озадачили: нужна лазейка на самый верх.
   Объяснять заполошенным американцам, что затея эта фантастическая, бесполезно. Долго ломал голову, через кого бы дотянуться?
   Нашел!
   Зав университетской кафедрой Владимир Кондауров, пластичный и всеконтактный, как-то обронил: знаком с человеком-партией, некем Жириновским, рвущимся наверх, за покровительством, к самому Генсеку Горбачеву.
   Переговорил.
   - Может зацепить. В закордонных контактах он нуждается. Спрошу.
   И получилось! Человек-партия согласен на аудиенцию. Немедленную.
   Американцы в сдержанном экстазе: а что мы говорили! Значит, можно. Это Гуру помогает нам...
   ... Комнатка на втором этаже возле театра Ермоловой - "офис" ЛДПР. Пять приветливых лиц. И -парт босс, добродушный гостеприимный, велеречивый, щедро обещающий.
   - Лично вложу в белые руки Михал Сергеича. Завтра же. На встрече с лидерами партий. Я приглашен. Что передать на словах? Ничего? Что-нибудь скажу от себя.
   Деловые американцы вручают Жириновскому пакет-послание, снимая торжественный акт на фото: для памяти, для истории. Дарят Владимиру Вольфовичу тенниску с портретом "гуру". И опять фотографируют.
   А ночью, факсом посланное фото уже лежит на столе "учителя" в Нью-Йорке. И молния от него: не мешкая, отозвать пакет от Жириновского. Предотвратить передачу его "Мастеру Перестройки" из рук вождя ЛДПР. По фото-ауре заокеанский провидец определил: это - черная душа. Для Горби роковая.
   Забрать пакет и искать чистых путей доставки его Генсеку - непреклонный указ "гуру".
   С невиданным перенапряжением нервов, подставив Кондаурова, снеся бешенство лидера ЛДПР и его брань ("Я этого "гуру" в ...видел!"), забрали заветный пакет. Да так никому и не передали...
   Теперь, похоже, передавать ничего не придется. Горби мертв. Так пусть хоть книга о нем послужит нам. Втроем с Леней и Германом отправились по улицам Нью-Йорка.
   Переходя от особняка к особняку, ищем и жмем кнопки звонков на дверях, арках входных ворот и калиток, заглядываем из-за решетчатых палисадников в окна. Должен же где-то светиться голубой экран, вокруг которого сгрудились хозяева, ловя каждое слово из России.
   Увы! Дома не отзываются. Окна зашторены или закрыты жалюзи. Людей не заметно, тем более сгрудившихся у экранов. Только на веранде двадцать второго или тридцать девятого по счету коттеджа увидели то, что искали: включенный "ящик", который окуривали сигарным дымом трое темнокожих.
   - Moscow? - Леня привстал на цыпочки, пытаясь дотянуться до высокой веранды и интересуясь, не московские ли новости смотрят господа негры? Те ошалело вперили в него взгляды.
   - Скачки, - разглядел-таки Леня происходившее на экране. - Sorry, friends... (Извините).
   Через пару домов - сходная сцена. Вопрос через решетчатое окно. Удивленное молчание в ответ.
   - Бейсбол. У этих бейсбол, - разочарован Леня. И вдруг рванул к остановившейся неподалеку машине, из которой вышла немолодая дама. Догнали его и втроем, наперебой, протягивая ей книгу с фотоликом Горбачева, выложили просьбу.
   Подозрительно рассмотрела "рашенов", перелистала книгу. И:
   - O'key. - Кивком на Леню: войдет он; вы, двое, останетесь здесь на улице.
   Наконец-то.
   Волнуясь, ждем. Долго.
   Дождь кончился. Выплыло солнце. Обжигающие лучи подняли влажный горячий пар, загнали в тень на промытый и уже высохший тротуар. Присел на бордюр. Герман, держась за живот, маятником - туда-сюда, взад-вперед.
   Положил пакет с книгой, словарем и очками возле себя, ослабил шнурки на промокших кроссовках - пусть посохнут...
   И тут голос Лени, выбежавшего из калитки пожилой леди:
   - Переворот! Горбачев жив. Лишен связи. В Крыму, в Форосе. Заперт. Отстранен по болезни.
   Вскочил с бордюра. Втроем быстрее в метро, к "гуру". Встреча "через час после дождя..."
   ...Двумя днями позже. Снова на корте. "Учитель" встревожен, скорбен. Его любимец - президент Майкл в опасности. На "фанкшен" непрерывные медитации. Сотни дисайплов вместе со своим вожаком посылают токи-сигналы поддержки опальному президенту.
   Русская делегация - тоже. Но не я, отсутствующий, убитый. У меня огромное личное горе, навалившееся вместе с ГКЧП. Потеряна книга, та самая, "гурин" дар Горбачеву. А еще словарь и очки.
   Без первой - я осрамившийся школяр. Без второго - слепой, безъязыкий болван в чужой стране.
   Потеряна банально. Возле дома почтенной дамы. Когда кинулся к вышедшему от нее Лене, захваченный оглушительными новостями о путче, все позабыв. Опомнился и хватился пропажи лишь в метро. Потрясенный, оглушенный свалившимся несчастьем, пробовал отыскать ее. Не нашел даже дома, где были в тот тяжкий час: все коттеджи на одно лицо. Пакет с очками и книгами исчез без следа...
   Двое суток мучался ужасом предстоящего объяснения я с "гуру". Останавливало только еще большее лихо - в России. Решил: расскажу завтра, прибегнув к последнему средству - медитации на в и д е н и е.
   ...6-00 утра. Медитирую прямо в постели. Сел, принял нужную позу, замер. Товарищи "рашины" спят. Только Герман, морщась и руками массируя живот, шлепает босыми ногами по комнате; на меня косится еретически.
   Сосредоточение.
   Погружение.
   Отождествление с прозрачной безмерностью, протяженностью. В ее лоне едва уловимые блики. Вот один приблизился легким парусом, уплотнился, превратился в белый дым, а в нем штрихи, которые постепенно сложились в картинку, вначале однотонную, наполнившуюся затем цветом и объемом.
   Нет, это не место потери, не улица, не дом.
   Это круглая бумажная тарелка с каким-то текстом на ней. Вторая, третья, пятая. Висят на уличных столбах. Отчетливо видна проволочка, которой прикручены к ним. Не понимаю ничего. Хотел уже выйти из медитации, как вдруг кадр сменился. Теперь это улыбающаяся темнокожая женщина, стоит в проеме распахнутой двери - нашей двери. В ее
   руках мой пакет, моя пропажа. Непередаваемое чувство ликования прорывается вовне. Им выбит из грез в реальность, громким криком будя комнату:
   - Есть! Вижу пакет с книгой. И негритянку! Здесь. У нас.
   Удивленное замешательство, недоумение заспанных лиц.
   - Сбрендил с горя, - Герман.
   Объяснил: нарисовалось в медитации. Тарелка, не иначе подсказка развесить объявление на столбах. Нашедшая - черная леди - прочтет и принесет находку прямо сюда. "Рашены" переглядываются. Шутка или серьезно? Зато Герман определился. Хохочет, пересиливая боль:
   - Давай-давай. Лепи, обклеивай весь Нью-Йорк.
   - Видел пять, пять и вывешу, - я.
   Так и сделал. Через полчаса на пяти столбах, соответственно пяти улиц висели круглые бумажные тарелки с объявлениями, переведенными Леней, что русский ротозей, потерял то-то и то-то, а нашедшего просят принести за вознаграждение туда-то. Прикрепил проволокой. Чем же еще, коли она торчала из ме-шков с гарбичем (хламаом), выставленных мусорщикам как раз у столбов.
   Едва успел к срочному сбору на фанкшен: у "гуру" что-то важное.
   ...Корт заполнен - не встать. Является "учитель". Торжественное взаимоприветствие соединением ладоней, и: "Горбачев свободен. ГКЧП арестовано. Демократия победила!" И далее странное - не ошибся ли переводчик? Накануне "гуру" астрально посетил Крым, проник в резиденцию Майкла в Форосе. Оповестил о завтрашнем низложении и аресте путчистов. Дал президенту силы выстоять в тяжелом испытании...
   Накануне - когда? Почему об этом - сейчас, после того как развязка известна всем? Почему не сказал ни слова о чудо контакте до падения ГКЧП? Это он-то, уведомляющий подробно обо всех, даже незначительных феноменах такого рода, с ним связанных. А тут спасение Майкла! Вопросы остались незаданными... Ученик-информатор же, возвестивший радостные вести, впал в мажор: именем "гуру" благодарит "дисайплов" за участие через медитацию в победе правого дела "Перестройки".
   Оставил торжествующий корт - и домой, где Герман в одиночестве, наглотавшись противоязвенных таблеток, сидит в кресле и прислушивается к своим желудочным болям.
   - ?, - спросил его взглядом насчет негритянки.
   Вскинул и опустил плечи: немыслимо...
   - Будет, - упорствую я. - ГКЧП пало - уйдет и беда, от него пришедшая. Ждем.
   Ждал до глубокой ночи.
   Никого.
   "Рашены" молчат. В комнате напряжение недоверия.
   Новое утро оглушило дверным звонком. На часах нет семи.
   Что? 0пять ЧП?
   Шлепки босых ног к двери. Голос Германа. Невнятное бормотание. Снова шлепки. И передо мной он, как всегда, в костюме Адама, удивленно протягивающий пакет с пропажей.
   - Кто?
   - Негритянка. Ушла, - поражен голый наглец.
   - Вознаграждение же!
   Вскочил, натянул брюки - и на улицу. Догнал и узнал - она.
   Остановил и, как мог, возблагодарил черную мадонну. "Как нашли?" - спросил. Ответила: "Дети. Узнали Горби по фото. Значит, потерял русский. Принесли ей. А вчера прочла объявление на столбе, что напротив ее дома. И вот пришла".
   Вручил ей тенниску из даров "гуру", детям в благодарность. И в искреннем порыве обнял. Дама подалась объятию: ну да, все русские так сентиментальны...
  
   Марафон
  
   ...Рождение - это старт на марафонной дистанции. Если идти, не сходя с нее, до финиша, достигнешь предельно, даже запредельно возможного.
   Сравнение человеческой жизни с марафоном возникло здесь, в Нью-Йорке во время ночного соревнования, устроенного "учителем".
   ...00.00 часов. Жара, устав от самое себя, спряталась в темных закоулках. На школьном стадионе около двух сотен разновозрастных учеников "гуру", взбудораженных предстоящим, почти стокилометровым забегом.
   Сигнал - марш!
   Гул заряженно напирающих, неуступчивых ног. Бег по улицам вдоль ограды, огибающей стадион с заходом на него, круг по беговым дорожкам мимо судейских столиков вдоль них и снова на улицу. И по этому кольцу в кольце - три, семь, сорок шесть оборотов.
   Вдоль всей трассы на видимом расстоянии одна от другой - группы музыкантов-певцов. Звучат размеренно-ритмичные, тягучие мелодии.
   По другую сторону арены, на беговых дорожках через час после старта выросли столы с закусками. Можно остановиться, съесть яблоко или киви, арбуз или виноград, отведать джема или меда, выпить сок или воду. И неожиданно почувствовать, что ты участник не соревнования, но - жизни.
   Смысл марафона - погружение в бег. Шаг за шагом, круг за кругом, миля за милей - все глубже, глубже в его стихию, самоценность и логику. О, нет. Сразу они не даются. Но упорство-упертость, но характер-воля тащат, волокут вперед, вперед. Еще, еще. Через "зачем?". Через "для чего?" Через "не могу"...
   Уже перехватывает дыхание, уже сдавливает ребра, уже сводит икры ног. Но... бедром, рукой, плечом, спиной - туда, за обошедшими тебя. К тому, что есть цель, назначение самого твоего существования. Ну, еще малость! Еще крошечку! Ну!
   И вдруг - свобода. Взрыв неведомо откуда взявшейся энергии.
   Второе дыхание!
   Несешься неостановимо мимо докторов, хлопочущих над сошедшими с дистанции, массирующих ноги переутомленным. И уже не нужны мед, ананас, пицца. Свой последний круг идешь с подъемом, на невидимых крыльях. Даже хватает сил, чтобы улыбнуться в ответ на приветственные возгласы: Nikolai, Nikolai! Go. Go. Go!
   11 утра. Финиш.
   Yes! Конец! Goal! Цель! Победа! Жизнь состоялась!
   Блаженное купание в уже нагревшейся траве стадиона.
   ...Марафон, как принцип жизни - культурологическое открытие бенгальского американца - "гуру". Испытанное им на самом себе несчетное количество раз. И во всем. В беге, музыке, поэзии, "лифтинге" с его феноменальным взятием веса.
   "Учитель" не сочиняет мелодию. Он погружается в музыку, становится ею. Он сам звучит мелодией. Ученикам остается только записать ее. Марафон!
   Он не пишет стихов. Он погружается в поэтический транс, в стихию стиха. И она начинает говорить его языком, его голосом. Марафон!
   ...Видел, как он создает картины.
   Несколько дней ученики устанавливают пюпитры, подрамники, натягивают и грунтуют холсты. Он ходит, сидит, дремлет рядом. Час за часом. Денно-нощно. Нет! Упрямая порода живописания не дается, не открывается. Снова медитация. Еще одно погружение в непокорную сферу формы и цвета.
   И вот он миг свободы, второе дыхание. Он подходит к полотну и неуловимыми движениями, необъяснимыми приемами запечатлевает являющееся через зажатые в его пальцах кисточки цвето-формо-бытие. Многоликое, узнаваемо-незнакомое. Одна картина, двадцать восьмая, сто сорок третья... Марафон!
   Вся его жизнь - марафон. Дистанцией для нее он стремился сделать всю планету. Его супермарафоны, устраиваемые им забеги на 1500 миль, длящиеся без перерыва пятнадцать-двадцать дней, поражают воображение. Марафоны Мира, проводимые им, в которых участвуют тысячи спортсменов - и его учеников и простых любителей бега на дальние дистанции, - опоясали земной шар.
   Принцип марафонного продвижения им своих учеников в новые страны и внутри них - как можно больше, больше и быстрее, быстрее, - дал результаты. Дисайплов, жаждущих постичь методологию его жизнедеятельности, можно встретить по всему свету.
   ...Но не присущ ли этот принцип всему творческому в мире? Не так ли свершаются великие открытия, сообщаются пророческие сведения, запечатлеваются картины Вселенной? Не таким ли достоинством наделены удивительные полотна Николая и Святослава Рерихов, которые стали для меня подлинным откровением
   ...Перестройка вернула ценителям живописи ранее запретное.
   ...В Центральном Выставочном зале Москвы Рериховский вернисаж. Очередь в километр. Холод. Кусачие цены на билеты. И ажиотаж. Охота пуще неволи. Выстояв три часа, ворвались в фойе.
   И - потрясение.
   Горы, небо, космо-океан. Слепящие контрасты цветотеней. Скалистые изломы облаков. Наложение сфер. С полотен лились тепло и напряженная тайна. В них можно было уходить бесконечно - дальше, дальше, дальше... Марафон восприятия, в и д е н и я!
   И - погружения в токи энергии. Она исходила от наполненных светом полотен. Переплетение устремленных плоскостей и линий, созвучие свежих, острых цветов и форм словно пружиной выбрасывали ее на зрителя, увлекали в бесконечные просторы и глубины.
   Покидал выставку напоенным энергией. После нее на все смотрел другими глазами. Видел и ощущал: энергоносно все сущее, извечным смыслом напитанное: закат, рассвет, море, горы, лес. Энергоплодны театр, жест актера, его речь и движения, звуки оркестра, взмах дирижера. Музыка - всецелый проводник энергии высших сфер. Энергозвучны стихи, проза, шум и тишина.
   Энерготворно Мироздание! Что делает его таким? Вопрос запал глубоко, не давал покоя ни днем, ни ночью.
   И догадка: а если - м а р а ф о н Создателя?..
  
   Служение
  
   ...Вечер "60 вопросов - 60 ответов" в честь 60-летия "учителя". Предложен русской делегацией. Ей и вменено задать их, простодушных или умственных, растерянно или торжественно произнесенных.
   По вопросам и ответы: серьезные, сочувственные, ироничные, художественно воспареннные. Слушатели - более тысячи "дисайплов" со всего света восхищенно аплодируют.
   А поутру и в ресторане, и на корте, и в магазине "гуру" - уже кипы новой его книги "60 ответов на русский вопрос". Сделанные за одну ночь! Куда! - за несколько часов. На английском и русском языках.
   Еще одно мини чудо?
   ...Бледная, с воспаленными глазами ученица-американка блаженствует: сумела! После занятий в институте - приехать в "гурино" издательство, занести транслировавшиеся до глубокой ночи его диалоги с русскими учениками на компьютер, вычленить и отделить в нем перевод от английского оригинала, вычистить и отредактировать.
   Тут же облаченные другими дисайплами в печатные формы тексты "60-ти ответов" превращались в книги. Доставленные на "точки" тоже волонтерами из числа переносчиков грузов, они, испускавшие запах не типографской краски, а некий пряный аромат курений, тут же учениками и раскупались.
   Таково с л у ж е н и е, добровольное, безвозмездное, делу "учителя".
   Модернизированное монашество на миру?
   Способ преодоления стихии рынка, возможность обойти его? А если - всего лишь вид, форма квази-духовного бизнеса? Но, быть может, правомочного, допустимого в обществе, где за все надо платить? Ведь торгуют церкви книгами, свечами, иконами. Ведь собирают пожертвования, даже с беднейших, на "строительство", либо "восстановление" храма!
   Коли так делают они, почему этого не может он? И там и здесь бескорыстное служение, только у него - невиданное по самоотдаче. И там и здесь доход и, как можно догадаться, немалый.
   ...Другой вечер - "Исполнение мечты".
   Неистощимый на придумывание чудес Шри "учитель" еще в день приезда русских пообещал невозможное: осуществить два желания каждого из них, какими бы они ни были. Отличный тест на тему: "Скажи мне, чего ты хочешь, и я скажу, кто ты".
   И вот час исполнения пробил. Вручается загаданное. Леониду-переводчику электронный словарь. И еще нечто в коробке. Герману массажный пояс от желудочной немочи и видеокамера. Чемпиону-марафонцу Валентину суперкроссовки с амортизаторами плюс спортсвитер с капюшоном и цветообъемным портретом "гуру" на груди.
   Мне, чудику, билет в Нью-Йоркский музей Николая Рериха и шанс поведать о своем - поиске Того, Кого чем дальше, тем больше стал о щ у щ а т ь... о, о, о... неужели!?, да, да, о БОГЕ!
   ...После невероятного происшествия - потери, в и д е н и я и точно по нему случившегося возвращения книги, словаря и очков - выстроил в один ряд "феномены", схожие проявления необычного, открывшиеся в последние полтора года. Это: мигающие с газетного листа глаза "учителя", беззвучный контакт-перевод его хрипов, зрившее в
  
   меня "свыше" Око. А еще увиденную в многоразовой медитации собственную л и ч н у ю эволюцию, картины ранения отца в страшной битве под Москвой, и даже, кажется, свою суженую...
   Это было, было, было со мной.
   Значит, т а м есть Н е ч т о! Высший Разум, Космический Принцип, Хранитель Знаний или что еще? Так может, назвать Его, коли Он е с т ь, русским словом, близким понятию БЫТЬ, словом - Б О Г. Есть-Быть-Бог... Есть Бог. Бог есть.
   Но - какой Он?
   Какова дилемма: Он и мы? Он и вы? Он и ты? Он и я? Каково соотнесение? Его - участие в земном, а наше - в надземном? Его влияние на нас, на каждого и всех, наше - на Него? И каково пред Его образом наше назначение?
   Обо всем этом, собрав воедино волю, нервы, скудные познания и несдержимое желание з н а т ь, в е р и т ь, и поведал ученикам "гуру". Но не с глазу на глаз как того хотел, а - перед многолюдным кортом, слушавшим меня полтора часа. Педагогическая закалка не дала увязнуть в неразрешимой теме и одолеть беспардонный фото и видео обстрел добровольцами-репортерами, также осуществлявшими, как позже выяснилось, с л у ж е н и е.
   Когда кончил, "гуру", лежа на откинутой спинке своего эксклюзивного кресла, поаплодировал мне прикосновением вытянутых вперед пальцев. Не поднимаясь, в поднесенный к нему микрофон, сказал, снова без переводчика понятое мною: ты на пути к Суприму-Всевышнему. Это и цель, и смысл, и существование. Счастлив идущий по этому пути!
   И - сюрприз-сенсация!
   "Учитель" поднимается - сильные руки помогают ему - и направляется ко мне. Неведомо как в его ладонях оказывается нечто невероятное - грамота Nikolai-лектору. В резной рамке, с внушительным, типографского исполнения текстом и двумя цветными фотографиями.
   Приготовлен заранее?
   Но одно фото - из только что снятых на лекции. Вот "гуру" со своей свитой из волонтеров, а там вдали - я. Значит, и здесь - молниеносно быстрое исполнение дела, и здесь с л у ж е н и е Учителю. Ибо его принцип - воздавать по заслугам немедленно. Выходит, пока я говорил и отвечал на вопросы, кто-то в темпе проявлял и печатал снимки, набирал и тискал текст, сводил все в нужную композицию, помещал в рамку. И в миг доставил на корт.
   Это - служение.
   Включиться в него может всяк желающий.
   И русские ученики тоже.
   Первой из них стала Вера Годына. Застенчивая в свои пятьдесят, запинавшаяся и красневшая на каждом слове, она была допущена ко служению в "гурином" ресторане. Через три месяца вернулась светлая, преображенная. И красноречивая!
   - Сто дней счастья, - призналась она московским ученикам, завистливо обозревавшим шоколадный загар ее щек, который особенно оттеняло накинутое на плечи нежно-розовое сари. Через месяц Вера снова была взята в служение на полгода. Потом снова, в тот же ресторан, где проработала вплоть до ее внезапной кончины. О причинах которой не берусь судить...
   Не знаю наверняка, что подвигало на безотчетное служение богатых и благополучных западных дисайплов. Рискну предположить, что многие шли на это из чувства признательности к своему патрону. Ибо в свое время он подсказал, какого рода поприще
   кому избрать, каким бизнесом заняться. Другим рекомендовал, напротив - отойти от дел, посвятить себя духовной практике. Вняв его советам и добившись успехов в своем начинании, ученики воздавали должное своему благодетелю.
   Служение русских отпрысков огромной, раздетой и некормленой, не знавшей свобод и прав, но все же великой страны, в одночасье, затем, превратившейся в раздробленную, проклинаемую и попираемую псевдоколонию, - вещь совершенно ни с чем не сопоставимая. Оно отнюдь не того же свойства, что служение американца, немца или француза.
   ...В Московском Центре медитации форс-мажорное событие - прибыл конвой с гуманитарной помощью, искренне и от души собранной дисайплами Европы и США, Латинской Америки и Австралии. Есть одежда и обувь, есть продукты и лекарства. И даже средства для стимуляции сексуальной активности. Правда, все с чуть просроченными сроками годности. Так коню дареному в зубы не смотрят... Тем более в страдалице-России.
   Зато, какой стимул для возвышения духа русских учеников! Ведь по слову "гуру" вещный мир предназначен именно для этого. Живи, бей рекорды, тренируй мышцы, занимайся бизнесом, делай деньги - во имя и для восхождения по лестнице Духа, ведущей к Суприму-Богу. Материя - для духа. Пища, одежда, жилье - для одухотворения человека.
   ...Доставившие конвой, донельзя утомленные, но преданные в служении дисайплы рассаживаются в фойе Клуба, арендованного для медитаций: долгожданная помощь, выгруженная здесь, должна быть предоставлена немедленно. В их руках фотоаппараты и видеокамеры. Нужно запечатлеть, как ангелеют потрясенные благодеянием русские ученики.
   И вот он жданный миг - остервенелый набег, отпихивание друг друга локтями, давка, свалка, драка, драка! Мне! Мне! Еще! И еще! Это и то. А джинсовый костюм сыну. А платье жене. А концентраты! А галеты. А соки! А... Ты чего? Ты куда? А меж глаз засветить? Бум! Бам! Бах!
   Потрясенные волонтеры молча снимают позор, срам, конфуз. Благодеяние, обернувшееся бедой.
   Несколько наших, поставленных ко служению - раздаче подарков, - пробуют охладить дерущихся. Да бросив бесполезное занятие, сами ввязываются в дележку: а ну как не достанется!
   И чье-то лицо с пламенным взором и перекошенным ртом, бросающим в меня напрасно-обидные слова.
   - Отойди! Набил баул - дай другим!
   И два следствия: ажиотажный наплыв желающих в ряды учеников. И неудержное стремление ко с л у ж е н и ю возле съестного, платяного, обувного... Среди них заметно выделялись особенно рьяные и преданные с л у ж е н и ю, но никому не ведомые индивидуумы, явившиеся по рекомендации ОТТУДА (?!) и цепко взявшие в руки дармовые блага, а равно авто- и электронную технику.
   Первых охладил Абарита.
   Увидев однажды до предела забитый незнакомыми лицами тысячеместный зал Центра, он был шокирован настолько, что сорвался на русский вопль:
   - Ноу дат! Нот быит презент, подарк... Никакому. Итти дом! - И потом повторял это перед каждой медитацией, пока на скамьях не оставалось около сотни-полутора постоянных посетителей.
   Какая зияющая душевная голь!
   Какая страшная постсоветская пустыня сердца.
   Со вторыми совладать невозможно. Потому что их подлинная цель не служение, но - у с л у ж е н и е. Служение есть помощь делу. Услужение - это угождение персоне. Служение, даже если имеет личную заинтересованность в нем, честно и прозрачно. Услужение всегда корыстно и темно. Поэтому оно опасно, а чтобы маскировать это, услужение лицемерно и подобострастно. И всегда чрезмерно.
   Услужение - это эрзац духовности, оставленный обществом запретов. Казалось, с его падением это недоброе наследие падет само собой. Но, как ни странно, с наступлением свобод как раз оно воспрянуло быстрее и беззастенчивее остального. Ведь р а з р е ш е н о в с е, а, значит, привычное, не требующее внутренней работы, при этом питающее и согревающее - угодничество.
   ...Россия, только что разорвавшая оковы, но еще не разогнувшаяся после тирании, снова подгибала колени! Увы, - и под марафонным продвижением "гуриного учения".
   Удивленный видел: чем дальше оно проникало вглубь областей и провинций, тем больше людей побуждало к у с л у ж е н и ю. Которое открывало для многих и многих единственный в бесцветно канувшей жизни шанс - узнать в л и ц а х другой
   мир, вырваться в него волею всемилостивого, всемогущего "учителя"...
   Гуру богат. Корт, дома, рестораны, магазины, издательства, производство и торговля всем, на чем можно разместить его афоризмы, стихи и песни, его лик. Все его, от него и к нему. Его приходы неведомы, расходы колоссальны.
   Такова правда и такова жизнь.
   Существует бескорыстие и существует необходимость есть, пить, иметь очаг, быть любимым. И искать истину. И поддерживать всем, чем сподобится, устремленных к ней. "Гуру", конечно, делает это.
   Но: "Служить бы рад, прислуживаться тошно" - уравнение, в России доселе не решенное. Вечное. Вставшее, наверное, и перед Христом!
   Конечно! И Он решал и решил его. Потому что и Ему с л у ж и л и ученики. Бескорыстно? Верно? За мзду? Надо читать, читать, постигать "Писание", знать Его "Завет" об этом. Изучить досконально!
   Чем и занялся при первой же возможности...
  
   Отставка
  
   ...Учение, дело ценны не сами по себе, но людьми, их творящими. Окрыленный ими человек - это и есть цена деяния, его потенциал.
   Таковым творцом, на мой взгляд, была Наташа - сотрудница Рерховского Центра, работавшая там, кажется, секретарем и, по-моему суждению, вполне качественно.
   Не было случая, чтобы она не уведомила, кого это касалось, о предстоящих в Центре делах, не сообщила бы с извинениями об их переносе, отмене и т.д., коли такое случалось. Не приберегла бы методичку, программку, разработку и т.п. завтрашней конференции для ее участников, а по ее завершении не позаботилась, чтобы их материалы были включены в готовящееся издание и прочее и прочее.
   При этом сама активно вступала в обсуждения и дискуссии, хорошо владела словом. Ее доклады воспринимались на одном дыхании, обнаруживали знание первоисточников, которые легко извлекались ею из памяти, приводились тактично и к месту. Отвечала на вопросы откровенно и заинтересованно.
   Но всегда уходила от разговоров о житейском, личном... Только однажды ненароком заставил ее высказаться об этом, случайно встретив сбегающую вниз по ступеням высотки главного корпуса МГУ.
   Окликнул, поинтересовался:
   - Здесь работаете?
   - Живу. Последние дни. Аспиранство кончилось, из общежития попросили.
   - А при МРЦ?
   - Там я на волоске.
   - Интриги?
   С виноватой улыбкой:
   - Нет... Все сложнее...
   - А устроиться на стороне?
   - Не получается, нет прописки...
   С тех пор больше ее не видел. Ни звонков, ни деловых контактов. Вопросы к новым лицам, встреченным в стенах и комнатах Центра, вызывали недоумение:
   - Наташа? Какая? - И перегляды с другими незнакомыми мне лицами. - К сожалению, не в курсе дела...
   Итак, отставка? Интриги? Вытеснение яркой личности? Неустроенность житейская? Но что бы там ни было - для Центра потеря. Дело само уходит в отставку, если его покидают такие работники! Оно не может быть чистым, если практика - нет. Так не бывает.
   Не было так и в президенствуемом мною Московском Центре медитации.
   Собственно, никакого "президенствования" не существовало (потому и оглаголил слово - иронически). Возложенные на меня обязанности кончились с официальным узаконением Центра медитации и обретением им своего статуса. Мавр сделал свое дело...
   Обидно?
   Упаси Господи. В свое время, вкусив власти министерской, в кабинетах которой отбыл восемь лет и, ко всеобщему изумлению и начальников и подчиненных добровольно оставил руководящий пост, - после этого командовать себе подобными зарекся.
   Президентский скипетр принял ввиду открывшегося вдруг нового горизонта, нового поприща - возможности работать в д у х е. То есть наполнять простые, ежедневные дела озарением осмысленной устремленности к единению в добре, сопричастности высоким чувствам и мыслям. Через которые и за которыми - и это стал осознавать с первых дней работы в Центре - непостижимый Сверхразум, Всевышний, лишь изредка и немногим посылающий сигнал небесной силы, той, что чудесно преображает и возвышает даже самое малое начинание.
   Для этого властномочий не требуется. Потому обнулению их радовался.
   Но не бездействию. Не бессилию перед множеством неожиданно обступивших проблем.
   За два года работы в Центре понял: в России марафонный ход "дела гуру", служение ему - вязнут, буксуют, уходят в гудок. Проверенные годами конструкции Центра - проседают. По замыслу "учителя" все его "центры" автономны. Подчинены единоначально только ему. Нет главного Центра и центров второстепенных. Даже если их несколько в одном городе, как, скажем, в Нью-Йорке.
   У нас иначе. "Гуру" далеко. Абарита - его полпред - мимолетен. "Центры", один за другим открываемые в бескрайних провинциях Руси, как шипами пронзаются проблемами неустроенной жизни. Отчаявшись справиться с ними "дома", шли и шли в Москву, в ее Центр, к его "президенту" челобитчики, как хаживали в Первопрестольную когда-то их прадеды, и не иссякает этот поток до сих пор.
   Шли ото всюду - из Питера, Томска, Тулы, Волгограда... И с чем! Не с просьбами - криками о спасении. Высказанными, впрочем, шепотом, с оглядкой по сторонам, в темном уголке Московского Центра:
   - Пригрозил: "убью". В подвал запер. Не выпущу, говорит, пока не откажешься....
   - Кто? Зачем? От чего отказаться? - подавленно спрашиваю челобитчика.
   - Президент наш. Чтоб жену в Америку вписать. Вместо меня. Сам едет - и ее с собой. Она под другой фамилией. На медитации не ходит. Просто, на халяву...
   - Ученики другие что?
   - Молчат. Запугал. Если Абарите, говорит, скажете, придушим. У него дружки спортсмены. Эти могут... С ним тоже летят... в Америку
   Представил картину: "разгоряченные" лица, "пылающие" взоры: идет дележ дармовых мест для поездки в США. "Боярин" Центра, протащив в него дружину приятелей-крепышей, оформляет себя вместе с ними, да еще и левую "президентшу" - свою жену. Возвысившего же глас возмущения челобитчика - в подвал, да кулак под нос: загублю. И молчат затерроризированные искатели духа.
   Обещал поговорить с Абаритой, сообщить "гуру".
   И говорил. И сообщал. Первый не верил. До второго, думаю, мои факсы не долетали. И ходок, ничего не добившись, раздавленный "духовным" беспределом, обиженный теперь и на меня, а то и подозревая в сговоре с "боярином", отбывал в неизвестность тьмы.
   А мне уже жалобился следующий...
   Угнетенный, мог лишь повторять: бессилен, неполномочен. И утешать, советовать, порицать. Несколько раз, не выдержав челобитного напора, вмешивался в разборки провинциальных "центров" - только словом, только урезонивающим "ай- яй-яй!"
   Периферийные "вожди" тут же - к Абарите: превышает полномочия, манипулирует, вносит разлад и смуту. Отвлекая внимание на мою персону, маскировали положение в "своем" Центре.
   Абарита верил им. И несколько раз громогласно: у нас только один президент - "гуру"... Других нет и быть не может.
   Стало ясно: защиты обиженным нет.
   Число их росло, количество учеников падало.
   "Учитель" знал, что делал в США, Европе, даже - в Австралии.
   Но не знал России.
   Порядок, ритуалы, обычаи, организация - аналогичны всюду в его "центрах". В России они - экзотика.
   Нет, русские сто раз не правы.
   Разве так медитируют? Разве можно приходить на сеанс через полчаса после его начала? А уходить - за час до окончания? Да еще в п р о ц е с с е друг с другом дискутировать?
   Зачем не в сари жены? Почто не в белых рубахах и штанах мужи? Почему они в свитерах и джинсах, плащах и пальто? И вот уже запрет "задерживаться-торопиться" и являться без предписанной формы. И наказ: входящим блюсти тишину!
   Русичи искренне дивятся: а разве это важно? Разве главное не полет души, не поиск ответов на вопросы пробуждающейся в е р ы? Упрямятся, вредничают. Костюмироваться не желает половина состава Центра. Не дело это - овосточиваться русскому человеку... И шепотом сосед соседу - о чем-то головоломном, философско-божественном.
   И отвлекают других.
   Непорядок.
   Но без дисциплины нельзя. Не сосредоточишься, не заглянешь вглубь себя, не растворишься в субстанции. А без шествия по этим ступеням невозможна медитация. И вот уже на входе дежурные, отсеивают опоздавших, а в зале урезонивают собеседующих. А явившихся ко времени и тихих - на учет и "галочка" в списке: все плюсик на чашу будущих поощрений...
   Кто-то привычно подстроился под чужеродный регламент. Другие, независимые натуры, сопротивляются. Не по нраву уздечка только что обретшим свободу. Инициативные сговорились встречаться помимо медитаций - дискутировать о нахлынувшем, устроив подобие семинария на тему и с т и н н о й веры. И - остановлены. Вначале вежливо: это не надо. Но непослушники сошлись снова и - в зал не допущены: арендован для медитаций, не для бесед. Словоблудствуйте дома...
   Обратился к "гуру", обосновал важность обсуждений, ответов на непроясненные вопросы, неразвеянные сомнения, несбывшиеся надежды.
   Безответно.
   Задумывающихся после этого в Центре поубавилось...
   Особенно выбивал из колеи запрет на симпатии.
   Среди учеников большинство - одинокие, неустроенные, бедствующие. Но внутренне трепетные, отзывчивые на ответное внимание, отклик, понимание. И вот уже неожиданно кто-то обнаруживает подругу в соседке, друга в соседе по медитации. Он замечает ЕЕ, она - ЕГО. Какое орошение души, освежение чувств! Какая неземная любовь!
   Но - воспрещена. Ослушникам же, поддавшимся чувству кара - отлучение из учеников, из Центра, из сердца "гуру". И рвутся перетянутые нервы. Не выдерживает удара душа. Одна из пылающих любовью пар лишает себя жизни... С трудом спасают только ЕЕ. ОН упокоен в земле.
   Трагедия стала последним доводом. Не может быть человечным "учение", если бесчеловечна практика. Участвовать в сим не хочу, не могу.
   Сообщил об этом Абарите в часовом телефонном разговоре. Трудном разговоре.
   - Ты болеет, Nikolai! Я советат с "гуру", - прерывает его он, устав растолковывать, что я не прав, что все не так, что "учитель" видит, знает и контролирует ситуацию...
   Назавтра отставка была принята. Без вопросов, без объяснений. Заочно. Видимо, поработали "бояре" из глубинковских центров. Понятно, в паре с Абаритой...
   Молчать нельзя. "Учитель" должен знать правду. Русские ученики тоже. Излил сомнения и раздумья в статье и - в офис Центра, где компьютеры, факсы, принтеры.
   - Послать "гуру"? Ознакомить учеников?
   Лица услужителей-волонтеров множительной аппаратуры насмешливы: а ху-ху не хо-хо!... И "сочувственный" вздох: к сожалению, невозможно - срочная работа, идет книга о медитации, техника перегружена...
   - Тогда публикую в газете.
   И, отчетливо понимая, что э т о за три минуты дойдет до бенгальского американца, оставляю статью волонтерам.
   Все точно. Через час звонок. На линии он. Десятиминутый ток хрипловато-гортанных увещеваний, вновь совершенно явственно схваченных и понятых подсознанием: статью публиковать не надо, она уже перед ним, будет изучена, рассмотрена, продумана и отреагирована... За президентство, создание Центра - небесное "спасибо", пусть теперь дело продолжат другие... Ты же всегда желанный гость...
   Пусть будет так.
   Если будет. Но стало... анкетирование учеников, градация на касты по степени лояльности (у с л у ж е н и я) "учителю", отрешение от Центра недовольных ("гуру": кроме Nikolai, его не трогать, как передали мне). И тому подобное... Написал еще одно тревожное письмо, послал с оказией, чтобы знать - получено, прочитано.
   Ответа не последовало.
   - Что стряслось? Где ты? В чем дело? - наседали ученики первых "призывов", требуя объяснений. Их, товарищей по Богооткровению, держать в неведении не мог.
   Опубликовал статью в своей институтской газете. Забрал тираж, отнес в Центр. Сочтете полезной, Бог в помощь. Нет - Бог вам судья.
   И оставил московский Центр медитации навсегда.
   С недоумением и горечью в душе. Несмотря на
   поворот, случившийся в жизни, на пробуждение, на первые шаги к Сверхреальному, прикосновение к Нему, возжение жажды Богознания. Ибо все это растворялось в чуждой уму и сердцу практике. Ушел с желанием узреть и оценить другие практики - церковные... Воспринять другие верования, давно сложившиеся - не ломлюсь ли в распахнутую дверь?! Погрузиться в Библию, Евангелие, дабы найти ответы на жалящие вопросы, неразрешенные в Центре, постичь Бого-Христа в личности Иисуса, усвоить Его Завет.
   Отставка стала началом поворота к з р я ч е й духовности. Уход из рядов рериховцев - его завершением.
   ...Уже окончено многолетнее погружение в живые родники Писания. Уже поставлена точка в исследовании Личности Христа. Уже убедился, что без тугой пачки купюр опубликовать книгу о Нем не удастся. Уже осыпан кровоточащими ссадинами в схватке с коварносильным ОнО. Но лишь е щ е не потеряна последняя надежда - издать книгу в Международном Рериховском Центре, последняя надежда. Долго колебался: а вдруг напрасная!
   И вот решился, звоню. Можно уважаемую руководительницу. В ответ прежнее: больна, в Индии, в Думе; как и раньше, неуловима.
   Наташа?
   Какая?
   Да та, эта, которая тогда, ну - та, что...
   Трудно сказать. Вы, по какому вопросу? О публикации? Это в издательский отдел. Подходите....
   Подошел.
   Тот же особняк Лопухиных. Прежний коридор с перезвоном колокольчиков и тонким восточным ароматом, - все как десять лет назад, когда явился к одной из немногих з р я ч и х, рекомендованный г-жой Соколовой.
   ...Позже не раз пытался дозвониться по номеру ее телефона. Безответно. Писал по адресу "единокровной" сестры. Молчание. Где вы многомудрые и самоотверженные хранительницы самиздатовской "Этики"? На даче? Летом, положим. И зимой - тоже? И весной? И осенью? Или - у ш л и? Жаль, если так, очень жаль... Хотелось поговорить. И поблагодарить...
   ...Итак, в МРЦ все как прежде. Новое - охрана при входе. За пультом с кнопками. Сигнализация! Тревожные времена?
   - К кому?
   - В издательский отдел...
   - Персонально?
   - Полагаю, к заведующей.
   - Ее нет.
   - К любому сотруднику.
   - Никого нет.
   - Только что звонил. Пригласили.
   - Сейчас нет.
   - Тогда передайте рукопись, скажите от...
   Охрана жестом - нет! - Жмет клавишу на пульте и, не глядя:
   - Тут в издательский отдел. - И мне:
   - Ждите.
   Дождался прихода сухонькой, гладко причесанной седовласой старушки с землистым цветом лица и поникшим взором.
   Анкетно представился, поинтересовался:
   - С кем имею честь?
   - Вам зачем?
   Напрягшись, поведал: некогда участник семинаров, конференций МРЦ. Докладчик постоянно действующего лектория. Созвонившись, пришел с книгой, полагаю, "Этике" не чуждой.
   - Сторонних авторов не издаем.
   - Уже издавался. И не сторонний...
   - Теперь не издаем.
   Завелся: ах, так! Подать саму руководительнцу!
   - Не принимает.
   - Скажете, кто и зачем, примет.
   - Запишитесь, вам позвонят.
   - Когда?
   - Как только, так сразу. Как только подойдет ваша очередь. Вам сообщат.
   - Через месяц? Год?
   - Бестактный вопрос
   - Согласен. Беру назад. А вы, пожалуйста, возьмите рукопись. Заключение отдела, думаю, лишним не будет...
   - Передать на отзыв, полагаю, отрицательный - пожалуйста.
   - Не читая, уверены - отрицательный? Почему же?
   Зловеще прищурившись:
   - Глаз наметан. - И охраннику: - Пусть оставит на столе. Заберут. Станет хулиганить, вызывайте наряд...
   И скрылась в перезвоне длинного коридора.
   Сжав кулаки, выскочил вон.
   ...Через неделю уведомили звонком: отзыв готов. Рукопись можно получить назад. Лучше сегодня же, скажем, в метро.
   Просчитанная предусмотрительность...
   Еду на станцию "Аэропорт". Предложил позвонивший юноша: "Вам удобно?". "Вполне". "И мне - недалеко живу".
   И еду. Снова "Аэропорт", с которого все началось. Где произошла достопамятная встреча с г-жой Соколовой, где мне доверены были б е с ц е н н ы е, ибо утратили свою цену, листы самиздатовской "Этики", и где был дан наказ о встрече со з р я ч е й Людмилой Шапошниковой.
   Снова предзнаменование?
   Совсем юный парень - узнал его по описанию, - сидя на скамье, перелистывал мою книгу-рукопись. Что-то заносил в свой блокнот. Готовится к "аргументации" в отказе?
   - Интересно? - я уже миролюбиво, успокоившись, даже с любопытством.
   - Очень! - он.
   Представился: автор той самой, что в его руках рукописи, собственной персоной. И естественный вопрос:
   - А отзыв?
   - Отрицательный. - Юнец не смутился, не растерялся, противореча себе.
   Что ж так? Ведь интересно...
   - Поручено...
   - Вы сотрудник МРЦ?
   - Не я, жена... Вот рецензия.
   - Замечательно. Давайте, на память.
   Сунул пару машинописных листов в карман. Протянул пареньку руку:
   - Счастливо.
   - Желаю поскорее издаться...
   Попрощались дружески, по-русски.
   Круг замкнулся.
   2002 г.
  
  
   *** *** *** ***
  
  
  
  
  
  
  
  
   Америка-Америка!...
   Твои "Голоса" мы слушали, свободе - завидовали, к победам - ревновали.
   Ты - импульс демократии.
   Ты - это джаз, джинсы, сока-, рок, битники. Самореализацию по-американски - нам!
   Америка поможет всякому не сдающемуся, ищущему, жаждущему...
   В СэША, в СэША, в СэША - почти рефрен чеховского "В Москву, в Москву...".
  
  
   Слово 4
   ЛОС АНЖЕЛЕС-ОБРАТНО
   Очерк
  
       1. О н О
        
    Март, день 24-й, год 2000. .
      7.30 утра.
      Сан-Диего.
      Русская православная церковь Св. Иоанна Кронштадтского.
      Ставлю вещи на скамью y входа, озираюсь...

     Невообразимо.
     Я - за тысячи верст от дома, в неведомом мне городе, перед обителью, где меня не знают и не ждут.
     Я, который почти год засыпал и просыпался с этой идеей - издаться в Америке. Издаться, а потом, С и вслед ЗА книгой, переходя от университета к университету, от церкви к церкви, от страны к стране, идти по свету, чтобы видеть м и р веры. Я не во сне, а на яву - здесь.
     Почему в Америке? Не разумнее ли и - дешевле! - издаваться дома? Ведь только тех семи сотен, что потрачены на перелет сюда, хватало бы, чтобы выпустить 1000 экземпляров книги в Москве. Правда, в черно-блеклом варианте, убийственном для 110 цветных фоторепродукций Иисуса, собранных в работе.
      Потому что дома ОнО...
      Именно такое, каким написано: "н" в середине ("николай" с маленькой буквы), зажатое и придавленное, словно жерновами, двумя заглавными "О" - Обложным, Отвратным, а по сути , - злокозненным.
      Началось ОнО с самых первых попыток опубликоваться. Казалось, явленная вдохновением, книга о Спасителе сама себе проложит дорогу к печатному станку. Но этого не произошло. Ситуации сплетались в туманную, вязнущие в непостигаемом картину.
      Один за другим шли роковые провалы всех без единого исключения намерений ее напечатать. Это повторялось больше года. И в конце концов привело к мысли бежать от кольцевой осады темных вихрей, от ОнО в США...

      И вот я в Сан-Диего у входа в православную церковь. Деревянная крашеная дверь заперта на висячий замок. Понял, что темное, гиблое ОнО обложило плотно после трагической истории с Геннадием, крепким, напористым н о в ы м к и е в с к и м, поселившимся в одной из комнат моего особняка.
     - При сэсэре календари печатал с дамской натуры, в рост, - ненавязчиво бахвалился он, перелистывая мою книгу-рукопись об Иисусе. - Миллионы имел! Чую, ваша книжица в Христов юбилей нарасхват пойдет...На экспорт. За валюту. По английски издавать будем.
     И хрустящими наличными выдал мне и на переводчицу и на поездку в Финляндию.
    - Книжку о Боге надо делать по-божески. Поедете в Otava - работал с этим издательством в Хельсинки. Сделают супер-классно...

     И - пропал. Всерьез, не шутя. Сгинул безвозвратно.
     Даже когда схватили его похитителей, сознавшихся, что били два дня, требуя деньги, а на третий, мол, он бежал.
     Едва ли. Если бы бежал, обязательно бы у меня объявился. А его нет.
     И книги нет....
     Зато есть я. И передо мной - православный храм Сан Диего, попросту - большая русская деревенская изба с маковкой над крышей. И машина, доставившая меня из гостиницы. И водитель - афро-американец, клерк этой гостиницы, приветливо машущий рукой на прощание.

      ...Поездка в Финляндию все же состоялась: договоренность с издателем, паспорта, визы - все было готово, не отказываться же в самом деле от шанса! Но обернулась пустой тратой. Без толстого кошелька сгинувшего благодетеля прижимистые финны разговаривать не стали. Уяснив ситуацию и сберегая оставшуюся валюту, возвратился ни с чем восвояси. Именно НИ С ЧЕМ: недалеко от дома был ограблен. Натурально. Как грабят бандиты. Ночью. Впятером одного. Начисто.
     Это был знак: ПРЕДУПРЕЖЕНИЕ.

     ...И вот я стою перед входом в православный храм города Сан-Диего. В неурочный час - субботу (служба по воскресениям). С надеждой встретить хотя бы кого-то из приходской школы, работающей при нем , - как сообщил мне все тот же клерк отеля, почерпнув сведения из пожелтевшей бумажки на двери, - именно по субботам. Разумеется, если занятия не закончились.

     ... После Финляндии были еще: "Терра" (процветающая издательская фирма, одобрительный отзыв специалиста и - заключение какого-то чина из Патриархии: "не рекомендовать"); киевская "София" (печатает эзотерику, читала рукопись с полуобнадеживающими намеками два месяца, и - отказалась от нее как от "не- профильной..."); "Ключ"(учредитель - друг-однокурсник : "издавай без картинок, текст интересен сам-по-себе, намного дешевле, напрягись, подзайми..."). И еще, и еще, и еще не менее полусотни заходов и все - тупиковые.1 Потом, когда те, к кому обращался, сказали нет , словно в омут головой, кинулся в Интернет за сытым, щедрым иноземном меценатом. Тут-то и возникла (а ведь случайного ничего нет!) энергичная и целеустремленная американка Шерон Линзей.
     Сообщила: грядет конференция не какой-то там, а - Тихоокеанской социологической ассоциации. На коей она ведет секцию РЕЛИГИЯ В ПОСТКОММУНИТИЧЕСКОМ ОБЩЕСТВЕ! Заметила: будете с л у ч а й н о в эти дни в Калифорнии (!!!) - с удовольствием послушаем вас..
     Буду? Это ж перст судьбы! Да на т а к о й конференции обязан быть! Скорее туда, где почти 800 коллег-социологов! Богатых. Которые поймут. И опубликуют и купят. Для себя , для своих вузов. И все проблемы решены!

     ...И вот я стою перед входом в православный храм города. Явившись без зондажа, без предварительного звонка. Наудачу, вслепую.
     И без книги. Единственно, - с гудящей и звенящей головой, не знавшей подушки уже трое суток, заболевшей еще в Москве, когда родного МГУКИ ректор академик Татьяна Киселева, выслушав мои проклятья всем фондам и спонсорам равнодушным к духовному ренессансу, к науке, раскрыла свой кошелек и протянула 500 зеленых:
     - Все, что могу для вас...
     И я взял.
     И клятвенно обещал вернуть ("Да я верю, верю!" - она).
     А пройдя таможню Лос-Анжелеса и обнаружив, что меня никто не встречает, я, человек с 80 долларами в кармане, начал сознавать, что вернуть столь громадный для меня долг этой героической и рисковой женщине мне удастся ОЙ КАК НЕ СКОРО!
     И потом, почти физически ощущая, как тают не деньги, а моя кровь, почти два часа добирался на "шатле" - микроавтобусе до Union Station - вокзала, откуда ходят электропоезда до Сан-Диего. А потом часа четыре ехал в сидячем вагоне до места назначения. И наконец уже поздно ночью катил на такси в отель.
     И заявился с 30 долларами в кармане, чемоданом, кейсом и плащем на руке в вестибюль шикарного отеля, где завтра откроется конференция. Томясь в шоке и стрессе и страдая от жары, поинтересовался у клерка насчет размещения.
    - Рlease, 200 dollares for a day, - услышал в ответ - четыре моих месячных оклада в сутки.
     Поблагодарив, с достоинством прошествовал по залам завтрашних заседаний, опустился на один из роскошных диванов, чемодан задвинул за его спинку, извлек из кейса бумаги и ушел в них с головой ...На самом деле просидел в полубреду и отчаянии всю ночь.

      ...Не без удивления обошел и рассмотрел храм православной веры города с миллионным населением. Если бы не маковка, дом - обычный для деревенской России. Стриженый газон вокруг, однако, напоминал, - это Америка с ее канонами ухоженности и кладбищенской аккуратности. Впрочем, каноны эти были нарушены тем, что располагался дом на окраине тихой улицы, недалеко от глубоченного оврага, к которому почти вплотную подходил забор, окружавший дворовые постройки.
     Ворота во двор были распахнуты, за ними - обширная асфальтированная автостоянка. Недалеко от внутреннего крыльца дома-церкви - автомобиль. Ясно, что эта его часть обитаема, а, значит, возможна встреча с кем-нибудь из служителей. Быть может, с самим отцом Гедеоном!

     ...В ночь своего бессонного сидения перед конференцией я, разумеется, не бездействовал. Я искал.
     Перелистывая страницы гостиничного телефонного справочника Сан Диего с конца на начало и обратно. Искал телефоны тех, кто бы мог бросить спасательный круг. Благотворителей, землячеств, церквей. Тогда-то и обнаружил русскую православную церковь Св. Иоанна Кронштадского. И утром набрал номер. И услышал бодрые слова, напряженным голосом записанные на автоответчик:
     - Здравствуйте. Вы позвонили в русскую православную церковь города Сан-Диего. Оставьте номер вашего телефона, и отец Гидион обязательно перезвонит вам.
      К счастью, телефон находился в шаге от моей дислокации. Его номер я и продиктовал автоответчику. Но к несчастью отец Гедеон не перезвонил. Ни утром, ни днем, после второго моего обращения к нему. Ни вечером - после третьего. Ни назавтра.
     Так и не дождавшись ни этого звонка, ни звонков других cпасителей, на автоответчики которых я в ту ночь также надиктовал свои "sos", я приспособился к альтернативной американской розетке, побрился и пошел пить кофе.

      ...Покинув церковный двор, двинулся к оврагу, с удовольствием углубился в заросли,
   которых в чистом, разлинованном, подстриженном городе, пожалуй более нигде и не сыщешь. Вот этим - располагавшимся неподалеку кусочком неокультуренной земли - православная обитель Сан-Диего точно напоминала Россию. Так с невольной теплотой думал я, выбираясь из кустиков и чуть не споткнулся от неожиданности. Передо мной стоял батюшка.
     То ли от гула в ушах, то ли от заторможенной реакции из-за трехсуточной бессонницы я не услышал, а лишь уловил по движению губ священника какие-то произнесенные им в мою сторону слова. Эх, сейчас бы того утреннего, великолепного, пятизвездочного гостиничного кофе!

     ... Как видно, это была традиция - мудрая, надо сказать, устроителей конференции - встречать прибывающих ее участников крепким, бодрящим кофе с самого раннего утра, предоставляя право каждому решать, принять ли одну чашку или три или двенадцать. И смаковать глотки горячего ароматного и, действиетльно,
бодрящего напитка в перемежку с кусочками банана, ананаса, бусинами винограда.
     После нескольких таких заходов почувствовал себя бодрым и
сориентировался на местности. Нашел стол регистрации участников. Зарегистрировался. Значек участника конференции прицепил на лацкан пиджака. И уже как законный конферент этак свободно, с улыбочкой, у тех, кто хоть как-то способен помочь, стал выпытывать о размещении и питании. Ответ был один: о, это вы решаете сами, сэр. Желаем успехов!
     Снова на диван? Ну, нет! Нужно найти Шерон Линзей, призвать войти в положение, попросить содействия...
     Из программки узнал о месте и времени работы секции и о том, что пленарных заседаний, как это принято у нас, здесь нет. Сообразил, что разыскать Шерон до секции среди прибывающих и разноязычных толп не удастся. И, вернувшись на свой диван, стал ждать.
     Итак, я в шаге от исполнения своего замысла.
     Супер-ответственный момент судьбы.
     Шанс издать книгу о Христе с участием - творческом, финансовом, организационном, приму все! - щедрых американцев. Надо только достучатся до их сознания, дать понять им, что без их поддержки я пропаду. И сказать это нужно ненавязчиво, деликатно, но и прозрачно. Лучше всего - в своем докладе. Пробудить чувство научной солидарности. И, как бы мимоходом, невзначай коснуться житейского вопроса и, наконец-то, обрести пристанище хоть в отеле. А то и у кого-нибудь дома - я бы не возражал.
     Внес в написанный еще дома текст доклада нужные формулировки. Но с каким трудом!
     Едва управился к открытию секции - 15.00.
     В Москве это полночь. И когда действие кофе кончилось и сон медведем стал ломать все тело, - думать парализованным мозгом было невозможно. Кое-как координируя движения, выковырял из-за с в о е г о дивана чемодан и вместе с ним побрел в зал работы секции.
    Шерон, стремительная, молниеподобная Шерон сразу же узнала меня, осыпала восхищенными и удивленными восклицаниями, усадила в президиум, третьему предоставила слово. Вот оно.
      Речь бодрствующего в бессонном стрессе, произнесенная им       на ломаном английском перед аудиторией секции "Религия в       посткоммунистическом обществе".
          Уважаемые дамы и господа,
         Дорогая Шерон!
    24 часа назад, вылетая из московской снежной бури и житейской сумятицы на встречу с вами сюда в Лос Анжелес, я не предполагал, что меня здесь ожидает столь холодный прием. Не только в смысле бытового устройства, ибо здесь я второй день без ночлега и стола и предыдущую ночь провел, сидя в фойе отеля на диване.
     Существеннее тот холодный негативизм оценок духовной жизни Российского общества, которые здесь прозвучали. Я имею в виду утверждения, что в посткоммунистической России витает призрак тоталитаризма, а в настроениях людей доминирует ностальгия по рухнувшей советской империи. Что спивающийся обыватель в нашей стране далек от религии, и не способен по достоинству оценить и принять такую нравственную ценность Запада, как права человека.
    Чтобы понять всю ошибочность подобных суждений, нужно знать особенности мировосприятия моих сограждан, их менталитета. Эти особенности, органически присущи нам, русским, обусловлены историческими, географическими, социальными, психологическими и т.д. условиями жизни в обществе. Поясню это на собственном примере.
     В ранней молодости, когда все мы задумываемся о выборе пути и решаем насущные вопросы бытия, я пытался определить для себя, что вялятся тем главным, чему я должен посвятить жизнь?
     Карьера? Дело нужное, но не определяющее, напротив - производное от главного выбора..
     Деньги? Штука необходимая, но не абсолютная.
     Любовь, семейный очаг? Вещи прекрасные, но не самодостаточные.
     Я долго не находил ответа на эти вопросы.
    В 1963 году я служил в пограничных войсках тогда еще советского Азербайджана. Однажды, находясь на посту, услышал песню этого народа, которую пел крестьянин, ехавший по горной тропинке на ослике. Ее непрерывно вибрирующая, то взлетающая, то падающая мелодия казалась слепком окружавших нас бесконечных сопок и горных вершин, ущелий и рек. И я вдруг ощутил, осознал красоту и величие этого края, понял, что это песня самой природы, неба и земли. Я испытал чувство
глубокого единства со всем, что меня окружало. И человек леса - уралец, сибиряк - я полюбил этот горный край, этот народ.
     Вот это чувство единения с людьми, миром, всем сущим стало для меня главной радостью и ценностью жизни. И дальше я поступал таким образом, выбирал такие пути, которые бы позволили вновь и вновь пережить это удивительное, прекрасное, глубокое чувство.
     Потом я заметил такие же настроения и устремления у других людей и откликался на них. С этой целью я уже в армии вступил в коммунистическую партию, стал изучать историческую, философскую, социологическую литературу. Я узнал, что русский народ не проходил в своем развитии этапа рабовладения, что даже в условиях крепостничества важную роль в жизни народа играли "миры", то есть общины, дожившие вплоть до переворота 1917 года. Потом, при Советах на их основе создавались колхозы, сохранившиеся кое-где в России поныне.
     Но со временем я осознал, что ни КПСС, ни другие советские организации не только не объединяют, но разделяют людей по принципу "наш-чужой", "за социализм или против". Я стал искать воплощения принципов единения в общечеловеческих ценностях, идеях космизма. Стал изучать работы Рерихов, познакомился с теософией, библейскими источниками.
     Наступил момент, когда я понял, что на основе атеизма принципы единения неосуществимы. Что единение возможно лишь перед лицом Высшего сознания, Всевышнего. Я вышел из рядов КПСС. Начинались годы перестройки. Я увлекся эзотерикой, стал заниматься медитацией.
   Итак, вот главная духовная ценность, которая определила выбор жизненного пути, в данном случае высшего покорного слуги. Она присуща людям моей страны в гораздо большей степени, чем человеку Запада.
     Здесь на Западе, в США личность формируется в условиях свободного рынка, конкуренции, защищенной законом частной собственности. Здесь человек сам себе хозяин, он, а не кто другой принимает решения. Отсюда вполне понятный индивидуализм, закрытость его перед другими людьми. Отсюда потребность и необходимость неприкосновенности личности и принцип прав человека, как универсальный и первостепенный.
     Сознание русского человека, напротив коллективистское, абстрактное. Потребность в единении с ближним пробуждает у него стремления к "братству", делает его открытым. Особенно остро ощутили люди потребность единения после распада СССР, неизбежного и закономерного, как неизбежно гибнет все, что строится вне духовных начал.
     Сегодня условия для духовного самоосуществления людей гораздо более благоприятны. Они-то и стимулируют данные тенденции в духовной жизни общества. Именно в рамках этих тенденций осуществляется пробуждение веры у людей. Именно жажда единения с ближним и дальним , а совсем не тоска по имперскому величию все ощутимее в настроениях людей, в их словах и поступках.
     Закончу еще одним маленьким примером из личного опыта. Пройдя столь непростой путь к обретению веры, открытию БОГА, я ощутил потребность рассказать о Том, Кто позволил увидеть бытие и человека в их настоящем и перспективном совершенстве, Кто дал новые силы жить - об Иисусе Христе. Рассказать о том, каким он явился мне и какой наказ дал. В результате появилась работа, которую я держу в руках и которую уже более года не могу издать дома. Мое предчувствие подсказывает, что это может случиться здесь среди коллег, понимающих меня и знающих как это сделать.
     Но это частность. Общим же - и таков мой окончательный вывод о происходящих в России духовных процессах - для моих соотечественников является все острее ощущаемая потребность в обретении веры и стремлении к единению с людьми на ее принципах, стремление к единению в Духе. Благодарю за внимание.
     Прошу простить мой плохой английский.
     С благодарностью приму любые конструктивные предложения относительно публикации моей книга о Христе.
     И подняв оформленную в виде книги рукопись на вытянутой руке, потряс ее в воздухе.

                             2.Отец Гедеон

     ...Итак, передо мной стоял человек, которого я жаждел видеть, - служитель православного храма, быть может, сам отец Гедеон, в полном церковном облачении черного цвета, в головном уборе, с четками в руках. Чистое, белое лицо, обрамленное бородой, отрешенно-непроницаемо. Взгляд же, брошенный сперва на чемоданы, стоявшие у двери, затем в мою сторону, был острым и всепонимающим.
   - Здравствуйте! - как можно более искренне поприветствовал я его.
    Священнослужитель сдержанно поклонился.
    Я молчал. Он тоже.
    Ни вопроса, зачем я здесь, ни естественного интереса, кто перед ним - н и ч е г о !
    И здесь ОнО? - холодея подумал я. И, преодолевая внутреннее сопротивление, рассказал, кто я, на какой такой Meeting of Pacific Sociological Association приехал и с каким докладом о духовно-религиозном возрождении России выступил.
    - Захотел посетить нашу православную обитель, коли уж я тут...
    - Во-первых, - возразил батюшка, когда я выдохся, - ни о какой конференции не уведомлен. Во-вторых, сомневаюсь, что некая Pacific Association способна и правомочна обсуждать религиозную жизнь России.
     Туго соображая ватной головой, все же пытаюсь растолковать батюшке, что Pacific - Ассоциация известная, изучает общественные процессы в странах Тихоокеанского побережья, к каковым Россия принадлежит, а не знать уважаемый Отец о сим мероприятии мог, потому что оно чисто светского характера, и религиозные деятели в нем не участвуют. Кроме того, де, пытался звонить по телефону храма, даже надиктовал на автоответчик и о себе, и о намерении посетить церковь, и о проходящих в Doublе Trees Hotel обсуждениях. Так что, пожелай кто-либо из духовных особ побывать там, его охотно бы выслушали.
    - Заблуждаетесь, - почему-то с обидой отреагировал на мои объяснения батюшка. - О событиях значащих нас оповещает через Патриархию Москва своевременно. Не в пустыне живем: что надо знаем, где нужно участвуем. И как вести себя и с кем, представляем. Тогда как вам это надо еще научиться понимать. Хотя бы то, что здесь в Америке по ночам звонить не заведено. Это по меньшей мере неуважительно. Таких здесь сразу в полицию и с ними не церемонятся. Или хотя бы как говорить с духовным лицом, что прежде должно правильно подойти к нему, склонив голову в почтении и, положив правую руку в левую, испроситв благословения. И уж потом вести речи.
     Впрочем, довольно! Идет великий пост и о суетном я толковать не настроен.

    ...После моего прозвучал доклад венгра о попрании советскими танками свободы его страны, не дающем надежды современной России на духовное обновление. Затем - югослава, развенчавшего политику Милошевича, который подменил духовную идею националистической и которого так недальновидно поддержала Москва.
Слушатели согласно кивали головами.
     К звону в ушах прибавились боль в висках и зуд в ладонях.
     Рукопись мою никто не запросил, сквозь ряды ни один из коллег-социологов не протиснулся, записки с заманчивыми предложениями не прислал.
     Н И К Т О. Н И Ч Е Г О.
     Еще продолжался чей-то спич, когда в зал заседания бесшумно и элегантно вкатился немалых размеров стол, сервированный до неприличия вкусно, сытно, пьяно и изящно. И аудитория с бокалами в одной и - бутербродами, пиццей, жареными куриными окорочками, пирожками, пирожными, кусками, торта, дольками ананаса, яблока, киви, груши, банана, гроздьями винограда и т.д. - в другой, хотя и продолжала говорить о чем-то, но умиротворенно и легко. И готовые сорваться с языка призывы и крики о моем горе вначале застряли в горле, а потом вместе с порциями нежнейшей ветчины, свежайших колбасы и сыра, нарезок красной и белой рыб, фруктов разных наименований, запиваемые тонкого вкуса вином, - отправились туда, куда они и должны были уйти... Еще одна одна мудрая традиция блистательной Pacific Association, свято соблюдаемая устроителями конференции, - с горечью подумал я.
     Пока в толчее вокруг стола смаковал пережовывыемое и глотаемое, пока ждал чьих-нибудь вопросов и приглашений, советов и инициатив - ВЕДЬ ИМЕННО ЗА ЭТИМ Я ПРИЕХАЛ В США - Шерон исчезла. Растворились в толпе и докладчики, а потом и слушатели секции. Неожиданно к своему ужасу я осознал, что остался один возле злосчастных чемодана и кейса, в полушоковом состоянии наблюдая через окна, как солидно, с чувством хорошо выполненной работы рассаживались по своим машинам и разъезжались, те кто только что были рядом, на кого я рассчитывал больше, чем на волшебство..
     Но это еще не был конец.
     Неожиданно невесть откуда вынырнула Шерон, и потянула меня за собой.
    - Com, com, Nikolai! Following me! - Оказалось, в ресторан, на ужин в честь гостей-докладчиков. И я устремился вслед за ней со своими чемоданами, и сунул их швейцару, и за всю трапезу так и не пришел в себя, а на мои с трудом составляемые англо-американские фразы о том, что у меня проблемы с книгой, ночлегом, Шерон только смеялась,
     O, yes! Thees are very series problems. It is America!
     Потом ушла расплачиваться и исчезла, теперь навсегда.
     Это был уже конец. Это было ОнО.

     "...О суетном толковать не намерен!" - отозвались в моем звенящем мозгу слова батюшки. Физически ощутил глухой и тяжелый удар в темя, боль под левой лопаткой. ОнО. То было торжествующее ОнО!
     Но дальше произошло удивительное. Неизвестно откуда во мне стали пробуждаться силы, бодрость. Все тело наполнилось энергией.
     От дремотной обморочности не осталось и следа. Звон, спазмы, боль в висках, в области сердца, - все улетучилось.
     Стало очевидно: теперь я - один. Один на один с городом, штатом, чужой страной. Вдалеке от дома, практически - на противоположной стороне планеты от него. Без средств. Без малейшего понятия, что делать дальше.
     Но - с верой. И неизданной книгой о Христе.
     Теперь, когда я знал, что все зависит только от меня самого, я был спокоен, Значит будет не так уж плохо.
    - Благодарю вас батюшка! Извините мою неловкость. Постараюсь прийти снова в более подходящее время, - искренне радуясь внутреннему преображению, весело произнес я.
     Поднял чемоданы и, чувствуя как легко отрываются ступни ног от брусчатки улицы, - такое впечатление, что взлетаю, - пошел прочь от храма русской православной церкви города Сан Диего, и, возможно, его настоятеля, быть может, самого отца Гидиона.
     Он тоже некоторое время шествовал в том же направлении, что и я, но потом резко повернул назад.
     А с ним и ОнО!
     Я ощутил это сразу, испытав чувство окрыляющего облегчения. Предо мной лежала вся планета...
     ...Не считая первой ночи, Е-Щ-Е-В-Т-Е-Ч-Е-Н-И-Е-Т-Р-Е-Х-С-У-Т-О-К-Д-И-В-А-Н О-Т-Е-Л-Я-Б-Ы-Л-М-О-И-М-П-Р-И-С-Т-А-Н-И-Щ-Е-М.
     На вторую дремотно - шоковую пытку сидением на его мягких пружинах невольно обрекла Шерон: решать проблему ночлега после ее внезапного отъезда было поздно. На третью - вынудил оргкомитет PSA, которому, хорошо отдохнувшему, выспавшемуся, поутру подал заявление - крик отчаяния о помощи и ответивший далеко после обеда: к сожалению, нет средств. И хотя смысла срываться с места, то есть со своего великолепного дивана тоже не было и в этот раз, - сделал бы это не задумываясь, если бы не окрыляющая новость, которую узнал от клерков отеля, деловито расставлявших в фойэ стеллажи с книгами.
     Оказалось, завтра здесь у них, У НАС, ярмарка социологистики! А это значит - прибудут и представят свои лучшие работы издатели всего Тихоокеанского бассейна.
     Господи! Так это единственно, что мне и нужно сейчас. Вот кто уж наверняка ухватится за мою рукопись, как надо оценит ее, примет в работу, заключит договор, выплатит аванс. И я спасен!
     Эта надежда дала силы вынести еще одну ночную пытку бессонным оцепенением, моментами переходящим в обморок. Спас утренний кофе - четыре, девять, одиннадцать бумажных стаканчиков обжигающей, ароматной живой воды.
     И вот ярмарка !!
     Броские, притягательные заголовки сухих теоретических работ. Яркие, многокрасочные обложки. Буклеты, рекламные проспекты. И любезные консультанты-продавцы от издательств. И их боссы. Подходи! Листай! Покупай! Предлагай!
     Оглушенный, потрясенный этим изобилием, этим пиршеством печатной мысли, замечаю, однако вскоре, ее специфическую направленность, атеизм и рационалистичность. Чисто американский взгляд на социум? На мир? На Бога? Скоро понял удивленно - на мир без Бога! К концу дня убеился: так. Именно так!
Из десятков издательских фирм и центров только два-три проявили интерес к тому, что так волновало меня последние годы - Слову и Делу Спасителя, двухтысячелетие которого я ждал как восхода солнца над землей.
     Значит, с верой здесь все в норме - ведь у кого б о л и т, т о т говорит? То есть здесь ее нет вообще. И я ехал, мчал сюда, напрягшись так, что сорвал с пупка, чтобы понять это после двух бессонных ночей и трех опаляюще разочаровывающих дней! После затрат, которые я неизвестно когда и как возмещу!
     Каким же надо было быть слепцом, глупцом, чтобы не предположить этого заранее! Что мешало допустить неизбежность такого исхода еще в Москве? Ведь я бывал за границами, живал в США? Кто же затмил мое сознание?
     ОнО! Лишь ОнО могло так легко и красиво сделать это. Заманить меня за океан. Бросить в холл, на диван, чтобы заставить каменеть на нем заживо под удивленно-подозрительными взглядами ночных уборщиков. И совершенно обалдело рассматривать визитки тех самых двух-трех издателей, которые, даже не взглянув на мою рукопись об Иисусе, с обворожительной улыбкой просили прислать по ней резюме, которое будет непременно, уже через три месяца изучено и при одобрении издательством поставлено в план выпуска ближайших четырех-пяти лет. Ясно, что все эти дни и ночи ОнО было рядом со мной. Активное, агрессивное, беспощадное. Определенно решившее покончить со мной
     Иначе чем можно бы объяснить появление передо мной двух, квадратных вверху и внизу seqyrily, изумленно взирающих на пьяного, что-ли?, полудурка, проведшего - сколько?сколько? - дней и ночей на диване? И торжественно поднявших мои чемоданы и несших их через холл и ведших через него меня, задержанного! И остановившихся перед дверью на улицу, куда намеревались меня выставить, только затем, чтобы продемонстрировать свой улов дежурному администратору отеля - афро-американцу, который в силу своих служебных обязанностей должен был получить мои объяснения. А получив их и просмотрев мои документы - участника и докладчика конференции PSA - позволил расположиться в кресле невдалеке от него до утра.
     А утром, когда его смена кончилась, он с видом абсолютно верного своему слову человека посадил меня в "форд" и повез, едучи к себе домой - куда, сэр? ах, да - ко храму русской православной церкви имени Св. Иоанна Кронштадского города Сан Диего.

           3.Argjle: зарубежное православие Лос Анежелеса
        Еще одно утро.
     И вновь у подножия Христовой обители.
     Но - в LA.
     Другой храм - Пресвятой Девы Заступницы русской зарубежной православной церкви.
     И опять наудачу. Но на этот раз она со мной: калитка церковной ограды отворена. Входят люди.
     Пропускаю вперед себя даму, чтобы вслед за нею незаметно проникнуть внутрь церкви, и - чтобы отдышаться: подъем был хоть и не очень крут, но после вчерашнего изматывающего переезда в Лос Анжелес и еще одной полуобморочно-сидячей ночи теперь уже на вокзале, - подъем этот отнял остаток сил. И нервы: на ступенях другой (не распознал, чьей) церкви заметил спящего мужчину, борода торчком вверх; подумал, - не это ли и меня ждет нынче вечером?.. Хороша будет картина: русский православный храм у основания горы со вселенски известным HOLLIWOOD, и на ступенях - я со своим злосчастным чемоданом.
     ...Дама, повязав голову газовым с золотой нитью платком (такие верхом приличия считают носить уважающие себя женщины в глубинке России), прошла через длинную террасу с крашенным досчатым полом, повернула за угол и через приоткрытую дверь вошла в церковь. Вслед за нею протиснулся и я.
     Открывшаяся картина - прозрачный простор куполов, иконостас, горящие свечи, голоса хора и молящихся, аромат ладана, - вмиг захватила, притянула, подняла из глубины души магические силы. Поставил чемодан и кейс у стены, и, распрямляясь, заметил, как от свечного ящика при входе ко мне двинулся, приступая на одну ногу, пожилой длиннолиций джентльмен в пиджаке, светлой рубашке без галстука, Глаза его немого навыкате строго и в то же время участливо смотрели на меня.
      - Вам лучше перенести вещи в другое место. Идемте, - пригласил он жестом. Речь его чиста, интонация голоса неуловимо вкрадчива (для меня это признак языкового аристократизма). Он вышел во двор, завернул на террасу, спустился по примыкавшим к ней ступеням в расположенное уровнем пониже помещение.
      - Классы приходской школы, - бросил мне, шагавшему вслед за ним. - Уроки уже кончились, ставьте в этот аудиториум. - И распахнул дверь одной из комнат. - Хотел бы переодеться. Жарко... - я вопрошающе взглянул на него.
      - Непременно. Будете уходить, защелкните английский замок. От искуса и соблазна лиходеев. Бывают тут и этакие. Ключ у меня имеется.
      И он ушел, с трудом и осторожностью ступая по плитам дорожки.
      Потрясенный мгновенной простотой добра, я буквально выронил вещи из рук. Опомнившись, повесил на плечики плащ, быстро сбросил свои тяжелые зимние ботинки, спасавшие меня от холодов в Москве и превратившиеся в пышущие жаром печи здесь, в мартовском зное Калифорнии.
      Достал из чемодана жесткое вафельное полотенце, смочил один его конец под краном, и, с неописуемым наслаждением растерев мокрым и вытерев сухим его краем ноги, одел тапочки. Теперь я готов жить.
      Снял пиджак, серую полушерстяную водолазку и облачился в рубашку с коротким рукавом. Теперь я был готов действовать. Извлек из кейса бумагу, ручку, очки. Теперь я знал, что делать.
      В секунды составил и написал объявление о том, что нуждаюсь во временном приюте на несколько дней и чтобы милосердцы приписали бы здесь свой телефон, вышел. Спустил защелку замка, убедился, что дверь заперта, и вернулся в церковь, пришпилив по пути свое объявление на отведенный для этого стенд, висевший невдалеке от "аудиториума".
     Служба продолжалась.
     Староста делал у свечного ящика свою привычную работу, на мое появление лишь поднял и опустил голову.
      Я встал среди прихожан. Слух жадно ловил слово службы - русское слово в американо-зычном Лос Анжелесе. Глаза и сердце мои плакали...
      Значит, все как надо?
      Постижение мира веры продолжается? Выходит, не все сделанное и пережитое мной за эти дни было бездарной тратой денег, времени и сил?
      В церковь входили люди: женщины, старцы, молодые мужчины. Большинство присоединялось к молящимся, стоявшим в правой половине храма. Некоторые лет преклонных и кто немощен, садились на стулья, рядами расставленнные в его левой части.
      Я молился и чувствовал, как окрыляюсь внутренне. Каждой клеточкой ощущал, что здесь я защищен и для ОнО недосягаем.
     ОнО оставило меня еще в Сан Диего после разговора с отцом Гидионом. Уже тогда понял: ОнО боится дорог, не переносит движения вперед. Да, ОнО может догнать, но только когда ты остановился. В пути же ОнО не властно над человеком.
      Я знаю это на собственном опыте.
      ...Блаженная пелена дремотного полузабытья заволокла глаза, вызвав картины вчерашнего дня.

      ...Улицы Сан Диего. Не по сезону жарко.
      По чистым тротуарам шагает белый седовласый мужчина с вещами в руках и черным плащем, перекинутым через плечо. У редких, улыбчивых и
настороженно-участливых прохожих, в основном, латино-американцев мужчина
выспрашивает дорогу на Лос Анжелес.
      Нет, не автобусом. И не поездом.
      Автостопом.
      Далеко? Сейчас это не принято? Водители опасаются брать попутчиков после TV-триллеров о дорожных маньяках-убийцах. Но что делать? Надо. Надо!
      О, кей. Надо - значит надо. Подробно объясняют.
      Часа через полтора поисков мужчина выходит к нужному фривею - скоростной трассе, сгружает с себя поклажу, вынимает из кейса лист бумаги, пишет на нем "Los Angeles" и, встав на обочину одного из въездов на трассу, протягивает его навстречу автопотоку.
      Видно, что стопорит он попутку обреченно, безо всякой веры в удачу. Но уже через пятнадцать минут возле него тормозит какой-то грузо-легковой "мерс" с усиленным трубами каркасом вместо капота. За рулем молодой, как таких называют в России "качЕк", в джинсовке без рукавов, с цветными наколками от запястий до бугристых плеч. Он подхватывает протянутые чемоданы (вещей не ожидал, на секунду озадачивается), запихивает их вместе с плащем за какие-то ящики и троссы у себя за спиной и срывается с места.
     - Not exactly to Los Angeles, but to that derection, - произнесит он, объясняя, что едет в требуемом направлении, но не до Лос Анжелеса.
     - Far from? - насколько далеко, уточняет пассажир?
     - Thirty five miles - около пятидесяти километров.
     - Very good. Thank you! - благодарно трясет головой мужчина.
      Больше за всю дорогу - ни слова. Но мчит молчун лихо. И высаживает попутчика,
там где удобно будет ждать следующую машину.
     - Ву! - и улетает в лабиринт дорожных рязвязок навсегда.

   ...После причастия вместе со всеми вышел во двор храма. Примыкавшая к нему площадка сплошь заставлена раскаленными на солнце автомобилями. Другая, ярусом ниже, располаженная на том же уровне, что и аудиториумы , представляла собой трапезную с двумя рядами длинных столов и прикрепленными к ним скамьями. За те из них, что были укрыты в тени деревьев, уже рассаживались с подносами.
     - Откуда вы прибыли, уважаемый господин?
     Вопрос задавала дама почтенных лет, которой я кратко пояснил, кто я, что я и как здесь очутился. - Ясно, - понимающе кивнула она головой, также повязанной газовым платком с золотой нитью. - Из Москвы, без средств, без крова. Обычная для нас картина. Мне на вас указал церковный староста - мой муж. Он подойдет сейчас. Постараемся помочь вам. Но прежде пообедаем.
      Мы двинулись в сторону трапезной.
     - И вы, говорите, перебирались сюда автостопом?
     С энтузиазмом поведал ей об украшенным цветными наколками юноше, с которым я стартовал. О втором парне, который взял меня после часа ожидания, когда я собрался уже было приискивать себе пристанище где-нибудь на берегу Тихого океана. О том что по контрасту с первым - этот оказался человеком словоохотливым. Что звали его Мэйли ( можно Мэл!), что спешил он на свидание с девчонкой и уже в четыре пополудни должен звонить в ее дверь, и если бы не это, он обязательно проехал все оставшиеся 47 миль и доставил бы меня до места.
     О моем одолении дорогой пресловутого ОнО умолчал. Просто сказал, что, мчась по трассе с этим парнем, чувствовал себя вполне счастливым, потому что ощущал в нем нечто настоящее, - ту жажду е д и н е н и я, которую я знал в себе и искал в других. Как порадовался его признанию, что он любит Америку. И тому, что,
узнав, кто я, он заявил, что любит Россию. И пропел c ликующим видом Ka-lin-ka, ka-lin-ka, ka-lin-ka moja-a-a... И как я, подзадоренный, спел ему I v com from Alabama , I m lay down. .. и конечно Jingl bells... , песни в стиле кантри которые, еще будучи студентом, выучил чтобы поражать однокашников (и - кашниц) своей амерканской крутизной и немножко - для тренинга произношения. Как он стал угощать меня обедом, а я отказался и попросил лишь холодной колы , что он сделал вполне охотно.
     - Так вы не имеете здесь никого знакомых? - услышал я неповторимый голос церковного старосты. - Я покажу вам того, кого вы знаете. Слышали Вы что-нибудь об актере, господине Нахапетове? Он с его американской женой доставляют прихожанам свежую выпечку.
     - Не знаю, какой это бизнес, - подхватила жена старосты, - но они имеют деньги, которые отдают детям. Вы знаете, да? Они забирают из России детей больных целебральным параличем и лечат их в американских клиниках. Благослови их Господь.
     - Если бы так делали другие русские, Россия была бы самой великодушной державой и не понесла бы таких страданий. - Заключил церковный староста и добавил: - Вот господин Нахапетов, взгляните.
      И я увидел творца романтического, размышляющего, благородного и ревнивого (по запомнившимся ролям в кино) героя, несущим объемистый лоток с подрумяненными жареными пирожками. Поставив его на стол возле термоса для кофе, он принес еще один, потом еще и еще.
      Когда он закончил и, отирая со лба пот , с кем-то заговорил, я сделал несколько шагов в его сторону и в нерешительности остановился. Однако староста подхватил меня под локоть и подвел к актеру.
      - Господин профессор из Москвы, - представил он меня. - Вас знает. Нахапетов дружески и крепко пожал мою руку. Я же сказал, что знаю и ценю его по фильмам, читал, что он приглашен в Голливуд и снялся в нескольких картинах
      - Не очень удачно при том, - без каких-либо эмоций заключил Нахапетов. - Потом сам попытался снять, не получилось. Нашел себя вот в этом, - он кивнул в сторону лотков.
      Я сказал ему, что в России помнят и любят его, знают о его милосердных делах - помощи неизлечимо больным детям.
      - Господин профессор оказался в затруднительном положении, - вмешалась жена старосты. Нет ли у вас свободной комнаты на несколько времени. Вы ведь возвращаетесь в Россию? Или остаетесь? - это она мне.
      Я заверил, что лечу непременно и уже через десять дней, но не хотел бы стеснять и т.д. Мои извинения, однако, Нахапетов остановил своими.
     - Ко мне отец прибыл. Именно прибыл - с посудой, пиалами, чайниками, таганом, халатами: восточный человек, сами понимаете. В доме не повернуться. Рад бы помочь, но, но...
     Его окликнули. И извинившись еще раз, Родион Нахапетов покинул нас, подхватил сразу несколько пустых лотков и скрылся вместе с ними за калиткой храма.
     Церковный староста развел руками и повел меня к столу, за которым его супруга уже расставляла блюда скромной трапезы. Я сказал им о своем объявлении, висящем на церковном стенде с призывом к соотечественникам обратить свое великодушное внимание на бомжа-профессора... Вон сколько их обедает здесь под кровом весенней листвы.
     Супруги, однако, моего оптимизма не разделили. И оказались правы. Объявление осталось незамеченным и по окончании службы и по завершению трапезы.
     Когда последние машины покинули плавившуюся от жары площадку подле храма, снова появились мои почтенные покровители, отлучившиеся, было, по делам, и с бесстрастным выражением лиц, хотя и с явным облегчением сказали, что мне повезло. Что после их длительных телефонных переговоров с владельцем Residential For The Eldery - пансионата имени святого Иоанна Кронштадского, построенного при их церкви для одиноких и престарелых русскоязычных американцев удалось выяснить, что на данный момент в нем имеется свободная комната, которую, а также возможность столоваться хозяин согласился безвозмездно предоставить г-ну профессору как раз на десять дней.
      Услышав эту невероятную весть, понял только одно: ОнО повергнуто еще раз. Шансы выравниваются. Я снова получаю свободу действовать. И уже без удивления, как должное, воспринял слова церковного старосты о том, что ему вполне по пути подбросить меня до пансионата на Serrano avenue. И, укладывая свои вещи в багажник его добропорядочного Линкольна, не вздрогнул, когда почувствовал какое-то движение в области нагрудного кармана, в котором вдруг оказалось две десятки и услышал слова его все понимающей супруги: "Покушаете сегодня - стол с завтрашнего дня".
      Со вкусом погрузившись в авто, церковный староста опытной рукой повел машину по многополосной трассе.
      - Всегда получаю удолвольствие за рулем, - произнес он, молодея на глазах.
      - Господин профессор добирался до Лос Анжелеса на двух попутных автомобилях, - сообщила ему его супруга.
      - На трех, - поправил я. - На двух легковых и на фургоне. - Добрался до самой Union Station - удачно добрался, - повторил я.
      Супруги в сомнении покачали головами. Я промолчал.
      Я не стал рассказывать им о последнем отрезке своего пути, чтобы не волновать моих чутких опекунов. О том, как, осмелев после двух столь успешных бросков, вышел прямо на обочину скоростной трассы, прилепил к фонарному столбу листок с крупно выведенными на нем буквами LA (по совету Мэйла - заметнее и всем понятно, куда ) и как уже через пару минут ко мне подрулил Мерс с голубым значком на двери и вышедший из него двухметровый полисмен обрушил на меня поток непереводимых звуков и, с трудом понимая мои столь же непереводимые объяснения, усадил меня в машину и куда-то повез. Как я все же уразумел, что выход к фривею пешехода является грубым нарушением правил дорожного движения, но что везет блюститель порядка меня не в кутузку, а к отелю, ибо поверил, что я есть именно тот, за кого себя выдаю и оказался в неправильном месте по незнанию - в России фривеев нет.
      Не сказал о том, как ждал более двух часов новую оказию, покуда меня не подобрал тот самый фургон, за рулем которого был юркий, улыбчивый макаронник (он так и отрекомендовался, стало быть, - выходец из Италии). Как я, устроившись на сиденье рядом с ним и извинившись, вытащил бутерброды (остатки роскошного фуршета после ярмарки социологистики) и нечаянно накрошил себе на колени и стал смахивать крошки, а водитель вдруг начал помогать мне . Как я отстранил его руку, в движениях которой уловил противный всему моему существу намек, после чего он уже без обиняков стал предлагать мне mail sex в виде платы за его транспортную услугу и как я потянулся за своими чемоданами, но был остановлен и оставлен в покое, правда лишь на короткое время, потому, что его притязания и заигрывания продолжались до самого Лос Анжелеса с извинениями и жалобами на то,
что хоть он и женат и имеет троих детей, но по настоящему его влекут не женщины, а... и т.д.
      И при этом он свернул с трассы в город, довольно прилично отклонился от своего маршрута и доставил меня, как я того хотел, к Union Station, откуда я всего пять суток назад отправился в Сан Диего.
      Не стал описывать и то, как я обосновался здесь на одном из сидений сдвоенного кресла в зале ожидания злополучный чемодан сбоку, кейс на второе сидение занято. И как успел приметить на соседних креслах нескольких мексиканцев и одного афро-американца, спокойно, в приличных позах дремавших, а в глубине зала бодрствующего полицейского.
     И как выдохнул: все. И впал в забытье.
     Конечно, не делился я сведениями о том, как ночью, несколько раз выкарабкиваясь из обморочного провала, опять листал телефонники и нашел-таки адреса не одного, а целых трех православных храмов. И выбрал стоявший первым по алфавиту, тот что на Argyle avenuе, тем более расположенный неподалеку от вселенски знаменитого Голливуда. И как отправился сюда вновь вслепую, нечаянно, внутренне готовый к полному краху, подобному случившемуся в Сан Диего. Но... и это я сказал вслух:
     - Как удачно и счастливо для меня все сложилось на самом деле.
     - Сам Господь Бог привел вас в наш храм, а не на Micheltorena, - сказала супруга старосты.
     - Почему?
     Ответа не прозвучало. Вместо него был вопрос:
     - Как же вы добирались ко храму, с вещами, без цента в кармане?
      Я поведал им, что утром, уже как опытный автостопщик сориентировался в направлениях движения, вышел к нужному перекрестку, выставил навстречу потоку машин табличку со словом HOLLYWOOD и скоро был подобран хлебовозом, водитель которого, толстый, седокудрый и улыбчивый афро-американец не только подбросил меня до Argyle avenue, но и снабдил буханкой ароматного, горячего шоколадного хлеба.
      - Да, простой люд в Америке еще не заелся. А в России как?
      - Также и в России...
      Машина свернула во двор уютного одноэтажного кирпичного дома с козырьком-навесом вокруг всего здания, в тени которого сидели в плетеных креслах несколько человек почтенного возраста. Это и был пансионат.

                       4.Серрано авеню - Москва
     
     Аэропорт Лос Анжелес.
     Таможенный осмотр.
     Посадка в самолет.
     Взлет.
     Домой!!!
     Двенадцать часов в воздухе. Перед глазами картины пережитого.    
     ...Во дворе Residental (жилища) для пожилых (For The Elderly) стоит мужчина в летах с красными воспаленными глазами. Светлая с коротким рукавом рубашка его взмокла от пота. Он растерян и взволнован: то приглаживает рукой седины, раздуваемые горячим ветром, то прикрывает ею голову от палящих лучей, то прощально взмахивает вослед отходящему "Линкольну". Несколько господ, сидящих на террассе, наблюдают за ним, впрочем без особого интереса.
     Когда машина скрывается за воротами, мужчина, шатаясь, идет внутрь помещения, отпирает ключем дверь одной из комнат и, не раздеваясь, валится на аккуратно застеленную, чистую постель, уснув, видимо, раньше, чем коснулся ее.
     Среди ночи пробуждается. Морщась, тянется к пиджаку, висящему на спинке стула, извлекает из кармана таблетки и принимает одну, заглатывая со слюной.
      Голова? Сердце?
      В углу на тумбочке обнаруживает телевизор, включает его. Щелкает переключателем и из множества разноязыких программ выбирает англоговорящую - религиозную. Пытаясь понять, что там к чему, несколько минут наблюдает за происходящим на экране, где тысячеликий зал скандирует вслед за ведущим (проповедником, как можно судить по его облачению) что-то пафосное - некоторые
из слушателей плачут.
      Собрание секты, прихода?
      Выключает передачу. Начинает осмотр жилища.
      В небольшой комнате со шторой-жалюзи на окне - деревянная кровать, письменный стол, пара кресел, напольная ваза-светильник, небольшой, но емкий шкаф со множеством выдвижных ящиков. В коридоре вешалка-ниша для одежды.Напротив - туалетная комната с тремя махровыми полотенцами: большим, средним и размером с салфетку. Душа нет.
     Вспоминает: дежурная, знакомя с апартаментами пансионата (обеденный зал, комната отдыха, она же - молельня с крошечным алтарем, директорский офис, прачечная, сушилка с чистыми полотенцами, душевая комната), сказала, что мыться можно в любое время. Собирает чистое белье и отправляется в душевую. С интересом разглядывает систему плавного перевода холодной воды в горячую и обратно, а также слива и проветривания помещения. Моется, наслаждаясь сменой температуры струй и в конце концов обрушивает на себя максимально холодный поток.
     - Справлюсь! - вслух произносит он. - Одолею. Все будет о'кей.
     Возвращается в комнату.
     Восприятие себя со стороны здесь - не журналистский прием. Так было.
     Первый раз это случилось, когда плутал по улицам Сан Диего и вдруг неведомо как увидел себя шагающим под кипарисовыми и лимонными (со спелыми плодами!) деревьями. Отчетливо различил: челюсти сжаты, подбородок вскинут, на губах страшная (а был уверен - приветливая) улыбка всем встречным. Теперь вот здесь.
     Раздвоение личности? Болезнь психики вследствие недосыпания? Способность к удвоению, так достоверно описанная Карлосом Кастанедой и внезапно открывшаяся у меня как раз в е г о местах - местах е г о превращений на калифорнийской и мексиканской площадках? Или - отлет души, выход в астрал, как выражаются эзотерики?..
     Как бы там ни было, второй раз это произошло именно в Residental For The Elderly, куда я прибыл на последнем издыхании и где провел десять навсегда запомнившихся, хотя не безмятежных дней.      
     ...Обед.
     Два десятка дам и господ, не торопясь вкушают отменного качества и с учетом вкусов каждого приготовленные блюда.
      Люди, исторгнутые из Отечества в 17-22 гг., либо заброшенные сюда взрывной волной 41-45 гг., либо высланные в годы диссидентских зачисток 70-80х, либо, как персонал пансионата, приехавшие сюда по своей воле в наши дни - за американским благополучием.
     И среди них - я. Раскаленный булыжник, метеорит, плюхнувшийся в тихое озеро. Пришелец из развороченной, распахнутой России, выброшенный на трассу гостеприимной PSA , впавший в шоковое оцепенение из-за обрушившихся проблем (особенно - невозместимого 500-долларового долга) и по пятам преследуемый ОнО.
     Отношение постояльцев ко мне недоуменное.
     Этот господин из Москвы? Выступал с докладом в Сан-Диего? В чем он хотел убедить Америку? В неизбежности духовного взлета России? Издать книгу? Она - бестселлер? Но что кроме профита может здесь интересовать кого-либо?
     Отношения друг к другу вежливо-приятельские. За столом разговоры о борще (нынче особенно удачен), курочке (нежна), пудинге (с клубникой).
     Но в этой благочинности - невидимое напряжение бессилия, темная аура отстраненности, неубываемой обиженности. Что-то тягучее, прилипчивое. Почувствовал это уже утром следующего после поселения дня, явившись для представления к директрисе пансионата эмигрировавшей из России грузинке Лиане.
      ...- Великая просьба к господину профессору при разговоре с нашими постояльцами крайне осторожно касаться темы русской монархии и православной церкви. Случайно вы можете оказаться причиной большого раздора, нежелательных эмоций. Мы стараемся оберегать этих достойных людей от вспышек застарелой неприязни. Пожалуйста, максимально терпимо отнеситесь к их самым странным и резким высказываниям.
     ... Длинный, чистый коридор пансионата. Навстречу достаточно крепкий, быстрый в движениях, с юношеским румянцем на щеках джентельмен 86 лет в темно-синих шерстяных брюках на подтяжках, в синей сорочке, без пиджака - Милий Николаевич Егоров. Приветствие взмахом руки. Два-три вопроса откуда, как зовут и:
      - Храм посещали? На Аргайл? На Фаунтена? На Мичелторена? Идите на Аргайл. Или на Фаунтена. Это два храма - церковь одна. Настоящая. Христова.
      - А другая, на Мичелторена?
      - Ту красная рука дергает. Дух не свят.
      Через час или через день, или через семь все повторяется с некоторыми вриациями.
      - В церкви были? В какой? На Аргайл? На Мичелторена? Туда не ходите. Уже были? Разочаровались? Не видите разницы? Странно. На Фаунтена и на Аргайл - церковь Христа. На Мичелторена - Антихриста. Из Москвы красная рука водит. Не почувствовали?
      Речь отрывиста, голос сиплый, но интонации мягкие и, как и у старосты церкви на Аргайл, вкрадчивые.
     ... На веранде в прямой позе, положив руки на колени, сурового, даже мрачного вида человек - его антипод. Сергей Леонидович Кашин, кадет Иркутского корпуса. Отец - известный в свое время автор стихотворной книги о русской истории. Говорит чистым, зычным, сочным басом - много лет пел в церковном хоре храма Святой Девы Марии как раз на Мичелторена. Убежден, что демократизация общества - любого! - неизбежна. Но наиболее бурно и беспощадно она произошла в России. В результате интеллигенция сметена. В этом причина всех трудностей России.
      - Нас перестали уважать. И перестанут окончательно, если не прекратится это срамство. Насмешили всю Америку. В одном городе две православных епархии. Они видите ли не признали главенства Московской патриархии. Где логика? Можно понять, когда зарубежная православная церковь была отчуждена от русской паствы, обособилась, когда патриархия благословила безбожную власть советов. Но сейчас ситуация переменилась. Большевизм пал. Время собирать камни. Для чего этот раскол?
     Объединительный напор его слов подавляет. И приходит догадка: не ОнО ли поселилось здесь? Их ОнО, давнишнее, прикипевшее к этим людям навсегда? Больное, заскорузлое, староэмигрантское ОнО.          
     ...Третий день под крышей Residental For The Elderly. Себя не узнаю. Откуда взялись пудовые кандалы на мыслях, ощущениях, моей обычной напористости? И откуда вместо нее непреодолимая, забытая еще в отрочестве болезненная робость? Кое-как преодолев себя и скопив мужество, звоню в русскоязычный еженедельник "Панорама".
      - Книга о Христе? С иллюстрациями? Приносите.
      С ощущением тревоги (легко соглашается, кто не делает) шагаю повинуясь уличным указателям Лос Анжелеса - самого пространного в мире города.. Через полтора часа в комнате с огромным квадратным столом:
      - Книга о Христе? - недоумение в глазах. - Оставьте. Редактора нет.
      Подумав, выбираю десяток лучших фотоизображений Иисуса, вкладываю их в книгу-рукопись и вопросительно к беседовавшему со мной:
      - Могу без опасений?...
      - Что похитим? - понимает он меня.
      - Здесь оригиналы фотографий, стоили немалых денег. Не хотелось бы лишиться.
       Беседовавший разворачивает и придвигает мне подшивку газет, лежащую перед ним, указывает на столбец имен.
       - Зам главного. Имею честь. Ручаюсь словом порядочного человека - не пропадут, не смотря что через неделю переезжаем в новые апартаменты на Голливуд авеню. Редактор посмотрит уже сегодня и либо возьмет, либо завтра же вернет в идеальной сохранности. Звоните. - И толковый зам главного поклонился и исчез.  
     ...Тремя днями позже. На той же веранде, вновь Сергей Леонидович Кашин.
      - В нашем храме на Мичелторена еще не были? Нужно. Я уже не могу - службу стоять тяжело. Но вам - обязательно. Увидите, какой он красавец! А какой там дух! Какой аромат! А люди! Епископ Тихон американец, а сердцем - православный.Или священник отец Михаил Орлов. Из Москвы, между прочим. Здесь недавно, но уже примечен. Как к месту пришелся! Внимателен, заботлив. Каждое воскресенье присылает сюда автобус для верующих. Воспользуйтесь и поезжайте. Все сами увидите.
     ...Предусмотрительно любезные, очаровательные русские красавицы-стюардессы, одаривая улыбками, предлагают сказочно вкусные кушанья.
     Обед в воздухе! Наваждение...
      ...Я верю людям.
      ОнО добивается обратного.
      Нет, ему не удалось это даже тогда, когда я , не дозвонившись в "Панораму", вновь отшагал полтора часа туда и столько же обратно, и естественно, не застал ни редактора, ни "порядочного человека" и, разумеется, не нашел ни рукописи, ни фотографий, ни какого-либо внятного ответа о ее судьбе. И вообще - никого, кто что-нибудь бы знал и объяснил. Все спешили и разбегались, а кто оставался, собирал и упаковывал большие картонные коробки.
      Да, мое явно воспрянувшее ОнО знало, как и чем бить. Повернуть дело так, чтобы рукопись оказалась в редакции именно в тот момент, когда все валится в кучу, смешивается, задвигается, рассыпается, - это надо уметь.
      Ясно: рукописи, а вместе с ней уникальных фото мне больше не видать.
      ОнО победило.
      Впрочем, нет Вот новый адрес "Панорамы". Через неделю, за два дня до моего вылета в Москву газета будет на месте, распакуется и...
      Нет, не победило. Пока...
      ...Снова Сергей Леонидович. И опять о том же.
      - Как-то захожу в наш зал. Вижу, стоит духовный сан в неподобающем для него виде, без рясы. Разве нечто похожее мог бы себе позволить священнослужитель из храма на Мичелторена? Разумеется, нет. Только вольники с Аргайл. Сделал ему строго замечание, он - в разговоры: мол, не во храме и не на службе может позволить разоблечься. Не можете, говорю.
    Выскочил - красный до пят. Потом вернулся, одет как должно. Извините, мол, был неправ. И поясной поклон мне. Одумался. Они отступничество поощряют - вот что недозволительно!
      ... Воскресенье. Трое постояльцев Residental ждут автобус, тот самый, что доставляет прихожан пансионата в собор Пресвятой Богородицы Взыскание погибших на Мичелторена cтрит. Среди них пышнотелая, белолицая Тамара Консулиани, русые волосы расчесаны прямым пробором, на затылке схвачены бантом. На щеках румянец, начинающий пылать, когда что-нибудь рассказывает, волнуясь и заикаясь.
      - Я пострадала за веру. Мужа лишили духовного сана из-за любви ко мне и, из аспирантуры отчислили, что не отказался от меня. Власти с церковниками заодно. Преследовали, с работы гнали, выдворить грозили. Сами уехали. Бог ко всем милостив. И к нашему безбожному КГБ и к безбожному американскому ЦРУ. Те нас преследовали там, эти здесь. Через них сатана и дьявол губят человека. Я только в церкви себя хорошо чувствую. И в этой и в той, на Аргайл, без разницы. Главное, чтобы служба - по русски. Сюда спасибо, автобусом возят...
      Машина пришла вовремя и вовремя доставила нас в собор.
      Он великолепен. Классической храмовой архитектуры, с большим зеленым двором, необъятной стоянкой для автомобилей, просторной трапезной, книжным магазином, церковно-приходской школой, покоями для духовных лиц, где останавливался сам Патриарх, недавно посетивший церковь. Внутри храма благолепие православного убранства, златоголосое песнопение хора.
      Но молящихся, что удивительно, немного, около полутора десятка. И это во дни Великого Поста! Вспомнил переполненное помещение церкви на Аргайл авеню, порог которой я переступил неделю назад.
      Попытался увидеть отличия первой от второй. И не смог.
      Те же ряды стульев в левой части церкви для отправляющих службу сидя. То же причастие. Пожалуй вот что: не увидел ни одной женщины с непокрытой головой, тогда как в церковь на Аргайл такие заглядывали.
      В переходе к трапезной - доска для объявлений, фундаментальная и строгая: броским шрифтом посредине написанное требование не вывешивать на нее ничего без согласования текста с настоятелем храма отцом Михаилом. Дисциплина.
     Невероятным усилием преодолев необъяснимую робость и скованность подошел по окончании службы к отцу Михаилу, еще молодому черноволосому и чернобородому человеку с залысинами на высоком лбу. Представился, в двух словах высказал предложение - установить с ним контакт, дабы следующая конференция PSA обсуждала бы вопросы религиозной жизни России, коли такое случится, с участием духовенства, а не при его отсутствии, как то было в Сан Диего.
      Он горячо поддержал мысль, написал в мою записную книжку свой имейл и ушел на отпевание.
      ...Опять, мучимый сомнениями и неразрешенными вопросами, уже в последний раз шагаю на Аргайл авеню. Нахожу моего спасителя церковного старосту и, выбрав подходящий миг - прощания и благодарственной ему хвалы - прошу, если это возможно, ответить: отчего в Лос Анжелесе две соперничающие между собой и даже враждующие православные церкви? Почему? Зачем?
      - Не верим мы им! - довольно холодно, даже резко ответил он. - Ни им, ни тем в России.     
      ... А вот также последний бросок в "Панораму".
      Двухчасовой марш по знаменитой всемирно Голливуд авеню - Аллее Звезд. Бесцельный - уже догадывался, что рукопись ушла и что "порядочного человека" в редакции не сыскать.
      Как хороша, как прекрасна улица! Вот звезды кино: Марлен Дитроих, Мэрлин Мэнро. Вот Чаплин! И еще, и еще. Сколько же их - километры!...
      Но через каждое имя на меня глазеет ОнО, мое, ликующее. ОнО смеется надо мной все пять часов марша до нового офиса "Панорамы" и обратно. В редакции бедлам, но на входе порядок: охрана, коды, строгое "Вход закрыт".
      - Что вы так нервничаете? - вышла по зову дежурной некто Ирина Паркер, недовольная, отвлеченная пустяками от горящих дел. - Через неделю распакуемся - все найдется.
      - Через неделю я буду в Москве.
      Нет, это не Ирина Паркер, это ОнО глумится надо мной.
      Скорей отсюда, домой!
      ...И вот он день последний. Не чаял, не верил, не представлял его.
      Комната завалена вещами, одеждой, аппаратурой.
      - Ну кто с такими чемоданами ездит в Америку! Сюда берут семейные, на колесиках. Куда вот это засунуть? Это мне пеняет Борис, неизвестно как разыскавший меня персонаж. Его вещи я должен доставить в Москву, за что он меня на своей машине доставит в аэропорт. Слава Богу, уложились в норму, разрешенную в самолет без доплаты.
      Кое-как дотаскиваем их до "Ауди" (Отрада моя здесь", - кивает Борис на автомобиль) на стоянку во дворе Residental. Лобовое и заднее стекла автомобиля защищены отражателями из блестящей фольги: иначе в салоне духовка.
      На террасе пансионата несколько постояльцев наблюдает за нашими приготовлениями.
     - В Россию?
     - В Россию!
     - В Россию...
     - Можно позавидовать.
     Это произносит тот, с кем сошелся здесь теснее всего, Аркадий Романовский. Он же Александр Соколовский. Его жилище здесь просторнее, чем у прочих с собственным душем в умывальнике. Обставлено собственной мебелью. Телевизор с кабельными каналами на русском. Возле - низкий столик, на котором всегда свежие фрукты в плетеной вазе-решетке и под которым - початая бутылка вина. В затейливом шкапчике коллекция пистолетов, которые время от времени он перекладывает и протирает.
     - Церковь не посещаю. Из-за зрения. Но верую глубоко. В батарее крестик у одного солдатика увидел. Как же я его мочалил! Мол, позор для советского бойца, затмение разума. А потом такое случилось, сам уверовал. Понял: Бог есть. Он - в каждом, кто остался верен главному в жизни, верен В О Л Е.
     Прощаемся.
     Ныряем в пекло автосалона.
     Все.
     ...Стрекоза на карте-экране салона Боинга свершает прыжок на материк: идем над Россией! Под облаками внизу все те же холодные, заснеженные просторы. Мать моя, суровая...
      И - открытие. Нет, откровение.
      Человеку не дано видеть себя со стороны. Разве что в зеркале. Или во сне. Когда душа на миг отлетает от тела, чтобы посоветоваться о нас с Богом. Или погулять на воле.
     Во всех иных случаях она уходит либо от в бозе почившего. Воспаряет, и охватывает, и созерцает. Или, когда ты на грани. На перевале из одного мира в другой. Между жизнью и умиранием.
      Ясно: это со мной и было. И когда шагал отвергнутый отцом Гедеоном по улицам Сан-Диего. И когда неожиданно обрел кров в Residental For The Elderly. И там, и здесь я был на грани жизни и смерти.
      ОнО тогда уже почти праздновало победу.
      Но победил ОН.
      ...Заходим на посадку.
      Все. Родина!!
  
  
                                                   2000 г.
                                               Лос Анжелес - Москва  

   *** *** *** ***
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Ш
  
  
   Блажен обретший веру в юные годы. Сколь дней и лет, напряжений и сил сберег он для добрых дел! Скольких соблазнов и искушений избежал! Сколь духоплодно строил свою жизнь на грешной земле, зная смысл, цель и братьев по вере.
   И как тяжко блуждающим, пораженным сомнением.
   Самонадеянно продирающимся к истине.
   Слепыми щенятами натыкающимся на пни да сучья, на камни да лужи, плутающим по углам и закоулкам...
  
   Слово 5
   СОМНЕНИЕ. Шесть дней с махараджем.
   Очерк
  
  
  
   Встреча
  
  
   С небес - на землю.
   Из США в РФ.
   Теперь я понимаю, что такое "возвратный шок".
   Это когда под крыльями идущего на посадку "Боинга" - убогие в своем роскошестве особняки "новых русских". Когда каменеешь от пьяной ругани в автобусе, бедлама, вони, грязи в электричке и неподъемных чемоданов на своем горбу до самого дома.
   До свидания, Калифорния.
   Здравствуй, родная столица!
   Это когда давящий стыд за невозвращенный долг, жалкие извинения под пристальным взглядом - глаза в глаза - ректора Татьяны Киселевой и от ее сдержанно брошенного: "Вернете, когда сможете".
   Прощай, Сан-Диего, город без души.
   Здравствуй, альмаматер!
   Это когда вконец истерзан еще в Америке вонзившимися в сознание вопросами о разделенных православных епархиях, делящих неделимое - в е р у, Бога, а плодящих безверие. О прихожанах, обращенных к прошлому. О церкви, запертой на висячий замок и отце Гедеоне с таким же замком в душе. О том, почему так кружен и извилист путь русского человека ко Христу, как это было у меня - через ашрамы, магию, эзотерику? О жизнестойкости и активности нехристианских учений. Да уж не там ли ныне Спаситель?! И не на их ли языке несет Он нам Свой Новый Завет?
   Привет вам, тревоги новые, в добавление к прежним - так и неизданной книге, нищете, усталости!
   И в шоковом трансе - четыре месяца, пока не возвратил последнюю сотню долга. Как, где раздобыл? Не крал - слово чести. А действуй и дальше в том же духе, вышел бы еще один "новый русский". Но так выкладываться - верная смерть души. Вырвался из надрывного коловращения.
   И только после этого стали затягиваться душевные опалины и начал привыкать к грубости, смраду, необязательности, давке, несварению желудков родного отечества. А когда вполне излечился, ПРИШЛА ВЕСТЬ. Такие - в виде листовки на рекламной тумбе - случайными не бывают. Обычно миновал их, не глядя.
   Здесь остановился: что-то притянуло.
   Текст на листке оповещал о прибытии в Москву "великого махарджа", на встречу с которым - в аэропорт или подмосковный пансионат, откупленный на неделю в качестве его резиденции, - призывали последователи общества "Сознания Кришны" прочих желающих.
   С одним из "учителей" был знаком коротко. От него начал отсчет дней в е р ы. Но и сомнений тоже, подогретых и отягощенных недавним зазорным туром в Америку. Не разрешат ли их носители "Сознания Кришны"? Не подсказ ли дан: ответ у них?
   И хоть только-только принялся за прерванный калифорнийским вояжем веерный вылов издателей в Интернете, - решил: "Едем!"
   ...Поиск "по вееру" слеп и прост: анонсируй работу всюду, где можно и нельзя, "наудачу"; авось кто заинтересуется, загорится дать ей ход! Из обнаруженных адресов - агенств, редакций, информационных служб - охватил едва половину.
   И тут эта ВЕСТЬ о махарадже.
   Еду!
   Со мной живой знак Неба - Т. и ее сын, 11-летний отрок Максим. Ему - воздух, лес, река вместо лагеря. Ей - смена впечатлений. Мне - послешоковая терапия по принципу "клин-клином".
   ...Т. - второй взмах, другое измерение. Посланница. Потому что звал. Дважды в день, утром и вечером просил и молил дать мне ЕЕ. Ибо ТЕМНОЕ, ГУБИТЕЛЬНОЕ начало (в моем видении и написании - ОнО), вытеснило из семьи, поставив перед роковым выбором: гонка за ценами или книга, а значит - распад гнезда, разрыв с гаснущим, но все же дорогим сердцу очагом.
   Выбор сделал. И два года - один, хозяином-сторожем в разносимом пьяными нашествиями особняке-клубе подмосковного Звягино.
   И однажды О Н А пришла.
   Позже открыла: был импульс во сне - отправиться в слепое от заколоченных окон, полу разграбленное здание бывшего сельского Клуба, к странному человеку, то прибивающему листы кровельного железа на крыше, то разгребающему возле крыльца снег, то переносящему в мусорный контейнер целлофановые сумки с дрянью, регулярно подбрасываемые ему жителями поселка. Но пришла не одна, а с 11-летним сыном - ее жизнью, судьбой, кармой.
   И вот - всей троицей в аэропорт. Куда сто дней тому назад плюхнулся в послекалифорнийском беспамятстве. Мчим к махараджу: нужно, важно увидеть первый шаг носителя иной веры на нашей земле. На российской публике, для которой и православный поп все еще экзотика. А тут гонец Кришны!
   Не в нем ли ныне СВЕТ Иисуса? Или - Бога-Отца? Если да, то он должен лучиться. Это НАДО зреть воочию.
   За несколько минут до его выхода в вестибюле таможенного коридора появилась когорта бритоголовых, с косичками на макушке славяно-родных парней и женщин в сари. Над головами - приветственный транспарант.
   Зазвучала музыка: звон бубенцов, тарелочек, гулкие удары барабана.
   Выход!
   Махарадж предстал преклоннолетним, полным, опирающимся на палку индусом с непокрытой лысеющей головой. Сделал несколько шагов. Остановился. Улыбнулся. Что-то сказал, кому-то сделал приветственный жест рукой. Ни нимба надо лбом, ни сияния вокруг. Впрочем, лучезарен вполне.
   Двинулся дальше. Как будто для него обычное дело ступать по земле, где его Учение чуждо, а взоры обывателей в его сторону недоброжелательны, в лучшем случае, удивленно настороженные. За ним следовала свита (или охрана?) из нескольких человек, таких же смуглокожих, как и он, за исключением высокого белого, похожего на американца господина. На всех ярко-оранжевые, ниспадающие до земли, л у ч е з а р н ы е одежды.
   Когорта окружила махараджа и красочная, звенящая процессия под пение мантр поплыла среди людей и машин к спец -"Икарусу" и "Форд-вагэну", стоявшим на подъездной площадке. Шагая в недрах поюще-танцующей компании, ловя любопытные, ревнивые или недобрые взгляды сограждан, неожиданно ощутил причастность к событию, выходящему за рамки обыденности. И еще - чувство жалости к тем, кто не с нами, кто суетен и банален в своих "Вольвах" и "Мерседесах", кто едет или идет мимо.
   Заметил: Т. переживает нечто схожее. Отрок крутит головой, стараясь разглядеть что-то лишь его занимающее. С нежностью взглянув на Т., снова возблагодарил Бога за то, что подарил мне эту не похожую ни на кого женщину, одновременно и земную и просветленную, к тому же продвинутую в делах Интернета куда дальше, чем я.
   Это ли не знак!
   В самый трудный момент, когда отчаялся найти издателя для своей книги о Христе и ринулся в Интернет, ничего в нем не понимая, пришла Т., владевшая им мнгновенно и щедро. Это она отправляла американским организаторам конференции в Сан-Диего "мессиджы", одну за другой преодолевая многочисленные преграды электронной двуязычной переписки; и, в конце концов, проводила меня до аэропорта Шереметьево, делая ставку на эту поездку не меньше, а, быть может, больше, чем я. И убита была моим поражением, как и я. Спасительне ее усилия сблизили нас еще более, хотя и внесли оттенок отстраненности в отношения, дав англоидные имена SORROW ей и BEATLE мне, присвоенные при регистрации в одной из провайдерских служб. Мало-помалу они вошли и в наш с ней обиход.
   ...Махарадж остановился возле могучего "Форд-вагэна", блиставшего черным лаком, возвел перед собой сложенные ладони. Сподвижники повторили его жест. Пение, звон бубенцов и тарелочек, бой барабана стали еще громче. Когорта начала пританцовывать. "Учитель" с соратниками погрузились в машину, и она тронулась в путь.
   Через несколько минут и мы вместе со всеми встречавшими отправились вослед ему на "Икарусе".
   Музыкальное и психическое возбуждение когорты с улицы переместилось в салон автобуса. Барабанщик, сидя спереди лицом к ехавшим, умелой рукой выдавал россыпи ударов и стуков. Бубенцы, тарелки и голоса кришнаитов звучали слитно в речитативно-скандированном вторении мантры "Хари-Кришна, Кришна-Хари", не прекращавшемся всю дорогу, протяженностью в полтора часа.
   Пришлось прикрывать ладонями уши. И засомневаться в разумности поездки. В Интернете крутятся анонсы книги. Возможно, есть ответы, даже предложения издать "Личность Христа". А я - в лес. В экзотику иной веры. Но вдруг в ней ИСТИНА? И отказавшись от поездки, я миную ее? Ведь была ВЕСТЬ!
   Бросил взгляд на Т. Она занималась привычным для себя делом: незаметно разглядывала людей. Отрок, похоже, скучал.
   С облегчением вздохнули, когда все кончилось.
   Прибыли.
   ВПЕЧАТЛЕНИЕ: влетел оранжевый луч. Включил звуки-пение, выпустил на волю ритмы. Они дали разбег, затем полет. Над дорогой, лесом, домами, городом. Завораживающий, рискованный.
   И вот посадка.
  
   Пионерлагерь. Головная боль.
  
   Из автобуса выпрыгнул первым. Помог SORROW. Отрок - сам, все сам.
   Огляделся.
   И ощутил: что-то произошло.
   Трехэтажное кирпичное здание пансионата, бетонный забор вокруг него, деревья, кустарники - все куда-то качнулось, сделалось зыбким, неотчетливым.
   Густо посыпался мелкий дождь.
   И снова движение под ногами. Колебание почвы? Но народ спокоен и деловито хлопотлив. Сбой вестибулярного аппарата?
   С трудом удержал равновесие. Подхватил вещи.
   В вестибюле, коридорах пансионата толчея. Протиснулся к организаторам: как быть, у меня семья?
   - Ажиотажный заезд. Неожидаемый. Устраивайтесь самостоятельно. Неподалеку пионерлагерь, говорят, пустующий. Попробуйте...
   Вновь все качнулось. И физически ощутил: от сердца к затылку, от него к вискам потекла боль, тягучая, нарастающая, волнообразная. Вдруг вспомнил кошмар своего бомжевания в Сан-Диего. Поежился. Неужели все заново? Снова без крыши над головой? Только теперь уже втроем?
   Похолодел. Опять ОнО?! Коварное и беспощадное ЗЛОСЧАСТЬЕ, достающее третий год. Оставшееся - как надеялся! - за океаном. Неужели возвратилось и нашло? Похоже, - да. Откуда же еще эта нестерпимая головная боль, и свалившаяся на больную голову бездомность?
   Потому что усвоил: если неудачи сыплются одна за другой, а не везет вкруговую, если все до последнего чиха "против", это ОнО. Неопровержимо и абсолютно.
   Посмотрим. ОнО скородостижно. Долго ждать не любит. Качнет, так уж до земли. Ударит, так наповал. Например, как сейчас - по темени.
   Пионерлагерь отыскался неподалеку. Действительно, пуст. Директор на месте. Объясняя, путевки дороги, погоды нет, смена не приехала, определил в отдельный домик. За цену вполне приемлемую.
   Устроил - лучше не придумать. Т. с сынишкой в комнату на двоих, меня рядом - в отдельную, на одного. В нашем деликатном положении решение идеальное. Возликовал бы. Но... голова, кричащая от боли! Но все равно - спасибо.
   Для всех мы - семья. Для нас, увы!
   Т. коробит само это слово, тем более - "жена", когда приходится, объяснять, кто мы. И позже обязательно:
   - Знакомая, надо было. Просто знакомая.
   - Жена! - я на своем.
   - Подруга. Друг. Помощница.
   Спор этот, конечно, не при сыне. Для него я и так - инопланетянин, чужак, пришелец на час, перетерпев который, можно с облегчением расслабиться и снова впасть в привычную угрюмость безотцовщины.
   Лагерь замечателен: песчаные почвы, чистейший воздух. Но без детей грустен: мокнущие под дождем, забранные ставнями деревянные палаты, пустая, с распахнутыми дверьми столовая, безлюдные спортивные и игровые площадки.
   Зато отроку раздолье. Уже бегает, финтит с мячом. Легок, стремителен, красив в движениях. Явно одарен в спортивном плане, с пеленок спартаковский фэн, грезящий футболом.
   Здесь ему рай.
   Нет команды? А я на что? Вот только голова! А вдруг поможет?
   Побежал, попробовал отнять мяч - куда!
   А ну, еще разок. Нет! Голова вопиет. Не голова - сосуд с нетерпимой болью.
   Все. Невыносимо, и открылся М., заключив:
   - Думаю, от гвалта в автобусе.
   - Или сквозняка...
   - От избытка кислорода!
   - Из-за столкновения энергий христианской и кришнаитской...
   - Просто орудует ОнО!
   SORROW вопросительно: что это?
   Ей о противоборстве с ТЕМНЫМ пока не рассказывал. Да и она отвлеклась, зазывая сына под свой зонт, требуя заправить футболку, раскатать штанину и т.д. Ни намека на сострадание, зова "на помощь". И это при ее трепетности, сочувствии к страждущим!...
   Что-то не то.
   Или не ведает, что терплю болячку до степени, за которой неотложка? И жалоба - сигнал к немедленному действию. Или и к ней протягивает свою мертвящую руку ОнО? Чтобы бить по мне через нее, как раньше - через жену...
   Двинулись в пансионат: время обеда.
   Прикладывая ладонь то ко лбу, то к затылку, добрел до корпуса, нашел кран с водой, сунул голову под холодную струю. Т. с отроком пошагали к столовой.
   Боль слегка отступила, закрепилась в сосудах мозга. Голова - отдельный гудящий объект на плечах. Двинулся к выходу. И заметил: перед дежурной телефон с табличкой "МОСКОВСКИЙ". Можно звонить? Кивает согласно.
   Живу!
   ...До поездки Т. разузнала - она мастер на эти дела, - что электронная почтовая служба mail.ru передает и принимает Интернет-сообщения по телефону. Позвонишь, и слушай, какие мессиджи-письма тебе присланы. Сверхудобно!
   Набираю номер: что-нибудь есть?
   Нет? Нет! Ну да, ну да. Ничего нет. Как же иначе... Тогда - обедать. Если позволит блокировавшая все тело головная боль.
   Столовая - расставленные под навесами деревянные столы со скамьями, двумя алюминиевыми котлами на раздаче и очередями к ним, где уже стоят Т. с сыном. Занимаю место за одним из столов. И вот обед. Блюда вегетарианской кухни, острые, непривычного вкуса, легкие. Но глотаются с трудом. Из-за головной муки?
   - Как? - звуком и жестом вопрошаю у "своих"? Качают удовлетворенно головами: вполне. Мне же - поперек горла. Но, оказалось, еще и сытно. Убедились в этом вечером.
   Что после трапезы?
   Махарадж отдыхает. Гости устраиваются. Кое-кто из бывалых - в собственных палатках, разбитых неподалеку от столовой.
   Обошли территорию пансионата - большую кочковатую поляну. Посреди нее уже установлен широкий купол-шатер голубого водоупорного полотна. Объяснили: для общих сборов в непогоду и проведения инициации, то есть - обряда подключения продвинутых учеников к Сознанию Кришны.
   Напротив входа в корпус - прямоугольная цветочная клумба, по обе стороны ее стандартные садовые скамейки. Дорожки выложены рифлеными бетонными плитками. За узорчатой металлической калиткой спуск к пруду с мостками для купания и рыбалки. Вдоль по берегу лес. Меж стволов деревьев множество тропинок, ведущих к местному рынку, что в трех километрах от пансионата.
   Повлек "семью" к воде: не снимет ли боль, втянув своей поглощающей - избыточную энергию головы? Кое-как наклонившись, смочил лоб, затылок.
   Нет. Стало еще хуже.
   Вернулись наверх, к корпусу.
   Сел на скамью и не в силах сдерживать муку, застонал. Т. рядом. Наконец прониклась. В порыве запоздалого и потому острого сопереживания коснулась рукой лба, ладонью провела по волосам.
   И чудо! Боль ушла. Недалеко, но отступила. Избавительница поняла и еще раз, еще, еще.
   Лучше, лучше.
   Недомога медленно отползла, откатилась куда-то к позвонкам, готовая вернуться в любой момент. Но теперь я справлюсь - усилием воли, массажем, самоконтролем.
   Ай да SORROW! Со-ратница. Пусть ОнО, если это было оно, знает, что я не один. Нас - легион. И мы выстоим.
   Теперь, скорее в свои покои, в сон, в небытие...
   ОЩУЩЕНИЕ: падаю во мрак, обо что-то ударяюсь. Больно-о-о-о-о-о-о-о...
  
   Рядом
  
   Пробудился в полном недоумении - где?
   Вспомнил. И сразу: голова?
   Голова! Ни намека на вчерашнее. Сказка!
   За окном предутренняя серость, дождь.
   Включил свет. Так и есть - довременье. 4.20.
   Попытался уснуть. Увы!
   Тогда - трусцой? Без нее, родной, и жизнь не в жизнь. И в пансионат заверну. Вечером, покидая его, поискали - и нашли! - на двери организаторов действа распорядок на сегодняшний день. По воле махараджа он должен начаться в 5.00 утренней медитацией.
   Испытание! Зауважал приверженцев.
   Ну, раз уж все равно не спать, бегу. Вольюсь в ряды самопогруженных, прикоснусь к миру неявленному. Когда-то получалось...
   Вставать не хочется!
   Рань несусветная.
   Все же понемногу, понемногу собрался. Вроде не сам, а кто-то за меня надел рейтузы, кроссовки, ветровку с капюшоном. До последнего момента не веря, что выскочу под дождь и побегу, - выскочил и побежал.
   Эх, гарно, когда что удается через "не могу", через "себя"! Сила воли!
   Да и льет слабо. Моросит, можно сказать. И тепло.
   Возле пансионата никого. В окнах темно. Внутри на стульях, креслах, а кто-то на полу, спят искатели духовной пищи.
   Поднялся на второй этаж. Вестибюль, украшенный бумажными гирляндами, фонариками, символическими фигурками, пуст. Только в уголке в позе "лотоса" замерла молодая женщина в трико. Да по коридору навстречу, мимо меня и на выход - парень: ладонь руки погружена в светлый мешочек. Заметил: что-то перебирая в нем пальцами, он шепчет магическое "Хари-Кришна..." Его и еще нескольких с такими же мешочками видели вчера: это готовились к инициации продвинутые ученики.
   Более никого.
   Выбежал за ограду - и вниз, по склону, поросшему стройными, златокорыми соснами; пересек аллею из высоких, реликтовой породы черемуховыми деревьями, взлелеянными, видимо, некогда владельцами теперь уже несуществующей барской усадьбы. Испытывая мышечную радость, помчался по тропинке, петляющей между стволов деревьев и кустарников. Обогнул довольно большой пруд и - назад в пансионат: вдруг раскачались, собрались, медитируют?
   Нет. Пусто.
   Медитация как идея? Как желательная модель начала дня? Или обычная наша несобранность? Извинительная усталость после обустройства на новом месте?
   Вернулся в лагерь. Наполнил водой приготовленное еще с вечера ведро, облился, снова пережив восторг здравия. В ставшей после этого теплой и уютной комнате побрился, прилег на заправленную постель и стал ждать.
   Дождался.
   Тихий-тихий стук в дверь. Неслышно и почти невидимо вошла SORROW.
   ...Семейная жизнь не получилась.
   Изматывающие перепалки, попреки родней (провинция!), работой (доцент!) квартирой (далеко, шумно!), старой машиной ("копейка"!), дачей (одно название!) терпел ради дочери.
   Вот ей шестнадцать. И словно бы нарочно, чтобы ускорить развязку, попал на операционный стол, потом надолго - в больничную палату. Есть где поразмыслить, взвесить, оценить.
   И решился.
   Пора. Время браться за дело, без которого все теряет смысл. Мысль о которм вынашивал годы. Которого боялся и к которому готовился. За обдумывание Его, Бога Христа, как л и ч н о с т и.
   Дочь на путь определена. Дальше сама. Ошибется - поправится. Я недалеко. Будет трудно - помогу.
   Решено. Начал прямо в палате. "Библия" была при мне. Всецело погрузился в нее и еще глубже - по возвращении домой.
   На первые же "запевы" благоверной о безденежье, "никчемунегодности", "загубленной жизни" и т.п. твердо: хватит. Они утроились, увосьмерились. Стало ясно: это не семейная распря. Границы перейдены, мосты пылают костром. Самый близкий - жена, - так не может, не должна. Здесь другое. Запредельное. Здесь всесильное начало, противоборствующее тому, с Чьим Образом, с Чьей Личностью соприкоснулся, обдумывая Его, достает через супругу, потом через дочь, чтобы разить больнее, убойнее.
   Действует коварно, безжалостно. Разит житейской правдой - сиречь лукавой видимостью истины, неуязвимой вечно.
   Прочь от нее! От яко бы тягот жизни, от лже-неблагополучия, от псевдо-конфликтности.
   Теперь выстою: Он - со мной.
   И так ушел.
   Сперва в Звягинскую, вынужденно купленную пристроечку - "вагончик", потом в полуразбитый, клубный особняк села, арендованный ВЗАИМОДЕЙСТВИЕМ на пятнадцать лет.
   ...Разбудили отрока - и в пансионат: время завтракать. За тот же стол. Под тот же навес от моросящего теплого дождя. Блюда вкусные, острые, легкие - на этот раз осяжил вполне. Глотал же вновь с усилием, быть может, в память о вчерашней немочи?..
   Далее по распорядку встреча с махараджем.
   Но он все еще отдыхает. Утомлен перелетом, сменой часовых поясов, континентов, климатических зон.
   Гости гуляют, сидят возле корпуса, переговариваются, читают его книги, тут же при входе в пансионат продающиеся, разглядывают наклеенные во всю стену фотографии предыдущих с ним встреч.
   Я снова к телефону. Удивительно - нет очереди. Видно, приехавшие сюда, временно вычеркнули себя из московской жизни. Только не я. Установил: буду прорываться дважды в день на mail.ru, куда должны прийти, придут! запросы на публикацию книги.
   Но пока - увы! Увы! Увы! Опять нет ничего...
   SORROW сама огорчена, но находит утешительные слова:
   - Значит, так надо. Нужнее, чтобы ты был здесь, возле махараджа. А не в Москве, не в Интернете. То впереди. Ты послан сюда. ВЕСТЬЮ.
   Она права. Я здесь, я должен быть с ним.
   Но где же он? Когда выйдет? Ждут все. Ждут, ждут-пождут. Желание видеть его нарастает час от часа. Становится неодолимым. Ощущение, что некий магнит мощно влечет к нему. Наверху в вестибюле раздается гул барабанов, звон бубенцов.
   Двинулись на звук, тесно сгрудившись. На лестнице перед входом в вестибюль запруда из обуви. Парами, рядком, а где-то куч-малой ботинки, кроссовки, туфли, шлепанцы, тапочки, босоножки, мокасины, кеды, сапожки и прочее, прочее. Добавили к ним свои и босыми - внутрь, встали кто где: отрок ближе к выходу, я в уголке, Т. впереди.
   Махараджа нет.
   У передней стены пустующие диван и два кресла.
   Перед ними на полу не яблоку - горошине не упасть. Калачиком, на пятках, ногами вперед или в сторону, тесно сгрудившись, сидят ученики. Остальные стоят у стен. Под сидящими коврики, некоторые и без них.
   В центре внимания двое из свиты махараджа, в тех же ярко-оранжевых нарядах. Один из них держит слово, похоже - английское. Переводит совсем молодой - еще и косички нет - парень, быстро схватывая малопонятную из-за невероятного акцента речь. Тоже бессловесный контакт, как некогда у меня? Или просто хорошо знаком предмет разговора?
   Речь кончена. Пошли вопросы, туманные, мудреные, влекущие.
   - В третьей главе махарадж говорит, что мыслит не мозг, а сама мысль. Что же есть мозг? Локатор или антенна?
   Ответ долгий, витиевато-диалектический: с одной стороны, с другой, кроме того, и т.д.
   Новый вопрос:
   - Если человек не достиг еще Сознания Кришны, но взят смертью, продолжает ли он движение к нему?
   Ответ другого сподвижника, страстный, с широкими жестами, вознесением сомкнутых рук над головой.
   Переглядываемся с Т. Здорово! Отрадно! Услышать об этаких материях из уст тех, кто дружен с тайнами бытия и их хранителем! Не жизнь - питие меда!
   Но где же махарадж? Тяга к нему, желание видеть и слышать его самого все более усиливаются.
   Еще вопросы: о жизни, смерти, восхождении, падении. Ответы детальные, виртуозно непостижные. Но всякий заканчивается зовом постигать Сознание Кришны, слиться с ним в звуковой и музыкальной манифестации через вторение мантр. И вы спасены, блаженны, бессмертны.
   Во мне стучатся, просятся наружу вопросы о Христе-Кришне или Кришне-Христе. Они - ОДНО? Тогда, Кто в Ком? И Кто через Кого? Они противопоставимы? Союзны? Взаимоисключающи? Они Свет и Тень или Ум и Сердце? Что ответит з н а т о к запредельного?
   Но его все нет и нет. Где он? Когда выйдет?
   А в фойе уже сама манифестация - пение мантры. В тесном помещении стук барабана, звон тарелок, голоса оглушительны. Опасаясь за голову, делаю знак SORROW, выхожу. Она остается. И отрок.
   Выбираюсь из звенящего действа в тишину реликтовых черемух. Через их листву видны окна верхнего этажа пансионата. За какими-то из них приходит в себя "великий носитель знания древней Индии", чтобы открыть его нам, заблудшим. Или просто ждет наилучшего момента для своего выхода? Настраивает через ожидание? Но уже пора. Готовы. Созрели. Слились в братском единении - цели одухотворения на земле.
   ...Тогда, в мой Звягинский особняк Т. пришла не с пустыми руками, а с глобальным прожектом создать НЕЧТО, где все помогают всем - взаимно и безвозмездно. Мы - координаторы (она и, если поддержу, - я).
   - Гениально и неосуществимо, - вынес я тогда безжалостный приговор; черные ее глаза стали влажными, на тонких губах - виноватая улыбка.
   Рассказал: проект взаимодействия всех со всеми, живущими на земле, лично сам продвигал в жизнь целых двенадцать лет. Замысел прост как улыбка: ты помогаешь мне, я - ему, он - тебе и т.д. Все выигрывают, если жить, в з а и м о д е й с т в у я. И Бог тут ни при чем - только люди.
   Двенадцать лет!
   Вначале это был Клуб "ЭПРОН". Ему отдано утро зрелости. Не втуне! "ЭПРОН" бурлил, вызывал споры, аплодисменты, удивление, возмущение. И... был закрыт советской нетерпимостью.
   После краха системы всезапретов "ЭПРОН" стал неактуален. Началась новая эпоха, когда можно все. Но за деньги. И взамен Клуба возник кооператив "ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ", от имени которого, а не от себя лично, и был арендован Звягинский особняк.
   И тут обнаружилось: никакого взаимодействия доброхотов, никакого обмена благодеяниями по принципу "ты - мне, я - тебе" не существует. Есть: "товар-деньги", "плати-купи", "стащи или сопрут", "отними-обменяй-продай-живи или умри". Взаимодействие же извечно одно - в Духе, в Боге, перед лицом Его. А к а к благотворить, дано две тысячи лет тому назад: имущество продать, деньги - страждущим; берущему плащ отдать и рубаху; ударившему в щеку обратить и другую. То есть - жить во Христе.
   Т. была потрясена услышанным.
   А я - ее горем от рухнувшего замысла. Но оба - от блеснувшей надежды.
   И вспыхнуло чувство, захватившее целиком...
   После Американских злоключений и здесь, возле махараджа, засомневался: братство во Христе? Во Кришне? Братство пред чьим ВСЕЛЮБИЕМ?
   ...Спустился к речке. Одиноко.
   Где же махарадж? Почему SORROW не со мной?
   О, она своенравна, вольнолюбива. Десять раз повинится, но сделает по-своему. А молода. Неожиданна. А пристальна! Для чего она среди тех мантр и бряцаний, разносимых по лесу водной мембраной пруда? Почто не здесь? Стало тревожно. Ревность? Опасение ухода в кришнаизм? Измены молодой, неокрепшей души? А что дальше, пред лице махараджа? Под его могучим влиянием? Оно почти зримо даже когда его нет. А когда он явится!
   Только где он? Где? Где?
   ...Пришел отрок.
   Полегче. С ним контакт один - забить гол.
   Разметили поляну. Мяч при нем всегда. Игра! Финты, обводки, рывки. Его берет. Три - ноль. Хорош. Всполоснулись в пруду - и в столовую: пора. Т. уже в очереди к раздаче. Смущена, возбуждена:
   - После обеда будет Учитель...
   ...Но он не появился. Ни через час, ни через три.
   Напряжение ожидания перешло в некое ритуальное действо. Люди завороженно в одиночку, парами, тройками двигались перед корпусом пансионата по кругу, буравя взглядами окна его комнаты.
   Но он не шел.
   Осознанно? Чтобы довести до экстаза? Чтобы присутствовать, отсутствуя?
   В вестибюле снова бой барабанов, звон тарелок.
   Почти бегом туда. Вышел? Встречают? Нет. Манифестация, звуковой контакт...
   Т. и отрок остались среди манифестирующих. Я снова к воде. И встречаю "американца". Высокий, все в том же приметном ярко-оранжевом одеянии он взбирается снизу от пруда мне навстречу. Поднимает задумчивое лицо, улыбается, побуждая к тому же.
   И неожиданно я ему на своем, вероятно, ужасном английском: виноват, не американец ли вы?
   Кивнул: да, так.
   В таком случае, не знает ли он еще одного, м о е г о "гуру", тоже американца?
   Нет, к сожалению, нет.
   Поясняю: он - такой-то и такой-то, делает то-то и то-то.
   Нет, нет. Такого не помнит, настаивает соратник. И поясняет: махарадж не один, есть и другие. Дороги их могут не пересекаться.
   - Но увидим ли мы н а ш е г о сегодня?
   - O, да! - заверил соратник в скором его появлении. Понимающе улыбнулся, кивнул и пошел по своей тропе дальше.
   Я - по своей, остро, отчаянно тоскуя.
   ...С той первой встречи в особняке мы с Т. неразлучны.
   Утром, накормив дома сына и деда, она - у меня. И вместе в город. К издателям ли, знакомым, в библиотеку ли, Интернет класс - всюду вдвоем. Порознь лишь, когда того категорически требуют дела. Есть случай - возвращаемся также вдвоем. Нет - ввечеру встречаемся у меня. И вместе допоздна.
   И так полтора года.
   А теперь она не со мной. Она там, с кришнаитами.
   Там для нее что-то более важное, чем наша неразлучность. Это ранит.
   И будто в ответ услышал вдруг ее зов издалека, с вершины склона, через листву деревьев:
   - Идет, он выходит! Скорее. Быстрее!!
   Бегом, спотыкаясь, наверх. Вовремя.
   При всеобщем трепете и смятении, восторге и панике, опираясь на палку, спускался по ступеням лестницы долго-предолго-жданный великий махарадж.
   На последней остановился, посмотрел на небо: перестал ли дождь?
   Перестал. Прекратился. Сухо. Тепло.
   Просиял, будто это его волей сотворено. И шагнул на улицу, на воздух, к скамье напротив клумбы. Сел. У корпуса столпотворение. Вокруг махараджа плотное кольцо из пылающих лиц, горящих глаз. Ближние - ниц перед ним. Те, что подальше, стоят.
   Я за этими стоящими, за рядами спин, затылков и плеч. SORROW снова нет рядом. Где-то в стороне. Приподнимаюсь на цыпочки, вслушиваюсь. Махарадж заспанный: борозды от подушки на щеке еще не разгладились. Веселое, слегка опухшее лицо обращено сразу ко всем. Тот же наряд. Палка между колен. Он держит речь, чуть слышно, неторопливо, с паузами для перевода. Его делает тот же парень, что и в холле.
   О чем разговор не слышно. Но это не важно. Действуют не слова, а идущие от него токи. Понемногу они заполняют организм, высекая ответные импульсы. Появляется ощущение внутренней заряженности каждой мышцы, каждой клетки, наконец, самого сердца. Похоже, другие переживают то же самое. Равнодушных нет. Это длится и длится. Кажется, время утрачено. Но вот начинает звучать барабанно-бубенцовая музыка. Слушавшие стоя начинают пританцовывать в такт ей. К ним присоединяются сидящие. Кто-то раскачивается из стороны в сторону, кто-то, танцует корпусом, поводит плечами. Мои ноги наоборот наливаются тяжестью, приклеиваются к земле. А как Т.?
   Нахожу ее среди стоящих вблизи Махараджа и не верю глазам: завороженно улыбаясь, пританцовывает, переступает с ноги на ногу. Поддалась-таки магическим чарам.
   Покоробило. Отвел взгляд.
   Вдруг почувствовал: со мной тоже творится нечто. Сначала появилось покалывание, потом жжение, затем жар, наконец, сильнейший зуд в ладонях. Дальше он стал подниматься к плечам, от них к позвоночнику и через него - распространился на все тело, вызывая легкую дрожь. Что это? Электро-ватты? Лептоны магической воли махараджа?
   Странное состояние длилось около часа и незаметно исчезло. И только в том м е с т е, о котором в сим повествовании и говорить бы не пристало, ощущение дискомфорта сохранялось еще несколько часов.
   Кольцо вокруг Оратора разомкнулось: он поднялся. Звуки барабана, бубен, пение усилились. Они словно опоясали всех присутствующих. А сияющий чародей двинулся по дорожке, окруженный ликующими приверженцами в сари, индусских и европейских нарядах, людьми взрослыми, юными, совсем детьми... Повернул к палатке-куполу, вошел в него и через минуту вышел, вполне довольный. В окружении звеняще-поющей и пританцовывающей компании обошел пансионат кругом и скрылся внутри него. Шумная же манифестация продолжалась еще, по крайней мере, часа два не менее.
   Со мной что-то не то. Сел на скамью, освященную прикосновением "великого посыльного", пытаюсь осознать, ч т о? Рядом SORROW, но как-то отдельно от меня. Впрочем, - и я от нее. Еще дальше отрок. Все мы словно бы отдалились друг от друга.
   На часах 23.00. Пора: утро мудренее вечера, все разъяснит.
   Но все разъяснилось уже ночью...
   Вначале испугался, затем растерялся: то м е с т о будто исчезло, будто там пустота. Махарадж!?! Очистил? Закрыл? Запечатал! То-то покалывало, жгло и зудело! К утру уже знал наверняка: так и есть. Надолго? Навсегда?! Облагороживающее освобождение от низкой природы?
   А не изуверский ли выпад ОнО?
   Итог: н а в а ж д е н и е...
  
   Вне
  
   Общий выезд в Москву.
   Снова - в "Икарус".
   Жарко. Редкий гость - солнце разгулялось.
   Автобус уже на старте. Удушающие выхлопы сгоревшей солярки расползаются по траве и кустам. Первая партия приверженцев, среди них и я, отправляется в путь.
   Заблаговременно, где возможно, в Москве расклеены объявления-воззвания ко встрече с "великим махараджем", имеющей быть в кинотеатре "Баку", что на Соколе.
   Мы ее участники и костяк.
   Т. с сыном прибудут вторым рейсом: после вчерашнего ЧП с отроком иного быть не могло.
   Два минувших дня мало отличались от первого. Возвещенная понапрасну утренняя медитация, завтрак, беседы с одним, иногда двумя соратниками, звуковой контакт-манифестация, пение мантр.
   После обеда то же, но с - махараджем.
   В переполненном вестибюле, стоя у стены, ловил момент для своих сакраментальных вопросов. Не получалось. Он говорил самозабвенно, беседовал задушевно, но - с теми, кто перед ним, подле него, с учениками продвинутыми, ему знакомыми, всякое его слово ловившими.
   Моя из угла поднятая рука ему не видна. Сиплый голос не слышен.
   Не записку же писать.
   Хотя, почему нет? И, узнав о грядущей его встрече с москвичами в кинотеатре, рассудил: там и спрошу - запиской, пред столиким залом. Ответ прозвучит, как глас неба, как истина об истинном.
   Потому - в "Баку"!
   Да и от ОнО уйти... Подбирается-таки, юдо, умело, победно. Подползает - через Т. и отрока. Только так взирая на случившееся, можно увидеть в нем хоть какой-то резон. Иначе - мрак полнейший.
   Потому что до ЧП всей троицей блаженствовали. После освежающих бесед, созерцания и слушания мудреца - медленные прогулки вокруг пруда-озера, купание, раздумья и футбол, футбол, футбол. С отроком. С SORROW же разговоры-обмен видением творившегося на глазах: она - своим, я - своим. Где-то иронизировали, в чем-то сочувствовали. А тому, пострадавшему за веру, искренне сопереживали. Вон он впереди меня в салоне "Икаруса" с перебинтованной макушкой на месте косички. Дома, куда приверженец заскочил на минутку по заботам суеты, разъяренный отец, ухватив косицу в кулак, с кожею выдрал прочь...
   Мы же, казалось, - воплощение согласия. Вот и вчера не день - подарок. После духовных упражнений захотелось плотского: арбуза, сладостей. Двинулись на рынок, не спеша, выбирая из путаницы тропинок, ту, что посуше. Мы с Т. впереди, отрок чуть позади и в стороне, сугубо по своей дорожке, прислушиваясь к нашим спорам, а, может, и нет. Но вот его тропка вильнула и угасла в чащобе, и с ней он.
   - Не затеряйся! - я ему.
   Молчание в ответ.
   - Чай не тайга. В прятки играет, - SORROW. И снова она и я в словесных объятиях друг у друга.
   Но взгляды по сторонам все тревожнее: где он?
   - Да, небось, на рынке уже. Прячется, играет. Сейчас выскочит из-за угла. Его манера. - Т. о сыне.
   Но ошиблась. Среди палаток и лотков его не было.
   Быстро купив сладости и арбуз, заспешили назад. И поначалу тихо, а потом обреченно-пронзительно над лесом понеслось:
   - Максим!
   - Максииим!
   - Максииииииим!
   - Мак.......................
   Нет. Только эхо, ломкое, пугающее.
   Разомкнулись по двум направлениям: Т. почти бегом - тропой сына, я вдоль пруда. Дважды наткнулся на хмельные компании, возле своих авто посреди полян за трапезой. Услышав вопрос о подростке, пьяно взмахивали руками: у нас тю-тю, нетути...
   Прочесал прибрежные дорожки вплоть до лагеря. Завернул в домик, - а вдруг?
   Пусто. Выложил покупки. Обессилено замер. Память и воображение подбрасывали теле-картинки ужастиков о насильниках и убийцах, кольнули страхом слова "Чечня" и "заложник". Нельзя, чтобы между мной и Т. встала беда. Невозможно!
   ..."Икарус" припарковался у кинотеатра.
   Поднялся по широким ступеням на просторную площадку перед входом. Сердце куснула боль: здесь любили хаживать с женой и крохой дочерью. Малява все норовила вырваться, а я держал ее за пояс, будто на поводке... Куда и почему все ушло? Словно и не было ничего. Как сон.
   Мираж? Что тот фестивальный просмотр нашумевшей ленты, билет на который под неудержимым напором благоверной добывал всеми правдами-неправдами, да зря: фильм оказался заурядной эротикой пустой и жалкой.
   По обе стороны от входа телефонные будки. Конечно, звоню в mail.ru. Еще в пансионате установил график: справляться дважды в день о письмах-мессиджах в свой почтовый ящик, до сих пор, впрочем, ни разу не поступавших. Уже и операторы узнают по голосу, реагируют с опережением:
   - Kedr-5? - сами называют мой "адрес".
   - Угадали.
   Далее фирменное:
   - Для вас сообщений нет.
   Нет. Конечно, нет. Конечно. Конечно. И - бесконечно...
   Кругом шашнадцать - провал и поражение: с книгой, с Т., с отроком. ОнО торжествует.
   Победоносно.
   ...Заперев дом, в полбега - на спортплощадку: не там ли пропавший?
   Увы.
   Поворачиваю к главному выходу и... вот он! Из-за сосны, по дуге, не прямиком, прячась и обходя сторонкой, двигается. Окликнул. Подошел. Сказал, что сказал бы отец, любой старший в этой ситуации. Крепко. Резко. Протянул ключ: иди в дом и оставайся до нашего возвращения. Я - за мамой. И бегом в лес, где мечется, безумея от горя, SORROW...
   Успокоить. Прижать к груди.
   Прочесал одну за другой от пруда до рынка и обратно четыре или пять троп. Нет. Ни ее самой, ни ее взывающего крика. Теперь пришлось самому возгашать ее имя. Хрипло, удивленно, просяще. В ответ слабый шум деревьев. Сбилась? Забрела в чащу? Разминулись? Водит кругами неуемное ОнО?
   Вернулся в лагерь. Отрок на месте, в домике.
   - Пришла?
   Угрюмо, отрешенно: нет.
   Снова в лес и по другим, затем опять - прежним тропам вперед-назад, вперед-назад. И звать, звать, звать по имени...
   Нет!
   В груди каменеет. Дышать тяжело. Жжет.
   Назад в лагерь. Навстречу отрок.
   - Есть?
   Отрицательный жест.
   Был бы отцом, сбросил бы на него взрывную смесь негодующих эмоций и слов.
   Но молчу. Куда теперь?
   - Идем в пансионат. Не исключено - там...
   Зашагали к выходу. И встали. Из-за хозблока, где скрытый лаз в заборе, появилась пропавшая. Бледная. Взгляд на сына. Как-то особенно на меня, со страхом-вызовом: что? Ну что? Глаза - глазищи. А в них холодные, черные, сверкающие угольки.
   ...Зал наполнялся.
   Пришел второй автобус с пансионатскими. Увидел Т. с отроком, махнул рукой. Устроились рядом.
   И почти сразу аплодисменты: Махарадж с соратниками впечатляющей оранжевой группой вышли на сцену. Уверенно без суеты расположились на стульях, он в центре, остальные, очевидно, по степени приближенности к нему.
   Он, монументально восседая в кресле, взял микрофон. Негромко, с паузами и остановками для перевода объяснил, какое это счастье совместного с пришедшими постигать Сознание Кришны. О том, как открывать Его присутствие в нашей душе, о том работа сердца, воли и ума для этого нужны и т.д.
   Кончил. Есть ли вопросы?
   Конечно, еще бы.
   Одна за другой поплыли по рядам записки. Свою, заранее составленную, отнес через весь зал сам, передал в руки переводчику: так надежнее. Тот прочитал, озадачился, но все же огласил, доводя ее смысл до "самого" и его приближенных.
   Едва заметное возбуждение на сцене, короткий совет оранжевых, и вот момент истины - ответ:
   - Бог Кришна имел много воплощений. Одно из них в облике Иисуса Христа, который принес людям Его Слово, Новый Завет в понятиях своего времени. Поэтому в высочайшей конечно-начальной сути между религиями, не только двумя - всеми - нет противоречий. Ибо Бог един. Каждый человек ищет пути познания Бога сообразно степени своей готовности воспринять мудрость ВСЕВЫШНЕГО. Христианин делает это через исполнение заповедей Христа. Постигающий Сознание Кришны - через прославление его имени и звуковую связь с ним. Бог и там, и здесь. Бог всюду. Спор религий лишь о том, какая из них глубже открывает Его людям. Надо только радоваться, когда одним удается это лучше, чем другим и самим стремиться к Богу с тщанием и усердием...
   Вот так!
   Есть над чем поразмыслить, что обсудить.
   Торжествующий взгляд на Т. Уловила ли суть услышанного? Но в глазах ее вчерашние холодные, сверкающие угольки. Глаза, которыми взирала не она - ОнО! Это ОнО, зияло в ее взгляде, вчера, когда не мог спросить ее, внезапно вышедшую из-за хоз-блока: "ОТКУДА? ЧТО ПРОИЗОШЛО?", ибо написало ехидно-издевательский ответ - пряталась, играла в мстительную, злую игру. По принципу: ах ты так, тогда я этак! С сыном - понятно. Но зачем же - со мной? И... спустил тормоза.
   Накопившиеся напряжение, удивление, возмущение вырвались наружу...
   То была ПЕРВАЯ испепеляющая ссора. Все трое были подавлены, опустошены. Так происходит, если ОнО, овладевает ситуацией... ОнО отбрасывает людей друг от друга, оставляет в душе руины. И... холодные, чужие угольки в глазах.
   ...Вопросы кончились. И тут же в зал вошли и по двум проходам между рядами двинулись ученики с боем барабанов, звоном, пением мантр, пританцовыванием. Стереоэффект от сдвоенного звучания завораживал. Махарадж поднялся, благословил собравшихся сложением и вознесением вверх ладоней. Сподвижники вторили ему. Волна возбуждения накатилась на собравшихся.
   С предощущением тревоги взглянул на Т. И внутренне сжался, оцепенел. Она разгоряченная, снова пританцовывала, сидя и потому комично потряхивая плечами и хлопая в ладоши. Стало жаль ее.
   Она, посмотрев на меня, заметила, поняла, но не остановилась.
   И - потрясение. Впервые за месяцы, что вместе, испытал чувство отвращения к ней. И одновременно - нежности. Дикая раздвоенность рвала сердце. Молчать невозможно. Признался ей и в первом и во втором. Ответ до этого неслыханный:
   - Да ладно тебе! - с пренебрежением, отмахиваясь от назойливого. Говорила он она, но снова ОнО.
   Ну, тут меняюсь я: не я, а некто.
   - Мне нужно домой, в особняк. Счастливо!
   Поднялся и вышел вон.
   Автобус-метро-электричка - и я на рынке, купить коту корм и позвонить с дармового телефона в торговых рядах, оплаченного тутошними купцами и доступного всем: выгода - пришедшие звонить чего-то да купят.
   Набрал номер, ясно какой - интернетовский. Услышал прежнее: ничего нет.
   Опять электричка-автобус и - особняк.
   Что удивительно, цел. Только лиходеи отковыряли от фундамента, раскрошив, даже не унесли, так и валяются, несколько кирпичей. Да умыкнули большое стекло из внешней рамы южной стены, да оборвали звонок, да испачкали рвотой крыльцо, да нацарапали пару эротических слов.
   Остальное в порядке.
   Кот счастлив. Сторож, клявшийся кормить животину, забастовал. Рыба, что впрок оставил на обед мурлыке, провоняла нетронутой, и каша для нее же в неприкосновенности. Быстро сварганил кошачье варево - и хоть одно существо стало рядом со мной счастливым.
   Но не сам.
   Мозг, ощущения мои были парализованы, словно отключены от источника. Источник - махарадж. Жизнь вне его казалась конченой. Прерванной на неопределенный срок. Мое существо рвалось к нему, сердце стонало.
   Кажется, отправился бы к нему немедленно, среди ночи, будь хоть какой транспорт. Неосуществимо.
   Не из-за транспорта только, коего нет и не может быть до утра. Что-то случилось со мной. Точнее - с моим телом. Его целиком, а руки, ноги, внутренности по отдельности, ломало. Заполночь началась рвота, затруднилось дыхание.
   Лежал навзничь, не понимая, что происходит.
   Таков конец? - думал с ужасом. И молил БОГА о помощи.
   Но дальше стало хуже: понесло. Не отходил от нужника.
   Ночь без сна. И хоть ни разу "в дурь" не впадал, понял: таков посленаркотический транс, ломка у наркоманов.
   "Что-то съел"? Действие "вегатарианских" блюд? Но там, возле Махараджа ничего похожего не было. А может, результат его психического влияния? Истечение, исход энергий, воспринятых от него и отторгнутых организмом здесь вдали, в н е его?
   Спросить бы у тех, с косичками. Да где они...
   Но ответ пришел сам по себе.
   Ближе к утру появилось чувство легкого жжения там, где оно уже было тому три дня. Потом огонь запылал не на шутку. Ощущение пламени т а м стало невыносимым. А с рассветом перешло в ноющую боль.
   Пробыл в параличе и в полубреду до полудня.
   Затем во гневе и отчаянии приказал себе встать.
   И встал. И - в пансионат. К Махараджу. И к SORROW.
   ВЫВОД: вне "Гуру" я - развинченный на части агрегат. Без Т. - сирота...
  
   Отторжение
  
   ...Автолайн тормознул возле пруда.
   Распогодилось и, скорее всего, мои-чужие Т. и отрок у воды. Обошел берег, "нашу" поляну в глубине его. Среди купающихся и загорающих - ни Т., ни сына.
   Тогда - в фойе пансионата, на второй этаж. Они там.
   Не оказалось, впрочем, как и самого махараджа.
   Значит, в лагере.
   Спортплощадки пусты. Где же?
   И нашел в домике. Отрок лежит на кровати, отвернувшись к стене. Т. возле раскрытого чемодана укладывает вещи. Увидев меня, опустилась на стул обессиленно.
   Нет, съезжать еще рано! Мы еще поживем, еще порадуемся!
   ...Возвращаясь, опять завернул на рынок - позвонить на mail.ru. Набрал номер. Снова узнан оператором.
   - Kedr-5? - он.
   - Именно. Сообщений, как обычно, ноль?
   Естественно. Что другое может быть в т а к о й день, после т а к о й ночи? И вдруг:
   - Как раз сегодня есть. Читать?
   - Конечно! Да! Да!
   И - подобное воспринимаю неостро, заторможено - вот оно: "Уважаемый г-н автор! Американское издательство-магазин иБУКСТЭНД приглашает вас рассмотреть возможность опубликовать вашу книгу в Интернете (на английском и русском языках). Издательские услуги для русских авторов бесплатные. Подробности см. в "Приложении". С уважением, Александр Моррис".
   - Смотрим "Приложение"? - я, плохо соображая и забыв, что можно, а чего нельзя...
   - Этого мы не делаем. Это сами...
   Сам! Конечно и сейчас же! Хотя зачем? И где? Главное сказано: "Американское издательство... приглашает... и т.д."
   Скорее к SORROW. Обрадовать светлой вестью среди мрачных дум.
   И вот этот миг, к которому рвался, летел, торопя автобусы, метро, электричку.
   - Пришло письмо с приглашением издаться... - И рассказал все по порядку.
   Лицо ее пылает, в глазах удивление, и страх.
   - Не верю. Слишком красиво. Вот не верю...
   - Придется. Хотя, если честно, у самого еще не уложилось. Но все равно - отъезд отменятся. Едем завтра. Сейчас все наверх. К махараджу.
   Быстро поднялись и почти бегом в пансионат. Сняв обувь, протиснулись в вестибюль. И удача: на диване уже восседал Сам. И только встав у стены и вперив взгляд в его лицо, стал приходить в себя. Через четверть часа был абсолютно блажен: "гуру", Т., отрок, подвижки с книгой - все со мной и сразу. Так не бывает.
   Но было! Скоро, однако, в душе поднялась тревога. Разобравшись, нашел причину - "гурозависимость".
   Не признаю слепых привязанностей.
   О, они притягательны. Они греют, наполняют светом, смыслом, чувством опеки. Всем этим наделяет своих приверженцев махарадж. Это и заставляет последователей тянуться к нему, быть рядом с ним всегда и везде и вслед за ним переезжать из города в город, даже из страны в страну.
   Вид рабства, допустимый, по мне, лишь пред Богом. Вид любви, перерастающей в оБОЖание.
   ...Шумная манифестаия-звуковой контакт, начавшаяся в вестибюле, понудила выбраться наружу. Т. и отрок со мной. Опустились на скамью перед входом в пансионат. SORROW, пристально всматриваясь мне в глаза:
   - Значит, так и написано: приглашаем издать вашу книгу? - возвращает к главному.
   - РАССМОТРЕТЬ ВОЗМОЖНОСТЬ опубликовать вашу книгу, - уточнил. - По-русски это: дружище, хочешь ли ты опубликоваться в Интернет-издательстве? Я согласен! Хочу!
   - Не верится. Вот не верится. Слишком красиво.
   Тем не менее, все так и есть. И, главное, вовремя. На самом изломе, на краю. Коротко описал прошлую ночь, когда в наступление дня не верилось.
   SORROW сострадала. И... скашивая глаза, таясь, наблюдала за сидящими по другую сторону от нее господином средних лет и его дамой в платье, которое более пристало бы видеть в ночном клубе, чем здесь. К паре подошла еще дама постарше и протянула мужчине книгу, которую тот, подписав, с улыбкой и достоинством вернул ей. Сияющая любительница автографов, воздавая хвалы мужчине, удалилась прочь, прижав книгу к груди.
   Но книга! Та самая, что пылится у меня в "вагончике". Узнал ее сразу. Книга - бомба, пока не взорвавшаяся. Об арийских истоках и ведических корнях прарусичей. Об их старшинстве и мессианстве на планете. Издание, которому аплодируют боевики "Русского порядка". За такое в зрелые времена - презрение строгой науки. Ныне дела никому нет: свобода в голом виде...
   И вот ее автор, новорусский академик, лидер партии духовного ведического социализма здесь, возле Махараджа и в метре от меня. Запеленгована SORROW. Такова она ВСЕвидящая...
   У меня к академику давний, со времен работы над "Личностью Христа" вопрос - о математических моделях мира. Не плод ли они фантазии группы ученых-уральцев, что открыли их, на которые ссылался сидящий подле Т. мужчина?
   Вопрос - гвоздь... Один из доводов "за" или "против" веры.
   SORROW все поняла: рукопись "Христа" читала, вычитывала стократно... Видела, как ищу подобающую зацепку заговорить с высоколобым соседом. Опередив, нашла ее сама.
   Улыбаясь таинственно и запинаясь, академику:
   - Случайно увидела, простите, книгу... Ее можно купить? Прямо здесь? На лотке махараджа?
   Специалист по делам ариев неожиданное обращение принял как должное: привычка!
   - Какую? - уточнил. - Имеете в виду, какую из моих книг?
   Ну, тут мoе слово.
   - Ту, что об арийских корнях.
   - Нет, ее нет. Я сделал новую ее редакцию. Скоро выйдет. В той много глупостей.
   Вот на! Так не глупость ли и та уральская МОДЕЛЬ? Успокоился, получив объяснения: с этим все точно; у них с прибором, каким-то генератором не клеится. Но ищут, работают. Сделают.
   И академик повернулся к даме в платье для стриптиза. Слава - вещь хорошая, но к чему входить в подробности?..
   Нет-нет. Мне мало. Мне - о махарадже. И о том, почему ВЫ здесь? Знакомы? Слушали в "Баку", читали труды? - допытываюсь вежливо, с извинениями. Он:
   - Получил инициацию из его рук в Индии, два года назад. Труды знаю. Мыслит верно. Но "Движение" его - в тупике. Мантры, сари, косички. Умирающая экзотика. В ХХI веке нужно другое. Новое учение...
   "Мое!" - не сказал, но ясно: нужно его, ведическое Учение.
   - Вы полагаете?.. - хотел напрямую об этом, но он остановил. Протянул визитку с ДОМАШНИМ телефоном:
   - Звоните. Сойдемся. Потолкуем. Думающие нам нужны.
   Окончен разговор.
   Встали, откланялись. Т. улыбается солнечно. Отрок - вчуже. У меня внутри холод. "Им нужны..." ИМ...
   Куда путь? Куда же еще - к реке.
   Встреча из знаковых, обнажающих. Соединение несоединимого, совмещение несовместимого. Не связываются воедино Махарадж и принявший из его рук инициацию новоакадемик, предрекающий "Учителю" конец. И всем оранжевым? И тем с косичками? И идущим вослед?
   Есть в том правда и - обман. Зачем?
   ОнО!? Не поразив через Т. и отрока, проваливаясь с блокировкой публикации, делает заход с научных тылов?
   Допоздна взбудораженно обсуждали с SORROW события, но главное - предложение Интернет-издательства. ЭТО поворот, рубеж. Нечто реальное. Это ДАР.
   А ночью - революция! Т., после ЧП особенно нежная, горячая - победила. Парад сил был неудержим. Разлетелась в дребезги печать запрета. Лопнул сосуд бережения, код махараджа.
   Утром обнаружил: нитей, тянущих к нему больше нет. Гурузависимость пала. Остались удивление, сарказм, сожаление...
   И еще открытие, кои сыпались одно за другим: завтрак не глотался. Вкусное, пряное, свежее встало в горле. Спросил у своих. У них все глотается, добавки бы! Так нате вам мое, ешьте на здоровье...
   После завтрака - беседа из важнейших. Ведет махарадж. Готовится инициация. Последователи, ходившие эти дни с мешочками-варежками на руке, в напряжении. Слушают наставления "гуру" вниманием запредельным. О том, ЧТО их, отныне посвященных, ожидает: благость, свет, отождествление с Сознанием Кришны, приближение к Царству Бога.
   И предостережение: не обольщаться, не возноситься. И мысль - ключевая, финальная! - не считать себя достигшим цели. Она недостижима. И притча-образ о том из уст Махараджа, дословно:
   - Как рыбак, продавший на рынке свой улов и прилегший отдохнуть на корзину, где была рыба, чует только слабый ее аромат, так и посвященный может лишь отдаленно улавливать мудрость Сознания Кришны и на таком расстоянии пребывать от Царства Бога.
   Вот! Вот то, чего не принял Христос, - недостижимости Царства Неба смертными. И, вопреки сомнениям, повел всех, кто с Ним и Его Учением, в обитель Отца. Недостижимость - это замкнутый круг. Вход в Царство - это победа.
   ...Не дожидаясь манифестации-звукового контакта, покинули вестибюль.
   По воле SORROW, да и самого подмывает, звоню в mail.ru снова. И, разумеется, узнан:
   - Kedr-5? Новых сообщений нет...
   Есть! Вчерашнее для меня - самое новое и надолго. Попросил зачитать и передал трубку Т. Она цветет, слушая:
   - Событие! Хоть напиться. - Шутит. Этого не переносит. Теперь - и я.
   ...Пил, ежедневно, много, тайно. Заливал домашние свары, безденежье, издательские неудачи. Теперь понимаю: ОнО рассчитывало сжечь заживо. Легко и просто.
   Остановила и спасла Т. - посланница. Одной фразой, застав однажды похмельным:
   - Взгляни в зеркало. Все выпитое - на лице... Ты и без того старше... Сопоставь... - Этого было достаточно.
   ...У соискателей Сознания Кришны тоже событие, может, поважней - инициация! Под открытым небом, погода позволяет!
   Сбившись в тесную группу и сидя прямо на бетонных плитах тротуара, претенденты слушают наставления одного из самых приближенных к Махараджу сподвижников - смуглолицего индуса с короткой стрижкой и длинной косой, готовившего их к обряду. Курят благовония. Звучат мантры, бубенцы, барабаны.
   Таинственно, странно и ... банально.
   Отстраненно смотрел на происходящее. И вдруг ощутил накатную волну отвращения. Еще одну. Еще. Стало невмоготу.
   - Уходим? - я "своим". Т. согласна. Отрок - тем более. Но SORROW неожиданно жестом: взгляни туда.
   - Заметил? - И глазами на инициирующихся. - В центре....
   - Того, с повязкой вместо косички?
   - Ближе к нам.
   И - увидел. На коленях, в рубашке без пиджака, с ладонями домиком у лба священнодействовал новорусский академик и лидер партии духовного ведического социализма, вчера только предрекавший закат кришнаизму. Конец света!
   Это был уже перебор. Последняя капля, камнепадный булыжник, лопнувший шнурок. Почувствовал приступы тошноты.
   Скорее к реке! На свежий воздух. От распластанных на бетоне - к вольным...
   У воды отдышался.
   На удивленные вопросы SORROW об инициирующемся академике с мольбой: не надо! Пощади.
   Пусть это останется голым, самоговорящим фактом. Он тоже ответ, за которым прибыли сюда.
   - Может, спросить его самого?
   - Лучше уехать! Мне достаточно. Все прояснилось.
   - Прояснилось что?
   - Что Христа здесь нет. Здесь - Кришна.
   - И они - не одно?
   - Не знаю. Но точно, что на земле, в людях - нет. Понял, почувствовал это здесь, возле махарджа. Душа не приняла. Ни его, ни кришнаитов...
   - Значит, терпимого отношения к другим верам нет?
   - Теоретически - есть, должно быть. Юридически, дипломатически - тоже. Практически, в эмоциях, переживаниях, в теле чувств - нет. И лучшее здесь - оставить тех, кто чувствует иначе, в покое, предоставить своей совести...
   Отрок снова тоскует. Я:
   - И потому завтра домой. А сейчас футбол. Максим, ставим ворота... - Играли, купались, резвились до вечера.
   Утром следующего дня - седьмого возле Махараджа - прощание перед отъездом.
   Обошли лагерь, где прожили богатые на впечатления, насыщенные событиями дни. Хвала умному директору и доброму персоналу.
   Потом - в пансионат. Завернули в столовую; слегка замутило, скорее прочь. Обошли поляну. Невостребованная палатка-шатер разобрана. Сворачиваются и палаточники-индивидуалисты. Одни домой. Другие отправляются вслед за Самим в Санкт Петербург. А иные намерены и дальше, в Польшу, куда он держит путь. Понимаю их - гурузависимость...
   Поднялись на второй этаж. В вестибюле уже приватные диалоги небольших групп учеников друг с другом.
   Т. взирает на них сочувственно. Глаза влажные:
   - Привыкла. Буду скучать...
   Молчу, хоть сказанное не по душе. И она знает это. Но от своего не отойдет...
   Позади целая глава новой, второй книги. Впереди mail.ru, иБУКСТЭНД, публикация книги самым авангардным в мире способом - в Интернете.
   2002 г
  
   *** *** *** ***
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Бойтесь близких, дерзающие.
   Не надейтесь на родных, ищущие.
   Не рассчитывайте на друзей, устремленные.
   Враг, дабы сильнее сокрушить дерзающих, ищущих и устремленных, разит их через самых дорогих им людей. Он искушает любимую предать, забыть обещания и клятвы, мать бросить сына, дом, забыть честь и долг.
   Уделом вашим тогда может стать лишь...
  
   Слово 6
   ДУЭЛЬ
   Интернет-переписка с дьяволом...
  
   ...С тем, кто разрушил твой очаг, погубил твое счастье, твою жизнь. И все это под видом "небесной", "космической" силы...
  
   *** *** *** ***
  
   Письмо 1: автор -- "ясновидцу".
   Уважаемый Д.В.!
   По Вашей просьбе, переданной через Т., направляю Вам очерк "Сомнение. Шесть дней с махараджем" (см. выше), где она выступает, разумеется, инкогнито, под указанным выше инициалом в качестве главной героини. Ясной, одухотворенно-земной (каковою она и была в ту пору) Т. навсегда останется в моем сердце, как и в восприятии читателей. Навсегда, поскольку очерк этот вместе с двумя другими -- органичная часть главной моей работы, книги "Личность Иисуса Христа", занявшей свое место в ряду изданий о Спасителе, интерес к которым неизбывен, пока есть потребность в познании истины веры.
   Сегодня, увы, в облике моей любимой и ее поведении проявляются иные черты -- жестокость, черствость, расчетливость, цинизм, беспредельная заносчивость, забвение элементарных норм общения, озлобленность, безразличие к судьбе сына и т.д. Она бредит наяву, погружается во мрак мистико-инопланетных видений -- надо полагать, результат Вашего на нее влияния. Если это так, Вы берете тяжкий грех на свою душу, коверкая судьбу не только ее, но многих других, поверивших Вам. Или я не прав?
   Буду рад, если ошибаюсь.
   С уважением, Н. П.
   7 января 2004
  
   Письмо 2: автор -- "ясновидцу".
   Здравствуйте, уважаемый Д.В.!
   Пишу Вам по просьбе Т., после сегодняшней встречи с ней, во время которой она поведала мне о своих надеждах, связанных с Вашими намерениями по ее поводу. Как психолог и человек мыслящий, Вы, надеюсь, правильно поймете меня.
   Свершая публичные манифестации своих возможностей (которых не отрицаю), Вы, разумеется, отмечали предрасположенность и даже влечение к Вам натур нестойких, податливых, внутренне не определившихся. В своей профессорской практике мне с этим феноменом также доводилось не раз сталкиваться, и я делал все, чтобы нейтрализовать проявление целенаправленных в мой адрес симпатий слушательниц и возвращать их на грешную землю.
   Вы же поступили иначе, по крайней мере, по отношению к Т. Вы сделали вид, что заинтересовались ее уникальной "инопланетной" личностью, дали ей надежду на свои чувства и даже -- на брак!.. И того не ведая (а то и осознанно), вместо любви и радости принесли горе и страдание. Вы разрушили нашу семью, которая так трудно складывалась, поскольку сын ее Максим лишь после долгого внутреннего сопротивления признал во мне родного человека, почти отца. А я, в свою очередь, полюбил его. Вы сломали наш очаг, сделали несчастными сразу троих. Максим фактически отказался от матери, бросил школу, колобродит днями и ночами неведомо где. Вопреки (и наперекор) матери он остался преданным нашей с ним дружбе, постоянно бывает у меня, помогает в делах, а я принимаю участие в его непростой жизни. Да, он мне стал своим, и я собираюсь усыновить его. Но в каком положении останется Т., замкнувшаяся в своих бредово-мистических видениях, неоправданных ожиданиях?!
   ...Поэтому, Д.В., пока дело не зашло слишком далеко и не привело к непоправимым последствиям, -- поставьте точки над "i". Либо выполните свое обещание, некогда данное Т., либо верните ее к реальности, к сыну, ко мне, полюбившему ее глубоко и искренне. Сделайте этот мужественный и благородный шаг. Уверяю, это будет одним из самых светлых Ваших дел, угодных Богу.
   Не сомневаюсь в Вашей приверженности к законам духовной чистоты и праведности.
   Благослови Вас Бог. С уважением, Н.В
   16 января 204 г..
  
   Письмо 3: "ясновидец" -- автору.
   Николай Петрович!
   Если Вы думаете, что Т. (ее духовное имя Мария) уникальная инопланетная личность, то Вы правы. Она действительно уникальная личность, и поэтому я обязательно когда-нибудь женюсь на ней, как только она даст мне свое согласие переселиться в Ялту. Сыну же ее я подарю квартиру в Мытищах, которые станут скоро Москвой.
   Поверьте мне, ясновидящему ОрСексу, что так и будет.
   ...(А Д.В. -- это мое земное имя)
   17 января 2004 г.
  
   Письмо 4: автор -- "ясновидцу".
   Уважаемый Д.В. (Буду обращаться к Вам по-земному, т.к. и "ОрСекс" и "ясновидящий" -- это всего лишь Ваши собственные определения, духовной благодатью не осененные; то же самое относится и к "духовному" имени "Мария" в отношении Т.).
   Благодарю за ответ. Но в нем Вы чуть сместили акценты, заметив, будто бы я думаю, что Т... "уникальная инопланетная личность". Таковой назвали ее Вы, чем и соблазнили. Как же! Она ведь особая, неземная, обычным людям не чета... Как хочется поверить в это! Что Т. и сделала. Именно это привело к тем резким переменам, которые произошли с ней после встречи с Вами. Она стала грубой, жестокой по отношению к людям, даже к собственному сыну. Ну да, она ведь "уникальная", что ей до рядовых граждан! Разговоры ее -- смесь бреда и "космических" банальностей. То она "чистит" лучи Альфы Центавры, то "видит", с кем я ей "изменил", то "слышит" даты рождения моей сестры -- и все полная нелепица и неправда. Таковой сделали ее Вы. Это более, чем жестоко. Это не по-людски и не по-Божески. Думаю, как назвать подобные действия, Вы знаете сами...
   Относительно Вашего намерения непременно жениться на Т.: не означает ли это, что Вы просто присоедините ее к сонму Ваших жен, коих, по законам "космоса", Вы можете иметь сколько угодно? Не так ли? Я не иронизирую, а говорю вполне серьезно...
   Если Вы поможете Максиму с квартирой -- браво! И совсем не важно, будут Мытищи Москвой или нет. Важно другое: парень гибнет сейчас, в эти дни и месяцы. Он презрел мать за предательство по отношению ко мне. И только наша дружба с ним, мои ежедневные усилия удерживают его от падения.
   Для чего я все это пишу -- чтобы вернуть Т.?
   Нет! Чтобы спасти ее.
   Может быть, я зря хлопочу, беспокоюсь о том, чего нет?
   Но ведь критерий духовного воздействия людей друг на друга один -- добро и любовь. В Вашем же случае результат -- зло, горе, распад...
   Как называются силы, несущие все это, давно ведомо...
   С пожеланиями блага Божиего, Н.В.
   23 января 2004 г.
  
   Письмо 5: Т. -- автору.
   Раз я теперь стала такая, какою ты меня обрисовал, больше мне не пиши и не приходи ко мне никогда.
   27 января 2004 г.
   Письмо 6: автор -- Т.
   Новоявная Т., здравствуй!
   Твое письмо подтвердило правильность моей оценки перемен, произошедших с тобой после встречи с Д.В.
   А ведь перечисленные в письме перемены -- только небольшая часть их. Лишь щадя тебя перед Д.В., я не написал об утрате тобой того, что ты оттачивала и развивала возле меня -- остроту ума, памяти, понимание реальности, умение владеть словом, элементарной культурой поведения, способность на добро отвечать добром, сочувствовать нуждающимся. А главное -- ты потеряла источник духовной энергии, объединявшей нас. Ныне ты лишена всего того, что составляло твое достоинство и за что я любил тебя... Явная ограниченность в отношении ко всему, кроме денег, достатка, зацикленность на двух-трех фразах (даже не на мыслях, а -- на заученных формулах типа "назад пути нет", "три рубля", "время не молодит тебя") и пустота души -- вот какою стала ты, новоявная Т.! Это истинно так, клянусь именем Бога нашего Иисуса Христа.
   Конечно, в тебе и при мне оставалось немало того, что отторгало тебя от цивилизованного круга. Ты так и не научилась говорить "спасибо" (а ведь это СПАСИ-БОГ!), понимать, скольких сил и средств стоили мне ремонт твоего жилища, обуви, платы за газ, свет, ежедневное отоваривание продуктами на троих (и это при моем-то нищенском жаловании...). Ведь более-менее сносно я стал зарабатывать совсем недавно. И, как тебе известно, -- приобретать вещи, нужные и тебе и Максиму (компьютер, например), а главное -- смог издать за свой счет книгу! Ты же начала упорно отвергать все мои предложения хорошо тебя одеть, обуть, вылечить зубы и т.д. Ибо не обладала главным достоинством благородной женщины -- умением разделить с мужем его судьбу и в радости и в горе. Зато всегда была готова предать -- известное свойство "докультурной", ребяческой натуры. И, собираясь сделать это, прекратила принимать мои финансовые предложения, дабы не быть обязанной ничем. Поступить иначе было бы уж совсем постыдно...
   Последнее обстоятельство, а также то, что ты обиделась на, как ты выразилась, "эпитеты" моего письма, говорят, впрочем, что ты еще жива. Что совесть (а ведь это СО-ВЕСТЬ, то есть весть от Бога) в тебе еще не умолкла. Вот почему я верю в твое выздоровление, в твое возвращение из тьмы лжепророческих заклинаний, соблазнивших твое неокрепшее "я", обрушивших тебя во мрак нео-язычества -- в твое возрождение к подлинно духовной жизни.
   И тогда при встрече со мной ты светло и ясно скажешь мне "Здравствуй" и однажды зайдешь к нам, когда мы будем работать с Максимом над уроками, чтобы выпить чашку чая и т.д., а не таиться и прятаться, как набедокуривший школьник, которому стыдно за содеянное...
   Верю в это!
   Николай.
   27 января 2004 г.
  
   Письмо 7: "ясновидец" -- автору.
   Николай Петрович!
   Я не хочу ничего отвечать Вам на Ваше письмо о Т. Когда я приеду в Мытищи, где я купил уже квартиру для нее и ее сына, мы сможем встретиться с вами и продемонстрировать то, что представляет собой астрально-ментальная связь, которая существует между нами и о которой говорила Вам Т.Но даже Вы ведь совершенно не готовы к восприятию этого феномена, и ваша нервная система может просто не выдержать этого. Прочитать же об этом нигде нельзя. Вот только у Рерихов, возможно, где-то об этом есть.
   А спасать ее не надо. Ведь потому нас Бог-Отец (в Вашем понимании) и свел, чтобы она стала счастливой, а ее сын получил бы то, в чем он больше всего нуждается. А нуждается он в самостоятельности -- это пишет вам ясновидящий ОрСекс (между прочим, через астрально-ментальную связь с Т).
   До встречи (если захотите встретиться с нами)
   28 января 2004 г..
  
   Письмо 8: автор -- "ясновидцу".
   Уважаемый Д.В.!
   Разумеется, я охотно встречусь с Вами, когда Вы пожелаете. Только заранее прошу, оставьте Ваши околонаучные фигуры и методы психического воздействия, которые могут влиять на духовно нестойкие натуры, но отнюдь не на нормальных людей. Я вдоволь сыт, как Вы выражаетесь, "астрально-ментальными связями", с которыми имел дело в период, когда занимался медитацией, работая под патронажем "Учителя-гуру"... За десятилетие этой практики я убедился, что подобные "связи" даже с ним, не говоря уже о других людях, -- самообман, в лучшем случае -- "воровство" случайной информации у "архетипов" (по Юнгу), то есть бессознательных образований, с которыми соприкасается каждый, но хаотично ухватывает из них "нечто" тот, кто "зашаманивает" себя сам или с помощью "магов" наподобие Вас.
   И имя Бога-Отца не поминайте всуе (хотя Вы же "Бог-Сын"!). Именно от этого "сдвига", от Вашего шаманизма нужно спасать Т. и ее сына. Покупка квартиры в Мытищах -- Ваше сугубое дело, к Т. и сыну ее Максиму отношения не имеющее. Он нуждается не в самостоятельности, как Вы пишете, но -- в отце. Т. обрекла его на безотцовство, сознание чего сделало его психически уязвимым, замкнутым. Отцовское расположение и уважение он стал испытывать к другому человеку, с которым прожил четыре года как в семье... Да, мы сейчас с Максимом как отец и сын... Вы же никогда не будете его отцом. Впрочем, как и мужем Т., даже если, по Вашему утверждению, "женитесь" на ней.
   Это я говорю Вам не как "ясновидец", но как человек, знающий жизнь, прекрасно уяснивший, кто Вы, от кого Вы и зачем...
   До нашей, надеюсь, скорой встречи.
   Н.В
   31 января 2004 г
  
   Письмо 9: "ясновидец" -- автору.
   Николай Петрович!
   Я сейчас наблюдал Вас в астрале, как Вы ехали с Т. в электричке и говорили обо мне. Это значит, что я что-то умею все-таки делать, не то, что ваш "гуру". По моей просьбе она принесла Вам книгу и кассету. Прошу простить, но кассета плохого качества. Кстати, там упоминается моя первая жена С., когда пишется о какой-то женщине. А стихотворение "Любимой" там написано о Марии ("Вашей" Т.), но в конце там несогласование по времени, так как конец я прибавил по просьбе своей жены (в то время я был еще не разведен).
   А встретиться с Вами, конечно, смогу но, повторяю, Вы совершенно не готовы к этому, так как даже Вы не готовы узнать о такого рода связи (например, того что сейчас Т. печатает это письмо).
   До встречи (если захотите).
   ОрСекс и Т
   2 февраля2004 г..
  
   Письмо 10: автор -- "ясновидцу".
   Здравствуйте, Д.В.!
   Я уже просил Вас оставить "страшилки-завлекалки" о Ваших "астральных контактах" для дилетантов. Давайте общаться как нормальные люди.
   Разумеется, Вы знаете, что несколько дней назад во время нашей "случайной" встречи на пути в Москву Т. передала мне Ваши брошюру по поводу 2000 г. и дискету со "стихами". Конечно, сделала она это по Вашему "импульсу", цель которого -- произвести благоприятное о Вас впечатление. Коротко и выскажу его Вам.
   К сожалению, оно, увы, не в Вашу пользу. "Труд" Ваш, начиная от его оформления и включая начинку -- смесь безвкусицы, некомпетентности, претенциозности, безмерного честолюбия и хитрого расчета. И это еще я выбираю самые деликатные выражения, ибо беспардонность автора, вещающего именем Спасителя, достойна иных слов, а если уж быть совсем точным -- клинических терминов. Рассчитан такой "продукт" на людей не очень образованных, по жизни и духу не определившихся, Писание не знающих, веры не обретших, по памяти предков тянущихся к православию. Этим и вызвана мимикрия, т.е. циничная подделка излагаемых в книге отнюдь не новых, чужих мыслей под речения Нового Завета, "примазка" к которому должна как бы "духовно" узаконить Ваше самостийное "учительство".
   Тщетно. Люди сведущие ничего, кроме разочарования и горечи, не могут испытать при встрече с "творениями", подобными Вашему. Жаль, что некоторые все еще верят в эти "космоидеи". Отношение же православной церкви к подобным "сочинениям" и их производителям однозначно (знаю это, исповедуясь в Оптиной Пустыни и в Соловецком монастыре), они отлучены от РПЦ вместе с последователями и в свое время получат воздаяние.
   Впрочем, лично я отнюдь не перечеркиваю значения работ об инобытии. Они нужны, чтобы открыть глаза слепцам на многомерность мира, необходимы как первый шаг на пути к вере. Но это должны быть или научно выверенные исследования, что вполне реально, либо опыты фантастического жанра. Вам бы, уважаемый Д.В., приложить силы и буйную фантазию ко второму. Уверен, достигли бы гораздо большего. И грех на душу за лжеучительство брать бы не пришлось.
   Обнаружилась в связи со всем этим и истинная причина Вашей заинтересованности в Т. -- как распространительнице Вашей залежалой продукции в Московском регионе. Ай-яй-яй Вам, Д.В.! Жестоко разрушать чужую семью ради своих корыстных целей. Более чем жестоко. Впрочем, что Вам (и ей!) до этого. Ведь эзотерика (вид язычества) вне морали. И ни у Вас, ни у нее ни малейших угрызений совести по поводу безнравственных, предательских, разрушительных шагов своих нет. Бог вам судья...
   О "стихах" и говорить нечего. Есть такое понятие "графомания" -- это о них.
   Тем не менее, с уважением, Н.В.
   6 февраля 2004 г.
  
   Письмо 11: "ясновидец" -- автору.
   Николай Петрович.
   Я перечитал внимательно Ваше письмо и скажу Вам откровенно, что Вы не тот человек, который может составить счастье Т. и ее сына, если бы Вам еще раз была предоставлена такая возможность. Хотя сказать по правде, я Вам благодарен за то, что Вы, а не кто-то другой не смогли ничего ей дать. Ведь именно при Вас она стала искать, по ее словам, "духовного сообщества", а не при ком-то еще до Вас и благодаря этому мы нашли друг друга. Так как на меня возложена БОГОМ очень большая миссия и именно Мария (хотя она ... это еще не совсем сознает) послана мне в качестве помощницы, я прошу отпустить ее и ее сына.
   Кстати, Т. была у Вас 15-й женщиной, кажется. Это роковое число. Я как ясновидящий вижу, что если Вы не смогли сделать счастливой даже 15-ю женщину, Вам будет дана только еще одна возможность сделать это (связи с проститутками не считаются).
   Это будет не ваша жена, хотя, конечно, она хочет, чтобы Вы возвратились в семью, но это будет, конечно же, и не Т., так как у нее другая, "космическая" миссия, а это может быть другая женщина, но я хочу предупредить, она, может быть, станет последней женщиной в Вашей жизни.
   Кстати, я у Т. я буду 4-м мужчиной и она у меня тоже будет 4-й, между нами 4 года разницы в возрасте Вы пробыли с Т. ровно 4 года от 15 мая 1999 до 15 мая 2003 г., и именно в этот день ей было дано прочитать объявление о моей лекции. И обо мне. Я прожил в семье со 2-й женщиной, пока не вырос сын 16 лет, а потом еще в гражданском браке 4 года со своей переводчицей из Швейцарии, после 4-х лет знакомства с ней, которая также была дана мне свыше.
   ...В астрале увидел, что Вы хотите издать мою книгу за границей. Хочу Вас разочаровать. Переводные книги не пользуются спросом на Западе и у меня, автора, не было продано ни одной книги за 8 лет, как они были переведены на английский и на французский языки. Сама переводчица -- русская, и поэтому в качестве перевода можете не сомневаться.Это я к тому пишу, что я что-то понимаю и о Вас, а не только о Т., и поэтому я прошу Вас отпустить ее -- ее предназначение не мыть раковину в вашем клубе, не имея даже чистящего средства, а помогать мне в моей космической миссии.
   Прошу отпустить от себя физически и Максима и не говорить обо мне и о ней плохо, а Т. отпустить астрально, так как Вам все равно придется это сделать.
   Очень большие силы Космоса стоят за нами и заинтересованы в выполнении моей миссии ( хотя Т. в своей космической миссии не совсем уверена еще), но именно она послана мне в качестве помощницы, а то у Вас будут неприятности космического характера, поверьте мне, ясновидящему ОрСексу. (Кстати, Вы же сами говорили ей о 5% людей, который являются образцом для других, так, кажется (у Рерихов об этом написано). Сделайте это как можно быстрей, иначе, еще раз хочу предупредить, у Вас могут быть очень большие неприятности. А о письме "5" я бы написал Вам все, что думаю по этому поводу без Т., но так как у Вас не такая устойчивая психика, как у Т., я не буду этого делать. Ведь мне известно буквально все не только о ней с самого рождения, но и многое о Вас. А о нашей ментальной связи скоро будет известно всем...
   Не пишите мне больше. Я не буду отвечать на Ваши письма, а при встрече, если захотите, мы с Т. сможем удивить Вас так, что Вы просто можете не выдержать этого. Ведь у Вас не такая устойчивая психика, как у Т., и поэтому подумайте лучше о своей жизни без нее и без Максима. Повторяю, очень большие силы Космоса стоят за нами.
   Берегитесь...
   11 февраля 2004 г.
  
   Письмо 12: автор -- "ясновидцу"
   Уважаемый Д.В.!
   Ваш нервозный (другого слова не подберешь) ответ на мое последнее письмо всего лишь реакция на высказанную мною критику Вашей книги и "стихов". Да и то! Где тот автор, что согласился бы с приговором собственным "творениям", плохо ли хорошо ли, но поставляющим их создателю доход, сторонников, поклонниц и т.д. А главное, ощущение величия, всемогущества, "богоподобия"...
   Уверен, при этом, что глубоко в душе Вы понимаете -- оценки мои бьют точно в цель. Тем не менее с ними Вы никогда не согласитесь. Слишком далеко Вы зашли в заблуждениях, слишком многих сбили с прямой дороги и погубили.
   Тогда почему я отвечаю Вам? Зачем продолжаю переписку?
   Честно говоря, раз от разу она становилась для меня все менее и менее интересной. Ответы Ваши обнаруживают Вашу теоретическую неподготовленность, неумение схватить сущность проблемы и т.д., а главное, незнание истории вопроса. Если бы Вы читали труды Сократа, Платона, Аристотеля, Канта, Гегеля, Юнга, Кьеркегора, Иоанна Златоуста, Иоанна Лествичника, Веды, Н.Ф. Федорова, К.М. Циолковского, Тейяра де Шардена, В.И. Вернадского, Вл. Соловьева, С. Булгакова (хотя бы их!), Вы устыдились бы своих писаний, поскольку все в этом роде уже сказано, опровергнуто и высмеяно ими, только ярче, талантливее и без претенциозной вычурности.
   Знали бы Вы также, что современная наука пришла к обоснованному заключению, что ни дальневосточные учения и практики (к которым Вы прибегаете), ни западные теории не содержат конструктивной основы для построения модели духовного развития личности, которая была бы адекватна Божественной сущности человека. Да, психологические наработки там имеются (их то и используют ловкачи-"ясновидцы" в своих целях. Но и только). И существует лишь одно вероучение, корреспондирующееся как с научно-логическим знанием, выработанным цивилизацией за тысячелетия, так и располагающее соответствующей практикой духовно-нравственного возвышения личности, -- православие, разработавшее эту практику в рамках исихакской традиции. Ступени лестницы такого восхождения блестяще охарактеризованы Иоанном Лествичником (поименован так как раз по названию своего знаменитого труда "Лествица"). Недурно бы Вам с ним ознакомиться...
   Едва ли Вы это сделаете, так же как -- примете в расчет мои доводы.
   Тогда для чего же я Вам пишу?
   Чтобы предуведомить: настанет день, когда Ваши деяния родят в Вас такое самоотвращение, в сравнении с которым духоповрежедние -- легкий укус комара. И чем умнее и честнее Вы, тем раньше это случиться.
   Еще, чтобы сказать Вам, что шанс для спасения у Вас есть. Дело в том, что исихакская традиция (практика) сегодня, к сожалению, всех аспектов бытования личности в себя не вбирает. Она "работает" с двумя видами духовности: высшей ("Бог есть Дух") и "средней" ("духовно все нематериальное", т.е., и ангелы и бесы). Совсем не затрагиваются ею низшие энергоинформационные (тонкоматериальные) слои духовности (с которыми работаете Вы) и духовная реальность, возникшая недавно -- виртуальная реальность.
   Вы, могли бы включиться в решение данных проблем. Ведь очевидно, что православие вне охвата названных реальностей не будет пользоваться должным признанием у интеллигенции, да и у молодежи. Искать решение проблем этого рода -- и есть подлинный запрос времени. А не сочинять сказки для детей об инопланетных инкарнациях.
   Наконец, пишу, чтобы Вы, понимая, что сделали беспредельное зло Т., ее сыну и мне, -- остановили бы его (зло). Вы в силах сказать соблазненной и исковерканной вами моей гражданской жене: вернись к Николаю и сыну своему. Николай, напряженно отыскивая истину, нуждается в тебе...
   Вот почему я никогда не отпущу ни Т., ни тем более Максима от себя "астрально", как Вы пишете. Ведь она забыла о сыне напрочь. Вы бы видели, каким истощенным, измученным, озлобленным является он ко мне от нее. И только отъевшись у меня, ощутив любовь и заботу, отправляется "домой". У него критическое кровяное давление (40 на 60). Я измерял неоднократно. Ниже только умирание. Вот почему он вял, раздражен, инертен. Причина? Никудышное питание. Т., дабы не утруждать себя, пичкает его макаронами с "аппетитными" искусственными добавками, от которых у сына на щеках сформировались опухоли (дай Бог, чтобы незлокачественные), о которых мама и не подозревает. Оставить все это без изменений -- значит погубить парня. Так же как и то, что она платила деньги ему за отметки в школе, а сейчас -- за уборку в доме. Что более губительного может быть для психики подростка?! Поэтому я ни в коем случае не "отпущу" его на погибель. Про Т. я уже говорил ранее.
   Над Вашими расчетами с "числами" (какою была у меня Т., а каким Вы) -- я вдоволь посмеялся. Юморист Вы, Д.В., право слово! Особенно уморила меня информация о Ваших "видениях", будто бы я намерен издать Ваш опус за границей. Умри, репа! Ничего более нелепого придумать нельзя! Поделки, вроде Вашей, Запад не интересуют в принципе. Поверьте, я это знаю наверняка -- объехал полмира.
   Ваши потуги взять меня на испуг, уважаемый ялтинский "браток", также смехотворны. Да, я знаю, какие силы (сатанинские) стоят за Вами. Но со мной Спаситель. На моей стороне любовь и добро, а значит -- Всемогущий Бог. Так что Ваши комические детские пужалки -- всего лишь кукиш в кармане, не более. Оставьте его при себе.
   Но это все мелочевка. Перечтите письмо сначала. Воспримите конструктивную его мысль. И в добрый путь, уважаемый Д.В.!
   К встрече с Вами готов в любое время -- только приготовьтесь к ней по возможности -- хотя бы избавьтесь от самовлюбленности и напыженности.
   Благослови Вас Господь на этом пути.
   С уважением,
   Николай Петрович.
   12 февраля 2004 г.
  
   Добавление 1 к предыдущему письму.
   Уважаемый Д.В.!
   Вдогон предыдущему длинному письму моему -- короткий довесочек по поводу Вашего "провиденья" моего будущего. Что суждена мне новая супруга, возможно, последняя, но не Т. и т.д.
   Вот на чем Вы прокололись, уважаемый "ясновидец"! Ни слова правды, ни грамма истины в Вашем "пророчестве". Все обстоит с точностью до наоборот. Т., разумеется, увидит перемены в моей жизни сама. Впрочем, даже это Ваше саморазоблачение едва ли откроет ей глаза на то, что перед ней обычный ловкач-психолог средней руки, который, будь попроницательнее (выбираю самое деликатное слово), не давал бы, по крайней мере, легко проверяемых "предсказаний".
   Да, Вашего "дара" хватило, чтобы увидеть в Т. духовно расслабленную натуру, начитавшуюся третьесортных "писаний" астрологов, "магов", "экстрасенсов" и т.д. Чтобы совратить ее непрочное сознание, называя ее инопланетянкой, указывая на ее "космическую" миссию и т.п. Она Вам поверила. Но, как человек вполне земной, она рано или поздно поймет правду. Да и Вы осознаете порочность своего страшного обмана.
   Трагичным будет тот финал!
   Своими силами и средствами буду делать все, чтобы отвратить его.
   И уж по крайней мере не дам вовлечь в него и погубить Максима -- сына моего.
   С пожеланиями исцеления,
   Николай Петрович.
   15 февраля 2004 г.
  
   Добавление 2 к предыдущему.
   Здравствуйте, Д.В.!
   Еще одно небольшое добавление к предыдущему письму -- о Ваших упражнениях с числами и "видении" моей "судьбы".
   Снова должен огорчить Вас: число 15, сообщенное Вам моей Т. как день нашего с ней знакомства, под которое Вы подвели благоприятное для Вас гадание, -- дата условная, названная мною в свое время наугад. Было так: желая отметить годовщину нашего с ней союза, я стал припоминать, когда это могло начаться, и предположил, что встреча наша, возможно, случилась в день моей второй лекции у заочников. По календарю -- это было 15-е мая 1999 г. Так и стали отмечать из года в год. Позже, уточнив по расписанию занятий, которые издавна храню в качестве своеобразных дневников минувших лет, убедился, что ошибся. Вторая лекция состоялась 22 мая -- это и был день нашей счастливой встречи, подарившей мне любовь с первого взгляда. Но менять "дату празднования" не стал -- зачем? Т. о том не говорил. На этом Вы и споткнулись, великий чародей чисел.
   Конечно, Вы, вероятно, тут же и 22 обернете в свою пользу, например, сложите 2 и 2, и т.д. Но от факта голокоролия в связи с числом 15 уже не уйти. Да и Вам ли не ведать, что игра с цифрами потому и не приемлема для серьезных умопостроений, что таит опасность произвольного толкования, которое в руках корыстных может обернуться большим злом.
   Не угадали Вы и моих "семейных" перспектив. Знайте же: я принял решение оставаться один. Почти за год после ЕЕ предательства примерно с десяток претенденток оказывались рядом со мной. И ни к одной я не притронулся. Причина? Ну, уж это-то Вы, полагаю, в силах яснозреть, уважаемый Д.В. Причина в моей ВЕЧНОЙ любви к Т. А через нее -- к ее сыну. Вот почему я никогда не "отпущу" их от себя. С НЕЙ мы соединены НАВЕЧНО... Потому я и остаюсь один, -- дабы ждать, когда развеется дурман, окутавший ее, и она ощутит исцеляющую силу великой моей любви...
   Сын же ее будет со мной столько, сколько пожелает. Для него я друг, отец, помощник. Учитель.
   Понимаю, Вы и переписку прекратили, чтобы не долетали до Вас сведения о своих провидческих неудачах. Но -- истина спасительна, ложь -- губительна.
   Не огорчайтесь,
   молящийся о Вашем спасении Николай Петрович.
   17 февраля 2004 г.
  
   Добавление последнее.
   Уважаемый Д.В.!
   ...Еще одно -- последнее -- к предыдущим письмам добавление: о сакральном смысле свершившейся через Т. нашей с Вами встречи.
   Он открылся с очевидностью. Сам в недавнем прошлом активный поборник эзотерики, психоэнергетической практики, добившийся в них видимых результатов (см. книгу "Богатство убогой нивы"), убежденный сторонник вне- и полирелигиозной духовности, ныне, увидев реальный, разрушительный итог Ваших акций, погубивших семью, любовь, лишивших рассудка и собственного сына Т. (зомбированная Вами она запустила его настолько, что свое 16-летие он встретил в госпитале), я пришел к твердому убеждению в приемлемости лишь одной нравственно-выдержанной веры -- православия. Ибо на своем горьком опыте познал -- Ваши ложнохристианские, аморальные по своей сути построения и деяния несут людям зло. И мне суждено сказать об этом правду.
   Нет, я не стану делать Вам рекламу, критикуя Ваши "творческие" поделки. Только реальные факты, свидетельства, документы, разоблачающее лицемерные и своекорыстные поступки одного из расплодившихся ныне псевдоучителей.
   Господь преподал мне хороший урок. Некогда я лично организовал центр медитации в Москве, сеял внеморальную, внехристиансткую "космотеорию" среди своих учеников. Вполне закономерно поэтому, что именно от ее "носителя" я получил удар. И именно я сподоблен ныне развенчать эти растлительные "воззрения" перед людьми -- во искупление своего эзогреха.
   Что и делаю.
   Спасибо Т. Благодаря ей, я получил эту возможность. Ни одного дурного слова о ней. Она не виновница -- жертва.
   Но Бог милостив. Он простит ее за то, что она привела меня к постижению правды. Кроме того, я каждый день молюсь за ее спасение перед Всевышним.
   Более не пишу Вам.
   Николай Петрович.
   19 февраля 2004 г
  
  
   *** *** *** ***
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   \
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Что это за люди?
   Из какой эры, из какой эпохи? Теперь все иное: Интернет, мобильники, конкуренция. Другая страна. Другие заботы. Другая жизнь.
   Увы, жизнь, к сожалению, а, может, к счастью, все та же.
   Та же любовь, если, конечно, это не...
  
  
  
   Слово 7
   ... ЭЗОТЕРИЧЕСКАЯ ЛЮБОВЬ
   Рассказ о рассказанном
  
  
   I
   Женщина непостижима.
   Мужчина - непознаваем.
   Лишь две подсказки приоткрывают тайну их отношений: лексическая и библейская.
   Лексически состав слова "женщина" самозначен: жен-щи-на. Подносящая щи - вот что такое женщина. Замужняя женщина - жена, то есть же-на. Здесь главное уже не щи, а безотказность. Хочешь - на, на и на. Нет этого, нет и жены. Ну а женщина-жена - это и щи и на, на, на...
   В слове "мужчина" опорное чин. Не в смысле должности только, но - определенности, надежности, весо-положения. Соответственно, "муж" - это и му-у-у-у-у (дойная корова) и уж в смысле кручения ужом для оправдания чина, а также наличия у него гибкой, длинной "штучки", и еще - скрытой или явной угрозы: уж я тебе задам!..
   В этом слово смыкается с библейским заветом: "жена да убоится...", "муж да прилепится...", "...и станут едина плоть". И еще: "сотворена из ребра мужчины", то есть, несамостоятельна, упряма, сферична и вечно ему обязана.
   ...И вот она стоит перед ним обнаженная, обжигающеокая, стыдно-отчаянная.
   - Снимать все?
   - Да, - ответ хриплый, сдавленным голосом.
   Легким скользящим касанием стягивает трусики. И попадает в его объятия.
   ...Она ненавидит мужчин.
   С младости затворница, изводимая насмешками за угловатость и неловкость. Зажимаясь, пряталась от сыпавшихся пощечинами дразнилок: "растяпа", "недотепа", "безрукая". Наиболее смачное "недоделанная" из дома вышло на улицу, швырялось ей в лицо парнями, от которых всегда шарахалась.
   И все же вот она - сильных, напряженных, бесстыдных мужских руках.
   Потому что ДОШЛА.
   Девять - девять! - лет без ласки.
   Ласки!?? Поддаться самоуверенному натиску того, ее первого - баскетболиста из подмосковного санатория, которого сама же и выбрала на танцах, покрутив перед ним, вроде бы ненароком, чем надо... И которого даже толком не узнала: утром тот отбыл - кончилась его санаторная смена. И больше не возникал никогда.
   Таковы радости любви?... - недоумевала она. - А те пустота и боль, боль и обессиленность - счастье?!
   После рождения сына, всеми осуждаемая - принесла в подоле от ветра в поле, - три года не могла смотреть на них, пока однажды, привлеченная афишей на сеанс какого-то мага, не увидела в нем своего второго - эзотерика, ясновидца и чародея. Наряд, жесты, речи о карме, воплощении, единосознании и телесном братстве впечатлили. Вот он! Этот не похож на других. Этот духотворен...
   Он уловил ее зов, знак, посыл, понял, что ею выбран, а, значит, воспринимаем на одном дыхании.
   - Вы закрыты, запломбированы, - поучал он ее, раздевая, - Не ощущаете жизни нерва. Вы как бы недоделаны. - Этим особенно потряс. - Выход, проверенный и достоверный - раскрепощенный секс. Он обострит чувства, пробудит, раскроет бутон...
   Да?
   Внесомненно!
   Она старалась изо всех сил. Пока не поняла: обманута, всего лишь умело и дешево используема. Под рассуждения о полете на крыльях Эроса... Ушла враз, как отрезала.
   И девять лет гордо, одиноко, подавленно одна. То есть, с сыном - неустанной ее заботой и болью.
   Но самоотрешенность ото всего начала угнетать, наполнять ощущением безысходности, а то и просто душить. Ненавидя себя и всех их, нет-нет да и приковывалась взглядом к сидящим или идущим навстречу мужикам, ища и не находя в них интереса себе, своим лицу, фигуре.
   Тут и возник этот, третий. Одинокий, неприкаянный, поговаривают, жену да московскую квартиру бросивший. Доцент, взявшийся от бездомья, восстановить всеми брошенный, полуразграбленный подмосковный сельский Клуб. Где и поселился.
   Зашла к нему вроде бы по делу. И, увидев, выбрала его, как и предыдущих двух. Поговорив и прощаясь, словно бы невзначай, обронила:
   - Могу погладить ...
   Он, казалось, не понял. Но на следующий день, случайно (случайно?!) встретив в подземном переходе, прошептал: "Утром жду..."
   ...И вот она в его объятиях. Он лет на двадцать старше ее. Пусть.
   - Разденьтесь, - она ему
   Разоблачался судорожно, торопливо. Когда, наконец, справился, замер, она закрыла глаза и отключила сознание...
   2.
   Вообще-то сейчас он должен был быть в аудитории. Но по такому случаю перенес бы не только лекцию - встречу Нового года! Потому что пять лет, женатый, - без жены, семьянин, - без семьи, любитель веселых сборищ, - без друзей, горячих споров - в немоте. Он, оставивший и семью и друзей, все прежнее, зачеркнувший их. И теперь поутру пребывавший - в раскаянно-похмельной, к полудню - суетно-замученной, ввечеру - акогольно-обреченной немости.
   Как? Почему?
   Во имя чего?
   Добровольно.
   По своему выбору.
   Чтобы понять, что, зачем, почему?
   И вот цена свободы. Мучительная. Невыносимая.
   О, нет. Для искательства, на которое обрек себя, это глухо-немо-затворничество благо, дар, мечта. Для отыскания выхода из ямы, из хаоса, куда рухнул душой после крушения веры в советско-земной рай, - тишина желанна. Только где она при протекающей крыше его обители - арендованного Клуба? При отрываемых соседями досках, окнах, вынимаемых прямо из кладки кирпичах? При орущих пьяных скопищах на крыльце, бандитских наездах, взыскующих дани чиновниках, пожарниках, электриках, санэпидемиологах, тянущих жадные руки к его кошельку? Тощему, разумеется...
   И вдруг, похоже, явилась она. Подсказка, отгадка, знак свыше. Кажется, дождался. Кажется, Господь вознаградил его за терпение, непередаваемо горькие страдания изо дня в день, из ночи в ночь, из года в год. Пришла как ответ, на вопрос, что же делать дальше, как жить?
   Просто. Начать все сначала. С нуля. С другими понятиями, представлениями, чувствами.
   Начать с нею.
  
   3
   ...Снова она недоумевала: и это вожделенная близость? И из-за этого мучилась, ломала себя, уводила взгляд, забивалась по углам, лицом к стене в автобусах и метро?
   Впрочем, спазм воздержания исчез. Стало легче. Хоть это. Вот и надо, скажем, раз в месяц, заглядывать сюда - снимать напряжение. Предложила: захочется снова, набросьте на штакетину калитки незаметную петлю - тайный знак свидания. И продолжение следует...
   - Посмотрим, - он, неопределенно.
   А на другой день, снова "случайно" встретив ее, увлек к себе и страстно, трепетно: ты - многожданна, ангелокрыла, небесна, любима. Только с тобой отныне и до конца.
   К этому оказалась не готова. Даже не допускала мысли. Немолода. Сын. Кто покусится, когда двадцатилеток мини-бедрастых очереди? Но он настаивал: приемлю сына, неудобосогасность. Будем притираться, друг друга подправлять, прощать, поддерживать. Будем быть!!!.
   Думала-гадала. Пыталась представить себя рядом с ним. Допустим, сложится так. Или эдак. Или... и т.д. И всякий раз изнутри поднималось раздражение: Да кто он такой? Почему именно с ним? По какому праву этот стареющий экземпляр самовлюбленных, грубых, жадных, мелочных, нескладных и т.д., присвоивших себе право доминировать во всем мужчин будет обладать ею, а она - зависеть от него???!!!
   Разве ради этого она вылавливала все, что находила на лотках и взахлеб читала книжки о муже-ангелах, творцах эфирного мира, всевидцах и всеслышцах, способных зреть, чувствовать Космос? А, значит, - и ее никем не понятую, понукаемую, изгойную. Потому что, погружаясь в те книжицы, ощущала: это о ней; это она - космична, космо-царственна. Потому и не привязана к земному, в обыденности неприкаянна. Именно ейподобного она жаждет встретить.
   Напрасно что ли изучала по другим книгам секреты очаровывания небопричастных посланцев, эзотериков. Которых немало. Авторов эзотекстов, например. Целителей, гадателей, снов толкователей. Вон их сколько открылось! Объявления во всех газетах. Эти поймут. О своем втором, экстрасенсе-маге, старалась не думать. Не все же, как он... А, потом, может, такова она и должна быть эзотерическая любовь - любовь неземная?.. Не знающая запретов!!! Запредельная...
   Этот, третий не из них. Самоограничен. Самоозабочен. Из жизни выломлен. Такой ли нужен ей? Нет, ей нужна настоящая, эзотерическа любовь...
   Только вот где тот, ее космогерой? А, случись встретить, обратит ли внимание? При ее полных сорока. И сыне-дичке. Этот же - вот он, реален, осязаем. Отказать ему?! Снова впасть в безликость отчаяния-безнадежности?!... Нет. Нет и нет.
   Соединиться с ним, согласиться?
   И чем больше размышляла, тем сильнее прорастала в ней неприязнь к этому преломно-летнему ромео, так непрошенно, запоздало-жданно, неотвратимо-неуместно предложившему ей руку и сердце. Негодяй! Дутый сыч! Обманщик. Лжец! Будь ты треклят... За то, что сделал то, чего ждала от другого. Какая карикатурная подмена мечты. Воздать за это, отомстить этому.
   Одному за всех ее обидчиков.
   Решила: предложение принять, быть такой, какой хочет он. Притвориться, сыграть роль. Очаровать. Отдышаться возле него. Доказать всем - сыну, подругам, родственникам, себе самой: могут и ее любить мужчины. И, выждав момент, оставить. Раньше, чем это сделает он. Чтоб сразить наверняка. Чтоб мучился, страдал и истекал кровавыми слезами
   Отомстить через него - всем им.
   И после третей утренней встречи, трепетно-огненной с его стороны и терпеливо-отзывчивой с ее, - дала ответ: что ж, можно попробовать...
  
   4
  
   Первый же "душевный" разговор осадил. Оказывается, не разведен. Выходит, их объятия, близость, счастьестрастие незаконны. Словно бы украдены. А он двоежено-грешник. Вот они - мужья-обманьщики во всей их двуличной сущности...
   Он: о разводе не думал - без надобности. Теперь другое дело. Постылые узы долой. Нужно? Желаешь? Конечно, - она. - Или хотите - и там и тут? Нет-нет, - он. - Виной квартирный вопрос: судиться, делиться, волокита, нервы - не захочешь. Но раз надо - значит надо. Начну завтра же. Но мы женимся, по настоящему, юридически? Она: внешне сдержанно: зачем? - а внутренне с ужасом - да никогда!
   Ужас, поселившийся в ее душе только от одной мысли об узаконении их сожития не проходил. Он угнетал, подавлял. Улыбаясь, с выражением лица "соратницы", но с внутренним содроганием взирала, как он из грязи, неустроенности тащит окружающее ко благоуложению, во-первых, и - к духонаполнению во-вторых. "Закон развития - от простого к сложному, от несогласованного к совершенному, - возглашал. Она, молча, для себя самой: кому нужно совершенное, если нет главного - радости! Однако, внешне с вымученно-виноватой улыбкой, натужно-старательно, во всем неуверенная, спотычливая "поддерживала" его старания.
   Материал для его работы был под руками. Страна трещала, сыпалась - реформировалась. Вон кинутые заводы, вон комбинаты, вон дворцы и клубы... Клуб и оживлял, полумертвый, загаженный. Поднимал для всех. И для себя. Видела: с ее приходом действовал - азартно, напористо. Думала: во имя чего, зачем? Внутренне негодовала, холодея отчужденно, подавленно...
   Он не мог не заметить этого. Чувствовал: она рядом, подле, но не с ним. Обижался, вопрошал: мы вместе или нет?
   Подтверждала, через душеоцепенение и потому не убедительно...
   Разражался. Ей: откуда у тебя это? Что с тобой? И пытался разобраться. Да, она упрямонравна. Но - добра. Жалеет убогих. Сопереживает бездомным. Подает им. Вступается за обижаемых, не взирая, что перепадает самой. Негодующе атакует уличные развалы порногазет и журналов, вплоть до их упрятывания за ширмы. Врожденно-благородна. В пище ли - свеже-натуральной, платье ли, - подобранном со вкусом.
   И столь же врожденно-неумела, до удручения. То пресно, это пересолено, то недоварено, это пережарено, то недомыто, это недочищено, то недоглажено, это недоубрано. И переделывал за нее, что мог сам, сокрушаясь, - что не хранительница очага, что не хозяйка, что несоединимо-противоречна... Отмахивался от недобрых мыслей и чувств, загонял их внутрь...
   Видя, что она терпит его, может быть, из последнего, несколько раз усилием воли проглатывал ком обиды, и пытался покорить ее всеумением, которым, как ему казалось, обладал. Настоял ввести его в ее "дом" - полуистлевший пристрой к соседской пятистенной избе, принадлежавший отцу, который коротал век в одной из двух комнатенок. Скоро понял, - зря.
   Дом ее потряс...
   ... Мрак, неприбранность, неудобоположенность всего. Особенно поразили отношения - взаимо-холодные, чуже-враждебные. С отцом, еще как-то объяснимо: стар, капризен, немощный, понуждавший ее выносить его, центнеровесного на оправку. Но почему - с сыном, 11-летним неслухом-молчуном-упрямцем??!!...
   ...Знакомился с парнем на рыбалке: был повод - ее сорокадвухлетие. Костер, шашлыки; взрослым - шампанское, ребенку - "пепси". Перед первым тостом выложил подарки - и сыну: давай и свои, что там у тебя для любимой мамочки.
   - Ничего, - сынуля без затей, удивленно.
   - То есть как? - он, бесцеремонным ответом уязвленный.
   - А зачем? - парень недоумевает искренне...
   Не предполагал, что такое возможно. Пораженный холодностью эгоизма понял: эта эзотерическая пустота - от нее. И, ощутив себя жизнетворцем, хозяином-управителем, принялся ломать-созидать. Нажимом, лаской, помощью, участием, доводами, примером. Многое отвергалось. Но все же свежеклеенные обои, ремонтносправная сантехника в доме появились, добродушевный чай для гостей, волшебные "спасибо-пожалуйства", озабоченность благоучастием друг в друге стали меж домашними приживляться.
   Правда, не без скрытного негодования с ее стороны: кто ты такой, чтобы здесь распоряжаться, учить. Негодование клокотало в ее сердце. Уже почти невозможно было маскировать настоящие чувства неприятия-отвращения-обиды-негодования. И еще, неожитданно для самой себя - ревности.
   Объяснения этому не было. Не близкий, не прикипевший, чужой - и ревность. Зачем? Почему? Но сделать с собой ничего не могла. Стоило ему лишь взглянуть на проходящую или сидящую или стоящую блядь (полагала такими всех женщин), - ее взрывало. И отшатывалась. И негодовала. А дома устраивала стачку - не давала ему, желавшему ее ежедневно, ежечасно. Добивалась клятв и признаний, коленопреклонений и обещаний - ни с кем. Зачем для чего? О, ненавистнолюбый...
   ...Он, отчаявшись понять ее, потянулся к сыну. Парень далеко неглуп. Суть схватывает с полуслова. Талантлив телесно, физически красив, развит. Быть бы ему звездой футбола, если бы не расслабленность... И нараставший вакуум, напряженную пустоту отношения с ней, заполнял заботой о подростке, видя в нем самого себя. Трудно, не вдруг, через вспышки, обиды, примирение, а главное, помощь, помощь и помощь мужчина и подросток стали сближаться... Постепенно между младо- и зрело- мужами возникло взаимопритяжение. Потом - дружба. Вопреки углублявшемуся ее к нему, а его к ней недружелюбию.
   Она, видя их сближение, приходила в бешенство... Лицо ее необъяснимо для него становилось то снежно-бледным, то пылающее-пламенным. Нет-нет и срывалась в истерику, обнаруживая взрыво-неприязнь, придираясь к мелочам, ревнуя, вызывая его нешуточные гнево-молнии и даже несколько раз преждевременное для нее: "Прочь отсюда!!!..."
   И уходила. Дважды. Через пару дней являлся, убеждал, уверял, становился на колени. Памятуя, удалиться должна не по его - по своей воле, возвращалась. С айсбергом отчуждения в душе...
  
   5
  
   Но... продолжала улыбаться, угождать, ложиться в постель (зачем так часто? - сопротивлялась), отрабатывая свой хлеб, сообразно своей мере. Хуже обстояло с бытом - готовкой, уборкой. Делала - и опускались руки. Хотелось встать, уйти. И недоваривалось, и пережаривалось, и недоглаживалось... Спрашивала себя, когда же конец? И ненавидела все сильнее и сильнее. Порой до липучего холодного пота. Который он, обнимая, принимал за влагу страсти... Кретин! Залепляя ему это в лоб, конечно, про себя. лихорадствовала! Заполняясь ненавистью до крайней плоти своей... И уже совсем не чувствовала там ничего. Просто подставлялась и подлаживалась, ожидая его семяизвержения. И обессиленная, душимая ненавистью почти падала в обморок. Однажды, не выдержав, злодосадно ему: что слил свою сперму? Чем вызвала столь искренний его гнев, упреки в пошлости и грубости, что не на шутку испугалась. Возненавидела еще сильнее.
   За его слепоту, ликующую к ней страсть. За заботу, за прощение ее никчемности, за непредусмотренную привязанность к ее сыну. За все, что он делал для нее, что должна была принимать его заботу, что была зависимой от него.
   Но внутренне знала: за то, что не являлся ее эзосуженый.
   Взывала к нему неостановимо, ежедневно. Избавленная этим от забот о хлебе каждодневном, под видом, что ищет работу, все четыре года их сожития перебирала мага за магом, предсказителя за предсказителем, экстрасенса за экстрасенсом. Писала по интернету-(инету) письма, посещала сеансы-сходки, высматривала среди старых или юных, бородатых или лысых, тщедушных или упитанных своего.
   Напрасно...
   Ее планы терпели крах. Этот же, точно обезумел. Все больше заражался ею, брал на себя ее дела, то что с отвращением, едва-едва одолевала она, носился с сыном, решал проблемы ее дома - газ, вода, свет, похороны отца, двойки подростка, его предстоящее жизнеустройство...
   Зачем? Для чего? Все ложь, обман. Все никчемно вне космобытия, в котором - и только в нем - смысл. Гороскопы, сны, знаки повсюду - это подлинносущее. С этим надо идти. К свершению, завершению. Всего. К концу мира, что недалек. ОНА ЭТО ЧУВСТВОВАЛА.
   Мостик же туда - эзотерическая любовь.
   Он тоже, иногда, приближался к таковой. Когда лобзал ее, впадая в транс всебытия. Когда вопил в экстазе богослиянности. Так остановись! Восстань и возведи ее до небес. Нет! Вознамерился совместить духорост и заботы ежедневной суеты. Да, нужно есть, пить, зарабатывать на платье. Да, у нее это не выходит. Это ее убивает. Тем больше раздражает, озлобляет его успешность. Открыл в отремонтированном особняке спорт-клуб, закончил, издал книгу о БОГЕ, окружил себя учениками-студентами, деревенскими пацанами и девами. И выплескивалось, застилало очи всевозраставшее отрицание его, слепого, спровоцированного, запрограммированного ею на любовь, ею, играющею каторжную роль жены-подруги-спутницы из последних сил.
   Каждое утро давала себе слово: этот день - последний с ним. Нет, завтрашний. Нет! Следующий. Все! Больше не могу, не желаю...
   И вот жданный час пробил.
   6
  
   ...Книгу он кончил к осени. Уже знал до шрифта и кегля, какой, когда и кем будет издана, во что обойдется. Хотел загулять по этому поводу, и только ее отвращение к спиртному (вдоволь насмотрелась на буйно-хмельного брата) остановило.
   А стоило бы: книга получилась. Не книга - судьба. Давно-давным, еще на первых шагах к иному бытию решил: войти в него самолично, коли оно есть, и, что бы там ни встретилось, пропускать через себя. Не сомневался: достанет сил принять вовнутрь сверх-реально-сущее, каковым бы оно ни случилось. Медитации, с которых начал, дали видения вчерашнего и завтрашнего. Йога, асаны, астро-левитация, ментало-контакты, регрессии - открывали нечто не от мира сего, будоражили чувства, мысли, фантазию.
   Здраво, зрело осознал: за всем этим Он, Сверх-Высший, Мега-Совершенный, Супер-Всесильный. За всем и во всем - Бог.
   Ощутил Его присутствие-участие в делах. Особенно - в книгописании. Без Его помощи беспутицы атеизма не осилил бы.
   Удивлялся: как не видел Его прежде?! Не понимал, почему столь очевидно сущего Его делят на "...измы" и "...анства"? Нет Бога иудейского, православного, протестантского. Есть Бог-Творец, созданный Им мир, и человек, прокладывающий к Нему свой путь. Лично его путь - неканонический, эзотерический. То есть, непросеянный, неприглаженный, свободнонравный. И хоть называть себя эзотериком не любил, жадно прочитывал, конспектировал и бессонно-впитывал эзоклассику.
   Но чем далее шел, тем больше путался в неразрешимом: где предел? Ты овладел астровлиянием на ближнего? Где "стоп", что не даст превратить его в твоего раба, твою наложницу, в зомби? Ты освоил удар в смертную точку на теле, после которого человек умрет? Кто остановит, чтобы ты не нанес его конкуренту-сопернику? Где запреты-тормоза остановить духововихри, разбуженные тобой, не торговать ими, как ходким товаром?
   Нет запретов. Но тогда: эзотерика - внегранична, злодоступна. Тогда она - вне запрета, вне морали, вне закона. Да, вступивший в нее, сделал свой первый шаг к БОГО-постижению. Осанна тебе! Но надо чем скорее, те лучше, делать следующий - во вне эзотерики!
   Но куда? Окунулся в буддизм - то же самое. В кришнаизм - тем более. В суры Корана? Не достает востокости. В Библию?
   Открыл Новый Завет - и понял: оно. Прочел, перечел, перепрочитал, текстоставно сравнил, рядомстрочно сопоставил Евангелия - еще и опять, снова и повторно, покуда не соединил. Оно,оно,оно. Постигал, однако, Писание еще эзотерически - по привычке, и из принципа: а так хочу; не свободен я разве представить Спасителя таким, каким Он увиделся? И значит, видится тьме эзотериков, - а их тьма! Которые, как и я найдут ответы на те же вопросы, что мучили меня, найдут в великом Слове для людей - БИБЛИИ.
   Об этом и его книга. Работая над которой, блаженнободрствовал. Пока не соприкосался с больященосным, для сердца кровоточным - с нею, необъяснимою, со свой любвемучительницей.
   Верил: она - от Господа. Да, эзотерична. Но через это величаво-царственна, космична. Для него она - сами Беспредельность, Пространство-Время. Через близость с ней, через точки любви чувствовал Вселенную, схватывал суть бытия. Полагал: отчуждение, перепады ее настроения, необоснованная неприязнь, вырывавшаяся временами наружу - не от сердца, не из ее души, но - от его жизненеустроенности. Что так или иначе, рано или поздно все сложится. Проектами-обещаниями успокаивал ее. И наталкивался на глухое, упрямое недоброверие. И преодолевал, гасил в себе угнетавшее напряжение ее затаенной неприязни всепрощением, всезаботой, всевниманием, всетерпением. Тем, чему научил Христос.
   Решил привлечь ее к своим делам. Пусть вычитывает и чистит, корректирует и выверяет книгу. И вычитывала, и чистила, и выверяла. Но - с отвращением, сквозь сдерживаемое бешенство. На ее объяснение: "не хочу быть на подхвате, нуждаюсь в своем деле". Возражал: "Мое для нас - общее, если мы вместе. Или мы не вместе??".
   Не отрицала, но и не говорил "да". Слов его уже почти не слышала - не могла, особенно после отвержения им эзотерики, брошюрки с тексами которой носила у сердца, восторгаясь, иногда приглашая и его: как здорово. Он же, просмотрев, определял: третьесортное повторение эзотеорий. Им превзойденных и отринутых. Сочувствовал, советовал поскорее накушаться этими умопостроениями без правил. Убеждал: преодолей их, сделай новый шаг к духовосхождению. Время понять и принять Одного-Единого, Подлинного, реально Явленного, смертью смерть Одолевшего. Она же в ответ лишь улыбалась, стараясь только, чтобы приветно растянутые губы не складывалась в оскал ненависти, достигшей, кажется предела. Теперь она его ненавидела по-особому, неземно!
   Теперь, ко всему прочему, еще и за то, что отказался от эзотерики, гревшей ее сердце, питавшей иллюзию надежды. Что шел ко Христу, а, вероятно, пойдет - к православию. Ей ненавистному, ее униженную унижающему, забитую забивающему, ко прощению взывающему, ее главной опоры - ненависти к ним, к нему лишающему. А, значит, - и надежд на эзотерическую любовь. Ее сокровенной мечты....
   Но хватило сил отшучиваться: и я за Христа - эзотерического, апокрифического, живого.
   Он не оспоривал. Понимал - бесполезно. Настанет время, сама придет к тому, к чему пришел он. Надо повременить. Неделю, месяц, два - и она припадет к единочистому роднику Иисуса Христа. А, значит, - придет к нему. Преодолев буремглой в сердце. Ибо он с нею связан Высшим и Навечно.
   7
  
   ...И вот жданный час пробил.
   Пришел ответ на одно из ее инет-писем. Ялтинский ясновидец, которого разыскала по эзоброшбре о людях-иномирянах, сообщал: тогда-то и там-то - в Москве! - представляю свое учение о Космо-миссии, приглашаю быть. Потрясло его транс-мерное имя - ОрСекс. Явилась на представление полуобморочная от предчувствий. Взглянула - и погибла. То был он. Он-он-он!
   Его голос, звуки, интонации - все проникало в нее словно бы прибор в любовном акте. А смысл Его слов! Впивался в само ее сознание. Что люди, большинство! - инопланетцы, лишь разных ступеней созрения. Что некоторые уже достигли высшей. Их не держат земные пределы. Они гонимы, неустроенны, нелюбы. Их участь - пребывать в сверх-галактиках, звездах, планетах, сотворчествовать Христу-Второго-Пришествия в переобновлении Вселенной. Что Христос-Второго-Пришествия здесь пред ними. Что это никто иной, как... Он, ОрСекс, явившийся взять с Собой для соделания некоторых из присутствующих, духо-совершенных, а именно: вас, вас. И вас. И ее, ее, ее!!! Он указал не нее, и подозвал, и написал в купленной здесь же Его книге: "От ОрСекса с любовью"!!!
   И передавая дар, будто распахнул - прозрел ее душу, сказав, что несчастна, унижена, недооценена, недоустроена. Истомлена ожиданием, которому теперь конец. Чтобы отринула прежнее. Что теперь она - с Ним. Отныне и вневременно! Они космотворцы. Он в ней, она в Нем. Они единоплотны!!! Слиянны духом, эфиротелом. А завтра совоплотятся, сживятся физически!
   Вернулась домой поздно, новая, преображенная, иная.
   С затаенным презрением, кратко-сдержанно этому об услышанном и происшедшем на встрече с Ново-Христом-ОрСексом: ничего особенного, тебе не интересно...
   Назавтра чуть свет - на свидание с Ним, теперь была убеждена в этом абсолютно, со своим эзо-гением, ее подлинной судьбой, которой отныне и навсегда отдает себя всю.
   Просмотрела по дороге сведения о Нем, что приводились в книжице. Старше ее только на четыре года, как и она, окончил технический вуз, отшельничествовал, открыл в Себе Христа, стал Им, начал среди людей служение по миропересотворению.
   Внутренне сочувствовала: сколь дерзостную работу взгрузил на себя! Как нуждался в поддержке. Она даст ее Ему. И красив, притягателен. Его и, только Его отныне она алчет. Она умеет! А Он ждет, о чем вещает и Его небозвучное имя ОрСекс. Он - ее ОрСекс. Во имя Него свершалось в ее судьбе все, к Нему устремлялась она, не смотря ни на что во все дни своей горестной, до седин доставшей жизни...
   А этот? А сын? А семья, хотя бы и гражданская?! Нет, нет, нет! Никогда не будут они помехой на пути ее внеземного блаженства-счастья.
   Черный выброс негодования ненависти к этому, столь долго таимый, взметнулся до сводосферы. Вот он миг мщения всем им и ему, ничтожному, жалкому, бессмысленно-мудрствующему над своей книгой о БОГЕ-Христе. Не ведающему: Бог-НовоХрист-ОрСекс - ее эзо-гений здесь, и она с Ним бессмертно-блаженна.
   И в день четырехлетия-жития с этим, после устроенного им разносольного, дорого-винного стола-поздравления, грустного из-за ее внутреннего отсутствия на нем, в ответ на озвученную им тревогу-догадку: четыре случились, но будет ли пятый год их жизни? - изрекла заветное:
   - Пятому не быть, я ухожу от тебя...
   ...Женщина непостижима.
   Мужчина - непознаваем.
   Лишь две подсказки приоткрывают тайну их отношений: лексическая и библейская: первая - "жен-щи-на"; вторая - "...да убоится мужа, ...муж да прилепится к жене и будут едина плоть".
   Эпилог
   Дальнейшие события развивались драматически, хотя и вполне предсказуемо.
   В самые трудные дни в своей жизни, наш герой во исцеление и утешение заметался по родной земле - побывал на Урале, в Оптиной Пустыни, на Соловках. Приютил же его и успокоил православный храм Святой Троицы, что в Сокольниках, где он нашел то, что искал: Спасителя. Его мораль - вечную мораль прощения, добра и любви, отвергнутую ее любимой и ее совратителем-магом.
   Помог ему выжить, не кануть в небытие оставленный родной мамой и прибившийся к нему ее сын. Маму свою презревший, школу бросивший, ею забытый, голодно-немощный, поднятый и излеченный только заботой своего - кого? - отчима-отца-приятеля-друга-кормильца-наставника? Ощутившего: парень ему сын. Родной, любимый. Потому что это ее плоть и кровь.
   Отношения Т. с Ново-Христом-ОрСексом, как и следовало ожидать, повисли в воздухе. Он так не забрал воспаленную женщину ни в "космос", ни даже в Ялту. Не осчастливил он ее и покупкой квартиры в Мытищах. Все это привело к тому, что за год бесплодного ожидания исполнения его обещаний и эзотерико-астрального общения с ним Т. постарела на двадцать лет. Взяв ее энергию и силы, Змий-искуситель бедной женщины тем не менее не оставляет ее в покое, продолжает твердить о некой ее особой космической "миссии", особенно в посмертии, к которой она должна готовить себя, отказываясь от нормальной пищи, земных благ, забот и дел...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   IV
  
   - Космизм. Эзотерика. Инопланетяне. Лже христос из Крыма... Эти без имен, тот с диким псевдонимом. От них, от таких, как они, наши беды!
   И беды, и радости, и победы - да, от них, то есть - от нас... А имена... Не они определяют судьбу, а, нередко наоборот.
  
   СЛОВО 8
   АДОЛЬФ ПЕРОВИЧ
   О происхождении русских имен и лиц
   Очерк
  
   Речка Ледянка здорово леденила.
   Петро, примяв дурнорослую траву-метлику, сел. Сбросил обувь и, ужасаясь тому, что он делает, сунул вначале одну, потом другую ногу в воду.
   - Раз, два, три... - губы самовышевеливали счет, прерываемый мелким сухим кашлем. Дойдя, как было научено, до сорока одного, быстро выдернул из журчащих струй потерявшие чувствительность ступни, вытер их жестким полотенцем и принялся разминать руками белесо-безжизненные пальцы, лодыжки, пятки. Дважды вынужден был прерваться, заходясь приступами легочного лая.
   Почти месяц провалялся он в жесточайшей лихорадке, подталкиваемый полупамятством к соблазну смерти. Девятнадцатилетняя его Аннушка тяжелая вторым ребенком, услышав диагноз совхозной врачихи Лиды - крупозное воспаление легких, - упала в обморок.
   Лукерья Лаврентьевна большая и властная подняла сноху родственно-звучными хлопками по щекам:
   - Выхаживай давай! - И развернула целый лазарет-на-дому: примочки, отвары, настойки, разогретые булыжники на спину и грудь сыну - рецептура местной знахарки Редреихи. По ее же совету болящему наказаны ножные ванны в речке-Ледянке, питаемой родниками да ключами, мол, - целебными.
   - Там, небощь, вовще оклемаитщя, - Редреиха Аннушке, шепеляво.
   - Да-а-а... Или, небось, вовсе помрет, - та в ответ ей, плаксиво-взрыдно. И зашептала-запричитала молитвы Святой Деве Марии-Заступнице.
   ...Минут через двадцать, когда Петро уже выбился из сил, начал отогреваться большой палец, за ним остальные. Легким зудом по жилам пробежало тепло. Озноб колючими пупырышками пошел по коже. Сразу и всюду выступил холодный пот, тело скоробилось, сотрясаясь от дрожи. Кашель, вроде, унялся. С трудом натянув связанные Лукерьей Лаврентьевной толстенные, колюче-ворсистые носки, Петро сунул ноги в ботинки с лопнувшими пятками. В изнеможении откинулся на спину и услышал приближающиеся шаги, потом голос Ивана, брата-погодка, заядлого рыболова:
   - Есть, штук пятнадцать! Набрал под топляками, - тот, радуясь, протягивал ему банку с червями. - Да три "живых домика". Айда удилища вырезать.
   - Так Степан принесет. - Петро, обессилено.
   - Когда? Жди его. Айда! Вечерний клев упустим...
   Степан - младший из братьев - был с утра определен Лукерьей в продторговскую очередь за хлебом. Да не вернулся и к обеду. Удилища же и наживку готовил он, хитро-мудро запрятав потом и то и другое, чтобы братья не ушли на дальнюю речку без него.
   - Лучше собери сушняку, костер развести. Холодно, - Петро Ивану приказно-просительно, зная, однако, что тот все равно сделает не по его - по-своему.
   - Не-е-к, - Иван, отмахиваясь, - Я за удилищем.
   - А ну как волки? - Петро вразумляющее, - Без огня отгоним? Загрызут... - прервался на очередном кашлевзрыде.
   - Какие волки?.. - Иван, вмиг севшим голосом и не закончил. В лапохвойной чаще вдруг раздался треск, потом еще раз, еще, ближе, ближе, и - о, ужас! - послышался отчетливый вой, переходящий в рычание...
   - Говорил тебе, - Петро испуганно брату, приподнимаясь на локтях.
   Однако в ту же минуту из-за огромной ели, упиравшейся нижними сучьями прямо в землю, выскочил Степан и, заходясь в дурашливом хо-хо-ха-хе, швырнул на траву схваченные мочалом удилища и покатился по ней сам.
   ...В уральском совхозе "Ильина дача" - некогда подсобном хозяйстве Ильи-барина, устроенном им для "дачи" к своему столу круглогодичной зелени, - члены большой семьи Лукерьи Лаврентьевны и супруга ее Николая Ивановича собрались всяк своим путем, но ненароком. Стронуться с могильно-отеческих Вятских земель понудил их жестокий мор тридцатых, изгонявший с насиженных мест целые хутора, деревни и села.
   Первым прибыл старший из братьев - Кузьма, по совету сродника своего Мирона еще дома записавшийся в сельскую партячейку, лихо после того запивший, по хмельному делу упустивший кого-то из раскулаченных, и отправленный за это на Урал для "укрепления" большевистских рядов вновь созданного совхоза "Ильина дача". Петро, спасаясь от неминуемой погибели, завербовался на Краснокамский бумкомбинат слесарем-сантехником, где без особого труда таковым и заделался. Там заприметил шуструю комлектовщицу Аннушку, тоже бежавшую от голодухи из Пермской деревни Малоглубока. Девчушка с новомодной - острым полумесяцем - челкой в конце концов уступила настойчивым и небеспощечным ухаживаниям молодого долговязого парня с русыми кудряшками. Поженились. Потом - съемная квартира, новорожденная дочка Эля ("электрификация - это я"), повышение Петра в должности, выделенная молодоженам комната в общежитии, вторая беременность и вдруг - неожиданный его бросок на "Ильину дачу", к родителям, уже выписанным туда Кузьмой и поселенным в просторном "дилекторском" доме, половина которого была отдана ему, как партначальству.
   - Самим второго ребенка не поднять. А тут мамаша, папаша, брат - если что, помогут, за малыми присмотрят, - он, объясняя Аннушке надобность переезда. Та, отказываясь понимать, как можно оставлять-терять комнату - комнату! - и съезжаться со свекровью, молчно, однако, подчинилась. Брат Кузьма подыскал ему работу - совхозным слесарем-сантехником. С небольшим хозяйством своим - водокачкой, баней да конторской трубокладкой - Петро разобрался в два счета, все отладил и скоро стал главным машиноремонтником "Ильиной дачи". В его распоряжение перешел совхозный гараж-под-открытым-небом, где он с утра до вечера чинил-отлаживал разбросанные по берегу пруда плуги-бороны, сеялки-веялки и где месяц назад, до нитки вымокнув под холодным сквознячным ливнем, и схватил легочную немочь.
   Вслед за Петром прибыл Иван, подавшийся было к лесосплавщикам на Печору, дважды тонувший, четырежды простужавшийся, и потому больших денег не срубивший. Последним явился Степан, неведомо где колобродивший, чем кормившийся, высказавший твердое намерение осенью пойти учиться в школу-восьмилетку. Пока же околачивал груши, да выкидывал дурацкие шуточки, вроде этой - с волчьим рыком...
   - Балда стоеросовая, - Петро, облегченно, в сторону Степана, снова ложась на траву. - Хлеба принес?
   Тому - не до ответа. Он ужом вызигзагивал от наседавшего на него Ивана, всерьез осерчавшего на брата за глупую выходку, за спрятанные удилища и наживку и вообще за то, что младшой, беспутный материн любимчик и шнырь вечно переходил ему дорогу, изгалялся над ним за медлительность и тугодумность. Ловкий Степан выкувыркнулся от Ивановых захватов и на сей раз и даже сумел, подскочив, поддать тому пинка:
   - Шуток не понимаешь! - И Петру: - Нету хлеба, до завтрева не привезут. Да тебя счас накормят. В контору вон вызывают. К дилектору. Правду говорю.
   - Чего? - Петро, вновь приподнимаясь на локтях. - Сочиняешь, Степка?
   - Беги в контору, говорят. Там этот приехал, во-от на таких колесах, - Степан, развел руки, да еще потыкал ими туда-сюда, де, не обхватить! - И по сто шипов на кажном, болтами приверчены. Острее финки. По грязи, по тине, где хочешь - запросто ездиет.
   - Какой финки? По какой тине? - Петро не сообразит никак.
   - Да зубья здоровенные, по ободу. - Степан сложил ладони клином. - Во какие, чтоб в жиже не завязнул. Беги-беги. Дилектор с Кузьмой тебя зовут. А с ними еще кто-то. Мериканец ли чо ли. Мамаша-Лукерья сказывала. А нам с Ванькой рыбы к ужину наловить велела. Скорее, тебе говорят.
   - Может, трахтор пригнали, мериканский-то? - Иван брату, осененно. - Помнишь, Кузьма хвалился, мол, тебя записал на трахтор-то? Мериканский. Бежи.
   - А я про что! - Степан, освобождено-весело.
   - Ну, если насвистел... получишь у меня! - Петро, с детской угрозой брату, тая за ней вошедший в него страх. Медленно поднялся. Грудной свистохрип пережал горло. Кое-как отдышался. Что ж. Коли так, ничего не поделаешь, надо идти.
   И, задавив в груди что-то жгуче-цепкое, гадко-чуждое, свистящее, зашагал по заросшей, давно неезженой дороге.
  
   2
  
   В просторном директорском кабинете - небываль.
   Четырехтумбовый огромный стол с витыми ножками - наследие Ильи-барина, - неузнаваем. В дальний конец его сдвинуты замызганно-серые папки-скоросшиватели с ведомостями-нарядами, древокостые гнутоспицые счеты, чернильный прибор, настольная лампа. На их месте - вещи невообразимые: твердо-копченая, колбаса, свежевскрытая ветчина в жестяных банках со съемным верхом, желтовато-дынный сыр, печенье, конфеты в цветастых обертках, и промеж этих щедрот тут и там - отливающая стеклозеленью батарея бутылок.
   Четверо вокруг стола. Директор совхоза - Руслан Спиридонович Сапего, могучий, рыжий, круглолицый, с ярким, детски-очерченным румянцем на щеках сокрушает скрипучий стул в стороне от своего законного кресла. Подле него - Кузьма, цыганно-кучерявый, взъерошенный, озабоченно-пьяный, суетливый. Рядом с этим - сутуло-худощавая, испуганная, леворукая (правая - усохлая - кроличьей лапкой прижата к поясу) Полина Полозьевна Шехмейстер - учительница немецкого языка здешней начальной школы. Во главе же стола, на директорском кресле с набивной спинкой и широкими подлокотниками, под фоторамой со Сталиным восседает - молодец-крепыш, сияющее приветливый, смущенно-удивленный, совсем юный и чистолицый в невозможно голубом застежно-карманном комбинезоне.
   Компания уже хорошо взведена, шумно-говорлива.
   Никогда не пьянеющий директор выразительным жестом Кузьме: действуй. Тот умело разбулькивает водку по самую кромку стаканов и обращается к учительнице-Шехмейстер:
   - Дак ты скажи, ему, Полозьевна, что мериканский трахтор на нашей "Ильиной даче", тот, который он привел нам, как немецкий пролетарий, - дак это получается трудовой интернационал. Дак, мы должны за это выпить. Так, Руслан Спиридоныч? - директору.
   - Вот именно. Объясни это ему по ихнему, - тот Полине Полозьевне.
   Улыбчивый крепыш, выслушав перевод учительницы, попытался отстраниться от протянутого ему граненника, но, подумав, взял, наморщил лоб, и отважно вслед за всеми вылил в себя его содержимое. Поперхнулся, начал хватать ртом воздух. Со слезами в выпученных глазах принял из рук Кузьмы краюху испеченного Лукерьей Лаврентьевной ароматного хлеба, увенчанного слоем ветчины и поверх нее - полосками свежесрезанного тепличного огурца. Прожевав бутерброд, гость всем через учительницу-Шехмейстер:
   - Ищ бин фама. Дер фама. Нихтс пролетариер.
   - Он фермер, не пролетарий, - учительница, с затаенной злосластью поясняя. Но, спохватившись, от, себя пояснила: - Он, как сочувствующий нашему крестьянину, приехал оказать ему помощь в... в овладении ...
   - Дак железным конем, говорится. - Кузьма докончил ее речь.
   - Овладеем. - Директор, громогласно. - Мы ему ученика дадим. Петра. Слесаря нашего. Лучшего механизатора. Самого толкового. В технике соображает во как! - Задранный большой палец в сторону немца. И учительнице-Полозьевне: - Скажи ему, что он Петра обучать станет. Брата вот нашего секретаря партийного - Кузьмы. Переведи.
   - Питер? - немец радостно. - Питер ист майн брудер. Абер майн наме ист Адолф.
   - У него брат Петр. Питер по ихнему. А он - Адольф. Его Адольфом зовут. - Полина Полозьевна объясняет.
   - Дак мы знаем. - Кузьма ей. - Нам сообщили. - И, наполняя нетвердой рукой, однако опять же доверху стаканы: - Значит, выпьем за тезок: немецкого Питера и нашего Петра, как за трудящихся братьев. Правильно, Руслан Спиридоныч?
   Немец яростно-протестующе замахал руками:
   - Найн, найн, найн... - Однако неумолимо-непреклонные, дружно-напористые увещевания дошли до бедняги без перевода.
   Вновь звякнули стаканы. Опять задохнулся Адольф, поспешно заедая тост бутербродом с колбасой.
   - Дас ист цу виел фюр мих. Ищ мюссен арбайтен... Дер арбайт виль зер шлехт им морген...
   - Он, мол, очень много выпили. Надо, говорит, работать. Завтра будет плохая работа...
   - К завтреву проспимся. Сегодня встреча в честь его приезда. У нас указание. Это не переводи, - директор Полине Полозьевне.
   - Скажи, дак это, мол, наш советский обычай, - Кузьма подхватывает директорскую мысль. - Для укрепления наших пролетариатов встретить лучшим образом. Харч аж из областного бюро прислали. Верно, Руслан Спиридоныч?
   Директор утвердительно кивнул.
   Посчитав аргументацию сверхсильной, Кузьма взялся за следующую бутылку. Но Адольф забастовал. Вскочив, сжал кулаки, скрестил согнутые руки над головой, словно защищаясь от ударов: все, больше ни грамма, ни в коем случае, ни за что! Но ильинцы не собирались сдаваться. Повскакав с мест, они разгоряченно-азартно наступали на гостя, протягивая стакан и закуску прямо к его губам, уверяя, заклиная, обязывая выпить и заесть.
   В этот момент скрипнула и отворилась дверь. Через порог вышагнул Петро.
   Картина, представшая перед его взором, впечатляла: наседавшие на высокого, белокурого парня рыжий гигант - Сапего и кучерявый, едва по плечо ему Кузьма со стаканами и едой на вытянутых руках, сжавшаяся в комочек Полина Полозьевна с кусочком сыра в щепоти, увещевания одних и резко-гортанный нерусскословный протест другого, - все это казалось бредо-миражем. Нараставший от самой Ледянки и до конторы жар, неостановимый кашель измотали Петра вконец. Ударяло в виски. Он покачнулся. Оперся о стену. Задел плечом, свалив на пол одежду со стоявшей возле двери вешалки.
   ...И сделался центром всеобщего внимания.
   Крики, возгласы приветствия, прихлопы по плечу, перечисление несуществующих его достоинств, втиснутый в ладони расплескавшийся стакан - все было не тем, в чем он нуждался. Ему требовалось только одно - лечь, отключиться, перестать быть...
   Усажение за стол, представление незнакомцу, понуждение рукожатия с ним, громозов к совестному труду на железном коне, невозражимое настояние во имя знакомства и дружбы сознательно и непременно выпить еще, а потом еще, а потом еще, остро-режущее чувство голода, опасение взять что-нибудь с раскурочно-сольного стола, - и... вот он уже п о к и д а е т шумную компанию...
   Последующее помнил едва. Осознал себя лишь дважды: возле "трахтора", окруженного толпой ильинских ребятишек да взрослых и еще - в барачной комнате Полины Полозьевны, у койки загодя поднятого с нее сына ее Веньки, в которую было погружено получувственное тело Адольфа-немца.
   ...Очнулся дома уже под утро на ларе, стоявшем в сенях, где ему было постелено. У его изголовья стояли перепуганные жена в переднике на огромном животе, тщедушный, впалощекий и согбенный отец Николай Иванович с кринкой в руках. Мать-Лукерья, наклонившись, прикладывала к носу сына что-то бьюще-вонькое. Петро гадливо оттолкнул ее руку.
   - Жив? Слава Богу... - Лукерьевна, ворчно-шопотом. - Всю ночь метался, как ерш на протвне.
   Аннушка плакала:
   - Жар у него... Редреиха-знахарка загубила мужика-а-а-а.. - И вновь забормотала молитвы во спасение раба божия Петра, который, будь у него хоть какие-то силы, обязательно оборвал бы ее причитания, как это делал всегда.
   - Вставать надо. - Лукерья, властогласно, снохины речи игнорируя. - Кузьма наказал, поднять и чтоб к Полозьевне. Немцу на выученье... - И Аннушке: - А ты в город сбирайся с Николай Иванычем, в роддом ложиться
   Знал бы кто, каково мужчине, порой, просто поднять себя!... Но восстал, подойдя к жене, привлек ее к себе, утер слезы: все будет ладно, не впервой...
   Отец, протягивая сыну запотевшую кринку:
   - Попей, Петя. Квас-медовец. Хмель сымает. И немца... полечи.
  
   3
  
   Адольф еще спал. Свисающая к полу подушка, скомканные, перекрученные одеяло, простыня, угарно-водочный смрад - и Петру понятны ночные злоключения гостя Полины Полозьевны.
   - Рвало до утра, - учительница ему, вполголоса. - Какой организм выдюжит столь отравы!... А ты - ходи за ним, вытирай, больно справно мне... - намек на ее увечность.
   - Будить его надо... В гараж надо. - Петро отцову кринку на стол, отставляя подальше: мутило от одного только бражного духа. - Пусть вот отведает, может, полегчает... - Я на дворе... подожду.
   Возле двухэтажного сорокаквартирного дома с обителью Полозьевны, рубленного для совхозного люда, - кладовки, загоны для скота, поленницы. Напротив почти каждой - козлы для пилки дров. Петро доковылял до ближайших, сел, тут же захлебнулся в длиннейшем спазмо-кашле. Отдышался. Поискал глазами поверху - скоро ли пробьются сквозь сосновые вершины лучи солнца, согреться в них? С удивлением, прислушавшись к себе, не нашел страха и тяжкого предчувствия, вошедших в него вчера после Ивановых слов об "мериканском трахторе". Не было ни того, ни другого. Был разгоравшийся внутри костер, неуправляемые повздроги мышц, погружение во что-то безразлично-тягучее...
   - Петро, Петро! Заснул. - Полина Полозьевна, тряся его за рукав. - Мне тоже с вами, что ли? Говорить-то с ним как будешь? Мне-то идти? Вчера директор с Кузьмой Николаичем ничего не сказывали...
   Кое-как разлепив глаза, Петро взглянул на стоявшую перед ним пару. Согбенная, крошечная учительница с темными от бессонной ночи пятнами на лице и воспаленными глазами, правая рука битокрыло свисает к бедру. И высоченный белобровый парень рядом с нею. Да какой! Растрепанные слипшиеся волосы, бледные щеки, неосмысленно-выкаченные глаза, несообразные раскачивания туда-сюда туловища и рук, наконец, съехавший набок помятый и испачканный сохлой рвотой комбинезон - вот все, что предстало перед ним в лице бравого Адольфа-немца.
   - Так не знаю. - Петро Полине Полозьевне... - Да без вас сумеем... Он станет показывать, - я делать.
   Полозьевна пожала плечами.
   - Да вы и названий-то тех ничо не знаете... Ладно, обойдемся. Договоримся... - Петро, поднялся, конвульсивным горло-жимом остановил народившийся внутри взрывокашель, и, удерживая его дыхопробкой, протянул немцу руку...
   Он плохо помнил, как они добрались до гаража-под-открытым-небом. Будто во сне, не сразу, но после некоторых усилий уже возле трактора сообразил, почему Адольф мокровлас, дрожащь и грязно-бос - забрался в Ильин пруд освежиться, смыть похмельную мутоту, да увяз в липком иле, едва с его, Петра, помощью выбрался на топкий берег.
   Но, по всему видно, - начал восстанавливаться человек. Или просто - приходить в себя на привычном своем месте - за баранкой красавца-трактора, заведенного им, правда, не с первого и даже не с третьего раза. Хотя, быть может, это для показа-тренировки Петра, научения его, как заводить рыкуче-стреляющую махину? Уловил же Петро, что надо дернуть накрученный на диск ремень сбоку, у правого колеса, и впрямь утыканного острыми железными зубьями, так что страхосхватывало: а ну как полоснет по руке, а то по ноге?!
   Но не полосовало. Усаженный Адольфом-немцем рядом с упругокачным, железно-дырчатым сидением на какой-то ящик, вцепившийся руками за него, Петро на время движения через поселок к полю даже забыл о своей немочи. Качка ли тела или дрожание машины - кто разберет? Возбуждение от захлестнувшего восторга движения на металлическом самоходище или лихорадка - кто определит? Некому. Спали ильинцы в этот раннесветный час, не могли наблюдать чудо-событие.
   Поля - давеча указанного директором - достигли на дружно-беспамятной волне, благоотладно. Тут! Петро знаком Адольфу: здесь ездить-учиться будем.
   Тот понимающе улыбнулся - первый раз за утро. Знать отлегло, отпустило парня. Заглушил двигатель. И - неожиданно скатился с верхотуры своего сиденья на землю, головой в нее. Перевернулся на спину, сел, недоуменно огляделся и разразился потоком такой звуко-битной, зло-гортанной речи, что не понимая слов, Петро внял ее смысл... Немец-Адольф бранился, размахивая руками и потрясая кулаками, отчаявшись постичь эту страну и ее людей, пугаясь чужести чуждого мира, в котором он очутился...
   Но как Петро мог объяснить ему хоть что-нибудь! Отвлеченный, сбитый событиями, запутанный переживаниями, истерзанный непременным надобьем посылом воли сковывать взрывогрудие, он был бессилен. Осторожно, будто в огонь ступая, сполз с машины. Сел на пашню, опустил голову. И уже не удерживал сыпавшийся и сыпавшийся из него хрипорык, сухоколкий, жгучий. Замер, когда вовсе иссякли силы, дыша часто, зубохватно.
   Петро поднял голову. Глотнув как можно больше воздуху, через остроболие отхаркнулся и, не обращая внимания на вылетевший изо рта кровавый сгусток, встал. Подошел к трактору. Обернулся к наставнику. Тот, продолжая бредословить, смотрел на него. Петро, беря в руку ремень, свисавший с диска, показал немцу жестом: намотать и дернуть? Так? В ответ: хгя-хгя. Сделал, рванул, удивляясь, что нашлась сила. Трактор, издав несколько громовых хлопков-выстрелов, вдруг тихо и деловито-сочно заурчал.
   Завелся! Вновь взгляд на Адольфа. Дальше?
   Тот медленно, неуверенно поднялся. Вскинул руку: залезай. Петро вскарабкался, пристроился на тот же ящик возле сиденья, на которое уже взгромоздился немец, тронувший его за макушку: смотри. Потянул тросик - трактор взвыл: это газ. Отжал педаль. Дернул-передернул рычаг - и чуть не слетели оба: трактор рванул вперед. Ясно - включение передач-скоростей. Нажал ногой на рычаг - стали. Понятно - тормоз. Ученик, хрипящий от перехваченного в горле кашля, с отлетевшим куда неведомо сознанием, - понимал, однако, все.
   Пробуй сам!
   Немец уступил Петру металлически-пружинное сиденье. Тот занял его - головокружно-растерянно. Делай-делай, учитель ему. Ученик потянул тросик, передвинул рычаг, отпустил педальку - машина прыгнула и понеслась. Гхя-гхя - Адольф одобряя, и пальцем на рычаг: жми. Петро даванул, куда указано, - и снова едва оба не скатились на землю. Трактор заглох.
   - Найн-найн-найн, - Адольф нервно, возбужденно. Кивнул: слезай, заводи снова. Петро - откуда силы! - спустился, накрутил на диск ремень. Уже не кашляя, но выстанывая, хрипом облегчил грудь. Отхаркнулся опять кровокрасным шматом. Рванул ремень. Ожила железяка! Трактор задрожал, ударив теплом выхлопа. Петро опять взобрался на освобожденное учителем сиденье. Тросик, педалька, рычаг - машина несется по бескрайнему полю...
   - Вайтер-вайтер - Адольф, окружно вертит руками.
   Петро, не понимая, теряясь, суетясь, рванул тросик - покатили еще быстрее. Слыша "найн-найн!", - двинул ногой педаль. Снова не то - машина задергалась. Решает отпустить тормоз, но, неожиданно кашле-всхлипув, непроизвольно-конвульсивно дожимает его.
   И... теряет из вида горизонт. Ударяется головой о рулевой обод. Сдергивает с педали ступню - и чуть не вываливается назад через спинку сиденья. Трактор, на мнгновение привстав, снова ринулся вперед. Но где Адольф? И почему резко приподнялось и опустилось страшно-зубое колесо машины? И откуда этот дико-зовный вопль?!
   Петро тянет железки, проводочки, трубки, давит на педали и рычаги, но взбесившееся чудище прет, прет, прет и прет. И он уже понимает, что дергающееся конвульсивно кровавое месиво сзади - это его н а с т а в н и к... И что он, Петро, раздавил его, видимо, слетевшего от резкого стопа, невесть как случившегося!!!...
   Крича, оря от ужаса, теряя последний проблеск сознания, он оттолкнулся в прыге от корпуса машины, упал, не чувствуя удара, на руки и ноги, ткнулся носом в землю, и не видя, струю краски, хлынувшую из ноздрей, на четвереньках пополз к расплющенному хрипо-булькающему месиву. К тому, что еще минуту назад было человеком... Адольфом-немцем. Увидел и
   попятился назад. Попытался встать - не смог. Обернулся на трактор. Тот, пройдя с десяток метров, споткнулся, накренился, остановился и заглох.
   ...Вот и конец.
   Посмотрел на руки. На них чернела кровь.
   Чья?
   Это было не важно. Теперь навеки это е г о кровь. И не смыть ее никогда.
   Из живота, легких, рта вырвался странно-вибрирующий храп. Острая боль пронзила до самого паха. Сотрясаясь всем телом, он упал лицом в ладони и замер.
   ...Его нашли беспамятно-бредящего, сжигаемого предсмертным жаром. С великим трудом, лишь за счет запасов молодости, да породы выходили, вернули к жизни через полгода.
   За это время все как-то устаканилось.
   Немца-Адольфа глубокоскорбно, с наградой за доброжертвенную помощь молодой Советской республике отправили в гробу на родину. Трактор восстановили и в наказание совхоза-разгильдяя передали колхозу "Кабалинский".
   Следствие по факту непреднамеренной гибели пролетария-интернационалиста, начатое бурно-митингово, скоро забуксовало. Слишком очевидной была неочевидность произошедшего. Очень поспособствовал его ведению Кузьма - секретарь партячейки "Ильиной Дачи", делая все возможное и невозможное, чтобы найти истинного виновника несчастья. Тут многим досталось. Но особенно - совхозной медсестре Лиде, проглядевшей у больного слесаря спровоцированный пневмонией острый аппендицит. Взыскали и с учительницы Полины Полозьевны, бросившей немца на произвол судьбы. И, конечно, - со знахарки Редреихи, которой было предъявлено главное обвинение в преднамеренной порче беззаветного трудящегося Петра и определен арестный режим.
   Расследование, впрочем, не было закончено. Еще до его завершения началась война с фашистской Германией, что сделало смерть немца, да еще с таким именем, как А д о л ь ф, не столь уж бесспорно нелепой и незаслуженной...
   Аннушку произошедшее с Петром застало в роддоме. Ее поберегли, сообщив обо всем, когда она уже покидала его в окружении Лукерьи Лаврентьевны, Николая Ивановича, несшего подаренного снохой внука, а также Кузьмы, да Ивана со Степкой.
   ...Долго, очень долго смотрел на новорожденного сына Петро, когда жена привезла предъявить его отцу в лечившую его облбольницу. Потом глухо-сдавленно, заикаясь, ей: назовем... Ад... Ад... Адоль... - и, наконец, полнословно, - Адольфом...
   Она вздрогнула от резанувшего слух неправославного имени, но промолчала. Лишь пробормотала беззвучно: спаси-сохрани...
   Так и записала в метрику: Адольф Петрович... Тайно крестила, однако, сына, под другим именем - Валентин.
   Почти два года не знал Петро сна-покоя. Немного отошел с прибавлением в семье второго мальчика - Николы. Переломила же все война. Был призван на фронт и вскоре убит Кузьма. За ним - Иван. Петро, самоказненно, но добровольно, от троих детей призвавшись, был тяжело ранен под Москвой, и, как нарочно, - опять в легкое. Так уж, видимо, у него на роду было написано... Из-за раны той, давшей осложнение на сердце и сосуды, он в конце концов и принял смерть... Произошло это много-много позже дня гибели Адольфа, но... настиг-то его все же немецкий осколок... Тоже, кстати, нелепо-случайный. Думая об этом, Петро душеомрачался. И, слыша по утрам-вечерам нетерпимый ранее молитво-шепот Аннушки, уже не останавливал его... Случай правит миром, или Закон? Кто знает?..
   Степан был призван к концу войны и вернулся живым. Но и ему-таки не удалось изловчиться-уйти от вражьей пули. Успела куснуть она его за указательный палец, отхватив два фаланга. Так и ходил он с култышкой на левой руке в виде пистолета, пугая им во хмельном гыхе ильинских пацанов. Блудословивших, что, де, никакая то не фашистская пуля, а обыкновенный самострел...
   Бог простит несмышленышей...
   2005 г.
  
  
   *** *** *** ***
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Да осмотритесь же!
   Неужели не видите?
   Вон же оно - в суетном вещее...
  
   Слово 9
   В ГОСТИ К КОМАРАМ
   Рассказ студиоза
  
  
   Наконец, пробудились.
   Сладкий дурман послеобеденного сна, жара, бездельная истома. Хозяева потягиваются-позевывают на широченном диване, их гость племяш-москвич на застеленной коврами раскладушке.
   - Ну, - дядя Гена спустил с постели крепкие, белесозаросшие ноги, - к Комарам?
   - Да-да, ждут они тебя, - тетя Паня сидит возле мужа, жмурясь на солнце, пробившемся сквозь дождепад тюлевых занавесок. - Заждались.
   - Комар звал, - дядя, неоспоримо.
   - Вообще-то мы тебя тут женить можем, Федечка, - тетя разомлевшему, потные простыни сбились в ком, племяннику. - Две девочки у них. Красавицы. А ты кавалер - поискать... А, Геничка?
   Тот безмолвно курит, расползаясь в широченной улыбке.
   - А что, - нравится тете ее придумка, - Которая поглянется, забирай. Будет в столице чем похвалиться. Эх-хе-хе... Ну, так подымаемся?
   Дядя мимикой: конечно!
   Малоречивость - стиль его жизни. Как и решительность, окончательность в задуманном. Улыбка, однако, всегда на губах. Всеохватная.
   - Костюм который, слышь, Генчик, достать? - тетя дышит тяжело, часто: старше мужа на четырнадцать лет. Тревожно-любяще ловит каждый его взгляд, жест. Сама, охая, облачается в празднично-пестрое.
   - Выбирай сама, - дядя: приятна ему, а без этого что за жизнь! неутомимая, ото всего оберегающая забота жены.
   - Эй, молчун! - Уже по дороге на стоянку такси (автобусы до городской квартиры Комаров редки) тетя мужу. - Не беги. Не успеваю: ведь годы!
   Дядина большегубая, ласковая улыбка. Остановился, поджидая.
   ...- Тут он, дядя твой, Федюша, весь. Безъязыкин! Тем и взял, рыжий слон, - тетя рассказывает уже в такси. - На вокзале прицепился и за мной. Я в автобус, он туда же, я домой, он к подъезду. Ночь - глаз коли, он на скамейке. Я на фабрику, он за мной. С работы - он по пятам. Опять под окна. Как нанялся. Маманя: впусти, мол, солдатика-то. Видать, совсем очумел. Оно и было с чего: какая краля-то была, а Геничка?!
   Дядина ухмылка.
   - Ну, за мной и за мной. И домой не поехал. А ведь отпуск у служивого был. Да я же старше, говорю. А не уйду и все. Хоть как, а кроме тебя, не хочу никого. Думаю, что ж старше! В прошлом году ездили в Осу, на родину дяди Генину. Так Даша, сестра его, мол, мать она тебе по годам. Стара очень. Сейчас, конечно, возраст. Как-то надумал уходить. Вот горе! Сам плачет. А я так в три ручья: тебе детей надо, иди, Михалыч, иди, к молодой. Родит она тебе, благословлю. Через неделю воротился. У меня глаза с кулак: снопом семь дней провалялась. А он чернее грязи. Нет, говорит, двенадцать лет прожили, от тебя - только в могилу.
   Город красивый, южный. Горы тягаются на перегонки с домами за окном такси.
   - Комары, Федичка, - родичи мне. Люся, дочь сестры моей старшей Татьяны, замужем за Комаровым. Потому и Комары. - Эх-хе-хе... - Геннадий все с самим по банным делам. Ну а я с Люсей, по хозяйству-огороду. Они вообще-то не горожане, сельские. Да дом у них сгорел. Ну, и к нам, куда же еще. Жили три года. Генинька, мол, без угла люди маются, помочь надо. А, Михалыч? И пустили...
   - Ну, так как! - дядя, убежденно.
   - Жили три года. А нам не жаль. Девкам только расти. А у нас огород, фрукта, овощ. Тридцать соток. Вот рученьки-то и болят! Пользуйтесь, мол. Все ваше. С год как ушли. Квартиру от завода дали.
   - Поросенка им держали, - тетя после паузы. - Перед тем, как уйти, приносят хрюшонка с рукавицу. Корми, говорят, тетя Паня со своим. В квартире-то его держать не станешь. Кормила. Ну, огузок осенью им отдали. Вот, добро это помня, и дружимся...
   Тетя Паня отирает шейным платком потное лицо. Нос у нее приплюснутый, губы дряблые, два подбородка. Но глаза бездонные, тревожно-внимающие: все ли для милого Гениньки отдано? И в этом она прекрасна.
   - Родилась я, Федичка, в Батуме. Квартира была - что твой дворец. Папочке, как военному дали. Да вот дядя твой из больницы невылазно - живот и живот. Врачи определяют: все здоровое, меняй климат. Ну, муж дороже или квартира?
   Молчун дядя, для кого эта речь, свело-лыбно слушает.
   - Меняться нельзя, маме с братом Васичкой жить надо. Вот сюда на хутор и приехали. У престарелых землю с развалюшкой купили. Сперва новую сарайку, да баньку срубили. А там и дом поставили. По началу, думала, помру. Грядки-то вскопай, посади, прополи...Да каждый день полей. А куры, гуси, козлят завели. Все самой. С непривычки намаялась. Вот рученьки-то и плачут, Зато сейчас раздолье: мясо, овощ, фрукта-ягода, какая хочешь. Виноград. А, Генинька!
   - Дак так, - тот сочувственно-понимающе.
   - Потому в город нас, Федичка, калачем мани - не пойдем. - Дяде твоему от завода квартиру давали. Не надо, говорим. К нам газ ведут. Генчику на работу десять минут автобусом. Рай. Куда лучше! Вот у Комаров теперь квартира, так что видят? Ничего.
   Помолчав, спохватилась и себя передразнивая:
   - "Что видят..." А ванная! Вот уж хорошо-то! Не как твой душ, в огороде-то...
   - Уй, невидаль, - дядю задело. - Сделаю в бане. Газ проведут...
   - Искупа-а-а-а-аюсь у Комаров в ванне-то, - поводит плечами тетя Паня. И таксисту неожиданно: - Заверни-ко на площадь, начальничек, привстань-ко у собора, пусть москвич полюбуется на невидаль нашу.
   Все трое выгрузились из "Волги". Дядя с тетей, дружно крестясь, троекратно поклонились - он едва, она поясно. И племянник услышал взволнованный Панин шепот:
   - Сколь гляжу не нагляжусь. Люди делали или ангелы, а Федичка!
   Племянник и впрямь впечатлен. С московскими храмами, конечно, не сравнить, но в этом - что-то могучекладное и одновременно ажурное, парящее. Не оторвать взгляда.
   - Зайдем? - тетя мужу, полушуточно. - Как раз на вечерню.
   - Ак как! - он понимает ее. И - к такси. "Начальничек"-водитель терпеливо ждет: ему что - счетчик щелкает, копейки копятся.
   - Сходим обязательно после, а, Федичка? - тетя в машине племяннику. - Вместе с нами. А?
   - Можно, - тот, вежливенько.
   - И Комаров зазвать. С нами-то живя, захаживали. За компанию. Так, Генинька?
   Дядя кивком, улыбкой: так.
   - А сейчас-то, кто знает - пойдут, аль нет? А, Молчун? Всяко может статься. Они теперь горожане. А то в глазок посмотрят, да и дверь не отопрут? Слышь, друг-приятель? Эх-хе-хе...
   - Может, и так, - неожиданное улыбка-изречение дяди Гены.
   И подходили к дому Комаров, взвинченные этой неожиданной догадкой-мыслью, заставившей всех вдруг напрячься и погрустнеть.
   2
  
   Комары, коренные хуторяне никогда бы ни подумали бросить дом, хозяйство, сад-огород, если бы не пожар. Лишившись наследственного очага, как погорельцы-бездомники принялись выбивать квартиру из жилфонда завода, где оба работали. После двухлетней осады всевозможных и невозможных советов, комитетов и комиссий, десятка случайно-расчетливых застолий, передачи заводу теперь ненужных им остатков разоренного хозяйства - телеги, овец, кур - получили, наконец ключи. От малогабаритной трехкомнатной, в только что выстроенной пятиэтажке на окраине города.
   Люся загорелась сразу: к а к л ю д и теперь станем жить. На кухню непременно югославский, в комнаты - чешский гарнитуры. С ночи вставала в очередь к завозу в мебельный, дав сверху, сколько надо, купила и то и другое.
   Обставили квартиру и впрямь почувствовали - устроились н е х у ж е д р у г и х.
   Поначалу Володя противился Люсиному азарту: стала сверхозабоченной, неприветливой с гостями - а ну как попортят лак или обшивку! Семью посадила на одну картошку - экономит. Однако, сопротивляясь ей, мало по малу муж и сам заражался тем же.
   Тут дощатый пол надумала Люся заменить паркетным. Избегалась по "Бюро услуг", да зря: к госмастерам очередь на года, частников нанимать накладно: дерут безбожно.
   А сегодня пришел со смены - и на тебе: в квартире тарарам, в гостиной горой паркетная плитка, гудрон, стружка, которую, Люся взвинчено-радая, выметает.
   Разъяренный Комар - наняла-таки частников, узнал цену, сбесилась! - пинает мусор остервенело.
   - Всю жизнь по свинарникам, - жена взъелась ответно. - Хватит!
   - Я тебе за те деньги аэродром вымощу, дурибаба! - Володя бледен до черноты. - И так, считай, полгода голодали, а тут еще этакие тысячи заняла. Кому он нужен паркет твой за спекулянсткие цены!
   В этот момент в дверь громко постучали.
   - Кого там черт... - Комариха сквозь зубы, метнувшись к двери. - А звонка не видите? - И впустила дядю, тетю и московского визитера. - Только вас не хватало, - злоголосно-шутливо вошедшим.
   Дядина улыбка сразу омертвела. Но не стерлась, не потерялась, на лице удержалась.
   Один взгляд в гостиную и вошедшим все ясно: не ко времени гости. Дядя прямым ходом в ближнюю комнату к Паниной сестре. Та, закутанная в шаль как улитка, смотрит сквозь толстые очки телевизор.
   - Все обновляетесь хозяева? Здравствуйте, - одна за всех приветствует тетя Паня родичей, целуя их по очереди. (Это дома, уже когда вернулись ахала: меня как ошпарило - "Вас только, говорит, нам не хватало", бессовестная!). - Не звали, а мы здесь и с нами дело есть. Жениха к вам, племянника московского привезли... Девчата-то где?
   Дядя Гена со сватьей у телевизора.
   - Здравствуй, Танюша, - приобняла за плечи и поцеловала сестру тетя Паня. Та, начала оборачивать к ней лицо в улиточьем домике, но гостья уже на кухне выкладывает огурцы-помидоры, морковь-свеклу, редис-петрушку - огородный подарок Комарам. Хозяева расплошно суетны: мечутся из комнаты в комнату, запихивая какие-то необязательные для чужого взгляда вещи.
   Племянник пристроился возле дяди и старушки.
   - Не ждали гостей нынче-то, - подала наконец голос Люся.
   - А что ж Вовча, разве не сообчил, что, звал с женихом-то? Девахоньки-то где твои, зови их сюда.
   - Чего же про гостей не сказал?! - Люся, нервно, отрывисто мужу.
   - Так не успел...
   - Не успел, видишь ли он! - хозяйка всем, сварно-скандально, указывая на виновника вышедшей осечки. И на градус ниже, разъясняя: - Я и девок на танцы отпустила, про вас не знаючи-то...
   - Паркет вот затеяли, - быстрый взгляд Комара на жену.
   - Так если на радость, дай Бог. Я побанюсь в ванне-то, пока вы соберетесь? Яблоки откуда? - копается на кухне тетя.
   - Купайся, чего ж. С рынка яблоки. Да дорого!. Купайся... - Люся никак не возьмет тон, настрой.
   - Генинька, а ты в ванну? - Паня из кухни.
   Дядя Гена нем.
   Володя к троице - теще, другу-приятелю с племяшем. И на телевизор:
   - Чего показывают? "Чапая"? А то не видели?
   Двое безмолвны. Только племянник кивком, улыбкой: да "Чапая".
   - Ну-ну. Гху! - Кашлянул Комар. Я сейчас. - Вышел.
   Дядя, повернувшись к старушке, в самое ее ухо:
   - Племянник мой, из Москвы.
   Та, поправив темными, сохло-кожими пальцами очки, смотрит на гостя долго, вникающее. Тетя Паня закрылась в ванной, наполнив комнату шипением и плеском воды.
   Вошла Комариха с вазой, наполненной яблоками. Поставила, вышла.
   Дядя с племянником поглощены происходящем на экране. Только вот отвлекают их шумы, доносящиеся из гостиной, где что-то передвигают, чистят, скоблят.
   Кончился фильм. Троица интересуется передовиками уборки урожая.
   Явилась, поохивая и поахивая, распаренная тетя Паня. Удивленно замерла.
   - А где? - кивок на стол, где красуются рыночные, недешево купленные яблоки.
   Нет ответа.
   - Вов, а Вов! - тетя, призывно.
   - Вышел. Очевидно, в магазин, - объяснил племянник.
   Люся заглянула к гостям, лицо озабоченное, на руках дыроватые перчатки, в правой - тряпка.
   - Извините. Паркет не схватился. Может посыпаться. - и тете: - С легким паром?
   - Ой, да что ты, Люсичка. Понимаем. Спасибо. Я обмыла там ванночку. Чисто. Спасибо. - Тетя обмахиваясь платком, присоединяется к мужу, племяннику и сестре.
   Дверь щелкнула: Володя. Люся - к нему. Гу-гу-гу - и оба уже в гостиной зашаркали, загромыхали, зпотюкивали.
   Гости переглянулись.
   - Мы что, телевизора не видели? - тетя, голосисто. Дядина улыбка погасла. Губы бледны. Поднялся.
   - Пошли. - И в дверь. Тетя Паня за ним. Племянник, растерянно озираясь, следом. Старушка - ветха уж очень - оборотила лицо-домик вслед уходящим. В гостиной увлеченный, ничего не замечающий Комар, в носках, подвернув ногу под себя, постукивает молоточком по плинтусу. Люся протирает оконное стекло.
   ...- Стучит, а без гвоздя, Вовча-то. Я-ть не слепая, вижу, - уже в обратном автобусе, дождались кое-как, подавленно-уязвленно вспоминает тетя. - Хоть бы делать что умел. За три года, у нас-то живя, штакетины не приколотил.
   Дядина сокрушено-натянутая, но все же понемногу оживающая улыбка.
   - Паркет затеяли, гостиную ремонтируют. А еще две комнаты? В бабкиной нельзя собраться, в маленькой-то? Ведь гости! Все брось, что есть в печи, на стол мечи. Так у русских-то испокон. А, Генчик?
   - Ак как! - дядя, удивленно-утверждающе.
   - Вот Комары... Встретили Комары... Родных дочек сосватали. Ай да Комары! - тетя никак не успокоится, всплескивая руками. - Я им этого не забуду. Сколько добра от нас имели. По гроб не прощу. - И, сокрушенно помолчав, полушепотом мужу: - Это, Генинька, они нам за свинью отомстили. За огузок рассчитались.
   Дядя сжатогубной улыбкой: точно.
   - Принесли они нам, - тетя племяннику, в полголоса, - весной свиненочка с ладошку. Держи, мол, его, Паня, со своим, а мы корм приносить станем. Да только раз и привезли кулечек овсянки. Я и выкормила обоих. А, как покололи, отсек Генинька огузок от их-то хряка и будьте здоровы. Комары: почто, мол, не всего? А кормил кто? Свиненочка вы купили за сколько? За пятерку! А огузок и на пару сотен тянет. Мало вам? А за ним походи! А, мол, тебе делать не чего. Ты не работаешь. Не работаю. Как пятьдесят отгуляли, я Геничке: уйду с завода. Двоим - ты зарплату, я хозяйство - нам по небушко хватит. Я для тебя пожить, молодой побыть хочу. "Не работаешь...". Это сказать! А огород? Его - полить! А живность корми, пои, а навоз выгребай. Без рук останешься! Генинька раз попробовал: уй, что ж ты корячишься, мамка! Больше к ведрам не подпускает.
   Тетя опустила лицо, плечи ее затряслись, слезы двумя струями хлынули из глаз, стекая к подбородку. Шейным платком пыталась промакнуть их, но гореток только усилился. Дядя встал рядом, закрывая, отгораживая плачущую жену от чужих глаз. Всхлипостон о-о-о-й! Пассажиры оборачиваются, бросая пусто-любопытные взгляды. Дядя спокойной, сдержанно-вежливой улыбкой: все в порядке, все нормально. Но было не нормально. Тетя рыдала с глубоко-стонным всхлипами, все усиливавшимися.
   Автобус свернул на главную улицу и выехал на храмовую площадь. Остановка. Перед ними вновь, как и час назад, величественный собор, в подступивших сумерках как бы сливавшийся с небом. Дядя жестом: на выход! Подхватил вконец расстроенную, готовую вот-вот сорваться в истерику тетю Паню под руки, продвигаясь вместе с ней к распахнутой двери.
   Выгрузились на брусчатку. И - к церковной ограде. Дядя Гена жене: - Все? Ну, все?
   - Не прощу-у-у-у... родственничкам. До гроба...
  
   3
  
   Тетя что-то еще собиралась сказать, но остановилась, дрожащими пальцами развязала на шее платок и закрыла им лицо, некоторое время молча всхлипывая, охая, качая головой. Наконец, отняла платок от лица и, только теперь увидев собор, затихла. Платок уже повязан на голову, расправлен. Земной крестопоклон. Смутный, опухловекий взгляд на мужа и племянника: я зайду. Дядя Гена, жестом: иди, иди, успокойся там. Тетя: а вы? Дядя племяннику: как? Тот: я не прочь... Дядя жестом же: тогда все!
   Поднялись по широким ступеням, перекрестились вслед за тетей и ступили в храм.
   Полумрак, тихое гуло-звучие, голос чтеца, тоноунывно торопившего неопознаваемые слова. В храме ощутимо-осязаемо текла могучая, вневременная, таинственная, но чужая жизнь. Дядя у ларя-ящика - покупает свечи. Тетя уже в глубине храма, на коленях перед лежащей на высокой тумбе иконой. Поднимается, прикладывается к ней, идет к другим, тем, что по стенам, колоннам, нишам.
   Племянник тоже заинтересовался одной, что в простенке справа от него. Лавируя среди молящихся, приблизился. Икона не чета другим, рисованным - резная. Дева Мария длинными, рельефно-нежными пальцами удерживает головку младенца, что-то узревшего и тянущегося повернуться к предмету его внимания. Полуприкрытые большие глаза Девы провидчески печальны, скорбны.
   - Наш, тутошний монах делал, - неожиданно близкий, в самое ухо шепот тети. - Совсем слепой. Подушечками на руках, говорят, видит. Красиво, а, Федичка?
   Как слепой? Почему? И руками видит?
   Тетя не слышит. Поцеловав край иконной рамы, она - уже возле другой, застекленной, увитой гирляндами.
   - Рцем вси...- летит от иконостаса зычно-призывный голос. "Рцем" - Скажем? Поговорим? Обратимся? - пытается вникнуть племянник, но отвлекает его пальце-творная икона, точно желая что-то поведать ему. Особенно этим обреченно-нежным жестом Мадонны, удерживающим младенца от неотвратимого. Пристальный взгляд на опущенные ее веки и... - что это? Из-под левого, в полукружье, примыкающем к переносице янтарным зернышком проклюнулась и задрожала в свечных всполохах маленькая капелька. Только что не было и появилась. Что за чудеса! Смола? Конечно, смола. Не мироточение же, о котором, конечно, племянник слыхивал, уверенный: такого не бывает. А здесь было и прямо на его глазах - истечение из недавно выструганной иконы!!
   Поискал оглядно дядю - тот зажигал свечи от уже горевших и ставил их, переходя от подсвечника к подсвечнику. Тетя усердно крестилась неподалеку. Снова взглянул на Мадонну с золотистой слезинкой, - убедиться, не почудилось ли, и замер: капелька выросла, да настолько, что потянулась вниз, выбираясь из резного века.
   От жары? Но в храме ее не ощущалось. От свечного пламени? Однако по близости от плачущей иконы не было ни свеч, ни подсвечников. Потянулся к тете, коснулся ее локтя: подойдите. Она, заплаканная, но уже светоликая: чего? Поманил и кивком на икону: сюда, сюда. Пятясь и продолжая креститься, тетя встала рядом с племянником, взглянула по его подсказу на иконно-Мадонну и громко вскрикнула. Голосом, исходившим, кажется не из ее рта, она с нарастанием произнесла два слова: "Матерь Божия, Матерь Божия, Матерь Божия..." Стоявшие неподалеку от нее осуждающе-сдержанно: тш-ш-ш-ш... Однако, скоро, разглядев, что привело в неистовство тетю Паню, вослед ее и вместе с ней начали вторить: "Матерь Божия, Матерь Божия...!" Некоторые пали на колени, и тем привлекли внимание других, указывая на истекавшие теперь уже из обоих глаз резной Девы Марии янтарные слезы. Встревоженный дядя в мнгновение - рядом: опять истерика? Но, увидев обозреваемое всеми, замер в скульптурно-улыбчатом оцепенении.
   Вокруг иконы переполох. Священник, не прерывая службы, пытливо вглядывался, стараясь постичь причину возбуждения. Размахивая кадилом приблизился к иконе. "Матерь Божия, Матерь Божия...!" - указывали ему. "Святое мироточение..." Но он уже все понял. Голос его на секунду прервался, но потом возвысился звучно-летящем пении, прерываемый только позвоном кадила: "Богородице Дево радуйся, Благодатная Марие Господь с тобою...". Стогласый хор подхватил молитву. Уже все видели, знали, плакали, ликовали, исступленно крестились...
   Зазвонили колокола. Дядя, увлекая за собой племянника, пятился к двери: выйдем. - Икона замироточила, - племянник ему. - Прямо у меня на глазах - Понял, - дядя ему. - Понял. Побудь с мамкой. Я не надолго. Я скоро. - И растаял в вечерней мгле.
  
   4
  
   ...Спустя три часа в ярко освещенном саду-огороде - зажжены все, какие есть, лампы-фонари - семеро: хозяева с племянником и Комары с дочерьми.
   ...- Ну, сидим, лаемся. Я другую пачку "Беломора" добиваю, - Володя Комар исповедуется...
   - Всю квартиру засмолили, - Люся, ужально ему...
   - А моя благоверная: мол, вот чего приперлись?
   - Не выдумывай, - та неестественно-гневливо.
   - Да, ладно! Виниться, так виниться! Вон какое чудо явилось, небось, не зря? Для осовещения это! Ну, так вот, и говорит, мол, ты виноват. Звал не ко времени. Молчи, говорю. А кто из-за паркета на стенку лез? Я? Я конечно, намекал Генке насчет девок. Так ведь в шутку. А эта свое: им бы только по гостям шляться...
   - Ой, да не ври!... - опять пербивка, но тише, виновнее...
   - А не знают, говорит, как мы крутимся. Сада-то-огорода нет. Все купи. А тут еще из-за паркета с голоду напоемся...
   - А то мы в городе не жили, не знаем, - тетя Паня, добросмехом.
   - Ну тут, - Володя, о своем, - и началось. Бу! Бу! Бу! В дверь. Да ведь звонок на что? Нет, колотит. Засов сломал. Врывается. Я за монтировку, Люся к девкам - только-только явились. Одна теща, знай, в телевизор глядит. Этот, чокнутый, Генчик твой, вламывается. Бледным-бледнехонек, губы сизые, глазищи, как подфарники. Ну, а губы, известно, - варежкой. "Одевайтесь", шумит. И ты, Комар, и ты Люся, и вы девки. "Сдурел! - моя ему, - Командуй у себя дома. В милицию захотел?" Вот дурибаба! Где у нас милиция-то! Да и язык прикусила. Твой-то хвать молоток, в углу стоял, и на нас. Девки реветь, дядя Гена, мол, не надо... А он орет: "Ну, все из дому"! Вытолкал на улицу. Одна теща и осталась. Идем. Где? Не знаем. Не то убивать, не то пировать. Моя-то перетрусила: скажи хоть куда? А этот:
   - К слезам Матери святой и Паниным. За прощением, мол. В такси посадил - и к собору. А там светопреставление! Народ сбегается, да на колени, на колени, да стены лобызает. Ну, вы сами все видели, чего я рассказываю.
   - Как давки не получилось? - вот я чему удивляюсь, - Люся искренне. - Людей-то собралось...
   - То батюшки сообразили, - тетя Паня, свидетельница событий, достословно. - Пустили по цепочке, по цепочке: поглядел - отходи, дай людям убедиться, порадоваться.
   - Да, чудо, так чудо. Привелось прикоснуться. Теперь и помирать можно, - Володя, на выдохе.
   - "Умирать!" Жить - вот чего теперь надо. А кто разглядел-то первый - Федичка! Вот ведь довелось, вот сподобил Господь-то! Из Москвы - и к чуду. А, Федичка?
   Племянник, разводит руками: а я такой!
   - Потому - глаз незамыленный. Вот и разглядел, - Володя, догадывается.
   - Я как подошла, как глянула - будто чем окатило. Слезы так и полились, платок - выжимай! Паню увидела, стоит - глаза мокро-на-мокре. Кинулась только что не в ноги к ней: прости меня, дуру неприкаянную, набитую, сердце золотое обидевшую. А Володя, так вообще ее Просковьей Афанасьевной повеличал, - не слыхивала такого от него, и, мол, на колени стану, только извините за негостеприимство наше... А она-то обняла всех нас и с девками, да в голос, в голос: Матерь Божию просите, что родную кровь обидели, перед Гениькой, Федичкой осрамили, А я-то простила...
   Воспоминания эти вновь довели было всех до слез, но вмешался дядя Гена.
   - А ну кончай пузырить. Тут радость, а вы - сырость разводить. Давай, мамка, выставляй свои вареньях-соленья на стол. Пои нас чаем!
   - Может, чем покрепче? - Тетя, ко всем, выстраданно-счастливая: вот каков он, любимый Генинька, какое дело проворотил! Как все повернул ко всерадости!
   Заминка. Перегляд. Сомнение.
   - Не тот повод, - Володя, пытается сформулировать всеми соязаемое. - Настрой не тот. Это мы у нас организуем. Послезавтра, в пятницу. Уж примем, так примем, - королевски. Приглашаем, так Люсь?
   - И вас и гостя московского. - Комариха, подхватив. - А покуда лучше чаю, твоего-то, многотравного, да с твоими вареньями и джемами! Часами пивали - напиться не могли. Завари-ко его, а я стол соберу. Помню же, где, что лежит. Как-никак три годочка топталась тут, будто дома... Девоньки, ну-ка помогайте...
   Но девушки смущенно жмутся друг к другу в уголке. Их занимает галантный, подтянуты столичный племянник.
   - Не тронь, - тетя Паня ей. - Пусть знаются, Авось какую в Москву увезет... Эх-хе-хе...
   - Малы еще в Москву, - тушуется Люся за дочерей. Володя Комар расставляет стулья вокруг большого гостевого стола.
   ...Ранним утром - досидели-таки за чаем до рассвета - с дядей что-то сталось: он заговорил. Про людей и детей. Про небо и луну. Про жизнь и смерть. Про веру и неверие. Про чудо, которому они стали свидетелями. Про мужей и жен.
   - Женщина - земля. А мужу пахать ее и сеять. И вырастет рожь... Само по себе это может? Нет может. Сами по себе человеки людьми быть могут? Не могут. Только верой...
   - Молчун-то разошелся! - хлопает по бедру разудивленная тетя Паня. - Первый раз это с ним. За всю жизнь не слыхивала. Вот уж чудо, так чудо!
   - Смотри, еще запоет, - Люся, смеется.
   - А в правду, не запеть ли? - Володя, оживился.
   Вместе с женщинами пытается наладить песню. Не налаживается.
   Девчушки валетом приспособились на диване.
   Племянник дремлет.
   Утро свежее, сине-зеленое, южное...
  
   2005 г.
  
   *** *** *** ***
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Жестокой стала жизнь.
   Бесчеловечной.
   Продажной.
   Ничего святого.
   Ничего.
   Ничего!
   Ничего?
  
   СЛОВО 10
   ДОМА
   После второй Чеченской. Рассказ
  
   Жив?
   Дома?!
   В своей постели?!!
   А-а-а-а-а-а... Вс-по-ми-на-ю-у-у-у...
   Выигрыш в казино, ресторан, девица в машине, она же в - квартире, ужин в постели... Балдеж. Объятия. И водка, водка, водка... До утомления...
   Алкан! Перестарался. Зря пил ту, последнюю... Загубил такую ночь. Проспал такую подружку! Ишь похрапывает. Ну-ка, гейша, повернись ко мне...
   ...О-о-о-й! Что это? Лежа, валюсь!. О-о-о-й... муть!.. ...
   Как теперь встать? Чем поднять себя? Водкой? Гадость! На минуту отпустит, а потом скрутит, повяжет. Надо добавлять, добавлять - и все по новому кругу. До синего пламени, до глюков...
   - Эй, сладкая! - этой, громко. - Помоги. Сделай что-нибудь! Не лежи медведицей...
   Приподнялась. Перегнулась крестом поверх его - к сумочке. Что-то достала.
   - Фитолевит. Прими От запоя. Проверено.
   Послушно загнал в гортань что-то противно-царапное.
   Забылся.
  
  
   2
  
  
   Когда она поняла, как с н и м и вести себя, стало легче.
   Все проще апельсина.
   Ты - менеджер самое себя. Умей предъявиться тому, кому ты - в подарок, для кого ты - конфетка.
   Начала с наилегчайшего - седобобриков.
   Искала не долго.
   Их, шестидесяти-с-хвостиком-летних, чепорно-умудренных, до кадыка застегнутых на улицах Москвы - как сытых голубей. Густые или не очень волосы и брови отливают серебром.
   Вон как у этого. Качественный пробор. Высок. Массивен. Статен. Выдержан: подождав, взошел в троллейбус солидно, без старческой суетливости.
   Опережая, опустила сумочку на сиденье, которое "бобрик" намеревался занять. Приостановился. Прошелся пристальным взглядом по ее фигуре. Галантным жестом: будьте любезны, садитесь.
   С чарующей улыбкой устроилась под его чуть нависшим животом. Мизинцем указала на приподнятый и прижатый им к груди портфель, затем - на свои обнаженные, соблазнительные, загорелые колени: ставьте...
   Он с поклоном отказался, интеллигентно отводя от нее цепкий взгляд.
   - Вы истинный джентльмен, - она ему. Прикрыла колени сумочкой, достала из нее новенький "Космополитен", принялась листать.
   Теперь - пусть рассмотрит ее. Без кольца - понятно, свободна. В мини-коже - намек: хочет. С модным журналом, - значит, современна, раскована. "Бобрики" - умны, все схватывают мнгновенно. Нужно только дать сигнал. Обозначить призыв. Например, поправить-потянуть вперед неподатливую юбку. Или, расставив ноги, проверить застежку на туфельке. Или вывернуть локоть, что-то рассматривая на нем, да так, чтобы случайно коснуться его.
   Теперь взглянуть открыто, с вызовом.
   Подняться. И прошептать слышимое только ему: "Чао!.." И - к выходу.
   А что он? Усаживается в освободившееся кресло? Смотрит ей вслед? Идет за нею?
   Да!
   Ну, так смелее, мой синьор!..
   С первым своим "бобриком" была месяц. Мужчина преобразился. Сбросил вес. Помолодел. Денег на нее двадцатитрехлетнюю - так представилась - не жалел. Но и она трудилась усердно, сколько в ее силах отзываясь на его порывы, почти всегда перераставшие в сокрушительные ураганы...
   Оделась, подкормилась на экстра-классных ресторанных интим-ужинах, отоспалась на свежезастеленном топчане в мастерской какого-то художника - друга седобобрика, где они встречались. В полной мере вкусила плод победы. И оставила "бобрика" боготворимая им...
   Второго, третьего, ... шестого выбирала по принципу: "следующий - богаче...". Обдумывала, отрабатывала, совершенствовала способы отлова. Сбоев не было. От каждого брала, что хотела, отдавала, что могла.
   Этот, - седьмой сломал ее игру.
   Возле "Узбекистана", где прохаживалась, высматривая азиат-"бая" (слышала, войдя в раж, могут возложить на лоно аж ключи от московской квартиры), тормознула иномарка. Из авто, однако, никто не вышел, как ожидала, не пригласил ее умопомрачительно раздето-одетую в ресторан. Всего лишь немного приспустилось тонированное стекло. В отверстие просматривался курносый, крашено-чубатый, мужественнолицый парень. Кивнул - садись. Неожиданно для себя, вопреки продуманному плану, подчинилась. Потянула дверцу, села. Назвала какой-то адрес. Он с ходу рванул под сто. С треском, юзнув, свернул в Трубный переулок, потом под арку, другую.
   - Так короче, - объяснил.
   Проскочил три вокзала, выкатил к "Сокольникам", свернул направо. Стал в каком-то глухом дворе под стогообразным тополем. Бросил баранку. Откинул кресло, расстегнул брюки.
   ...Кричала, хотя не очень. Но на ее: "негодник!.., я не из этих!.., не тронь!..." и т.п., - крашеный отвечал хмельным лобзанием.
   Делая вид, что отчаянно борется, понемногу отдавалась. Наконец, впилась в него, слилась с ним в беспамятстве. Ничего подобного никогда не испытывала...
   И вот уже позади вечер, ночь и полдень, а она с ним, в съемной полупустой однокомнатной квартире. Под его хмельным, порывным, напористым и совсем не грозным надзором...
  
   3
  
  
   Теперь поднимусь. Все.
   Надо.
   Холодный душ. Чай-чефир. И за дело.
   Какое?!
   Любое, шансов - тысячи.
   Деньги под ногами валяются. Греби лопатой!
   Первое - киллером. Уже подкатывались. Десантнику второй чеченской - не работа, подарок. Золотая жила. ...И два аршина земли в прицепе.
   Лучше - казино. Снять в гостинице пару номеров, поставить крупье, трех вышибал, и через полгода - особняк в Барвихе, яхта на Неве, квартира в Париже.
   ... И нервный тик по ночам.
   Тогда - сауна. Или фитнес клуб. Массаж, девчонки, йога. ...И - очередь из ментовки на "омоложение"...
   Можно - трактир в русском стиле по Золотому Кольцу. Еще хватче - металл, древесина, рыба, икра... Беспроигрышно!
   Деньги на раскрутку?
   Чеченских не хватит. Порастряс: "Форд", бани, дембельская расслабуха... Не вопрос. Скинемся с "духами"-сослуживцами. Брат-заводчик из Златоуста подбросит.
   Соберу.
   Эту пиявочку долой. Хотя жаль. Есть в ней этакое - бабье, стоящее.
   Взял силой, спьяну. А зацепило. Похмелье сняла шутя. Завела. Такое - только умеючи. Дело знает.
   Профессионалка. Тем и живет.
   Не важно. Из запоя выдернула. Спасибо.
   Ладно. Пусть побудет возле.
   Там увидим.
   - Готовить можешь? - ей.
   - Могу все. Или еще не понял? - юморит.
   Завтрак и впрямь сообразила нормальный.
   - Ты откуда? Говор не московский, три дня не просыхаешь... Из зоны? Амнистированный? - она ему.
   - Дембельский я, дембельский. Из Чечни. На поверхность выплываю здесь, в Белокаменной. А говор нормальный, российский...
   Помолчал. И:
   - Ты извини, что в машине... тогда... Понравилась...
   - Не надейся! - она. - Извиненья - не каменья, не откупишься.
   - Понял, за мной не заржавеет, - он ей в тон, потом серьезно, решенно: - При мне побудешь.
   - Да что ты?! И долго?
   - Как склеится...
   - А ты?
   - Займусь бизнесом.
   - И... каким?
   Он, без колебаний, отчетливо:
   - Недвижимостью.
   Еще там, на солдатских нарах, в бесконечных кулик-болотных спорах, чей край лучше, уловил из россказней салаг сельского призыва, какое несметное богатство гибнет на просторах Руси - оставленные, полуразграбленные избы, земли, целые деревни. Решил: их-то и вбросить в рыночный оборот. Уже тогда понял - занятие стоящее. Дома подешевле - беженцам, дорогие - баксодержателям, покинутые деревни - олигархам. И навар, и не на виду, и нужные связи-знакомства появятся. Обосноваться - ясно - в столице, куда ж без нее вездесущей! Да и "зелень" здесь сама в руки просится сумасшедшая - за сотку земли платят от трех-пяти и аж до пятидесяти-семидесяти штук!
   ...Демобилизовавшись, погостил с недельку на родном Урале, недорого, через дружков прикупил бэушный, вполне приличный "Форд" и рванул на нем в Златоглавую. В Сокольниках снял квартиру и ушел в загул. Из которого теперь с помощью этой вынырнул.
   Да, берусь за дело. Начну - с Владимирщины, где армейский "дух"-кореш. И заодно проведаю - давно приглашает.
   - С интернетом контачишь? - ей.
   - Бывает, кой с кем переписываюсь...
   - Войди в парочку поисковых. Кликни "куплю-продам". Скачай, что сыщешь по земельным участкам, домам, дачам.
   Подбросил до метро. Протянул "капусты", ключи.
   - Приеду поздно. Ты - раньше. Купи, чего повеселее. Вернусь, поужинаем, все обговорим.
   - Далеко? - она, глотая неожиданно вырвавшийся вздох.
   - В Александров. К сослуживцу. С него начну. Посмотрю, что и как. Пока!
   Мягко хлопнула дверь "Форда", спурт - и вот его уже нет на горизонте.
  
   4
  
   Она блаженствовала.
   Сидя в уютном кресле за компьютером, "кликая" нужные инет-сайты, она цвела. Да, она выполнит просьбу крашеного, запишет нужные ему сведения. Из уважения к себе, своему слову. Но и только. Да, она заедет к нему. Оставит дискету на его еще не разгладившейся после них мягкой тахте, - и прости-прощай. Ключи опустит в почтовый ящик. И все. Свободна.
   Мир создан для свободы. Это особенно понимаешь здесь, в "Иностранке" - библиотеке, что облюбована ею год назад. Здесь - цивилизация. Бесплатный инет, закордонные книги, журналы, американский, французский, японский культурные центры, выставки, презентации.
   Тут - дух Запада.
   Вот и сегодня здесь бомонд. Посол с супругой, министерские чины, музееведы. Повод - презентация эксклюзивных работ американца-миллиардера, собирателя и хранителя эскизов и макетов русской усадьбы ХХУШ века. Облегающие полупрозрачные платья дам, строгие костюмы и смокинги господ. И она среди них. Улыбчивая, восторженная. Вот, разумеется, случайно она - возле коллекционера. Взрыв сдержанного восхищения его "шедеврами", и невинный вопрос, сколько могла бы стоить, вон такая, например, двухэтажная, со множеством флигельков усадьба в наши дни?
   - Ви имеет биллиэн долар купит это? - шутит маэстро и приглашает ее в банкетный зал на фуршет.
   Среди пикантных, тонких закусок, смешанного аромата духов и свежепенного шампанского она - великолепна, остроумна, всеконтактна. В конце банкета виновник торжества, улучив момент, незаметно для прочих предлагает ей поужинать сегодня с ним в ресторане элитнейшей гостиницы Москвы, где он остановился.
   Она, разумеется, принимает столь лестное предложение, однако сразу же предуведомляет: немного задержится,- обстоятельства. О. разумеется, - маэстро ей, - до вечера.
   Обстоятельства вполне уважительны - двухчасовой отдых на квартире крашеного, душ, маникюр, макияж-визаж, платье в стиле гламур и т.д. Перед выходом - чашка кофе. Дискету с объявлениями "куплю-продам" - на "родимую" тахту, туда же прощальную записку красавчику: "Буду вспоминать с теплотой, отправляюсь в заокеанплавание. Прощай".
   Опуская ключи в его почтовый ящик, думала, как же это здорово быть самой собою, делать то, что хочешь. Долой запреты, долговые обязательства. Единственный бренд жизни - свобода. Она зажигает! Все остальное - серая плесень прозябанья.
  
   5
  
   По мобильнику узнал: его Александровский "дух"-кореш в госпитале: "аукнулся" один из осколков, рассыпавшийся в правой почке, нужна срочная операция, по счету пятая.
   Разыскал, поднялся в палату.
   - Будут отрезать. Говорят, надо. Пока не найдут донора, стану писать одной левой. Левой, понял? Ха-ха. - Ойкнув, замер на миг. Придя в себя: - Ты как?
   И узнав, зачем его друг тут, с жаром, свистопридыхом: дело верное. Земель - пропасть. Не меряно. Но в частных руках. Ехай в любую деревню, выспрашивай, торгуйся. Потом в сельсовет, насчет оформления. Представься как надо. Чечней на психику надави. Подмажь - получится.
   С Богом!
   Обнялись. Держись, брат, главное, держись. Будет тебе правая почка... Подыщем. Правую, понял!
   После операции звони, и я - тоже.
   ...Переезжая от деревни к деревне по размытому и разбитому асфальту, по дорогам без указателей и разметок, он не переставал изумляться. Какие красоты! Какая панорама! Холмы-низины, овраги-реки, солнцедарные сосняки, прозрачно-ствольные березняки. Россия! Чудо заповедное!
   Останавливался, выходил из машины, выспрашивал, выведывал, записывал. Люди потрясали. Открытодушевны, вседоступны, сердечно-искренни. Сочувственны, сопереживательны.
   Выкладывали все, оповещали обо всем до последнего слуха. Показывали, доводили до места, до хозяина-сотковладельца, желающего "запродать" некогда "за так" нарезанную пашню и получить теперь за нее аж "тры тышши даларев".
   Доллары знают, цены в баксах считают согбенные старушки-дедушки! О, Россия! И как много их, желающих избавиться от свалившихся некогда на голову наделов! Неисчислимо! Кто-то уже продал. Большинство - нет.
   В селах пять-семь ветхих изб старожилов Владимирщины, остальные - до тридцати-сорока - свежерубленые, кирпичнокладные московские хоромы. Наступает, наседает столица напористо. Осваивает дальнее Замосковье.
   Стихийно-неорганизованно?
   Завернул в один из сельсоветов - праводержателей земель.
   Привет от доблестного антитеррористического воинства. Могет ли один из его героев приобресть для себя? А для товарищей? А для организации? Обрадовали: и для себя-индивидуально - без проблем. И для друзей, и для организации. Но лучше через "Аиста" - недвижимых операций посредника, что тут распоряжается.
   "Аист"? Что за птичка?
   Фирма такая, посредница.
   Конкурент? Нормально. Что за бизнес без соперника! Ладно. Организуемся - посмотрим. Увидим, кто лучше. Потягаемся. Так что считай - бизнес в кармане. Не отобедать ли в вашем кафе-ресторанчике?
   Почему же нет? Тут рядышком.
   Отобедали, коньячком чокнулись. Чтобы елось и пилось и хотелось и моглось... За то, чтобы все получилось... по людски-человечески.
   Сытый, благовознесенный сделанным, в наступающих сумерках стартовал домой.
   Неподалеку от въезда на трассу поперек движения - "Мерс", на крыше капота мигалка. На дороге гаишник с жезлом.
   Притормозил: в чем дело, шеф?
   Оперативная проверка, прошу документы.
   Не глуша двигателя, потянулся к "бардачку" за правами. Рядом с ментом появились еще двое - крепенькие ребята.
   - Мужики, какие проблемы?
   Гаишник, наклонившись к переднему бамперу, поковырялся, поднял испачканный указательный палец: номер заляпан - нарушение!
   Подошел черноволосый в футболке-короткорукавке; бицепсы жилистые, рельефные. Качек, словом.
   - Привет, фордач. Как края-пейзажи тутошние, владимирские - запечатлелися?
   - Края что надо. Вольготные...
   - Это есть. Это не отнимешь. А ты, значит, их приватизировать задумал, - черный, с играным укором ему. - Нехорошо.
   - Приобрести, шеф, я надумал, купить. Закон разрешает...
   - А нас спросил? "Добро" от фирмы "Аист" имеешь?
   - Так аисты же по детям работают. Ты все перепутал, шеф, - чернявому с издевочкой.
   - И по взрослым тоже, не сомневайся, фордач, и по взрослым работаем. Значит, так: все что накопал по земле, отдаешь нам... И катишься далеким-далеко, отсюда не видать. Да чтоб без перекуров, уловил? Номерок твой мы сканировали. Если что, за сто верст найдем. Коли не исчезнешь сам, поможем. Укладываешь?...
   - Уложил, - он, бешенство смиряя едва: и за таких вот мозгляков ложатся, калечатся там в горах хорошие пацаны. Мерзятина! - И ты завяжи узелок на яйцах, платка-то, думаю, у тебя, говнюк, не водится: советуюсь в делах я только с своими дембелями-"духами". А номер и у твоего "Мерса" имеется. Отойди, чмо!
   Нажал педаль газа, сбил "качка", второй отскочил и - на "гаишника". Скинул и того на обочину. Вильнув бортом, касанием обошел "Мерс". В зеркало заднего вида засек, как, разбросанные по асфальту "аисты" карабкаются к своей машине.
   Погоня! Ну, кино, ну, боевик! Что ж, потягаемся, смердяки
  
   6
  
  
   Итак, ей выпал джокер.
   Шанс сделать свою игру. И она сделает ее!
   Ни тени сомнения!
   Только успех! Она знает, как его достичь. И что нужно, чтобы америко-воротила припаялся к ней. В дело пойдут все ее "штучки", все обаяние, весь шарм. Это будет нечто!
   С чувством победительницы ступала она по разноцветным мраморным плахам "Интерконтиненталя" навстречу крутому повороту в ее жизни. Провожая незаметным взглядом проплывающие мимо фигуры обитателей этой чудо-яви - делового центра супертугосумов, - она отчетливо поняла: вот то место, где сходятся властные нити планеты, вот те, кто дергает эти нити, кто решает судьбы народов, кто правит миром!
   С какой легкой значительностью несут они свои кейсы, папки, ноутбуки. Как сверкают носки их ботинок и туфель, как элегантно подогнаны их костюмы в едва приметную полосочку или елочку или без оных. Как вызывающе цокают каблучки бизнес-леди или пресс-секретарей, а, быть может, таких же гостей vip-постояльцев, как она.
   Без труда нашла еще в "Иностранке" названный ей "Бархатный зал", где он - джентльмен, разумеется, - уже ждет.
   Да. Естественно.
   Из глубины затемненного салона навстречу ей шагнул маэстро - коллекционер старинных русских усадеб, лучезарный, хрустящее-свежий. Приложился к ручке и под руку же увлек за уютный полог с полукружными мягкими креслами и овальным столом посредине.
   И - смущение-разочарование: там уже восседала, нога-на-ногу ярко-броским видением какая-то дама. От неожиданности даже приостановилась, обернув к маэстро удивленное лицо: кто это, кто?
   Тот, однако, жестом указал предназначенное гостье место, подождал, пока она займет его и только после этого служебно-спокойно отрекомендовал третью-лишнюю: май секретер энд транслейтер.
   - Перево-з-д-ж-и-к... ...и-и-ти-сэ, - произнесла та, с чудовищным акцентом, ослепляя ее безупречно-отрепетированной улыбкой.
   - Кто заказат итинг - ледиз или довереит ми? - явно наслаждаясь своим русским, произнес маэстро галантную фразу, переведенную, примерно столь же качественно "транслейторшей", что, де, хозяин интересуется, кто будет выбирать блюда для сегодняшней трапезы, он или леди?
   Разумеется вы, уважаемый мэтр.
   - Тогда он вибиривал джапонски стол, как более сздоровый и членободрый, чтоб стоял твердо, - не смущаясь и не моргнув глазом, перевела ослепляюще-улыбчивая дама.
   Цинизм, американская прямота, пошлость? - не могла понять. Не хотела. Вовсю рассматривая совершенно излишнюю здесь особу. Кто такая? Любовница? Помощница? Делоправительница?
   Какое у нее все правильное! Уложенная прядь к пряди прическа, безупречная форма лба, щек, подбородка - всего лица. Идеальный макияж, шея скульптурно-точеная, сильная, стандартного объема грудь, изящные руки с умеренно длинными, ярко крашеными ногтями.
   Тем временем маэстро что-то сказал тенью мелькнувшему за его спиной официанту, тот, отвесив японский поклон, скользнул к переводчице и, согнувшись, вступил с ней в диалог.
   - Будет ви имеет тайм перед... но, но,.. позле уджин иди мой аппартмент? - выстроил свой вопрос босс. В ответ на который можно было только улыбаться. Что она и сделала...
   - О, кей, - он. - Здес все итинг, на аппартмент имеет беседа. Давай, давай! - блистая знанием разговорных оборотов, довольно захохотал любитель-коллекционер старинных русских усадеб.
   В считанные секунды на столе появились блюда из рыбы, несколько соусов, фарфоровая посуда. За спиной каждого из сидящих возникли призраки-официанты, молча предлагая на выбор вилки, ножи или набор палочек.
   Взглянув на маэстро, зажавшего палочки между пальцев, на улыбчивую даму, вооружившуюся вилкой и ножом, сделала тоже. Сразу перед ней легла тарелка с, как ей показалось, сырыми, свившимися в клубок мореживностями.
   - Ика эби сарада... калмари и креветкэ , - слова переводчицы предназначены ей. Хотела, было, уже отвести от нее взгляд, но с удивлением заметила, как только что освежеванное той блюдо перекочевало к маэстро, принявшемуся аппетитно его уничтожать. Так же произошло со вторым и третьим кушаньями. Поглощавшимися в полной тишине, нарушаемой только анонсами переводчицы:
   - Ун адзю... угор на рис.
   - Торо... пузо-дживот ф тунец...
   - Икура... тодже рашкий - икра лосос
   - Саке. Саке. Саке.
   - Дезет: тчорни принс
   Тепловатый алкоголь из миниатюрных фарфоровых емкостей не помогал, однако, ей перебить ощущение легкой тошноты, желудочных спазм и все нараставшее желание съесть хотя бы чего-нибудь путного на этом изысканнейшем званом ужине миллиардера.
  
   7
  
   От "Мерса" оторвался быстро: скорость - его козырь. Обороты сбросил только перед Кольцевой. По Москве шел ровно, аккуратно. Для проверки пару раз нырнул в узкие дворовые проезды. Хвоста не было. Подкатил к дому. Поставил "Фордаша" под ракушку. Привет!
   ...Всю дорогу разборка с "фирмачами" не выходила из головы.
   Кто такие? Что за хамский блок-пост с демонстрацией мускулов? Местные пугалы конкурентов? Заурядный летучий пиявочный рэкет? Не похоже. И те и эти отступного берут деньгами. "Аисты" же не заикнулись. Тогда -земельная мафия? Похоже на то: гаишник, "Мерседес", мигалка. Экипировка в самый раз...
   Значит, бизнесу крышка? А доверчивым, простым и радушным соткодержателям - угроза? Возьмут их "аисты" в клещи, и хрен с кукишем деды-старухи получат, а не "далари" за цены не имеющую родимую землю.
   Его охватило особое, знакомое по Чечне, удушливое волнение. Псы бойцовые. Гниды. Считай, те же боевики-терроисты. Нелюди. И, как и тем, этим приговор тот же - смерть. На бандо-силу собрать противосилу. "Духов"-друзей по второй чеченской кликнуть. И ударить с размаху!
   Эта мысль вернула ему веселое настроение. В лифт входил с предвкушением. Здесь, дома - ужин, теплый взгляд, горячая ночь с длинноножкой. А, если постаралась, то и - просмотр дискеты с "куплю-продам-недвижимость". Да нет ли там и об "аистах"?
   Но дверь на звонки не отворилась. Усмехнулся. Не такой ли же он простак, как те Владимирские старики-старухи? Отдать ключи девице с тротуара! На что рассчитывал? Понятно, - сбежала, прихватив, что? Деньги? Там их нет. Компьютер? Едва ли. Просто смылась. Если по чистому, ключи оставила. Соседям? Нет. В почтовом ящике.
   Спустился вниз. Ящик прежних, советских времен. Нынешним, сейфоподобным не чета. Его секция, не в пример другим, от рекламных напихок не вспухла - очищена ею: чтоб связка не затерялась в бумажном хаосе. Соображает...
   Укрепил пальцы на уголке дверцы, потянул. Мягко звякнув, ключи шлепнулись к ногам. Добро. Не идти в ракушку, где запасные.
   Так.
   А что дома?
   В норме. Нашел дискету, записку. "...Отправляюсь в заокеанплавание..." - как, куда, с кем? Подцепила негра, араба, австралийца? Эта способна. Ну и чек с ней!
   Внутри, однако, заныло. Обида, досада, боль. Поимел самое им презираемое - удар в спину, предательство.
   Ринулся в холодильник. Водки нет. Еды тоже. Должна была заложить она. Ударом ножа продырявил неведомо откуда взявшуюся за боковой решеткой банку сгущенки. Рухнул на диван. Вытянул содержимое залпом.
   Муть на душе не рассасывалась. Перерастала в тревогу.
   Заснуть не получится.
   Включил компьютер. Поставил дискету. Так, это не то. И это. И тут мимо.
   Вот! Есть! - "Куплю-продам-недвижимость".
   Так. Объявления от граждан. Не густо. По сравнению, что на самом деле-то.
   Ага, пошли фирмы. Одна, две, пять... А вот и приятель-"Аист". Так. Центральный офис, адрес, телефоны. Ого, и филиалы. Вот Александровский. Мощная контора, не шутка. Спрут!
   Выходит, все схвачено? Тогда где реклама? Где сотни, тысячи "продам-куплю" на щитах и досках объявлений?
   Не дошли руки? Накручивают цены? Ждут час "пик"?
   И что делать мне? Не начав, закрыться? Ненапаренному - умыться? Отдать землю стариков-старух, их "далари" "аистам"?
   Соловьиной трелью подал голос мобильник. В час ночи - кто?
   Включил. Она!
   - Откуда? - он ей ледяно. - Из-за океана?
   - От Интерконтиненталя. Хочу к тебе...
  
   8
  
  
   Фантастический, невиданный, измотавший ее вконец, противо-натуральный ужин завершился, как и начался, в полном безмолвии едоков.
   Поглощая кусочки изысканно выложенных и приправленных блюд, оказывавшихся всякий раз порциями сырой, отдающей тиною и илом рыбы, запивая их сивушным по вкусу, теплым саке, она едва сдерживалась, чтобы не расхохотаться. Удерживала нужную мину на лице, часто прикладываясь к огромной фирменной салфетке и отвешивая, невесть почему перенятые ею у официантов поклоны-по-японски: "Благодарю", "Все хорошо", "Отлично", "Как я счастлива!"...
   З Закончив, все трое молча же встали и гуськом - впереди переводчица, за нею босс, потом она - прошествовали к лифту, огромному, сверкающему, а из него в умопомрачительный по блеску и треску многокомнатный номер супер-люкса.
   Сели за столик в гостином зале.
   - Ликер? Коньяк? - маэстро дамам.
   Хватанула рюмку коньяку. Хозяин вразумляюще покачал головой. Переводчица пригубила ликер.
   - Ванна ми, поздле ви, - маэстро гостье, отправляясь в огромную, сауно-бассейную комнату. Переводчица, держа положенную улыбку, переместилась в - другую, уставленную оргтехникой. Заняла место за столиком. Вспыхнул монитор, высветив какие-то схемы, диаграммы.
   Уже не желая разбираться, кто есть кто, и в каком качестве приставлена к миллиардеру леди-улыбка - транслейторши ли, дегустаторши ли, наложницы или телоблюстительницы, - она продолжала подливать и подливать в свою рюмку.
   Маэстро предстал после водных процедур влажным, ароматным, сияющим, в синеватом с малиновым отливом коротком халате. Жестом предложил выполнить необходимые гигиенические упражнения и ей...
   Шкафы, наполненные новехонькими сорочками, салопами, накидками, другой соответствующей одеждой женской и мужской принадлежности ее не удивили и нисколько не впечатлили. Забравшись в теплую воду с напорно-жгучей массажной струей, бившей пониже талии, она, наконец, громко захохотала. Как здесь все великолепно-роскошно. И как - чуждо ей. Все это не ее и не для нее. Вот и приплыла в райские кущи щедросума-миллиардера.
   ...Последовавшие за тем события напоминали ей неправдоподобно-реальное шоу ТВ-серии "За стеклом". В памяти запечатлелись лишь осколки сменявших одна другую картин: ее появление в прозрачном пеньюаре, молчаливо-гладкие объятия маэстро, переход их, слившихся губами, в спальню-будуар, двухстворчатую дверь которой хозяин почему-то забыл притворить. Ее ожидание-разочарование чего-то особенного в его мужских запросах и - банальные, маловыразительные, телесно-сосредоточенные, самопоглощенные движения маэстро. Поразило лишь то, что все это свершалось на глазах безучастно-улыбавшейся "транслейторши", отчетливо видевшей все происходящее и посылавшей из своего закоулка-компьютера кратко-пристальные взгляды любовникам.
   ...И опять ванная. И еще раз коньяк, ликер. Но уже вновь втроем - с присоединившейся к ним переводчицей.
   - Тепер тайм ф бизнес, - шеф блаженно-лучисто.
   - О'Кей. - Леди-улыбка вынула из принтера лист и, подглядывая в него, произнесла заранее подготовленную и потому уже более внятную речь, смысл которой сводился примерно к следующему.
   Патрон имеет честь сделать очаровательной мадмуазель деловое предложение - тот кивнул в этом месте головой: да. Его концерн - переводчица далее - занимается приобретением земельных участков в ближних и дальних окрестностях Московской губернии. Особенно босс интересуется покупкой дворянских усадеб ХХП-ХХУШ веков. У него есть логико-обоснование проекта. Посмотрите на этот прекрасный гостиничный номер. Вы найдете в нем что-либо русское? Нет. Стены, пол, мебель, сантехника - все нерусское. Они также не американские, не французские. Это общецивилизационное достояние. Россия тоже становится цивилизованной страной. Обязательное условие этого - выход из давно устаревшей матрицы своей культуры. Русская культура уходит, уступая место цивилизации. Маэстро хотел бы завладевать знаменитыми усадьбами России и превращать их в нечто подобное индейской резервации. Реставрируя их и ставя рядом гостиничные комплексы для туристов, можно привлечь большое количество желающих ознакомиться с русской старинной экзотикой. Это очень хороший бизнес.
   Нужен человек, готовый представить идеологию босса от своего имени, собрать группу инициаторов данного движения, далее оформить покупки. Платит и владеет всем, разумеется, маэстро. Представляют его интересы ваш короткий приятель и его сторонники, которые очень хорошо на этом зарабатывают.
   Конечно, хозяин мог бы обратиться к государственным или частным организациям, например, к фирмам "Теремок", также "Аист" или другим. Но мэтр не хотел бы действовать через посредников, а только через преданных и работающих на него единомышленников. Маэстро дает вам время - завтра представить ему непосредственного персона.
   - На соподжок, - прощаясь, поднял коллекционер русской старины рюмку за успех дела.
   - На посошок! - прыснула она, поправляя его, так и не разобрав, пошутил миллиардер под аккомпанемент ослепительной улыбки леди-транслейторши или просто перепутал слова.
   9
  
   Итак, это была она.
   - Я из "Интерконтиненталя", супер-мотеля на Красной Пресне. От американского миллиардера, с деловым предложением. Тебе предложение, тебе...
   - По поводу?
   - По твоей части, рыжик. Земли ему надо, русской землицы. Или ты уже "пас"? Как съездил-то?
   - Нормально. А ты при нем кто?
   - Уже никто.
   - Быстро отставил. Не так дала?
   - Я, я его оставила. Ну, я еду?
   - Нет. Лети в свой заокеанский рай, блядь ночная.
   - Ты, крашеный, дуролом что ли? Он же серьезно. Большие бабки дает. Огромные! Тебе и не снились такие. И засеки - благодаря мне. Понял?
   - С тобой дел у меня нет, - он жестко, приговорно. - И не будет.
   - Я честная, я обязательная, я тебе дискету записала - она просяще-виновато. - Рыжик!
   - За дискету спасибо. "Зелени" тебе утром отвесил, - в расчете. И запомни: предателей, вроде тебя, я в Чечне самолично стрелял. Уразумела? И тебя уложу, только появись. - Отключил мобильник.
   Мерзавка. Кошка. Вседавалка.
   Его колотило.
   День заканчивался надрывно. Первый трезвый из его новой жизни. Последембельской. Всего одно прикосновение к "гражданке" - и полный обвал.
   Три, начало четвертого... Сна нет.
   Водки! Надо водки! Ведь установил сам: должна быть под рукой всегда. Миллион раз убеждался: должна!
   Чтобы загудеть по-черному снова? До самоотвратности, до темнодушия! Нет, чтобы унять тик, чтобы опуститься и хоть как-то въехать в трясину штатского существования, в эту дикожуть без правил, тормозов и ориентиров, где торжествуют сила, деньги, самопродажа...
   Глаза заволокла дремота...
   Снова мобильник. Она? Кто, кроме? И рядом. У домофона. Где же еще!
   Впустить? Да. И поучить, чтоб запомнила надолго!..
   - Здесь уже? - ей, невидимой.
   - Да, - разжалобливо.
   - Ладно, поднимайся. Зелья захвати, там неподалеку ночная палатка. И перекусить.
   - Уже. Прости, крашеный. Не напрягайся. Все будет классно. Обещаю.
   Нажал кнопку "enter". Распахнул дверь квартиры, чтобы видеть ее выходящую из лифта, с белой сумочкой на плече, пакетами в руках, стройноногую, на высоком модном каблуке, в косовзрезанной юбке с бахромой. И - с бесстыдной, кошачье-смазливой личиной.
   Такою и явилась. Только лик светло-погашенный, самоказнящийся.
   Принял из ее рук пакеты, поставил на стол. И по-каратэшному развернувшись, выкинул ступню ноги к ее подбородку. Она не вскликнула, не вздрогнула, даже не моргнула
   Ах, ты такая?! Схватил за горло, сильно свел пальцы. Надавил вниз. Начала оседать, заваливаться на спину. Ни звука. Только оплела руками его плечи, приклеиваясь к нему, понуждая падать вместе с ней и на нее. Немного высвободившись, хрипло-сжато ему:
   - Никогда,... ни с кем... только с тобой,... одним...
   - Стерва, - он, разжимая пальцы и лихорадочно раздевая ее. - Учить вас вожжами, как отцы учили. Потаскуха...
   Замолчал. Распластал прямо на полу. Злость, обида, сладость мщения, торжество сильного захлестнули, отключили сознание.
   ...Приходил в себя несколько минут. Она, уже приведя себя в порядок и накрыв стол, наполнила рюмки.
   - Пей и ешь. Я - обкормлена...
   И поведала ему о необыкновенном, несваримом, японоблюдном ужине с миллиардером и его "транслейторшей", о его деловом предложении, старательно обходя эпизод "втроем", случившийся в номере американца.
   - Купит Подмосковные земли?
   - Не только. Разные.
   - Устроит резервацию из старинных усадеб?
   - Для сохранности и туристического бизнеса... И - все через тебя, платного агента американца из наших, из русских. Числиться владельцем будешь ты. Прикинь, какими тысячами пахнет, крашеный. Соглашайся. А то, говорит, можем обратиться к фирмачам, к посредникам, "Теремку", кажется, или к "Аисту"...
   - "Аисту"!? Опять!! - он взвинчено.
   Не понимая причин его психоза, в удивлении повернулась к нему и замерла: за окном светозарно полыхнуло, металлически-резко загрохотало. Стекла в окнах зазвенели и затихли. Наступила тишина, безголосая, бестопотная.
   Еще не зная, что там внизу стряслось, почуял: касается его. Метнулся к окну. Да. В том месте, где стояла его "ракушка", полыхало пламя, выхватывая из тьмы листы искореженного, рваного металла.
   - Мой "Фордаш" кончен, - он жутковато-спокойно.
   - Как? Почему?! - она потрясенно.
   - Гад, гаишник, пришпилил-таки "маяк" к бамперу. То-то он там колупался. Пока "качек" меня отвлекал. Значит, нашли. Достали.
   - Да в чем дело-то? Рыжик! - умоляюще ему.
   В двух словах ей - о пустующих землях, об "аистах", разборке на дороге, погоне. И тревожно:
   - Через пять минут вычислят квартиру. По запертым дверям. Отовсюду выскочат, кроме нас... Значит, прячемся... Идем!
   Быстро побросал в сумку первостепенное - из гардероба, ванной, ящиков стола. Открыл дисковод компьютера - хорошо, что включен! - ударом ноги выломал. Она сгребла в пакеты со стола съестное.
   - На двенадцатый, - он, приказно. - Через технический этаж - к первому подъезду. Там ускользнем.
   Едва, покинув квартиру, проскочили лестничный пролет и повернули на другой, как услышали звук подошедшего и открывающегося на его этаже лифта и голоса: "Он ту ракушку снимал, из этой квартиры"... Прибавили ходу. Еще поворот, еще.
   Двенадцатый! Над ним - технический. Вход преградила металлическая решетка. Борьба с терроризмом! Это да!
   Снизу донеслись удары, вначале глухие, потом резкие: высаживали его дверь. Через минуту обнаружат, что за нею никого, - и лифтом сюда. Не вниз же, где его ждут...
   Все? Взяли?
   Невозможно.
   Потрогал висячий замок решетки. Затем - петлицы. На ощупь тонковаты. Пригнулся, всмотрелся. Да-да. Кто-то уже пытался скручивать их. Впился пальцами в кожух замка и, вложив всю силу, вывернул его вместе с петлицами. Хряц - и они в его руках, взмокших от кровавого пота.
   И вот они уже в чердачном полумраке, едва разбавленном ранним рассветом, полусогнувшись и втянув голову в плечи, почти на ощупь торопливо обходят лабиринты труб, капканы разнокалиберных вентилей - туда, где должен быть противоположный выход. Только его краткое ей, идущей следом: "бойся справа, снизу, слева, опять слева..."
   Вот. Обитая железом дверь.
   Нажал плечом. Не подается. На внешнем запоре? Или... С разгона еще раз - плечом, локтем, всей массой... Скрипнула. Заколочена гвоздями. Еще толчок. Еще. Пошла!
   Выбрались наружу. Снова решетка. И - борцам с терроризмом слава: не заперта!
   Спускаемся лифтом? - она жестом ему.
   - До второго этажа, да, - он, нажимая кнопку вызова.
   Подошла кабина и - несколько секунд роздыха.
   Второй этаж. На выход. Но еще и шага не ступив, услышали прыжковые шлепки по лестнице сюда, к ним.
   - В кабину, - он ей, беспрекословно послушной, не перестающей удивляться его пружинной собранности и быстроте реакции. И теперь он успел придержать еще не ушедший лифт, куда и впрыгнули оба.
   Но опоздали. Извне дверь кабины заклинил носок ботинка. В образовавшуюся щель лезли чьи-то руки, пытаясь расширить ее, протиснуться вовнутрь. И это им почти удалось, в отверстие уже виделись лицо ломившегося, его выпученные глаза, бугристые мышцы предплечья.
   - Ах ты, качек вонючий, аист бесхвостый! - крашеный осатанело, узнав того, что снаружи. И ногой с размаху, желудочно хэкнув, ударил по вцепившимся в стенки лифта пальцам с такой силой, что кровь брызнула из них струями как сок из раздавленных вишен. Руки исчезли. Двери схлопнулись. Кабина упала вниз, на первый.
   Вышли в подъезд.
   - Спокойно, - он ей хрипобасом. Приоткрыл дверь на улицу. Выскользнул. Она следом.
   Справа, метрах в двухстах догорал маслянистый костер, распространяя едкий запах и клубы черного дыма. Ни пожарных, ни милицейских машин. Лишь темные фигуры сновали туда-сюда, не понимая, что происходит, куда хорониться, чего ждать в следующую минуту...
   Не спеша, направились подальше от зарева, повернули за угол. И только потом побежали. В тот же момент услышали позади звериный рев - понятно - выбравшегося на улицу "качка":
   - Здесь! Он здесь! Сюда!!!...
   - Крепкий попался, бык, упертый, - он, с сочувствием даже. И ей: - К Матросской Тишине. Дворами.
  
  
   10
  
   Все происходящее казалось ей компьютерной игрой. Ужин в миллиардер-центре, экстра-люкс маэстро, "любовь-втроем", сцепленные на горле руки крашеного, технический этаж, размазанные по стенке пальцы "качка". И этот их галоп по рассветным закоулкам Сокольников. Прямо "экшен" какой-то, голливудский триллер.
   Но все это до тех пор, пока не выскочили в проулок. Почти пройдя его, вдруг услышали трехкратный сухой свистошелест над головой и догнавший его строенный хлопок.
   Он осадил ее вниз, за стриженый кустарник скверика. Согнувшись, добежали до гаражей-ракушек и по-за-ними - до знаменитой Матросской Тишины.
   - Из зеленой "семерки" полоснули, - он констатирующе. - Грамотно работают.
   Впереди автозаправка - открытый простор. Он: обходим слева. А дальше? По обеим сторонам улицы бетонно-блочные заборы. На правой - с красными звездами. Поверху колючка: воинская часть.
   Понятно, - к служивым. Рывком туда, она за ним. Однако входа-поста дежурного не видно. Искать некогда. Прочь и отсюда! Куда?
   Улица, как нарочно, голая, недревая. И лишь впереди, слева от них, за воротами со шлагбаумом и охранником - зеленостойный сад. Туда. Быстрее.
   На входе табличка "Детская горбольница".
   В самый раз! В клинику, есть шанс, "аистята" не сунутся, поостерегутся охраны.
   ...На часах около шести.
   Светилопредвсходие. Деревья, кустарники, цветы на клумбах больничного парка застыли в ожидании солнцепада, вот-вот готового хлынуть с чистого неба.
   По стреловидной аллее двое почти бегут вдоль забора-бетонника, вмурованного в полуметровые тумбы, под которыми - в случае чего - можно притаиться. Приближаются к длинному, квадратооконному строению - больнице.
   - В приемную. Мол, срочно... - он.
   - Не откроют. Рано, - она.
   - Мне откроют, - уверенно.
   Отыскали кнопку звонка на входе. Жми - он ей.
   В глубине стекло-металлического коридора появился стражник в форменке. Чего?
   Отвори, дружище - он тому жестом, лицом, приветным видом.
   А чего? - тот свое, жестом же.
   Указал на "жену", качнул сдвоенными локтями туда-сюда: мы с дитем...
   Где? - стражник допросно.
   Там - махнул куда-то в сторону рукой.
   Охранник отрицательно головой: не положено. Потыкал пальцем в сторону табло для посетителей: с 8.00.
   Хотел было распалиться, ввернуть Чечню, но как? Глухонемому!? К тому же, взглянув в сторону шлагбаума, заметил зеленую "семерку", выруливавшую к аллее-стреле.
   - По пятам идут, сучата, - ей, шепотом. Она: куда теперь?
   Бегло осмотрелся. Прямо и справа больничные корпуса. Далеко. Скрытно не добраться. Чуть наискосок и напротив - церковь, судя по всему, действующая. Кивнул спутнице - туда. Подбежали. Дернули дверь. Заперта. Двинулись вдоль свежебеленной стены с окнами-маковками, обогнули и от неожиданности стали. В нескольких метрах от них на низком детском стульчике сидел молодой мужчина. Большой, с легкими залысинами лоб, темно-русые волосы, Лицо отрешенно, глаза закрыты. Дремлющее благообразие - ни дать, ни взять.
   Нарушая его уединение, поприветствовали незнакомца.
   Тот молча-вопросительно: в чем дело?.
   Он - раздумывать некогда - напрямую, в лоб ему: за нами гонятся, невиновными, клянусь Богом (вырвалось само!). Схороните... на полчаса.
   Мужчина пристально всмотрелся в их лица, глаза.
   Быстро встал, открыл кованую дверь. Жестом: входите!..
  
   11
  
  
   Прогремел задвигаемый засов, отсекая внешнее напрочь.
   И впрямь они уже - в другом мире.
   Небольшая комната. Придвинутые друг к другу, покрытые клеенкой столы. Вокруг них - деревянные скамьи, разномастные стулья. В углублении одной из стен - иконостас с лампадой перед образами. На другой - фотография патриарха. На третьей - полки с чистой посудой, коробками, пакетами, приправами, крупами.
   Опустили сумки на пол.
   Чудеса! Скажи кто вчера, что утро будут встречать в церкви, даже не рассмеялись бы, настолько нелепо. И, тем не менее, они здесь.
   - Вы кто? - впустивший им, желая знать, кого приютил.
   Он кратко: кто, как, почему здесь. Кивнул в ее сторону: со мной.
   Мужчина ответно представляясь: церковный пономарь, по-вашему - звонарь и одновременно сторож.
   - Крещеные?
   Подумав оба, вразнобой, неуверенно: да,.. да-да.
   Она потерла ладонью о ладонь: а это можно? в смысле - руки помыть, в туалет то есть?
   Конечно, вон дверь.
   Вслед за нею "помыл" и он.
   Заметил неподалеку крутую лестницу наверх и звонарю-сторожу: куда ведет? В храм, разумеется, - тот.
   Подняться? Последить за "Аистами" через окна? - помыслил.
   ...В церквах бывал редко. Оплаточенные лица старушек, невнятно-однотонное скороговорение, рукоцелование, непостигаемость происходящего казались чем-то архаично-окаменелым, в древность канувшим. Здесь же, на кухне храма увидел привычное, узнаваемое. Что служители церкви - обычные люди. Что они обедают, ходят в нужники, покупают хлеб и макароны. Они как все. Тогда почему иначе там, наверху? Если тут, внизу, на кухне все так натурально-неброско, то зачем там - неудобоносимые, сребро-парчевые накулемки священников, в дорогих каменьях оклады-рамы икон, златолобые купола храмов?
   - А нельзя ли... - он пономарю, указывая на винт-лестницу, - храм обозреть?
   Сторож-звонарь ответил не сразу. Помолчал. Глубоко вздохнул: "Хорошо". Шагнул на ступени.
   - Желаешь на экскур...? - он ей, но не договорил, пораженный выражением ее лица - сжатыми до синевы губами, жалко-вымученной улыбкой.
   Она и впрямь впала в непостижимое для себя самой оцепенение. Как и год назад, когда завернула в какую-то церковь поставить свечку за упокой давно умершего отца. Когда затрепетала, заметив, как прихожане рассматривают ее, перешептываясь...
   Дрожь-возмущение захлестнули ее тогда: ДА ВАМ-ТО КАКОЕ ДЕЛО!!, "рабы божие"...
   С того раза старалась обходить храмы стороной. Коли здесь запрещается быть собою, прочь отсюда, прочь от православия, где видите ли все праведны... Восстановила себя против всего церковного - от женоподобных одеяний батюшек до молитв.
   И вот она - в православном храме...
   - Так идешь? - он ей.
   - Конечно, - она, подавленно. И, придерживая длинный край скошенной юбки, двинулась вверх. Там на небольшой площадке перед распахнутой дверью их уже ждал звонарь.
   Взглянув на нее, запретно рукой: нет-нет. Вынул из свечного ящика и передал подвязную юбку, косынку - наденьте. Троекратно перекрестился и ступил внутрь храма. Вошли и они.
   Потолок, стены, ряды больших в застекленных рамах картин-икон, деревянный паркетный пол храма залиты лучистым сиянием. Он замер, осматриваясь.
   - Хочешь помолиться? - она ему, неожиданно-едко.
   Не ответил.
   Его поразила чутко-напряженная, пронзительная тишина пустой церкви. Невольно стал вбирать ее в себя, как там, в чеченских горах, ловя зримо-пульсирующую немоту ущелий. Забыл про окна и зеленую "семерку".
   Звонарь-сторож зажигал лампады. Ни взгляда, ни движения в их - его и ее - сторону.
   Впился глазами в изображения на иконах. В их строго-скорбных ликах, позах, одеждах что-то таилось, что? Кого-то они ему напоминали. Кого? В памяти всплыли спокойно-недвижные лица стариков-кавказцев, в которых застыла скорбь, боль, уразумение происходящего. Да, да. То же уразумение проступало в святообразах икон. Уразумение чего? Не зная ответа, ощутил: в них нечто, чего нет за стенами храма, где угрозы, где взрывы, где торгуют в с е м... Где обесценена сама жизнь!..
   Невольно взглянул на длинноножку. В юбке-подвязке до пят, платке стала другой, мизерной...
   Обернулся на звонаря. Тот стоял, вперив взор в никуда. Тихая улыбка, порозовевшие щеки, теплота и свет, изливавшиеся из его глаз говорили о происходившем в его душе. Было видно, что для него все здесь было животворящим.
   Вот он внимательно посмотрел на гостей. Вернулся к свечному ящику, остановился возле него, ожидая их. Пояснил: уже пора... скоро служба.
   Вышли и они. Она сняла юбку-привязку, косынку. Ей показалось - всю одежду... Вернула сторожу-звонарю.
   Крашеный, указывая рукой в сторону увиденных им проема в стене и узкой лестницы вверх:
   - На звонницу?
   Сторож, согласно: да.
   Гость: ни разу не бывал, не сочтите за нахальство, но взглянуть бы с колокольни... Сторож даже охотно: ну, за мной! Двинулся по узким ступеням. Он - во след, жестом ей: оставайся на месте.
   На округлой площадке звонницы - строй разнобоких колоколов, свисающие с их языков веревки. Сквозняки. Но вид! Птицеполетная высота захватывала. Прошелся внимательным взглядом по аллее-дороге сквера. И - вон она! Заметил, как зеленая "семерка", вывернув из-за больничного корпуса, двинулась к шлагбауму. Так. Всмотрелся, зафиксировал в памяти номер машины. Точно почуяв неладное, та газанула и зло-рыкуче понеслась прочь.
   - Спасибо! - он с звонарю сдержанно-порывно. - Спасли вы нас. Целых две души...
   - Не я - Он, - звонарь рукой вверх.
   Вернулись в храм и вновь по винту-лестнице - вниз, в трапезную. Он поднял сумку. Она - пакеты. По очереди протянули сторожу-звонарю ладони. Тот наклонил голову: с Богом...
   Просто так уходить не хотелось... Спросил времязатяжно: кроме сегодняшней следующая, ближайшая, то есть, служба - когда?
   В субботу, в пять вечера.
   Тогда увидимся, - он шутливо. В ответ - понимающая улыбка.
   Вышли наружу. Солнце-раздолье. Голоса птиц. Храм, как крепость, за их спиной.
   Она, озираясь: а "аисты"?
   - Упорхнули,- он. - Расслабься. Видел собственными глазами. Но далеко не улетят. Не дам. Пусть теперь они от меня побегают...
   - От тебя? Зачем они тебе Рыжик? - она, пораженная.
   - Башку отвинтить... да в ж... вставить! И "Фордаш" вернуть. Полноценный.
   - Да они с бомбами, на машинах, с ментами. Кто ты против них?
   - Точно, они - сила. Чичики! Внутренняя Чечня. Одному не взять. Гуртом - можно.
   - С ментами? - она. - ОМОНом?
   - С "духами"-дембелями. Есть с кем... И для кого. Почкой у них разжиться. Правой.
   - Какой почкой, Рыжик? Кому? Что за пургу несешь?
   - Есть кому. Тебе знать не полезно. Остынь.
   - А бизнесу конец? - она разочарована. - Американцу отказ?
   Не ответил. "Аисты", оклещивающие землю, коллекционер-миллиардер, надумавший заиндеить Россию - одного полета. Разберемся. С обоими. Свидетели ни к чему...
   Замолчала и она. Хотела, но боялась - о главном. И решилась:
   - Бросаешь меня? - дрожащие руки за спину. Вырвалось копившееся всю минувшую ночь...
   - Ты же проститутка... - он, жестко.
   - А ты? Кто ты!?? - запально ему.
   - Не лучше. Правда. - он, мрачно. - Но не продажная тварь.
   - Я больше не буду. Честное пионерское, Рыжик!
   Усмехнулся саркастично.
   - Я покаюсь. Клянусь. Не веришь? - она.
   - Ты предала. Предашь опять. Все. - Он неумолим.
   Закинул сумку на плечо.
   Но опять словозатяжно ей: куда теперь?
   Домой - она. - Загород... Сорок минут на электричке. К сыну...
   Молчание.
   - Ну, пока. - Он зашагал прочь. На ходу набрал номер мобильника, что-то объясняя кому-то. Дальше, дальше. Остановился. Сунул телефон в карман. Обернулся. И, помолчав, негромко, но она услышала:
   - Звонарь сказал, в субботу... служба. В пять... Я приду... - И уже не, оглядываясь, быстро - прямо по стреле-аллее.
   Движения ловкие, натренированные, мягко-цепкие.
   2005 г.
  
  
   *** *** *** ***
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   V
   Что решил Сход?
   ...
  
   СЛОВО 9
   ВСЕПРОЗРЕНИЕ
   Ответ оппоненту
  
   Среди откликов на Слово 1 "ИСЦЕЛЕНИЕ ПОЗОРОМ", один, писателя Владимира Рынкевича, в интернете (http:// www.navi.kz /artikles/?artid=4976, от 14.12.03) вызвал желание ответить.
   Во-первых, поблагодарить. Оказывается, читают-таки нынешние литераторы инет-прессу. Браво! К тому же -- реагируют на нее. Браво вдвойне! Знать, жива Россия...
   Но, увы, жива вчерашним умом. Доводы писателя типа "зато мы делаем ракеты" окаменели, как и эпоха, их породившая. Касается это и важнейшей мысли, преподнесенной им тривиально-торжественно, без учета реалий нашего бытия, -- о спасительной миссии русской духовности.
   Об этом подробнее.
   ...Отдаю себе отчет, что разговор о неких особых качествах русской духовности ничего, кроме раздражения, у представителей других национальностей вызвать не может.
   Впрочем, у многих русских тоже. Какая-уж там духовность у народа, взрывавшего собственные храмы, уничтожавшего священство, преследовавшего свободную, "инакую" мысль и т.п. Духовность универсальна. Ею осиянны все народы, все нации. Разговор, следовательно, должен идти об особенностях нашего духовного бытия, несмотря на весь его драматизм, питающего многих людей, верящих в ее спасительную силу...
   Утверждения Владимира Рынкевича о том, что гражданские свободы сегодня у нас восстановлены, что "право не лгать" стало реальностью, даже если с оговорками их принять, все же отнюдь не являются свидетельством духовного пробуждения общества, тем более -- проявления тех или иных качеств русской духовности.
   Дело в том, что понятие духовности чрезвычайно многосложно и многоуровнево. Высшим, смыслообразующим его слоем несомненно является религиозный, в христианско-православной традиции восходящий к понятию "Дух". "Бог есть Дух", -- сказано в Писании (Ин. 4, 24). Духовность в этом плане есть понятие идеальное, от реальности не зависящее, означающее проявление Божественного начала в человеческих мыслях, чувствах и деяниях. Оно абсолютно, совершенно, чисто.
   Второй пласт духовности включает все противостоящее материальному, вещному. Это некоторое "инобытие", имеющее запредельный, мистический смысл. В том числе, и -- негативный, со знаком минус -- дьявола, сатану, шайтана, темные силы, злую волю и т.п. Это тоже "духовность", однако, увы, способная породить не только добро, но и зло. Разве не по духовным мотивам идут на самоуничтожение и гибель невинных людей "идейные" террористы-смертники? Но повернется ли язык назвать мотивы их деяний божественно духовными?!.. Скорее -- дьявольскими...
   Еще "этажом" ниже находится духовность как проявление в окружающем нас мире некоторой тонкой материи, энергоинформационного поля, улавливаемых отдельными особо одаренными, "продвинутыми" людьми -- экстрасенсами, ясновидцами, "учителями"-гуру и т.п. Данные современных наук экспериментально подтверждают наличие подобной "тонкой" реальности, чем значительно укрепляют позиции сторонников таких воззрений. Их число сегодня значительно, формы существования разнообразны. Обобщенно говоря, это своеобразное современное неоязычество.
   Еще одна разновидность "духовности", родившаяся буквально на наших глазах, с возникновением интернета -- это так называемая виртуальная реальность, или кибер-реальность. Малоизученная, она тем не менее втягивает в зону своего влияния миллионы людей, которые выходят из погружения в нее совсем не теми же, коими в нее входили.
   Наконец, неотрывной частью "духовности" являются социально обусловленные ее составляющие, пришедшие непосредственно из жизни. Это идеология, мировоззрение, наука, искусство, этнопсихология, чувственно-эмоциональные переживания, нормы общественной морали, права и т.п. Именно на достижения в этой последней области ("право не лгать") ссылается Владимир Рынкевич, оставляя за скобками все иные составляющие духовности.
   Практика ХХ века показала, что в сложном взаимопереплетении различных уровней духовности высшие ее аспекты нередко вытеснялись более низкими, чаще всего -- сугубо социальными значениями. Соответственно изначальный, божественный ее смысл, если не утрачивается вовсе, то оттесняется на второй, третий план, на периферию ее содержания. Так было в нашем недавнем атеистическом прошлом.
   Чем все это кончилось, мы знаем. Общество, осуществлявшее эту практику, на глазах изумленного человечества ушло в небытие, увлекая за собой целый континент во главе с СССР -- настолько он был велик, -- континент б е з б о ж н о г о "счастья".
   Семь десятилетий наше общество инволюционировало -- погружалось в лоно безбожной, безжизненной материи, оттесняя абсолютное, высшее, а с ними и инобытийные, тонкоматериальные и т.д. значения духовности в каменные пещеры подсознания. Перестройка дала импульс к их высвобождению. Однако вырвались из темниц прежде всего низшие слои духовности, не требовавшие глубокой веры, внутренней работы, овладения религиозной традицией и т.д.. Началась вакханалия внеморальной, языческой духовности, пора наукообразного информационно-виртуального разгула. Пришло время магов, экстрасенсов, "гуру", новых иисусов-христов. Мы помним этих телецелителей, ясновидцев, их рекламой и по сей день усеяны газеты, радио и телеэфир.
   Да, социальные аспекты духовности людей, сбросивших тоталитарные оковы, стали в первое время обретать свежее дыхание -- дыхание свободы. Но начало реформ, столь неумелое, обнаженно рваческое, номенклатурно-коррумпированное, криминальное захлестнуло разум многих жаждой обогащения, поставив остальных пред необходимостью вести отчаянную борьбу за выживание. И то и другое снова вытравило обретенный было нами высший, абсолютный смысл духовности, накрыло саваном "заматерелости" наше сознание. Всеобщая летаргия и есть второе ледниковое нашествие инволюции, отбрасывание религиозных смыслов духовности в жесткие рамки социальных зависимостей.
   Однако в сравнении с предшествующим "оматерением" нынче ситуация принципиально иная. Ибо сегодня для того, чтобы проявиться духовным началам в человеке, тем более -- наполнить его ч и с т ы м Божественным смыслом, не требуется социальных потрясений и революций. Владимир Рынкевич прав: ни идеологических, ни юридических оснований для преследований за веру сегодня нет.
   Однако есть иное -- либо вчерашняя зашоренность сознания, либо завязанность на сегодняшнюю злобу дня. И требуются немалые усилия воли, решимость, чтобы освободиться от того и другого и стать внутренне с в о б о д н ы м. Это ответ моему оппоненту на вопрос, к какому деянию призывает статья ИСЦЕЛЕНИЕ ПОЗОРОМ. К возвращению в нашу жизнь высшей, православно-христианской духовности, так же как -- исламской, других морально выверенных религий, к включению ее (их) в сердцевину нашего с в о б о д н о г о сознания. Дабы противостоять второй, навязанной нам жизнью ублюдочной инволюции и решительно включиться в главное дело всего общества: освобождения от пут вчерашней -- советской -- или сегодняшней -- наживательской -- материоцентричности.
   По глубокому убеждению автора, сделать это способен к а ж д ы й, независимо от национальности, вероисповедания.
   ...Отечественные археологи преподнесли миру сенсацию, открыв на юге Челябинской области древний Аркаим, город, с которого, как предполагается, берет начало индо-европейская -- арийская -- цивилизация. Обнаруженные памятники свидетельствуют о высоком уровне духовного развития наших предков, живших более четырех тысяч лет тому назад. Речь, таким образом, идет о глубоких корнях нашей культуры, задолго до принятия христианства обладавших принципами, живущими в нашем сознании посегодня.
   О смысле их позволяют судить исследования ведических источников, также характеризующих культуру древних ариев, как и их языка -- санскрита, следы которого обнаруживаются в названиях наших рек и озер, гор и равнин, поселков и городов, а то и целых народов, и доселе живущих на просторах страны... Даже слово "русский", по мнению ряда авторов, санскритского происхождения и означает -- "веселые мудрецы".
   Разумеется, такие свидетельства нуждаются в скрупулезных исследованиях и дополнительных обоснованиях. Однако установленным в этих работах можно считать космомистический характер дохристианских представлений, а также внеморальный тип самих верований ариев. Да, они не знали нравственности. Критерием для них была Д У Х О Ц Е Н Т Р И Ч Н О С Т Ь мотивов поведения человека, подчинение им житейско-материалистических начал.
   Эти открытия адресованы нашей современности. Они, если принять их в рассуждение, многое объясняют. Например, феномен относительно легкой и быстрой христианизации Киевской Руси, несопоставимый с подобными процессами в других странах. Какова причина этого? Не в том ли, что принятие Христова Учения, Его Завета, выдвигавшее жизнь Духа на первый план, полностью отвечало строю натуры нашего предка, издревле формировавшейся как первично духоносной и лишь вторично ориентированной на материально-житейское обустройство?
   Или, скажем, факт того неоспоримо огромного воздействия, которое оказала на нас Личность самого Иисуса Христа. В чем тайна этого влияния? Не в том ли, что Личность Спасителя -- близкая, родная, р о д с т в е н н а я нам? Что Бого-человек Христос есть совершенное выражение н а ш е г о характера, н а ш е й души -- ее космизма, широты, жертвенности, верности Отцу, презрения к богатству и т.д.? Любовь к нему искренна и безгранична в уверовавшего в Него человека. "...Нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее Христа... -- писал Ф.М. Достоевский. -- Если бы кто мне доказал, что Христос вне истины, то мне лучше бы хотелось оставаться с Христом, нежели с истиной"
   Великое историко-цивилизационное значение православного христианства в том, что оно привнесло в духовность наших праотцев моральные нормы и ценности. "Не убий", "не укради", "не сотвори кумира", "раздай имущество...", "обороти другую щеку", "возлюби врага..." и т.д. -- это принципы души, желающей преодолеть свою греховность и обрести гармонию с миром. Приняв эти нормы, наши предки постепенно стали формироваться в русскую нацию, не утратив при этом и дохристианское внеморальное, языческое сознание "скифа" Ибо вытравить его из себя нельзя, поставить под самоограничение выверенных веками моральных норм можно. Да, в нашем человеке есть и первое и второе. И в зависимости от того, какое, начало доминирует в нем -- скифское, мистико-космическое или жизненно-подвижническое, христианское, проявляются те или иные его душевные качества. Отсюда "загадка" русской души, ее противоречивость, переменчивость, метание из крайности в крайность -- то в христианский очистительный аскетизм, то во внеморальную, абстрактную созерцательность, беспредельность самоосуществления. Характерно, что и в том и в другом случае духовное начало в ней остается мерилом материального. Но если в первом случае человек восходит к ЧИСТОЙ, ВЫСШЕЙ, Божественной духовности, то во втором -- имеет дело с иными ее видами, таящими опасность скатывания к языческому беспределу. Последнее характерно для эпох ломки и преобразований -- что и наблюдается в стране ныне. Происходящее сегодня у нас напоминает духовный шабаш, разгул духоотправлений низшего порядка. Автор знает о чем он говорит, ибо отдал им почти десятилетие собственной жизни.
   Еще в недавнем прошлом активный поборник эзотерики, психо-энергетической практики, добившийся в них видимых результатов, убежденный сторонник вне- и полирелигиозной духовности (см. его книгу "Богатство убогой нивы"), ныне он, увидев реальный, разрушительный итог этих акций, пришел к твердому убеждению в приемлемости для себя лишь одной нравственно-выдержанной веры -- православия.. Ибо на своем горьком опыте познал -- инобытийные, ложнохристианские, эзотерико-виртуальные школы и учения несут людям растление, а порой и гибель. Автору был преподан хороший урок. Некогда он лично организовал центр медитации в Москве, сеял внеморальную, внехристиансткую "космотеорию" среди своих учеников. Вполне закономерно, поэтому, что именно от одного из ее "носителей", очередного новоявленного "христа", соблазнившего его любимую, лишившего ее рассудка, сына, разрушившего его семью, он получил удар. И только после этого отбросил прежние растлительные "воззрения", и теперь делает все возможное, чтобы открыть их губительную суть людям...
   Так осуществляется устремление и реальное движение к ЧИСТОЙ, ВЫСШЕЙ духовности. Но достижимо это лишь при условии воцерковления верующего человека. Ибо только оно дает ему духовника, право исповеди и покаяния, право святого причастия, без чего выйти из-под темных слоев низкой духовности, защититься от нее невозможно.
   Аналогична ситуация и с представителями других религий. Все мы -- дети единой культуры, древней истории, ментальности, сходного или близкого жизненного уклада. Все мы погружены в гибельный для нас посткоммунистический обморок. И все нуждаемся в скорейшем пробуждении к духотворчеству, в исцелении ВСЕПРОЗРЕНИЕМ.
   Итак, наш общий шаг к спасению -- это шаг ко храму и в пределы его.
   Сколь прост, естествен и осуществим этот шаг для всех нас. И сколь огромен, сколь важен для к а ж д о г о в отдельности и для нации, страны в целом.
   И для всего мира.
  
   2006 г.
  
   Владимиров Николай Петрович.
   8.905.555-3029
  
   125413 Москва, ул. Зеленоградская, 3-47
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"